Библиотека литературы Древней Руси. Том 7 (Вторая половина XV века)

ОРИГИНАЛ

Въ лета 6923 <...>. Того же лета, июня въ 7, въ 4 час дни, тма бысть по всей земли, и солнце померче, якоже в распятии Христове, и звезды явишася, и заря явися утренея и вечернея. И паки по едином часе Господь Богь дасть прощение всеми миру.[863] <...>

Въ лета 6926 <...>. Того же лета, месяца июля 12, изволением великого Спаса и пречистыя его Матери и святого чюдотворца Леонтия, епискупа Ростовского,[864] понуди господинъ Фотей митрополит Киевский и всея Руси и князь велики Василей Дмитриевичь епискупом быти граду Ростову и Ярославлю Дионисиа. Ему же своего ради смирения не хотевши, многи слезы пролиявшу, изначала бо желаше пустынное житие и труды, еже по Бозе. Они же поставиша его нужею,[865] и исполнися на немъ Божественное слово: «Ни хотящему, ни текущему, егоже постави пастыря стаду своему, еже стежа честною си кровию...» <...>

Въ лета 6945. Посла князь велики Василей Васильевичь дву князей Дмитриевъ Юрьевичевъ и прочих князей, с ними же многое множество безчисленных полковъ на реку Белеву, на царя Махмета. Сущу тому в мале, от некоего царя выбегшу изъ Орды. И постави себе городъ на реце на Белеве, от хврастия себе исплет, и снегом посыпа, и водою поли, и смерзеся крепко. И хоте ту зимовати. Князь же велики здума з братьею, хотя его изженути из своея земля. Яко приидоша на нь рустии князи, онъ же убояся князей рускихъ, поча мира просити и дети своя давати въ закладе, яко ни чинити ему ничтоже земли Руской пакости. Князи же рустии, видевше своихъ вой множество, а сих худо и недостаточество, и разгордешася, поидоша на нихъ. И бе некто Григорей Протасьевъ сотвори крамолу, хотяше бо лестию промежь их миръ сотворитй, князи же рустии емше сему веру. Бе бо сей лестець прия Махмету царю, и не веляше им битися, мнящи мира. А сей въ то время Григорей Протасьевъ и посла ко царю, веля им в то время приити на руския полки своими, а рускимъ княземъ обещася стати заодинъ.

Царь же Махметъ собрався совоим худымъ воемъ, поиде противу князей руских, и князи, превозношение въ сердци их имущих, поидоша противу ихъ, кличюще, яко жрети хотяще. И гордости ради и множества грех, отпусти Богъ на насъ худое оно малое безбожных воинство, одолеша тмочисленыхъ полкомъ нашимъ, яко неправедне ходящим и прежде своихъ губящим.[866] А Протасий онъ, бояринъ, ста съ татары на рустии вои, а слово свое измени. И многое множество избиено бысть руских вой, яко единому агаренину десяти или выше того одолети по реченному яко: «Языкъ, погубль советъ есть, и не есть въ нихъ мудрости. Не смыслиша разумети сия вся, да приимутъ грядущее. Тако пожежнетъ единъ тысящу, а два двигнета тму, аще не бы Богъ отдалъ и Господь предалъ». И сице надъ сими сотворися, сии бо смиряяся, мира прося, а си превознесошася и погибоша. Тогда убиша князей множество и бояръ, а князи отбегоша въ мале дружине.

Того же лета. Отъ Жития Сергиева чюдо о Белеве.[867]

Ниже се молчаниемъ святаго чюдо Сергиа да покрыется. Бысть убо, Богу попущающу грех ради наших, овогда гладомъ казня нас, иногда нахожениемъ иноплеменных. Яко хощемъ ваший любви чюдную повесть прострети, паче же и умиления достойну. Случися убо, яко же преже рехом, нахожение безбожных татаръ и самому царю ординскому, именемъ Махметю, притти. И шедшимъ противу княземъ, и воеводамъ, и множества воинъства христьянскаго, и бысть сражение велие, и побежене быша безбожнии, и мнози от нихъ избьени падоша. Царю же съ воиноствомъ своимъ пристрашну бывшу, и вельми смиряющимся имъ, еже толико живых оставити ихъ, неции же от хрестьянства смиритися съ ними не восхотеша, рекше, восхитити множеством богатства. Сего ради падоша вторымъ сражениемъ непокорства нашего: все воиньство хрестьянское погаными побежено бысть смирения ихъ ради. Богу показуя насъ и теми туждими милости его и прочее, да познаемъ, коль велико есть смирение: и неверныя, немощны суще, о нем укрепитися. И на предлежащее да возвратимся.

Понеже гоняще погании хрестьянское воинство, попущением Божиимъ многи избиваху, овых руками яша, въ нихже некоего воина ухватиша от полаты великодръжавнаго, любимаго от него, Ивана именемъ. И сего отлучиша, гоняще, и достигше, претяще напрасно убити его. Сему же юнну сущу и цветущаго ему живота отчаявшуся, вдасть ему Богъ благый помыслъ, во еже призвати на помощь скораго святаго Сергия ко избавлению его. И толико въ мысли своей помяну святаго, абие конь его на бежание скоро простреся, яко криле вдасться ему, от поганых. И тако достигъ воеводы своего, въ радости мнозе, исповедуя всем великая чюдеса, како избави его Господь от смерти горкиа молитвами святаго Сергия. И тако ему грядущу въ путь свой с воинствующими своими ему, веселяся и обещеваяся приити во обитель святаго, и поклонитися къ мощемъ его, и благодарения воздати, и братию учредити. И по мале времяни пременися помысль его, еже имъ потом самъ поведа, глаголя: «Что сотворю, мало имения здержу? Аще учредити ми толика множества братства, пол имениа не остает ми на потребу». И сиа ему помышляющу, внезапу подчеся конь его подъ нимъ и паде напрасно, яко из рукъ его и броздамъ истрогнутися, и тако ему самому съ коня спаднути. И нападе на ня страхъ велии, яко вси оставиша его, страха ради сверепыхъ татаръ. Сему же трепещущу и конь свой управляющу от великого страха, и въ той часъ обретошася погании невидимо откуду, и яша его, воина, и совлекше еже на немъ блистающая оружия, и на убийство его устремишася. Той же увы, и всячески живота своего отчаявся, ничтоже надежно имея ко избавлению, укаряше себе о раскаянии обета еже ко святому. И срамляшеся убо призвати святаго Сергия на помощь, сице глаголя: «Въ правду, окаянный, азъ умираю, не сохранивъ обета, еже к тебе, святый Сергий. Аще не прогневаешися, святе, въ конець и умилосердишися на мое недостоиньство, сугубо и преславно покажеши своя чюдеса. Уже бо паки не могу солгати, се бо безответенъ есмь, и студа исполнихся, и своеа доброцветущиа юности разлучаюся зле». И тако ему горько рыданиемъ плачющуся, и се они, зверовиднии, во овчю кротость преложишася, яко изумлени оставиша его, ничтоже ранъ возложиша на нь, ни ризъ совлекше, многоценных суща. Сей же воинъ, виде себе сохранена помощью Божиею и молитвами святого, абие на беание себе вдасть. Аще от онехъ поганыхъ среташе его, но молитвами святаго покрываемъ бе и къ своему доправленъ здравъ.

И тако скоро притече во обитель святаго, бояся, да не тая же постражеть, исповедая всемъ великая Божия чюдеса, и скорее заступление, и милость славнаго въ чюдесехъ Сергия, бывшее на немъ милосердие, яко чадолюбива отца. И в радости мнозе святаго братию учредивъ, милостыню вдавъ, облобыза раку святаго, отиде въ домъ свой, славя Бога и угодника его святаго великаго въ чюдесех Сергиа.

Въ лета 6946. <...> Того же лета, месяца августа 15 день, поиде Сидор в Римъ на осмый собор, похоронивъ княгиню Еупраксею.[868] <...>.

Въ лета 6953. <...> Того же лета бысть знамение въ граде Москве: въста буря велия и сломи крестъ съ соборныя церкви каменыя святыя Богородица честнаго ея Рожества, идеже приделъ имать святый Лазарь.[869] <...>.

Въ лето 6961. <...> Того же лета посла великий князь Стефана Бородатаго в Новгород съ смертным зелием уморити князя Дмитрея. Онъ же приеха в Новгородъ къ боярину княжо Дмитрееву Ивану Нотову, поведа ему речь великого князя. Онъ же обещася, — якоже глаголеть Давыдъ: «Яды хлебъ мой възвеличи на мя лесть»,[870] — призва повара на сей советъ. Бысть же князю Дмитрею по обычью въсхоте ясти о полудни и повеле себе едино куря доспети. Они же оканнии смертнымъ зелиемъ доспеша его и принесоша его предъ князь и яде не ведый мысли ихъ, не случи же ся никому дати его. Ту же разболеся, и лежа 12 дней преставися, и положенъ бысть въ церкви святаго мученика Егория[871] въ Новегороде.

Того же лета прииде царь Турский къ Царюграду, и поможе Мустофа Амуратовичю, и взя Царьградъ прелестию. Посла к намеснику цареву, рече: «Сътвори ми се, яко възму Царьградъ. Аще ли възму тъй, поиму дщерь твою жену, и будеши отець мне и вторый въ царьстве моемъ». Онъ же повеле приступати ему отъ лимени, идеже стена трухава. И бивъ пушками, взя Царьградъ, и церкви святыя разори, въ Софеи великой мизгитъ учини, а людей множество посече, и иныя истопоша въ мори, а самъ седе въ немъ. А намесника того повеле въ котле варити и злой смерти предаде его, рече ему: «Какъ ты мне хочешь веренъ быти, а какъ сътвори надъ преднимъ своимъ государемъ?»[872] <...>

Въ лето 6966. <...> Тое же зимы архиепискупъ Ростовской Феодосей[873] въ Ростове повеле мясо ясти в навечерии Богоявления, еже прилучися в суботу, митрополитъ же Иона въсхоте санъ сняти съ него. Княгиня же великая отпечаловала его у митрополита, а взя у него село Петровское отъ печалованиа. Тое же зимы, месяца февраля 15, родися сынъ великому князю Ивану Васильевичу и нареченъ бысть именемъ Иванъ. Того же лета преставися епискупъ Еуфимей Новагорода Великаго. Того же лета князь великий Василей Василиевичь рать свою послалъ на Вятку, а воевода у них князь Иванъ Васильевичь Горбатой да князь Иванъ Ряполовъской. И не успеша ничтоже: у вятчанъ посулы поимали да им норовили, и ни Вятьки и не взяли, и възвратишася. Того же лета създана бысть церкви камена Москве Введение святыя Богородицы на Симоновскомъ дворе въ городе.[874]

Въ лето 6967. <...> Того же лета бысть Благовещение на Пасху. Писано въ Пасхалии: Братиа, зде страхъ, зде беда велика, зде скорбь немала! Якоже въ распятии Христове, сий кругъ солнцу бысть 23, луны 13. Сие лето на конци явися, въ ньже чаемъ всемирное пришествие Христово. О Владыко, умножишася безакония наша на земли! Пощади нас, Владыко, исполни бо и землю славы твоея, пощади васъ! «Благословенъ грядый въ имя Господне!»[875] Блюдите убо, братиа, известно разумейте, кто хощетъ быти въ то время, бежи неверия, при насъ измаилы. «Господь бо не хощеть смерти грешникомъ, но ожидая покаяния». Рече Господь: «Не весте дни и часа, въ ньже Сынъ человеческий приидеть». И тогоже лета не бысть ничтоже. <...>

Въ лето 6968. Тое же зимы ездилъ князь великий Василей Васильевичь въ свою отчину въ Новгородъ Великий, а съ нимъ сынове его, князь Юрьи да князь Андрей. Ноугородцы же удариша въ вечье и събрашася къ Святей Софеи: свечашася все великого князя убити и сь его детьми. Ста же противу ихъ владыка Иона, река сице: «О безумнии людие! Аще вы великого князя убиете, что вы приобрящете? Но убо большую язву Новугороду доспеете, сынъ бо его большей князь Иванъ се послышить ваше злотворение, а се часа того рать испросивши у царя, и поидетъ на вы, и вывоюеть землю вашу всю». Они же оканнии възвратишася отъ злыя мысли своея. Тогда же Федора Басенка хотели убити шильники.[876] Езди же тогда князь Юрьи во Псковъ, тое же зимы и приехаша. <...>.

Въ лето 6969. <...> Того же лета поставлена бысть церкъви на Москве камена святый Иоанъ Предтеча,[877] иже приделъ имат святаго отца Варлама Новугородцькаго, великим княземъ Васильем Васильевчем. Варлама же оттоле поча празновати на Мосъкве, въспоминая чюдо, еже сътвори над Тумгенем,[878] иже его из мертвых въскресилъ, егда былъ князь великий въ Новегороде. <...>.

О проявлении мощемъ чюдотворцовъ ярославскихъ. Въ лето 6971. Въ граде Ярославле, въ манастыре святаго Спаса лежаху три князи: князь великий Федоръ Ростиславичь Смоленьский и Ярославский, да сын его Констянтинъ, да внукъ его Давыдъ,[879] въ церкви святого Спаса наверхъ земли. Самъ же князь великий Федоръ великъ человекъ ростом былъ, и те у него, Констянтинъ да Давыдъ, подъ пазухами лежали, занеже менши его ростомъ, лежаху же въ одномъ гробе. Свещаху же ся игуменъ и все священницы съборных церквей въ Ярославли, да сшедшеся положити и ихъ съ честию въ землю, туто же въ церкви, на томъ же месте. И старейшине града възвестиша о томъ, князю Александру Ярославскому, онъ же повеле тако сему быти, и гробницу хотяше устроити каменну, и покровом драгимъ окрыти его, и свещи поставити. И егда сшедшеся священницы, и иноки, и мирстии, и князь Александръ, правнукъ их, и егда въсприаша мощи их, тогьда Богъ простилъ первое Богоридцкаго попа и сына его у гроба ихъ, воду свещали с мощей ихъ, от тое воды простило две жены слепы. И оттоле начаша дивитися, и возвестиша всемъ, и начаша звонити, и поидоша вси народи с честию покланяющеся, и целоваху мощи ихъ. И оттоле положиша ихъ на землю, но въ томъ же гробе, на поклонение и лобзание мощей их и на исцеление недужным. И възвестиша епископу Трифону Ростовскому, иже въ его епискупии тъй градъ. Той же невериемъ обдержимъ, не имяше веры, мняше вълшевство быти. Месяца апреля 3 день, Богъ простилъ у их у гроба бесна человека, да слепа, боляща очима, и прозре. Того же месяца 20, гроба чюдотворець Богъ простил отроковицу единемь оком слепу, да мужа съ женою беснуемыхъ. Месяца мая 10 день, Богъ простилъ у гроба святыхъ чюдотворець жену слепу да отрока, болящаго немощию телесною. Месяца июня 25, исцеле у гроба святыхъ чюдотворець четыре жены: три слепы прозрели, а четвертую обеснуема, грызла плоть свою и людей ела. <...>

Въ лето 6973. Сентября 13 остави митрополитъ Феодосей митрополию, месяца сентеврия 14. Тое же осени, ноября 11, поставиша митрополитом на Москве суздальского епискупа Филиппа, собравъ епискупы. А Феодосей того ради оставилъ, занеже восхоте поповъ и дияконовъ нужею навести на Божий путь. Нача въ всякую неделю ззывати и учити по святымъ правилом. И вдовцомъ, и дияконом и попом, повеле стричися, а иже у кого наложници будяху, тех мучаше безъ милости, и священьство снимая съ нихъ, и продаваше[880] ихъ. А церквей много наставлено, а попы не хотяше делати рукоделиа, но всякой въ попы, темъ ся и кормяху, и въследоваху плотским похотем, зане бо не Богу служити изволиша, но льготу телу своему. И встужиша людие, многи бо церкви без поповъ, и начаша его проклинати, онъ же, слышавъ се, разболеся того ради. Оздравъ бысть, и сниде въ келию к Михаилову Чюду въ манастырь, и приа разслабленаго старца въ келию, нача служити ему и омывати струпы его.

