Библиотека литературы Древней Руси. Том 7 (Вторая половина XV века)

ОРИГИНАЛ

Елма преподобному и похваляему възвеселяться людие,[90] и якоже рече Соломан, паче же и нами видимый и иже посреди нас не невидомо светило великое — великий князь Борис Александровичь, и иже хвалимый и прославляемый от востока да и же и до запада; и како же мы и не возвеселимься, и иже толику радость даровалъ Богъ Тверской земли. И иже по благодати Божии и даннаго Богомъ на утвержение Тверской земли и на крепость человеческому роду да въсхвалимъ и почтем благороднаго и благовернаго и иже от чрева матерня Богомъ обетованнаго, и иже быти ему земному оку, и иже всем вкупе радость и веселие и безс печали житие. И якоже рече Иван Дамаскын,[91] идеже несть печали, и ту радость и веселие.

И егда же хто х кому любовъ имея, и другому же тому похваляющи, и слышащему же о друзе и его добрая похвалениа, то и велика радость бываетъ слышащему. Или како же мы не възвеселимься и от всех земль славимому и похваляемому государю нашему и защитнику Тверской земли, великому князю Борису Александровичю, въ всех странахъ и языцех. И понеже бо самодобродительна и такова государя являет Богъ и иже от Владимера, добре да ублажим[92] Богомъ преблагословеннаго.

И княжение его в мире сем велелепотно от чюдес Божиих. И како сбыстся Писание пророком Давыдом, глаголющимъ: «И иже въ отець твоихъ быша сынове твои»,[93] и сий бо великий князь Борисъ Александрович, на отчии престоле Богом утвержаемъ, и преспеваем въ всяку благодать добродители, и всим добропреступенъ, и руце имея по многу щедры, и богочтець, и священнолюбець, и всим вкупе сладокъ и вжелиненъ, и далечих сущих близ себе сотворяет, и всих душа и сердце теплою любовию к себе привлачитъ.

И всим о всем по Бозе на него упование имущим, и радовашеся вся земля Тверская, и яко дарова имъ Богъ такова государя, и пастыря, и истиннаго христолюбца, и богоутвержаема на отчимъ престоле. И овии же Моисея того именуют, и роководством Божиимъ новаго Израиля, Богомъ спасенный град Тверь, добре правящи,[94] и инии же втораго Констянтина[95] за великое его человеколюбие. И хто убо хощет изглаголати всея вселенныя похвалы о великом томъ самодрьжци? Но яже въ пророцехъ слышанная но зде убо делом съвершаеться. И, якоже рече, юноша, и девы, и старци со юнотами,[96] вси вкупе единодушно и радостно въпиаху и глаголющи: «Велий еси, Господи, и чюдна дела твоя».[97] И кто възглаголеть силы твоя, Господи, яко даровалъ еси нам новаго Ярослава,[98] сего самодержавнаго великаго князя Бориса Александровичя.

И понеже увеличися власть его и възвысися слава имени его въ страны далечиа, и о сем бо государе слышавше мнози людие в далних землях и въ царствиих, и абне радостно прихожаху, видити его хотяще, многорадостное то и светловидное лице, ркуще в себе: «Благословенъ Господь, устроивый бес печали житие въ славней земли, глаголемей Твери, и въ крепкой державней власти великаго князя Бориса Александровича». И пакы: «О сем рече Иевъ, иже око бе слепым и вож хромымъ».[99] Въ истинну рку: око и вожь. И несть бо такова въ человецехъ, и иже бы видивь лице его, а не възвеселился, великого князя Бориса Александровича. И о сем бо рече Иаковъ целомудрому Иосифу: «Наипаче царскыя славы обьятъ мя лице твое».[100] Азъ же мня: лице великого князя Бориса Александровича, светящеся паче камени сапфира и темпазиа. И кождо нас на него зряще и всякого веселиа исполнитися. И инии же мнозии человеци прихожаху с великимъ тщаниемъ, токмо желая слышати и многосладъкую гласну и мудростную его речь. Но о сем же ми мниться рече пророкъ Даввыдъ: «Сладка есть словеса твоя паче меда устом моимъ».[101] И азъ же мню, тако есть уста великаго князя Бориса Александровича, сладъше меду и сота всем человекомъ. И того бо ради славимо имя его от востока и до запада, и до самого царствующаго града, рку же и до Рима.

И в которая бо бяше времена бывшу стязанию о православной вере христианомъ с римляне,[102] царю же цариградскому Иоанну възвестившу в послании: «И здравьствуй, възлюбленный брате о Христе». И приимъ же царская посланиа великий князь Борис Александрович,[103] и сихъ прочетъ предъ всим народомъ, и многыя радости душею и телом исполнися, из глубины сердца въздыхая, и велми благодаря Бога, и глаголя: «Боже великий, сподоби мя приобещнику быти святому сему и Вселеньскому собору и еще же и по отеческой вире поборнику быти».

И того ради сътворяет праздникъ светел и призываетъ на трапезу своего отца, боголюбиваго и епископа Илию,[104] и все священное славословие, и вси свои поместнии, и князи, и велможии. И такоже многочествовавъ посланныхъ царскыхъ и многы дары давъ имъ, и отпусти ихъ ко своему царю. И скоро своего посла устрояетъ ко Вселеньскому собору, именем Фому,[105] и повели ему прилежно смотрити, и аще ли что от Седмаго собора приимутъ или приложат, «того слышати и не хотим». Сицевое же имущи с Фомою писание, еже къ царю:

«Кало Иоанну царю! Преславнейшему, и светлийшему, и Богом венчанному самодрьжцу Греческиа земли, царю Иоанну — князь великий, Борисъ Александровичь, всея державы Тверьскиа земля. О Христе радоватися намъ со честною державою царьствиа твоего!

Писаниа же твоя, еже ми еси прислал к намъ, и азъ сиа любовно приахъ, и в немъ же добре вимы, что же писано о соединении святыя Божиа Христовы церкви, но яко да будетъ святый Вселеньский соборъ по первому преданию святыих правилъ и по чину святыхъ седми соборъ. Мы же о сем добре радуемься, и колика сила, потолику чтнмься поборати по христианьской вире. И того ради послахомъ, яко свое лице, ко святому Вселеньскому собору и къ честней державе твоей. И прочее все и известитися от наших посланныхъ и о всемъ. Да здравьствуетъ святое ти царствие».

