Берег варваров

Глава третья

На чердачный этаж, как я, наверное, уже упоминал, нужно было подниматься по трем мрачным лестничным пролетам. Когда-то, много лет назад, этот дом построили как особняк для одной семьи, но со временем его весь перекроили и выгородили в нем несколько клетушек. Шедевром этого утилитарного подхода к дизайну я считал лестничную площадку на верхнем этаже, на которой не было ни единого окна, а следовательно, и естественного освещения; лишь с потолка свисала одинокая лампочка, в слабом мертвенно-желтом свете которой можно было худо-бедно разглядеть дверь в мою комнату, в комнаты двух моих соседей, которых я вплоть до этого дня не видел, а также клеенчатую ширму, загораживавшую вход в общую для нас троих ванную.

Дом был большой и производил впечатление пустого, практически необитаемого. На входной двери были прикреплены таблички, наверное, с десятком, если не больше фамилий: рядом торчали кнопки неработавших звонков. При этом я неделями не видел ни у подъезда, ни на лестнице ни одной живой души. Впрочем, тогда меня это мало волновало. Еще за несколько месяцев до того я неожиданно для себя понял, что больше не хочу знакомиться с новыми людьми: более того, я перестал искусственно поддерживать не складывавшиеся сами собой приятельские отношения со старыми знакомыми. В общем, к моменту переезда из общежития я был, можно сказать, практически одиноким человеком. Хорошо это или плохо — в то время я сказать не мог, да и сейчас затруднился бы с ответом на такой вопрос. Более того, в первые недели и месяцы после переезда мне было даже не до размышлений на эту тему. Я засел за работу и, возрадовавшись одиночеству и свободе, сумел кое-что написать. С учетом того. что я, судя по всему, значительную часть жизни провел в казармах и общежитиях самого разного толка, оказавшаяся в моем распоряжении комнатушка представилась мне верхом роскоши. На какое-то время я почувствовал себя совершенно свободным и, пожалуй, даже счастливым. Словно наслаждаясь этой обретенной свободой, я позволял себе приниматься за еду без всякого режима, в любое время дня и ночи, а спать и вовсе ложился, когда мне заблагорассудится.

Разумеется, долго так продолжаться не могло. День шел за днем, на моем столе росла кипа исписанной бумаги, а вокруг меня по всей комнате копилась и копилась пыль. Какие бы коварные и далеко идущие планы я ни строил в отношении Гиневры, реализоваться сами собой при моем пассивном ожидании они не могли. Я просто не видел ее. Как и подобает типичной квартирной хозяйке, она не слишком рьяно относилась к своим обязанностям по наведению чистоты в сдаваемых комнатах; количество пыли в моей келье могло сравниться лишь с грязью, скопившейся на лестничной площадке и в холле. Да что там, весь дом был покрыт слоем грязи.

Исключение составляла лишь наша ванная комната. Заходя туда, я всякий раз обнаруживал неопровержимые свидетельства того, что кому-то явно небезразлично ее состояние. Более того, время от времени как сама ванна, так и весь санузел сверкали просто стерильной чистотой. Этот феномен некоторое время оставался для меня неразрешимой загадкой — до тех пор, пока я не познакомился с Маклеодом.

Однажды утром я наткнулся на человека, старательно драившего пол в ванной. Он поднял голову, посмотрел на меня и кивнул в знак приветствия, глядя из-под очков.

— Это, значит, вы теперь живете в комнате Динсмора? — поинтересовался он после нескольких секунд молчания.

Я утвердительно ответил, и он, встав с колен, представился, а затем обратился ко мне с короткой речью, которую произнес не без злой иронии в голосе.

