Безжалостная Империя

Глава 9 Сильвер

На следующий день я не иду в школу.

Как только Дерек останавливается перед маминым домом, я выбегаю, и моё сердцебиение почти полностью уничтожает меня.

Мама живёт в центре Лондона, где шумно и движение затруднено. Это её способ оставаться среди людей, даже если они самые надоедливые.

Консьерж, старик с бородой, приветствует меня, и я сглатываю, чтобы заговорить, несмотря на комок в горле.

— М-мама наверху? Ты проверил, как она?

— Миссис Дэвис просил нас не беспокоить её.

Мои колени слабеют. Я чуть не падаю прямо там, как и тогда.

Нет.

Нет, мам. Ты обещала.

Он говорит что-то ещё, но я не слушаю его из-за шума в ушах. Как будто меня отбросили на несколько лет назад. Это та же сцена, то же предчувствие и тот же смертельный страх.

Все это здесь.

Я нажимаю кнопку лифта, но он не опускается.

Я несусь к лестнице и перепрыгиваю через две ступеньки за раз. Мои колени все ещё дрожат, но мне удаётся подняться на десятый этаж. Я задыхаюсь, рубашка моей униформы прилипает к коже, но это наименьшая из моих забот.

В тот момент, когда я оказываюсь перед маминой квартирой, я просто останавливаюсь. Мои конечности замерзают, и это похоже на то, что кто-то наложил на меня заклятие. Я не могу пошевелиться.

О, Боже.

Может быть, мне следовало сказать папочке до того, как он ушёл на работу сегодня утром.

Может быть, мне следовало позвать Дерека подняться со мной.

Я не хочу идти туда одна.

Я.… я боюсь.

Моё сердце громко стучит в груди, и дрожь пробегает по позвоночнику, охватывая меня целиком.

Иди, Сильвер.

Ты должна идти.

Мои пальцы окоченели и похолодели, когда я набираю пароль к её квартире. Звук открывающегося замка эхом отдаётся в тишине зала, как приговор. Я вздрагиваю, даже когда пытаюсь сохранить самообладание.

Моя рука сжимает ремешок сумки, когда я на цыпочках вхожу внутрь. Первое, что я вижу, — это чернота.

Здесь так темно, что я не могу разглядеть собственные руки.

Затем следует запах чего-то гнилого. Что-то вроде мяса и алкоголя.

Рыдание вырывается из моего горла, когда я вбегаю внутрь.

— Мама! Мама!

Я спотыкаюсь о стол, и у меня болит нога. Я бросаю сумку на пол и продолжаю ковылять к её спальне. Я выучила дорогу наизусть и могу добраться до неё даже в темноте.

Мои пальцы дрожат, зависая над выключателем. Что, если я найду её на земле, как в прошлый раз? Что, если я опоздаю? Что, если…

Я нажимаю на кнопку и замираю на месте.

Мама сидит перед своей приставкой, её светлые волосы падают по обе стороны лица и немного останавливаются под шеей, растрёпанные и разбросанные повсюду.

Её кобальтово-голубые глаза налиты кровью и теряются в зеркале. Полоски туши на её щеках, и она держит в руке красную помаду, которая соответствует цвету губ.

В другой руке она сжимает наполовину полный бокал красного вина. Её атласная ночная рубашка помята, а халат неправильно завязан на талии, но это не скрывает модельное тело или её экзотическую красоту, о которой все говорят в средствах массовой информации.

Образцовый политик. Красота может быть умной.

Такая мама в их глазах. Успешная, красивая женщина, которая может вести дебаты в парламенте в течение нескольких дней. Но они не видят ту женщину, которую вижу я. Они не видят её такой, потерянной где-то, где её никто не может найти.

— Мам…

Я медленно подхожу к ней, слеза скатывается по моей щеке.

Её голова поворачивается в мою сторону, как у робота. Несколько секунд она смотрит на меня так, как будто я незнакомка, как будто она видит меня впервые в своей жизни. Затем медленно, слишком медленно её губы растягиваются в тёплой улыбке.

— Куколка, что ты здесь делаешь? Разве ты не должна быть в школе?