Фома же, посолъ великаго князя Бориса Алексанъдровича, приимъ таковая писаниа и поиде от Твери на Новгородцкую землю, и оттоле на Пьсковьскую землю, а оттоле на Немецкую земълю,[106] и оттоле на Курвскую землю,[107] а оттоле на Жмотьскую земьлю,[108] и оттоле на Прускую землю,[109] а оттоле на Словенъскую землю,[110] и оттоле на Любутскую землю,[111] а оттоле на Морьскую землю,[112] и оттоле на Жуньскую землю,[113] а оттоле на Свейскую земьлю,[114] и оттоле на Флореньзу.

И ту наехалъ есми папу римьскаго Евгениа,[115] и святаго царя цариградскаго Иоанна, и вселеньскаго патриарха Иосифа,[116] и весь святый Вселеньский съборъ. А с патриархом было митрополитовъ 22. И Фома же, посолъ великаго князя Бориса Александровичя, подаде царю писание, и еже име в руце своей. И царь же повели чести е предо всим народомъ, и иже сущим окрестъ его.

И егда же прочтеться писание, еже от великаго князя Бориса Алексанъдровичя ко царю о православной вире известуе укрепление, и вси убо ту удивишася о величествие дара Божиа, и иже тому от Бога даровася. Царь же въздохнувъ из глубины сердца и рече: «И да хвалимъ убо и прославляемъ хвалимаго от ангелъ беспрестани Бога и поклонимься ему, и емуже кланяються херувими и серафими беспрестани, и яко такова князя даровалъ есть Богъ Руской земли и намъ пособника по вире крестьяньстей». И вселеньский же патриархъ Иосифъ рече: «Ветхаи мимо идоша, и новая вамъ възвещаю: вира благодатная от нашея земли Греческыя да и до Рускыя земли простреся, евангельский же источникъ наводънившеся, и лепо и намъ с великымъ княземъ Борисомъ славити святую Троицу. И яко такова князя в Руси николиже слышахомъ». И по сем вси митрополиты начаша ублажати великого князя Бориса, и единъ по единому кождо ихъ.

Ираклийский митрополитъ Антоней рече:[117] «И азъ по силе своей хощу дати хвалу Богу и великому князю Борису, и якоже есми его видил, и яже о немъ слышю: от детскиа младости и паче всего Христа възлюбивъ, и възмуживъ же, и крепостию съвершаяся, а мужство...[118] сти же и силе. И каково ти благодарение въздамъ, и яко толико святителие о твоей добродители повестують».

Трапезоньский же митрополитъ Дорофий рече: «Писано бо есть, яко от двою или триехъ сведителей станетъ всякъ глаголъ истиненъ.[119] Не токмо бо единымъ кымъ хвалимо имя его, великаго князя Бориса Александровича, но того бо ради бысть славимо имя его, от конець земли исходяще и в море».

Кизицкий же митрополитъ Митрофанъ рече: «Что тя нареку, христолюбче, великий князь Борисе! Но воистинну еси другъ правде, а смыслу место, и милостыни гнездо».

Никийский же митрополитъ Висарионъ рече: «И аще бы сей зде былъ самъ великий князь Борисъ Александровичъ, и то быхъ въспросилъ его, какъ вниде в него страхъ Божий и како разгорися в немъ любовъ Христова, и како възлюби Христа выше земных мудрець. И есть бо мнозии велицеи князи на Руси, но не доспеша таковаго тщаниа и труда, еже послати и видети святый сей соборъ, и якоже сей великий князь Борис.

Никомидейский же митрополитъ Макарей рече: «Брате Висарионе, и аще и несть зде самого великаго князя Бориса, и с кымъ бы намъ побеседовати о его мужестве и смысле, и мы въспросимъ посла великаго князя Бориса». И рече: «Повижь нам, Фомо, после великаго самодержавнаго, откуду се припахну благоухание на великаго князя Бориса, и откуду сий испи памяти жизнь сладкую чашу, и толикии труды показа, и ихъже инъ никтоже показа в Руси».

Лакомидейский митрополитъ Мефедей рече: «Но кто исповесть великаго князя Бориса Александровичя многыя нощныя милостыня и дневныя щедроты и ко всем требующимъ милость и якоже о немъ слышахомъ».

Терновский же митрополитъ Игнатей рече: «Созываетъ нас обычное слово к похвале великаго князя Бориса. Но подобаетъ вамъ и еще приложити ему похвалу, и да не оскудно слово ваше будет».

Амасийский же митрополитъ Иасафъ рече: «От нивы жатва, а от винограда плоды снедныя. Иже нива пожата будет, исщиститься, а лоза, егда обезана будет, тои и смириться. А слава великого князя Бориса, иже на всякъ день повсюду слышана, не оскудиваетъ».

Молодовский же митрополитъ Димианъ рече: «Чюдна есть святыхъ отець и похвалениа о великомъ князи Борисе, и светло есть его благочестие простреся по всей земли».

Ставропольский же митрополитъ Исаиа рече: «И азъ же слышю великаго князя Бориса житие его аки блаженнаго Иакова, а незлобие же Моисиово, и благоговиние целомудреннаго Иосифа».

Родоский же митрополитъ Нафанаилъ рече: «Есть ми мала нужа днесь к вашей любви и совещати множеству глаголемыхъ, и не слышимъ бо иного князя таковаго в Руси, и якоже великий князь Борисъ».

Милитинский же митрополитъ рече: «Милостыни же и щедроты великого князя Бориса по всимъ землямъ поминаеми суть».

Драмаский же митрополитъ Дорофий рече: «Но много деръзновениа имеетъ к Богу великий князь Борисъ. И помагаетъ ми слово написанное: “И милость на судии хвалиться”;[120] “Блажени милостиви, яко ти помиловани будутъ”.[121] Тако же и великаго князя Бориса милостыни и щедроты, не токъмо в Руской земли творимая, но и до Царствующаго града и до Святыя горы,[122] реку же, и до самого Иеросалима дотече, и якоже некая денница».

Мелетиньский же митрополитъ Матфей рече: «Кый убо есть разумъ или кый умъ постигнути можетъ повестование о великомъ князи Борисе, и якоже какъ о немъ слышимъ».

Тритриасийский митрополитъ Калистъ рече: «Аще ли есть вера права, то и дела благочестиваго великаго князя Бориса, якоже о немъ повестуетъ святый соборъ».

Ганский же митрополитъ Генадий рече: «Изъ Христова послушества приведу всемъ вамъ: “И аще ли кто напоитъ чашу воды въ имя ученика, и той мъзду прииметь”.[123] И князь же великий Борис не единого напиталъ, ни дву, ни 10, ни градъ, но многы грады и области припиталъ во своей отчине».