— Вот что я вам скажу, — заявил он, покусывая губы, — обычно здесь повсюду жуткая грязь. Гиневре лень приподнять задницу, чтобы постирать носовые платки, а уж наводить чистоту в доме — об этом и мечтать не приходится. В общем, я взял на себя обязанность дважды в неделю наводить порядок хотя бы здесь, в ванной. Как мы оба видим, толку от этого немного. — Он почесал подбородок. — Я хотел договориться с Холлингсвортом — тем джентльменом, который также снимает комнату на нашем этаже, — чтобы он хотя бы время от времени тоже принимал участие в уборке, но увы, у него всегда то голова болит со вчерашнего, то он, видите ли, руку вывихнул, то у него прыщик на животе вскочил… — Он пожал плечами. — В общем, Ловетт, если хотите, можете оказать мне посильную помощь в наведении здесь чистоты; но должен вам сразу заявить, что если вы проигнорируете мое предложение о сотрудничестве, я все равно буду мыть и убирать ванную. Увы, вынужден признать, что чистота — моя слабость, если не сказать — пунктик.

Вот так я и познакомился с Маклеодом. Закончив свою речь, он вновь взялся за швабру и, поджав губы, продолжил мыть пол. В этот момент он вдруг показался мне страшно похожим на ведьму: узкое, даже костлявое лицо, подходящее по комплекции тело, покачивающееся взад-вперед в такт каким-то мыслям, и, конечно же, помело. Впрочем, не дождавшись от меня ни положительного, ни отрицательного ответа, он прервал работу шваброй и внимательно посмотрел на меня, при этом машинально причесав свои прямые темные волосы пятерней, словно расческой. Этот жест заметно изменил его еще непривычное для меня лицо. По крайней мере, я только теперь обратил внимание на длинный острый нос, слегка изогнутый, подобно клюву.

— Динсмор говорил, что вы писатель.

— Что-то вроде того.

— Понятно.

У меня было такое ощущение, что каждое мое слово Маклеод внимательно и обстоятельно оценивает и выносит в отношении моих высказываний окончательный, не подлежащий обсуждению вердикт.

— У меня к вам вот какое предложение, — сказал он, — можете принять его или же отклонить. Вы моете ванную по средам, а я по-прежнему убираюсь тут по субботам. — Судя по всему, ему без особого труда удавалось пропитать каждое произносимое слово убийственной иронией. Я почувствовал, что надо мной просто смеются.

Стараясь скрыть закипавшее раздражение, я демонстративно зевнул и поинтересовался:

— Как насчет того, чтобы подписать контракт по этому вопросу?

Его губы неторопливо изогнулись, но изобразили — как он ни старался — все же не добродушную улыбку, а ехидную ухмылку. Пристально посмотрев на меня, он сказал:

— Вижу, мое предложение не вызвало у вас прилива энтузиазма, а? — Он довольно рассмеялся, отчего на миг даже показался мне молодым и очень веселым человеком. — Да ладно вам, Ловетт. Это же я так, к слову. Просто повод для размышления. — Следующее предложение он сделал с таким довольным выражением лица, с каким дети сосут леденец на палочке: — Моя комната напротив вашей. Помоетесь — заходите. — Не то хихикая, не то фыркая, он осмотрел пол ванной и, удовлетворившись его состоянием, поставил швабру в угол.

Я так и сделал, и мы проболтали целый час. Я было предположил, что этот человек не захочет много сообщать о себе, но он развеял мои подозрения, с готовностью поддержав разговор о своей персоне. То, что он мне поведал, с трудом можно было назвать связным повествованием, скорее набором анкетных данных, предоставляемых для подробного досье. Ему сорок четыре года, рассказал он, и работает он в универмаге оформителем витрин. Родился и вырос в Бруклине и всю жизнь прожил холостяком. Его отец перебрался в дом престарелых, и теперь Маклеод редко видится с ним. Образование у него среднее, и школу он закончил все здесь же, в Бруклине.

— Я жил тут всегда, — сказал он все с той же насмешливой улыбкой на губах. — Я никогда не уезжал из Нью-Йорка, если не считать одной короткой поездки в Нью-Джерси. Вот и вся моя жизнь. — И он расхохотался.

— Неужели вся? — переспросил я.

