Бестиарий

Похождения бравого солдата Нага.

Я обещал рассказать, как проходила программа обучения ПМП. Курсы тактической медицины, как и всё с брендом “тактическое”, буквально накрыли Урук-хайю сразу после окончания Мей-дана и с началом гражданской войны на востоке страны. Все ждали роханских десантников. Но пока не дождались. Зато появилось множество людей, постоянно носящих в штанах цвета хаки тактические ножи, тактические фломастеры и говорящих вместо “да” — “так точно!”. И, конечно, ни разу не бывавших в зоне боевых действий. Как высказался один мой товарищ: “всё с приставкой “тактическое” продаётся куда лучше”.

В определённой степени, я не стал исключением. Хотя решил, что мой долг не в том, чтобы убивать, а в том, чтобы спасать людей. Но об этом я уже, кажется, говорил. Кто-то рекомендовал курсы, которые вёл тот самый Дон. Занятия, большей частью, должны были состоять из практики. Для этого наша разношерстная группа, в основном состоящая из офисного планктона, выехала за город и поселилась в заброшенном санатории. Кроме нас там было ещё несколько компаний, занимающихся стрелковой подготовкой на стадионе, окружённом полуразрушенными трибунами и превращённом в полигон.

Кроме самого стадиона, в состав санатория входило еще несколько зданий. В том числе бывших жилых корпусов. Там мы ночевали несколько дней, разложив спальники на скрипучих железных сетках допотопных кроватей. Эти кровати, выбитые окна, осыпавшаяся плитка и облупленная штукатурка сами по себе были прекрасным антуражем для фильма ужасов.

В одном из таких помещений Дон читал нам немногочисленные лекции и проводил небольшие практические занятия. Что-то вроде того, как делать уколы в мягкие ткани. С этим я как раз прекрасно справлялся. У меня легкая рука. Оттачивали навыки мы друг на друге. А вот дать на себе тренироваться вставлять капельницу в вену, я отказался. И сам пробовать не стал. Не каждая медсестра на это способна. Но те, кто согласился, заляпали кровью и без того наводящую ужас комнату.

Когда пришло время сдавать экзамен, во мне сразу проснулись, казалось, давно забытые, инстинкты студента Минас-Тиритского политехнического института: гусарская храбрость, вера в удачу того, кто идет в первых рядах, желание запастись шпорами, интуиция и умение отгадывать ответ по мимике преподавателя. Естественно, на подготовку времени не было.

Сам Дон опытным преподавателем не был. Поэтому теорию я прошёл легко. Он задавал вопрос. Я медленно начинал говорить и по его лицу определял, двигаюсь в правильном направлении, или нет. Потом была практика. Мы поочерёдно становились “жертвами”. Жертву обливали кровью. Сдающему экзамен нужно было провести все необходимые манипуляции над телом, используя его, тела, аптечку. Своя у хиллера, прежде всего, для себя самого.

Всё это происходило на улице между полуразрушенных зданий. Местные мальчишки, которые, вопреки запретам, прибегали поглазеть на тренировки воинов-добровольцев, были в восторге увидев валяющихся в лужах крови людей. Пришлось их разочаровать — это лишь пищевой краситель.

Но самое интересное — переноска девяносто килограммового “потерпевшего” с иммобилизованными конечностями на импровизированных носилках, сделанных из куска брезента, каких-то палок и походных ковриков. Полностью неподвижный человек — тяжёлая ноша даже для нескольких взрослых людей. Особенно, когда среди них есть девушки. Уже вечером мы носили его вокруг стадиона, поднимались и опускались по осыпающимся лестницам, имитирующим пересечённую местность. Не забывая тащить собственную поклажу в рюкзаках за спинами. Плечи болели, края брезента выскальзывали из рук. Впереди шла девушка, которая, помимо своего, несла рюкзак пациента. Она прокладывала путь во тьме, освещая его своим налобным фонариком и оставаясь на связи с помощью походного палантира с нашим инструктором.