Въ лето 6975. Месяца апреля 25 3 часъ нощи, преставися великая княгини Мария великого князя Ивана Васильевича от смертнаго зелия. Занеже познаху по тому: покровъ на ней положиша, ино много свисло его, потом же то тело розошлося, ино тотъ покровъ много и не досталъ на тело. И положена бысть въ церкви святаго Възнесения на Москве. Тогда же въсполеся князь великий на Олексееву жену на Полуектова, на Наталию, иже посылала поясъ з Боровлевою женою с подьячего казенного къ бабе. Тогды же и на Олексея всполеся и много, летъ шесть не был у него на очех, едва пожалова его.[881]

Того же лета епископъ ростовский Трифон, слышавъ чюдеса исцелениа въ граде Ярославле от гроба новоявленныхъ святых чюдотворець великаго князя Федора Ростиславича Смоленьскаго и Ярославскаго и Костянтина и Давида, и не верова чюдесем ихъ. И посла Костянтина протопопа ростовскаго, иже бе честенъ мужь. Всегда по вся лета посылаше по него князь великий, призывая на Москву на зборъ кликати, занеже бо голосистъ был и речистъ, и грамоте горазднъ, и рожаистъ, того ради възвысися умомъ и бяше гордъ. Посла же его въ Ярославль, да шедъ посмотрить мощей чюдотворцевых и видитъ исцелениа отъ нихъ, и оправде ли будеть, зане бо и той протопопъ не вероваша.

Той же протопопъ приеха въ Ярославль, въ манастырь святаго Спаса, и посла к игумену, рекъ: «Отъ владыки ростовскаго приехавъ». И игуменъ повеле к себе внити въ келию. Костянтинъ же протопопъ разгордеся, рекъ: «Почто не выиде противу мене? Не веси ли, въздавый мне честь, послу владычню, владыце честь въздаеть? На мне чти не сотвори, на моемъ осподаре чести не сотвори на владцые. Азъ бо се государю скажу, а к нему въ келию не иду, а на няже посланъ есми, то и сътворю». И посла къ нему, рекъ: «Посланъ есми дозрети у васъ чюдотворець, како будут: въ теле ли лежать, како исцеления многа сътворяють, не неприязнество ли действует на прелыцение человекомъ». Повеле церковь отмъкнути: «Азъ дозрю их». Игуменъ же посла понамаря, и понамарь, шедъ отмкнулъ церковь. Вниде Костянтинъ протопопъ в церковь въ Спасъ святый, и въпраша о чюдотворцехъ, идеже лежать, и показа ему, онъ же прииде, открывъ святыхъ чюдотворець, и Федоръ бяше великий князь въ черницех и въ скиме лежаше. Тогда, пришедъ, протопоп Костянтинъ, яряяся на игумена, мня, симъ чюдотворением игуменъ многа богатества приобрете, еже приношаху гражане на молебны, къ раце их приходяще. Тогда порва плети у скимы и хотяше, ихъ обнаживъ, смотрити, тогда напрасно сила Божия и святых чюдотворец верже его на землю, и бяше немъ, и омертве плоть его. И приат ужасъ вся ту сущая съ нимъ. И сказаша игумену вся бывшая, и притече игумен, начаша молебенъ пети о немъ и воду свящати и кропити его. Едва по многихъ часехъ оживе плоть его, бяше языкомъ немъ, и рукама и ногама раслаблен, плоть его терзаяся.[882]

И нача каятися съ слезами, поношая себе и оканна именуя, перваго пути погрешивша, рекшаго пророком: «Да не искусиши Господа Бога твоего ни въ коемъ же деле блазе».[883] Искусивыи Господа Дафанъ и Авиронъ,[884] ни ереи суще, ни причетницы, въсхотеша въ святилищи Богу служити и начаша кадити, — и живых земля пожре. Тако же и Озан[885] прикоснуся х киоту тельцемъ, раною страшною уязвенъ, усше рука его. Тако же и Гиезий[886] и нача милостыню красти, еже Елисей давати заповеда нищимъ, прокажения въсприят. И съй же тако же въсприа Костянтинъ. И много время пребывающу ему у чюдотворець раки, послаша въ Ростовъ, сказаша вся бывшая. Слышавъ же се архиепискупъ Трифанъ, здрогновъ всемъ теломъ, и бяше разслабленъ. И остави архиепискупьство, и сниде въ келию, нача плакатися и молитися святымъ чюдотворцомъ, и повеле себя вести въ Ярославль, въ манастырь святаго Спаса, идеже святии чюдотворцы лежать, и ту пребысть плачася и до смерти своея. <...>[887]

Въ лето 6977. <...> Того же лета татарове казаньские пограбиша гостей русскихъ...[888]

Въ лето 6978. <...> Тое же зимы, декабря 21, исцелеу гроба святаго Петра на память его отроковица шти летъ, слепа прозре. Тое же зимы исцеле у гроба святаго Петра митрополита человек некий изъ Рязани, странной, име руку прикорчену и к ребрамъ прирослу. И въ время обедни исцеле, и бысть простреся рука его, яко и другая.

<...> Тое же осени, августа 1, в час 2 дни, загореся градъ Москва и погоре весь, едини три дворы осташася. Тое же осени, на третий день по пожаре паде церковь Петр святый,[889] иже у Пречистые приделъ, бе бо изгорела от пожара...

Въ лето 6979. <...> Того же лета Тороканъ купець[890] заложи себе полаты кирпичны въ граде Москве у градной стены у Фроловскихъ ворот; единого лета и сведе.

Того же лета непокаряющимся новугородцом великому князю и в воли его быти не хотящим, но отай великого князя послашася х королю, и грамоты докончальныя даша на себе, да и владыку хотяху въ Киеве ставити, и князя Михаила Оленкова себе взяша. То же слышавъ князь великий посла к ним въ Новъгородъ, обличая мысли их. Тако же и митрополитъ посла своего посла, възлагая на нихъ отлучение и неблагословение, того ради, что хотять владыку ставити на Киеве, нарицая митрополита киевъского латынянина, веру латыньскую держаща. Они же того не послушаша. Князь же великий, не хотя своей отчины Новагорода перепустити королю, совокупивъ силу велику, первие посла воеводъ своих со множествомъ вой на Новгородъ, князя Данила Холмского да Федора Давыдовича. Таже нимало не помедливъ, и самъ поиде месяца июня, а съ нимъ братиа его, князь Юрий, да князь Андрей, да князь Борисъ, да князь Михайло Верейский, да царевичь Каисымовъ сынъ съ татары. Да испроси матери своей, у великие княгини, дьяка Степана Бородатого, умеюща говорити по летописцомъ русскимъ:[891] «Егда, — рече, — придут, и онъ въспоминаеть ему говорити противу их измены давные, кое изменяли великим княземъ въ давныя времена, отцемъ его, и дедомъ, и прадедомъ».

Воеводы же, вшедъ в землю Ноугородцькую, начаша волости новугородцкие воевати. То же слышавше новугородцы, събравшеся, в насадех по озеру Ильмеру приидоша же подъ Русу. Ту же бысть бой воеводам великого князя съ новугородцы, и поможе Богъ воеводамъ великого князя, и убиша ихъ яко до четырехъ тысящь, а иныхъ руками живых яша, а иные, язвы на телесехъ приемше, отбегоша, а иные въ Русе истопоша. Воеводы же великаго князя Русу пожгоша, а сущие в ней все разграбиша, поидоша воюючи къ реце къ Шелоне, и пришедъ сташа на реце на Шелони объ сю страну. Новугородцы же совокуплешеся, поидоша противу их, и приидоша къ реце къ Шелони июля 14. Нача же битися о бродъ, и поможе Богъ воеводамъ великого князя: самехъ избиша, а воевод всехъ руками яша, Дмитрея Исаковича и Казимера[892] а за прочими гнашася, биющи, яко на 20 верстахъ.

Князю же великому тогда сущу на реце Поломяти, сжидающеся з братьею, ту же ему весть прииде, оже воеводам его былъ бой с новугородцы, и побиша вои его новугородцов и воеводъ всех яша. Онъ же похвалив Бога, поиде к реце къ Шелоне, ту видети избьенных. И пришедъ, ста на реце на Шелоне, повеле Дмитрея Исаковича посечи, а прочих вести на Москву. Они же ведяху колодники, скотъ и кони погнаша, хваляще Бога и крестную силу, егоже бяху преступили новугородцы. Да доколе терпети на нихъ Богу? Наведе на них по грехом ихъ, наказавъ рукою благовернаго великого князя Ивана Васильевича. Стоявъ же ту князь великий неделю, жда отъ нихъ покорения. Ту же прииде нареченный владыка Феофилъ съ новугородцы, и добишя челомъ великому князю 17 тысящь рублевъ. Князь же великий, утвердивъ их на всей своей воле, и възвратися на Москву сентебря 1.

Тогда же, июля 27, воеводы великого князя Василей Федоровичь Образець да Борисъ Слепець съ устяжаны и съ вятчаны на Двину ходили. Прииде на них князь Василей Васильевич Суздальский, Горбатого брать, и съ силою двинскою, и бысть имъ бой, победиша князя Василия. А колодники приведе, князь великий повеле всадити в ызбу, отъ нихже един, задхнувся, умре. <...>

Въ лето 6980. <...> О создании церкви на Москве соборныя святыа Богородица.[893] Тое же весны помысли Филиппъ митрополит церьковь соборную въздвигнути святую Богородицу въ граде Москве, понеже та бе обетшала, юже Петръ митрополит и чюдотворець своима руками заложилъ[894] каменую, идеже тело его лежаше, якоже въ житии его написано Кипреаном митрополитом. И блюдшися падениа, уже деревии толстыми комары подпираху. Минувши же по составлении еа летъ сто и пятьдесятъ. Сице помысливъ и сътворивъ, призва мастеры Ивашка Кривцова да Мышкина[895] и нача имъ глаголати, аще имутся делати, хотяше бо велику и высоку церковь сътворити, подобну Владимерской святей Богородицы.[896] Мастери же изымашася ему таковую церковь въздвигнути. Сътвори же митрополитъ тягину велику: съ всехъ поповъ и манастырей збирати сребро на церковное създание силно. Яко же събра много сребра, тогда бояре и гости своею волею части своя имениа вдаша митрополиту на церковное создание. Яко же събра много сребра, нача разрушати церков и делатель множество сведе, и въскоре до земли разрушиша. Мощи же святаго святителя Петра не ископаша, но создание стены первыя оставиша надъ ним. Церковь же обложивъ кругъ тое церкви боле тое, а Володимерскиа шире и доле полуторою саженью, рвы копаша и колие биша по обычаю своему. Но не разумеша силы въ томъ деле: известь житко разтворяху съ пескомъ, ино не клеевито. А внутрь: того же малого камения сбираху, да внутрь стены сыплюще, да известию поливаху, якоже раствором тестянымъ,[897] потому же некрепко дело, якоже тягиня того камения погнететь вместо, и правило стены извихляется.

<...> Тогда же, того лета, изведоша делатели церкви святыя Богородица до порога[898] и гробницы на техъ же сторонахъ епископомъ доспеша, Киприана да Фотеа митрополитовъ на правой стороне в рядъ, а Фегнаста митрополита в приделе въ Петре святомъ, у Петра у митрополита об одну стену.[899] На другое лето[900] мало мосту изведоша и гробницы митрополитомъ заложиша. Тогда Иону цела суща обретоша, маа 29, Фотея же цела суща не всего, едины ноги толико въ теле, а Киприяна всего истлевша, едины мощи. Иона же исцели отрока шти летъ попова сына Петрова Ивановского под Колоколы,[901] хрома суща. Множество же людий Ионину телу прикладывающе, сребра наметаша якоже въ газофулакию,[902] митрополит же все то отнялъ у попов на создание церковное. Тогда же Иона и Селивана исцели Рязанца, внутри болячку имуща. Петра же великаго нощию ископаша. И обретоша мощи его, и людемъ не явиша, но ларецъ поставиша возле Ионинъ гробъ, идеже ныне Филипъ митрополитъ лежитъ, и лобзаша его вси приходящии. Не вем же, мощи его беша тут, или ни. Дивихся вельми только, будет вправду тутъ, яко такова чюдотворца ту положиша безчестно,[903] не изнесоша в ыной храмъ. Делатели бо, делающе, поверхъ его ходять, а что ни есть отесковъ каменных, тъи все на гробъ тъй падаше. И Иону митрополита боле брежаху. Но инии глаголаху, яко въ полате митрополитъ Петра чюдотворца мощи положи, но народа ради яви, яко ту, подле Ионинъ гробъ въ ларце лежит, кое бы в полату не ходили. Не мало же делатели изведоша церкви тоя и столпов, донеле же олтаря надделали и место чюдотворцу тако же близъ жертвеника сотвориша.

Тогда князь великый хотяше и митрополит сотворити оприченой день и принести на то место, где ему быти, и праздникъ ему доспети, и въпрокъ такый день той праздновати. Но княгиня великая Мариа, мати князя великаго Ивана Васильевича, захотела в Ростовъ ехати. И здумаша, и принесоша мощи его июля 1 день, и празникъ великъ учиниша, и канонъ повелеша принесении мощем учинити, и слово доспети о церковномъ замышлении, и обретении чюдотворцовъ, и обретении Ионине Пахомью Сербину,[904] мниху Сергиева манастыря, иже и сотвори два канона. А въ Слове томъ написа, яко въ теле обрели чюдотворца и невериа ради людскаго, занеже кой толкъ не въ теле лежить, тотъ у нихъ и не святъ, а того не помянутъ, яко кости наги истачают исцелениа. И повеле князь великы по всей земли праздновати принесении мощемъ чюдотворца месяца июля 1 день. Въ той же церкви идеже олтарь ту, доколе свершатъ церковь, повелеша древяную поставити, и свящаша еа во имя тоя же церкви Успение святыа Богородица, и приградиша къ ней и гроб Петра чюдотворца.

Того же лета посылаше князь великий Фрязина в Римъ къ папе свататися, занеже сказалъ ему царевну греческаго царя Аморейскаго, именемъ Зинаиду, а папе по племяни. И родителемъ ея умершимъ, и папа взя ея къ себе и хотяше еа выдати.[905] И посла пана Юргу с нимъ въ провадатехъ, что знаеть тот путь: итти на Новъгородъ, и оттуду на немцы, и на Венецыю город, и оттуду к Риму, занеже близокъ путь къ Риму туды. Онъ же прииде въ Венецею, и сказася болший бояринъ у великого князя,[906] и бы въ Риме, и тамо съ папою зговорилъ. И папа въсхоте дати еа на Русь, а сама деи, рекши, християньства ради за великого князя похотела. Глаголють же, рекше, король присылался, хотя еа за сына взяти, она же не восхотела латыньства ради.[907]

И иде Фрязинъ темъ же путемъ на Венецею. Князь же венецейскый здума з бояры своими, хоте итти на турскаго царя, что въ Царьграде седить, и взявъ за собою крестияньскый град, и церковь великую Софию в мизгить учини, юже създа Устиянъ великий царь.[908] И не можаше единъ, и восхоте Орду подняти с собою, но не знааху гражане его, куды послу доитти до Орды. И слыша, что от Руси есть путь, и нача чтити Фрязина, и дарити, и говорити, чтобы посла его взял на Русь с собою да велелъ проводити до Орды.[909] Фрязинъ же обещася. Вземъ посла его, и прииде к великому князю, и речи все папины сказа, а посла того гостем назва, а царевну на иконе написану принесе. Князь же великый, здумав съ материю своею великою княгинею, посла еа взяти. Тот же Фрязинъ толмача добывъ, и посла того отпусти, Тривизана зовома, на Рязань да и к Орде, втаи великаго князя. Яко Фрязинъ отиде в Рим, тогда прииде весть къ великому князю, яко посла приведши венецейскаго Фрязин, да отпустилъ его къ Орде. Тогда посла повеле изымати на Рязани, и съ толмачем, и повеле его всадити въ тюрму.[910]

Фрязинъ же еха въ Римъ, царевну взя и приведе. Тогда папа съ нею посла людей много добрыхъ грековъ, да посла съ нею легатоса своеа церкви божницы. Техъ де у себя держить седмьдесять, а гардиналовъ дванадесят противу двоюнадесять апостолъ, а самъ имя Божие дръжит въ службе. Егда же приеха с царевною Фрязинъ, посла князь великий боярина своего Федора Давыдовича противу, и повеле крыж у легатоса отнявши, да в сани положити, а Фрязина поимати[911] да и пограбити. То же все сътвори Федоръ, за пятнадцать верстъ въстретилъ еа. Тогда же убояся легатосъ. Много былъ митрополитъ Филип изучилъ отъ книгъ, словесъ емлючи. И книжника Никиту поповича призва, ово самъ, емля отъ него речи, глаголаше леготосу, иное же повеле самому съ нимъ глаголати. Онъ же ни единому слову ответа не дастъ, но рече: «Нетъ книгъ со мною». Тое же зимы женися князь великий тою царевною и венчася въ церкви святыя Богородицы древяной, иже у гроба святаго Петра. Венча же его протопопъ коломеньскый Осея,[912] занеже здешнимъ протопопомъ и духовнику своему не повеле, занеже вдовцы.

