Беспредельная Римская Империя. Пик расцвета и захват мира

Дом хирурга Евтихия

Офицер покидает виллу, а остальные гости продолжают петь и декламировать стихи вместе с хозяином. Они уже давно утратили счет выпитым кубкам вина. И наш офицер перестал считать… соблазненных им женщин. Сегодня — очередная победа…

Раб приготовил ему коня. И даже выскреб его. Офицера приятно удивила эта непрошеная услуга, и он засовывает руку в кошелек. Ухоженные пальцы извлекают наш сестерций, чтобы вручить рабу. Сев на коня, офицер исчезает в ночи.

Грубые пальцы раба сжимают монету, словно челюсти хищника, и «проглатывают» ее, пряча в кулаке. У него крепкая хватка. Морщинистые руки, задубевшая кожа, широкие ногти. Руки человека, привыкшего работать на земле. За несколько секунд сестерций оказался в другом мире — мире раба. Завтра этот раб будет выполнять весьма щекотливое поручение. Его имя Лузий.

Шахматная доска цивилизации

Скрип и шуршание деревянных ободов колес небольшого возка сопровождают путников, словно старая заунывная мелодия. Все погружены в молчание: разговоры затихли много часов назад, подобно догоревшим свечам. В этом небольшом четырехколесном возке, запряженном двумя мулами, сидят отец и мать со своим больным сыном. Ребенок мирно спит у них на руках, несмотря на тряску. Возком управляют двое рабов, один из которых — тот самый Лузий, несомненно любимый раб хозяина, его правая рука.

Они отправились в это путешествие, надеясь спасти малыша, как мы вскоре узнаем. Но сначала стоит сделать небольшое отступление. Местность, по которой мы едем, действительно необычная.

По сторонам от дороги тянется череда полей одинаковых размеров и одного вида, граничащих друг с другом, нарезанных с хирургической точностью. А если бы мы могли подняться в воздух и увидеть эту местность сверху, нам бы открылась удивительная панорама: вместо девственной природы, лесов, озер и рек простирается огромная «шахматная доска» возделанных участков-близнецов. Строгая геометрия линий придает местности облик, схожий с парковкой около большого торгового центра. Мы не привыкли видеть подобный пейзаж, и в столь удаленную от нас эпоху он кажется совершенно неуместным.

Все это — результат точного раздела завоеванных легионами земель, которые римские власти предназначают для новых колонов.[69] Это так называемая центуриация[70] земель, имевшая место во многих регионах империи.

Не вдаваясь в подробности, скажем только, что земля делилась на 100 больших квадратов по 50 гектаров каждый. Римлянин описал бы это в других терминах: он бы сказал, что участки имеют площадь по 200 югеров. Латинское слово iugerum не случайно так похоже на слово «iugum», ярмо, с помощью которого впрягали пару волов. Ведь югер — это участок, который можно вспахать за день с помощью парной упряжки волов, то есть примерно 2500 квадратных метров. Римляне — практичные люди (как всегда). В горах, где землю пахать труднее, югер, разумеется, меньше размером — важный момент, если вы собираетесь приобрести там земельный участок!

Почему «центуриация»? При чем тут 100?[71] Можно сказать, что это игра слов: каждый из этих больших квадратов называют centuria, потому что он состоит из 100 участков по 2 югера.

В других местах, на землях меньшего права, земля нарезана не на квадраты, а на прямоугольники (strigae или scamna, в зависимости от их ориентации), но это лишь незначительные вариации общей системы.

Эта шахматная доска участков пересекается идеальной решеткой дорог и тропинок (настоящие карды и декуманы, подобно тем, что мы видим в римских городах). В результате получается предельно упорядоченное деление на земельные наделы, которые Римское государство передает новым колонам и которые могут быть поделены только с официального разрешения сената.

Это новый, беспрецедентный способ эксплуатации природы. Во многих частях империи центуриация изменяет облик местности, как никогда доселе. Ярким примером служит территория будущей Эмилии-Романьи:[72] четкая геометрия полей по обе стороны Виа Эмилиа представляет повсеместное распространение римского образа мыслей, которое, подобно просачивающейся воде, способно изменять даже природу.

Возок минует несколько человек со странными деревянными орудиями, они проверяют ряд межевых столбов, возможно в связи с тяжбой о межах (каковых случается множество, о чем свидетельствуют документы, — бывает, что кто-нибудь из колонов передвигает межевые камни, «воруя» длинный отрезок поля у соседа).

Проверка — дело простое. Скоро спор будет улажен. Впечатляет столь точный раздел участков в такую древнюю эпоху, без компьютера, лазера и аэрофотосъемки. Как им это удалось? Весь подсчет ведут люди, подобные тем, которых сейчас мы видим за работой: землемеры, с помощью простых, но действенных инструментов, таких как грома. Ее часто можно увидеть в книгах или музеях.

Этот инструмент немного напоминает остов пляжного зонта, но вместо спиц в нем деревянный крест; на концах перекладины висят нити со свинцовыми грузиками. Инструмент используют в качестве прицела, чтобы, к примеру, расставлять межевые камни для точного обозначения границ участков. Как мушка на дуле ружья должна находиться на воображаемой прямой с мишенью, так и здесь надо расположить в одну линию две нити с грузиками и вбитый на поле столбик, даже если он очень далеко. Воображаемая линия, которая соединит эти три ориентира, будет проведена на земле. И она будет прямой, как луч лазера.

Подобным образом римляне проводят совершенно прямые линии дорог, межей, городских стен, разбивают военные лагеря, так что последующие поколения веками ломают голову над тем, как им это удалось…

Удивительно то, что это деление полей можно увидеть и сегодня. Если, к примеру, вы посмотрите сверху на многие районы Эмилии-Романьи, земля будет выглядеть как огромный разноцветный клетчатый плед.

Тот же Карло Леви[73] в своей книге «Христос остановился в Эболи» пишет о поездах, проезжающих через «математически расчерченные поля Романьи».

Во многих современных названиях городков Эмилии-Романьи (и долины реки По) можно найти следы античной центуриации: достаточно вспомнить Ченто (от cento — «сто»), Нонантолу (от nonaginta — «девяносто»), Дученту (от ducenta — «двести») и т. п.

За этим «хирургическим» разделом земли — четкая завоевательная стратегия Рима. Ветерану легиона, к примеру, выдается земельный надел, самое настоящее «выходное пособие», где он сможет жить со своей семьей. На протяжении многих поколений солдаты, выходившие на пенсию и получавшие римское гражданство, колонизировали благодаря этой системе территории, завоеванные легионами, способствуя распространению римской цивилизации.

Они служили гарантией безопасности: образовывали аванпосты на границах, сообщали о готовящихся вторжениях, но в первую очередь экспортировали римское начало в варварские земли, вовлекая местное население в римскую культурно-экономическую орбиту.