По окончании курса, узнал ли я больше? Может быть чуть-чуть. У меня появилась легкая паранойя и желание постоянно носить с собой аптечку даже в мирном городе. Включая катетер, капельницу и ножницы. Тактические. Появилось много вопросов. И понимание того, как много я ещё не знаю.

К чему я всё это рассказываю? Дело в том, что в структуру занятий с Доном входил ещё один весьма полезный курс — тренировки в поле. Наша команда лишь наполовину была одета в камуфляжные туники и штаны арнорского образца. Остальные, как и я, носили спортивную или туристическую одежду. Но все, следуя заранее выданным указаниям, захватили с собой наколенники и сапёрные лопатки. Взяв всё это, а также рюкзаки и аптечки, мы отправились в дикие места, расположенные вокруг заброшенной базы, чтобы имитировать реальные условия.

Здесь мы меньше всего лечили,а больше всего копали, ходили, носили, ползали. Оказалась, что работа хиллера, как, в общем, и любого солдата, не имеет ничего общего с силовой тренировкой. Это, скорее, одно непрекращающееся кардио. Настоящие спецназовцы, которые время от времени присоединялись к нашей группе, были совсем не похожи на мускулистых героев боевиков. Это были очень поджарые, худые, но неимоверно выносливые хлопцы.

Там-то, в полях, я постиг две вещи, знание которых мне сильно пригодилось уже на реальном фронте. Первое — это то, что наколенники надо вшивать в одежду. Как бы ты не крепил их лямками или резинками поверх штанов, максимум через час ползания они будут на пятках. А ползать и стоять на коленях приходится постоянно. Сами понимаете. Второе — это то, что купленную в военторге или на рынке сапёрную лопатку всё равно придётся укреплять. Укреплять её соединение с черенком. За время активной работы черенок расшатывается, копать становится неудобно. И железный наконечник, в конце концов, довольно быстро отлетает. А что это за солдат, который не может копать?

На ЛБС мы копали, пожалуй, чаще, чем делали что-либо ещё. Разве что стояние на посту, о котором я уже упоминал, могло конкурировать с этим процессом. Так что, поверьте: на войне солдат больше всего несёт караул, скучает и копает. А не вот это вот всё.

Мы копали окопы и блиндажи. Укрепляли и обновляли старые. Делали новые. Углублялись, там, где было возможно. Вели траншеи в сторону противника. Рыли многочисленные ответвления и технические ходы. Со временем, окопы выросли, или, вернее сказать, углубились до человеческого роста, так, что можно было ходить не пригибаясь. Их стенки обросли досками и мешками с землёй.

Мы сделали всё это у себя на блокпосту. А потом ситуация на линии изменилась, и нас перебросили на другой участок. Мы сели на свои телеги, выехали на гигантский мост, а потом съехали с него, оказавшись в одном из многочисленных дачных посёлков, которые окружают любой большой город. В данном случае Минас-Моргул. Здесь всё пришлось начать с начала.

А дача — это особый мир. Уже в “наше время”, из которого я веду свой репортаж, оказался у себя на загородной “фазенде”. Классическая такая, времён Союза с небольшими апгрейдами. Туалет типа сортир. Ну, все в курсе. И вот как-то выхожу из этого сортира, традиционно расположенного в конце участка на противоположной стороне от дома, и тут, чу…, слышу: “Уважаемый! Уважаемый!”

Откуда голос? Я не сразу понял, что зовут меня. Оглянулся — никого. Но звать не перестали. И тут я увидел мужика, который выглядывал из-за туалета в просвет между будкой и соседским сараем.

Мужик этот находился на соседнем участке. Но не примыкающем к моему, а расположенном по диагонали. Про себя я сразу назвал его “пан хорунжий”. Был он высок и основателен. Что называется, “сало с молоком”. Чёрные с проседью волосы, вислые усы. Такой классический урук-хайский пан.

— Уважаемый! — ещё раз позвал он.