Тогда же не бъ вести князю венецейскому, дошелъ ли посолъ его до Орды, не дошелъ ли. Тогда посла Фрязинова брата къ нему Венецею, и поношая ему: «Что тако сътвори, съ меня честь снявъ, а тай чрезъ мою землю шлешь посла отай, меня не доложа». Братъ же Фрязиновъ Онтонъ еха, то ему сказа все, и посолъ его седит поиманъ въ тюрьме. Князь же тьй съ нимъ наказа къ великому князю, чтобъ князь великый нелюбие отдал, а посла бы его отпустилъ къ Орде: «А что будеть на подкруту бы еси ему далъ, а язъ самъ платежникъ». Тогда князь великый, по Онотоновымъ речем, отпусти его, а съ нимъ толмача и диака отпусти, и седмьдесять рублевъ дасть ему, тогда седмьсотъ сказа ему и посла все взять.[913] И доиде тьй посолъ до Орды, зва царя, онъ же не обещася, но проводити его повеле татаромъ къ морю.

Того же лета загореся митрополичь дворъ и около его и иные дворы. Тогда же Филипъ митрополитъ здравъ бысть, напрасно болезнь его изыма. Тогда и митрополью оставн, и в той болезни немного поживъ, преставися.[914] Обрете на нем самъ князь великый железа на всемъ теле его. И положенъ бысть въ заложеной отъ него церкви святыа Богородица, посторонь Ионы митрополита, и железа его надъ гробомъ повесиша, еже и ныне лежать, къ нимъ же вси прикладываются исцелениа ради.

По преставлении же его нача пытати князь великый, кто ему сътворилъ. И кузнець избрася единъ, егоже искупилъ митрополитъ ис полону у татаръ къ церкви тъй ковати на потребу, таже пустити его повеле. Той рече, яко: «Един жеребей приковахъ къ темъ железомъ, занеже сказываеть, тесны ему, и не повеле никомуже сказывати ему». Потомъ тъй же мастеръ сказа на другый день яко: «Видехъ, — рече, — во сне идуща Филиппа митрополита въ всемъ своемъ сану на свой дворъ изъ церкви и вериги на руце несущи свои. И язъ, стретивъ, хотехъ поклонитися ему, тъй же Филипъ митрополитъ рече ми яко: “Почто сказалъ еси великому князю, кое приковалъ еси жеребей къ семъ веригам? Азъ тебе не повелехъ сказати”. Азъ же рехъ: “Согрешихъ”. Онъ же рече: “Спустит ми тебе, и тебе и иным сказывати”. И вземъ веригы, поча мя бити. Азъ же пробудихся и обретохъ все тело свое ранено, и ныне немощенъ». И лежа месяць отъ техъ язвъ, и помолися святому, и исцеле.

Того же лета поставиша митрополитомъ владыку коломенского Геронтиа[915], месяца июля 29. Того же лета поставиша владыку на Коломну Никиту Семежкова. Того же лета, месяца июля, обретоша въ церкви святаго Спаса[916] княгиню Марию великаго князя Семена Ивановича,[917] нареченную въ мнишескомъ чину Фетинью, въ теле невреженну ничемъже, толико риза истле. И посла князь великый по игумению Олексеевскую, и повеле еа облещи въ все новые ризы мнишеские, облече ея. Того же лета, месяца августа 15, сътворися чюдо у гроба святаго Ионы митрополита. Отрокъ некый осминадесять летъ въ Переславли Разанскомъ имеяше левую руку суху и персти тоа руки къ длани пригбени. И въ время литургиа исцеле.

Въ лето 6982. <...> Того же лета, месяца маа 21, в вечеръ, на третье лето по заложении церкви, падеся та церковь заложеная съборная, а ужь были комары учали сводити, рекше покровъ. А отвалилася стена северная, занеже межи стены тоа лествицу на полати доспели въсходъ, а възвели высоко, полоторою сажению выше Володимерские святыа Богородица, а полати надъ предними дверми доспели. Тогда же и полати падоша. А падеся въ первый час нощи, не вреди никогоже, а делатели бяху уже ушли. Вся же ся церкви раззыбася от того падениа, щели велии явишася.

Того же лета бысть прощение у гроба Феогнаста митрополита. Человекъ некый в граде Москве ходивъ по обычаю къ селу скудельничю,[918] иже имеють гражане на погребение страннымъ. Обычай же имеяху въ четвергъ седмыа недели ходяху тамо и купяху ту канонъ и свеща, и мольбу творяху о умершихъ. Вкупе же и сей идяше. И загребаху старую яму, иже полну мертвых накладену, а новую ископаху, ту же все и копають и засыпають землею Бога ради, но вси гражане, мужи и жены. Сей же человекъ, вземъ въ приполъ земли изъ новые ямы, да понесе на ту старую, и тесноты ради людскя сподкнуся, паде земли, внезапу оглохну и онеме. И многи дни бывшу въ той болезни, и въ единъ отъ дни рече ему некто, яко во сне: «Иди заутра въ соборную церковь святыа Богородицы». Онъ де прииде и нача прикладыватия ко всемъ гробомъ: и къ чюдотворцову Петрову, и Ионину, и Филипову. И якоже къ Фегнастову приложися, внезапу проглагола и прослыша, и всем възвести, како бысть немъ, и нынеча языкъ бысть. «Яко, — рече, — преклонився, хотехъ лобзати мощи его, внезапу подвизася святый, и рукою меня благослови, и вземъ языкъ мой, извну потяну его Азъ же стояхъ яко мертвъ, внезапу проглаголахъ». И слышавше дивишася, и прославиша Бога, и Фегнаста митрополита, сътворшаго сие чюдо. И сказаша митрополиту Геронтию и великому князю, они же невериемъ одръжими беша,[919] не повелеша звонить и всему городу славить его, но последи новую церковь сътвориша ту святую Богородицу и заделаша мощи его, въ землю покопавши, и покрова на гробницы каменной не положиша, и ныне въ небрежении гробъ его.

Послалъ князь великый во Псковъ[920] и повеле прислати мастеровъ церковныхъ, и приведоша их. Они же дело ихъ похвалиша, что гладко[921] делали, да похулиша их дело извести, занеже житко растворяху, ино не клеевито. Тогда князь великый отпусти, иже последи делаша Троицу[922] въ Сергиеве монастыре, и Ивана Златаустаго[923] на Москве, и Стретение на Поле,[924] и Ризъ Положение[925] на митрополиче дворе, и Благовещение[926] на великого князя дворе.

Въ лето 6983. Посылылалъ князь велики посла своего Семена Толбузина[927] въ градъ Венецею къ тамошнему ихъ князю, изветъ кладучи таковъ, что посла его Тривизана отпустилъ съ многою приправою, а сребра пошло, рече, седмьсотъ рублевъ. Повеле и мастера пытати церковнаго. Онъ же тамъ бывъ, и честь прия велику, и сребро взя, а мастера избра Аристотеля.[928] «Многи, — рече, — у них мастери, но ни единъ избрася на Русь. Тъй же въсхоте, и рядися съ ним по десяти рублевъ на месяць давати ему. И хитрости его ради Аристотелемъ зваху, — рече Семионъ. — Да сказывають, еще и турской, де, царь звалъ его, что въ Цареграде седит, того ради». А тамъ, деи, церковь сказалъ въ Венецеи святаго Марка, вельми чюдну и хорошу, да и ворота венецейскыи деланы, сказываеть, его же дела, вельми хитры и хороши. Да и еще, деи, хитрость ему казалъ свою такову. Понялъ, де, его къ себе на домъ (домъ, де, добръ у него и полаты есть) да велелъ, деи, блюдо взяти. Блюдо же, деи, медяно, да на четырехъ яблокехъ медяныхъ, да судно на немъ яко умывалница, якоже оловеничнымъ деломъ, Да нача лити изъ него, изъ одново на блюдо воду, и вино, и медъ — егоже хотяше, то будет. Да то, деи, слыша князь ихъ думу его, не хотяше пустити его на Русь; занеже, деи, не тотъ ужь у нихъ князь,[929] кой посла отпускалъ, тотъ, деи, умеръ при немъ. А того, деи, поставили не княжа роду, ни царьска, но избравши всеми людьми умныхъ и храбрыхъ людей пять, или шесть, или десять, да велять, зерна наметив, вкинуть въ судно, акы въ ступку, а зерна, деи, белы, да выняти, деи, велели малому дитяти. Егоже, деи, до дващи вымет зерно, того поставили. И ездилъ, деи, в ыной градъ ихъ къ нему, да просилъ съ приношениемъ, и дружбу великаго князя высказывалъ, едва, деи его отпустил, яко въ дары. «Глаголють же еще, святая, де, Екатерина лежить у нихъ, не вем, та ли мученица, или ни, толико свята. А градъ той трижды море поимает на день, коли взыграется». А место, деи, то, коли сказывають у них сторожилцы и книжники, исперва не велико было, да много, де, въ море каменемъ приделали хитроки, где Венецея град стоять. Глаголють же каменей у нихъ 12 самоцветных. А говорить, деи, что карабль съ человекомъ занесъ къ нимъ ветръ, и они деи хитростью уведали у него, да умъ отняли волшебною хитростию, да взяли у него.

Взять же съ собою тъй Аристотель сына своего, Андреемъ[930] зовуть, да паропка, Петрушею зовут, поиде съ посломъ съ Семеномъ Толбугинымъ на Русь. И дело Пречистые храма похвали гладость, да известь не клеевита, да камень не твердъ. Того ради плитою все своды дела, яко тверже камени, рече. И не восхоте приделывати северной страны и полатий, но изнова нача делати. Ту же церковь разби сицевымъ образом: три древа поставя, и концы ихъ верхние съвъкупивъ воедино, и брусъ дубовъ обесив на ужищы посреди ихъ поперекъ, и конець его обручем железным скова, и раскачиваючи, разби. А иные стены сысподи подобра, и поление подставляя, и всю на поление постави, и зазже поление, и стены падошася. И чудно стены видети, иже три годы делали, въ едину неделю и менши развали, еже не поспеваху износити камениа, а въ три дни, рече, хотяше еа развалити. Книжницы же называху брусъ дубовой «бараномъ». Се же, — рече, — написано, яко сицевымъ образомъ Титъ[931] Иерусалим разби. Рвы же изнова копати повеле и колье дубовое бити. Езди же въ Володимеръ, и смотривъ, Пречистые похвали дело, рече: «Некыхъ нашихъ мастеровъ дело».[932] И кирпищную пещь доспе за Ондроньевымъ манастыремъ въ Калитникове, в чемъ ожигати, и какъ делати. Нашего же рускаго кирпича уже да продолговатее, и тверже, егда его ломать, тогда въ воде размачивают. Известь же густо мотыгами повеле мешати, яко на утрие засохнеть, то ножемъ не мощи розколупати. Святаго же Петра чюдотворца в Ыванъ святый вынесли под Колоколы. Обложи же церковв продолговату полатным образомъ.[933]

Того же лета загореся градъ Смоленск, и згоре половина града. Того же лета царь турской взя градъ Кафу и Крымъ.[934] Того же лета погоре градъ Москва, и загоре полъграда, месяца октоврия 2. Тое же осени, месяца октебря 2, ездилъ князь великий въ свою отчину, и тамо навогородцы не дашася ему въ судъ.[935] Князь же великый поима ихъ и посади въ Переславле.

На первое лето изведе ея изъ земли Аристотель. Известь же какъ тесто густое растваряше, а мазаше лопатками железными, а камень ровной внутри класти повеле. Столпы же едины четыре обложи круглы. «Се, — рече, — крепко стоять». А въ олтаре два столпа кирпичны, те на четыре углы. А все въ кружало да в правило.

Того же году обретохъ написание Офонаса Тверитина купца[936] <...>

<...> Тое же зимы, месяца февраля, въ масленое заговенье, въ 1 часъ дни, тма бысть наступила по всей земли и паки сниде.<...>

В лето 6984. <...> Того же лета Аристотель Пречистые храма по кивоты,[937] еже около еа, сътвори. Внутри же стенъ всуцепы железные положи, яко правила на вретенехъ, и между столповъ, идеже брусие дубовое въ нашихъ церквахъ, то же железно, сковав, положи.[938] <...>

Въ лето 6985. <...> Того же лета заложи церковь камену въ Сергиеве манастыре Троицу псковские мастеры. Того же лета Аристотель колесо сътвори, и вверхъ камение не ношаше, но ужищемъ цепляше и възвлекаше, и верху цепляше малые колесца, еже плотники векшою зовуть, еже им на избы землю волочат, и чюдно видети. На столпы же по 4 камени велики положи, и съвокупивъ кружало, и истеса на нихъ по 4 концы на четырех странах, едино противъ другаго. И мнети кому, яко на каменыхъ деревьяхъ насквозь каменье то збито.[939]

В лето 6986. <...> Егда же бе князь великый въ Новегороде, прииде весть во Псковъ, яко немцы хотят изгонити Псковъ, и послаша къ великому князю. Князь же великый ослободи охочим людемъ итти на немцы. И, шедше, много повоеваша вои великого князя. И прииде на них местеръ съ вои и бишася. И поможе Богъ воемъ великого князя, и многихъ избиша, полону много взяша и отидоша. Бысть же великому князю в Новегороде, прииде весть ложная в Казань, яко не взялъ князь великый Новагорода, и побили его новугородцы, и самъ четвертъ убежа раненъ. И посла рать свою царь казанскый на Вятку. Потомъ царю прииде правая весть, что взялъ князь великый Новгородъ и наместники посажа.[940] И посла царь казанскый, и велелъ скоро воемъ своимъ възвратитися, они же слышавше, толь скоро бежаша, елико варяху въ котлех еству, все опрометаша. <...>

Въ лето 6986. Посла князь великый рать свою на Казань, воеводъ Василья Образца въ судехъ да Бориса Слепца.[941] И посла царь казанскый с челобитьемъ къ великому князю, князь же великый пожалова его.

Того же лета свершена бысть церкви каменая святая Богородица. Сътвори же у нея Аристотел верхи четыре, около шеи болшие казну сътвори, полати же подле олтаря от сторонних дверей учини,[942] и наверхъ церкви въсходити лествицу учини. Своды же въ одинъ кирпичь сътвори и сведе, того ради, егда дождь идеть, ина каплеть. На пятое лето съверши ея. Помостъ же мелкимъ камениемъ измости, въ олтаре же надъ митрополичемъ местомъ крыжь лятцкый истяса на камени за престоломъ, егоже митрополитъ последи стесати повеле. Передъ передними дверми помостъ накры каменьемъ, и въ одинъ кирпичь сведе, и середку на гире повеси на железной. Свяща же церковь митрополитъ Геронтей. И нецыи прелестницы клеветаша на митрополита князю великому, яко не по солнечному въсходу ходилъ митрополитъ съ кресты около церкви. Сего ради гневъ въздвиже на нь князь великый, яко того ради, рече, гневъ Божий приходит.[943]

Того же лета заложи князь великый церковь камену Иоана Златауста на посаде.

В лето 6987. Ездилъ князь великый в Новгородъ Великый и поималъ владыку Новугородцкого,[944] и посади на Москве у Михаилова Чюда в манастыре. И седелъ пол 3 лета, и ту преставися.

И много же им пыташе, и написаниа не обрете о священии церкви, что посолонь ли ходити, или не посолонь. Речей же много: овии по митрополите глаголаху архимандриты и игумены, иной рече: «Въ Святей горе виделъ, что так же свящали церковь, а со кресты против солнца ходили». И много о том спору чини князь великый, Генадиа призва архимандрита и владыку ростовскаго Васиана на споръ.[945] Митрополитъ свидетельство приводя: егда престолъ диаконъ кадит въ олтаре, на правую руку ходит съ кадиломъ. А они свидетельства никоего ни приношаху, но глаголаху: «Солнце праведное, Христосъ, на ада наступи, и смерть связа, и души свободи,[946] и того ради, — рече, — исходять на Пасху, то же прообразують на утрени». И много спирашася, не обретоша истинны. Того же лета родися великому князю сынъ Гаврило, месяца марта 26, и нарекоша имя ему Василей Парийский.[947] <...>

Въ лето 6988. <...> Того же лета сведе князь великый наместника с Лукъ с Великых изъ Новугородцкого съ Литовского рубежа, и биша челомъ князю великому лучане на него о продаже и о обиде. А наместникъ тамъ былъ князь Иванъ Володимировичь Оболенской Лыко. Князь же великый суди его съ ними: иное же на немъ дотягалися, и онъ оборотню въ продажехъ платилъ, а иное князь великый безсудно велелъ платити имъ, потому же много жалобъ лучане учиниша. Иное по правде, а иное и клепали его: где мало взялъ, а они о мнозе жалобу положили, а надеючися на великого князя, что имъ потакиваеть.[948] Князь же Иванъ Володимировичь Лыко не мога того терпети, да отъехалъ отъ великого князя къ брату его къ князю Борису на Волокъ Ламскый. Князь же великый посла Юрья Шестака,[949] велелъ его поимати середь двора у князя Бориса на Волоце. И князь Борисъда отнялъ его у него сильно. И князь великый послалъ къ нему Андрея Михаиловича Плещеева,[950] чтобъ его выдалъ ему головою, князь же Борисъ не выдастъ его, но рече ему: «Кому до него дело, ино на него суд да и справа». И князь великый ехалъ въ Новгородъ, коли владыку поималъ, и посла из Новагорода грамоту въ Боровеск къ наместнику къ Василью къ Федоровичю Образцу,[951] и повеле тайно изымати князя Ивана Лыка, где его наедеть. Села же бе его въ Боровце. Тамо же князь великый въ Новегороде, и Василей изъеха князя Ивана въ его селе в Боровце, и таемъ объехавъ, поима его, и окова, и на Москву привезе.

