Без белых роз

«Святая» Прасковья

— О, святая Прасковья! Лопни мои глаза, если я еще где-нибудь видела такой шикарный вокзал!

— Впервые в Челябинске, бабуся?

— Не то, чтобы впервые, — ответила старушка, расстегивая пальто. Присев на край скамьи, она сняла с головы серый шерстяной платок, перекрестилась. Огляделась. Достала из бокового кармана небольшую иконку и стала молиться.

Потом наспех сунула иконку на прежнее место и затеяла с соседкой по скамье разговор о том, о сем: «Куда едете? Не вместе ли путь держать будем? Не помочь ли вещи в камеру хранения отнести? Оставлять их опасно без присмотра. Народ на вокзале сами знаете какой. Не успеешь глазом моргнуть — утащат!..»

Время в ожидании поезда тянется медленно. И пассажирка рада забавной старушке. С такой не уснешь и не соскучишься. Бабка всю страну исколесила — от Одессы до Крайнего Севера…

— А где теперь живете?

— На родину потянуло, в Тульскую область. Места там отменные, а ягод-грибов — тьма-тьмущая! Зимой отдыхаю. Телевизор смотрю. Надоест — шаль, носки, варежки вяжу. Вот на вас шаль пуховая. Сотни, поди, две стоит?

— За триста две шали купила. Одну себе, а вторую дочке на свадьбу везу.

Бабка Прасковья сходила в буфет, угостила соседку горячим пирожком с ливером. Потом, оставив свое пальто, пошла в ресторан пообедать. Вернулась довольная, раскрасневшаяся.

— Пивка даже выпила. Лимонаду нет, а пивцо свежее. Грех на душу взяла, кружечку хлебнула. Народу — никого. Сходи пообедай. Щи украинские с мясом, со сметаной, прямо как домашние! А я посижу. Может, насчет вещичек сомневаешься?

— Да что вы, бабушка?! — поднялась пассажирка. — Только смотрите в оба. Я мигом вернусь.

Посидев минут пять, старушка зорко посмотрела по сторонам. Взяла чемодан и отправилась, вначале спокойным, а потом ускоренным шагом к трамвайной остановке. Проехав до центра города, пересела в автобус, потом в троллейбус.

К вечеру с пустым чемоданом, перевязанным полотенцем, слегка покачиваясь, подошла Прасковья Прокофьевна к билетной кассе, чтобы купить билет в Тулу через Москву. Тут ее и прихватила хозяйка чемодана. Старушка рассердилась не на шутку:

— Ну чего орешь? «Мой чемодан! Мой чемодан!» Бери, коли твой! При чем тут милиция?

— Вы, бабушка, милицию звали? — внезапно подошел дежурный милиционер.

— Да что ты, гражданин начальник?! Сроду такой привычки не имею, — замахала руками старушка. — Это вот баба ненормальная свой чемодан трясет и орет на весь вокзал, а я ее впервые вижу, лопни мои глаза.

— Не надо шуметь, гражданки! Пройдемте в дежурную комнату, там разберемся.

…Разобрались. Составили протокол. Пустой чемодан отдали пассажирке, Прасковье — только крестик и иконку. Обнаруженные у нее деньги были конфискованы.

— Плакали мои денежки! — сокрушалась Прасковья, и лились слезы по ее морщинистым щекам, и рвала она на себе и без того реденькие волосы.

И вдруг — слез как не бывало.

— Гражданин начальник, порви квитанцию, бог с ней! Деньги себе возьми, а меня отпусти! Сяду на поезд и в свой дом престарелых поеду.

Из села Половинки Тульской области подтвердили, что Прасковья Прокофьевна проживает в доме престарелых уже несколько лет. Уехала погостить к двум братьям в Тулу.

— Как же это вы, мамаша, вместо Тулы в Челябинск забрели? — поинтересовался следователь.

— Про новый вокзал наслышана. Решила посмотреть. Да и стариной тряхнуть на старости лет захотелось.

…А потом сидела бабка не за тульским самоваром и не в гостях у братьев. И даже не в ресторане вокзала, а в более скромном месте.

Получил следователь справки из архивов и затребовал восемь приговоров на бабку-мошенницу. Кем только она не была! И Анной, и Альбиной, и Альвиной. Была Ивановой, Худяковой, Розенблат и Адринюк. Была Станиславной, Васильевной и Прокопьевной… Судили ее и в Харькове, и в Бресте, в Вологде и Перми, в Крыму и Москве, на Севере и на Юге.

Первый раз судили в 1932 году, а теперь в народном суде Советского района Челябинска — уже в девятый раз. И опять клялась она:

— Поверьте, граждане судьи! Это в последний раз!

И снова лились слезы ручьями. И просила она об одном, чтобы отпустили ее в дом старости, где жила она припеваючи, где сытно кормят и где мягкая постель. И пальто-то там с меховым воротником. И всегда жалели Анну, Альбину, Альвину и Прасковью.

И на этот раз немного пожалели: дали всего полтора года лишения свободы в колонии общего режима.

— Подвела ты меня, «святая Прасковья»! — швырнула иконку осужденная. Потом одумалась, подняла ее с пола и засунула в пустой карман зимнего пальто: «Может, еще сгодится!..»