Бессмертный грех

Глава 12 АЛЕКСАНДРА

Лиза Стилль очень гордилась своим статусом тайного агента. То, что о ее миссии не знает никто, даже Вася, приводило Лизу в восторг и толкало на подвиги. Сейчас она заканчивала маникюр и уговаривала меня совершить еще один безрассудный поступок.

— Сходим глянем. — Лиза вытянула вперед руку и с одобрением посмотрела на идеально накрашенные ногти. — Я, кстати, там тапочки забыла. Не оставлять же врагам?

— Нам там не обрадуются, — пыталась сопротивляться я, и не потому, что поездка в «Вечерний курьер» казалась мне опасной, а потому, что Вася, когда узнает о наших проделках, запросто может взбеситься.

— Конечно, не обрадуются. — Лиза приступила к обработке второй руки. — А уж мы как не обрадуемся. Ведь в человеческих отношениях главное что? Взаимность. Придем, посмотрим косо, с презрением, спросим интеллигентно: «Ну что, гады, прищурились?» И еще что-нибудь из арсенала Неволяева. Слушай! — Лиза замерла, пораженная парадоксальной идеей. — А давай возьмем с собой фельетониста!

— О господи! Это еще зачем?

— Он будет нас озвучивать. Представляешь, заходим к Серебряному, тупим глаза, говорим: «Мы тут кое-что забыли вам сказать», — и дергаем за ниточку, привязанную к Неволяеву. Тот открывает рот — и понеслось. Давай! Хорошая мысль.

Тут я вынуждена пояснить: Серебряный — это президент Издательского дома «Вечерний курьер», выпускает газету с одноименным названием, в которой мы с Лизой отработали несколько лет и откуда ушли вместе с главным редактором Юрием Сергеевичем Моховым. Ушли, надо отдать нам должное, со скандалом, сказав на прощанье: «Останемтесь врагами».

Сейчас Серебряного и его прихлебателей Вася зачислил в разряд главных подозреваемых по делу Пожарского — Мохова. Вполне логично — Мохов, уходя, забрал из «Курьера» всех ценных сотрудников, а Пожарский отбил у Серебряного основного спонсора. Есть за что им мстить.

— Пойдем. — Лиза помахала руками, как крыльями — чтобы лак побыстрее подсох. — Глянем на родное пепелище.

— Пойдем, — сдалась я. — Но только за тапочками. Вести себя будем прилично.

— Ни за что! — взвилась Лиза. — То есть ты — как хочешь, а я не намерена наступать на горло собственной песне.

Как я поняла, в душе Лизы Стилль сейчас звучала песня «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла».

Единственным человеком, который встретил нас доброжелательно, оказался вахтер Павел Степанович.

— Девчонки, — улыбнулся он. — Как жизнь молодая? Что на новом месте?

— Грандиозно, — похвасталась Лиза. — Как в сказке, Пал Степаныч. А здесь? Все такая же тухлятина?

— Не злобствуй, Лизавета, — покачал головой Степаныч. — Лежачего не бьют.

— Это смотря какого лежачего. Вот змея, Пал Степаныч, все время вроде как лежит, потому что встать не может в силу своего телесного устройства, так что ж теперь — подставляться?

— А чего пришли-то? — грустно спросил Степаныч.

— За тапочками! — грозно выкрикнула Лиза. — Чует мое сердце, их уже прибрала к рукам какая-то местная сволочь.

— Скорее к ногам, — промямлила я, виновато глядя на Степаныча. Перед ним-то устраивать концерты совсем ни к чему.

Войдя в редакцию, мы решили разделиться. Лиза отправилась в начальственный отсек, а я пошла навещать своего бывшего начальника — заведующего отделом происшествий Полуянова Александра Ивановича по кличке Майонез.

Хорошо, что родной в недавнем прошлом отдел располагался на первом этаже и мне не пришлось долго добираться до цели. Но все равно я успела встретить нескольких бывших коллег и вдоволь насладиться их реакцией — на меня смотрели, как на зачумленную, и демонстративно шарахались.

Майонез не стал исключением. Когда я, робко покашливая, протиснулась в дверь, он уставился на меня с таким вселенским страхом, как будто у меня в руках был гранатомет.

— Ты? Ты? Да что ж… Едрена кочерга!

— Здравствуйте, Александр Иванович. — Я постаралась вложить в свой голос как можно больше нежности и, главное, покорности. Покорность Майонез любил и ценил всегда.

— Какого черта ты притащилась, Митина?

Я почувствовала знакомый холодок в спине. Страх перед Полуяновым настолько глубоко въелся в мою трусливую душу, что просто так избавиться от него было почти невозможно. Да, сейчас мне его бояться нечего, он для меня — никто, так — неприятное воспоминание, но все же… Люди, которые боятся свободно гуляющих мышей, и к клеткам с грызунами близко не подходят.