— Да? — отозвался я, застыв на дорожке посреди своего участка.

— Уважаемый! — пан хорунжий не сдавался.

— Я вас слушаю! — сказал я.

Мужик продолжал таращится на меня, не делая попыток объясниться. Тут до меня дошло, что он хочет, чтобы я подошёл ближе.

— Я вас слушаю, — сказал я, вернувшись к сортиру.

— Уважаемый, — начал он и перешёл на суржик — смесь роханского и урук-хайского. На самом деле, именно так и разговаривает большинство жителей сёл и небольших городов.

— Уважаемый, а вы не могли бы прожектор над вашим входом повэрнуты так, щоб вин мени нэ свитыв?

Я обернулся в сторону своего дома. Над его входом на уровне второго этажа действительно висел фонарь, который включался только вечером и освещал пространство перед входом, так чтобы там можно было не только зайти, но и провести время в приятной компании. Ещё я мог включать его ночью, чтобы освещать свой путь в тот самый туалет. Фонарь, пусть и довольно мощный, висел так минимум лет десять или пятнадцать.

— А то мэни отсвечивает от белой стены, — продолжил мужик, — и мэни кажется, що хтось наводыть.

— Кого наводить? — удивился я.

— Виверн або назгулив, — уточнил пан хорунжий.

Я перевёл взгляд с круглого лица говорившего на покосившийся соседский сарай, а затем на свой сортир. “Ага, — пронеслось у меня в голове, — вот они — стратегические объекты. Ну что ж, если тебя так пугает, чего же ты не перекрасишь стену, чтобы не отсвечивало?”

Вслух я, конечно, ничего такого не сказал. Быть нормальным в стране безумцев не принято и опасно. А сказал, что попробую, но не обещаю, что получится. Впрочем, возможно хорунжий только играет в дурачка, а на самом деле считает себя “дужэ хитрым”, как многие урук-хайцы. И под эту лавочку просто хочет, чтобы я повернул фонарь, лишь мотивируя это своим страхом. Может, он давно ему мешал, но формального повода придраться не было? С другой стороны, подсветка, она ведь не ночью, она в головах. Мужик вроде, а ведёт себя как перепуганная начитавшаяся новостей баба.

А ранним утром, когда я вышел на порог с чашечкой кофе, то услышал в небе отдалённый рык. Рык этот постепенно приближался и перешёл в грохот, когда почти над моей головой пронёсся назгул. Урук-хайский. Не слышал назгулов так близко с тех пор, когда последний раз ходил на шоу летающих монстров. Я поспешил на берег ближайшего водоёма, где было больше свободного пространства. С этого места я мог наблюдать, как назгул, буквально задевая своими крыльями верхушки дачных крыш, описывает круги, то удаляясь, то приближаясь. Зачем? Может, контролировал небо от залётов вражеских виверн и гарпий? А может, просто тренировался?

Когда уезжал с дачи, на пятачке, где два раза в неделю проходит базар и где останавливается автобус на Минас-Тирит, мою колесницу неожиданно остановили снующие там военные. Военные бравые и, по виду, куда более подготовленные, чем обычное ТрО на большинстве блокпостов. Причём, на этом месте никогда ранее солдаты не появлялись. Они проверили документы. Я даже помог бойцу развернуть мой паспорт. Он не справлялся, то ли потому, что пальцы замёрзли от утренней прохлады, то ли потому, что мешали тактические перчатки.

Другой рыжебородый и светлоглазый, наклонившись к моему водительскому окну, сказал на роханском языке, чтобы если меня ещё раз остановят, я произнёс: “окуляры”. Очки на урук-хайском. Тогда не будут проверять опять. Наверно, что-то вроде пароля. Новое слово, вместо “поляныци”.