Афилонский же митрополитъ Софроний рече: «И есть же сладостенъ убо райский цвет, и сладъчае того слышати великого князя Бориса».

Иверский же митрополитъ Иона рече: «И азъ мню великаго князя Бориса, подобенъ есть великому царю Констянтину. Онъ бо съ святыми отци на 1-м съборе былъ.[124] А великий князь Борисъ с нынешними отци въ Фераре, присла своего боярина, а самому бо ему не бывше за то долготы и ради путныя».

Сардийский же митрополитъ Дионисий рече: «Добро есть всемъ намъ возопити веровавъшимъ святописцу Давыду: “Сий день, иже сътвори Господь! Възрадуемся и възвеселимься во нъ!”[125] Но воистинну възрадоватися намъ подобаетъ, слышащи такова государя. И егоже желахом, того и увидехомъ, и егоже чаяхомъ, и того и усмотрихом, и якоже великъ намъ пособникъ по вере христианской князь великий Борисъ. И ныне же в немъ и в насъ едина вера, и едино крещение, и едино поклоняние святыя Троици, Отца, и Сына, и Святаго Духа».

И сиа же похвала святыхъ отець о великомъ князе Борисе и слышавъ же Фома, посолъ тферский. И егда онемъ святымъ отцемъ глаголящимъ еденъ по единому, и тогда онъ вся глаголы повеле писати, и принесе на Русь. И мы же почтохомъ такова писаниа и удивихомься,[126] и якоже они ни видеша, ни знаша великого государя, токмо слышаша, и написаша таковая похвалениа. А мы же повсегда трапезе его съпричастници быхомъ и его здравиемъ в велицей тишине пребываемъ, и какъ умолчимъ изрядныя его добродители. Писано бо есть: «И аще ли кто близъ златаря приидетъ и аще бо от злата того прииметь некую лучю; или кто на высокое место взыдет, и аще ли будетъ и велми малъ, но далече видитъ». Тако же и азъ, почетшу онехъ отець похвалениа о великомъ князе Борнсе, и да приведу посреди тоя похвалы и азъ похвалу великому князю Борису Александровичю.

Но весь умъ изступаю, помышляя онехъ высокое похваление. Но приведу к симъ Давыда Господь глаголя: «Обретох мужа по сердцу моему и посажю его на престоле моемъ до века».[127] И азъ же сего самодержавнаго государя, великого князя Бориса Александровичя, новаго Давыда нареку, не токмо бо единъ Господь обрете его по сердцу его и по совету, но и вси богоименитии людие рекоша в себе: «Обретохомъ по сердцу и душамъ нашимъ утешение». И азъ о немъ рку: «Въистинну утешитель словом, и видениемъ, и дааниемъ». Пишетъ бо в Бытии но рече: «Благословенъ Богъ Симовъ».[128] И азъ рку: «Благословенъ Богь великого князя Бориса Александровича, и иже от толикаго и великаго събора таковая похвалениа о немъ изыдоша». И паки но рече: «Распространитъ Господь Афета, и вселиться села Симова».[129] И азъ же о семъ рку: «Распространилъ Богь языцы людийстии на земли, и вселишася в села великого князя Бориса Александровича». И аще бы возьможно, то весь бы миръ былъ Богом въ обетованной той земли. Но елико приходящихъ в села великого князя Бориса Алексайдровича! Въистину по Евангелию глаголеть: «И ничтоже ихъ не вредитъ». И того ради и от князей, и от велможь, и даже и до простыхъ людий желаютъ въ господарстве томъ быти.

Но аще кто иметъ мнети, что же сиа написахъ по дару или по страсти, и той почти онехъ святыхъ отець похвалениа, и какъ почтиша великого князя Бориса. И то и кто онехъ научи? И кто ли сихъ подвиже таковемь образомъ того хвалити? Или кто упремудри ихъ в таковое съгласное, и иже от разлечныхъ местъ святители събрани, и ни единъ ни единому знаемъ, но и вси единогласно благоподобными хвалами величали великого князя Бориса? И азъ же, яко онехъ великаго похвалениа, от многаго нечто мало рку о своем государе великомъ князи Борисе Александровиче.

И что нареку азъ великого князя Бориса Александровичя? Но нареку его Съломоний. Нъсть ли чли, и иже слыша южескаа царици премудрость Соломоню и прииде от конець земли, и слышати хотя премудрость Соломоню?[130] И мне же мнеть, дивние Соломона зде: слышаша велиции рустии князи и велможии премудрость и крепость великаго князя Бориса Александровича, въ Богомъ обетованной той земли царствующа, и приидоша от конець земли не токмо премудрости слышати, но и видети славнаго того государя и питатися от царскыя тоя и сладкоядныя тоя трапезы.

И что же нареку тя, великого кьнязя Бориса Алексанъдровича? И нарку его Тивириа кесара Правосудна. Но Тивирий не повели людемъ своимъ въ красныхъ ризахъ и въ златыхъ блистаниихъ предъ собою ходити.[131] И сий же самодержавный государь, великий князь Борисъ Александровичь, не такъ, но бесчисльно даа людемъ своимъ, и повелевая въ своей полате въ красныхъ блистаниихъ пред собою ходити, а самъ же царскымъ венцемъ увязеся. Воистину, въ древнихъ царехъ несть таковаго слыхати, красна лицемъ, и ризами, и наипаче же и добродительми, и якоже великий князь Борисъ Алексанъдровичь.

И понеже не могу изообрести честнаго его хождениа, и ризнаго его украшениа, и красоты лица его, и старческаго его мудрованиа въ юностнемъ теле, и обычай сладкый, с кротостию смешенъ, и то и же нареку его, самодержавнаго и братолюбиваго, наипаче же и боголюбиваго великого князя Бориса Александровича, и нареку его Премудраго Лва,[132] и иже столпы красны несказанныи созидаа. Великий князъ Борисъ Александровичь той не столпы бо созидая, но великии ограды съоружая, и в нихъ церкви Божии поставляя, и събирая преподобныя мнехи и святолепныя старца, и яко столпи красноведныя, и имиже бы рещи утвержати и просвещати всю поднебесную.