— Вот, зашла проведать, узнать, как дела, — проблеяла я.

— Тебе-то какое дело?

Я пожала плечами, потому что внятного объяснения — какое мне дело — на ум не пришло.

— А что у вас? — вдруг быстро спросил Майонез. — Дела идут, контора пишет?

— На днях первый номер выйдет. Название придумали — «Русский почтальон».

— О! — Майонез нехорошо хмыкнул. — Почтальон, нормально. Повестки в прокуратуру разносить.

Все-таки его многолетний опыт работы в отделе происшествий и взаимодействия с правоохранительными органами давал себя знать.

— Почему обязательно в прокуратуру? — возразила я. — Еще в военкомат. Очень удобно — мы будем повестки прямо в газете печатать. А что, Александр Иванович, Серебряный на нас сильно злой?

Майонез посмотрел на меня с презрением:

— На вас? Вот еще — будет он на такую мелюзгу внимание обращать! Вот на Мохова злой, это да. И правильно. Подлец твой Мохов.

— Почему подлец? — начала злиться я. — Серебряный его практически выгнал. Он что — рассчитывал, что Юрий Сергеевич ему за это спасибо скажет? Типа: «Благодарю вас, дорогой президент Издательского дома, за то, что вы меня вышвырнули после того, как я вам хорошую газету сделал?» Да?

— Ты что — пришла за Мохова агитировать?! — заорал Майонез.

— Нет, просто не люблю несправедливости. Я к вам с добром пришла, Александр Иванович, а вы на меня накинулись.

Майонез вдруг стих, сник, глаза у него забегали, и он с трудом, но выдавил:

— Слушай, а у вас штат полностью укомплектован?

Ага! Значит, дела в «Курьере» совсем плохи, раз Майонез решил поискать работу, причем не где-нибудь, а у Мохова.

— Я точно не знаю, но спрошу обязательно, — лживо пообещала я. — А что… вы бы не возражали?

— Поговорить можно, — уклончиво ответил Майонез. — Знаешь, перерос я «Курьер», засиделся на одном месте.

— А не жалко бросать? Вы столько сделали для газеты, — льстиво пропела я.

— Да! Сделал! — разъярился Майонез. — Вот именно — сделал! А они? Шушукаются в кабинете президента, но не о том, как положение выправлять, нет, Митина! Они думают, как бы вам подлянку устроить. Можно подумать, что, если вас закроют, у нас прибудет. Кретины!

Ну что ж, Вася бы сказал — версия подтверждается. А с другой стороны — ничего нового, ничего такого, чего мы раньше на знали. Серебряный был готов удавить Юрия Сергеевича еще в те времена, когда у них начались разногласия по поводу «политики и тактики издания газеты».

— Но что они могут сделать нам? — жалобно спросила я. — Неужели они настолько сильны?

— Да ладно! — отмахнулся Майонез. — Куда там! Мохов так упакован, он все предусмотрел, гад. То есть молодец, так ему и передай.

Следующим пунктом моей программы был Первозванный.

За то недолгое время, что мы вместе работали в «Курьере», отношения у нас сложились мерзопакостные. Впрочем, в мои планы и не входит радовать этого урода.

В отделе информации, который Серебряный называл сердцем редакции, было тихо и безлюдно. То есть сердце практически не билось. Единственная живая душа, оказавшаяся в наличии, — корреспондентка Людочка, она с кем-то тихо ворковала по телефону. Увидев меня, она пришла в явное замешательство, сказала в трубку: «Ой, ой-ей-ей», — но глазами указала мне на стул: садись, раз пришла. Закончив разговор, она беззвучно уставилась на мое правое ухо и нервно забарабанила пальцами по столу.

— Как дела? — как можно беспечнее поинтересовалась я.

— А тебе действительно интересно? — вежливо спросила Людочка.

— Родные места как-никак… — Я огляделась по сторонам. — Где народ-то?

— В поле, вестимо, — еще больше ощетинилась Людочка. — Ты зачем пришла?

— За тапочками, — честно призналась я.

Людочку мой ответ почему-то расстроил чрезвычайно, она всхлипнула, закрыла лицо руками и жалобно заныла:

— Злые вы, мстительные… Все не успокоитесь, все вам неймется…

Я разозлилась:

— Да что у вас здесь происходит? Что с вами со всеми?

— Плохо у нас, Саша, — вздохнула Людочка. — Все дерганые, нервные, склоки беспрерывные. Противно.

— Так беги отсюда, — посоветовала я.

— Сама разберусь! — гордо выпрямилась Людочка, но тут же опять сникла. — Куда?