Слышав же се князь Борисъ Васильевичь, посла ко князю Андрею Васильевичю Углетцкому, брату своему болшому, жалуяся на великого князя: что какову силу чинить надъ ними, что неволно кому отъехати къ нимъ. Они ему молчали, князь Юрье умеръ, братъ ихъ старейший,[952] и князю великому вся отчина его досталося, а им подела не далъ ис тое отчины. Новгородъ Великый взяли съ нимъ, ему ся все подостало, а имъ жеребья изъ него не далъ. А нынеча и зде силу чинить: кто отъедет отъ него къ нимъ, и техъ безсудно емлет, уже ни за бояре почелъ братью свою. А духовные отца своего забылъ, какъ ни писалъ, по чему имъ жити, ни докончаниа, что на чемъ кончали после отца своего. И здумавше межи себя, пометавше городы своя, и събрашеся съ всеми людьми, и поидоша къ Литовскому рубежу.[953] <...> Князь великый, слыша, много нелюбие подрьжа на матерь, мневъ, яко та здума братье его отъ него отступити, понеже князя Андрея вельми любяше.[954] И послаша къ нимъ въ Лукы въ Великые. <...>

В лето 6989. [Поход хана Ахмата на Русь.]

<...> И ужасъ наиде на нь, и въсхоте бежати отъ брега,[955] а свою великую княгиню Римлянку и казну съ нею посла на Белоозеро. А мати же его великая княгиня не захоте бежати, но изволи въ осаде седети. А съ нею и съ казною послалъ Василья Борисовича, и Андрея Михайловича Плещеева, и диака Василья Долматова,[956] а мысля: будеть Божие разгневание, царь перелезеть на сю страну Окы и Москву возметь, и имъ бежати и къ Окияну морю. А на Москве остави князя Ивана Юрьевича да диака Василья Мамырева.[957] <...>

<...> Князь же великый <...> советниковъ своихъ слушаше, Ивана Васильевича Ощеры, боярина своего, да Григорьа Ондреевича Мамона,[958] иже матерь его князь Иванъ Андреевичь Можайской за волшество сжегъ.[959] Те же бяху бояре богати князю великому, не думаючи противъ татаръ за крестьянство стояти и битися, думаючи бежати прочь, а хрестьянстьво выдати, мня тем без року смерть бьющимся на бою и помышляюще богатество много, и жену, и дети.[960] Темъ же збысться реченное апостолом Павлом сице, якоже: «Никтоже воинъ бывая, обязаяся куплями житийскыми, воеводе угоденъ бываетъ, Аще стражеть кто, не венчается, аще незаконне, мученъ будеть».[961] Те же бояре глаголаху великому князю, ужасъ накладываючи, въспоминаючи, еже подъ Суздалемъ бой отца его с татары, како его поимаша татарове и биша, тако же егда Тахтамышь приходилъ, а князь великый Дмитрей Ивановичь бежалъ на Кострому, а не бился съ царемъ.[962] Князь же великый повинуяся ихъ мысли и думе, оставя всю силу у Окы на березе, а городокъ Коширу самъ велел зжечи, и побежа на Москву.[963] А князя великого Ивана Ивановича тамъ же остави у Окы, а у него остави князя Данила Холмъского,[964] а приказа ему, какъ приедеть на Москву и пришлеть к нему, инъ бы съ сыномъ часу того приехалъ къ нему.

Самъ же князь великый еха къ граду к Москве, а съ нимъ князь Федоръ Палитцкый.[965] И яко бысть на посаде у града Москвы, ту же граждане ношахуся въ городъ въ осаду,[966] узреша князя великого и стужиша, начаша князю великому, обестужився, глаголати и изветы класти, ркуще: «Егда ты, государь князь великый, надъ нами княжишь в кротости и в тихости, тогда насъ много въ безлепице продаешь. А нынеча, самъ разгневивъ царя, выхода ему не плативъ, насъ выдаешь царю и татаромъ». Приеха же князь великый въ градъ Москву, и срете его митрополитъ, а съ нимъ владыка Васьянъ Ростовскы. Нача же владыка Васиянъ зле глаголати князю великому,[967] бегуномъ его называя. Сице глаголаше: «Вся кровь на тебе падеть христианьская, что ты, выдавъ ихъ, бежишь прочь, а бою съ татары не поставя и не бився съ ними. А чему боишися смерти? Не бесмертенъ еси, человекъ, смертенъ, а безъ року смерти нету ни человеку, ни птице, ни зверю. А дай семо вои въ руку мою, коли азъ, старый, утулю лице противъ татаръ». И много сице глаголаше ему, а граждане роптаху на великого князя, того ради князь великый не обитавъ въ граде на своем дворе, бояся гражан мысли злыя поиманиа, того ради обита въ Красномъ селце. А къ сыну посылая грамоты, чтобъ часа того былъ на Москве. Онъ же мужество показа, брань приа отъ отца, а не еха отъ берега, а христианства не выда. Онъ же уж некакъ грамотъ посылаше, сынъ не слушаеть. И посылаше ко князю къ Данилу, веля его, сильно поимавъ, привести къ себе. Князь же Данило того не сотвори, а глаголаше ему, чтобъ поехалъ къ отцу. Онъ же рече: «Леть ми зде умерети, нежели къ отцу ехати». Дмитровцов же въ осаду въ Переславль веле князь великый перевести Полуехту Бутурлину да Ивану Кике, а съ Москвы строевъ въ Дмитров перевезсти,[968] а посадъ веляше у Москвы пожечи князю Ивану Юрьевичю.

А татарове искаху дорогы, куды бы тайно перешедъ, да изгономъ итти къ Москве. И приидоша ко Угре реке,[969] иже близъ Колуги, и хотяше перебрести, и, устерегше, сказаша сыну великого князя. Князь же великый, сынъ великого князя, подвигнуся съ вои своими, шед ста у рекы Угры на березе, не дастъ татаромъ на сю страну преитти. Князь же великый стоа въ Красномъ селце 2 недели,[970] а владыка глаголаше ему възвратитися опять къ берегу. И едва умоленъ бысть, възвратися и ста на Кременце задалеко от берега.

Въ ту же пору приидоша немцы ко Пскову ратью и много повоеваша, мало града не взяша. Слышавше же братья великого князя, Ондрей да Борисъ, послаша къ брату своему к великому князю, ркуще: «Уже ли исправишся къ нам, а силы над нами не почнешь чинити, и дрьжати насъ, какъ братью свою, и мы ти приидемъ на помощь». Князь же великый во всю волю их даяся, они же поехаша къ великому князю на помощь.[971] И слышавше, что немцы подъ Псковымъ воюють, и идоша псковичемъ на помощь.[972] И слышавше немцы идущу братью великого князя на помочь псковичемъ, и отидоша прочь въ свою землю. Братья же великого князя, слышавше немець отступившихъ отъ Пскова, поидоша к великому князю.

А ко царю князь великый послалъ Ивана Товаркова[973] съ челобитиемъ и з дары, прося жалованья, чтобъ отступилъ прочь, а улусу бы своего не велелъ воевати. Онъ же рече: «Жалую его добре, чтобъ самъ, приехавъ, билъ челомъ, какъ отцы его къ нашимъ отцемъ ездили в Орду». Князь же великый блюдашеся ехати, мня измену его и злаго помысла бояся. И слыша царь, что не хощеть ехати князь великый к нему, посла къ нему, рекъ: «А самъ не хочешь ехати, и ты сына пришли или брата». Князь же великый сего не сотвори, царь же посла къ нему: «А сына и брата не пришлешь, и ты Микифора пришли Басенкова».[974] Тъй бо Микыфоръ былъ въ Орде и многу алафу татаромъ дастъ от себе, того ради любляше его царь и князи его. Князь же великый того не сътвори. Хваляшеся царь лето все, рекъ: «Дастъ Богъ зиму на вас, и реки все стануть, ино много дорогъ будет на Русь». З Дмитреева же дни стала зима, и рекы все стали, а мразы великыи, яко не мощи зрети. Тогда царь убояся и с татары побежа прочь, ноября 11 день, бяху бо татарове нагы и босы, ободралися.[975] И проеде Серенескъ и Мченескъ.[976] И слыша князь великый, посла опытати, еже и бысть. И приехаша къ нему братьа его, онъ же смирися съ ними и дастъ князю Андрею Можаескъ, а князю Борису села Ярославичевы все делярные.[977] <...>

Въ лето 6989. <...> Того же лета владыка Ростовской Васьянъ далъ сто рублевъ мастеромъ иконникомъ Денисью, да попу Тимофею, да Ярцу, да Коне писати Деисусъ въ новую церковь святую Богородицу, иже написаша чюдно вельми, и съ Праздники и Пророкы.[978] <...>

Въ лето 6990. <...> Того же лета приездилъ из Литвы о митрополии, иже зде чернець бывалъ, его же Сатоною зовуть за резвость его. И шедъ въ Царьградъ, ста въ митрополиты на Русь,[979] и приеха въ Литву, король же ятъ его и посади въ заточении. И сказа отъ него князю великому, яко: «Много, — рече, — мощей отъ патриарха везох к тебе, король же все поима къ себе». Князь же великый дрьжа длъго пана того и отпусти, рекъ: «Не подымати рати, ни воеватися с королемъ про се».

Того же лета царь турскый умеръ Мустофа, а царьство сыну своему приказа, иже Самсонъ дръжаше.[980]

Того же лета бысть мятежь въ Литовской земле: въсхотеша вотчичи Олшанской, да Оленковичь, да князь Федоръ Белской по Березыню реку отсести на великого князя Литовской земли.[981] Единъ же ихъ обговори, король же Олшанского стялъ да и Оленковича, князь же Федор Бельскый прибежа к великому князю. Толико бе женился и едину ночь спалъ съ нею, да оставя ее, да прибежалъ на Москву, а княиню его король поималъ. Много же посылалъ х королю князь великый, чтобы отдалъ ее, король же никако же не отда. Того же лета заложи князь великый церковь камену Стретение свята Богородица на Поле.

Того же лета бысть распря митрополиту съ великьшъ княземъ, что свещалъ съборную церковь митрополитъ, да не по солнцу ходилъ со кресты около церкви. Митрополитъ же съеха на Симаново, посохъ свой остави в церкви, толико ризницу взя. Смысляше же сиа: аще князь великый, ехавъ, не добьеть челом ему и роптаниа того не оставять, что по солонь ходити, и онъ хотяше до конца оставити санъ митропольской и въ кельи жити. Много бо церквей князь великый своихъ, Ивана Златоустаго на посаде каменого з годъ не велелъ свящати, и Рожества в городе, и Онуфриа святаго придела его, и иных многихъ, доколе переложить на одно. Но вси священикы и книжникы, и инокы и миряне по митрополите глаголаху, а по великомъ князе мало их, един владыка Ростовской князь Асафъ да архимандритъ Чюдовьской Генадей. И тамо бывшу митрополиту, князь же великый посла къ нему сына своего, моля его, да бы ся възвратилъ на столъ свой, онъ же не послуша. Князь же великый, самъ ехавъ, и би ему челомъ, моля, да възвратится на столъ свой, а сам во всемъ виноватъ сътворися, а митрополита же в всякыхъ речехъ обещася слушати и по хождении въ воле митрополиту дастъ, якоже велитъ, какъ было въ старину. Устава же не учинили. Митрополитъ же възвратися на столъ свой.[982]

Того же лета посылалъ князь великый ратью на немцы князя Ярослава Оболенского да князя Ивана Васильевича Булгаха з дмитровцы да з боровичи псковичемъ на помощь. И шедъ, взяша градъ Вельядъ два охабиа, а съ третьего окупъ взяша и много полону приведоша.[983]

Въ лето 6990 же. Згоре икона Одигитрие[984] на Москве въ церкви каменой святаго Възнесениа, чюднаа святаа Богородица грецкого писма, в ту меру зделана, якоже въ Цареграде чюднаа, иже исходить въ вторникъ да и в среду на море. Толико образъ тъй згоре да кузнь, а доска ся остала. И написа Денисей иконникъ на той же дъске в той же образъ. Того же лета погоре Великый Новгородъ, и згоре полъграда.

Тое же зимы случися навечерие Крещениа въ неделю, архимандритъ же Чюдовской Генадей братье повеле воду богоявленьскую, едши, пити по своему изволению. Въ уставе же написано: литоргию отпевъ, вкусити по укруху хлеба в церкви и по чаши вина, и вечерню начинати и воду свещати. О питии же не писано, коли ее пити. Митрополит же посла его изымати силно да привести, онъ же къ великому князю убежа. Митрополитъ же самъ иде къ великому князю и глаголаше много на нь: «Что самовластно, — рече, — первие, учинилъ, что меня не спросился. Другое, — рече, — что такую свещенную воду обесчестивъ, юже святии отцы оглашеннымъ[985] въ причастьа место и повелеша единою въ году на Пасху испивати, а непокаялником тогда на Богоявление пити преже доры,[986] а он, едши, велелъ пити». Тогда князь великый его выдалъ митрополиту, митрополит же его повеле сковати и под полатою въ ледник посадити. Князь же великый и з бояры своими выпечалова его у митрополита, приводяще свидетелство: егда владыка Ростовской Феодосей въ Ростове повеле также мясо ести в навечерие Богоявлениа, зане случися в суботу, митрополитъ же Иона, иже ныне чюдотворець, потязавъ его и покаявшася прости и повеле такъ пакы не дръзати, а того греха каятися и до смерти.[987] Того же лета почаша рушити церковь на площади Благовещение,[988] верхъ сняша и лубьемъ накрыша.

Того же лета поча князь великый рать замышляти, на Казань хоте итти. Воеводы же свои напередъ себя, своим воем, посла князь великый, и Аристотеля съ пушками,[989] самъ же князь велики съ всемъ воем своем стоя въ Володимери. Воеводы же доидоша и Аристотель съ пушками до Новагорода до Нижнево, ту же царь Казанскый присла съ челобитьемъ, князь же великый пожалова его и възвратися.

Того же лета король присла Богдана, прося Новагорода Великого и Лукъ Великыхъ.[990] Еще же сватался князь великый съ Волошскимъ воеводою Степаномъ взяти дщерь его Олену за своего сына, а ездилъ Андрей Плещеевъ да Иванъ Зиновьевичь, король же путя не хоте дати.[991] Князь же великый посла къ Мень Гирею Крымскому, повеле воевати королеву землю. Менгирей же съ силою своею взя Киевъ, вся люди въ полонъ поведе и держателя Киевскаго сведе съ собою и з женою и з детми. И много пакости учинил, Печерскую церковь и манастырь разграбилъ, а инии бежали въ печеру и задохшася. А суды служебныа Съфеи великой золотыи, потиръ да дискосъ, прислалъ к великому князю.[992]

В лето 6991. Заложи церковь кирпичну Спасъ святый за Яузою игуменъ Чигасъ.[993] Того же году предъ Рождествомъ Христовымъ приведена бысть дщерь Стефанова воеводина Елена из Волохъ за сына за великого князя за Ивана, а ездилъ по нее Андрей да Петръ Михаиловичи Плещеевы[994] черезъ королеву отчину. Король же к ней дары присла на дорозе из Новагородца из Литовского. Того же лета врачь некый немчанинъ Онтонъ преха къ великому князю, егоже въ великце чести дрьжа его князь великый. Врачева же князя Каракучю царевичева Днаярова, да умори его смертным зелиемъ за посмех. Князь же великый выда его сыну Каракучеву, онъ же мучивъ его, хоте на окуп дати, князь же великый не повеле, но повеле его убити. Они же сведше его на реку на Москву подъ мостъ зиме, зарезаша его ножемъ, какъ овцу. Тогда же Аристотель, бояся того же, почалъ проситится у великого князя въ свою землю, князь же великый поима его и, ограбивъ, посади на Онтонове дворе за Лазарем святым.[995]

Того же лета остави, въ заточении седя, Новугородцкый владыка Феафилъ епискупьство нужею великого князя. И испусти его князь великый, и повеле жити ему у Михаилова Чюда.[996] Того же лета заложи Чюдовъской архимандритъ тряпезу камену, а старую раздруши. Того же лета раздруши князь великый Благовещение на своемъ дворе, подписаную, толко по казну и по подклет, и заложи казну около того подклета и полату кирпичну съ казнами. <...>

Въ лето 6993. <...> Того же лета князь великый собра воа многа, поиде на Тверь, а съ ним сынъ его князь Иван, да братья его князь Андрей Углетцкый, да князь Борисъ Волотскый, да князь Федоръ Белской, да Аристотель съ пушками, и съ тюфякы[997], и съ пищальми, апреля 21 день. <...>

ПЕРЕВОД

В год 6923 (1417). (...) В том же году, 7 июня, в 4 часа дня, была тьма по всей земле, и солнце померкло, как было при распятии Христовом, и звезды явились, и явилась заря утренняя и вечерняя. И через час вновь Господь дал прощение всему миру. (...)