Но мнит ми ся, и Лва премудрие великий князь Борисъ Александровичь. И о чем бо столпы ставя? И никийже успехъ человекомъ, но токмо на видение. А князъ великий Борисъ Александровичь многы церкви постави, и иже просвещаютъ и освещаютъ всякого человека, грядущаго в миръ.[133]

И Августа его нареку, и при неможе имена человечьская напишася[134] и вероваша. Но зрит ми ся, и сего изященнее. При ономъ бо человечьская имена написашася, сего же самого великого князя Бориса Александровича, имя написася и прославися въ всехъ языцехъ. И о семь же азъ рку споводъ в Давыдово: «Велиций же князь Борис Александровичь, възлюбилъ еси правьду и възненавиделъ еси безаконие. И сего ради помаза тя Богь паче причастникъ твоихъ и прославил тя есть паче всехъ великихъ князей рускыхъ».

Но что нареку сего самодержавнаго и любимийшаго ми государя, великого князя Бориса Александровича? Но Семиона ли его нареку златоструйнаго и любокьнижнаго или Птоломию Книголюбца?[135] Но воистинну се новы Птоломию великий князь Борисъ Александровичь, но повсюду събирая святыя книгы и поучашася ими, еже ко спасению.

Но почто много глаголю! Но Констянтина ли царя его нареку, или Устиана царя, или Феодосея, царя благочестиваго, иже и соборы утвердиша православна ихъ крестианства?[136] Но понеже правоверный царь Констянтинъ первый по Христе приятъ благочестие, а сей доброчестивый великий князь Борисъ Александровичь 1-й по Владимере приатъ такую великославную честь,[137] и похвалу, и доброславие, и инъ же никтоже в Руси; не токмо самъ в вере утверьдися, но и огради все свое державство божественными добродительми.

Или Моисея великого нареку его, иже ветхаго законодавца, еже проведе израиля немокреными стопами сквозе Черьмное море?[138] Великий же кнзь Борисъ Александровичь новый есть Моисей человеколюбивый, но и когожедо насъ преводя от убожества и от скорбнаго житиа въ свое радостное и Богомъ обетованное царство.

Или Иосифа его нареку, и егоже постави Богъ господина надо всемъ Егыптомъ? Но той толико пшеницею препиталъ градъ Егыпет,[139] и елико си новый намъ Иосифъ, великий князь Борисъ Александровичь но препиталъ есть многыя области и веси.

Но и что тя нареку, великий князь Борисе Александрович и христолюбче! Но, воистину, еси другъ правде и мыслу место, а милостыни гнездо. Шестословенъ еси именемъ, а седмотысещенъ еси смысломъ. Хвала еси и слава въ всехъ языцех седмьдесятых, еже на земли.

И искахъ много и в толъкованныхъ и въ царствиихъ, не обретохъ таковаго ни въ царехъ царя, ни въ князехъ князя, но якоже сего великого князя Бориса Александровича.

Но и что же реку, но не довлеет ми вся лета живота моего тоя похвалы писати. Но занеже поучаетъ мя Григорей Богослов[140] глаголя: «Но никоеже добро можетъ величати человека, якоже любиваго доброта». Но еще же Иаковъ, братъ Божий,[141] учит ны: и иже кто слыша честь государя своего веселиться, тъй съвершенъ есть. Но, воистину, подобаетъ намъ веселитися, видевъ его честное княжение, великого князя Бориса Александровича, и много бо показуеться самовластно, покоривым бо от него честь, а непокоривым казнь.

И мнози бо преже нас бывшю но желааху видети таковаго государя и яже мы видимъ, но не видеша, но и слышати не сподобишася.

Но о Христе самодержавный государь, милосердуй о всех по обычаю доброму, и нашеа худости писаниа приими, но якоже оноя вдовици две лепте,[142] на похваление твоея добродители. Но понеже, господине, от делъ твоихъ притчу приведох ти. Но от днесь бо мнози боголюбци, сынове тверскии, въ следъ тебе текутъ, но обретъше тя проводника, и якоже Моисий новыя израиль. Но и отселе ти пою песнь победную, якоже и Мариамъ древле,[143] но и отвсюду себе честь и веселие привлачающи твоимъ здравиемъ. И еще же, господине и присный нашь государю, но надеемься и мы не забытнии познани тобою быти, и жаждуще от тебе милости, и якоже и еленъ воды. Но и Богъ милости, и Отець щедроты, и любы единороднаго его Сына и пресвятого его и животворящаго Духа, и пречистии его Богоматери и да будетъ с великимъ ти господствомъ но вкупе и с любящими тя и с любимыми тобою, но буди покрываемъ и съхраняемъ от вышняго рукы ныне, и присно, и в векы векомъ. Аминь.[144]

Иже по благодати Божии даннаго намъ Исус Христомъ на утверждение земъли, и на крепость, и на устроение человечьскому роду, и якоже боголюбивымъ и богоугоднымъ, хощу вамъ внести Слово. Но и молю вы, да протягнете ми своя слухы и способьствуйте ми истинне. Но понеже бо велику радость дарова Богъ человечьскому роду, и якоже бо неизмеримая глубина точимъ беззавистии источникы воды, и источници пакы пущаютъ неудержимыя, и рекы проливающеся и всю землю напаяютъ. И земля творитъ плоды. Писано бо есть: «Глаголи въ уши слышащимъ».

Но хощу вам поведати повесть дивну о великомъ князе Борисе Александровиче, но и всяко бисера честнейши. Но и сотворите убо себе достойны бисеру приатиа, но послушайте истины. И несть бо се, еже вамъ неведомо, но посреди вас преддержана стоитъ.

И сий убо славноименитый, иже въ Христа благочестивый, и благородный, и Богомъ венчаный, самодержавный и Богомъ възлюбленный и великий князь Борисъ Александровичь но всея державы тферьскыя и еще сый из млада и добре наказанъ бысть родители страху Божию, и Святая Писаниа добре ведый, и имиже на всякъ день поучашеся и праотеческымъ тщаниемъ путемъ шествовати. Но понеже бо Царскый градъ Констянтиномъ хвалиться, а Кыевъ же Владимеромъ, а Тферьская же земля, техъ ублажающе, Михаилом хвалящеся,[145] но того бо ради Богъ не инъ коренъ въстави, но Михаиловъ, великого князя Бориса Александровича. Но и мнет ми ся, Богъ тамо преводя оного, а зде се предводитъ плодъ его. Но князь же великий Борисъ Александровичь, стяжая Констянтинову доблесть, а Владимерову веру, и Ярославово мужество, а Михаиловъ разумъ, и о человечьскои богобоязнество, но и надо всими же си миръ и святыню гоняще. И миръ убо реку, еже ко странамъ и в мирная всегда готовляяшеся, а святыню же, еже преже всего церкви Божии любляяше и о тыхъ попечениемъ сердце свое боляяше всегда. И еще же и всемъ доброприступенъ и от далече сущихъ близъ себе сътворяетъ.

