Бестиарий

На восточном фронте без перемен.

Когда я отвернулся от стойки и направился к выходу из кафе, что-то зажужжало за спиной у баристорки. Спустя секунду,жужжание уже раздавалось на столе пожилых дам и даже у меня. Из одного из карманных палантиров донёсся сигнал тревоги, а затем деревянный голос на урук-хайском языке предложил всем следовать в укрытие. Через мгновение тревожной вой был слышен и на улице. Здесь, в парке, особенно громко и истошно. Видимо, сирена расположена в индустриальной зоне, которая находится совсем близко. В жилых кварталах её, всё-таки, не так слышно. Не такие ощущения.

Это тот самый классический вой сирены, известный всем по фильмам. Честное слово, тому, кто его изобрёл, надо дать премию. Войны. Так просто и, одновременно, гениально. Сколько его слышал, а до сих пор цепляет. “У-и-и-и-и… у-у-у-у-у… у-и-и-и-и… у-у-у-у-у”. Причем, я ощущаю его сразу, даже когда он едва слышен, или, когда только начинается тихо и заунывно.

Все уткнулись в свои палантиры. Женщины запричитали так, словно этот вой они слышат впервые. Я даже испытываю какое-то извращённое удовольствие, когда слышу, как кудахчут эти квочки. При этом все прекрасно знают, что реальные прилёты происходят только ночью. По крайней мере здесь, в столице. Но снова и снова ведутся или делают вид. А зачем включают днём? Якобы где-то в Рохане взлетает назгул, который потенциально может нести что-то опасное. Но, повторюсь, днём уже давно ничего такого. Кажется, их включают лишь для того, чтобы мирные покемоны не слишком рассиживались по кафе. На месте роханцев, я бы специально взлетал, чтобы посмотреть за суетой в муравейнике. Уверен, они так и делают. При этом, несмотря на своё кудахтанье, никто из посетителей не торопится в бомбоубежище. В глубине души они прекрасно понимают правила этой игры.

У нас на нуле сирен не было. В качестве предупреждения о предстоящем обстреле нам посылали стрелы поверх голов. Это делал противник. Такие же мужики на вражеском блокпосте. У нас установились почти нормальные человеческие взаимоотношения, насколько это возможно в условиях боевых действий. Они стреляли одиночными, предупреждая о своём обстреле, а мы отправляли им сигареты и тараньку через проходящих через наш пост в их сторону пенсионеров. Запросто могли встретиться на нейтральной полосе поиграть в “кости” и “гвинт” — эти извечные спутники досуга служивых любой эпохи. А потом опять расходились, чтобы пострелять друг в друга. Чем-то это походило на постановку. Киношную битву, после которой противники из массовки курят вместе за углом павильона, пока главные герои играют свои сцены.

Нас было четверо, когда в очередной раз мы встретились на ничейной земле: я, Наг, Мани и Джабба. Их — трое. Я видел своих противников уже не первый раз. Первый — интеллигентного вида командир. Даже не скажешь, что бывший СБУ-шник. То есть сотрудник Службы безопасности Урук-хайи. Да не простой, а глава Минас-Моргульского отделения. Ну, до войны. Такие, как он и стали ядром бунта. Они не смирились с одержавшим верх в Минас-Тирите восстанием, свергнувшем законную, как они считали, власть. А теперь их восточный город в осаде. Чёрная борода с проседью, возраст к пятидесяти, слегка вытянутое лицо южанина. Позывной — “Ист”.

Второй — худой, сутулый с копной непослушных тёмных волос. Нос с горбинкой. И вообще похож на горного гоблина, если бы не высокий рост. Выпуклые круглые глаза смотрят без выражения, как у гопника с городских окраин. Позывной — “Че”.

Эти двое — граждане Урук-хайи. Чтобы вам не говорили официальные СМИ в палантире, большинство наших противников — соотечественники, а не роханцы. Правда, у Че за спиной служба контрактником в роханской армии и участие в боевых действиях в горах Южного Мордора.

