Беспредельная Римская Империя. Пик расцвета и захват мира

Прибытие в Карфаген

Жаркий африканский ветер ударил в лицо морякам и пассажирам. Он несет с собой запах земли — не такой, как в Путеолах. В нем нет ароматов европейских побережий. Здесь чувствуешь лишь сухой и пыльный дух пустыни.

Карфаген вошел в историю своим могуществом и трагизмом конца. Основанный финикийцами, при их потомках-пунийцах ставший сверхдержавой на средиземноморской шахматной доске, он был уничтожен римлянами, которые буквально стерли город с лица земли, посыпав землю солью, дабы не возродилась на ней древняя карфагенская культура.

Город, который они затем построили, был полностью новым даже в планировке и не имел ничего общего со столицей пунийцев… Один из самых поражающих воображение случаев, когда поистине переворачивается страница истории.

От катаклизмов истории не пострадал только порт, в который входит сейчас «Европа». Римляне сохранили его и продолжили использовать.

Его начальный участок — прямоугольник площадью целых 7 гектаров. Мы медленно продвигаемся по нему вслед за тягачом, который представляет собой весельную лодку с шестью могучими чернокожими гребцами. Словно в замедленной съемке, проплывают один за другим корабли, пришвартованные к пирсам и разгружающие товар. Калейдоскопом проходят перед глазами кадры будничной жизни порта: вереница грузчиков с мешками на плече, владелец небольшой судоходной компании, покрикивающий на работника. Вот человек сошел по трапу и сжимает в радостных объятиях друга. Вот человек грызет ногти, сидя на связанных между собой веревками мешках, два раба несут на плечах длинную жердь с покачивающейся на ней амфорой, в точности как охотники с крупной добычей… Однако лица людей необычны. Несмотря на международный характер порта, преобладают курчавые волосы и темная кожа.

Корабль минует прямоугольный док и входит в водное пространство странной формы: оно напоминает космическую базу из «Звездных войн». Идеальная окружность с круглым же островком посередине. Во все стороны отходят доки, из которых некогда выходили карфагенские военные корабли. Длинная кольцевая крыша покрывала логовища этих морских хищников. Ослепительно-белая, она кажется творением архитектора XXI века. Эти проходы могли одновременно выпустить грозный рой из двухсот двадцати готовых к атаке галер. В центре, на островке, располагалось морское командование.

Римляне сохранили структуру, но поменяли ее назначение: военная гавань стала торговой. На острове был воздвигнут храм, а длинные узкие доки военных кораблей уступили место товарным складам. Зеркальную водную гладь порта кольцом обрамляет величественная колоннада из африканского мрамора. Захватывающий вид: представьте, что площадь Святого Петра со знаменитой колоннадой Бернини затоплена водой и вы вплываете на нее на парусной лодке… Вот какое ощущение испытываешь, оказавшись в Карфагенском порту.

Мы пришвартовываемся между двух кораблей, один приплыл из Александрии Египетской, другой с Крита.

Кормчий и матросы собрались на корме и на небольшом алтаре исполняют благодарственный обряд за благополучное прибытие в порт. Кормчий крошит пищу над огнем и произносит священные формулы. Этот ритуал исполняется на всех судах, как перед отплытием, так и по завершении плавания. Позже кормчий отправится в храм, чтобы поднести ex voto за спасение в шторм. И не он один.

Звезда римской эстрады

Лица у людей усталые, но счастливые. Однако надо как-то решать вопрос со спасенной в море женщиной. Она одна и без денег. Участники плавания дружно скидываются, чтобы помочь ей. Выходит немного, но достаточно, чтобы найти где переночевать и купить еду, а возможно, и новую тунику. Дальше ей придется устраиваться самой.

Последним вносит свою лепту наш матрос. Кормчий ободряюще хлопает его по плечу, и он протягивает несколько монет. Кормчий прекрасно знает, что деньги эти не заработаны честным трудом… оттого он и убедил своего матроса расстаться с ними ради благого дела. Так, отчасти чтобы не накликать беду, отчасти под давлением товарищей, отчасти в благодарность богам за спасение, он отдает женщине украденные монеты. Среди них и наш сестерций. Женщина смущена и робко произносит слова благодарности. Она еще не отошла от шока.

Весть о гибели корабля и о том, что она — единственный спасшийся с него человек, мгновенно разносится по городу. Элия Сабина — так зовут женщину — персона весьма необычная… Она виртуозный музыкант и певица: о ней говорят «artibus edocta», «сведущая в искусствах». Ее мастерство высоко ценится в городе, где она живет, — Аквинкуме.[128] Длинные белокурые волосы, небесно-голубые глаза и высокий рост с первого взгляда выдают в ней северное происхождение.

Ее надгробную стелу археологи найдут именно в том городе. Из надписи на стеле узнают о ней многое — например, ее карьеру. Она начинала с игры на струнном инструменте, возможно кифаре или предке нашей гитары («pulsabat pollice chordas» — «нажимала пальцем на струны»). Перебирая струны, она пела необычайно красивым голосом («vox ei grata fuit» — «голос ее был приятен»).

Она была настолько одарена, что быстро перешла к другому инструменту, водяному органу, и тоже снискала успех.