В год 6926 (1418). (...) В тот же год, 12 июля, изволением великого Спасителя и пречистой его Матери, и святого чудотворца Леонтия, епископа Ростовского, уговорили господин Фотий, митрополит Киевский и всея Руси, и великий князь Василий Дмитриевич Дионисия стать епископом города Ростова и Ярославля. Он же в своем смирении этого не хотел и много слез пролил, потому что прежде желал пустынником жить и трудиться ради Бога. Они же поставили его насильно, и сбылось с ним по Божественному слову: «Ни желающего, ни стремящегося поставил Бог пастырем стаду своему, собранному святой его кровью...» (...)

В год 6945 (1437). Послал великий князь Василий Васильевич двух князей Дмитриев Юрьевичей и других князей со многим множеством бесчисленных полков на реку Белеву на царя Махмета. Он сбежал от какого-то царя из Орды и было у него мало людей. Он поставил себе крепость на реке Белеве: стены приказал сплести из хвороста, и посыпать снегом, и полить водой, и все крепко смерзлось. И тут он хотел зимовать. А великий князь, посоветовавшись с братьями, решил изгнать его из своей земли. Когда пришли на Махмета русские князья, он испугался их, и начал просить мира, и предлагать своих детей в заложники в знак того, что он не будет причинять никакого зла Русской земле. А русские князья, видя, что у них войска множество, а у тех мало и оно плохое, возгордились, и пошли на татар. И был там некто Григорий Протасьев, совершивший измену, лживо предлагая заключить между ними мир, а русские князья поверили этому. Этот обманщик помогал царю Махмету, и не велел русским князьям, надеявшимся на мир, биться. А в это же время тот Григорий Протасьев послал к царю, веля ему тут же идти со своими на русские полки, а русским князьям обещал быть с ними заодно.

Царь же Махмет, собрашись с плохоньким своим войском, пошел на русских князей, и князья, превозносившие себя в сердце, пошли на них, крича, как будто проглотить хотели. И за гордость и множество грехов послал Бог на нас это плохонькое маленькое войско безбожных, и одолело оно многотысячные полки наши, потому что те, кто неправедно поступает, прежде всего своих губят. А этот Протасьев, боярин, стал с татарами против русского войска, а слову своему изменил. И многое множество русских воинов было убито, так что один агарянин десять наших или более того одолел, как сказано: «Они — народ, потерявший рассудок, и нет у них мудрости. Не смогли они рассудить, что с ними будет. Как бы мог один преследовать тысячу, а двое десять тысяч, если бы Бог их не предал и Господь не отдал их!» И так сталось с ними, потому что те, смиряясь, мира просили, а эти превозносились, и погибли. Тогда убили много князей и бояр, а князья убежали с малой дружиной.

В тот же год. Из Жития Сергия Белевское Чудо.

Пусть не будет скрыто молчанием чудо святого Сергия. Случается, что Бог насылает беды за наши грехи, иногда голодом казнит нас, иногда нашествием иноплеменных. И, надеясь на вашу любовь, хотим мы развернуть пред вами чудную повесть, умиления достойную. Случилось, как было прежде сказано, нашествие безбожных татар, и сам царь ордынский по имени Махмет пришел. И вышли против него князья, и воеводы, и множество войска христианского, и было большое сражение, и были побеждены безбожные, и многие из них пали убитыми. Когда же царь со своим воинством устрашился и настолько смирился, что просил только в живых их оставить, некоторые из христиан мириться с ними не захотели, желая похитить множество богатств. И за это непокорство наше пали во втором сражении: все воинство христианское было побеждено погаными в награду за их смирение. Показал нам Бог на них, всякой милости его лишенных, что так прекрасно смирение, что даже неверные, когда были слабы, им укрепились. Но вернемся к рассказу.

Когда гнали поганые христианское воинство по попущению Божию, многих убивали, других в плен брали, и среди них захватили одного воина из палат великодержавного по имени Иван, которого князь любил. И его гнали, от других отделив, и настигнув, убить угрожали. И ему, юному, отчаявшемуся сохранить цветущую жизнь свою, подал Бог благую мысль призвать на помощь немедлящего святого Сергия, чтобы избавил его. И только юноша в уме помянул святого, как тут же у коня его как будто крылья появились, и он быстро помчался от поганых. И так он добрался до своего воеводы, и в великой радости рассказывал всем о великом чуде, как избавил его Бог от смерти горькой по молитве святого Сергия. И так он ехал своей дорогой вместе со своими воинами, веселясь и обещая прийти в обитель святого Сергия, и поклониться мощам его, и возблагодарить, и пожертвовать на братию. Но очень скоро переменились его мысли, о чем он потом сам рассказывал: «Что я сделаю, ведь у меня небольшое состояние. Если обустроить мне так много братии, то и половины состояния не останется мне на жизнь». И когда он это подумал, внезапно споткнулся под ним конь и упал так, что даже поводья у юноши из рук вылетели, и сам он с коня свалился. И напал на него страх великий, потому что все его бросили из страха перед татарами. И, сам трепеща от великого страха, успокаивал он своего коня, а в это время появились татары неведомо откуда и взяли воина, сняли с него сверкающее оружие и убить его собрались. Он же в унынии, жизнь свою сохранить отчаявшись, не имея надежды на избавление, укорял себя за то, что отказался от обета святому. И стыдился призвать на помощь святого Сергия, так говоря: «По справедливости я, окаянный, умираю, не сдержав обета, что дал тебе, святой Сергий. Если не прогневаешься в конец, святой, и смилостивишься надо мной, недостойным, вдвойне преславно покажешь свои чудеса. Уже не смогу еще раз солгать, ибо безответный и стыда исполненный со своей цветущей юностью расстаюсь». И так он горько и рыдал, и плакал. И тут они, зверовидные, в овец кротких превратились, и как будто в помрачении разума, оставили его, ни одной раны не нанеся ему и не сняв с него одежд многоценных. А этот воин, видя, что сохранен он помощью Божией и молитвами святого, побежал. Если поганые и встречали его, то молитвы святого укрывали его, и к своим он был препровожден невредимым.

И вот скоро он приехал в обитель святого и, боясь, что, утаив все, пострадает, рассказал всем о великих Божиих чудесах, и о немедлящем заступничестве, и о милости славного в чудесах Сергия, и о милосердии, которое оказал он ему, как чадолюбивый отец. И в великой радости братию святого обустроил, милостыню дал и, облобызав раку святого, вернулся в дом свой, славя Бога и угодника его, святого великого в чудесах Сергия.

В год 6946 (1438). (...) В тот же год, 15 августа, пошел Исидор в Рим на восьмой собор, до этого похоронив княгиню Евпраксию. (...)

В год 6953 (1445). (...) В тот же год было знамение в городе Москве: была буря великая, и сломало крест на соборной каменной церкви святой Богородицы, честного ее Рождества, той, где есть придел святого Лазаря. (...)

В год 6961 (1453). (...) В тот же год послал великий князь Стефана Бородатого в Новгород со смертным зельем уморить князя Дмитрия. А он приехал в Новгород к боярину князя Дмитрия Ивану Нотову и рассказал ему о словах великого князя. И тот пообещал все сделать, — как говорит Давид: «Тот, кто ел мой хлеб, замыслил против меня обман», — и посвятил повара в это дело. И было так: князь Дмитрий по обыкновению захотел есть в полдень и приказал приготовить себе одного цыпленка. А они, окаянные, приготовили его со смертным зельем и принесли его князю, и он съел, не зная об их умысле, потому что никто не выдал его. Тут же князь разболелся и, пролежав 12 дней, преставился, и похоронен был в церкви святого мученика Георгия в Новгороде.

В том же году приходил турецкий царь к Царьграду, и помог Мустафа Мурадовичу, и он взял Царьград обманом. Он послал к наместнику греческого царя, сказав: «Сделай так, чтобы я взял Царьград. Если возьму его, возьму и дочь твою в жены, и будешь мне отцом и вторым после меня в моем царстве». А тот сказал царю идти на приступ со стороны залива, где стена была ветхой. И, разбив ее пушками, взяли Царьград, и царь церкви святые разорил, и в Великой Софии мечеть устроил, и людей множество посек, а другие в море утонули, а сам он сел в Царьграде. А наместника того он приказал в котле сварить и предал его злой смерти, сказав ему: «Как ты собираешься быть мне верен, если сделал такое со своим прежним государем?» (...)

В год 6966 (1458). (...) В ту же зиму архиепископ ростовский Феодосии приказал есть мясо в навечерие праздника Богоявления, которое тогда пришлось на субботу, а митрополит Иона захотел снять с него сан. И великая княгиня заступилась за него перед митрополитом, а за заступничество взяла у Феодосия село Петровское. В ту же зиму, 15 февраля, родился сын у великого князя Ивана Васильевича и назван был именем Иван. В тот же год преставился епископ Новгорода Великого Евфимий. В том же году великий князь Василий Васильевич послал войско на Вятку, а воеводами над ним были князь Иван Васильевич Горбатый и князь Иван Ряполовский. И не сделали ничего: у вятчан взятки взяли, да им потворствовали, Вятку не взяли, и возвратились. В том же году построена была в Москве каменная церковь Введения святой Богородицы на подворье Симоновского монастыря в городе.

В год 6967 (1459). (...) В том же году пришлось Благовещенье на Пасху. Об этом написано в Пасхалии: «Братья, вот ужас, вот беда великая, вот скорбь немалая! Как в год распятия Христова, солнечный круг был 23, лунный 13. Этот год последним явился, теперь ожидаем всемирное пришествие Христово». О Владыка, умножились беззакония наши на земле! Пощади нас, Владыка, наполни и землю славой твоей, пощади нас! «Благословен грядущий во имя Господне!» Берегитесь, братья, твердо знайте, кому придется быть в то время, избегай неверия, возле нас измаилтяне. «Ибо Господь не хочет смерти грешника, а покаяния ожидает». Сказал Господь: «Не знаете ни дня, ни часа, когда прийдет Сын Человеческий». И в тот год ничего не было. (...)

В год 6968 (1460). В ту зиму ездил великий князь Василий Васильевич в свою отчину в Великий Новгород, а с ним сыновья его князь Юрий и князь Андрей. А новгородцы созвали вече, и собрались к Святой Софии, и сговаривались все убить великого князя и его детей. И вышел к ним владыка Иона и сказал так: «О безумные люди! Если вы великого князя убьете, что вы получите? Только большую беду принесете Новгороду, потому что сын его старший, князь Иван, услышит о вашем злодеянии, в тот же час, попросив войско у хана, пойдет на вас и разорит всю землю вашу». Они же, окаянные, отказались от своего злого замысла. Тогда же Федора Басенка хотели убить шильники. Тогда же ездил князь Юрий в Псков и той же зимой приехал. (...)

В год 6969 (1461). (...) В тот же год великим князем Василием Васильевичем построена была в Москве церковь каменная Иоанна Предтечи с приделом святого отца Варлаама Новгородского. С тех пор начали в Москве отмечать праздник Варлаама, вспоминая чудо, которое он сотворил с Тумгенем, воскресив его из мертвых, когда великий князь был в Новгороде. (...)

О проявлении мощей ярославских чудотворцев. В год 6971 (1463). В городе Ярославле, в монастыре Святого Спаса лежали три князя: великий князь Федор Ростиславич Смоленский и Ярославский, и сын его Константин, и внук его Давид, а лежали в церкви Святого Спаса поверх земли. Сам великий князь Федор был человек большого роста, и эти Константин и Давид доходили ему до подмышек, потому что были меньше ростом, а лежали в одном гробу. Решили игумен и все священники соборных церквей в Ярославле, собравшись, похоронить их с почетом в земле, тут же в церкви на том же месте. И сообщили об этом старейшине города, князю Александру Ярославскому, а он повелел так тому и быть, и хотел сделать каменную гробницу, и покрыть ее дорогим покровом, и свечи поставить. И когда сошлись священники, и монахи, и миряне, и князь Александр, правнук князей, и когда взяли мощи их, тогда Бог помиловал сначала Богородицкого попа и его сына у гроба их, а когда святили воду с их мощей, от этой воды прозрели две слепые женщины. И тогда все поразились, и возвестили всем, и начали звонить, и пошел весь народ, с почтением поклоняясь мощам и целуя их. И с тех пор положили князей на земле, но в том же гробу, для поклонения мощам их, и для целования их, и на исцеление недужным. И возвестили об этом ростовскому епископу Трифону, в епископии которого город Ярославль. А тот, неверием обуян, не поверил, считая, что это — колдовство. 3 апреля Бог простил у гроба чудотворцев бесноватого человека и слепого, с больными глазами, и он прозрел. В тот же месяц, двадцатого, у гроба чудотворцев Бог помиловал девицу, слепую на один глаз, и бесноватых, мужчину и женщину. 10 мая Бог простил у гроба святых чудотворцев женщину слепую и отрока, больного телесной немощью. 25 июня исцелились у гроба святых чудотворцев четыре женщины: три слепые прозрели, а четвертая, бесноватая, до того грызла свое тело и людей кусала. (...)

В год 6973 (1465). 13 сентября оставил митрополит Феодосии митрополию, сентября месяца 14. Той же осенью, 11 ноября, собрав епископов, поставили митрополитом на Москве суздальского епископа Филиппа. А Феодосии оставил митрополию из-за того, что хотел попов и дьяконов насильно на Божий путь направить. Начал во всякое воскресение созывать и учить по святым правилам. Вдовцам, дьконам и попам, велел в монастырь постригаться, а тех, у кого наложницы были, мучил без милости, и священнический сан снимал с них, и продавал. А церквей много настроено, а попы: кто не хотел работать, всякий — в попы, тем и кормились, и следовали телесным похотям, потому что не Богу хотели служить, а ублажению своего тела. И затужили люди, что многие церкви без попов, и начали проклинать митрополита, а он, услышав, разболелся из-за этого. Выздоровев, пошел в келию в монастырь Чуда Михаила, и взял расслабленного старца в келию, и стал служить ему и омывать его струпья.

В год 6975 (1467). 25 апреля в 3 часа ночи умерла великая княгиня Мария, жена великого князя Ивана Васильевича, от смертного зелья. Узнали это вот по чему: когда покров на нее положили, то свисало много, а потом тело распухло так, что стало много не хватать. И похоронили ее у церкви Святого Вознесения в Москве. Тогда же разгневался великий князь на жену Алексея Полуектова, на Наталью, которая посылала пояс с женой казенного подьячего Боровлева к бабке. Тогда же и на Алексея разгневался, и долго, лет шесть, он не был у великого князя, и едва князь простил его.

В том же году ростовский епископ Трифон, услышав о чудесах исцеления в городе Ярославле от гроба новоявленных чудотворцев великого князя Федора Ростиславича Смоленского и Ярославского, и Константина, и Давида, не поверил в их чудеса. И послал туда протопопа ростовского Константина, почтенного человека. Во все года посылал за ним великий князь, приглашая его в Москву на собор звать, потому что был он голосист, и речи хорошо говорил, и грамоту знал, и видным был, потому и вознесся умом и был горд. Послал его епископ в Ярославль пойти и посмотреть мощи чудотворцев и исцеления от них, действительно ли это так, потому что и тот протопоп в это не верил.