А вот третий — действительно роханец. Высокий, широкоплечий и белобрысый. Высокие скулы и большой, с толстыми губами, рот. Маленький курносый нос. Этакий дурачок из народной сказки. Простой, глупый и удачливый. По крайней мере, именно такую роль он играет. Позывной — “Сом”. Маленькие бесцветные глазки увеличивают сходство с этой рыбой. Кем был Сом до войны, я не знаю. Но здесь он явно нашёл себя.

У Сома есть три ипостаси, как три головы дракона. Первая голова говорит с умбарским акцентом: “Я вас умоляю, не надо делать мне нервы.". Вторая с нарочитым дунедайнским: “О! Йа-йа, даст ист фантастиш! Короший мальчик!” Третья копирует урук-хайскую речь: “Та ты шо, хлопчык, такэ кажешь?”.

Обычно, мы избегаем разговоров на больные темы. Тут Мани начало везти в кости, но Джабба остался вне игры. От нечего делать, он начал крутить карманный палантир. Вот, смотри, показал Джабба картинку Че, но так, чтобы видели все. Картинка была разделена на две части: на одной — ­­молоденькие, пышущие жизнью, красивые валинорские девушки на велосипедах, на другой — одетые в толстенные телогрейки и валенки мордорские девушки, стоящие на какой-то железнодорожной колее. И подпись что-то вроде: “Советы украли у наших женщин счастливую молодость”.

Че посмотрел, помолчал, а потом лениво и равнодушно процедил сквозь зубы: “Всё вы никак не устанете пинать мёртвую мамку”. Имея в виду, разумеется, нашу общую родину — Мордорский Союз.

— Сравнение явно некорректное и манипулятивное, — вмешался Ист. — Берутся несовместимые вещи и ставятся рядом. Рядом с женщинами в телогрейках, хорошо бы поставить негритянок с хлопковых полей. Или думаете, в Валиноре ничего подобного не было? Мы ведь тоже могли бы разместить на одном фото школьников с линейки в белых рубашках и красных галстуках и репортаж из Колумбайна. А так, вместе с этими девушками с постановочного фото в стиле пинап, должны стоять стюардессы с рекламного плаката аэрофлота.

— А-а-а, цэ стара писинька, — это Наг. После нашего с ним разговора он принципиально решил перейти на урук-хайский, но пока получалось не очень.

— Писинька? Какая ещё писинька? Чья? — удивился Ист. — А, ты хотел сказать, “писэнька” в смысле “песенка”.

— Ну, давай, расскажи нам, какой Союз был хорошей страной, — вступился за друга Джабба. — Типа мы не помним, как люди стояли в очередях за самым необходимым. В книжный магазин ходили, чтобы достать дефицитную туалетную бумагу.

— Йа-йа! — согласился Сом. — Теперь у вас полно туалетной бумаги, но страну вы просрали.

— Были проблемы. Это глупо отрицать, — ответил Ист. — Но страну надо было лечить, а не добивать. А мы поступили по принципу: “Сгорел сарай, гори и хата”. Был шанс всё исправить. Разве есть идеальная страна? Разве в Валиноре мало проблем? И разве все наши проблемы исчезли вместе с Союзом? А может, стало только хуже?

Игра так и закончилась победой Мани. Сегодня ему везло. Все встали с брёвен, расположенных вокруг ящика, на котором шла игра, и отправились каждый в свою сторону: мы к себе на блокпост, а наши соперники к себе.

Уже почти придя домой, увидели Кири, который стоял возле дороги и водил по небу какой-то штукой, похожей на самострел, но без дуг и тетивы. Казалось, помощник бестиария играет, как маленький мальчик. Мы посмотрели на небо, но ничего там не увидели. Двинулись, было, дальше, но тут в воздухе что-то зажужжало. Рефлекторно бросились в канаву возле дороги, ожидая нападения стимфалийской птицы или чего похуже. Это и правда была она. Птица с медными крыльями замерла у нас над головой, а потом покорно опустилась к ногам Кири. Тот хмыкнул и поднял пойманную бестию за крыло.

