Без борьбы нет победы

Глава II Некий «господин» из Мюнхена хочет мне помочь

Первая же моя гонка открыла мне интересную подробность: я попал в самое «изысканное» общество. Следовательно, лишались всякого смысла все возражения семьи против моей новой деятельности! В гонках участвовали граф фон Циннеберг, князь фон Гогенлоэ, граф Хардегг, Ганс Иоахим фон Морген, принц цу Лайнинген-Аморбах, принц Макс цу Шаумбург-Липпе и князь Лобкович. Все они жили за счет продажи своих владений или имели богатых покровителей. К слову сказать, это новомодное аристократическое хобби обходилось очень дорого — автопромышленники продавали гоночные автомобили за огромные деньги: например, завод «Бугатти» брал по 35 тысяч марок за машину, «Мерседес», за спортивную модель с компрессором — 40 с лишним тысяч марок.

Но 13 июля 1931 года экономический кризис со всеми его опустошительными последствиями ворвался и в Германию. Тысячи вкладчиков кинулись спасать свои сбережения. Закрылись двери банков, некоторые из них навсегда. Опустели кино, кафе, театры и увеселительные заведения. Казалось, все остались без денег. Тяжким бременем навалились на людей заботы о хлебе насущном. Те, кому удалось нажиться на этом гигантском банкротстве, разъехались по фешенебельным курортам. Там богачи развлекались вовсю: посещали состязания по зимним видам спорта, среди которых особенным успехом пользовались опасные гонки на бобслеях[10], флиртовали с дамами в барах и превращали ночь в день.

В ту пору я находился в крайне неприятном положении. Всякий раз, участвуя в очередном состязании на правах «частного гонщика», я констатировал, что на фоне такой сильной международной конкуренции моя машина слишком тихоходна. У фирмы «Даймлер — Бенц», придавленной тяжелой конъюнктурой, не было средств на создание новых гоночных машин. Но я был молод и вопреки всем невзгодам полон оптимизма. Убедившись, что фирма недостаточно заинтересована в разработке таких конструкций, я хотел найти кого-то, кто подбросил бы ей денег для этой цели.

Мне явно помогало мое имя. Куда бы я ни являлся, везде передо мной широко распахивались двери кабинетов. Мне даже удалось проникнуть к министру транспорта Эльцу фон Рюбенаху, однако, услышав о моем проекте, он лишь сочувственно улыбнулся и отпустил меня ни с чем.

Наконец кто-то посоветовал мне обратиться к известному своими широкими связями директору Берлину — руководителю верхнебаварского представительства фирмы «Даймлер — Бенц». Его чисто деловая сноровка, видимо, была не так уже велика — большую часть рабочего времени он проводил не у себя в конторе, а торчал в кафе. И все-таки фирма не увольняла его, и это по причине его хороших отношений с неким «г-ном Гитлером». Пренебрегать этими отношениями фирма определенно не желала.

Я пришел к Берлину, и он предложил устроить мне встречу с Гитлером, о котором я тогда мало что знал. Его телохранители щеголяли в черных галифе и коричневых рубашках с черным галстуком, а его штурмовые отряды — их называли СА — норовили вести себя как можно шумнее. Как правило, они жестоко расправлялись со своими противниками, что я, впрочем, не особенно осуждал, ибо этими противниками были те самые «красные», которых мне с детства расписывали как злейших врагов Германии. Ну а то, что коричневорубашечники носили нарукавные повязки со свастикой и с каким-то наивным усердием употребляли «старогерманские» выражения, не столько раздражало, сколько забавляло меня.

Сам Гитлер неистово поносил Версальский мир, и это напоминало мне мое собственное недовольство этим договором. Но для меня было полнейшей загадкой, где Гитлер мог бы раздобыть деньги для гоночных машин.

От моих родственников фон Хаке фон дер Хакебург я не раз слышал об Адольфе Гитлере. В Мюнхене старые офицеры дружно посещали небольшие собрания, устраиваемые этим человеком. Он обещал изменить в интересах Германии лицо всей Европы. Сразу после его досрочного освобождения из крепости Ландсберг — после мюнхенского путча 1923 года его приговорили к пяти годам заключения по обвинению в государственной измене, но уже через шесть месяцев выпустили на свободу — аристократы начали проявлять все больший интерес к его реваншистским призывам. Если Гинденбург не придавал особого значения этому «богемскому ефрейтору», то Людендорф — этот идеал всех нацистов и милитаристов, — напротив, стал союзником Гитлера. Наблюдая растущую агрессивность гитлеровской национал-социалистской рабочей партии и предвкушая «падение оков Версальского договора», кое-кто стал надеяться на создание нового мощного вермахта, который будет кормить старых офицеров и вернет им былой престиж. Генералы рейхсвера уже тогда во всех подробностях знали программу и планы Гитлера, восхищались открывающимися перспективами. Так почему же, рассуждал я, Гитлер, который, решил завоевать для Германии «место под солнцем», не может заодно вывести захиревший германский автоспорт на светлый путь побед?..