Но понеже въ дни Августа царя рожешуся Господу нашему Исусу Христу. И въ днии же благочестиваго великого князя Бориса Александровича многы церкви поставлены бысть и въ имя Господа нашего Исуса Христа, и иже просвещают всякого человека, грядущаго в миръ.[146] Августу бо власть приимъшу, но мъногыя власти престаша. А князю же великому Борису Александровичу власть приимше тферскаго чиноначальства, гордыя съ власти сверже, а смиренныя на престоле со собою посади,[147] но и еще же и иныя власти, не покоряящаяся ему, но покорны сътвори.

Но якоже бысть въ дни Авраама, егда бе плененъ бысть Лотъ, сынъ брата его, и погна Авраамъ въ след ихъ до Дана с треми сты и 18, и порази ихъ, и отъятъ вся стада ихъ, и възврати сыновца своего.[148] И тако же бысть и въ дни великаго князя Бориса Александровича. И некто от пределъ московскихъ, именемъ Колычевъ, и тъй прииде в силе тяжце, хотя пленити сына брата его, князя Юрия Александровичя.[149] И сие же слышавъ князь великий Борисъ Александровичь, но якоже пленитъ Колычевъ сына брата его, и посла своихъ воеводъ крепчайшихъ. И биаша ихъ, и гнаша ихъ до Сижешкы, и еже есть ошуюю Ржевы.[150] И якоже бо онъ победи ошую у Дамаска, но тако же великий князь Борисъ Александровичь победи москвичь ошуюю Ржевы. И възврати вся стада ихъ и вся имениа ихъ обо с треми сты и 18, а воеводы же великого князя Бориса Александровичя — съ единымъ стомъ. И приведоша к великому князю Борису Алексанъдровичю боле 500 человекъ, кроме мертвыхъ и язвенныхъ. И иная же его мужества кто изочтетъ.

Но еще же созидаетъ церкви, и смышляетъ грады, и ихъже не лет хитрости ихъ никомуже глаголати, и веси строитъ. Но аще кто обиленъ будетъ человечьскою мудростию и ограждену имат душу мысльми человечьскыми, а чти и славы великого государя не поведаетъ, тъ ни въ чтоже вмениться мудрость его.

Но и мнози у цвети разлечны, но единъ же держай цветы. Но и мнозии убо есть велицни князи, но не сутъ таци, но якоже государь нашь великий князь Борисъ Александровичь. И сей бо есть по Бозе нашему граду держава и утвержение.

Но аще ли кто речетъ, но что же сиа лаская написахъ, то неси ли слышали прежних литописцевъ, но да коиждо ихъ величал своего царя? И тъ колми паче и мы должнии величати своего государя, великого князя Бориса Александровича, но сей бо есть нашего града похвала. И несть ли чли писаннаго, и еже рече: «Бога бойтеся, а князя чтите»? И азъ же иного не имамъ чимъ чтити его, но развее пишу добрая его деяния. Но понеже обличает мя некий ратай. И никогда бо Дионисию царю гонящю путемъ, и видев его ратай, и не имея чимъ царя почтити, но въскочивъ в реку, и почерпе воды обема рукама, и принесе царю. И царь же приа, и разсмеяся, и въ честь ему вмени. Но и сами весте, не мощно есть, рукама почерпши воды, даръ принести самодерьцю. Но царь приа за бодрость принесшаго и. И несть ли слышали Павла, глаголюща: «И никтоже бо своего ищетъ, но дружняго».[151] Но аще ли другу си велитъ честь творити, но тои колма паче дожнии есмы государевы чести искатъ.

Но дивлюся вашей любьви! Тъи почто не писасте преже мене о таковомъ государи, но съй бо есть земъли вашей честь? Но и о томъ не творю вас виноватыхъ, ни укоряю вас и еже вы не писасте. Но понеже бо коиждо васъ жену иматъ, а инъ дети питаетъ, и инъ о дому печеться, а инии въ въинстве ходятъ, но и коижедо вас на поручную службу отходитъ. Но и о семь не хулны есте, но хвалими. Но понеже бо мы ни детей имеемъ, ни домовъ, ни полат, но то есть наше дело, иже писати честь государя нашего великого князя Бориса Александровича. И того бо ради почтени быхомъ от него, и якоже хотимъ слово имети и слова желати. И иже аще ли человекъ слова не желаетъ, но тъи паче безсловеснаго скота.

Но должникъ бо есмь, тъ сладце отдаю долгъ, ни бо нищету приносит, но богатство ми приноситъ. Но понеже словесное убожество то богатство ражаетъ. Но и слово аще ли отдамъ, и тои вси имате его, и съ всеми вами плодъ принесутъ.

И сия же азъ написахъ не к вамъ, но вы бо добре ведаете его и известно знаете его, таковаго государя, и иже в земляхъ пресловущаго. Но вы бо моего писаниа не требуете, но понеже бо есте всегда с нимъ. Но написахъ сиа новорожнымъ младенцемъ, но да и тии некогда възрастутъ, и възмужаютъ, и доидутъ в меру мужъства своего, и достигнут в разумъ свершенъ, и другъ другу почетше наше писание, и възвестятъ княжение великого князя Бориса Александровича. Но якоже и въ Писании речеся: «Въспроси отца своего, и възвестит ти, и старци твои рекут тебе, елико видеша и слышаша».[152]