В римскую эпоху этот инструмент являлся эквивалентом нашего фортепиано и был непременным участником любого музыкального события сколько-нибудь высокого уровня. Он звучал и на камерных концертах, устраивавшихся в богатых частных домах для узкого круга приглашенных, и в амфитеатре во время гладиаторских боев, создавая «звуковое сопровождение» для наиболее драматических моментов.

Мы знаем еще кое-что об Элии Сабине: она бывшая рабыня, отпущенница, и выйдет замуж за своего учителя музыки (но сейчас она еще не замужем). Чудесная история любви. И притом необычная: ее будущий муж, тоже органист, — легионер II Вспомогательного легиона.[129] Прежде дислоцированный в Британии, легион был при Траяне переведен в Аквинкум, но недавно небольшой контингент был направлен сюда, в Африку. Она направлялась к любимому, когда на море разыгралась буря…

Элия Сабина теперь одна, в незнакомом городе, в провинции, где она никогда не бывала, и на континенте, о котором знает только из чужих рассказов. Ее жених далеко, в пустыне, и не знает о случившемся. Как ей теперь быть?

Как стать божеством

К счастью, весть о кораблекрушении доходит до ушей еще одной женщины, весьма влиятельной.

Секстия Педуцея, так ее зовут, дочь Квинта Педуцея Спеса, происходит из благородного карфагенского рода.

Это высокая, тонкая женщина с открытой, доброжелательной улыбкой. Смуглая кожа и длинные кудрявые волосы выдают в ней далеких пунийских предков.

Она жрица, а точнее, как выяснили из ее надгробной стелы археологи, фламиника, то есть служительница культа одного отдельного божества.

Мы уже встречали одну такую жрицу в Риме, в портике Октавии. И вот ее коллега. Она служит культу божества на самом деле несколько необычного… культу императора Августа. Действительно, помимо Юпитера, Марса и Квирина, в императорскую эпоху родились культы императоров и членов их семей, обожествленных после смерти. Представьте, если нашего президента республики или премьер-министра после смерти «канонизируют» и они на многие поколения вперед станут почитаемыми божествами с полагающимися им храмами и жрецами, фимиамом, подношениями, требами, праздниками, «рождествами» и «пасхами»… Вот одно из серьезных различий между нами и Римской империей.

В римскую эпоху первый император Август и его супруга Ливия, считавшиеся идеальной парой, положившей начало императорской эре, были обоготворены, и уже много десятилетий в каждом городе империи есть храм, посвященный исключительно им. Служат в них те самые фламины (flamines) или фламиники (flaminicae). Как здесь, в Карфагене.

В положении жреца есть свои преимущества: это сан, которого стремятся добиться все представители местной элиты, потому что это возможность выделиться в глазах других. В особенности жречество заманчиво для женщин, поскольку таким образом они получают важную публичную функцию в обществе, где главенствуют мужчины и почти все управление отдано в их руки.

Как только Секстия узнала о драме Элии Сабины, она послала за ней своих рабов. Им не пришлось долго искать ее. Когда женщины оказались одна против другой, все социальные барьеры между жрицей и отпущенницей тотчас рухнули и возобладала духовная близость.

Несколько дней Сабина была гостьей в доме Секстии и повсюду сопровождала ее. Это весьма энергичная женщина, помимо сугубо жреческих функций ведущая в городе самую разнообразную деятельность. Особенно много сил она отдает мероприятиям в поддержку родного Карфагена.

Власть имущие, спонсоры городской жизни

Так мы открываем для себя важную черту римского общества. «Альтруизм» богачей в отношении города и его жителей. К примеру, наша жрица использует деньги семьи на подарки Карфагену. То же самое делают другие влиятельные семьи — скажем, финансируя реставрацию важных памятников, или принося в дар статуи, или же в разные годы раздавая нуждающимся крупные суммы денег, организуя состязания квадриг или гладиаторские бои и т. д.

Все это входит в программу самоутверждения в глазах общества, реализуемую самыми видными родами каждого города. Это способ обеспечить лояльность сограждан и прославиться, впрочем практикуемый и по сей день. Порой семьи даже соревнуются за право сделать наиболее весомый дар.

Но в отличие от сегодняшнего дня, где почти всегда присутствует расчет на экономическую отдачу (спонсорство), в римскую эпоху дарения — официально «безвозвратные ссуды» и лишь отчасти служат для повышения престижа имени.

В действительности каждый богатый римлянин имеет нравственные обязательства вкладываться в город, в котором живет, потому что это всеобщий жизненный ориентир и центр тяготения, вокруг которого вращается все римское общество. «Noblesse oblige»,[130] — сказали бы мы, то есть это гражданский долг богатого человека в отношении общества.

Сегодня это редкое явление, которое мы именуем филантропией. Но в римскую эпоху оно было столь распространено, что бо́льшая часть памятников, статуй, театров и амфитеатров в больших и малых городах империи появились благодаря пожертвованиям богачей. Зачастую их имена высечены в мраморе. Не будь этого морального долга богача, сегодня места археологических раскопок выглядели бы иначе — более скромно.

То, что акты щедрости являются социальным долгом, понятно и из похвального предприятия Траяна: он создал в Италии систему оказания помощи бедным детям, особенно в сельской местности, гарантируя им регулярные пожертвования на еду. Речь идет о незаконнорожденных детях, не имеющих никаких средств к существованию, истории которых, очевидно, произвели на Траяна сильное впечатление.