После передислокации на дачи под Минас-Моргулом, мимо нас по ночам тоже с грохотом проносились назгулы. Но явно не урук-хайские. А потом опять появился бестиарий со своим помощником. И не только с помощником, из-под шлема которого выбивались белые нестриженные патлы, а и с уже виденной нами баллистой. Баллисту бестиарий зарядил огромной стрелой и приготовился ждать назгула, затаившись в кустах.

Когда известные события в Минас-Тирите и всей Урук-хайе, как позже стало понятно, только набирали свой оборот, один мой друг гордо написал на своей страничке в палантире что-то вроде: “Я вспомнил, что я — офицер!” После чего отнес пару покрышек в общий костёр, на котором сгорала наша страна. Но, когда стало действительно жарко, он почему-то решил об этом не вспоминать. А пост стёр.

Но не будем к нему строги. Я ведь тоже в институте учился на “военке” — военной кафедре. Как раз на тех, кто должен был с помощью таких вот, как у бестиария баллист, не давать летать всякой нечисти. И у нас был специальный секретный конспект, куда мы записывали лекции касательно нашей, созданной в шестидесятые годы прошлого столетия, зенитно-стреловой баллисты. Чтобы эти сведения не достались врагу, секретный конспект в конце пары прятали в секретный чемодан, который носил “секретчик” — специальный человек из числа студентов. Обыкновенный, старый, потертый с ручкой. Чемодан, не человек.

Предполагалось, что и изучать этот конспект мы должны, не покидая заведения.

— Секретчик, раздать конспект, — скомандовал в начале одной из лекций преподаватель. — Записывайте тему занятия: методы стрельбы…

— Сигарет! — вставил тогда мой друг с галёрки, где мы прочно заняли свои позиции.

Почему я об этом вспомнил? Потому что однажды ночью бестиарий выпустил стрелу из своей баллисты. А утром из новостей мы узнали, что в районе боевых действий, но на территории нашего противника, упал пассажирский дирижабль. Да не просто пассажирский, а иностранный. Кто-то сознательно или нет, но посчитал, что над местами, где идут боевые действия, можно пролетать. Да, пусть высоко, пусть “тыхэсэнько”, но там, где идёт настоящая война. Было ли это случайной оплошностью, недооценкой или намеренной провокацией — мы никогда не узнаем. Как и то, чья стрела на самом деле сбила дирижабль. Могла ли это быть стрела нашего бестиария? Могла. Никакого трофея он не предоставил и за отметкой в документах не пришёл. Впрочем, это тоже мало о чём говорит. А ещё со своего институтского курса я знаю, что стрела, промахнувшись мимо своей основной цели (а это вполне возможно), самостоятельно ищет новую. И найдёт любой воздушный объект, который не отзовётся на сигнал “свой-чужой”. Именно так и было когда-то, когда урук-хайская ракета во время учений случайно сбила роханский пассажирский дирижабль. Тогда замяли, ведь наши страны ещё были дружественными.

А ещё я помню, как следил за небом из такой баллисты, глядя на волшебное блюдечко, по которому по кругу бегало яблоко. Яблоко прорисовывало зелёные всполохи и точки. И требовался большой опыт, чтобы отличить объекты один от другого. Всякие облака и даже дома создавали помехи. А теперь представьте, что вы в условиях реальных боевых действий, когда лучше перебдеть, чем не до бдеть. От этого зависит ваша жизнь. Очко-то, жим-жим. Ведь назгул тебя тоже видит. И тоже может завалить противобаллистной стрелой.

По палантиру потом врали, что у нас вообще нет таких баллист. Ерунда! Я знал, что есть. Хотя бы даже те, на которых мы учились в ВУЗе. Да и потом, когда Дракон войны действительно расправил крылья, эти баллисты в мгновение ока массово появились в Урук-хайской армии. И никто не вспоминал о том, что говорили когда-то.

А людей, которые погибли ни за что, конечно, жалко.