— Похоже, вы мне не верите. Что ж, многие не верят. Объясняется все просто: я произвожу впечатление человека в некотором роде образованного. Я действительно, можно сказать, учился, но самостоятельно. Просто по натуре я не очень общителен. Как-то все не собраться приложить накопленные знания к какой-нибудь реальной работе; а вообще меня можно назвать не столько образованным, сколько начитанным человеком.

Договорив, он деликатно, но достаточно уверенно дал понять, что разговор окончен; пожимая мне руку на прощание по дороге к двери, он смотрел мне в глаза весело и даже как-то заговорщицки.

На следующий вечер я снова заглянул к нему, и на следующий тоже. По-моему, за ту первую неделю знакомства мы разговаривали с Маклеодом раз пять-шесть. При этом не могу сказать, что мы вот так просто взяли и подружились. Этот человек обладал даром говорить все, что думает, не слишком заботясь, какое впечатление его слова произведут на собеседника. Общаясь с ним, приходилось продумывать каждую фразу, если не каждое слово — наш диалог в любую минуту мог превратиться в поток колких замечаний с его стороны. Он мог вырвать из моих рассуждений какую-нибудь сказанную походя фразу и разобрать ее буквально по словечку, а затем хорошенько повертеть в руках и разжевать уже каждое слово. Мне все время приходилось защищаться и оправдываться; с одной стороны, мне доставляло удовольствие ощущение, что я постоянно даю возможность собеседнику тренировать свое остроумие и навыки анализа чужой речи, с другой — мне вовсе не улыбалось постоянно чувствовать себя подопытным кроликом, поведение которого изучают.

Какое же сладострастное удовольствие доставлял ему этот процесс! Например, я вспомнил при нем об одной девушке, с которой у меня незадолго до того был непродолжительный роман. Всем своим видом изображая безразличие, я сказал:

— На самом деле все это было так, несерьезно. Мы быстро надоели друг другу и разошлись как в море корабли.

Маклеод, как всегда, хитро и чуть загадочно ухмыльнулся, словно перекатывая из одного угла рта в другой все тот же леденец.

— Значит, как в море корабли?

Я несколько раздраженно ответил;

— Да, именно разошлись как в море корабли. Разошлись. разбежались… Вы разве никогда не слышали, что такое случается?

— Конечно, приходилось. Наслушался предостаточно. Посмотришь на людей — так можно подумать, они только и делают, что сходятся и расходятся, сбегаются и разбегаются. — Откинувшись на кровати к стене, он сложил перед собой руки и продолжил: — Знаете, Ловетт, я ведь о другом. На самом деле я не понимаю, что именно обозначают эти слова. «Сошлись — разошлись, сбежались — разбежались». — Он повторил эти слова, будто смакуя их, как какой-то редкостный деликатес. — Иногда, наверное, человеку удобно представлять себя даже не кораблем, а просто какой-нибудь деревяшкой, которая беспомощно носится на морских волнах.

— Если хотите, я могу объяснить вам, что это значит.

— Ну да, конечно, — расплывшись в улыбке, согласился он. — Что-что, а уж это вы объясните мне с превеликим удовольствием. Дело не в этом. Я просто пытаюсь представить самого себя «разбегающимся» с женщиной после того, как наши отношения зашли в тупик. Вспоминаю себя в молодые годы и не могу не признать, что расставаться с женщинами, с которыми судьба так или иначе сводила меня на какое-то время, было, прямо скажу, нелегко, и в душе надолго оставался неприятный осадок.

— Да уж я думаю… С таким садистом, как вы, что жить, что расходиться — наверняка самая настоящая пытка.

Эти слова я произнес, старательно маскируя под шутку. При этом я прекрасно понимал, что до приступа раздражения и вспышки злости довел меня именно Маклеод. Умел он вывести человека из терпения. Он тем временем кивнул и сказал:

— А ведь вы правы. Вспоминаю я, чем руководствовался в подобных ситуациях, и по всему выходит, что вел я себя весьма неприглядно. В общем, ни тогда, в молодости, ни позже я не был человеком, удобным в близких отношениях, а уж тем более в совместной жизни.