Разумеется, помощь распространяется только на детей римских граждан, не на рабов. И все-таки поражает такое чуткое и «современное» отношение к детям в столь древнем обществе. Сколько стран третьего мира и сейчас не имеет программ такого типа (эту миссию берут на себя неправительственные добровольные организации)!

Мы говорим об lnstitutio alimentaria — «продовольственном учреждении». Мы знаем о нем в том числе из знаменитой Велейской таблицы, одной из самых пространных бронзовых надписей, дошедших до нас от античного Рима. Археологи обнаружили ее во время раскопок античного поселения Велейя в итальянской провинции Пьяченца.

Траян пустил на это дело личные средства, предоставив их сельским собственникам в разных муниципиях Италии взаем под 5 процентов, призванных пополнять фонд, и под гарантию в форме земельной ипотеки.

Процентные поступления идут на питание нуждающимся детям, которые, таким образом, в течение ряда лет получают свой кусок хлеба и надежду на будущее.

Итак, те, кто богат, помогают детям бедняков (и сам император подает этому пример) или дарят городу монументы. Еще одно отличие римского общества от того образа, который у нас создается по фильмам или историческим романам. Общества, которое во многих чертах походит на наше.

Императорский цвет

Наконец через несколько дней доходит весть о том, что удалось связаться с женихом Элии Сабины. Он вместе с выделенным отрядом II Вспомогательного легиона находится в пустыне во внутренних областях страны. Жрица снаряжает повозку и часть дороги проделывает вместе с Элией Сабиной: уже давно она хотела навестить брата, живущего в Булла-Регии, как раз расположенной по пути.

На следующий день рано утром женщины в сопровождении небольшой свиты выезжают из Карфагена.

Они едут в крытой повозке carruca, похожей на ту, что мы видели в Провансе, но более легкой, принимая во внимание местный климат, и убранной внутри цветными пологами и элегантными подушками, выдающими изысканный вкус хозяйки.

В пути Элия Сабина обращает на что-то внимание и выглядывает из окошка. По бокам дороги лежат морские раковины, сначала понемногу, затем все больше и больше, наконец, высятся целые холмы. Несметное количество раковин, истолченных и бог знает когда оставленных здесь под лучами палящего солнца, выбелившего их до блеска. Поля по краям дороги кажутся свалками под открытым небом.

Это отходы производства огромной фабрики по изготовлению пурпура — можно сказать, «цвета номер один» в Римской империи.

Пурпурный пигмент, использовавшийся для окраски самых дорогих тканей, добывают из моллюсков семейства мурициды, в частности из иглянки (Haustellum brandaris): он содержится в небольшом мешочке — мантийной железе. Но в крайне небольшом количестве: буквально по капельке в каждом моллюске. Отсюда необходимость вылавливать огромные количества этих брюхоногих с помощью подводных вершей, расставленных вдоль побережья.

Затем следует трудоемкий процесс обработки: необходимо вручную извлечь моллюсков, причем, если они слишком малы, приходится дробить раковины на жерновах, потом их на несколько дней оставляют на солнце, после чего вываривают в свинцовых сосудах. В итоге, после удаления примесей, получают пигмент. Плиний Старший дал ему идеальное определение: «…тот драгоценный розовый цвет, что тяготеет к черному и переливается».

Каждый грамм пигмента добыт ценою жизни десятков тысяч морских моллюсков. Понятно, почему он так дорог и почему считается роскошью, как шелк.

Но для чего он нужен? Чтобы окрашивать тоги и другие одежды, но это и нечто большее, чем просто краска, — это статус-символ, как поясняет все тот же Плиний Старший: «…знак отличия сенатора от всадника, используется для умилостивления богов, и придает великолепие всякой одежде: в триумфах и смешанный с золотом. Поэтому следует простить всеобщую одержимость пурпуром…»

В самом деле, можно говорить об одержимости, потому что, хотя римляне и не были изобретателями метода получения пурпура, именно они поставили его на такой «промышленный» поток, что уничтожили популяции моллюсков-мурицидов в обширных областях Средиземного моря. Вот одно из неблагоприятных последствий римской глобализации, которая поразительно похожа на то, что мы наблюдаем сегодня, когда речь идет о воздействии на окружающую среду…

Карета проезжает мимо фабрики — запах валяющихся на солнце десятков тысяч моллюсков невыносим. Пахнет гнилым морем. И этот запах сопровождает нас на протяжении многих километров. Так мы обнаруживаем любопытный факт: фабрики всегда расположены с подветренной стороны (относительно преобладающего в местности ветра) к населенным пунктам, чтобы не отравлять воздух этими тошнотворными миазмами…

Путешествие в экономическую «кладовую» империи

В ходе путешествия кортеж проезжает по совсем не похожей на ту, что знакома нам, Северной Африке. Здесь гораздо больше зелени, словно мы где-нибудь в Испании или Южной Италии. Однако это провинция Проконсульская Африка, включающая нынешний Тунис, часть Алжира и Ливии.

Элия Сабина, убаюкиваемая легким покачиванием повозки, открывает для себя неведомый прежде мир. А вместе с нею и мы: наша повозка проезжает по пути многочисленные сельскохозяйственные усадьбы, широкие возделанные поля, одним словом, как и Египет, эти земли — закрома империи. И здесь выращивают не только пшеницу.