А что дачи? Дачи, как дачи. Есть дома побогаче, натуральные усадьбы, которые соседствуют с развалюхами, что вот уже лет тридцать не обновлялись. В первых, конечно, есть чем поживиться. И тут дело не в том, что солдаты такие плохие. В нормальной жизни мы все знаем, что воровать — нехорошо. Но на войне рамки дозволенного сильно смещаются. Что такого, если ты что-то возьмёшь в пустом доме, по сравнению с тем, что ты стреляешь в людей, пусть даже считаешь их орками? Солдат воспринимает дачи, да и вообще жилой сектор, как свою законную территорию, где он для своих насущных нужд может использовать всё, что угодно.

И вот, что я ещё заметил: больше всего других людей мы обвиняем в своих грехах. Смешно было слушать, как наша пропаганда обвиняет врага в том, что “эти животные снимают всё — от унитазов до стиральных машин”. Тут дело даже не в очередях с награбленным на наших почтовых отделениях, о которых я уже упоминал. Стиральная машина в полевых условиях нужна для кустарного производства самогона. Да, да!

Сердобольные женщины, кроме вязаных носков и кикимор, передают нам, добровольцам, банки с вареньем. Это мило. Но, добрые женщины, зачем солдату банка варенья?! Не передавайте их. Ведь как делали мы: берётся украденная стиральная машинка и подключается к водяной или ветряной мельнице. Внутрь заливается варенье и засыпаются сахар и дрожжи. Всё это вращается. Потом сцеживается, и получается забористая брага, которую бойцы от скуки и страха употребляют перорально.

— Батальон “Аватар”, — вздыхал, глядя на это дело Джабба.

— Почему, “Аватар”? — спрашивал я.

— Потому, что синие, — пояснял гном.

Сам Джабба никогда не пил. Зато постоянно курил. Заедал всё это, как Мальчиш-Плохиш, коробкой печенья и бочкой варенья. Того самого, что не успело исчезнуть в очередной центрифуге. Его отпускало, и Джабба курил опять.

Что касается Нага, то для него не существовало никаких ограничений. Особенно нашего товарища понесло после того случая, когда мы утопили тело девушки. Он употреблял всё. Обезболы в своей аптечке у него давно закончились.

Однажды я возился в блиндаже со своими вещами, а рядом сидел Джабба и бурчал в своей обычной манере.

— Мордорские солдаты полностью воевали на том, что им передали по ленд-лизу. Ничего своего, — говорил он. — Даже пуговицы и те производили в Валиноре.

— Уверен, — отвечал я, — эти пуговицы даже сами стреляли и ходили в атаку. От нас скрывали…

В этот момент я услышал за своей спиной голос Нага:

— Слышь, хиллер, ты же хиллер?

— Чего? — с удивлением переспросил я, оборачиваясь. И встретился с его пустыми стеклянными глазами.

— Хиллер, а хиллер, — говорил зомби, который когда-то был Нагом. — У тебя обезбол есть? Дай-ка.

— Нет, не дам, — ответил я. — Лишнего ничего нет. Обезболивающие для раненых. Ты ранен?

— Ранен, — ответил Наг. — В самое сердце. Обезбол дай, а?

— Нет, — твёрдо ответил я и хотел отвернуться, показывая, что разговор окончен.

Но в этот момент клацнул затвор самострела и готовая сорваться с тетивы стрела упёрлась мне между глаз.

— Хиллер, а хиллер, — за стрелой была тетива, за тетивой цевьё и приклад, а дальше холодные и пустые, как у рыбы, глаза Нага.

— Обезбол дай!

Это очень неприятное чувство, когда на тебя наставляют самострел.

— Наг, ты это…, — попробовал урезонить товарища гном.

— Джабба, не лезь, — оборвал его Наг.

— Ну так как? — медленно протянул наставивший на меня оружие человек.

В этот момент на готовую сорваться стрелу легла огромная ладонь.

— Боец, отставить, — Белый медведем тихо вырос из-за спины Нага.

Никто не заметил, как он подошёл.

Наг скривился и постарался, было сделать какое-то движение, но командир давил авторитетом и не только.