Милость Божию, и человеколюбиемъ Господа нашего Исуса Христа, и благодать Святого Духа, дарованную обилно, сказаю вамъ, братие, сынове рода тферскаго, и причастници трапезе великого князя Бориса Александровича, велико и ветхо съкровище и неудобъ знаемо человекы, но обаче дивъству и радости откровение, добро и силно богатство, но еще же и неоскудеваему, ближнимъ и далнымъ велици дарове даеми. Но славенъ зело и честенъ и истинный строитель Богомъ спасенаго града Тфери самодержавный государь великий князь Борисъ Александровичь. Но, воистинну, царьскаа ядь, и от негоже мнози препитаеми бываютъ. И понеже не от своего произволениа хотимъ сказати, но от многа мало нечто о великомъ томъ государе и от делъ того государя. Якоже бо ритори и философи, си рече и летописци но велми прикланяютъ своя слухи о бывшихъ межи царей ратий ополчениа и вельми слушаютъ, но и да кождо възвеличитъ своего государя, мужесътвовавша крепко, но и колми паче есть намъ лепно похвалити своего государя, великого князя Бориса Александровича. Но понеже вдохну в него Богъ мысль благу, и еже наполняти миру отець своихъ. Но не токмо наполни, но и усугуби, но ревнуя по своемъ праотце, великомъ князе Борисе Александровиче.[153] Но си бо преже его благодатию Божиею но вся благая о Бозе делааше. Но тако же и сий великий, естественый, изрядный в добродетелехъ великий князь Борисъ Александровичь но тая же дела делааше, еже о Бозе. И въ Книгахъ писано есть, и иже сынъ не можетъ творити, и аще ли не видитъ отца творяща. Но сий же великий князь Борисъ, и еже что виде у праотець своихъ, и то все творяше, но еще и наполъняяше, но пребываетъ выше власти.

Но кто ли его исповедати можетъ строениа! Но смышляетъ грады, и строитъ монастыри, а делаетъ веси, но всяко художьство и хитрость управляетъ. Но еще же чресъ пределы и книгами гораздъ и х комуже хощетъ, к тому беседуетъ, и никтоже отвещати ему можетъ, но всеми владеетъ. И всех питаетъ, но и всехъ даруетъ, и от всехъ дары приемлетъ. Но того бо ради сугуба радость бываетъ всемъ крестианомъ и веселие неизреченное. Но и вси людие радостию ликоствуютъ, видяще Богомъ спасеный градъ Тферь добре стоитъ и красящеся великимъ княземь Борисомъ Александровичемъ.

И ни что же о немъ начнемъ глаголати, от ниска но и до высока доидемъ. И понеже от праотечества его начати, но даже до днесь. Но праотци бо великого князя Бориса Александровича преже его великиа манастыри съградиша и множество мниховъ совокупиша, но и, еще же и выши того, грады содеяша некиа.

Но отселе же начнемъ глаголати строение великого князя Ивана Михайловича.[154] И съй убо устрои манастырь близу Богомъ спасенаго града Тфери на реце Тмаце и нарекова церковъ 3-ю святители,[155] молебници Спасу, но якоже столпи твердии и непоколебими моляться неотступно Христу за православныи князи и за все христианство. А князь же великий Александръ Ивановичь[156] и иный манастырь устрои на реце Перемере и нарече Благовещение пресвятыя Богородици,[157] но еже есть начатокъ спасению.

А князь же великий Борисъ Александровичь, ревнуя праотцемъ своимъ, и устрои манастырь на реце Въръщине и нарековахъ церковь самого творьца, начатку тому спасеному, Господа нашего Исуса Христа, но и еже ему на небеса Възнесению.[158] Но и от сего же разумейте, яко от ниска начахом и до высока доидохомъ. Но понеже князь великий Иванъ Михайловичь устроилъ церковь молебници, ходатайци о нашемъ спасении, а князь же великий Борис Александровичь но вышша того устрои церковь избавление и оцещение еже от грехъ и на небеса въсшествие, но радость, и утешение, и обещание о послании Святого Духа, еже и бысть. Но къто сихъ премудрие явиться! Онъ бо устрои мание, а другий же начаток спасению, а съи иже въ совершение дела приидеть, но устрои церьковь избавление от грехъ и обещание о радости, еже и бысть.

Но понеже бо аще кто слугу царева почтитъ, но той от царя честь приметь. Но и аще ли кто самого царя почтитъ, но и болма той велицей чести и даромъ достоинъ есть. А князь же великий Борисъ Александровичь но и самого царя велико чтяаше Христа, но тако же и слугы его. Но и инъ храмъ устрои самому царю Христу на вратехъ Богомъ спасенаго града Тфери. И нарекова же имя храму тому еже «Вход въ Иеросалимь». Но тамо бо входъ Господу нашему Исусу Христу въ градъ Иерусалимь, и от детей еврейскыхъ велику почесть приимъ, но яко царемъ израилевымъ звахутъ его и «осанна в вышнихъ» вопиахуть ему, и понеже еще мнози не веровахутъ в него, и симъ же и ризи свои постилахутъ под ногами его по пути.[159] А зде же въсквозе той пречестнейший храмъ входъ сотворенъ въ богоспасеный градъ Тферь, но да всяк человекъ входяще и исходяще поклоняеться, но почесть велику и възмездие от Бога приимаше, и вместо ризнаго постиланиа но главы своя постилааше пред честнейшимъ темъ храмомъ и велегласно, яко единеми усты, въпиющимъ имъ и глаголющимъ: «Многа лета ти, великий князь Борисъ Александрович, но якоже таковый входъ устроилъ еси въ богоспасеный градъ Тферь! Но и великое спасение тобою приобретаемъ».

Но и слуги же почти царя Христа, святыхъ великихъ мученикъ, тезоименита же себе Бориса и брата его Глеба. И устрои имъ храмъ среди своего двора от камени белаго[160] и украси в немъ иконами, и златом, и жемъчюгомъ, и камениемъ драгымъ, и паникадилами, и свещьми, но и якоже было и при Соломоне въ Святая Святыхъ.[161] Ни умъ человечьи не дотечетъ, ни языкъ известовати тоя красоты не можетъ; но понеже земънымъ человекомъ в томъ храме стояти, якоже и на небеси мнетнся. Но и иная же премудрости и строениа великого князя Бориса Александровича,но кто изочтетъ, якоже и последняя скажемъ.