В изобилии имеются фруктовые деревья, инжир, виноград, фасоль. Затем оливковое масло — козырь здешних мест. Начиная с эпохи, в которой мы находимся, его производство настолько интенсифицируется, что уже составляет серьезную конкуренцию италийскому и испанскому маслу. Это явствует из амфор, которые находят археологи в местах раскопок или на затонувших судах этого периода: сосуды африканского типа постепенно вытесняют италийскую керамику.

Путешествие продолжается, навстречу нам, как сегодня на автомагистрали, движутся груженные товарами «фуры», направляющиеся в Рим и другие города империи. Оказывается, Северная Африка экспортирует гораздо больше, чем импортирует. Ткани, шерсть, посуда — в прибавление к дереву и мрамору, уходящему с побережья. Это один из столпов экономики империи.

В какой-то момент мы замечаем, что навстречу нам медленно движется грузовая повозка. Колеса у нее без спиц, они напоминают круглые столешницы и скрипят при каждом повороте. На повозке стоят большие деревянные ящики, их днище окрашено в ярко-красный цвет — это кровь. Очевидно, внутри ящиков — отловленные животные. Например, леопарды или какие-нибудь другие крупные хищники. В этих ящиках везут диких зверей для Колизея. Невозможно даже думать о титанических усилиях, требующихся для отлова этих опасных хищников, для транспортировки их на другой континент… чтобы затем в одно мгновение умертвить их на арене амфитеатра. Повозки скрываются за поворотом, надрывно скрипя колесами…

Спустя недолгое время мимо нас проходит другой живой товар — рабы. Это африканцы с черной как смоль кожей, уроженцы бог знает каких областей. Их схватили, когда они направлялись к реке за водой близ деревни или во время набега… У каждого за плечами своя история. Но у всех одно будущее — рабство, полная утрата свободы, не исключено, и скорая гибель на арене какого-нибудь амфитеатра или медленная смерть на плантациях. Бо́льшая часть из тех, кого мы видим сейчас закованными в цепи, с железными обручами на шеях, не проживет и нескольких лет…

Город в пустыне

Прибытие в Булла-Регию означает — настала пора расставаться. На следующий день Элия Сабина попрощается со жрицей и продолжит путь к возлюбленному одна, на предоставленной ей повозке. С ней последует несколько провожатых: здесь тоже случаются ограбления, особенно в безлюдной местности, которую ей предстоит пересечь. Но где же сейчас ее жених-легионер? Он в поте лица участвует в осуществлении одного из самых смелых проектов римской античности. Построить город с нуля во внутренних областях Северной Африки.

Если подумать, все основные города Средиземноморья расположены вблизи побережья либо непосредственно на морском берегу. Зачем отправляться на плоскогорье в тысяче метров над уровнем моря и в пяти днях пути от Карфагена? Дальше ничего нет: мы фактически у границ империи… Этот проект можно сравнить с рождением Лас-Вегаса, с молниеносной скоростью построенного в пустыне, вдали от всего. Если в случае со столицей игорного мира целью были заработки, то при создании Тамугади[131] цель преследовалась совсем иная: покорить население. Но, как мы скоро узнаем, отнюдь не силой оружия.

Элия Сабина долго едет по раскаленной солнцем местности. Это солнце, кажется, приглушает все, даже звуки. Полупустынный ландшафт, бескрайний, но безмолвный. Слышно только цоканье конских копыт и поскрипывание колес по песку вперемежку с щебнем. На протяжении всего пути Элию Сабину не оставляет запах обожженных солнцем растений, горячий и непривычный, он щекочет ноздри.

И то, что она видит одним прекрасным утром, кажется невероятным. Перед ее глазами из ниоткуда материализуется город. Он расположен посреди бугристого плоскогорья, над которым довлеет горный массив Aurarius (нынешний Орес). После нескольких дней пустынных пейзажей перед ее глазами возникают термы, театр, рынки, лавки, форум, храмы… Кажется, будто это мираж.

Люди из свиты тоже заметно приободрились и ускорили шаг. В город они влетают почти галопом. При их приближении с земли поднимается мужчина и выходит на середину дороги навстречу кортежу. Он хорошо сложен, мускулист, с короткими черными волосами. Это жених Элии Сабины. Он ждал ее у входа в город. Повозка останавливается, влюбленные бросаются друг к другу. Долгое и страстное объятие, словно призванное стереть в памяти мысль о том, что могло бы случиться, если бы «Европа» не встретила по курсу обломки корабля с уцелевшей пассажиркой.

Оставим их. Им есть что рассказать друг другу… Она задержится здесь надолго. Корпус ее жениха был направлен сюда для завершения строительства города, начатого другими легионерами, ветеранами III Августова легиона (Legio III Augusta).

Согласно традиции — скажем об этом еще раз, — когда легионеры уходят в отставку после двадцати пяти лет военной службы, они получают диплом с выдержкой из официального акта, вывешенного в храме Божественного Августа на Римском форуме, и земельный участок, где они смогут завести семью, растить детей и провести годы старости. Почти всегда это периферийные области, порой только что завоеванные и нуждающиеся в колонизации, как, например, это плоскогорье.