— Хочешь — к нам, — великодушно предложила я. — Поговорить с Моховым?

— А он меня возьмет? Возьмет?

— Думаю, да. Кстати, почему ты одна? Все уже уволились?

— Нет, все работают. Просто сейчас шляются где-то.

— И этот? — Я кивнула на стол Первозванного.

— Этот! — Людочка брезгливо дернулась. — Боюсь, появится с минуты на минуту.

— Боишься?

— Еще как! Когда он здесь, в отделе, у меня даже затылок сводит, до того у него плохая энергетика. Знаешь, он совсем свихнулся — все время сопит, скрипит зубами, глаза закатывает, вскрикивает… Жуть.

— Вынашивает зверские планы? Все еще мечтает отомстить Пожарскому? — как бы равнодушно спросила я.

— По-моему, он хочет отомстить всему человечеству.

На столе у Людочки зазвонил телефон, и она схватила трубку с поспешностью и жадностью. Понятно, очередной пылкий роман — Людочка всегда проваливалась в них резко и глубоко, как трактор в полынью.

— Сань, посидишь здесь? — попросила она, закрывая трубку рукой. — Я обещала охранять отдел, а мне срочно надо…

— Ладно, посижу, — по доброте душевной согласилась я. — Только недолго.

— Я мигом.

Людочка выскочила за дверь, а я пристроилась на подоконнике и закурила. Грустно. Всего-то без году неделя, как мы ушли, а как все изменилось. Отдел информации — раньше такой уютный, такой шумный — теперь похож на стерильную и враждебную приемную госучреждения, где даже стены кричат тебе: «Пошел вон!»

Я заглянула в закуток за шкафами, где раньше стоял маленький столик, чайник, плитка и где мы разогревали себе еду и варили кофе. Так и есть — ни столика, ни чайника! Вот уроды!

— Кто здесь курил? — Голос Первозванного я бы не спутала ни с одним другим. Только он умел говорить так скрипуче-визгливо. Я немедленно погасила сигарету.

Первозванный протопал к своему столу, бубня себе под нос:

— Опять накурили, сволочи. На секунду не отойти.

Выйти из укрытия? Остаться в закутке? Пока я лихорадочно соображала, как быть, дверь в отдел опять распахнулась, тоненький женский голос пискнул:

— Андрей, тебя к главному.

— Через три минуты, — ответил Первозванный, и я решила не высовываться — пусть уйдет, вот тогда…

Первозванный принялся крутить диск телефона.

— Алло, отдел литературы? Я насчет своих стихов. Пожарский моя фамилия. Да, любовная лирика. Нет, я в каком-то смысле ваш коллега… Да? Да? Хобби, конечно. Нет, не совсем журналист, я — генеральный директор Издательского дома. Что? Только одно? А какое? Нет, тогда лучше первое. Да, вот это: «Ты как звезда на Спасской башне, ты светишь мне, а я, как черный грач на пашне, к тебе стремлюсь». Спасибо.

Первозванный повесил трубку и громко захохотал. А когда приступ буйного веселья прошел, он злобно проскрипел:

— Вот тебе, гадина…

И ушел.

Подлец! Что задумал! Впрочем, вполне в стиле Первозванного — глаз за глаз, зуб за зуб, позор за позор. Пожарский выставил его на посмешище, и Первозванный теперь платит ему той же монетой — хочет опубликовать идиотские стишки за его подписью. Пусть все смеются, и пусть Пожарский доказывает, что он — не верблюд, то есть не грач, и что стихи написал не он.

Но тогда Первозванный не годится на роль убийцы. Зачем портить репутацию человека, которого ты приговорил? Мертвым репутация не нужна. Это только в книжках пишут: «Не жизнь, так хоть честь мою спаси…» Да и насладиться позором Пожарского не будет никакой возможности, наоборот, траурные мероприятия возвышают покойного, а смерть — самый надежный способ добиться от окружающих глубочайшей любви и уважения.

Я представила, как Первозванный, смешавшись с траурной толпой, слушал бы добрые слова о своем враге, понимая, что уже никогда не сможет с ним поквитаться и доказать человечеству, что покойный — мелкий, глупый, убогий человечишка. Нет, не клеится.

Вернулась запыхавшаяся, раскрасневшаяся Людочка и принялась рассказывать о своем новом поклоннике. Потом почему-то засмущалась, оборвала рассказ на полуслове, спросила тихо:

— А у тебя-то с личной жизнью как? Налаживается или…

— Или.

Если бы не мое феноменальное чутье, выработанное за время сотрудничества с МУРом, я бы не заметила появления Первозванного, как не заметила его сейчас Людочка. Надо отдать Первозванному должное — он умел передвигаться тихо, как кошка. Скосив глаза, я увидела его бесцветную фигуру, плотно прижатую к косяку. Отлично, пусть подслушивает, мне того и надо. Проведем еще одну проверку на прочность.