Поездка наудачу

Детский крик неожиданно нарушает молчание пассажиров возка. Ребенок горько плачет, его лицо искажено страданием. Мать безуспешно пытается его успокоить. Он подносит ручки к голове, ищет утешения в складках материнского платья, поближе к теплу ее тела. Ему не больше четырех-пяти лет, голова справа имеет выпуклость. У малыша гидроцефалия, но положение усугубляется опухолью, которая вызвала болезнь. Опухоль медленно росла, приводя к асимметрии головного мозга. Кости черепа под давлением постепенно деформировались в процессе роста ребенка.

Малыша преследуют жестокие головные боли, которыми он страдает из-за всевозрастающего внутричерепного давления. Настоящая пытка, в последнее время ставшая почти постоянной, вырывает его даже из объятий сна, как случилось сейчас.

Родители перепробовали все средства, чтобы вылечить сына: от лекарств, приготовленных врачами, до жертвоприношений богам и снадобий знахарок, занимающихся колдовским ремеслом. Все тщетно.

Они обращались даже к богине Карне,[74] которую часто призывают матери и кормилицы, чтобы отогнать стриксов (striges), ночных птиц, в античную эпоху считавшихся аналогом наших вампиров: верили, что они проникали в дом под покровом ночи и сосали кровь детей, питаясь также плотью или внутренними органами. Родители малыша выполнили обряд, чтобы прогнать птиц (это были филины, совы и прочие ночные хищные птицы, сегодня, к счастью, воспринимаемые совсем по-другому): трижды проведя по двери комнаты сына веткой земляничного дерева, они спрыснули его порог святой водой, держа в руке внутренности молодой свиньи, предлагаемые стриксам вместо внутренностей их сына. Наконец они подвесили над окном ветку шиповника.

Но все без толку.

Теперь единственный выход — обратиться к великому хирургу: тот должен проделать дырку в черепе, чтобы выпустить «недуг», давящий изнутри, так им было сказано. Но не так легко найти умелого и надежного хирурга, кроме того, операция — дорогостоящее мероприятие. Совершенно неподъемная сумма для этого семейства: ведь оно принадлежит к самому простому сословию римского общества, сословию сельских рабов. Они входят в состав рабской «фамилии» (familia) на большой латифундии[75] около Болоньи. И тем не менее они направляются именно к одному из лучших врачей в округе, принимающему в городе Ариминум (современный Римини). Как это стало возможно? Кто им помог?

Случилось маленькое чудо. Хозяин принял близко к сердцу их горе и предложил эту поездку, оплатив из своего кармана переезд, операцию и гонорар хирурга. Почему он это сделал? Возможно, он просто решил исполнить роль хозяина и покровителя всех своих домочадцев, включая рабов. Ведь по сути это и предполагает pater familias (отец семейства) согласно римскому менталитету.

Но возможно, есть и иной мотив, идущий вразрез с нашими стереотипными представлениями об отношениях между рабами и их хозяевами. Неправда, что хозяева всегда жестоки и бесчеловечны. Часто между ними и рабами устанавливаются спокойные, взаимоуважительные отношения, а в некоторых случаях — дружба и даже любовь. Этим можно объяснить тот факт, что многим рабам дают свободу, а порой отношения с хозяевами выливаются в официальный брак.

Мальчик захлебывается в плаче и крике. Он весь вспотел. Возок останавливается. Отец и мать пытаются его утешить, лаская и обнимая. Воспользовавшись остановкой, Лузий сходит с возка и осматривает окрестности. Случаю было угодно, чтобы они остановились прямо напротив небольшого святилища, куда приходят за исцелением. Вероятно, недалеко священный источник, ведь мы оказались в настоящей сельской глуши. Все это немного напоминает христианские церквушки или часовенки, которые порой можно увидеть по обочинам дорог (часто они происходят от языческих святилищ, возведенных ранее на том же месте: священное место меняет «одежды», но не свою роль).

Раб подходит к святилищу и поднимается по лестнице. Внутри — никого, на стенах множество вотивных даров (ex voto).[76] Это части тела и органы из терракоты, камня и дерева (в более крупных храмах — также из меди, серебра и золота): головы, глаза, груди, руки, ноги, ступни, пальцы, ладони, уши, кишки и даже гениталии. Эти дары (donaria) принесли сюда люди, просящие о милости или получившие ее и выздоровевшие. В наши дни в археологических музеях можно увидеть множество подобных предметов.

Лузий, в точности как современные посетители музеев, разглядывает каждый предмет, удивляясь различным видам представленных недугов. Вот каменный вотивный предмет с двумя ушами и надписью, поясняющей, что галл Куций благодарит богов за исцеление слуха. Чуть дальше — терракотовая рука с круглыми рельефными бляшками диаметром примерно сантиметр: по всей вероятности, так изображен псориаз, болезнь, известная уже египтянам. Взгляд Лузия останавливается на глиняной женской голове. Пряди волос изображены на ней лишь местами. Он никогда раньше не видел подобной болезни. Мы знаем сегодня, что речь идет о гнездной алопеции, болезни, которая приводит к выпадению волос на голове только в некоторых местах.

Еще больше удивляется он, разглядывая изображения недугов половых органов. Вот непомерно раздувшаяся мошонка, а чуть поодаль — пенис, а рядом с ним — еще один, поменьше. Лузий таращит на все это глаза.

Надо сказать, эти развешенные вотивные предметы весьма хорошо отражают отношения римлян к различным патологиям. Поскольку научных знаний еще недостаточно, с болезнью борются, полностью доверяясь одновременно двум видам медицины: «священной», путем обращения к богам, о чем свидетельствует этот храм, и «научной», свидетельством чему — возок, направляющийся к хирургу. Еще сегодня, по сути, дела обстоят подобным же образом: достаточно зайти в церковь или часовню, и увидишь такие же вотивные дары, обычно в виде серебряной пластины в форме ноги, глаза или больного органа.

Главные божества, к которым обращаются с просьбами об исцелении в римскую эпоху, — Минерва, Карна, Мефитис[77] (божество испарений земли), Фебрис.[78] Затем существовала целая «династия» божеств-целителей: Аполлон-врачеватель, его сын Эскулап (Асклепий)[79] и дочь последнего, Салюс,[80] богиня здоровья.

Порой, чтобы смягчить гнев богов во время эпидемий, римский Сенат распоряжается провести особый обряд — лектистерний, то есть торжественный пир, где приглашенными являются статуи или иные изображения божеств: боги мужского пола возлежат на триклиниях, богини сидят на стульях, согласно строгому этикету архаического Рима.

И это еще не все. Существуют особые божества, у которых просят защиты от болезней. 21 декабря, например, проходит праздник Ангероналий («Divalia vel Angeronalia») в честь богини Ангероны, чье имя звучит для нас знакомо, потому что, возможно, происходит от angor[81] («удушье, томление»), соответствующего нашей ангине: богиня Ангерона исцеляла сердечные недуги.