Точно в назначенное время я явился в условленное место. Это было в Мюнхене, на Принц-Регентенплатц, № 16, на первом этаже, где жила сестра Адольфа Гитлера. На дверной табличке значилась фамилия Раубаль. Меня ввели в старомодно обставленную комнату. Немного спустя пришел и он. Первое впечатление разочаровало меня — в этом человеке среднего роста я не обнаружил ничего примечательного. На нем был поношенный темно-синий костюм. Узкие плечи и усики над верхней губой придавали ему какой-то бюргерский, филистерский вид. То и дело он торопливым движением руки откидывал со лба прядь волос. Потом я заметил на его плечах перхоть.

Предельно кратко я изложил ему свои соображения, сказал, что для разработки и производства современной гоночной машины моей фирме потребуются примерно два миллиона марок. Я выразил надежду, что при его возможностях и в интересах национального спорта он, видимо, смог бы собрать такую сумму. Гитлер очень внимательно выслушал меня. Затем встал, сунул руки в карманы брюк и несколько раз прошелся из угла в угол. Наконец он начал говорить. Обещал позаботиться о том, чтобы германская автопромышленность вновь стала конкурентоспособной на международном рынке. Внезапно, вытащив руки из карманов, он начал сопровождать свои слова какими-то дикими жестами. Забыв про гоночные автомобили, он с восторгом и фанатизмом, словно обращаясь к огромной аудитории, принялся толковать о своих грандиозных планах создания великогерманской нации.

Я слушал его не без некоторого удивления. Он показался мне фантастом, который никогда не достигнет своей цели. Но чем-то он меня увлек, и я почувствовал какую-то гипнотическую силу его взгляда. Мне пришло на ум, что многие из этих мыслей уже не раз обсуждались за нашим семейным столом, когда Гитлера никто еще знать не знал. Тогда речь шла только о «его величестве». Теперь же передо мной стоял человек, говоривший о себе самом так, как мои родные говорили о кайзере, чье имя произносилось только шепотом.

В заключение своих политических выкладок о предстоящем взлете немецкой нации под его водительством он не забыл упомянуть и про гоночные автомобили.

Сделав любезный жест в его сторону и вежливо кивнув, я пробормотал какие-то слова одобрения его планов, хотя считал их бесперспективными и ничуть не более реальными, чем прожекты, вынашиваемые в моем доме.

Гитлер обещал мне немедленно связаться с Берлином.

Полгода спустя я случайно узнал, что Гитлер находится в своей горной вилле близ Оберзальцберга. Я решил навестить его там, ибо от Берлина не получил ничего, что могло бы укрепить мои надежды на появление новых, более быстроходных спортивных машин. Я позвонил у садовой калитки, и передо мной вырос здоровенный детина. Впоследствии мне сказали, что это обергруппенфюрер СА Брюкнер. Он доложил обо мне своему шефу, и тот сразу вышел ко мне. С полчаса мы с ним прогуливались перед домом, беседуя почти исключительно о гоночных автомобилях.

Суть соображений Гитлера по поводу их производства можно было свести к одной фразе: «Ваша фирма получит деньги, как только власть будет в моих руках!»

После этого делового разговора он пригласил меня в дом. Там я познакомился с его ближайшими друзьями, рассевшимися вокруг изразцовой печки в баварском стиле. Все они были в приподнятом настроении. Их развлекал небольшого роста толстый мужчина по имени Генрих Гофман. Он распевал песенки и сам себе аккомпанировал на бандонионе[11]. Было очевидно, что в этом кругу он занимал привилегированное положение. Весело и умело рассказывал анекдоты, сыпля шутками и прибаутками, он потешал это общество, как заправский придворный шут. Я увидел Геринга, Геббельса, Брюкнера, Штрайхера, Рема, Гесса, Гиммлера. Функции дворецкого я псаря — у Гитлера было четыре немецких овчарки — выполнял будущий обергруппенфюрер СС Шауб. Как известно, через несколько лет Гофман был возведен в ранг лейбфотографа Гитлера с титулом профессора. Времени у меня было достаточно, и я не спеша приглядывался к своему окружению, особенно к хозяину дома. Как уже однажды в Мюнхене, я вновь обратил внимание на его бегающие глаза, колючие взгляды. Он много говорил, пожалуй, слишком много и очень громко. Присутствующие благоговейно смотрели ему в рот. Было совершенно ясно: здесь он господствует, не терпит никаких возражений и навязывает всем свое мнение.