Я достала из сумки пудреницу, поймала в зеркальце болезненно напряженную физиономию Первозванного и начала прихорашиваться, а заодно «откровенничать».

— Скажу тебе по секрету, Людочка, у нас сейчас никто о личной жизни и не задумывается. В редакции черт-те что творится. У нас завелся маньяк, который пытается расправиться с Пожарским и Моховым.

Брови Первозванного стремительно взлетели вверх и исчезли из поля моего зрения, потому что зеркальце вмещало только часть его лица. Искренне удивился, что называется, от всего сердца, если оно у него, конечно, есть.

— Расправиться? — ахнула Людочка. — Как?

— Он хочет их убить, — громко прошептала я.

— Убить?! — Людочка прижала ладони к щекам, а Первозванный вцепился зубами в собственный кулак, собираясь, вероятно, отгрызть от него кусок.

— За последнюю неделю — два покушения, — срывающимся голосом сказала я. — Два. Представляешь?

Первозванный выронил кулак изо рта (видимо, зубы оказались слабоваты и мелковаты для такого крупного предмета), а на лице его застыло изумленное выражение. Даю голову на отсечение — он был не просто удивлен услышанным, но и крайне раздосадован.

— Ладно, мне пора. — Я чмокнула заинтригованную Людочку в щеку и повернулась к двери. Первозванного у косяка не было, он исчез так же незаметно, как появился.

Спускаясь по лестнице вниз, я наткнулась на ответственного секретаря «Вечернего курьера» Володю Бороденкова — третьего по величине чина в редакции. Он, вопреки моим ожиданиям, встрече обрадовался.

— Решила вернуться? — Володя приятельски потрепал меня по плечу. — Правильно. Ничего у вас там не выйдет. Сейчас затевать новую газету — все равно что искать ничейное нефтяное месторождение. Рынок сложился, новички никому не нужны. Посмотри, сколько расплодилось всяких изданий.

— Ты же знаешь, что Юрий Сергеевич — гениальный редактор.

— И что? Пока вас заметят, пока привыкнут, спонсоры устанут тащить такой воз, как ежедневная газета. Бабки-то немереные.

— Посмотрим. А у вас что? Тоже, говорят, сплошные совещания и поиски.

— Ищем, конечно. Что ты хочешь — полредакции ушло. Ничего, доберем.

— А Серебряный? Говорят, рвет и мечет?

— Кто говорит? — насторожился Володя. — Кто?

— Да не помню. Врут?

— Понимаешь, — Володя сложил губы трубочкой, — наш президент — импульсивный человек и, конечно, остро и болезненно воспринимает предательство Мохова.

— Предательство? — хмыкнула я. — Не больше не меньше?

И тут же прикусила язык. С кем я собралась спорить? И зачем? Мне плевать, что думает Бороденков о нас, о Мохове, о перспективах развития газетного рынка, о природе, о погоде, о видах на урожай и обо всем остальном.

Но у Володи всегда было одно ценное качество — он с легкостью ловился на самые простенькие провокации. Каждый год первого апреля ему доставалось больше всего розыгрышей. Он глотал их с доверчивостью послушного ребенка, которому мама дает горькую таблетку и говорит: «Скушай, это сладкое».

Сегодня, конечно, не первое апреля, но все-таки.

— Хочу тебя предупредить, — сказала я, понизив голос почти до шепота, — побереги себя. О ваших посиделках с Серебряным, где вынашиваются подрывные планы в отношении Мохова, стало известно очень серьезным людям. И они недовольны вами. Серебряный пусть вытворяет, что хочет, мне его не жалко. Но ты мне не чужой человек, и за тебя я серьезно испугалась.

— Что за люди? — дрогнувшим голосом спросил Бороденков.

— Не могу сказать. — Я замялась. — Из числа наших спонсоров. В принципе их можно понять — они вкладывают большие деньги в нашу газету, рассчитывают на то, что через год у них будет влиятельное популярное издание, и вдруг узнают, что Серебряный пытается испортить им всю малину. Короче, Володя, я тебя предупредила.

— Да я-то здесь при чем?! — Бороденков смотрел на меня испуганно. — Ты думаешь, они со мной советуются?

— Но ты же вместе с ними роешь Мохову могилу.

— Да не рою я! — взвыл Бороденков. — Не рою. Пойми ты, я здесь ничего не решаю и ничего не затеваю. Они собираются и зовут меня. Не могу же я сказать начальству: «Я отказываюсь участвовать в ваших совещаниях». Ты понимаешь это или нет?