Этих ветеранов даже попросили заняться строительством города. И они выстроили его за эти годы. Строительство началось в 100 году н. э., и город уже успел обрести свои формы, хотя многого еще и недостает. Ветераны прекрасно выполнили порученное им дело: раскинувшийся на 12 гектарах Тамугади создан по четкому римскому плану. Сто двадцать кварталов с регулярной планировкой, с двумя главными (cardo maximus и decumanus maximus) и малыми улицами, общественными постройками, храмами… одним словом, налицо все элементы римского города. По замыслу это копия Рима в уменьшенном масштабе. К чему все эти усилия? Ради чего Траян приказал своим ветеранам приехать сюда?

Оазис в пустыне

Стоящая за всем этим идея очень интересна. Рим завоевывал народы силой оружия — как мы видели, грозной силой. Здесь же был предпринят другой маневр. Тамугади — идеальный город, потому что он — «витрина» римской цивилизации. Его задача — покорить население региона не оружием, а римским стилем жизни. Начиная с обеспечения водой. В области, где вода является большой ценностью, внезапно появляется город с термами — и не одной, а двадцатью семью! Повсюду стоят цистерны и проложены линии канализации, не подпускающие к городу болезни. Археологи обнаружили, что город можно считать гигантской цистерной, собирающей воду во всей округе, фильтрующей и очищающей ее в отстойниках и направляющей ее затем в термы, дома и фонтанчики на углах улиц… В Тамугади вода не просто есть, она здесь течет потоком, и все это благодаря гидроинженерным познаниям римлян, которые копают колодцы, находят подземные источники, заключают их в акведуки и т. д. Это территории, где вода и по сей день считается ценным достоянием, потому что здесь ее мало; нет такого изобилия воды, что при римлянах… Одним словом, Тамугади — грандиозный оазис.

Но это лишь первый шаг. С самого начала задачи города были отчетливо ясны: Тамугади должен воздействовать как магнит на окрестные территории, притягивая и интегрируя местное население, а не завоевывая и подчиняя его. Людей завоюет повседневная жизнь, завоюет развлечениями, хорошей кухней (с невиданными и утонченными блюдами), термами, культурой. В каком-то смысле людей будут притягивать чары самого настоящего общества потребления, которое сумели создать римляне. Вот вам еще одно сходство с нашей эпохой.

Затем, есть и экономический аспект, связанный с деньгами и перспективой повысить свой уровень жизни и даже разбогатеть… И эта возможность открыта перед всеми. Тамугади дает шанс каждому, без различия национальности, попасть в римскую орбиту и участвовать в жизни империи. Такого не будет происходить в позднейшие эпохи, когда между завоевателем и завоеванным будет сохраняться четкая граница.

Интеграция — вот заветное слово, проливающее свет на цель создания этого города. Весьма прогрессивная для своего времени концепция.

Самый невероятный аспект римской политики — это то, что она не прибегла к силе для насаждения своей культуры: ее система интеграции и здесь, в Северной Африке, и в других регионах действует через город.

Один из примеров — здешний театр. Археологи обратили внимание, что театр рассчитан на 3500–4000 мест, многовато для города с численностью населения восемь-десять тысяч человек, каким оно было в пору строительства. Следовательно, с самого момента основания было известно, что идея сработает и город привлечет к себе множество людей…

И те, кто так думал, были правы: очень скоро город выйдет из первоначальных границ, хаотически обрастет периферийными районами, его территория вырастет с 12 до 50 гектаров… Полный успех. Спустя пятьдесят лет собственно римлян здесь будет мало, население почти целиком будет состоять из нумидийцев. Все будет в их руках: торговля, городское управление, повседневная жизнь… Но они уже мыслят не как нумидийцы: они впитали в себя греко-латинскую культуру и… думают как римляне.

В Тамугади археологи обнаружили граффито, говорящее само за себя: «Venari, lavari, ludere, ridere. Hoc est vivere», что означает: «Охотиться, ходить в термы, играть, смеяться. Это и есть жизнь».

Конечно, это одна из причин притягательности Тамугади для североафриканского населения. Но было бы упрощением думать, что народы империи завоевало одно лишь удовольствие.

Когда Траян дает приказ основать Тамугади, в действительности он начинает кампанию за распространение культуры выращивания олив в Северной Африке.

Эта кампания будет продолжена Адрианом. Те, кто сажает оливковые деревья, знают, что если они получат еще и римское гражданство, то смогут пользоваться значительными налоговыми льготами и продавать свою продукцию на всей территории империи. Это объясняет, почему столь многие нумидийцы и жители Мавритании без затруднений перенимают римский образ жизни.

В результате этой политики значительные территории Северной Африки покрываются оливковыми плантациями, и местное оливковое масло, как мы видели, наводняет империю, конкурируя с испанским и даже с итальянским.

Сила знания

Над африканским плоскогорьем занимается заря. Жених Элии Сабины пишет за столиком письмо. Оно адресовано возлюбленной, которая еще погружена в сон после долгого путешествия и долгой ночи, проведенной без сна… Он хочет, чтобы она, проснувшись, нашла от него пару нежных строк. Чуть в стороне, прислонившись к колонне портика, его дожидается товарищ. Их ждет утренний сбор.