Тот протопоп приехал в Ярославль в монастырь Святого Спаса и послал к игумену, сказав: «От владыки ростовского приехал». И игумен сказал ему прийти в келию к себе, а протопоп Константин загордился и сказал: «Почему не выйдешь ко мне? Не знаешь разве, воздавший честь мне, послу владыки, владыке честь воздает? Мне почтения не выказав, моему господину почтения не выказываешь, самому владыке. Я это государю скажу, а к игумену в келью не пойду, а то, зачем послан, сделаю». И послал к игумену сказать: «Я послан посмотреть ваших чудотворцев, какие они: в теле ли лежат, как много исцелений совершают, не действует ли вражья сила для обольщения людей?» И приказал церковь открыть: «Я посмотрю их». Игумен же послал пономаря, и пономарь, прийдя, открыл церковь. Вошел протопоп Константин в церковь Святого Спаса и спросил о чудотворцах, где лежат, и показали ему, а он, прийдя, открыл святых чудотворцев, и Федор, бывший великим князем, в монашеском одеянии схимника лежал. Тогда, прийдя, протопоп Константин, ярился на игумена, думая, что этим чудотворением игумен приобрел много богатства, которое приносили горожане, приходящие к раке на молебны. Когда порвал он шнуры у схимы и хотел, обнажив мощи, их посмотреть, тогда внезапно сила Божия и святых чудотворцев бросила его на землю, и он стал нем, и омертвело тело его. И объял ужас всех, стоявших с ним. И рассказали игумену обо всем, что было, и пришел игумен, и начал молебен служить за Константина, и воду святить, и кропить его. Едва через много часов ожило тело его, и был он на язык нем, руками и ногами расслаблен, и тело его мучилось.

И начал он каяться со слезами, понося себя и окаянным называя, с правильного пути сбившимся, как сказано у пророка: «Да не искусишь Господа Бога твоего ни в каком благом деле». Искусили Господа Дафан и Авирон, не были они ни иереями, ни причетниками, и захотели в святилище служить Богу, и начали кадить, — и живых их поглотила земля. Так же и Оза прикоснулся к Ковчегу Завета, наклоненному быком, и страшной раной был поражен, усохла у него рука. Так же и Гиезий начал милостыню красть, которую Елисей велел давать нищим, и был поражен проказой. Так же и этот Константин восприял кару. И много времени пребывал он у раки чудотворцев, и прислали в Ростов, и поведали все, что было. Услышав об этом, архиепископ Трифон вздрогнул всем телом и тут стал расслабленным. Он оставил архиепископию, ушел в монастырь, начал плакать и молиться святым чудотворцам, и приказал себя везти в Ярославль в монастырь Святого Спаса, где святые чудотворцы лежат, и здесь оставался, плача, до смерти своей. (...)

В год 6977 (1469) (...) В тот же год казанские татары пограбили русских купцов.

В год 6978 (1470) (...) В ту же зиму, 21 декабря, исцелилась у гроба Святого Петра митрополита в день памяти его девочка шести лет, прозрела слепая. Той же зимой исцелился у гроба Святого Петра митрополита некий странник из Рязани, у которого рука была скорчена и приросла к ребрам. И во время обедни он исцелился, и рука его стала прямой, как и другая.

(...) Той же осенью, 1 августа, в два часа дня, загорелся город Москва и сгорел весь, только три двора остались. Той же осенью на третий день после пожара упала церковь Святого Петра, придел у Пречистой, потому что она обгорела от пожара.

В год 6979 (1471) (...) В том же году купец Торокан заложил для себя кирпичные палаты в городе Москве у городской стены возле Фроловских ворот; в тот же год и своды закончили.

В том же году новгородцы, не покорявшиеся великому князю и не желавшие быть под его властью, тайно от великого князя послали к королю и подписали договорные грамоты, да и владыку хотели в Киеве ставить, и князя Михаила Олельковича себе взяли. Услышав об этом, великий князь послал к ним в Новгород, обличая их замысел. Так же и митрополит послал своего посла, возложил на новгородцев отлучение и неблагословение, потому что они хотели владыку ставить в Киеве, называя Киевским митрополитом латинянина, придерживающегося латинской веры. Но они его не послушали. Великий князь, не желая уступить свою отчину Новгород королю, собрал великую силу: сначала послал своих воевод со множеством войска, князя Даниила Холмского и Федора Давыдовича, на Новгород. И сам, не медля, пошел в июне месяце, а с ним братья его князь Юрий, князь Андрей, князь Борис, князь Михаил Верейский и сын царя Касима с татарами. Да попросил великий князь у своей матери, великой княгини, дьяка Стефана Бородатого, умеющего приводить свидетельства из русских летописцев. «Когда, — сказал князь, — прийдут новгородцы, он вспомнит, что говорить об их старых изменах, как изменяли великим князьям в старые времена, отцам, дедам и прадедам».

А воеводы, войдя в Новгородскую землю, стали разорять новгородские волости. Узнав об этом, новгородцы, собравшись, на судах пошли по озеру Ильмень под Русу. Здесь был бой воевод великого князя с новгородцами, и убили новгородцев около четырех тысяч, а других взяли в плен живыми, а другие, получив раны, убежали, а другие у Русы утонули — помог Бог воеводам великого князя. Воеводы великого князя Русу сожгли, а, что было в городе, разграбили, и пошли, воюя, к реке Шелони, и прийдя, стали на реке Шелони на этой стороне. Новгородцы же, собравшись, пошли на них, и пришли к реке Шелони 14 июля. И начали биться за брод, и помог Бог воеводам великого князя: воинов избили, а воевод всех в плен взяли, Дмитрия Исаковича и Казимира, а за прочими гнались, избивая, до 20 верст.

Великий князь тогда был на реке Поломяти, ждал братьев, туда ему пришло известие, что его воеводы бились с новгородцами, и побили его войска новгородцев и воевод всех в плен взяли. Он же, восхвалив Бога, пошел к реке Шелони, посмотреть там на убитых. И, прийдя, стал на реке Шелони, и приказал Дмитрию Исаковичу голову отрубить, а остальных вести в Москву. И они повели пленников, скот и коней погнали, хваля Бога и силу крестоцелования, которое нарушили новгородцы. Да доколе терпеть дела их Богу? Послал им Бог по грехам их, наказав рукой благоверного великого князя Ивана Васильевича. Стоял тут великий князь неделю, ожидая покорения новгородцев. Тут пришел Феофил, нареченный во владыки, с новгородцами, и били челом великому князю, и договорились на 17 тысячах рублей. Великий князь, утвердив соглашение, какое хотел, 1 сентября возвратился в Москву.

Тогда же, 27 июля, воеводы великого князя Василий Федорович Образец и Борис Слепец с устюжанами и вятчанами ходили на Двину. Пришел на них князь Василий Васильевич Суздальский, брат Горбатого, с двинским войском, и был между ними бой, и разбили князя Василия. А пленников, которых привел, великий князь приказал посадить в избу, и один из них, задохнувшись, умер. (...)

В год 6980 (1472). (...) О возведении в Москве соборной церкви святой Богородицы. В ту же весну задумал митрополит Филипп воздвигнуть соборную церковь святой Богородицы в городе Москве, потому что та каменная церковь, которую заложил своими руками Петр, митрополит и чудотворец, и где лежало его тело, как написано об этом в его житии митрополитом Киприаном, обветшала. И опасаясь обрушения, уже подпирали толстыми стойками своды. Со времени ее постройки прошло сто пятьдесят лет. Так подумав и решив, митрополит позвал мастеров Ивашку Кривцова и Мышкина и начал их спрашивать, возьмутся ли они строить, потому что он хотел поставить большую и высокую церковь, подобную Владимирскому собору святой Богородицы. А мастера взялись построить такую церковь. Наложил митрополит тяготу великую: со всех попов и монастырей собирать насильно серебро на постройку церкви. А когда собрал много серебра, тогда и бояре, и купцы по своей воле дали часть своего имения на постройку церкви митрополиту. Как только собрали много серебра, начали разбирать церковь, и множество строителей собрали, и вскоре разрушили ее до земли. Мощи святого святителя Петра не выкопали, а оставили над ним часть первоначальной стены. Церковь выложили вокруг прежней церкви больше ее, а по сравнению с Владимирской шире и длиннее на полторы сажени. И рвы выкопали, и забили сваи, как у мастеров принято. Но они не очень понимали в этом деле: известь разводили с песком жидко, а не вязко. А внутрь: ту же мелкую щебенку собирали и внутрь стены сыпали, и известью заливали, как тестяным раствором, поэтому получилось некрепко, как только тяжесть надавит на эту смесь вместо камня, линия стены искривляется.

(...) Тогда же, в тот же год, вывели строители церковь святой Богородицы до уровня порога и гробницы делали для епископов с тех же сторон, где они были раньше, Киприана и Фотия митрополитов с правой стороны друг за другом, а Феогноста митрополита в приделе святого Петра с Петром митрополитом под одной стеной. На другой год небольшую часть пола сделали и гробницы митрополитов завершили. Тогда, 29 мая, Иону нашли целым, Фотий же был цел не весь, а только ноги были в теле, а Киприан весь истлел, одни мощи. Иона исцелил хромого мальчика шести лет, сына попа Петра из церкви Иоанна Под Колоколы. Множество людей, прикладываясь к телу Ионы, набросали столько серебра, как будто в газофилакию, а митрополит все это отнял у попов на строительство церкви. Тогда же Иона исцелил и Селивана Рязанца, у которого была внутренняя болезнь. А Петра великого ночью выкопали. И обнаружив мощи его, людям не показали, а поставили ларец возле гроба Ионы, где лежит теперь Филипп митрополит, и целовали его все приходящие. Не знаю, были ли его мощи там или нет, только очень удивлюсь, если они вправду были там, чтобы такого чудотворца положили без почтения, не перенесли в другой храм. Здесь строители, работая, над ним ходили, а все осколки камня, какие есть, все на этот гроб падали. И Иону митрополита больше берегли. Но некоторые говорят, что митрополит положил мощи Петра-чудотворца в своей палате, а для народа сказал, что они возле гроба Ионы в ларце, чтобы в палаты не ходили. Немалую часть церкви и столпов вывели строители до тех пор, пока алтарь не надстроили и место для чудотворца Петра возле жертвенника не сделали.

Тогда великий князь и митрополит захотели сделать особый день и перенести Петра митрополита на то место, где он должен быть, и праздник устроить, и впредь этот день так праздновать. Но великая княгиня Мария, мать великого князя Ивана Васильевича, захотела ехать в Ростов. И, подумав, перенесли мощи его 1 июля, и праздник большой устроили, и велели Пахомию Сербу, монаху Троице-Сергиева монастыря, сочинить канон на перенесение мощей и слово написать о замысле построить церковь и об обретении чудотворца Петра, и об обретении Ионы, он и написал два канона. А в Слове написал из-за людского неверия, что чудотворца Петра нашли в теле, потому что у них, если только кто не в теле лежит, тот и не свят, а того не помнят, что голые кости приносят исцеления. И повелел великий князь по всей земле праздновать перенесение мощей чудотворца Петра 1 июля. А в церкви, там, где алтарь, до тех пор, пока закончат каменную церковь, приказали деревянную поставить, и освятили ее во имя той же церкви Успения святой Богородицы, и пристроили к ней гроб Петра-чудотворца.

В том же году посылал великий князь Фрязина в Рим к папе свататься, потому что он рассказал ему про царевну, дочь греческого Аморейского царя Зинаиду, приходившуюся папе племянницей. Когда ее родители умерли, папа взял ее к себе и хотел выдать замуж. И великий князь послал с Фрязиным в провожатых пана Юргу, потому что он знал дорогу: идти на Новгород, оттуда к немцам и на город Венецию, а оттуда в Рим, потому что так дорога к Риму ближе. И он, прийдя в Венецию, назвался большим боярином великого князя, и был в Риме, и там с папой говорил. И папа захотел отдать царевну на Русь, а сама она, говорят, из-за христианства за великого князя захотела. Говорят, что король присылал, желая взять ее в жены своему сыну, а она не захотела, потому что он латинской веры.

И пошел Фрязин тем же путем на Венецию. А князь венецианский, посоветовавшись со своими боярами, решил идти на турецкого царя, который сидит в Царьграде и, взяв себе христианский город, в мечеть превратил великую церковь Софии, построенную Юстинианом царем. Князь не мог это сделать один и захотел поднять с собой Орду, но жители Венеции не знали, как послу идти в Орду. И, услышав, что от Руси есть путь, князь начал оказывать Фрязину почести, задаривать и уговаривать, чтобы он взял с собой его посла в Русь и велел проводить в Орду. Фрязин обещал это сделать. Взял его посла и пришел к великому князю, и все слова папы передал, и принес икону с изображением царевны, а того посла назвал великому князю купцом. Великий же князь, посовещавшись с матерью своей великой княгиней, послал привезти царевну. А тот Фрязин, достав переводчика, венецианского посла по имени Тревизан отпустил через Рязань в Орду в тайне от великого князя. Когда Фрязин выехал в Рим, тогда пришло известие к великому князю, что Фрязин привез венецианского посла и отпустил его в Орду. Тогда великий князь приказал посла взять в Рязани вместе с переводчиком и посадить в тюрьму.

Фрязин поехал в Рим, взял царевну и привез. Тогда папа вместе с ней послал много добрых людей греков, и послал с ней легата своего храма. Таких легатов, говорят, он держит семьдесят, а кардиналов двенадцать по числу двенадцати апостолов, а сам он при службе принимает имя Божие. Когда же приехал Фрязин с царевной, послал великий князь своего боярина Федора Давыдовича навстречу и приказал, у легата латинский крест отняв, в сани его положить, а Фрязина взять и ограбить. Федор это и сделал, за пятнадцать верст встретил их. Тогда легат испугался. До этого митрополит Филипп много книг изучил, выбирая тексты, и он призвал книжника Никиту поповича: одно, по его подсказке, сам говорил легату, а другое велел Никите самому сказать. А легат ни единого слова не ответил, а сказал: «Нет со мной книг». Той же зимой женился великий князь на той царевне и венчался с ней в деревянной церкви святой Богородицы, что у гроба святого Петра. А венчал его протопоп коломенский Иосия, а здешним протопопам и духовнику своему князь не велел, потому что они были вдовцами.

Тогда не было известий у венецианского князя, дошел его посол до Орды или нет. Тогда великий князь послал к нему в Венецию Фрязинова брата, упрекая его: «Почему ты так поступил, нанеся мне бесчестье, через мою землю тайно послал посла, меня не предупредив». Брат Фрязинов Антон поехал и сказал ему все, что посол его сидит, пойманный, в тюрьме. Тот князь с Антоном передал великому князю просьбу прекратить вражду, а посла отпустить в Орду. «А если будет нужно что на снаряжение, то дай ему, а я сам заплачу», — сказал он. Тогда великий князь после разговора с Антоном посла отпустил, а с ним переводчика и дьяка, и семьдесят рублей дал ему, а сказал семьсот, и послал все получить. И дошел этот посол до Орды, звал царя в поход, а тот ничего не обещал и приказал татарам проводить посла к морю.

В том же году загорелся митрополичий двор и другие дворы возле него. Митрополит Филипп был тогда здоров, но внезапно его охватила болезнь. Тогда он оставил митрополию и, проболев недолго, преставился. На нем нашел сам великий князь вериги по всему его телу. И похоронили его в заложенной им церкви святой Богородицы, возле митрополита Ионы, и вериги над гробом повесили, они и теперь лежат, и все к ним прикладываются для исцеления.

После смерти митрополита великий князь начал узнавать, кто делал цепи. И объявился один кузнец, которого митрополит выкупил из татарского плена ковать для новой церкви, а потом велел отпустить его. Он сказал: «Я приковал одно звено к этим цепям: митрополит говорил, что они тесны ему, и велел никому не рассказывать об этом». Потом тот же мастер сказал на другой день: «Видел, — говорил он, — во сне, что митрополит Филипп идет во всем облачении на свой двор из церкви и вериги несет на руке. И я, встретив его, хотел поклониться ему, а митрополит Филипп сказал мне: “Зачем ты сказал великому князю, что приковал звено к этим веригам? Я не велел тебе говорить”. Я же сказал: “Грешен”. А он сказал: “Если спущу я тебе, ты начнешь и другим рассказывать”. И, взяв вериги, начал меня бить. Я проснулся, и оказалось, что все тело у меня изранено, и теперь я болен». И лежал месяц из-за этих ран, и помолился святому, и исцелился.

В том же году, 29 июля, поставили в митрополиты коломенского владыку Геронтия. В том же году поставили владыку в Коломну — Никиту Семежкова. В том же году в июле обрели в церкви святого Спаса княгиню Марию, жену великого князя Семена Ивановича, нареченную в монашестве Фетиньей, совершенно невредимую телом, только риза истлела. И послал великий князь за игуменьей Алексеевского монастыря и приказал одеть княгиню в новые монашеские ризы, и ее одели. В том же году 8 августа совершилось чудо у гроба святого митрополита Ионы. Некий юноша восемнадцати лет из Переяславля Рязанского имел сухую левую руку, и пальцы этой руки были согнуты и прижаты к ладони. И во время литургии исцелился.