— Я-то понимаю, а вот злые дядьки-спонсоры, по-моему, нет. К тому же, Володя, — я саркастически усмехнулась, — все ваши придумки, ну хорошо, хорошо, не ваши, а твоих начальников, — полный бред и ни к чему не приведут.

— Не уверен, — помотал головой Бороденков. — Иначе твои дяди-спонсоры не стали бы так злиться.

Интересно! Но не спросишь же Бороденкова: «А какие именно подлые планы вы обсуждаете?» Как бы он ни был прост и доверчив, такой лобовой вопрос его обязательно насторожит.

— Дяди дядями, у их страха глаза велики, потому что они жадные, а я с тобой делюсь своим мнением на этот счет.

— Александра!!! — раздался снизу оглушительный вопль. — Ты где-е-е?

— Ладно, пока, мне пора, — заторопилась я, но не успела сделать и шагу — на лестнице, тяжело дыша, появилась Лиза. Глаза у нее блестели, щеки румянились, по всему видно — развлеклась.

— Привет, Бородавкин, — кивнула она Бороденкову. — Все еще лижешь задницу своим припадочным начальникам? И правильно, в этом деле нужна квалификация, а она достигается только путем длительных тренировок. Это пока у тебя язык шершавый, как у плаката, а лет через пять будет гладенький, как поэзия Серебряного века.

Володя широко открыл рот, чтобы дать Лизе достойный отпор, но произнести что бы то ни было не успел.

— Хочешь показать, какой у тебя уже гладкий язык? Не надо, верю. Действительно, ты хоть и недолго тренировался, зато как интенсивно! Саня, пошли, я больше не могу находиться на этой могиле бывшей хорошей газеты. Как испоганили все, скоты! Ладно, стряхнем этот прах с наших ног.

— Тапочки-то нашла? — спросила я.

— Найти-то нашла, но с каким трудом я их вырвала у захватчиков.

— Так и где тапочки?

— Выкинула в помойную корзину. Они так пропитались здешним затхлым воздухом, что совершенно непригодны для творческой деятельности. Пошли!

— Порезвились, девки? — спросил нас Степаныч на прощанье. — Отвели душу?

— Не сердись, Пал Степаныч. — Лиза жалобно ткнулась ему лбом в плечо. — Мы ж не из простого хулиганства, а потому что простить не можем. Такую газету загубили, суки!

Степаныч только рукой махнул.

От здания «Вечернего курьера» мы почти бежали. Никто за нами не гнался, никто не грозил вслед кулаком, но почему-то чувство было такое, что надо поскорее уносить ноги. Притормозили мы в скверике, где в прежние времена частенько пили пиво и откуда неплохо просматривался вход в «Вечерний курьер». Лиза, почти насильно усадив меня на лавочку под большой липой, таинственно прошептала:

— Посидим в засаде!

— А кого ждем-то? — тоже шепотом спросила я.

— Не торопи меня. Сейчас все расскажу. — Лиза достала из сумочки платок и вытерла руки. — Представь, не хотели пускать в приемную. Пришлось прыснуть в лицо сидящего там цербера из баллончика.

— Да ты что? — ахнула я. — Тебя же за это…

— Пусть попробуют. Я же не из газового баллончика. Взяла в сортире освежитель воздуха «Сирень». Если что, скажу, что юноша производил настолько неопрятное впечатление, что любой сострадательный человек захотел бы его освежить. Это просто гуманитарная акция. Все знают, как я чувствительна к запахам.

— Да. И освежители воздуха для туалетов относятся к твоим любимым ароматам.

— Не французские же духи на него тратить! Такая рожа — Саня, ты не представляешь. Они посадили его на место нашей Танечки. Секретарша! Да ему вагоны разгружать! Кстати, симптом, согласись. Когда вместо милых девушек в приемную сажают здоровенных бугаев с Киевского вокзала, это говорит о нечистой совести и о страхе перед возмездием.

— А куда ты ему брызгала? В глаза?

— Глазами эти злобные щелочки не назовешь. Так вот, пока он вытирал рожу занавеской, я проскочила к Серебряному. «Здрасьте-здрасьте, — говорю, — как жизнь молодая?» Саша, ну скажи — нормально спросила? Вежливо? А он посерел весь, как будто я ему на стол плюнула, и сразу орать: «Как вы со мной разговариваете? Как вы смеете? Как вы сюда попали?» И еще штук десять таких же проникновенных вопросов. — Лиза устало откинулась на спинку скамейки.

— А зачем ты вообще к нему пошла? Просто позлить?

— Нет, не просто. Совсем не просто. Я хотела его сильно разозлить, и мне это удалось. Я потребовала вернуть мне задолженность.

— Какую?