— Ты не отвечал на мои звонки со вчерашнего вечера. — Мой голос срывается в конце, когда я крепко обнимаю её за шею. — Почему ты не отвечала?

— У меня сел аккумулятор. Я забыла зарядить его.

Она похлопывает меня по спине.

— Я так волновалась, мам.

Я шмыгаю носом ей в шею, удерживаясь от того, чтобы сказать ей, что я не сомкнула глаз прошлой ночью. Если бы я не знала, что у папы сегодня утром важная встреча, я бы заставила его отвезти меня к ней посреди ночи.

— Я в порядке. — Она отстраняется от меня и хмурится. — Почему ты плачешь, Сильвер? Леди не плачут на глазах у других людей.

— Мама… Позволь мне сказать папе, чтобы он мог помочь тебе…

— Мы говорили уже об этом, — обрывает она меня, её тон становится твёрдым, как будто она участвует в дебатах. — Себастьян больше не имеет никакого отношения к моей жизни. Если ты расскажешь ему что-нибудь обо мне, я буду считать это предательством.

— Но, мам…

— Он уже думает, что я нахожусь не на той стороне вечеринки, на какой он. Он не только решил, что я больше недостаточно хороша для него, но и забрал тебя у меня, моя прекрасная малышка.

— Я здесь, мам. Ты…ты хочешь, чтобы я переехала к тебе?

— Точно нет. Это будет выглядеть так, как будто я прошу о жалости после того, как объявила, что хочу сосредоточиться на своей карьере.

Я бы хотела, чтобы мама перестала думать о СМИ, прессе и своих друзьях, когда она принимает свои решения. Я бы хотела, чтобы она посмотрела в зеркало — действительно посмотрела в зеркало — и основывала эти решения не только на своём отражении, но и на женщине внутри.

Я бы хотела, чтобы она перестала пытаться доказать свою правоту своему покойному отцу, который заставлял её быть перфекционисткой, или моим покойным бабушке и дедушке со стороны папы, которые критиковали её за все. Они хотели, чтобы их блудный сын женился на дочери аристократа, поэтому, когда он женился на маме, они в отместку превратили её жизнь в ад. В их глазах ничто не было достаточно хорошим. Поэтому она выместила это на папе. Это был порочный круг.

Но я научилась перестать желать чего-то, когда дело касается моей мамы. Она будет делать только то, что, по её мнению, хорошо для её имиджа и карьеры.

Вот почему она заставляла меня медленно, но, верно, меняться, чтобы соответствовать этому образу.

— Ладно, о хорошем. — Она показывает мне свою красную помаду. — Этот просто потрясающий. Позволь мне попробовать это на тебе.

— Мама…

— Стой спокойно. — Она ставит свой бокал вина на стойку и красит мне губы, затем смотрит на меня с благоговением. — Посмотри, как ты превращаешься в замечательную молодую леди. Ты моя гордость, Сильвер. Это из-за тебя я выжила в этом гнилом, кишащем людьми мире.

— Тогда, пожалуйста, отвечай на мои звонки в следующий раз.

Я все ещё под кайфом от адреналина, слегка дрожу от мысли, что потеряла её.

— Я так и сделаю. А теперь, о хорошем.

Она улыбается, и это сияние. Именно по этой причине её снобистские друзья завидуют ей — потому что она самая красивая среди них всех. Она та, кто привлекает внимание и получает приглашения на радио и ток-шоу.

— У меня отличный балл по математике.

— Я так горжусь тобой.

Она гладит меня по щеке, и я наклоняюсь к её прикосновению, борясь со слезами, которые вот-вот вырвутся на свободу.

Я бы сделал все, чтобы сохранить это выражение на её лице, поэтому я говорю:

— Я… я обручена с Эйденом Кингом.

— Серьёзно? Сын Джонатана?

Я киваю, и впервые со вчерашнего дня это не кажется самым ужасным решением, которое я когда-либо принимал.

— Посмотри на себя, Куколка, ты так высоко забираешься, когда ты так молода. — Она мечтательно вздыхает. — Ты лучшее, что я получила от этого ублюдка Себастьяна.

Я вздрагиваю. Иногда мне кажется, что мама забывает, что он мой отец и что она не должна проецировать свою ненависть к нему на меня.