— Противоптичье ружьё! — первым догадался гном. — Хунвейбин! Он заколдовал её и заставил подчиняться.

— Подари её мне! — подскочил Джабба к Кири. — Вместо той, что вы подстрелили.

Кири смерил Джаббу холодным взглядом. Но пожал плечами и протянул птицу гному.

— Подтянитесь, у нас гости! — сообщил Белый, когда мы вернулись в лагерь. — У нас в гостях журналисты.

И, действительно, приехала обещанная съёмочная группа одного из новостных каналов. Телега с его логотипом припарковалась возле нашего блокпоста. Кто-то из приехавших, видимо что-то подозревая, накрыл телегу маскировочной сеткой.

— Кто так делает?! — возмутился Белый.

— Ты, ты! — позвал он проходящего мимо человека в штатском. — Иди сюда! Кто так накрывает? Ваша сетка чётко повторяет контур того, что прячет. Сверху будет видно. Кто-то пошлёт сюда птичку или пару фаерболов. Растяни сетку так, чтобы была больше, чем телега. И не такой прямоугольной формы.

Человек вроде бы как засомневался: делать или нет. Его сомнения пресёк довольно глубокий, но сексапильный женский голос:

— Робы так, як кажэ пан сотнык, — девушка стояла у нас за спиной.

Она была одета в стиле “милитари”, так, как это понимает слабый пол. Штаны под камуфляж и берцы модной фирмы. В таких ходят те, кто относит себя к разным городским субкультурам вроде панков и эмо. Невысокого роста полногрудая брюнетка с длинной косой, большими карими глазами, чувственным ртом и мраморно белой кожей. Она была красива не только благодаря вот этим тактико-техническим характеристикам, но мелочам, вроде жестов, изгиба руки или поворота головы. Тому, что сложно описать словами, разве что написать картину. Были у неё, конечно, и недостатки. Но лишь в той степени, чтобы подчеркнуть, что перед тобой живой человек.

Позднее, из её рассказов выяснилось, что она училась в новом Минас-Тиритском университете, носящем имя Гомилы. До распада Союза в его помещении располагалось училище политруков. После учебное заведение добавило много современных факультетов, сменило имя, но не спецификацию. Его учащиеся были в первых рядах всех “революций”. И считали себя самыми осознанными и продвинутыми. Нести свои убеждения в массы они полагали своим святым долгом.

Истинно говорят, что Урук-хайя — это Мордорский Союз, но без космоса и индустриализации. Всё плохое, вроде показухи, шароварщины, пропаганды она сохранила, а от всего лишнего, вроде социальной ответственности и стремления к прогрессу, избавилась.

Особенно преуспевают в деле пропаганды урук-хайские женщины. Эти всегда за войну до победного конца. Самые кровожадные комментарии в социальных сетях принадлежат им. Возможно потому, что не привыкли отвечать за свои слова. Не только в социальных сетях, но и по жизни. “Ну сказала? А шо такого?”.

Журналистка была главной в своей команде — не смотрите, что девушка. Она представилась позывным “Мавка”. Хотя применение позывного гражданским выглядело немного напыщенно и вовсе необязательно. Под этим позывным она и вела свои репортажи.

— Нам потрибэн обстрил, — неожиданно обратилась Мавка к Белому, глядя прямо ему в глаза. — Це можлыво?

— Кхм…, — пожал плечами Белый и с пониманием ухмыльнулся. — Ну раз надо, то организуем.

Он достал из кармана палантир и набрал Иста. Они о чём-то поговорили.

— Будет вам “обстрил”, — сказал Белый, закончив разговор.

Так-то мы давно перестреливались “по часам”. Чтобы обстрел ни для кого не был неожиданностью. Плюс к тем самым сигналам поверх голов. Такая джентельменская договорённость.