Эти слова он произнес совершенно другим тоном — абсолютно серьезно.

Впрочем, в следующую секунду он вновь перешел в наступление, обрушив на меня целый монолог.

— Не знаю, как вы, но я, когда «разбегаюсь» с женщиной, всегда задумываюсь о причинах — почему сначала мы были вместе и все же расстались. Знаете, иногда не мешает пораскинуть мозгами на эту тему. Были в моей жизни женщины, с которыми я расставался, когда понимал, что даже любовью с ними занимаюсь как-то вяло, неохотно и — могу вам в этом признаться — без особого удовольствия. Кроме них, нашлась, наверное, еще парочка девушек со странностями, которые всерьез влюбились в меня и были готовы выйти замуж. — Тут он неожиданно рассмеялся — тихо, но в то же время как-то озлобленно. — «Что? Жениться? — переспрашивал я их. — Кто? Я? По-моему, мы с самого начала прекрасно понимали, что у нас отношения совершенно иного рода, основанные на извечном законе „дал — взял“». — Скривив губы, Маклеод завыл, гротескно изображая стон оскорбленной невинности. — Нет, девочка, ты ошиблась номером. Я сразу четко дал понять, что воспринимаю наши отношения как союз людей современных, с самыми прогрессивными взглядами. — Тут он уже расхохотался не сдерживаясь. — Господи, ну и хорош же я был! — Затем, подмигнув мне, Маклеод сказал: — Похоже, перед вами еще один человек, который иногда охотно делал вид, что относится к типу людей, безвольно плывущих по течению.

— Ну знаете, — попытался возразить я. — Неужели вы думаете, что мужчина, завязав близкие отношения с женщиной, потом должен непременно на ней жениться?

— Вовсе нет. — Маклеод закурил, и по нему было видно, что мои слова его немало позабавили. — Видите ли, Ловетт, между нами большая разница, вы — человек явно честный, каким я, увы, никогда не был. Я знакомился с женщинами и при одной из первых же встреч подводил разговор к тому, чтобы мы милейшим образом не то признались, не то пообещали друг другу, что ни один из нас на данный момент не может себе позволить потерять свободу, а уж о том, чтобы связать себя узами брака, просто не может быть и речи. Ну вот, вроде бы поговорили, все всё поняли, остается только радоваться жизни, избежав каких бы то ни было обязательств перед другим человеком. Все замечательно, лучше, пожалуй, и быть не может. Вот только, видите ли, Ловетт, мне всегда было этого мало. Рано или поздно во мне просыпались и начинали действовать древние инстинкты, привязывающие мужчину к женщине и наоборот. Вот только проявлялось это достаточно странно и жестоко. Я переходил к активным действиям. Надеюсь, вы понимаете, к чему я клоню? Если нет, поясню: я делал все возможное, чтобы девушка влюбилась в меня по-настоящему. Начинал я, сами понимаете, с того, что старался произвести самое благоприятное впечатление в постели. Господи, что я только не вытворял, лишь бы доставить ей удовольствие и заставить поверить в то, что я это делаю совершенно искренне, как мужчина, который по-настоящему любит ту женщину, с которой ложится в постель. Действовал этот метод практически безотказно — я хочу сказать, что рано или поздно женщина проникалась ко мне самыми искренними и глубокими чувствами. Не побоюсь признаться: меня начинали любить по-настоящему И уж по крайней мере мои девушки к этому моменту были уверены в том, что ни один мужчина на свете не сравнится со мной в постели. — Маклеод прокашлялся и продолжил: — И вот, стоило очередной пташке признаться мне в том, что она меня любит и жить без меня просто не может, как… Finita la comedia. Мне просто становилось скучно, я вдруг отчетливо понимал, что настало время, как вы. Ловетт, выражаетесь, разбегаться или же расходиться как кораблям в море. — С этими словами он вновь рассмеялся, судя по всему, как надо мной, так и над собой. — Иногда я даже выжидал чуть дольше, чем было необходимо, и начинал действовать, когда девушка как бы невзначай заводила разговор о том, что, быть может, нам было бы неплохо пожениться. В подобной ситуации я мог себе позволить исполнить свой коронный номер. «Ты обманщица. Ты предательница, — заявлял ей я. — У нас был уговор, как ты могла так обидеть меня, это же подстава, западня». — Маклеод снова расхохотался. — Этот дьявольский прием срабатывал безотказно. Буквально несколько фраз — и уже не я виноват перед женщиной, а она передо мной, это она меня обманула, она заманила меня в западню и подставила. Сами понимаете, после такого можно смело расставаться — расходиться, как тем самым кораблям в море.