Но якоже изъмлада святая Писаниа добре ведый, понеже бо и Господь, запрещая, глаголаше: «Пытайте Писаний, но якоже в техъ жизнь вечную имате»,[162] но того бо ради великий князь Борисъ Александровичь всемъ сердцемъ пытаетъ Святого Писаниа. И въ строениихъ бо смысленый и славнейший въ всехъ земляхъ великий князь Борисъ Александровичь, но вдохновенъ же бысть милостию Спасителя Бога, и нача собе помышляти, и да бы где градъ создалъ, но собе памети достоинъ, но якоже и праотци его. И нача смотрити места, но якоже бы граду приходно быть. И усмотри же место близ града Тфери на устие на Тмацкомъ. Есть храмъ святого Христова мученика Феодора.[163] Но тол бо дивно место тое, но, въистинну, по желанию сердца великого князя Бориса Александровича. И далъ ему Богъ место таково, но никимъже ни копанно, ни сыпано. Но съ проста реку: но Богомъ съделанно, и якоже бы искони приходно граду быти, но не преспе ему время. И ныне же помощию Божиею и мыслию великого князя Бориса Александровича и съветомъ всехъ людей и нача великий князь Борисъ Александровичь велми любити место тое, и наипаче же видя толь пресловущь храмъ великого Христова мученика Феодора вне града стояща. И о томъ велико попечение имея, и да бы такий храмъ не вне града былъ, но въ граде. И того ради великий князь Борисъ Александровичь призываютъ ту суща святителя своего и вси свои поместнии князи и боляре, еще же и аръхымандриты и игуменыи. И повеле всемъ быти въ храме великого Христова мученика и воина Феодора. И ту повеле служити Божественую литоргию. Егда же свершену бывшю Божественому и великому делу, и тогда повели великий князь Борисъ Александровичь всемъ изыти на место тое, идеже хощетъ основати градъ. Но онемь же изсшедъшимъ съ кресты, и с свещами, и с кандилы, а князю же великому Борису Александровичю по нихъ идущу, и ту народу сущу многу. И егда же приидоша на мъсто то, и идеже хощетъ основатися градъ, и князь же великий Борисъ Алексанъдровичь въздвигнувый гласъ свой и велегласно нача глаголати ту сущему народу: «Мужи и братие, сынове рода тферскаго, но вамъ слово рку: како ми поручи Богъ престолъ отца моего, великого княжениа тферскаго, но оттоле и до и ныне велми въжелахъ и да бы где градъ създалъ, но якоже и праотци наши съставиша грады собе памяти достойны. Но не приспе ми время. И ныне же помощию Божиею и помощию святого великого мученика Христова Феодора и излюби ми ся сие место, и на семъ месте хощу основати градъ. Но хощу того якоже съвети мои, такоже и съвети ваши — утверждение вашему великому граду Тфери».

«И ныне же Богъ мира и молитвами святого Христова мученика Феодора и да уединитъ мысль твою съвершити град сий», — и егда же народу сие изрекшим, и тогда великий князь Борисъ Александровичь повели святителю молитву сътворити на основание града. И егда же наченъшу святителю молитву, и кьнязь великий Борисъ Александровичь въздыхая из глубины сердца своего и нача в собе молитву творити, глаголя: «Господи, Владыко превечный, Христе царю, но сотворивый небо и землю, и бес тебе бо ничтоже не съвершаеться, ни дело, ни слово! Но и ныне молитвою святого твоего мученика Феодора призри на мене, раба своего, и на новое се место. И дай же ми, Господи, совершити градъ сий. Но понеже ты и веси си вся, совеси, и якоже мневъ и въжделехъ оградити святого мученика твоего Феодора. И утверди мя, Господи, праведне и несъвратъне молитвою его. Но помози ми, Господи, съвершити градъ сий». И сиа изрекъ но повеле рубити. И святитель же преже самъ нача рубити.

И посемь же великий князь Борисъ Александровичь призва мужи хитры и изообрете ихъ, якоже и Моисей новаго Веселеила,[164] и пристави ихъ къ съвершенню таковаго дела в летъ 6955, месяца априля 23.

А самъ же великий князь Борисъ Александровичь поиде на свой дворъ в новооснованной той градъ и сътвори пиръ веселъ, и не токмо на то позванънымъ, но и прилучившимься.

И такъ по томъ делатели начаша делати. Богъ же неведомо помогаше имъ о деле томъ молитвою святого мученика Феодора, но яко дивитися всемъ зрящимъ борзейшему тому делу. И от сего разумеваху мнози, яко приятъно есть дело то Богу и святому его мученику Феодору; и егда же кто кого видя иныя грады съзидая, и то городню[165] двема или тремя недельма съзидаютъ, а сего же града городню двема или трема деньма созидааху.

Князь же великий Борисъ Александровичь, видя еже от Бога поможение и поспешение великого Христова мученика Феодора ко трудолюбному его делу, и часто нача приижати в той новооснованный градъ и ко святому Христову мученику Феодору. И некогда бо ему веселящуся у святого Христова мученика Феодора, и бывъ въ своемъ веселии глаголяще, како именовати градъ. И некто же бо от премудрыхъ, и разумныхъ, и великыхъ старець, и сединою процвете, и наипаче же и добродетельми, и той рече: «Феодоровъ градъ наречеться». И князь же великий Борисъ Александровичь упремудри старца. И граду же по старческому словеси любественое имя сотваряетъ, но понеже любовъ имея к великому мученику Феодору, и по той великой любве, еже к великому мученику Христову Феодору великого князя Бориса Александровича и нарече градъ Любълинъ, рекше любовъ имея к великому Христову мученику Феодору. И потому градъ нарече любовенъ.

И еще же и иная сътроениа великого князя Бориса Александровича, и кто ихъ изъчтетъ! И не токмо съй единъ градъ Любовенъ постави себе во утешение, но и иныи многы грады созда. Но създа великий градъ запустевший именемъ Кашинъ.[166] И толико бо летъ запустевъ, яко не удобь памяти человеческой достигнутъ, и ни основанию градъскому знатися. И князь же великий Борисъ Александровичь тъй градъ, запустивший от многыхъ летъ, но единымъ летомъ въздвигнувый его. И еще же и иный градъ въ области Клинской въздвигнувый, тако же за многыя лета запустевший.[167] Праоческый же и оческия грады вся понови.

И кто бо таковый пастырь и сътроитель обретеся, но якоже великий князь Борисъ Александровичь! Остеняетъ бо многы грады, и остененяетъ же и самого его Христосъ. И несть бо слово деяниа премудрейше. О, глубина мудрости и строениа великого князя Бориса Александровича, якоже несказанно и неизреченно строение его бысть! Но о семъ бо великому Иоанну Златаусту[168] въ своей ейпистолии къ ринфомъ пишетъ, рекый: «Есть хитрость создателная, и есть хитрость зажительная, и есть хитрость делателная». Но князь же великий Борисъ Александровичь всякиа хитрости навыкъ, якоже инъ никтоже: задалную хитрость, и еже церкви Божии многы създаша; зижителную, еже преже всего запустевшиа грады созидаше; деятелную, еже села и веси добре строяше, понеже человеческая вся от Бога строима есть.