Они, конечно, не могли угадать моих мыслей, но я поневоле задавался вопросом: как же эти, мягко говоря, не слишком образованные мужчины, одержимые мечтой о захвате власти, собираются управлять государством и откуда берутся деньги для финансирования их дерзких планов? Но так как они изъявили готовность раскошелиться и на автомобильный спорт, я не стал долго ломать себе голову над проблемой их капиталов.

Когда вечером 30 января 1933 года Гитлер пришел к власти, первая моя мысль была об обещанном им гоночном автомобиле.

В моей семье брезгливо морщились при упоминании имени этого «канцлера с улицы», но все же он был симпатичнее «красных».

Что только не происходило в эти дни! В Атлантике затонул американский дирижабль «Акрон». Все пассажиры погибли. После тринадцати лет «сухого закона» США отменили запрет на распитие спиртного, и, упиваясь тысячами гектолитров виски, бренди и джина, американцы торжественно отпраздновали «первую влажную ночь». Элли Байнхорн без посадки перелетела из Берлина в Стамбул. Со стапеля был спущен крейсер «Адмирал Шеер».

Но люди узнавали и о другом: в Германии ввели смертную казнь через повешение; в какой-то роще к югу от Берлина нашли труп Гануссена; в Ораниенбурге начал «работать» первый концентрационный лагерь, а Иозеф Геббельс призвал «арийцев» бойкотировать еврейские магазины.

Эти вести тревожили. Но на меня они не производили большого впечатления. Мною владело одно-единственное желание — быть гонщиком, участвовать в автомобильных состязаниях. На фоне этой мечты все казалось второстепенным. Все мои помыслы сосредоточились на фирме «Даймлер — Бенц». На ее заводах, расположенных в Унтертюркхайме — пригороде Штутгарта, — первоклассные инженеры, конструкторы и механики трудились над созданием новых гоночных машин. Решением Всеобщей международной автомобильной комиссии от 12 октября 1932 года были установлены единые положения об автомобильных гонках.

Прежде к участию в них допускались почти любые машины: например «альфа-ромео» с рабочим объемом цилиндров 2,3 литра при весе 900 килограммов, 7-литровый «мерседес» весом 1,5–1,8 тонны, а итальянская фирма «Бугатти» выставляла машины с литражом 4,9.

На следующие три года была установлена «формула», которая строго предписывала максимальный вес 750 килограммов без горючего, баллонов и воды для охлаждения.

Что и говорить — нелегкая задача для конструкторов. Но эти волшебники все-таки ухитрились «втиснуть» под капот первой же модели целых 300 лошадиных сил! Профессор доктор Фердинанд Порше, один из гениальнейших немецких автоконструкторов и «отец» «фольксвагена», разработал в строгом соответствии с «гоночной формулой» 16-цилиндровый 280-сильный двигатель с рабочим объемом 4,4 литра.

Особенность его конструкции состояла в том, что двигатель монтировался в кормовом отсеке машины. Эта блестящая идея была реализована на заводах концерна «Ауто-унион». Так возник одноименный гоночный автомобиль, получивший международную известность.

Обещанную дотацию на развитие автоспорта Гитлер действительно дал. Сумму в размере полмиллиона пришлось поделить поровну между обеими фирмами. Каждая получила по 250 тысяч марок. Но при огромных расходах на «автоконюшни» — от трех до четырех миллионов в год — эта подачка выглядела довольно скромной.

Своими «наездниками» компания «Ауто-унион» назначила Ганса Штука, Вильгельма Себастиана — талантливого механика и бывшего напарника Караччиолы, принца цу Ляйнингена и Момбергера. «Мерседес — Бенц» пригласила известного итальянца Луиджи Фаджиоли. Рудольф Караччиола еще не оправился от аварии в Монте-Карло. Что же до меня, то этой осенью 1933 года, после долгих лет борьбы и тяжелых лишений, я тоже воспрянул духом: фирма «Мерседес» пригласила меня в Штутгарт для подписания договора.