Все заняли свои места, готовясь к предстоящему обстрелу “по запросу”, чтобы у журналистов была картинка. Мы с Нагом, Джаббой и Мани спрятались под мостом. Остальные в блиндажах. Предполагалось, что “бой” будет недолгим. Ага.

Как можно словами описать взрывы? Точно также, как музыку. Никак.

Взрывы бывают разные.

Спустя несколько лет, ночью, где-то в полшестого утра, мне позвонила сестра из Осгилиата — древней восточной столицы.

— У нас стреляют! — громким шепотом сообщила она. – Что происходит?

— Я не знаю, — сонно просипел я. — Не нервничай. Это вообще может быть что угодно. У вас кругом полно военных. Может, это учения?

— Грохочет, — не сдавалась она.

— Потерпи, — предложил я. — Утром всё станет ясно.

Мы попрощались, и я попытался ещё немного поспать. Почти получилось, но тут услышал гулкий далёкий удар. Будто где-то на окраине города упала Годзилла. Потом ещё и ещё. Я не сдавался, и только повернулся на другой бок, получше закутавшись в одеяло. В этот момент произошло то, от чего я мгновенно проснулся. По моим ощущениям, рядом с домом пролетело нечто с противоестественным звуком: “Пиииуууужжжжж…” Звуком таким проникающим, что сон как рукой сняло. Я мгновенно понял — это не назгул, не химера и, даже, не стимфалийская птица. Это был сам Дракон!

Так начиналась масштабная война. И все сразу поняли, что воевать с Роханом и делать вид, что воюешь с Роханом, а не с Минас-Моргульскими повстанцами — совсем не одно и то же.

На нуле я привык различать виды взрывов, которые происходят не непосредственно на твоих позициях. Например, короткий “ГУП!”, как если бы где-то в соседнем парадном на максимальную громкость включили низкую ритмичную музыку и тут же выключили. Я научился отличать “плюсы” и “минусы”. “Минус” — это когда стреляют от нас, а “плюс” — когда прилетает к нам. Батарейка. Так вот, однажды ночью после того дня, когда эскалация вышла на новый виток, и война, как невылеченная гангрена, достигла столицы, меня разбудили “минусы” — тот самый “ГУП!”. Как мне показалось, прямо из нашего двора. Или где-то совсем рядом. Но утром на обходе я не обнаружил стоящего в обозримом пространстве боевого монстра.

Канонада похожа на далёкий-далёкий морской прибой на галечном пляже. Будто через сито трусят камни. Что-то подобное я слышал во время камнепадов в горах.

А ещё есть звук, который часто путаешь с тем, как сосед сверху передвигает огромный шкаф, и тот глухо дребезжит. Он, сосед, кстати, регулярно это делал после сирены тревоги. Баррикадировался, наверное.

Можно найти и другие аналогии. Будто кто-то огромный из ночных кошмаров шагает за горизонтом. Или хлопушка почему-то стреляет слишком громко. Или дребезжит гигантский железный лист.

Но это, конечно, когда взрывы где-то, но не прямо рядом с тобой. Когда ты под обстрелом, то очень тяжело не бояться и рассуждать рационально, даже если этот обстрел вы спровоцировали сами. Тем временем обстрел всё никак не прекращался. И даже, кажется, приобрел другой характер. Летающие иглы эхинопсов ложились реже, но были тяжелее. Это был не спринт, а методичное перемалывание. Мы связались с Белым с помощью палантира.

— Почему Ист не прекращает? — спросил Джабба. — Вы разве о таком договаривались?

— Ист говорит, что к обстрелу уже подключилась не его батарея, — ответил Белый. — Он уже ничего сделать не может. Зря мы заварили эту кашу.

Прошёл день, бессонная ночь, и наступило тоскливое утро. А иглы так и не прекратили падать в наше расположение. К такому мы не были готовы. Запас воды истощился. На пальцах мы выбросили, кому идти. Выпало Мани. Нужно было выбежать из-под моста, достичь ближайшей заводи и набрать там пусть затхлой, но воды.