На самом деле, они оба это делают, но папа относится к этому более пассивно-агрессивно. Мама слишком прямолинейна.

С момента их развода я чувствую, что каждый год старею на три года. Единственное, что меня волнует, — это сделать маму достаточно счастливой, чтобы её разум не уводил её в другую сторону, и проводить время с папой в попытке уменьшить его одиночество.

Когда всего этого становится слишком много, слишком много, я иду в парк и плачу. В те мрачные моменты я жалею, что они меня родили, или представляю, какой была бы моя жизнь, если бы у меня была полная семья, такие как Ронан или Кимберли.

Каждый раз Коул находил меня в том парке. Как будто он выслеживает меня только для того, чтобы застать меня плачущей.

Он молча сидит рядом со мной, в основном читая книгу, и этого достаточно, чтобы я перестала плакать.

Этого достаточно, чтобы мои слезы превратились в икоту, прежде чем они в конце концов исчезнут.

Я ненавижу, что он способен успокоить меня одним своим присутствием, но я держу рот на замке по этому поводу. Я смирилась с этим, потому что у нас общие секреты. Он знает обо мне то, чего не знает никто другой, и наоборот.

Так что его вчерашнее предательство задело меня сильнее, чем мне хотелось бы признавать. Он разрезал меня и все ещё отказывается сшивать обратно.

Возможно, я причинила ему боль в ответ единственным известным мне способом, но в отличие от того, что я думала, это не делает меня счастливой.

Ни капельки.

Во всяком случае, это давит мне на грудь более тяжёлым грузом.

— Давай, мам. Иди в душ. Ты должна быть сегодня в той радиостудии, помнишь?

И да, у меня на телефоне есть календари обоих родителей. Я так отчаянно хочу быть тем ветерком, который делает их жизнь легче, а не тяжелее.

Она встаёт на нетвёрдых ногах и берет мою руку в свою.

— Помни, Куколка. Мужчин нужно только использовать. Чувства и вся эта глупость были придуманы неудачливыми людьми. Твоя ценность — это то, что ты предлагаете миру, — твоя красота, твой интеллект и твоя конкурентоспособность. Ни один мужчина не должен красть их у тебя. — Она кладёт руку мне на сердце. — Запомни это. — Мама постукивает меня по виску. — И ты выиграешь, используя это.

Потом она идёт в душ. Я жду, пока она сядет в свою машину, прежде чем уехать.

Я собираюсь послушать её радиопередачу, чтобы убедиться, что у неё все хорошо.

Хотя я не сомневаюсь, что она справится. Мама — богиня за стенами своей квартиры. Она никому не позволяет видеть её слабости. Она никогда не волнуется, даже во время развода, когда репортёры не оставляли нас в покое. В то время папочка выглядел измученным и немного грустным, но она надела свою лучшую дизайнерскую одежду и макияж, ответила на все вопросы и сказала им, что их решение было принято по обоюдному согласию, сразу после того, как она закончила скандал с папочкой.

— Куда едем, мисс Куинс? — Спрашивает Дерек с водительского сиденья. Мне его жалко. Он не только должен придерживаться папиного колеблющегося расписания, но и возить меня повсюду, когда я захочу.

Я подумываю о том, чтобы пропустить сегодняшний день. У меня в голове каша, и мне не помешало бы поспать десять часов.

Но это означало бы сбежать, а я этого не делаю.

Я из тех, кто бежит прямо в центр опасности, вместо того чтобы уклоняться от неё. Если рано или поздно меня убьют, я найду решение или умру, пытаясь.

Это того стоило бы.

— В школу. — Говорю я Дереку, просматривая свой телефон.

Моя лента в Instagram полна друзей папы по кампании. Там есть фотография, на которой он и дядя Джонатан участвуют во вчерашнем открытии детского центра. Должно быть, именно оттуда они и пришли.

На официальной странице LBC в Instagram есть фотография мамы в качестве гостя сегодняшнего политического разговора. Она выглядит такой лучезарной на этом снимке, за её улыбку можно умереть.