— Четыре рубля шестьдесят три копейки. Я сказала, что трижды извещала его по почте об ошибке, допущенной при выплате мне выходного пособия, и что их бухгалтерия должна вернуть мои деньги. Если этого не произойдет в ближайшие дни, мне придется обратиться в суд. Не думаю, что кто-нибудь когда-нибудь с таким пылом бился за миллион рублей, как я за свои четыре с копейками. Знаешь, Саня, я не жадная, но очень принципиальная. И не позволю всяким там меня надувать.

— Они что, действительно тебя обсчитали?

— Нет, конечно. Но скандалить всегда надо по поводу. Согласна?

— Но мы ведь ходили на разведку, — робко напомнила я.

— Самая действенная разведка — это разведка боем. Разъяренный человек способен выболтать самое сокровенное.

— Выболтал? — с большим сомнением спросила я.

— Нет. — Лиза хитро улыбнулась. — Клиент оказался слишком впечатлительным и, к сожалению, потерял дар речи. Вероятно, сумма произвела на него впечатление. Мысля исключительно в долларах, он вряд ли знает о том, что на свете существуют рубли. Ладно, про рубли, может, и знает, но про копейки — точно нет. Поэтому мой пыл… как бы сказать… его обескуражил. Но это все лирика, а главное вот что: знаешь, кого я увидела, когда вышла из кабинета? Колю! Нашего Колю Белостокова из коммерческой службы.

— Да ты что? — выдохнула я. — И что он тебе сказал?

— По-моему, он меня не заметил. Потому что был занят оказанием первой помощи секретарше-церберу.

— Занятно. — Я серьезно задумалась. Какие такие общие дела могут быть у сотрудника нашей коммерческой службы с президентом конкурирующего Издательского дома? То, что Коля — как минимум шпион, сомнений почти не вызывало. Но причастен ли он к покушениям на Пожарского?

— О чем ты думаешь? — Лиза потрясла меня за плечо. — Звони своему Васе. Таких совпадений не бывает.

— Совпадения бывают любые, — возразила я. — А вдруг этот Коля — внучатый племянник Серебряного? Или зять его тети? Или сосед по лестничной клетке?

— Особенно мне нравится последняя версия, — взвилась Лиза. — Она все объясняет. Да, Коля приперся в «Курьер», чтобы лишний раз повидать своего соседа, потому что соскучился. Двух встреч в день ему не хватает, и он обязательно забегает к Серебряному в середине дня — чисто глянуть.

— Да мало ли что может их связывать? — в свою очередь завелась я.

— Нет, это невыносимо! — Лиза возмущенно всплеснула руками. — Зачем ты его выгораживаешь?

— Затем, что сначала нужно все проверить.

— Что? Что ты будешь проверять? А главное — как? — разозлилась Лиза, но тут же спохватилась. — Вот мы и проверим. Сейчас проследим за ним и все поймем.

— Давай попробуем, — согласилась я. — Но учти, наружное наблюдение — штука сложная. Он запросто может нас засечь.

— И ничего страшного, — беспечно махнула рукой Лиза. — Наврем чего-нибудь. Типа шли мимо…

Коля появился минут через десять, но, поскольку все это время мы изо всех сил пялились на крыльцо «Курьера», ожидание показалось нам вечностью.

— Явился — не запылился, гаденыш, — по-доброму отреагировала на его появление Лиза. — Рассыплемся клоками?

— То есть? — не поняла я.

— Ну, ты по правой стороне улицы, я — по левой.

— Нет. Так он наверняка кого-нибудь из нас заметит. Пойдем кучкой.

— Кучкой так кучкой.

Мы взялись за руки и бодро зашагали вслед за Колей. Со стороны, наверное, мы являли собой весьма занимательное зрелище. Я изображала наивную провинциалку, интересующуюся красотами столицы, все время вертела головой и в немом восторге разевала рот — такая тактика наружного наблюдения представляется мне оптимальной. А вот Лиза

почему-то сочла правильным изображать девицу легкого поведения, но о-о-очень дорогую. Она шла вызывающей походкой «модель на подиуме», плавно покачивая бедрами, причем амплитуда колебаний примерно вдвое превосходила среднестатистическую.

— Ты в армии где служила? Случайно, не на флоте? — уточнила я, когда Лиза в пятый раз долбанула меня бедром.

— Намекаешь на то, что в моих глазах плещется море?

— Намекаю на то, что в моих ушах звучит песня: «Широкой походкой морскою сойду я навстречу ветрам…»

— Нет. — Лиза помотала головой. — Я служила не на флоте, я охраняла Мавзолей.

— А, помню-помню. — Я в очередной раз шарахнулась в сторону, уворачиваясь от Лизиного бедра. — Когда нас принимали в пионеры, у Мавзолея действительно что-то такое стояло.