Теперь Лузий разглядывает изображение двух борющихся гладиаторов. На небольшом свинцовом рельефе — фракиец против мирмиллона, их щиты и шлемы украшены морскими фигурами. Возможно, так раненый гладиатор возблагодарил богов за свое исцеление. Болезнь не делает различий, она объединяет всех, от сенаторов до гладиаторов, свидетельством тому — висящие здесь сотни изображений частей тела.

Раб вздрагивает: кто-то крепко схватил его сзади за плечо. Это настоящая рука, сухая и костлявая, — она принадлежит служителю храма. Жреца нет: он пошел захоронить лишние вотивные дары в священную яму (периодическая уборка, необходимая во всех храмах Античности, благодаря которой археологи располагают сегодня роскошными коллекциями вотивных даров).

Охранять храм был оставлен только один полуслепой раб. Тощий, лысый, с длинной бородой, во рту осталось несколько кривых зубов, а глаз, затянутый бельмом, придает всему облику зловещий вид. Перепуганный Лузий поспешно удаляется и садится обратно в возок.

Поездка в Римини в римскую эпоху

Возок въезжает на длинный белоснежный мост. В воде отражаются его пять арок, получается великолепный оптический эффект: пять кругов разных размеров. Этот мост — одна из визитных карточек города Ариминум. Его начали возводить по приказу Августа и закончили при Тиберии, он — настоящее произведение искусства, сделан так хорошо, что переживет две тысячи лет истории (включая попытку нацистов при отступлении взорвать его во время Второй мировой войны). По мосту и сегодня еще движется интенсивный транспортный поток.

А вы никогда не задавались вопросом о происхождении названия Римини? Пассажиры возка тоже этого не знают, а ведь оно происходит от имени реки, которую они пересекают, и связано с любопытной историей.

Мы привыкли думать, что варвары жили далеко от Рима, в лесах Германии, или засушливых областях Северной Африки (слово «берберы» происходит от слова «варвары»), или за ближневосточными пустынями. На самом деле в начале своей истории Рим сражался с варварами «у себя дома», на нашем полуострове. А Романья, которую мы сейчас проезжаем, является этому примером: несколько поколений назад (до 268 года до н. э.) здесь была чужая территория, где обитали могущественные племена галлов, таких как лингоны или сеноны на юге. Название Сенигаллия, в итальянской области Марке, происходит как раз от этого племени, когда римляне основали там колонию Сена-Галлика.

В ходе завоевательных войн к северу от Рима Сенату пришла в голову идея отправить в земли Романьи шесть тысяч солдат, чтобы основать новый город-колонию посреди галльских территорий в качестве оплота для римской экспансии в долине реки По.

На деле они были скорее крестьянами-солдатами, то есть именно колонами, и происходили из Лациума и Кампании.

Было решено построить новый город в устье одной из рек, Аримина (современное название реки — Мареккья), поэтому город так и назвали: Ариминум. А сегодня его название — Римини.

Пройдя проверку на въезде в город, возок направляется в центр. Колеса стучат иначе: кончилось галечное покрытие Виа Эмилиа — длинной консульской дороги, по которой они ехали через сельскую местность. В Римини улицы мощеные, и обода передают жесткость камня позвоночнику пассажиров. С равными промежутками слышны постукивания колес о стыки между плитками вымостки, подобно тому как в наше время, когда путешествуешь поездом, тебя всегда сопровождает ритмичный стук колес на стыках рельсов…

Возок едет по одной из главных улиц, по обеим сторонам — портики, под ними — множество лавок и магазинов. Лузий пристально вглядывается, стараясь ничего не упустить: вот трое собеседников прислонились к колонне портика, вот дети сидят на земле под навесом и слушают учителя с неизменным атрибутом — розгой, рассекающей воздух. Слепой старик держится рукой за плечо юноши, своего раба, помогающего ему огибать товар и людей на тротуаре (аналог собаки-поводыря), двое детей, играющих в камешки… Все эти сцены предстают его взору во время движения возка.

Он улыбается усилиям толстяка снять подвешенную над входом в лавку небольшую амфору, оплетенную соломой. Обеспокоенный торговец спешит ему на помощь, но слишком поздно: неповоротливый и тучный клиент уже завалил, как костяшки домино, несколько амфор, расставленных на земле, и те покатились по улице.

Он удивляется четкой геометрии улиц, пересекающихся под прямым углом. Дома выглядят так, будто это «плановая застройка».

Лузий раньше никогда не бывал в этом городе. Он всегда жил на вилле-фактории и хранит лишь смутные воспоминания детства об извилистых улочках родного городка: сын рабов, он был сразу же после рождения продан хозяином своих родителей своему теперешнему владельцу. Правило простое: потомство четы рабов принадлежит хозяину, который волен продать их, как и когда ему заблагорассудится, подобно тому как поступаем мы с котятами или щенками. В ту древнюю эпоху часть человечества не только не владеет ничем, но не может даже обнимать собственных детей…

Нельзя забывать, что у раба весьма ограниченный мир: вряд ли он узнает что-то помимо дома, квартала и города, где работает. Остальное — вне пределов его досягаемости. Если же он живет на вилле-фактории, в сельской местности, это подобно ссылке.

Нередко рабы рождаются, живут и умирают в одном месте, так никуда из него ни разу не выехав. Понятно, так бывает не со всеми. Многих рабов продают, они переезжают в новый дом, или их заставляют работать в разных местах. Отдельный случай — рабы, заслужившие доверие хозяина, которые выполняют его поручения, совершают закупки, перевозят товары или ездят по его владениям и т. п. В точности как наш Лузий. Хотя ему впервые выпала столь дальняя поездка. В наши дни на автомобиле это расстояние можно покрыть меньше чем за час, а для него это все равно что загранкомандировка.

Вот он встречается глазами с девушкой, сидящей на деревянной скамейке. По одежде она не похожа на рабыню. Возможно, вольноотпущенница или римская гражданка: ему бы не стоило так на нее пялиться. Но инстинкт незнаком с социальными предрассудками. Она тоже на него пристально смотрит, улыбаясь, как умеют только женщины, выражая желание, искренность и вызов. Эта дуэль взглядов продолжается гораздо дольше двух секунд, предела, за которым, как известно, раскрывается тяга и интерес к кому-то. Словно под гипнозом, синие глаза молодого раба не отрываются от нее ни на миг — он будто оцепенел. Девушка так красива… и у нее такое дразнящее тело. Когда он наконец собирается с духом, чтобы открыть рот, возок сворачивает за угол. В глубине улицы завиднелось море с его резкими запахами и неумолчным рокотом. Вот оно, совсем рядом. Раб никогда раньше не видел моря, он впивается в него глазами, полуоткрыв рот, его светлые кудри колышет ветер. Белые квадратные паруса испещряют горизонт. Он так много слышал о море от других рабов… И вот оно в нескольких десятках метров от него, а подойти и потрогать нельзя. Он раб и подчиняется только приказаниям. Вот его грубо хватают за плечо. Это отец больного ребенка. Он хочет знать, где дом хирурга.