— Отставить, я сказал, — вторая рука легло на плечо солдата, пока первая медленно отвела самострел в сторону стены.

— Иди освежись, — скомандовал Белый. — Можешь прогуляться в посёлок.

Наг что-то недовольно пробурчал, но командира послушал. Дальнейшие его приключения мы знаем с его слов. Дело в том, что Белый неспроста предложил Нагу прогуляться. У нас выпивки на тот момент не было. А в посёлке была почти нормальная жизнь: шумел базар, работали заведения. Я ещё тогда понял, что люди приспосабливается ко всему. На соседней улице может идти перестрелка, а тут как ни в чем не бывало пьют кофе и даже играют дети на улице. Спустя восемь лет в нашу “новую эру” я стоял в очереди за цветами к Восьмому марта под аккомпанемент грохота археспоры, которая посылал свои иглы в сторону врага буквально с соседней улицы. И грохотало так, что живот подскакивал к горлу. А ведь раз была очередь, значит я, как минимум, был не один такой смелый.

На рынке Наг приобрёл большую банку с самогоном. Но сдачи у торговца не было. И в качестве оной Наг получил два ручных кувшинчика с огненными ифритами. Такие не только кидают во врага, но и используют, чтобы ставить растяжки в кустах.

Железным кувшинчикам Наг только обрадовался. И, подкрепившись, решил отправиться в местный клуб, где на входе его остановили стражники и не пустили внутрь под предлогом того, что тот, мол, рожей не вышел и вообще пьян.

— У меня золотая карточка члена клуба! — возмутился Наг. — Пропуск на VIP-места!

— Покажи, — ухмыльнулась стража.

Улыбки тут же исчезли с их лиц, когда Наг достал одного такого ифрита и выдернул предохраняющую от взрыва чеку. Осталось разжать руку и вырвется пламя. Так его и пустили на танцпол.

Была глубокая ночь, когда нас с Джаббой, стоящих на карауле в окопе, выдернул из полудрёмы сторожевой сигнальный феникс, который яркой кометой взмыл в небо над полем слева от наших позиций. Это значило, что кто-то крадётся к нам через это пространство, и в темноте зацепил растянутый шнур.

Сон, как рукой сняло. Безбородый гном тут же схватился за оружие и выпустил очередь из стрел в том направлении, откуда взлетел феникс. В ответ нам тоже послали несколько стрел, которые со свистом пронеслись у нас над головой.

— Огонь по полю, вызываю огонь по полю! — закричал Джабба в свой палантир, требуя, чтобы батарея катапульт забросала ДРГ противника фаерболами.

— Оставить! — донеслось откуда-то с поля. — Мужики, это я! Свои!

— Кто я?! — выкрикнул Джабба.

— Наг! Это я — Наг!

В этот момент мы действительно узнали голос нашего друга.

— Игуанодон! — выругался гном.

— Оставить огонь по полю, — уже в палантир. — Ложная тревога.

Тогда-то мы узнали о похождениях Нага. После того, как он пьяный ввалился в наш окоп.

— А что со вторым ифритом? — уточнил я, дослушав рассказ Нага.

— А вот он! — Наг достал железный кувшинчик.

— Вот, шо, хлопцы, — он опять вспомнил, что нужно говорить на “родном” языке. — Пиду я у полэ да поставлю растяжку там, где сюда прошёл. Шоб нихто больше.

Мы пытались его отговорить и предлагали сначала лечь проспаться, но куда там. Разве пьяному что-то докажешь? Утром Наг проснулся и первым делом отправился на поле. На этот раз не ставить огненного демона, а справить естественные потребности. И забыл, что вчера сам его, это поле, загадил. О том, что он это забыл, мы догадались, услыхав звук взрыва. Когда подбежали, было понятно, что никакой хиллер Нагу уже не поможет. Тело сложили в чёрный целлофановый мешок, а в рапорте Белый указал, что Наг геройски погиб, выполняя разведывательное задание.