Меня ввели в «святилище» — отдел гоночных машин, строго охраняемый и закрытый для посторонних, усадили в полуготовый кузов, и механики с помощью портновского сантиметра сняли с меня мерку: ширину седалища, спины и бедер, длину рук. Форма сиденья выполняется в точном соответствии с очертаниями тела. Сиденье должно быть Удобным и все же настолько узким, чтобы водитель не мог сдвинуться ни на миллиметр. Педали акселератора, торможения и сцепления устанавливаются индивидуально для каждого. То же относится к высоте рулевого колеса и его расстояния от груди. Впоследствии на некоторые машины ставились «фонари» — обтекатели из плексигласа. И они «выкраивались» точно по мерке. Водителю оставлялась свобода движений в пределах считанных сантиметров.

В такой машине сидишь, точно в тесной клетке. Используется буквально каждый миллиметр, а ради экономии в весе высверливаются отверстия, где только можно.

Для посадки или выхода из машины необходимо снять рулевое колесо, соединенное с рулевой колонкой штыковым затвором. Горе, если такой затвор не защелкнется, или, чего доброго, погнется, или заклинится! Тогда твоя машина — смертельный капкан, что через несколько лет подтвердилось гибелью молодого англичанина Ричарда Симэна.

Мои финансовые претензии на первых порах были довольно скромными — да и чего мог требовать заводской гонщик. Но со мной подписали контракт, и уже одно это переполнило меня чувством полного счастья. Бывший «король горных гонок» Ганс Штук получал от концерна «Ауто-унион» гарантированный годовой гонорар в размере 80 тысяч марок, не считая командировочных и иных надбавок.

Независимо от договорных обязательств перед своей автокомпанией мы, гонщики, могли получать немалые деньги и от фабрикантов запасных частей. Стремясь использовать победы на гонках для рекламирования своих изделий, они заключали с нами особые контракты и выплачивали так называемые стартовые и финишные премии. После затяжных и детальных переговоров устанавливались премии за первое, второе и третье места по шинам, маслу, горючему, тормозным накладкам, передней подвеске, свечам для зажигания и т. д. Кроме того, предусматривались различные премиальные ставки за гонки в горах и на кольцевых трассах.

Стартовые премии этих фирм нередко достигали весьма значительных сумм, позволявших частным гонщикам самостоятельно покрывать все расходы, связанные с участием в гонках.

Впоследствии нацисты запретили эти сделки, обязав фирмы, причастные к автоспорту, перечислять денежные премии на счета автокомпаний, чьи машины занимали лучшие места. Гитлеровцы использовали даже автомобильный спорт в своих пропагандистских целях как в Германии, так и за границей.

Мне, конечно, было не бог весть как приятно разъезжать в зимние месяцы по промышленным городам и выторговывать у фирм рекламные деньги на предстоящий сезон. Пришлось попросить моего брата Гаральда стать моим менеджером.

Он выезжал со мной на все гонки, заботился о жилье и питании, следил за моим гардеробом, короче, был, как говорится, на все руки.

Он вырезал статьи и фотографии из газет и журналов, наклеивал их в альбомы, составил единственный в своем роде архив — почти неисчерпаемый источник при работе над этой книгой. В конце-концов мой брат стал известным человеком на всех международных гоночных трассах. Все необходимые мне атрибуты он доставлял в коричневой картонке прямо к боксу. Здесь были гоночные и тренировочные перчатки, различные очки (от солнца и дождя), «оропакс»[12] и всякие другие мелочи, которые должны быть под рукой. Брат всегда ожидал меня у финиша с горячим чаем, вермутом и зажженной сигаретой. О нем действительно можно было сказать: «Наш пострел везде поспел». Специально для меня он разыскал «индустриального менеджера», некоего Франк-Арнау — владельца посреднического бюро для разного рода знаменитостей. Этот делец оптом и в розницу «продавал» в рекламных целях имена известных художников, наездников, боксеров, велогонщиков, актеров, а заодно и автомобилистов. Он вел переговоры с руководителями отделов рекламы заинтересованных фирм и в зависимости от «рыночной стоимости» своих подопечных классифицировал их по разрядам. Его хорошо знали в мире рекламного бизнеса, ценили за быстрые и решительные действия, приносившие ему баснословные барыши. После долгих переговоров брату удалось уговорить его умерить свой аппетит и довольствоваться не 50-, а только 40-долевыми процентами.

Не удивительно, что довольно скоро мой портрет появился в виде приложения к упаковке какого-то маргарина и в огромных размерах, больше натуральной величины, — на плакате рекламы сигарет.

Не веря глазам своим, я читал:

«Чтобы успокоиться, Манфред фон Браухич перед стартом жует «Энерголь»;

или в каком-то иллюстрированном журнале:

«…он не признает никакого освежающего средства, кроме наших мятных лепешек».