Юношу осеняет. Он сходит с возка и направляется к девушке, поразившей его сердце. Подходит к ней с опущенным взглядом, в знак уважения. Он знает, что сильно рискует, если будет вести себя неподобающе. Но знает также, что их взгляды установили тайную связь. Девушка удивлена его приближению, хотя втайне и надеялась на это. Смотрит на него своими темными лучистыми глазами, подобными звездной ночи в пустыне. Лицо обрамляют черные волосы с медным отливом. На ней странный металлический медальон, поблескивающий на солнце. После долгого обмена взглядами, больше похожего на поцелуй, он спрашивает, не знает ли она, где дом знаменитого хирурга. На средиземноморском лице девушки расцветает белозубая улыбка. Она покажет им дорогу. Раб шагает рядом с ней, держась за конскую уздечку. Он краем глаза следит за очертаниями тела девушки, колышущегося в такт ходьбе под туникой. Сама Венера, думает он про себя…

По дороге их руки много раз соприкасаются, незаметно для стороннего глаза. Он объясняет причину их визита, она молча слушает, несколько раз бросая полный сострадания взгляд в сторону мальчика, сидящего в объятиях матери.

Теперь им надо пешком пройти через форум, повозку пришлось оставить на соседней улице под надзором раба-кучера.

Здесь много народу, как на вокзале в час пик: беседующие мужчины в изящных одеждах, толкающиеся зеваки, отцы с сыновьями… Нельзя не заметить, что мужчин здесь больше, чем женщин. Так обстоят дела на форумах и на улицах всех городов империи. Несмотря на эмансипацию, достигнутую женщинами во II веке н. э., вне домашних стен по-прежнему главенствуют мужчины. Это похоже на ситуацию в наши дни в некоторых ближневосточных странах.

Они добрались до середины форума, где пересекаются главные улицы города. Лузий замечает столб со статуей. На площади есть и другие статуи, но эта — особенная. Она изображает Юлия Цезаря. Он слышит, как паренек объясняет нескольким приезжим: в этом месте Цезарь в 49 году до н. э. говорил со своими войсками, перейдя Рубикон и готовясь к походу на Рим. Этот столб существует до сих пор, и до сих пор находится кто-нибудь, готовый объяснить туристам его значение…

Площадь форума несколько раз пересекают в различных направлениях носилки, на которых возлежат в манерных позах мужчины и женщины с застывшим аристократически-надменным взглядом. И тут мы обнаруживаем деталь, которая не описана ни в одной книге. После того как носилки нас миновали, мы ощущаем шлейф аромата свежих духов матрон в сочетании с резкой, невыносимой вонью их вспотевших рабов-носильщиков — своего рода «выхлопные газы» этого транспорта античности.

Подобно занавесу, носилки, удаляясь, открывают нам необычную сцену: группа пожилых мужчин в тогах собралась перед белоснежной стеной. Они немного напоминают путешественников, изучающих расписание поездов на наших вокзалах. На самом же деле они читают эдикты и объявления, которые по приказу городской администрации написали на этих слепяще-белых стенах. Подобные им есть во всех городах империи. Когда объявления устаревают и нужно освободить место для новых, администрация отдает распоряжение побелить стену, и вот она уже готова к новым надписям. Именно белый цвет, по-латыни albus, дал официальное название таким стенам: album. Вот именно, слово, которое в наши дни используется для обозначения собрания фотографий, сувениров, вкладышей, и даже диск с записями певца берет свое начало на римских площадях двухтысячелетней давности. Ведь со временем слово «album» стало обозначать в более широком смысле любую поверхность для письма или памятных записей и в этом значении дошло до наших дней.

Войдем в дом хирурга

Сейчас наша группа свернула на боковую улочку и проходит мимо харчевни (popina), откуда плывет дразнящее облачко пара, пропитанное ароматом жарящихся колбасок, — настоящее искушение, но нельзя терять время. Темноглазая девушка проворно движется, отодвигая посетителей, облокотившихся на мраморную стойку, через отверстия которой подают вино и пригоршни олив. Кое-кто их них замечает сверток, который крепко прижимает к себе женщина, болтающиеся ножки и отстраняется, давая дорогу. Все знают, что в конце улицы — дом знаменитого хирурга, подобные сцены повторяются тут каждый день.

Нетрудно понять, где его дом. На каменных скамьях по обе стороны от входной двери — молчаливо ожидающие приема пациенты. Дойдя до большой зеленой двери с двумя бронзовыми кольцами, Лузий останавливается и ищет рекомендательное письмо от хозяина, листок папируса с его личной печатью. Но темноглазая девушка решает действовать напрямую и без промедлений. Она стучится и зовет кого-то по имени. Оказывается, она знакома с одним из домашних рабов, распоряжающихся в приемной врача. Действительно, встретить ее — для них большая удача.

Через несколько секунд приоткрывается одна из створок и показывается любезно улыбающееся лицо юноши в чистой тунике. Всего пара слов, и наша группка проходит в дверь.

Это странный дом. Его устройство не такое, как в особняках, которые находятся в Помпеях: по прошествии десятилетий в римских городах строителям приходится считаться с проблемой, нам хорошо знакомой: отсутствием места. Ведь период расцвета империи привел к росту населения городов и спроса на жилье. В точности как в Италии после Второй мировой войны. Как следствие, квадратные метры во всех городах Италии и империи стали слишком дорогими, чтобы «расточать» их на нефункциональные зоны, — для увеличения числа помещений в элегантных особняках стали возводить перегородки, стены и дополнительные верхние этажи, искажая тем самым их первоначальную структуру.

Исчезли атриумы с бассейнами: на их месте устроили комнаты и коридоры. Прекрасные внутренние садики с душистыми растениями, фонтанами и колоннадами, которые мы привыкли видеть в фильмах и на картинках, уменьшились в размерах и были превращены в обычные дворики, на которые выходят верхние этажи. И это еще не все. Часто перестроенный особняк разделяется на несколько отдельных квартир. Дом, где мы находимся, — пример такого разделения: половина его переоборудована под… врачебный кабинет.

Житель Помпей всего за два поколения до этого, привыкший к прекрасным виллам с садами и тишиной уютных колоннад, вряд ли бы мог согласиться жить в таких домах, с их плохой освещенностью и шумом…

Маленькая группа проходит по длинному коридору, ведущему в приемную. У всех такое чувство, будто находишься в месте, пропитанном священным духом. Коридор темноват, тускло светит лампа в несколько рожков, подвешенная посередине потолка. Плюс еще такой сильный аромат ладана. Как в храмах. А зачем воскуряют ладан в этом доме? Причина проста: он обладает мягким антисептическим действием и традиционно его рекомендуют использовать во всех местах, где собираются люди, нуждающиеся в лечении, — храмах, святилищах и, разумеется, врачебных кабинетах.

Пока Лузий разговаривает со своим коллегой-управляющим, показывая ему рекомендательное письмо, семья больного мальчика занимает место на деревянной скамье в приемной, в окружении других пациентов.