Я загружаю селфи, которое я сделал с ней перед тем, как она вышла, где мы улыбаемся в камеру, и подписываю его: «Горжусь тобой, моя героиня. #голосоватьзаженщин #женщинызаженщин #Суперженщина #политическийразговорСинтииДэвис»

Я планирую ещё один пост на потом. Это фотография, которую я сделал вчера, когда помогала папе надевать галстук.

В описании я пишу: «Ваш покорный слуга признан лучшим отцом в мире. #Гордая дочь #СебастьянКуинсбалодаритзапобеду #Вперёд»

Всякий раз, когда я публикую фотографию с одним из них, я чувствую себя виноватой, если не выкладываю следом фотографию другого.

Люди говорят, что со временем к этому привыкаешь — двойные каникулы, двойные ужины, двойные празднования дней рождения, — но это не так. Не совсем.

Особенно когда один из родителей одинок, а другой в депрессии.

Я прокручиваю дальше и нахожу фотографию Эйдена, загруженную около часа ночи. Это черно-белый снимок его шахматной доски.

Подпись гласит: «Война началась. Нэш?»

Коул не пользуется Instagram или какими-либо другими социальными сетями. Все его фотографии можно найти только в аккаунтах Instagram Эйдена, Ксандера и особенно Ронана.

Означает ли сообщение Эйдена, что Коул нанёс ему визит прошлой ночью? Я отбрасываю эту мысль, прежде чем позволяю своему сердцу погрузиться в неё.

Он бы этого не сделал. Это означало бы, что ему не все равно, а ему плевать. Или, скорее, он сделает это, но только если это часть его больной игры.

Я перечитала его вчерашнее сообщение, и стеснение в груди, которое я почувствовала, когда впервые увидела его, снова поглотило меня.

Я ненавижу его.

Мы приезжаем в школу, и я благодарю Дерека, а затем даю ему запасную бутылку сока на выходе.

— Желаю тебе чудесного дня.

Как только я выхожу из машины, я поднимаю подбородок, расправляю плечи и иду, задрав нос практически к небу. Я игнорирую тех, кто говорит мне доброе утро, и притворяюсь, что этого мира не существует.

Если я поговорю с ними, они начнут думать, что могут быть моими друзьями. Никто не может. Это означало бы, что они подберутся достаточно близко, чтобы прочитать меня насквозь, а я этого не допущу.

Мой телефон вибрирует от сообщения. Я беру его, когда иду в комнату с пианино. Через несколько дней у меня конкурс, и мне нужно усовершенствовать свою «Лунную сонату». Я уже взяла отгул с утренних занятий, чтобы сосредоточиться на этом.

Там будут оба моих родителя, и мне нужно сделать это хорошо. Нет, мне нужно победить.

В тот момент, когда мой взгляд падает на текст, я останавливаюсь как вкопанная.

Неизвестный номер: Твои губы выглядели красиво, накрашенные красным. Почему вы их стёрла?

Я сглатываю, медленно осматривая вход в школу, пытаясь увидеть, наблюдает ли кто-нибудь за мной или преследует меня.

После того, как я сфотографировалась с мамой, и она ушла, я стёрла помаду в её гостиной. Это значит, что кто-то увидел пост в Instagram и теперь видит меня в школе.

Мои лопатки сводит вместе, и меня охватывает дурное предчувствие.

Ускорив шаг, я на дрожащих ногах направляюсь в комнату с пианино. Я кладу сумку на стул, сажусь перед пианино, делаю глубокий вдох и позволяю своим пальцам двигаться по клавишам.

Дрожь стихает с каждой нотой.

Это почти как оказаться в другом мире, но не совсем. Когда ноты вытекают из пианино и растворяются в воздухе, я нахожусь в безмятежном мире, где солнце светит каждый день, а не как единорог, раз в жизни. В этом мире мои родители вместе, у мамы нет мрачных мыслей, папа не так занят, Хелен не так грустна и…

Тёмно-зелёные глаза врываются в мой образ, и я хочу прогнать его, но он не уходит.

Что-то изящное обвивается вокруг моей шеи. Мои пальцы пропускают ноту, и соната прерывается шумным звуком.

Я поднимаю голову, чтобы меня поприветствовали эти зелёные глаза с моего изображения. Неужели мне каким-то образом удалось вызвать его к жизни?