Подходит молодой мужчина, в его глазах любопытство.

«Для чего это?» — спрашивает он, показывая на исписанный лист.

Легионер поднимает голову и внимательно смотрит на него. Перед ним хорошо сложенный нумидиец с курчавыми волосами и глазами, в которых есть интерес ко всему, что связано с римским миром. Он выходец с гор и принадлежит к одной из местных народностей.

Поразмыслив минутку, легионер говорит: «Скажи-ка мне что-нибудь, что знаешь только ты, и никто другой».

Тот отводит в раздумье взгляд и потом, глядя прямо в глаза, отвечает: «Моя женщина ждет ребенка».

Легионер записывает его слова на клочке папируса, складывает его и говорит нумидийцу: «Иди к моему товарищу, попроси развернуть листок и прочесть».

Нумидиец выполняет порученное. Сослуживец нашего легионера разворачивает листок папируса, читает, потом смотрит на молодого африканца и говорит ему: «Что ж, поздравляю, ты станешь отцом…»

Тот застывает, от удивления выпучив глаза и разинув рот.

«Откуда ты знаешь? Это чародейство!»

Легионеры разражаются смехом… Позже они угостят молодого нумидийца вином, чтобы отметить приятную новость.

Для тех, кто незнаком даже с алфавитом, письменность предстает как могущественное орудие, имеющее чуть ли не чудодейственную силу воздействия на людей. Подобные сцены происходят (и будут происходить) во всех пограничных зонах, где письменная цивилизация встречается с народностями, письменности не имеющими. И будет многократно повторяться в ходе истории. Но в случае с Римской империей есть одно отличие: достаточно поглядеть на надписи на стенах Помпей, или на амфорах, или же на монументах в римских городах, чтобы убедиться, что в Римской империи почти все, по крайней мере в городах, умеют писать и читать (а также считать). Никогда еще такого не случалось в мировой истории — и долго еще не повторится: в Средневековье и ренессансный период население будет обречено на массовую неграмотность. Так будет до начала нашего времени. Лишь на протяжении XX века в западных обществах грамотность снова достигнет римских масштабов и превзойдет их. Об этой черте римской цивилизации как-то редко задумываются.

Лептис-Магна, мраморный город

Элия Сабина нашла жилье неподалеку от места, где расквартированы легионеры. Первым делом она запасается парфюмерией — ее мужчина должен видеть ее во всей красе. Теперь у нее в руках разнообразные лопаточки, пудры и мази, между тем как наш сестерций… перекочевал в кошелек торговца, продавшего ей косметику.

Это низкорослый лысый мужчина с добрыми глазами. Он всегда готов улыбнуться, чтобы клиент не чувствовал себя неловко. На самом деле он человек очень стеснительный и не может подолгу выдерживать чужой взгляд.

На следующий день его нет в лавке. Раб объясняет Элии Сабине, что хозяин поехал в Лептис-Магну за партией духов и благовоний, прибывших из Александрии Египетской. Стало быть, наш сестерций снова в пути, под палящим солнцем пустыни.

Парфюмер прибывает в Лептис-Магну, проведя последнюю ночь на постоялом дворе. Город ему очень нравится, он сильно отличается от Тамугади: он крупнее и многолюднее. И здесь такой свежий воздух… Город стоит на море, на побережье нынешней Ливии, вдали от каменистых, раскаленных солнцем гор.

Нам же Лептис-Магна нравится тем, что это город мрамора, богатый и полный настоящих шедевров. Он еще не достиг того великолепия, которое ждет его столетие спустя, когда Септимий Север, император-африканец, рожденный именно здесь, застроит его новыми монументами. Но уже сейчас это живой, многолюдный город. Его улицы замощены светлой плиткой, освещающей черные глаза прохожих, что придает их взглядам особое очарование. Двое мальчишек гоняются друг за дружкой в толпе и нечаянно опрокидывают стоящую на улице корзину лавки зеленщика. Хозяин показывается и пытается догнать их, но они проворнее его и скрываются в толпе, юрко шныряя туда-сюда, как хорьки. Закрыв глаза, вдохнем витающие вокруг запахи. Ароматы проходящих мимо женщин отличаются от тех, что мы чувствовали в Германии или Провансе, они более экзотичные и резкие, может быть, потому, что мы недалеко от Александрии Египетской.

Шагая в толпе, мы замечаем, что люди здесь более низкого роста и в основном с густыми и курчавыми темными волосами. Мы поистине в сердце Средиземноморья. По улице проходят три матроны, их туники сшиты из ярких, красочных тканей: желтой, розовой, красной. У них пышные формы, но они, в отличие от нашего времени, не стараются скрыть их под одеждами, наоборот, с гордостью заявляют о себе броскими цветами. Их округлости притягивают взгляды многих проходящих мимо мужчин. В рассматриваемую эпоху идеал женской фигуры именно таков: пышные формы, особенно ягодицы. Худые женщины отнюдь не ходят в секс-символах, а те, что «в телесах», — да (разумеется, без крайностей).

Парфюмер проходит по местному рынку. Он представляет собой большую площадь с двумя зданиями цилиндрической формы, похожими на круглые храмы. Здесь нас также повсюду окружает мрамор. Даже зона рыботорговцев и та уставлена белоснежными мраморными столами с изящными ножками в форме дельфина. На прилавки выложена рыба. Поражает контраст между белизной мрамора и стекающими с рыбин струйками ярко-красной крови. Поток людей выносит нас к каменной тумбе; на ней высечены различные единицы длины: римский фут, египетский царский локоть[132] и локоть пунический.