Здесь представлены образчики распространенных в то время недугов. Для нас это возможность узнать, чем болеют римляне.

Больные зубы в римскую эпоху

Надо сказать, что в ту эпоху и в целом в первые века нашей эры не существовало четкого разграничения между врачами и хирургами. Хороший врач должен уметь оперировать, а также готовить лекарства, то есть быть и фармацевтом. Есть определение врача (хирурга), которое я бы хотел привести лишь для того, чтобы дать понять, в каких условиях осуществлялась врачебная помощь. Автор этого определения — Цельс[82] (Авл Корнелий Цельс), живший две тысячи лет назад при Августе и Тиберии и написавший интереснейший трактат по медицине: «Хирургу надлежит быть молодым, или хотя бы не слишком пожилым; рука сильная, твердая, чтоб никогда не дрожала и чтоб равно мог пользоваться как левой, так и правой; зрение острое и четкое; взгляд — смелый, сострадательный, но так, чтобы думать лишь об излечении своего больного, так, чтобы крики того не побудили его завершить дело раньше, чем должно, либо отсечь меньше, чем требуется…»

А вы бы решились зайти в операционную в наши дни, зная, что хирург не будет обращать внимания на ваши крики? Хорошее дело — изобретение анестезии…

Двое седовласых мужчин сидят напротив семьи больного мальчика: у одного подвязана челюсть, концы платка завязаны узлом на макушке, — ни дать ни взять пасхальное яйцо. Он держится ладонью за щеку, раздувшуюся из-за больного зуба. Обернувшись к товарищу, спрашивает, с трудом выговаривая слова: «Правильно ли мы сделали, что пришли сюда, может быть, стоило пойти к другому лекарю, Диавлу?»[83]

Друг, пытаясь подбодрить его, едко острит: «Конечно правильно. Раньше Диавл был врачом, а сейчас он могильщик: то, что он делает как могильщик, он делал и когда был врачом!» А потом изрекает: «Aegrescit medendo…»,[84] то есть, в вольном переводе, «лечение — хуже недуга…».

И правда, врачи не в почете у простого люда. Причин много: лекарства гораздо менее действенны, чем современные, да и знания о болезнях по сравнению с нашим днем скорее можно назвать зачаточными.

Кроме того, множество шарлатанов злоупотребляют людским доверием, предлагая мнимое лечение или «чудодейственные» снадобья.

Как бы в подтверждение этого народного предубеждения в отношении врачей тишину в приемной нарушает голос женщины, изливающей помощнику врача, подошедшему узнать о ее симптомах, свой гнев на другого лекаря, по имени Симмах: «Было мне худо: явился Симмах с сотней учеников. Сотни ледяных рук щупали меня: не было вначале лихорадки, а теперь есть, спасибо Симмаху».[85]

Как будут лечить пациента с зубной болью? Он решил посетить кабинет известного хирурга, а ведь мог спокойно сходить к цирюльнику рядом с домом: они подрабатывают и удалением зубов. Быстрым методом, как можно представить.

А здесь будет по-другому? Пациент с зубной болью еще не знает, что, когда дойдет его очередь, ему придется вытерпеть настоящую пытку. Для извлечения зубов римские дантисты используют множество инструментов, и самый страшный из них — клещи, или forfex. Если же, как порой случается, во время операции коронка зуба отломится и корень останется в кости, придется применить другие клещи, еще более устрашающие, название которых говорит само за себя: rhizagra, в переводе с греческого — «корнедёр»!

И все это из-за кариеса. Кстати, а как лечат кариес в то время? То, что вы сейчас прочитаете и узнаете, поможет придать бо́льшую ценность тому, что мы с вами живем сегодня…

В римское время считают, что дырки в зубах (как в яблоках) прогрызает некий таинственный червяк, способный дырявить эмаль, подобно жучку-древоточцу. Это очень древнее представление, восходящее как минимум к эпохе Вавилона и сохранявшееся до Нового времени.

Первый шаг — воздерживаться от раздражающей пищи, принимать лекарства и делать полоскания с опиумом, ладаном, черным перцем и… черной беленой.

Белена, родственница картофеля и помидоров, обладает обезболивающим действием, кроме того, она — мощный галлюциноген. Но это растение очень опасно: его листья и в особенности маленькие черные семена чрезвычайно ядовиты. Шекспир упоминает белену при описании смерти отца Гамлета. Так что лечить зубы — рискованное дело, остается лишь надеяться, что врач не ошибется, готовя лекарство… Вот почему чаще предпочитают обращаться к светилам медицины, а не к первому встречному.

Следующий шаг — залепить дырку в зубе зернышками перца или ягодами плюща. Если, как можно ожидать, лечение не подействует, в дыру наливают масляную настойку душицы и мышьяка и запечатывают ее воском.

Но есть и более смелые решения. Некто Руф из Эфеса имеет обыкновение ставить пломбы, состоящие из смеси горных квасцов, миро, римского тмина, черного перца и уксуса. Настоящая «супертехнологичная» амальгама античной эпохи.

Насколько эффективны эти средства? У нас нет подтвержденной информации. Но вполне вероятно, что боль не проходит: с ней пытаются бороться с помощью вина и настоек из кошачьей мяты[86] (той самой травки, о которую любят тереться домашние кошки).

В большинстве случаев приходится удалять зуб. Улыбки в римскую эпоху, по нашим понятиям, были весьма впечатляющими. В то время щербатые рты — обычное дело! Никто не обращает на это внимания.

Удивительный факт — впрочем, не настолько, если подумать, — кариес и проблемы с зубами поражают больше богатых, чем бедных. Характерная для зажиточных слоев диета, более богатая сахарами и углеводами, разрушает зубы гораздо сильнее. Конечно, голодающий бедняк тоже теряет зубы — от истощения… И все же в сельских захоронениях близ Рима выявился парадоксальный факт: зубы рабов чаще целее, чем зубы их хозяев.

А что делают, когда зубы выпадают?

Одно из средств для восстановления улыбки — заменить выпавший зуб искусственным, сделанным из зуба животного, чаще вола или теленка. Их вытачивают таким образом, чтобы они идеально подходили по форме.

Надо сказать, что уже с V века до н. э. этруски умели делать мостовидные протезы с помощью золотых пластин. Пластины эти «цепляли» за здоровые зубы, закрепив на них искусственные. Но эта техника не получила распространения в римскую эпоху.

Последняя леденящая деталь. Читая Цельса, мы узнаем, что существует бесчеловечная (по крайней мере, с нашей точки зрения) техника лечения абсцессов или проблем с деснами: прижигание больного места раскаленным железом…

Возможно, именно такую картину представляет себе пациент с зубной болью, судя по его застывшему взгляду.