В год 6982 (1474).(...) В том же году, 21 мая, вечером, на третий год после закладки собора, упал этот заложенный собор, а уже начали своды выводить, иначе говоря, кровлю. Отвалилась северная стена, потому что в этой стене сделали входную лестницу на хоры, а они были высокими, на полторы сажени выше, чем во Владимирской святой Богородице, а хоры сделали над главным входом. Тогда же и хоры упали. А упала церковь в первом часу ночи, не ранив никого, строители уже ушли. А церковь вся сдвинулась от этого падения, и появились большие трещины.

В том же году было исцеление у гроба митрополита Феогноста. Некий человек в городе Москве по обычаю ходил к скудельнице, имеющейся в городе для погребения нищих. Есть обычай в четверг седьмой недели ходить туда, покупать там кутью, и свечи, и творить молитвы за умерших. Вместе со всеми пошел и этот человек. И засыпали старую яму, полную мертвых, а новую выкопали, тут же все и копают, и засыпают землей Бога ради, все горожане, мужчины и женщины. Этот человек взял в полу одежды землю из новой ямы и понес в старую, и из-за тесноты споткнулся, упал на землю и внезапно оглох и онемел. И он пробыл в этой болезни много дней, и однажды сказал ему кто-то, как во сне: «Иди завтра в соборную церковь святой Богородицы». Он и пришел и начал прикладываться ко всем гробам и чудотворца Петра, и Ионы, и Филиппа. И когда к Феогносту приложился, внезапно заговорил, и вернулся к нему слух, и он всем рассказал, как был нем и нынче обрел речь. «Когда, — говорил, — преклонился, хотел поцеловать мощи его, внезапно двинулся святой, и рукой благословил меня, и, взяв мой язык, потянул его наружу. А я стоял, как мертвый, и вдруг заговорил». И слыша это, люди удивлялись и славили Бога и Феогноста митрополита, сотворившего это чудо. И рассказали митрополиту Геронтию и великому князю, но их обуяло неверие, и они не велели по всему городу звонить и славить Феогноста митрополита, а когда потом ту, новую церковь святой Богородицы построили, заделали мощи его, закопав в землю, и покрова на каменную гробницу не положили, и теперь в небрежении гроб его.

Послал великий князь во Псков и велел прислать церковных мастеров, и их привели. Они похвалили своих предшественников за то, что они гладко строили, но побранили их за то, как они делали известь, потому что они жидко разводили, а не вязко. Тогда великий князь их отпустил, а они впоследствии построили церковь Троицы в Сергиевом монастыре, Ивана Златоустого в Москве, церковь Сретения на Поле, Ризоположения на митрополичьем дворе и Благовещения на дворе великого князя.

В год 6983 (1475). Великий князь послал своего посла Семена Толбузина в город Венецию к тамошнему князю со следующим известием: что он его посла Тревизана отпустил и много ему дал, а серебра пошло, было сказано, семьсот рублей. Приказал спросить и церковного мастера. Толбузин там был, и его почтили, и дали ему много серебра, а мастера он выбрал Аристотеля. «Много, — говорил Семен, — у них мастеров, но ни один не пошел на Русь. А этот захотел, и я урядился с ним по десять рублей в месяц давать ему. И за его умение его прозвали Аристотелем, — говорил он. — И еще, говорят, турецкий царь, сидящий в Царьграде, звал его по этой же причине». А там, говорил он, в Венеции, есть церковь святого Марка, великолепная и красивая, и ворота венецианские, работы того же Аристотеля, очень искусно сделанные и красивые. И еще, говорил Семен, показывал он ему одну свою искусную работу. Позвал его к себе в дом (дом, де, у него хороший, и палаты есть) и велел блюдо принести. Блюдо медное, на четырех медных яблоках, а на нем сосуд, как умывальник, как будто оловянный. И начал лить из него из одного на блюдо и воду, и вино, и мед — что хочешь, то и польется. А когда венецианский князь услыхал, де, о его решении, не хотел пускать Аристотеля на Русь, потому что у них не тот уже был князь, который посылал Тревизана, тот, де, умер при нем. А нового поставили не из княжеского рода и не из царского, а все люди избирали человек пять, или шесть, или десять, умных и храбрых. И велят, пометив зерна, бросить их в сосуд, похожий на ступку, а зерна белые, и велели их вынимать маленькому ребенку. Чье, де, зерно вынется дважды, того и ставят князем. И ездил, де, Семен в другой город венецианский к князю, просил его и приношения делал, и обещал дружбу великого князя, и он, де, еле отпустил Аристотеля, как в одолжение. «Говорят еще, у них лежит святая Екатерина, не знаю, та ли мученица или нет, а только святая. А город море покрывает трижды в день, если разыграется». А место, де, это, как рассказывают их старожилы и книжники, раньше было небольшим, но много достроили в море умельцы из камня там, где теперь лежит город Венеция. Говорят, что у них есть двенадцать самоцветных камней. А говорят, что к ним ветром занесло корабль с человеком, и они расспрашивали его, что у него есть, а он им не сказал, а они, де, хитростью у него выведали, отняли у него ум волшебством и забрали двенадцать камней.

Аристотель взял с собой сына Андрея и малого по имени Петруша, и пошел с Семеном Толбузиным на Русь. Он похвалил гладкость стен храма Пречистой, но сказал, что известь не вязкая, а камень не твердый. Поэтому он делал все своды из кирпича, и сказал, что он тверже камня. И он не захотел доделывать ни хор, ни северной стены, но начал все делать снова. А ту церковь он разрушил следующим образом: поставив три столба и соединив их концы вместе, посередине на веревках повесил дубовый брус, а его конец оковал железным обручем, и, раскачивая брус, разбил стены. А под другие стены поставил поленья, подкопавшись под них снизу, и поставил их полностью на подпорки, и зажег поленья, и стены упали. И видели, как стены, которые три года делали, он развалил меньше, чем за неделю, так, что не успевали выносить камень, а Аристотель говорил, что хочет развалить ее за три дня. А книжники называли дубовый брус «бараном». Так, — говорят, — написано: таким же образом Тит разрушил Иерусалим. Аристотель приказал заново копать рвы и забивать дубовые сваи. Он ездил во Владимир и, посмотрев Пречистую, похвалил работу, и сказал: «Это работа каких-то наших мастеров». Печь для обжига кирпича он устроил за Андронниковым монастырем в Калитникове, там их делали и обжигали. Этот кирпич нашего русского уже и длиннее, и тверже, когда его ломают, то размачивают в воде. Известь Аристотель приказал густо мотыгами мешать, так, что если на утро засохнет, то ножом не расковыряешь. Святого Петра чудотворца перенесли в церковь святого Иоанна Под Колоколы. А церковь Аристотель заложил продолговатую, как палату.

В том же году загорелся город Смоленск, и сгорела половина города. В том же году турецкий царь взял Кафу и Крым. В том же году горел город Москва, и выгорело полгорода 2 октября. Той же осенью 2 октября великий князь ездил в свою отчину, и там новгородцы не дались ему на суд. Великий князь их схватил и посадил в Переяславле.

На первый год Аристотель вывел фундамент и стены выше земли. Известь разводили, как густое тесто, а мазали железными лопатками, а внутрь приказал класть ровный камень. Заложил четыре круглых столпа. «Эти, — сказал, — крепко стоят». А в алтаре два столпа кирпичных четырехугольных. А все по циркулю и линейке.

В том же году я нашел писание Афанасия Никитина, купца Тверского (...)

(...) Той же зимой, в феврале месяце, на масленицу в заговенье, в первом часу дня наступила тьма по всей земле и опять прошла. (...)

В год 6984 (1476). (...) В том же году Аристотель вывел храм Пречистой до кивотов, окружающих ее. Внутри стен все связями железными проложил, как правила на веретенах, и между столбами, там, где дубовые балки в наших церквях, выковал и положил железные. (...)

В год 6985 (1477). (...) В том же году псковские мастера заложили каменную церковь Троицы в Сергиевом монастыре. В том же году Аристотель сделал колесо, и наверх камни не носили, а цепляли веревками и поднимали, а наверху цеплялись малые колесики, которые плотники называют «белкой», ими поднимают землю на избы, и смотреть на это было удивительно. На столпы Аристотель положил 4 больших камня, и соединив кружала, одно против другого, вытесал по ним по четыре ветви на четыре стороны. И казалось, что на каменных столбах эти камни насквозь соединены.

В год 6986 (1478). (...) Когда же великий князь был в Новгороде, во Псков пришло известие, что немцы хотят напасть на Псков, и жители послали к великому князю. И великий князь позволил желающим идти на немцев. И, пойдя, воины великого князя много повоевали. И пришел против них магистр с воинами, и бились. И Бог помог воинам великого князя, и много немцев убили, много в плен взяли и вернулись. Когда великий князь был в Новгороде, пришло ложное известие в Казань, что великий князь не взял Новгорода, и побили его новгородцы, и он убежал только с четырьмя людьми раненый. И казанский царь послал свое войско на Вятку. Потом к царю пришло правильное известие, что великий князь взял Новгород и посадил своих наместников. И казанский царь послал к своему войску и велел быстро возвращаться, а они, услышав об этом, так быстро бежали, что даже еду, которую варили в котлах, побросали.

В год 6986 (1478). Послал великий князь свое войско на Казань с воеводами Василием Образцом и Борисом Слепцом на судах. И царь казанский послал с челобитьем к великому князю, а великий князь пожаловал его.

В том же году была закончена каменная церковь святой Богородицы. Аристотель сделал у нее четыре главы, а возле главного барабана ризницу, а хоры устроил возле алтаря в сторону боковых дверей, и устроил лестницу подниматься на верх церкви. Своды сделал в один кирпич и так свел, поэтому, когда дождь идет, даже капает. На пятый год церковь закончил. Пол вымостил мелким камнем, а в алтаре над митрополичьим местом за престолом вырезал в камне латинский крест, который митрополит потом велел стесать. Перед главными дверями крыльцо вымостил камнем, и вывел свод в один кирпич, и повесил серединку на железной гирьке. А освятил церковь митрополит Геронтий. И некоторые обманщики порицали митрополита перед великим князем за то, что он ходил с крестами вокруг церкви не по направлению движения солнца. За это великий князь разгневался на митрополита, потому что, говорил он, за это посылается Божий гнев.

В том же году великий князь заложил каменную церковь Иоанна Златоуста на Посаде.

В год 6987 (1479). Великий князь ездил в Новгород и схватил Новгородского владыку, и посадил в Москве в монастыре Чуда архангела Михаила. И он сидел три с половиной года, и там умер.

И много искали, и не нашли писания об освящении церкви, ходить по солнцу или не по солнцу. А говорили много: одни архимандриты и игумены говорили в защиту митрополита, другой сказал: «В Святой Горе видел, что так же святили церковь, а с крестами ходили против солнца». И много споров об этом устроил великий князь, Геннадия архимандрита и владыку ростовского Вассиана призвал на спор. Митрополит приводил свидетельство: когда дьякон кадит престол в алтаре, то направо ходит с кадилом. А они никаких свидетельств не приводили, а говорили: «Солнце праведное, Христос, попрал Ад, и смерть связал, и души освободил, и потому, — говорили, — выходят так на Пасху и то же делают на утрени». И много спорили, и не нашли истину. В том же году родился у великого князя сын Гавриил 26 марта и дали ему имя Василий Парийский. (...)

В год 6988 (1480). (...) В том же году великий князь снял наместника Новгородских Великих Лук на Литовской границе, били челом великому князю на него лучане за его взыскания и обиды. А наместником там был князь Иван Владимирович Оболенский Лыко. Великий князь судил его с лучанами, одно ему присудил им заплатить, и он возместил им то, что взыскал, а другое великий князь приказал ему без суда заплатить, потому что лучане подали много жалоб. Одно было правдой, а в другом и оклеветали его: он мало взял, а они жаловались, что много, надеясь на то, что великий князь им потакает. А князь Иван Владимирович Лыко этого не стерпел и отъехал от великого князя к его брату Борису на Волок Ламский. А великий князь послал Юрия Шестака и велел взять князя Оболенского посреди двора у князя Бориса на Волоке. И князь Борис отбил его силой. И великий князь послал к брату Андрея Михайловича Плещеева, чтобы выдал князя Лыко ему головой, князь же Борис не выдал его, а сказал: «Если кому до него дело, то тут ему суд и тяжба». Тогда великий князь ездил в Новгород и схватил владыку, и он послал из Новгорода грамоту в Боровск к наместнику Василию Федоровичу Образцу и велел тайно схватить Ивана Лыко там, где на него нападет. А села князя Лыко были в Боровске, и когда великий князь был в Новгороде, Василий напал на князя Ивана в его селе в Боровске и, тайно окружив, схватил, заковал и привез в Москву.

Узнав об этом, князь Борис Васильевич послал к князю Андрею Васильевичу Угличскому, своему старшему брату, жалуясь на великого князя, что такое насилие учинил над ними, что никто не имеет права перейти к ним на службу. Они смолчали, когда умер князь Юрий, их старший брат, и великому князю досталась вся его отчина, а им и удела не дал из этой отчины. Новгород Великий они взяли с ним, ему все досталось, а им и части из этого не дал. А теперь и здесь насилие чинит, кто отъедет от него к ним, тех без суда хватает: уже даже за бояр не держит своих братьев великий князь. А завещание отца своего забыл, по которому им жить, как он написал, и договор забыл, о чем они договорились после смерти отца. И решив между собой, побросали свои города и, собравшись со всеми людьми, пошли к Литовской границе. (...) Великий князь, узнав это, сильно рассердился на свою мать, думая, что она решила подговорить его братьев от него отступить, потому что она очень любила князя Андрея. И он послал к братьям в Великие Луки. (...)

В год 6989 (1481). [Поход хана Ахмата на Русь.]

(...) И ужас напал на него, и он захотел убежать с берега Оки, а свою великую княгиню Римлянку и с ней казну отправил на Белоозеро. А мать его, великая княгиня, не захотела бежать и пожелала сидеть в осаде. А с Римлянкой и с казной князь послал Василия Борисовича, и Андрея Михайловича Плещеева, и дьяка Василия Долматова, думая, что, если Бог разгневается и царь перейдет на эту сторону Оки и Москву возьмет, то они побегут к Океану морю. А в Москве он оставил князя Ивана Юрьевича и дьяка Василия Мамырева. (...)

(...) Князь великий (...) слушал своих советников, Ивана Васильевича Ощеру, своего боярина, и Григория Андреевича Мамона, мать которого князь Иван Андреевич Можайский сжег за колдовство. Это были бояре богатые у великого князя, они не думали за христиан стоять и с татарами биться, а думали бежать прочь, а христиан выдать, обрекая тем на безвременную смерть бьющихся в бою, помня только о своем большом богатстве, женах и детях. Так сбылось сказанное апостолом Павлом: «Никакой воин, связывающий себя делами житейскими, не бывает угоден воеводе. Если же кто и подвизается, не увенчивается, если незаконно будет подвизаться, а мучен будет». А эти бояре говорили с великим князем, страх нагоняя, напоминали ему битву его отца с татарами под Суздалем, как его татары взяли и побили, как великий князь Дмитрий Иванович бежал на Кострому, а не бился с царем, когда Тохтамыш приходил. А великий князь, подчиняясь их замыслу и решению, оставив все войско на берегу Оки, городок Каширу сам велел зажечь и бежал в Москву. А великого князя Ивана Ивановича оставил там же у Оки, а у него оставил князя Даниила Холмского и сказал ему, что как только он придет в Москву, пришлет к нему, чтобы он вместе с сыном тотчас же ехал к нему.