Двигаясь в толпе по рынку, мы обращаем внимание на высеченное в мраморе имя: ANNOBAL TAPAPIUS RUFUS — Аннобал Тапапий Руф. Имя наполовину римское, наполовину пунийское… Этот рынок был подарен городу семьей Тапапий более ста лет назад, в 9 году н. э., во исполнение все того же долга богатого гражданина перед обществом. И конечно, с мыслью оставить о себе память…

То же самое касается театра. Вот надпись, сделанная неким Тиберием Клавдием Сестием несколько лет назад (91–92 гг. н. э.), из которой выясняется ситуация, аналогичная той, что мы видели в Карфагене: упомянутый муж был тоже служителем культа почившего императора (Веспасиана) и подарил населению алтарь и сцену театра, потому что «любит свою родину, любит украшать ее, любит своих сограждан, любит согласие…».

Наш парфюмер — страстный поклонник театра. Он с успехом мог бы послать в это долгое путешествие своего раба, но любовь к театральному искусству такова, что он при всякой возможности спускается с гор и уж точно не упускает ни одного спектакля известных трупп. Да… мы привыкли к такому поведению в наше время, но, оказывается, любовь к театральному искусству не имеет возраста… во всех смыслах.

Театр Лептис-Магны великолепен. Полукружии трибун напоминает раскрытую створку раковины, театр напрямую связан с морем: с высоты последних рядов видна уходящая до горизонта гладь Средиземного моря. Римский театр, как мы знаем, — это театр под открытым небом. Идеальное сопряжение противоположностей: белизны мрамора с синевой моря, твердости ступеней с мягкостью волн. Это особенное место, оно чарующе прекрасно ближе к вечеру, когда солнце становится багряным диском. Место, дарящее радость глазу и пищу уму. И те, кто садится на эти ступени сейчас, две тысячи лет спустя, испытывают те же глубокие чувства.

Театр заполняется зрителями. Они прибывают небольшими группами. Женщины с макияжем и элегантно одетые, потому что, как мы узнали от Овидия, в античном Риме театр — одно из главных мест «светских рандеву» в городах. Очень скоро воздух наполняется ароматами их духов. Наш парфюмер прекрасно вычисляет, к какому рангу принадлежит женщина, по исходящему от нее аромату. И отнюдь не всегда это женщины в самой дорогой одежде… Сейчас, например, двумя рядами ниже нас проходит женщина с высокой прической в стиле эпохи. На волосах, среди накладных локонов и уложенных змейкой кос, сверкают и покачиваются драгоценности, как украшения на рождественской елке. Она не понимает, что выставляет себя на смех. Но никто не осмелится сказать ей об этом: состояние, которое она унаследовала после смерти мужа, делает ее одной из богатейших женщин города и одной из самых желанных и почитаемых… Стоит ли говорить, что духи у нее чересчур сильные и резкие? Даже наш парфюмер невольно морщится.

Давайте оглядимся. Сотни зрителей постепенно рассаживаются. Разнообразие лиц выдает различное происхождение. Конечно, Лептис — портовый город, здесь бывает люд с самых разных уголков Средиземноморья. Но посетители театра не моряки, не туристы и не торговцы — это жители города. И все они — римские граждане.

Империя, открытая всем и каждому.

Эти лица выявляют основной залог успеха и долговечности власти Рима на трех континентах. Это интеграция.

Краткая речь, которую вы прочтете сейчас, была произнесена почти две тысячи лет назад императором Клавдием, но с равным успехом ее можно было бы зачесть в нашем парламенте сегодня утром. Она посвящена интеграции различных народностей, не только в обществе, но и в политике.

В 48 году н. э. император Клавдий даровал галльской знати право входить в Сенат наравне с коренными римлянами. Разумеется, римские сенаторы возмутились, и вот что он им ответил. Слова поразительно актуальные и для сегодняшнего дня:

В этих словах читается не только терпимость, но и желание принять и интегрировать «иных» в римское общество. Поистине поразительно.

Во всем Средиземноморье Рим отворял двери покоренным народам, создавая таким образом мультиэтническое общество. Да, мультиэтническое, но с единой «официальной» культурой. Римское право, римская система управления должны быть непоколебимы.

Кто не приносит жертву императору, не признавая тем самым его авторитет и автоматически весь римский мир, ставит себя в оппозицию к системе и рассматривается как враг.

Галлы, становясь сенаторами, подчинялись не своим племенным законам, а законам Рима. Это основополагающий элемент для понимания того, как Риму удалось стать «плавильным котлом» античности.

С другой стороны, ведь и в наше время иностранец, становясь гражданином другой страны, должен поклясться в верности ее конституции и законам (в Италии формула клятвы краткая, но ясная: «Клянусь хранить верность Итальянской Республике и соблюдать конституцию и законы государства»), следовательно принимаются не только права, но и установленные законом обязанности. И если эти обязанности не выполняются гражданином, кем бы он ни был, его ждет наказание. Таковы правила игры.