Страдаете катарактой? Вот решение

Рядом с ним сидит другая пара: женщина с мужем. На голове женщины сложная прическа из косичек, свернутых спиралью на затылке и скрепленных костяной заколкой, вставленной в пучок горизонтально, подобно задвижке. Мужчина уставился в потолок, жуя странную жвачку из можжевеловых ягод и портулака (комнатное растение, сегодня используется для салатов). Эта античная жевательная резинка помогает от дурного запаха изо рта, благодаря свежему и резкому аромату можжевельника, предок бальзамических карамелек, которые можно увидеть в рекламе, таких сильных, что как положишь ее в рот — дыхание перехватывает…

Но настоящая проблема у его жены. Она ослепла на один глаз. Снадобье для глаз, которое ей прописывали и готовили, не помогло. Она как раз держит его в руках. Римские лекарства для глаз — не жидкие, как наши, а имеют форму палочки, представляющей собой высушенную пасту, которую надо разводить, желательно в женском молоке. Среди ингредиентов есть один необычный, castoreum, обладающий успокаивающим действием, его получают из выделений половых органов европейского бобра. Вы бы стали такое капать себе в глаз? Вряд ли. А в ту эпоху его считали панацеей!

На этих палочках с лекарством часто врач оставлял оттиск своей личной печати в качестве рекламы, а также во избежание подделок (представьте себе, уже тогда существовали фальшивые лекарства). На печати можно прочитать, кроме имени врача, также основной компонент и способ применения (предшественник современных инструкций к лекарствам).

У женщины катаракта, в ближайшие дни ее прооперируют. Римские врачи умеют выполнять тонкие хирургические операции на глазах.

Пациентку усадят против света, ниже врача, ассистент встанет у нее за спиной и будет удерживать голову в неподвижном положении. Затем, с максимальной осторожностью, врач введет иглу между роговицей и сосудистой оболочкой глаза и медленным движением опустит катаракту. Да, я уже чувствую вашу неловкость, поэтому не стану продолжать…

А из одной комнаты слышны странные звуки. Больше всего они похожи на любовные стоны. Все громче, наконец переходят в крик. И последний, долгий освобождающий стон. Несколько рабов-помощников переглядываются с улыбкой. У пациента, которого там лечат, действительно особенная проблема. Это женщина, и она страдает истерией.

Мало кому известно, что слово «истерия» происходит от греческого термина «гистера», что означает «матка» (не случайно сегодня для обозначения обследований или операций, связанных с маткой, говорят о гистерографии, гистерэктомии, гистеросальпингографии и т. д.).

Античные врачи полагали, что истерия поражает женщин, чья сексуальная «энергия» скапливается, не находя выхода. К группе риска относились, таким образом, вдовы, старые девы и прочие женщины, лишенные регулярной половой жизни. Уже с I века н. э. в качестве лечения предписывали клиторальный оргазм. Женщины обращались к врачу, который вызывал у них, как тогда говорили, «пароксизм», действуя руками. Эта практика дошла почти до наших дней и была распространена еще в конце девятнадцатого столетия.

А вот и врач!

Настал черед мальчика и его родителей. За ними послали одного из рабов — ассистентов врача. Они вскакивают и поспешно идут за ним. Дверь кабинета открывается. Они застыли на пороге. Им известно, что сейчас настанет один из самых важных моментов в их жизни. Отец решительно заходит внутрь, за ним жена с малышом на руках. Дойдя до середины комнаты, они останавливаются.

Врач будто их не замечает. Он сидит за письменным столом и пишет на восковой табличке предписания для пациента. На полу — великолепная мозаика, в отдельных квадратах — бегущие дикие звери: пантера, газель, лев, расположенные вокруг центральной фигуры. Это Орфей.[87]

Изображение Орфея — не случайность. В мифах Орфей умел усмирять игрой на кифаре (лире) диких животных и побеждать смерть. Подобный образ помогает завоевать доверие пациентов.

Из кабинета врача дверь ведет в другую комнату, cubiculum, где виднеется кровать, освещенная слабым светом лампы. Там расположен «дневной стационар», в точности как в наших больницах. И пол тоже выложен весьма изящной мозаикой.

Глаза матери изучают каждый уголок комнаты. Стены расписаны картинами и узорами, по всему периметру комнаты в нижней части стен идет широкая красная полоса. Мебели мало. Помимо стола, есть еще ларь, этажерка с «книгами» и справочными трактатами (в виде больших свитков папируса). Глаза матери останавливаются на длинном низком столике, куда уже смотрит обеспокоенный отец: раб разложил там хирургические инструменты для операции. Выглядят они как пыточные орудия.

Нам кажется немыслимым, чтобы хирург оперировал в своем кабинете, но в римское время (и даже позднее) это — в порядке вещей.

Отец чувствует легкое прикосновение чего-то влажного к пальцам ног, обутых в сандалии. По ним прошлись тряпкой, пропитанной уксусной водой, которой раб смывает следы крови, оставшиеся на полу после предыдущей операции…

Врач встает из-за стола: красивый мужчина лет сорока, черные волосы с проседью, черты лица правильные, с мясистыми, четко очерченными губами. Поражают его большие черные глаза. И в особенности — его пленительный взгляд, возможно из-за морщинок, лучами расходящихся от внешних краев глаз. Черты лица и акцент выдают его происхождение: Греция.

Он хорошо знаком с хозяином семейства рабов, много раз бывал на его вилле-фактории. Он у него в долгу за помощь в решении некоторых своих проблем «на высшем уровне». Само собой разумеется, операция будет проведена бесплатно. Он молча слушает рассказ родителей о болезни сына. Мальчик смотрит на него, прижавшись к матери. Он не боится, врач кажется ему другом. Ребенок прав. Ведь это единственный человек, который может его спасти. Врач тоже глядит на малыша с симпатией, слегка наклонив голову, с легкой улыбкой.

Это столь ободряющее и «средиземноморское» лицо напомнило нам об одном очень интересном моменте. Ведь в начале римской истории не существовало профессиональных врачей. Отец семейства (pater familias) сам ухаживал за своими родичами и домашними рабами с помощью рецептов и знаний, передававшихся от отца к сыну. Затем, с завоеванием Греции, Рим впервые познакомился с профессиональными врачами. Они происходили из самых знаменитых врачебных школ того времени: из Эфеса, Пергама, Смирны, Антиохи. Восточное Средиземноморье было в ту пору аналогом сегодняшних Соединенных Штатов, с научно-исследовательскими центрами, университетами и библиотеками (достаточно привести пример библиотеки в Александрии Египетской).

Таким образом, сначала врачи, практиковавшие в Риме, были рабами греческого происхождения (и, похоже, высоко ценились, ведь на рынке они стоили гораздо дороже других рабов). В скором времени эти рабы были освобождены и в качестве вольноотпущенников смогли открыть собственные врачебные практики.

Это может показаться удивительным, но римлянину не подобало заниматься профессиональным врачеванием, в том числе потому, что, согласно его кодексу чести, римский гражданин не мог получать прибыль и выгоду от спасения ближнего, по крайней мере через ручной труд в чистом виде. Цицерон говорил по поводу понятия decorum (приличие) в своем труде «Об обязанностях»,[88] что образованный римлянин мог знать медицину, но не практиковать ее. Все равно как если бы сегодня священник представил вам счет за каждую проведенную им службу или выслушанную исповедь.