— Если ты будешь беспрерывно тарахтеть, — одернула меня Лиза, — то на нас обязательно обратят внимание.

Тонкое, а главное, очень своевременное замечание, поскольку к этому моменту внимание на нас уже обратили все, включая младенцев в колясках и людей с безнадежно испорченным зрением.

Да и как они могли не заметить Лизу в ярко-бирюзовом костюме, в светло-бирюзовом плаще и в черных туфлях на высоких каблуках? Лизу, которая курила на ходу, держа сигарету между средним и безымянным пальцем? Лизу, которая гордо шла навстречу ветрам и тащила за собой меня, нисколько не смущаясь разницей наших экипировок, — она вся из себя, а я — в старых джинсах, свитере и с рюкзачком на плече.

— Приятно, черт возьми, быть красивой женщиной. — Лиза всегда оживала под мужскими взглядами. — Видишь, как они все столбенеют?

— Вижу, — сквозь зубы процедила я. — Во время слежки — самое милое дело.

— Что-то не так? — забеспокоилась Лиза. — Или ты опять придираешься?

— Вася говорил, что при наружном наблюдении нужно быть совершенно незаметным. Желательно раствориться в воздухе и слиться с окружающей средой.

— Вася! — Лиза хмыкнула. — Человеку с его внешностью, конечно, хочется раствориться. Если бы у меня было такое пузо и такая зверская морда, я бы тоже стремилась слиться со средой. Но нормальная женщина никогда не должна позволять себе быть незаметной. Это самое страшное преступление против самой себя. Нет зрелища печальнее на свете, чем незаметная женщина. И я добьюсь, чтобы ты прекратила напяливать все эти свитерочки-джинсики. Сколько можно? Не девочка уже. Хорошо еще, что у тебя хватает мозгов не приходить на работу ненакрашенной.

Спина Коли все еще маячила перед нами.

— Даже не обернется, — сказала Лиза с досадой. — Надо же быть таким бесчувственным! Вся улица наэлектризована, а ему хоть бы хны.

— Чего проще — обгони и продемонстрируй ему свою неземную красоту, — посоветовала я.

— Вот еще! — фыркнула Лиза. — Запомни, Саня, ОНИ должны оборачиваться. А МЫ должны нести себя легко и достойно. И милостиво разрешать ИМ собой любоваться. Вот это справедливое распределение ролей.

— Неловко тебе напоминать, но сейчас как раз все наоборот. МЫ любуемся Колей, а ОН милостиво разрешает нам пялиться ему в спину.

— Исключение, подтверждающее общее правило, — быстро ответила Лиза. — И не передергивай факты. Мы вовсе не любуемся этим предателем, а смотрим на него с отвращением. Да и разрешения на слежку мы ни у кого не спрашивали.

Коля зашел в аптеку и смешался с покупателями.

— Вот! — Лиза выразительно посмотрела на меня. — Пошел за очередной отравой для Пожарского.

— Или за таблетками от головной боли. — Я продолжала отстаивать либеральные ценности, в данном случае — презумпцию невиновности.

— Нет, за отравой. — Лиза мертво держалась за роль государственного обвинителя.

— Интересно, что бы ты сказала, если бы он вошел в книжный магазин? — ехидно спросила я. — Что он покупает справочник «Все, что нужно знать начинающему убийце» или «Самоучитель по организации тяжких преступлений»?

Лиза не удостоила меня ответом, она прилипла к стеклу и, нетерпеливо подпрыгивая, сообщила, что Коля стоит в очереди в рецептурный отдел. А это подтверждало самые худшие ее опасения — всем известно, что отрава продается только по рецептам.

— А сейчас, чтобы довершить свой злодейский облик, — продолжала я подначивать Лизу, — он должен отправиться в магазин «Охотник-рыболов». И купить там капкан, охотничий нож и бочку пороху.

— Или на Птичий рынок и купить там кобру, полкило скорпионов и бойцового крокодила, — засмеялась Лиза.

— Или в магазин «Все для дома», чтобы купить там мешок цемента и большой таз.

— А это еще зачем? — удивилась Лиза.

— В тазике замешивается цементный раствор, туда пихаются ноги жертвы, а когда раствор застынет, таз и все, что в нем, сбрасывается в Москву-реку…

Пока мы увлеченно вспоминали, какие еще существуют магазины, где можно прикупить орудия убийства, Коля совершенно внезапно выскочил из аптеки и застал нас врасплох.

— Вот так встреча! — обрадовался он.

— О! Какие люди! — Лиза томно взмахнула ресницами. — Все-таки Москва — удивительно маленький город.

— Мир тесен, — согласился Коля. — Куда направляетесь, девушки?