— Я так понимаю, что, по-вашему, этот способ и мне подойдет?

Маклеод выглянул из окна и посмотрел на дом, стоявший напротив. Можно было подумать, что он внимательно прислушивается к лязгу парового крана, без устали работавшего в доках даже ночью.

— Ну уж этого, Ловетт, я за вас решить не могу. Разберитесь сами, что вам подходит, а что нет. Покопаться в себе всегда полезно, узнаешь много нового.

— Я себя знаю достаточно хорошо, уверяю вас.

Безразлично посмотрев на меня, Маклеод совершенно нейтральным голосом заметил:

— Полагаю, что вы — особый случай.

Следующая его фраза прозвучала для меня совершенно неожиданно:

— Не расскажете, при каких обстоятельствах вы заработали себе эту заплатку на черепе?

Застигнутый врасплох, я не нашел ничего лучше, как заявить Маклеоду о том, что это, собственно говоря, не его дело. При этом я сам удивился тому, в какую ярость привел меня этот несколько бестактный, но в общем-то нисколько не обидный вопрос.

К моему удивлению, он лишь согласно кивнул и продолжил говорить все так же спокойно, как ни в чем не бывало. Ощущение было такое, что он какой-нибудь ученый, а я всего-навсего изучаемое им необычное насекомое.

— У меня есть подозрение, что у вас на теле есть и другие, скажем так, татуировки.

— Да катитесь вы со своими подозрениями.

— Вы зря на меня сердитесь, — негромко сказал Маклеод. — На самом деле, с моей стороны это лишь проявление дружеского любопытства.

— Всегда к вашим услугам, — буркнул я все так же недовольно.

Маклеод не стал со мной препираться, а просто поспешил продемонстрировать мне, что от его расспросов есть какая-то практическая польза.

— Я, между прочим, уже успел проанализировать озвученные нами обоими мотивы принятия решения о расставании с женщиной после романа, основанные на постулате о дрейфующих в разные стороны кораблях, и пришел к весьма любопытным выводам.

— Каким же?

— Видите ли, должен признаться, что, судя по всему, та легкость, с которой мы оба якобы расстаемся с нашими женщинами, на самом деле вовсе нам не свойственна. И вы, и я — мы просто-напросто зачем-то вообразили самих себя этакими циниками, мы почему-то, видимо, решили, что будет лучше прикинуться друг перед другом людьми простоватыми и неспособными к серьезным переживаниям. Ладно, готов признаться, что я, например, никогда не был особо озабочен доказательством кому бы то ни было своей сексуальной крутизны.

— Тогда на кой черт вы все это затеяли, я имею в виду наш разговор?

Маклеод пожал плечами.

— Мне просто стало интересно, почему вы говорите о таких тонких, требующих деликатного обращения моментах нашей жизни столь легко и вроде бы даже безразлично. По правде говоря, я не удивился бы, признайся вы мне в том, что те отношения с упомянутой молодой дамой, с которой, как вы изволили выразиться, вы разошлись как в море корабли, значили для вас несколько больше, чем вы сейчас утверждаете. Да и расставаться с этой особой вам, вполне возможно, было тяжело и больно.

Маклеод попал в точку. Если тот роман и был для кого-то ничего не значащей временной связью, то не для меня, а для той девушки, и расставание действительно далось мне гораздо тяжелее, чем ей.