Юлий Цезарь понял значение этих профессионалов и дал свободным врачам права римского гражданства, тем самым придав им официальный статус. Это случилось в 46 году до н. э.

При Траяне врач — распространенная фигура. Имеет место даже такое явление, которое мы бы сегодня обозначили словами «персональный тренер» для богатых римлян, а именно своего рода консультант по физическим и психологическим проблемам римских патрициев.

И все же, несмотря на смену поколений, профессия врача продолжала оставаться в руках греков: если судить по погребальным и прочим надписям, найденным археологами, 90 процентов врачей все еще греческого или восточного происхождения. А сто лет спустя, в III веке н. э., — 75 процентов…

Существует даже нечто вроде государственной службы здравоохранения, число врачей в которой (их называют «архиатры») колеблется от пяти до десяти, в зависимости от размеров города. Назначение, жалованье и некоторые привилегии определялись императорским указом.

Естественно, существует и уголовная ответственность врача в случае тяжких промахов, как предписывают закон Аквилия 286 года до н. э. и закон Корнелия, каравший отравителей, а также тех, кто прописал рецепт на яд, продал его и выкупил.

Не случайно поэтому многие с недоверием относятся к врачам. По сути дела, это раб, который может придумывать лечение и снадобья. Даже великий ученый и натуралист Плиний Старший определял врачей как людей «бессовестных, стремящихся к известности незаконным путем, шарлатанов, дурную и неукротимую породу»…

Начинается операция

Врач усаживает родителей, разговаривает с ними ободряющим тоном. Он представляет себе их горе и пытается успокоить, не преуменьшая сложности предстоящей процедуры. Пока он разъясняет им детали операции, мальчику дают выпить стакан с каким-то напитком, сильно подслащенным, чтобы облегчить глотание. Он содержит ингредиенты, которые оглушат ребенка настолько, что он будет почти без сознания. Прообраз общей анестезии.

Мать все никак не может оторвать взгляд от разложенных на столе инструментов. Их около тридцати, возможно, больше. Это лишь часть обширного «арсенала», состоящего минимум из ста пятидесяти инструментов, разложенных в кабинете врача. Некоторые — в своих цилиндрических железных футлярчиках (как у наших градусников), а другие — в деревянных шкатулках или кожаных трубках.

Она этого не знает: здесь находятся инструменты, с помощью которых можно выполнить почти все операции, описанные в древних текстах, по ним можно судить об умениях нашего хирурга во многих областях, от зубного дела до лечения глаз, урологии, ортопедии…

Какие инструменты он будет использовать? Выбор широк. Здесь много скальпелей, с ручкой в форме удлиненного листа. Не менее десяти различных типов лезвий, различающихся по форме и размерам, от невероятно узких до широких, использующихся для отделения мышц. Лезвия сменные, как в свое время у бритвенных станков.

Удивительно, насколько уже глубоки и современны знания в анатомии и приемы хирургии. Невероятным и уникальным примером этого является найденный экземпляр скальпеля, использовавшегося для вскрытия спинномозгового канала.

И это еще не все. Вот набор клещей для удаления зубов. Можно предположить, что их пустят в ход для лечения господина Пасхальное Яйцо… Блестящие бронзовые и стальные миниатюрные шедевры изготовлены в специальных мастерских по указаниям врача.

Некоторые щипцы служат для другого рода удалений — чтобы извлекать из тела осколки или стрелы. Вот зажимы для перекрывания кровеносных сосудов или стягивания краев раны при зашивании. Сегодняшний хирург без труда узнал бы эти инструменты, ведь они почти такие же, как те, которыми пользуется он…

Мы замечаем щипцы необычного вида, они очень напоминают длинные щипцы кондитеров, которыми они достают пирожные с витрины, но их назначение, само собой, иное: на концах у них две ложки с зазубренными краями, похожие на челюсти крокодила. С их помощью захватывают миндалины, смыкают «челюсти» и быстрым вращательным движением вырывают их…

Есть и инструменты для опасных процедур: S-образная трубка для удаления камней в мочевом пузыре через уретру и даже керамическая грелка в форме ступни, которую наполняют горячей или холодной жидкостью, для лечения артрозов, артритов и воспалений.

Мальчик лежит на операционном столе без сознания после приема смеси препаратов. В то время не существовало общей анестезии, лишь обезболивающие вещества, снижавшие болевую чувствительность. Составы на основе опиума, уже известные римлянам, наиболее эффективны вместе с крепкими алкогольными напитками.

Врач осматривает головку ребенка. Место, где будет проводиться операция, выбрито. Хирург торжественно берет скальпель: ручка его в форме копья, а лезвие остро заточено. Держа его подобно перу, он легко прикасается к мягкой коже малыша. Отец закрывает глаза. Мать зажмуривается от боли. В виде исключения им позволили остаться в кабинете, но они стоят в сторонке. У стола, помимо хирурга, еще двое рабов-ассистентов, один из которых придерживает голову ребенка. Врач нажимает на лезвие — почти сразу же показывается струйка крови. Мальчик слабо шевелится, но крепко удерживающие его руки (и проглоченная им смесь) не позволяют ему сопротивляться. Лезвие проворно вырезает в коже «окошко». Легкими движениями кожу отделяют от кости и отгибают, как страницу книги. Кровь струится в изобилии, ведь в коже головы много сосудов. Куском ткани и водой очищают место операции, становится виден череп. Теперь надо сверлить кость.

На столе среди множества готовых инструментов лежат и весьма изощренные трепаны (по сути это цилиндр с зубчатым краем), которые вращаются с помощью гибкой дужки. Но речь идет не о трепанации черепа взрослого. У такого малыша стенки черепа очень тонкие, поэтому надо действовать с большей осторожностью.

Рука хирурга медленно перемещается над инструментами, разложенными на столе. Затем останавливается над скальпелем. Этот подойдет. Хирург берет его и чрезвычайно аккуратно накладывает на кость над виском. И начинает вырезать маленькую бороздку, будто строгает кость, снимая понемногу слой за слоем.

Работа медленно продвигается. Врач применяет принцип, который будет изложен несколько десятилетий спустя Галеном в трактате «De methodo medendi», а именно что, когда речь идет об операциях на тонких черепах, простой разрез гораздо безопаснее трепанации. Отец онемел от ужаса.