В каком-то смысле регулярно приносимые на небольшой алтарь императорского культа скромные жертвы равноценны клятве верности государству в наше время…

Это не диктатура: каждый из подданных империи дома, да и на улицах города, волен говорить на каком угодно языке, одеваться как пожелает, почитать какие угодно божества (в Римской империи свобода вероисповедания) и т. д. Но основополагающие нормы и законы Рима должны приниматься и соблюдаться: они не подлежат обсуждению и одинаковы для всех.

Вот вам пример. Представьте, если бы сегодня не было единого дорожного кодекса, но во имя всеобщей свободы существовало множество разных правил. В такой ситуации далеко на машине не уедешь.

А вот к религиозным вопросам отношение у римлян очень взвешенное и уважительное, ибо они знают, как быстро они могут перерасти в весьма серьезную проблему.

И в этом случае Африка демонстрирует любопытный пример. Римляне ничего не навязывают, но практикуют мудрый подход, благодаря которому местным религиям с их ритуалами и церемониями сохраняется право на существование. Достаточно, чтобы они выглядели римскими. Так, например, местный бог получает римское имя. Мужское божество пунийцев Ваал принимает имя Сатурна, а женское Танит получает имя Юноны Небесной… Одним словом, основы религии не трогают, она лишь подвергается «рестайлингу», чтобы выглядеть… по-римски.

Римский «Обама»

Существует ли расизм в Римской империи? Нет. Мы видим, как в театре Лептис-Магны бок о бок сидят люди с совершенно разными чертами лица. Действительно, римская эпоха по национальному вопросу осуществила, возможно, самую масштабную интеграцию в истории человечества. Здесь нет дискриминации по цвету кожи. Как сегодня никто не судит о футболисте или о пилоте самолета по цвету его волос: не важно, блондин он или брюнет, главное, чтобы хорошо знал свое дело… И для римлян так же.

Единственное, что имеет значение, — это социальный слой, к которому принадлежит человек, и состояние, которым он владеет. И вот тут действуют железные правила.

К примеру, чтобы стать сенатором, необходимо иметь состояние по меньшей мере в миллион сестерциев и владеть недвижимостью.

Римское общество мультиэтнично, потому что интегрирует побежденных, не дискриминируя их и не отводя им лишь маргинальное место в обществе. Римляне не только не знают расизма, но, наоборот, считают, что этническое разнообразие есть богатство, так как оно вытекает из социальных и экономических механизмов, гарантирующих будущность римской цивилизации. Этот аспект весьма интересен.

Обратимся к примеру все той же Северной Африки, коль уж мы в Лептис-Магне. Римляне дают африканцам возможность добиваться богатства, успеха, занимать самые высокие государственные посты. Разумеется, исходное требование при этом — они должны получить римское гражданство.

Шансы стать императором для уроженца Африканского континента таковы же, как и для италика или для галла. И такое имело место в истории империи. Если вам случится увидеть знаменитое изображение Септимия Севера со всем его семейством, самое настоящее «семейное фото» той эпохи, вы будете поражены цветом его кожи: он очень темный. Мы могли бы назвать его «Обамой» Римской империи. И при этом ни у кого не вызывал нареканий цвет его кожи. И даже тот факт, что он говорил на латыни с сильным африканским акцентом.

И все же Септимий Север был одним из выдающихся римских императоров, успешно защищавшим ее границы и управлявшим государством гораздо лучше, чем многие его «европейские» преемники и последователи.

Римская империя сумела возвести на высший пост африканца именно в силу того, что представляла собой систему, открытую включаемым в ее состав и принимавшим ее культуру новым народам. Это наиболее характерный аспект, отличающий Рим от недавних империй, не дававших доступа к высшим должностям представителям завоеванных территорий.

Например, никто никогда не видел кенийца с английской короной на голове, перуанца — с испанской, конголезца — на бельгийском троне или полинезийца — на французском. В Римской же империи такое случалось, и не раз. Тот же Траян был первым императором не италийского происхождения: он был рожден в Испании.

Чтобы понять, насколько действен этот механизм, скажу: в конце столетия, в путешествие по которому мы пустились, треть римских сенаторов будет иметь африканские корни, может быть, именно благодаря богатству и процветанию региона. И никто не будет задаваться вопросом о цвете их кожи…

Сестерций переходит в новые руки

Парфюмер не упускает ни единой реплики актеров, поражается театральным эффектам и аплодирует вместе с тысячами зрителей, когда опускается занавес. Вернее сказать, когда он поднимается… Да-да, потому что в римскую эпоху занавес выходит из передней части сцены и поднимается наверх, как экран, благодаря расположенному под землей механизму.

На следующий день парфюмер отправляется в порт, чтобы получить товар. Он без труда узнает судно своего египетского поставщика. У него оранжевый парус, а нарисованные на носу два глаза, призванные отгонять неудачу, — синего цвета и гораздо крупнее, чем у других кораблей. Главное же, легко узнать самого египтянина. Сухопарый, с длинными курчавыми волосами и глубокими черными глазами. На нем лишь белая юбочка, а торс открыт, являя всеобщему взору безупречную мускулатуру, включая рельефные «кубики» пресса.

В момент оплаты товара наш сестерций сменяет владельца. Мы скоро отплываем. Пункт назначения? Александрия Египетская.