Не будь идиоткой.

Затем я замечаю ожерелье, которое он защёлкнул у меня на шее. Оно изящное из полноценного серебра и имеет маленькую подвеску в виде бабочки, крылья которой завёрнуты в символ бесконечности.

Вау. Это так красиво.

Это совсем не похоже на дорогие ожерелья, которые мама дарит мне, и которые я ношу только когда гуляю с ней.

Я оглядываюсь на Коула и вижу, что он опирается на пианино, скрестив ноги в лодыжках, и его пальцы бегают по черным клавишам, не нажимая на них.

Но все его внимание приковано ко мне. Я улучаю момент, чтобы увидеть его, мальчика, проклятие, сына Хелен, который не заслуживает этого.

Его волосы взъерошены. Иногда я задаюсь вопросом, не утруждает ли он себя расчёсыванием волос после душа. Его телосложение начало выпирать из формы Младшей Королевской Элиты. Даже впадина на его шее стала мускулистой. Плечи расширились, ноги удлинились, и в мгновение ока он стал намного выше меня.

Он так отличается от мальчика, который сидел рядом со мной в тот день в парке. Мальчика, который видел, как я плакала, и собирался уйти, пока я не заставила его остаться.

Однако одно не изменилось. Его глаза.

Они все ещё такие же твёрдые, как и тогда. Другие могли бы найти их завораживающими, но я часто находила их немного призрачными, немного таинственными и немного пугающими.

Коул, возможно, лучше всех умеет скрывать свои выражения и чувства, но он не может скрыть то, что я вижу в этих тёмно-зелёных глазах. У них есть свой собственный язык, но прямо сейчас я не могу понять, что они говорят.

Мои пальцы дрожат, совсем немного, прежде чем я снимаю их с ожерелья и говорю более тихим голосом, чем хотелось бы.

— Для чего это?

— Наше новое начало.

— Наше новое начало?

— Да. Себастьян ничего не сказал?

Папочка действительно упоминал, что расскажет мне кое-что сегодня за ужином, но я думала, что это касается его предстоящих планов на поездку.

— Что он должен был сказать?

И почему Коул знает об этом, а я нет?

Он молчит, как будто испытывает мои нервы. Вычеркни это. Он абсолютно точно это делает.

Затем он улыбается. Его улыбка ослепляет. Он не часто это делает, но, когда всё же улыбается, всё, что я могу сделать, это остановиться и посмотреть.

— Поздравляю с помолвкой с Эйденом.

Моё сердце падает, и мне требуется все силы, чтобы не заплакать. Он поздравляет меня? Не то чтобы я ожидала, что он скажет мне не доводить дело до конца после этого сообщения, но я думала, что он, по крайней мере, расстроится из-за этого.

Он поздравляет меня. Серьёзно?

— Лишение девственности и помолвка — все в один день, — продолжает он тем спокойным, приводящим в бешенство тоном. — Ты работаешь быстро, прямо как твоя мама”.

— Не смей упоминать мою маму, — повышаю я голос. — Ты не имеешь права говорить о ней.

— Почему, Бабочка? Боишься, что станешь такой же, как она? — Он наклоняется так, что нас разделяет лишь лёгкое дыхание. — Вот проверка реальности: с кем-то вроде Эйдена ты закончишь хуже, чем твоя мать; ты закончишь, как его мать. Тебя найдут мёртвой после долгих часов страданий в глуши.

Я поднимаю кулак и бью его в грудь, мои глаза щиплет.

— Пошёл ты, Коул.

Я собираюсь снять ожерелье и вернуть его, но он говорит.

— Если ты снимешь это, я заберу его, так как ты отказываешься.

Поджав губы, я опускаю руку. Почему он знает, на какие кнопки нужно нажимать? Нет ничего, что я ненавижу больше, чем проигрывать, даже не начав.

— Уходи, — отмахиваюсь я от него. — Я не хочу снова видеть твоё лицо.

— Это было бы трудно, учитывая семейные узы и все такое.

— Что?

— Мама и Себастьян встречаются.

О, Боже.

Если бы моя челюсть могла упасть на пол, это произошло бы прямо сейчас.