Впечатляет ловкость этого хирурга. За невероятно короткий промежуток времени он смог открыть «люк» пяти сантиметров в диаметре в черепе малыша. Он бросает зубило и молоток в небольшое ведерко с водой, которое один из двух ассистентов тут же выносит прочь, — так очищают и «стерилизуют» хирургические инструменты в римскую эпоху…

Теперь с помощью другого инструмента он цепляет и тянет костяной диск, который надо убрать, тот постепенно поддается. Мы видим первую из мозговых оболочек, защищающих головной мозг. Если приглядеться, можно заметить пульсацию крови в сосудах, расположенных ближе к поверхности. Ассистент хирурга придвигает лампу поближе, чтобы тот выровнял и зачистил края отверстия в кости, оно не должно травмировать менинги. Это «окошко» в черепе будет своего рода выпускным клапаном для снятия давления на мозг, вызванного опухолью. Если мальчик выживет, нарастет новая кость и отверстие затянется. Но выживет ли он?

Хирург в глубине души прекрасно знает, что не решил проблему: он лишь облегчил боль. В ту эпоху опухоли не лечили.

Рану закрывают лоскутом кожи и зашивают: засвидетельствовано применение костяных фибул для соединения лоскутов кожи. Для зашивания ран Гален рекомендовал использовать нити из кетгута, полученного из кишок животных. Другой способ — нити из кельтского льна. Накладываются также примочки и мази с целебными травами, ускоряющими заживление раны.

Из терракотового флакончика хирург накладывает на рану густую жидкость. Это наш дубровник,[89] который применяют для лечения порезов, абсцессов и язв: ведь его до сих пор используют в качестве полоскания для рта, промывания носовых пазух и чтобы противостоять распространению гангрены.

Тугая повязка обертывается вокруг головы мальчика, который начинает шевелиться, но действие оглушающих снадобий еще не прошло.

Операция заканчивается странным обрядом. Врач — один из лучших, но и ему не удается спасти всех. Многие смерти невозможно объяснить. Ни ему, ни другим врачам. Хирурги знают только, что в случае открытой раны у них есть всего сутки, а потом начинается инфекция. Причины этого неизвестны. Ведь никто незнаком с бактериями или вирусами, потому что никому не удалось их увидеть.

Не случайно поэтому врач окружает себя в своем кабинете амулетами, талисманами удачи и предметами, привлекающими расположение богов. Например, там есть маленькая бронзовая рука, связанная с культом Юпитера Долихена, божества, которое покровительствовало успеху военной организации: змея обвилась вокруг запястья и ползет вверх по большому пальцу, а на указательном — сосновая шишка. Рука закреплена на верхушке деревянного шеста, подобно некоему скипетру, и врач, произнося на греческом священные заклинания, водит ею над раной мальчика. Затем он смотрит на отца, улыбается и прикрывает глаза, давая ему понять, что все прошло хорошо. Знаком он показывает, что мальчика можно унести. Отец и один из ассистентов хирурга осторожно приподнимают маленького пациента и переносят в другую комнату, ножки безвольно свисают, как у тряпичной куклы.

Открытие моря

Спасется ли мальчик? Будем надеяться, хотя мы так этого и не узнаем. Ведь нам скоро опять в путь, вслед за монетой.

Одно несомненно: археологи нашли скелет пяти-шестилетнего ребенка, жившего на рубеже I и II веков н. э., сына рабов (или отпущенников), занимавшихся сельским трудом. У него была опухоль мозга, которая привела к деформации черепа, и на той же стороне — отверстие, проделанное хирургом. Ребенок выжил после операции и более не страдал от невыносимой головной боли. Но прожил он недолго. К сожалению, болезнь унесла его спустя полтора месяца. Теперь его череп и останки хранятся в Музее истории медицины Римского университета Ла Сапиенца. С той лишь разницей по сравнению с нашим рассказом, что мальчик, череп которого нашли археологи, жил в предместье Рима, в Фиденах.

После операции нельзя сразу пускаться в путь. Мать, отец и сын находят приют у клиента своего хозяина, предоставившего им комнату в своем доме, в двух кварталах от кабинета врача. Ребенок должен оставаться в полном покое в течение нескольких дней, прежде чем вновь отправиться в путь домой на возке. Греческий врач несколько раз навещал его, приносил мази и лекарства, менял повязки, проверял рану. Хоть врач и привык каждый день видеть страдания больных, он искренне привязался к мальчику, который каждый раз ему улыбается (особенно если тот приносит какой-нибудь небольшой подарок) и с которым судьба обошлась столь сурово.

А Лузий получил время и возможность осуществить свою мечту. Открыть для себя море и упасть в объятия Венеры. Та самая девушка и привела его на пляж, где умирают волны. Раб нерешительно улыбнулся, потом прикоснулся к воде, вошел по щиколотку. Оглядел морской простор, цвета, меняющиеся по мере того, как взгляд удаляется от берега, мощь волн. Он никогда прежде не видел столько воды и не думал, что такое возможно. И он не выдержал, стащил тунику и погрузился в воду, крича от восторга, но при этом стараясь не терять дно, ведь плавать он, разумеется, не умеет.

Пляж в Римини во времена Римской империи сильно отличается от того, который знаем мы: берег заходит глубже, чем сейчас, и побережье пустынно… Никакого массового туризма. А значит, никаких зонтиков, кабинок, купален, аниматоров и, разумеется… никаких спасателей и северных красоток. Пляж — это просто граница, ничейная земля между двумя мирами, суровая и неприветливая, как пустыня. Так к ней и относятся: никто не мечтает расстелить полотенце, позагорать, искупаться или провести там отпуск. Можно встретить лишь немногочисленных рыбаков и порой ребятишек, играющих с волнами. Море и пляжи не входят в число римских развлечений.

Позже, когда звезды усеяли небо светящимися точками, Лузий и девушка ложатся за брошенной лодкой, вдали от всех и от всего. Песок и звезды долго ласкают их обнявшиеся тела. Глаза девушки будто похищают все звезды с неба, затем закрываются, и на лице сияет лишь улыбка.

Утром перед отъездом Лузий расплатился за свой ночлег в скромном трактире. Там наш сестерций и сменил хозяина, оказавшись в деревянном ящике под замком у трактирщика вместе со своими собратьями.

Но вскоре ему предстоит вновь отправиться в путь. Из того же трактира, через две комнаты от хорошо одетого раба, выходит крепкий мужчина с суровым взором. У него массивная шея, решительный вид и военная походка: при каждом шаге его сандалии «очередями» звякают по полу. Несомненно, на его ногах калиги, подбитые металлическими клепками. Этот человек — солдат, батав из отряда, сопровождающего Гая Нония Цепиана, знаменитого военачальника при Траяне и позднее при Адриане. Он был с ним много лет, во время всех военных операций в Дакии. И теперь, когда тот руководит элитным подразделением всадников.

Когда он расплачивался, монета попала к нему вместе со сдачей. Он на секунду задержал на ней взгляд, улыбнувшись изображению императора, потом сунул в кошелек, спрятанный под поясом, сел на коня и направился к южным воротам города Римини. Проезжая под большой аркой Августа, он миновал пару влюбленных, обнявшихся на прощание. Лузия он не заметил и проехал мимо, а выбравшись из города, по обыкновению, пустил коня галопом. И вот он уже превратился в еле заметную точку на Фламиниевой дороге. Направление — юг.