Сам же великий князь поехал к городу Москве, а с ним князь Федор Палицкий. И когда он уже был в посаде у города Москвы, тут горожане, переносившие имущество в город в осаде сидеть, увидели его и опечалились, и начали великому князю без стеснения говорить и обвинять его, говоря: «Когда ты, государь князь великий, княжишь над нами в кроткое и тихое время, тогда с нас много взыскиваешь того, что не следует. А теперь, сам разгневав царя, дани ему не заплатив, выдаешь нас царю и татарам». Великий князь приехал в город Москву, и встретил его митрополит, а с ним владыка Вассиан Ростовский. И начал владыка Вассиан сурово говорить с великим князем, называя его беглецом. Так он говорил: «Вся кровь на тебя падет христианская, потому что ты, выдав их, бежишь прочь, бой татарам не дав и не бившись с ними. Почему боишься смерти? Не бессмертен ты, человек, смертен, а до срока нет смерти ни человеку, ни птице, ни зверю. А отдай воинов под мое начало, неужели я, старый, спрячу лицо от татар?» И много так говорил ему, а горожане роптали на великого князя, потому он не жил в городе на своем дворе, боясь злого умысла горожан схватить его, а жил в Красном селе. А к сыну посылал грамоты, чтобы тотчас он был в Москве. Сын же его мужество показал, брань отца вытерпел, а от берега не уехал и христиан не выдал. Какие грамоты ему великий князь ни посылает, а он не слушает. Тогда великий князь послал к князю Даниилу, веля, взяв его, силой привести к себе. Этого князь Даниил не сделал, а уговаривал великого князя Ивана Ивановича поехать к отцу. Тот же ответил: «Подобает мне здесь умереть, а не к отцу ехать». Дмитровцев великий князь приказал Полуекту Бутурлину и Ивану Кике перевести в Переславль, а из Москвы в Дмитров перевести строев, а посад у Москвы велел князю Ивану Юрьевичу сжечь.

А татары искали дорогу, чтобы переправиться тайно и идти набегом на Москву. И подошли к реке Угре близ Калуги и хотели перейти вброд, но их устерегли и сказали об этом сыну великого князя. Великий князь, сын великого князя, двинулся со своим войском и стал на берегу у реки Угры и не дал татарам перейти на эту сторону. А великий князь простоял в Красном селе 2 недели, а владыка уговаривал его вернуться опять на берег. И едва умолили его, и он вернулся, и стал в Кременце далеко от берега.

В то же время пришли немцы войной к Пскову и, много воевав, едва города не взяли. Слыша об этом, братья великого князя Андрей и Борис послали к своему брату великому князю, говоря: «Если ты договоришься с нами, насилия над нами учинять не будешь и будешь с нами обращаться, как с братьями, мы прийдем к тебе на помощь». Великий князь согласился на все их условия, и они поехали к нему на помощь. И, услышав, что немцы воюют под Псковом, пошли псковичам на помощь, а немцы, услышав, что братья великого князя идут на помощь псковичам, вернулись назад в свою землю. А братья великого князя, услышав, что немцы отступили от Пскова, пошли к великому князю.

А великий князь послал к царю Ивана Товаркова с челобитьем с дарами, прося милости, чтобы отступил прочь, а улус свой велел бы не разорять. А царь сказал: «Пожалую его хорошо, если сам приедет и бьет челом, как отцы его к нашим отцам ездили в Орду». А великий князь опасался ехать, подозревая измену и боясь злоумышления. Когда царь услышал, что не хочет великий князь к нему ехать, то послал к нему, говоря: «Если сам не хочешь ехать, пришли сына или брата». Великий же князь и этого не сделал, а царь послал к нему со словами: «Если и брата, и сына не пришлешь, пришли Никифора Басенкова». А этот Никифор был в Орде и много подарков дал от себя татарам, за это его любили царь и все его князья. Великий князь и этого не сделал. Царь хвастался все лето: «Даст Бог зиму на вас, все реки станут, тогда много дорог будет на Русь». С дня святого Дмитрия стала зима, реки все стали, а мороз был сильный, каких не видали. Тогда царь испугался и побежал прочь с татарами 11 ноября, потому что татары были наги и босы, ободрались. И царь прошел Серенск и Мценск. И услышав об этом, великий князь послал узнать, и все подтвердилось, как ему сказали. И приехали к нему братья, а он помирился с ними и дал князю Андрею Можайск, а князю Борису все делярные села Василия Ярославича. (...)

В год 6989 (1481). (...) В том же году владыка Ростовский Вассиан дал сто рублей мастерам иконописцам Дионисию, да попу Тимофею, да Ярцу, да Коне, чтобы они написали Деисус для новой церкви святой Богородицы, и написали Деисус совершенно прекрасный, а также Праздники и Пророков. (...)

В год 6990 (1482). (...) В том же году приезжал из Литвы на митрополию некий человек, бывший здесь чернецом, — его прозвали Сатаной за прыткость. И он, пойдя в Царьград, был там поставлен в русские митрополиты и приехал в Литву, а король схватил его и посадил в заточение. И от его имени посланец сказал великому князю: «Много, — говорил он, — мощей я вез тебе от патриарха, а король все забрал себе». А великий князь долго держал у себя этого пана и отпустил, сказав: «Ни поднимать войско, ни воевать с королем из-за этого я не стану».

В том же году умер царь турецкий Мустафа, а царство свое завещал своему сыну, который владел Самсуном.

В том же году был мятеж в Литве: захотели владетели Гольшанский, и Олелькович, и князь Федор Бельский отделить литовские земли по реку Березину и отдать их великому князю. Один человек выдал их, и король Гольшанского взял, да и Олельковича, князь же Федор Бельский прибежал к великому князю. Он только что женился и одну ночь спал с женой, и, оставя ее, прибежал в Москву, а его княгиню король схватил. Великий князь много раз посылал к королю, прося, чтобы он отдал ее, а король ее не отдал. В том же году великий князь заложил каменную церковь Сретения Богородицы на Поле.

В том же году был спор митрополита с великим князем из-за того, что когда митрополит освящал соборную церковь, ходил не по солнцу с крестами вокруг церкви. Митрополит уехал в Симонов монастырь, а посох свой оставил в церкви, только ризницу взял. Думал же он так: если великий князь, приехав к нему, не станет бить ему челом и не оставит своих споров о том, чтобы обязательно по солнцу ходить, то он навсегда оставит сан митрополита и будет жить в келье. Потому так было, что много построенных церквей своих великий князь год не велел святить, Иоанна Златоустого на Посаде, каменную церковь, и церковь Рождества в городе, и придел святого Онуфрия, и других много, до тех пор, пока не сойдутся на одном. Но все священники, и книжники, и монахи, и миряне говорили в пользу митрополита, а за великого князя мало кто был, только ростовский владыка князь Иосаф и архимандрит Чудовского монастыря Геннадий. Когда митрополит был в Симоновом монастыре, великий князь послал к нему своего сына, моля его, чтобы возвратился на свой престол, а он не послушал его. Великий князь, сам поехав, бил ему челом, умоляя, чтобы возвратился на свой престол, а себя во всем виноватым признал, и митрополита обещал во всем слушать, и дал ему ходить вокруг церкви по своей воле, как он велит, как было в старину. А устава не учредили. И митрополит вернулся на свой престол.

В том же году посылал великий князь князя Ярослава Оболенского и князя Ивана Васильевича Булгака с дмитровцами и боровчанами войной на немцев, чтобы псковичам помочь. И, воюя, взяли в городе Феллине две линии укреплений, а с жителей третьей взяли выкуп и привели много пленников.

В тот же год 6990 (1482). Сгорела икона Одигитрии в Москве в каменной церкви святого Вознесения, чудная святая икона Богородицы греческого письма, сделанная по образцу чудной цареградской иконы, которая во вторник и в среду исходит на море. Только само изображение сгорело да оклад, а доска осталась. И написал Дионисий иконописец на той же доске тот же образ. В том же году случилось, что погорел Великий Новгород и сгорело полгорода.

Той же зимой было навечерие Крещения в воскресение, и архимандрит Чудовского монастыря Геннадий по своей воле приказал братии воду богоявленскую, поев, пить. В уставе же написано: литургию отпев, вкусить по куску хлеба и по чаше вина в церкви, и вечерню начинать, и воду святить. О питье же не сказано, когда воду пить. А митрополит прислал взять Геннадия силой и привести, а он убежал к великому князю. Митрополит сам пошел к великому князю и много говорил против Геннадия: «Во-первых, самовластно, — сказал митрополит, — все учинил, меня не спросив. Во-вторых, — сказал, — такую священную воду обесчестил, которую святые отцы оглашенным вместо причастия велели только на Пасху пить, а тем, кто не кается в это время, на Крещение пить до вкушения доры, а Геннадий приказал пить, поев». Тогда великий князь выдал его митрополиту, а митрополит приказал его сковать и посадить в ледник под палатой. А великий князь со своими боярами выпросил ему прощение у митрополита, приводя свидетельство: когда Ростовский владыка Феодосии в Ростове приказал так же мясо есть в навечерие Богоявления, потому что оно пришлось на субботу, и митрополит Иона, который теперь чудотворец, взыскав с него, когда он покаялся, простил его и повелел больше так не поступать, а в грехе том каяться до смерти. В том же году начали разбирать церковь Благовещения на площади, сняли главу и покрыли лубом.

В том же году великий князь начал готовить войну, на Казань хотел идти. Воевод же своих великий князь перед собой и своим войском послал, и Аристотеля с пушками, а сам великий князь со всем своим войском стал во Владимире. А воеводы и Аристотель с пушками дошли до Нижнего Новгорода, туда же Казанский царь прислал с челобитьем, а великий князь его пожаловал и возвратился.

В том же году король прислал Богдана, прося себе Великого Новгорода и Великих Лук. А еще сватался великий князь к волошскому воеводе Стефану, прося дочь его Елену в жены своему сыну, а ездили к Стефану Андрей Плещеев и Иван Зиновьевич, а король не хотел их пропустить. А великий князь послал к Менгли-Гирею Крымскому и приказал ему идти войной на земли короля. А Менгли-Гирей со своим войском взял Киев, всех людей в плен увел, а наместника Киевского увел с собой с женой и детьми. Много зла сделал, Печерскую церковь и монастырь разграбил, а некоторые бежали в пещеры и там задохнулись. А золотые сосуды служебные из собора Великой Софии, потир и дискос, царь прислал великому князю.

В год 6991 (1483). Заложил кирпичную церковь Святого Спаса игумен Чигас за Яузой. В том же году перед Рождеством Христовым привели дочь Стефана воеводы Елену из Валахии в жены сыну великого князя Ивану, а ездили за ней Андрей и Петр Михайловичи Плещеевы через земли короля. А король прислал ей, когда она ехала, подарки из Новогрудка Литовского. В том же году врач, некий немец Антон, приехал к великому князю, а его прежний великий князь держал его в великой чести. Антон лечил Каракучу князя, служившего царевичу Данияру, и уморил его смертным зелием за насмешку. Великий князь выдал Антона сыну Каракучи, а он, пытав врача, захотел взять с него выкуп, а великий князь не велел, а велел убить его. Они же, выведя Антона на Москву реку под мост зимой, зарезали его ножом как овцу. Тогда же Аристотель, боясь той же участи, начал проситься у великого князя домой, а великий князь схватил его и, ограбив, посадил на Антоновом дворе за церковью святого Лазаря.

В том же году новгородский епископ Феофил, сидя в заточении, оставил епископство по принуждению великого князя. И выпустил его великий князь, и приказал ему жить в монастыре Чуда архангела Михаила. В том же году чудовский архимандрит заложил каменную трапезную, а старую разрушил. В том же году великий князь разобрал церковь Благовещенья с росписями на своем дворе до сокровищницы и до подклета и заложил сокровищницу возле этого подклета и кирпичную палату с погребами. (...)

В год 6993 (1485). (...) В том же году великий князь собрал много войска и пошел на Тверь, а с ним сын его князь Иван и его братья, князь Андрей Углицкий, князь Борис Волоцкий, и князь Федор Бельский, и Аристотель с пушками, и с тюфяками, и с пищалями, и было это 21 апреля. (...)

КОММЕНТАРИЙ

Независимый церковный летописный свод 80-х гг. XV в. сохранился лишь в составе более позднего памятника — летописного свода 1518 г., лежащего в основе двух летописей XVI в. — Львовской (Льв.) и Софийской II (С II). Текст зтих двух летописей сходен с 6900 (1392) г. до 7026 (1518) г., на котором оканчивается наиболее ранний из двух списков С II — Архивский.

Свод 1518 г. имел сложный состав — здесь, в частности, читаются совпадающие с великокняжеским Московским сводом обширные повествования ο Флорентийском соборе 1439 г., ο походах на Новгород в 1477—1479 гг.; начиная с 1490 г. и до конца свод 1518 г. почти полностью совпадает с великокняжеским московским летописанием. Другая группа известий свода 1518 г. сходна с Типографской летописью. Обнаруживает свод 1518 г. совпадение еще и с третьей группой летописей — с Ермолинской и Сокращенными сводами, отражающими Севернорусский летописный свод 1472 г. (см. наст. том).

Но наряду со всеми этими источниками свод 1518 г. отражает еще четвертый, вполне оригинальный. Черты этого особого летописного свода обнаруживаются с начала XV в. вплоть до середины 80-х гг. XV в. Таковы житийные рассказы и сказания ο чудесах Варлаама Хутынского, Сергия Радонежского, митрополита Петра, ο ярославских чудотворцах, ο чудесах от гроба митрополита Феогноста и т. д. Не менее характерны для четвертого источника свода 1518 г. известия ο важных событиях церковной и светской жизни, отсутствующие в остальных летописях и резко отличающиеся от известий великокняжеского летописания — ο противостоянии великокняжеской и церковной власти, ο противоречиях внутри иерархии, ο столкновениях Ивана III с митрополитом Геронтием. Особое внимание уделял составитель этого свода строительству Успенского собора, повествуя об этом от первого лица («не вем же»..., «дивихся вельми»); от первого лица сообщил он и об обретении им «Хождения за три моря» Афанасия Никитина, которое помещено в его летописи.

Существование летописного свода конца 80-х гг. — источника свода 1518 г. (Льв.— С II) — было установлено Α. Η. Насоновым. Α. Η. Насонов отметил сочувствие составителя свода конца 80-х гг. митрополиту Геронтию и предположил, что это был митрополичий свод Геронтия. Назвал А. Н. Насонов и предполагаемого составителя свода — митрополичьего дьяка Родиона Кожуха, чьи сказания ο чудесах Варлаама Хутынского включены в свод. Однако представлению об официальном характере этого памятника как свода Геронтия противоречат критические высказывания ο нем в дошедшем до нас тексте свода. Б. М. Клосс и В. Д. Назаров высказали предположение, что свод был составлен при Успенском соборе, строительству которого летописец уделял особое внимание. Но настоятелем Успенского собора после его постройки стал протопоп Алексей, новгородский еретик, вряд ли разделявший сугубо ортодоксальные воззрения составителя свода, который был склонен обвинять в недостаточной вере в новоявленные мощи даже самого митрополита Геронтия. Перед нами, очевидно, памятник, вышедший из церковных кругов, составленный при каком-нибудь монастыре или храме, — но неофициальный.

Реконструкция Независимого свода 80-х гг. связана с особыми трудностями. Говоря ο летописных сводах, лежащих в основе дошедших до нас летописей, мы опираемся обычно на совпадающий текст этих летописей, — так, реконструируя Севернорусский свод 1472 г., мы учитывали сходные известия Ермолинской летописи и Сокращенных сводов и статьи, органически связанные с этими известиями. Но тексты Льв. и С II совпадают до 1518 г., и какой-либо специфической грани между ними, проходящей на 80-х гг., мы не обнаруживаем. Окончание Независимого свода мы относим, вслед за А. Н. Насоновым, к 80-м годам на том основании, что здесь кончается цепь своеобразных известий Льв.—С II, отличающихся от всех других летописей.

Однако если заимствования из Московского свода (особенно известия ο Флорентийском соборе, явно повторяющие соответствующие материалы великокняжеского летописания) и Типографской летописи до 1490 г., очевидно, принадлежали составителю свода 1518 г., то заимствования из Ермолинской летописи могли иметь двойное происхождение. Β ряде случаев тенденции Севернорусского свода 1472 г. и Независимого свода 80-х гг. явно расходились — например, в отношении к казни Мамоновой в 1443 г. и к ярославским чудотворцам. Сосуществование в своде 1518 г. статей противоположного направления, естественно, может быть объяснено соединением их в своде 1518 г. Но некоторые статьи из Севернорусского свода могли быть заимствованы уже сводчиком, работавшим в 80-х гг.

Реконструкция Неэависимого свода 80-х гг. основывается на известиях Льв. и С II, отсутствующих в других летописных памятниках. Β двух случаях в нее включаются уникальные известия Льв., не сохранившиеся в С II, где они, очевидно, были заменены заимствованиями из других сводов. Β настоящую публикацию не включены лишь «Хождение за три моря», публикующееся в настоящем томе отдельно, и житийные статьи: «От жития святого Варлаама» (6915), «От жития Никонова, ученика Сергиева» (6916), Сказание ο чудесах Варлаама Родиона Кожуха (6968), Сказание об исцелении хромца митрополита Феодосия (6970) — из-за их обширного объема.

Текст реконструкции публикуется по Эттерову списку Льв. (РНБ, F.IV.144) с некоторыми исправлениями по Архивскому списку С II (РГАДА, ф. 181, № 371), которые передаются курсивом. Слова, внесенные в текст публикаторами, помещаются в скобки.