Дождавшись падения очередной иглы, Мани выбежал из убежища. Он успел набрать воду и уже бросился обратно, когда следующая игла появилась слишком рано. Взрыв, конечно, произошёл не прямо на том месте, где был наш товарищ. Но когда всё улеглось, мы увидели скорчившегося на земле Мани. Такой интеллигентный в обычном общении, он лежал, схватившись за ногу, и отчаянно матерился.

— Ну, хуситы! — выругался Джабба в сторону тех, кто не прекращал нас обстреливать.

А я, стараясь не думать, бросился к Мани. Ведь я же хиллер.

Подбежал к нему, опустился на колени и максимально сосредоточился на том, что делаю. Сперва показалось, что Мани ранен не так уж сильно. Крови, вроде, не много. Конечность не оторвана. Боец в сознании. Но вот прошёл первый шок. Ему стало хуже прямо на глазах. Кровь отошла от лица, губы побелели.

— Говори, говори со мной! — кричал я.

Тем временем, достал из разгрузки на груди кривые ножницы, распорол штанину. Сорвал индивидуальную аптечку с бедра бойца, раскрыл. Жгут старого образца. “Маракуйя!” — как сказал бы Джабба. Выбрасываем. Эти штуки рвутся в семидесяти процентах случаев.

Мани молчит.

— Говори, говори! — кричу я. — Мани, расскажи, кто твои родители? Ты же их скоро увидишь, вот они обрадуются!

Достаю из своей собственной аптечки чёрный современный турникет. Оборачиваю его выше раны, крепко зажимаю.

— Плохо, мне плохо…, — бормочем Мани.

— Всё будет хорошо! — настаиваю я. — Думай о доме! Скоро увидишь родных. Кто твой отец?

— Учитель…, — бормочет Мани.

Я кладу на рану похожий на женскую прокладку аппликатор, обматываю бинтом несколько раз, достаю тактический фломастер, пишу дату и время, которое я посмотрел на палантире.

— Мани, Мани! — не забываю требовательно кричать. — Папа, как его зовут?

Он бормочет что-то неразборчивое. Последний штрих. Достаю шприц с “обезболом”, снимаю колпачок и вгоняю ему в бедро. Вроде, всё! Всё, что я могу сделать.

— Ко мне! — требовательно кричу я нашим.

Они выбегают из-под моста на мой повелительный зов. Вместе мы перетаскиваем Мани в укрытие. Джабба звонит Белому.

— У нас трёхсотый, — докладывает он. — Один! Мани!

Но иглы больше не падают. Неужели, всё? Мы ждём ещё какое-то время. Выходит на связь Белый.

— Кажется, всё, — говорит он.

Как можно быстрее, тащим Мани наверх к повозкам. Он без сознания, но, стабилен. Кладём его в первую попавшуюся. Ей оказывается телега журналистов. Я остаюсь с ним внутри, а за руль неожиданно садится Мавка. Без лишних вопросов она гонит в тыл. Из окна отъезжающего транспортного средства я вижу, как к нашему блокпосту подходит бестиарий. На его плече вырванный железный стебель эхинопса. Именно с его помощью растение-монстр извергает свои шипы. Может быть, этот принадлежал тому, который ранил Мани.

Когда мы прибыли в тыл, и я передал Мани профессиональным хиллерам, то, вернувшись к телеге, не обнаружил Мавку за рулевым колесом. Залез внутрь и увидел её почему-то на заднем сиденье. Она как-то странно смотрела на меня большими оленьими глазами. Меня будто осенило. Я протянул руки, которые всё ещё были в крови Мани, и расстегнул её псевдо военный китель. Её большие глаза на бледном лице оказались совсем близко от моих. Я прижался ртом к её приоткрытым губам. Мавка тяжело дышала, но не сопротивлялась.