— Никогда не задавайте таких вопросов девушкам, Николай, — посоветовала Лиза. — Это так же неприлично, как спрашивать: «Сколько вам лет?» или «Как давно вы принимали душ?». А вы, вы-то где бродите в рабочее время?

— Покупал бабушке лекарство. — Коля выразительно посмотрел на дверь аптеки.

— Редкое лекарство? — Лиза кровожадно улыбнулась.

— Нет, обычное. От давления.

— И ради обычного лекарства вы поехали в такую даль, проигнорировав ту аптеку, что расположена непосредственно рядом с нашей редакцией? — В Лизином голосе зазвучали железные нотки.

— Не такая уж и даль, — попытался оправдаться Коля. — Несколько остановок на троллейбусе. А потом… у меня были дела в этом районе. Заходил в «Вечерний курьер».

Лиза растерянно посмотрела на меня. К такой откровенности она явно оказалась не готова.

— Зачем?

— Никому не скажете? — Коля таинственно понизил голос.

— Никому. — Лиза покосилась на меня. — Доверьтесь нам.

— Пытался пристроить туда своего непутевого брата.

— А почему в «Курьер»? — удивилась я. — Почему не к нам?

— Потому что брат непутевый, — вздохнул Коля. — А в «Вечерний курьер», мне говорили, сейчас берут чуть ли ни всех подряд.

— Да, — мрачно согласилась Лиза. — А как отнесется начальство к тому, что ваш ближайший родственник будет работать на наших врагов?

— У нас же не времена культа личности, — обезоруживающе улыбнулся Коля. — Мой начальник Валентин Семенович, думаю, с пониманием отнесется. А вы в аптеку? Почему не заходите?

Я видела — Лиза страшно разочарована. Она так ждала, что Коля начнет врать, выкручиваться, скрывать факт посещения «Курьера». А он вероломно и бессовестно вдруг во всем признался. Нет, такой подлости Лиза ему простить не могла.

— Откровенность за откровенность. Вы поделились с нами своей тайной, значит, и мы в долгу не останемся. Видите ли, Николай, — Лиза улыбнулась так, что у меня мурашки побежали по спине, — мы, собственно, собирались прикупить противозачаточные средства. Но стесняемся. Представляете, что подумает о нас продавщица?

— Не представляю, — растерянно сказал Коля.

— Что мы… не смущайте меня. Как вам не стыдно, противный?

Результат Лизиной дурацкой тирады превзошел все ожидания — Коля густо залился краской.

— Что делать — не знаю. — Лиза продолжала, не мигая, смотреть в глаза бедному Коле. — Или превозмочь природную стыдливость, или вечер опять потерян.

Коля, кажется, готов был провалиться сквозь землю.

— Сожалею, — промямлил он, — очень сожалею.

— А я-то как!

— Не вернуться ли нам всем на работу? — бодро спросила я, потому что наблюдать за уничтожением Коли у меня уже не было никаких сил.

— Да. — Лиза с неодобрением взглянула на меня. — Работать хочется страшно. Вам нравится наша редакция, Николай?

— Я пока мало кого знаю, — осторожно ответил Коля. — Вы, безусловно, нравитесь. Но, честно говоря, работа нашей службы напрямую не связана с работой редакции.

— Но вам же не все равно, в хорошей газете работать или в плохой? — наступала на него Лиза.

— Честно? — Коля виновато улыбнулся. — Я не очень разбираюсь в том, какая газета хорошая, а какая — нет. Я не читаю газет. Лиза, только не смотрите на меня так грозно, пожалуйста. В конце концов, бывают прегрешения и пострашнее, чем равнодушие к периодике. Для меня важно, как организована работа коммерческой службы, а уж в газете это или на заводе — особой разницы нет.

За такими ничего не значащими разговорами мы дошли до остановки, втиснулись в троллейбус и вскоре были в редакции.

Отпустив Колю на его рабочее место, мы с Лизой заперлись у меня в кабинете, чтобы обменяться впечатлениями.

— Просто он меня увидел в приемной, — твердила Лиза. — Вот и все. Или Серебряный ему сказал, что я только что там была. Короче, он понял, что врать бесполезно. Вот и придумал жалкую отмазку с братом-дурачком.

— Проверить наличие брата совсем нетрудно.

— Да, но как проверить, пристраивал он его в «Курьер» или нет? Не идти же мне опять к Серебряному? — Лиза кровожадно улыбнулась. — Хотя почему нет? Мне не трудно, схожу, порадую старика.

— Достаточно, — твердо сказала я. — Хватит. К тому же, я уверена, Степаныч уже получил распоряжение не пускать тебя в «Курьер». Или ты хочешь поставить хорошего человека в сложное положение?