Мой план годичной давности сработал. Часть меня взволнована тем, что у Хелен и папы есть второй шанс, но другая часть, та, которая смотрит в эти бездушные зелёные глаза, заставляет меня остановиться.

Коул — сын Хелен.

Если так пойдёт дальше, он будет…

Нет, нет. Я не позволю своему мозгу озвучить эту мысль.

— Ты знаешь, что это значит, Бабочка?

Я отчаянно качаю головой, не желая думать об этом.

Он кладёт обе ладони мне на щёки, пока его губы не оказываются в дюйме от моих, а затем, просто так, он касается ими моего рта один раз, прежде чем потребовать этого поцелуя.

Это совсем не похоже на то, что было год назад. Это не просто массаж языков и невинные поглаживания. На этот раз он пожирает меня, наши зубы стучат друг о друга, пока он агрессивно целует меня.

Его пальцы впиваются в мою кожу, когда он наклоняет мою голову вверх и погружает свой язык внутрь, кружа им напротив моего. Как будто ему все мало.

Я не могу насытиться.

В моей голове звучит голос, говорящий мне, что я должна прекратить это, но я слишком опьянена его вкусом, тем, как он хватает меня и съедает заживо, чтобы слушать этот голос.

Когда он отстраняется, он кусает мою нижнюю губу, заставляя меня вздрогнуть. Затем он шепчет возле моей челюсти.

— Я буду хорошо заботиться о тебе, сестрёнка.

Его слова выводят меня из ступора, но я все ещё слишком оцепенела. Я даже не могу поднять руки, чтобы ударить его.

— Не тратьте своё время на тренировки. — Он делает громкую заметку, нажимая несколько клавиш одновременно. — Я выиграю соревнование.

Затем он поворачивается и уходит.

— Я ненавижу тебя!

Я кричу ему в спину, а он просто машет двумя пальцами, не оборачиваясь.

Моё дыхание учащается и прерывается в безумии ещё долго после того, как он ушёл. Я не могу успокоиться. Я продолжаю облизывать свои распухшие губы, даже не осознавая этого.

Я собираюсь причинить ему такую же боль, какую он причинил мне. Я собираюсь погубить его.

Я достаю свой телефон и набираю папу. Он берет трубку после двух гудков. Он может быть занят, но никогда не бывает слишком занят для меня. Кроме того, он знает, что я не позвоню ему, если это не срочно.

— Всё в порядке, принцесса?

— Нет, папочка, — я делаю свой голос слегка испуганным, слегка дрожащим, чему научилась у мамы. — Я только что кое-что увидела и не уверена, стоит ли мне рассказывать”.

— Это я, принцесса. — Появляется его заботливый, но твёрдый тон. — Ты можешь рассказать мне все, что угодно.

— Но это может навлечь на кого-то неприятности.

— Если они сами навлекли на себя неприятности, они этого заслуживают. Закон не защищает глупых.

— Это наша медсестра, мисс Голдман.

— А что с ней?

— Я проходила мимо сегодня утром и услышала, как она издаёт странные звуки. Я думала, она ранена, но когда я заглянула внутрь, я увидел её…

Я делаю драматическую паузу.

— Что ты видела?

— Мне так неловко рассказывать, папочка.

— Ты никогда не должна стесняться говорить правду.

— Она обхватила ртом пенис парня, — выпаливаю я.

— О, принцесса. Не волнуйся. Я позабочусь об этом.

— Мне сказать директору? Я не видела лица мальчика.

— Нет. Я поговорю с ним. Когда ты завтра пойдёшь в школу, эта медсестра станет историей.

— Спасибо тебе, папочка. Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, принцесса. Увидимся позже. У меня есть для тебя новости.

— Не могу дождаться.

Я выдавливаю вымученную улыбку и вешаю трубку.

Один убран с дороги.

Ей вообще не следовало прикасаться к несовершеннолетнему ребёнку. Этот подонок — педофил, и я делаю обществу одолжение, используя папину власть.

Коул думает, что может победить во всем, но он не знает, какими маленькими способами я всегда буду побеждать его.

Мои пальцы пробегают по ожерелью.

Если он хочет войны, то война — это то, что он получит.