— Может быть, вы и правы, — признался я собеседнику, чувствуя себя при этом очень неуютно.

— Видите ли, Ловетт, познакомившись с вами, я сразу же обратил внимание на то, что у вас есть довольно занятная привычка, если не сказать слабость, а то и страсть, — пытаться сойти в глазах окружающих за самого обыкновенного человека. Кстати, может быть, вы как-нибудь расскажете мне, почему вам вдруг пришло в голову снять комнату именно в этом доме. Здесь, как мы с вами оба видим, не слишком-то весело. Да что там, здесь с ума можно сойти от одиночества.

— Здесь я просто могу быть таким, какой я есть, и не пытаться сойти за другого человека.

Маклеод продолжал говорить, не обращая внимания на мои слова.

— В молодости решиться поселиться в этакой монашеской келье может лишь человек, который либо уже успел привыкнуть к одиночеству, либо по тем или иным причинам потерял все связи и контакты в окружающем мире. Впрочем, возможен и другой вариант. — Сделав паузу, Маклеод затянулся и выпустил дым изо рта. — Ну, например, вы или другой человек, подобный вам, живете здесь и ведете со мной долгие разговоры просто потому, что это ваша работа и вам за нее платят. — Он проникновенно заглянул мне в глаза, по всей видимости ожидая, что я вздрогну или хотя бы заморгаю от неожиданности.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказал я.

— Не понимаете, что ж, вполне возможно, мой юный друг, вполне возможно, что вы действительно этого не понимаете. Вы ведь вообще не такой человек, по крайней мере, я на это надеюсь, — загадочным тоном произнес Маклеод. — Вам ведь проще жить по-другому. Если что, разойдетесь как в море корабли. — После этого он надолго замолчал.

Такие беседы вряд ли можно было назвать душеспасительными или хотя бы успокаивающими. Распрощавшись в очередной раз с Маклеодом, я уходил к себе и потом часами раздумывал над теми вопросами, которые он задавал так легко и ответы на которые найти было ой как непросто. Время от времени я настолько уставал от этих разговоров и раздумий, что просто старался избегать встреч с Маклеодом.

Спустя довольно продолжительное время после переезда я вдруг поймал себя на том, что по-прежнему думаю о Гиневре. А ведь она очень даже ничего, повторял я про себя, вспоминая ее призывно покачивающиеся бедра. Эта женщина была рядом, в пределах досягаемости, казалась такой доступной. Вспоминая об этом позднее, я вдруг понял, что в первый раз заглянул к Маклеоду с намерением постараться построить разговор так, чтобы рано или поздно кто-нибудь из нас случайно произнес имя нашей домохозяйки. Увы, речь о ней так и не зашла, а потом я понял, что мне остается только ждать, пока Маклеод сам случайно или намеренно не вспомнит о Гиневре. Я прекрасно понимал, что, как бы искусно я ни маскировал свой интерес к ней, Маклеод без труда просчитает меня, вычислив истинные причины моего любопытства.

Долгие часы сидения за письменным столом я чередовал с не менее продолжительными прогулками по раскаленным улицам Бруклина, методично распределяя при этом имевшиеся в моем распоряжении шестнадцать долларов в неделю на обеды и ужины в ближайшей столовой, стараясь выгадать какие-то гроши на пару-другую рюмок и на поход в кино. Жизнь моя текла размеренно, тихо и одиноко. В последние дни я стал замечать, что, наблюдая за влюбленными парочками, прогуливающимися по садам в окрестностях Бруклин-Хейте, испытываю если не ревность, то, по крайней мере, какое-то щемящее беспокойство. Я уходил далеко по усыпанным попкорном улицам, порой добираясь до роскошного, никогда не унывающего и в то же время обшарпанного и грязного Кони-Айленда, путь к которому становился, впрочем, все труднее и труднее. Со временем летняя жара, не спадавшая даже по ночам, заставила меня изрядно сократить маршрут ежедневной прогулки.