И да не рекутъ намъ ненаказании, и от кыхъ книгъ пишемъ о великомъ князе Борисе Александровиче. Но и о въсемъ велии от апостольскыхъ заповедей научимься. И аще ли хощеши почести душиспасителныи книги, и тъ почти святыхъ отець житиа ихъ; и аще ли хощеши посланий чести, то апостольскыи книги имаши;[169] и аще ли хощеши повестныхъ книгъ, то почти Царства.[170] Но зри иже и сего — отложно ли есть чести Царства? И аще ли отложно тои писати о прежнихъ царехъ, но несть ли писано, и котораго какова суть деяниа и въинства или строениа? Но и мы же о прежних царехъ слышимъ, и тъ отверзеныима ушима слышимъ. И ныне же нынешняго царя, государя великого князя Бориса Александровича не слышимъ, но и видимъ и до святого Спаса добре строаща. И то и како о немъ пытаемъ или от кыхъ книгъ сиа пишемъ, и якоже пред рекохомъ: не от кънигъ бо, но от строениа самого того государя. Якоже есть писано: «Всяко бо древо от плода познано будетъ».[171] Но и того ради словеси потребу далъ есть намъ Богь, и яко да советы сердечныя друг другу открываемъ. И азъ прииму слово святого Дионисиа Арепагита,[172] но якоже полезно есть всяко здание градское человекомъ. Но князь же великий Борисъ Александровичь не собе грады съзидааше единому в потешение, но и всемъ человекомъ во великое прибежище и во упокоение, а собе же на великую память творяаше, но понеже писано есть: «В память вечную будетъ праведникъ».[173] Но, воистинну, реку, в память. Отеческыя же грады поновляаше, но и еще же и новыя примышляяше. От благаго корени то и ветвь прцвете блага. Но понеже строение великого князя Бориса Александровича облиставаетъ, и якоже некаа денница или яко некай венець благолепенъ. Но, въистинну, достоинъ есть великий князь Борисъ Александровичь венцу царьскому. Но сматряю же и ужасаюся! Но мню вера есть велика оного отца, великого князя Олександра Ивановича, но иже от благаго корени прозябшаго, и Богъ тамо предводит оного, а здесе предводитъ и плодъ.

И но да не мнитъ кто в васъ ласканиа быти словеса моя сиа, но да исъстинныя вещи посреди васъ предъстоятъ. Но «память праведнаго с похвалами»,[174] и рече премудрый Соломонъ. Но да аще есть убо всехъ праведныхъ память с похвалами, и кто ли не принесетъ похвалы великому князю Борису Александровичю, и кто ли не прославитъ его! И тъ и не требоуетъ бо и самъ от насъ похвалы. Но точию мы убоимься притчи лениваго оного раба, съкрывъшаго таланътъ государя своего и имъ прикуп не сътворшаго.[175] Но что не бо дивние и преславнъе, еже похвалити истиннаго строителя и пастыря, великого князя Бориса Александровича!

Но аще ли речемъ, по достоянию похвалити его не можемъ. Но не мощно бо, реку вамъ, иже рукама почерпше воды, и да принести самодержцу. Но еже имамъ, то и принесемъ. От многа мало нечто о немъ рцемъ, но боязнию съпрятуяся и в лепоту украшая его. И честною багряницею его украшаема видящи, и нищетою усердиа не спокрываемься. Но той бо от нашихъ не требуетъ ничтоже, но точию бо о немъ благомыслие. Но слава бо последовати весть благовернымъ и похвалити премудрыхъ. А мне же цвететъ сердце и точитъ умъ, но язык ми косенъ и худословесен и толикое величество исповедати. И да вы отверзите уста своя и способьствуйте ми истинне. Но вижте благолепное церьковное устроение великого князя Бориса Александровича, и вижьте градъ его зданиа, и вижте чюдныхъ весей делание. Но понеже бо есть на небесехъ дело ангельское Бога славити, а на земли же человекомъ Бога въсхваляти, въспевати, а князя чтити. Но приведемъ к сему и Давыда царя, но еже рече: «Пасый Иизраиля».[176] Но рци ми яснее, кому то рече? И азъ же реку: въистинну, пастырь бе великий князь Борисъ Александровичь, еже пасы и строа новый Иизраиль, Богомъ спасеный градъ Тферь. Но преже бо его мнози пастыри быша. Великий князь Иван пастырь бе, и великий князь Александро пастырь же бе, но не устъроиша тако Богомъ спасенаго града Тфери, но якоже великий князь Борисъ. Но не похуляю тихъ, но другаго строение похваляю. «Упасе бо, — рече Давыд, — люди своя рукою Мисеовою и Ааронею».[177] И князь же великий Борисъ Александровичь пася и строя Богомъ спасеный градъ Тферь благословениемь же Ивановым и Александровым и избра Давыда, раба своего, пасти Иисзраиля в достоание себе. Но воистинну бо реку: новы есть Давыдъ великий князь Борисъ Александровичь, пасы и строя достоание праотець своихъ. Но что убо еще ли не разумеете достоинства! И изьявлю вамъ истинну. Но видете ли, какъ царскому и праоческому престолу достоинъ есть великий князь Борисъ Александровичь.[178] Но речемь же ему вси, яко единеми усты: «Благословенъ великий князь Борисъ Александровичь, якоже храняй законъ Господень! Благословенъ и въ граде, благословенъ и на селе, и благословенъ во всякомъ своемъ строении, благословенъ и на всякомъ месте и ныне, и присно, и в векы векомъ».

Благоволение убо моего сердца и молитва еже к Богу, и сведител ми есть о семъ Богъ, якоже не лжу, но хощу вамъ поведати истинныя вещи, и иже вами не неведомы, но посреди васъ предстоа и тъ есть. Но понеже бо древнии философи повести пишуще, ово от прежнихъ писаннаго почли суть, а другое сами слышавъ, а иное видевъ. Но и мнози же писаша летописци, а ничтоже сами видевъ, но токъмо слышавъ, но понеже бо много сотворялося в далнихъ месьтехъ, въ Аравехъ, и въ Персехъ, и в Миденехъ, и в Риму. И то вся си писана сутъ, а ничтоже видевъ, но точию слышавъ. И еще же и ветхыя Книги писана сутъ Царства, но понеже бо когожедо си полагалъ на сердци котораго ихъ, каковъ былъ царь, или правосуд, или въинъ, или доброзраченъ, и да коижедо величали своего си царя, и иже по техъ родове будут но да и прочитаютъ на воспоминание онехъ царевъ. Но азъ же самовидець сый и святому тому делу, но еже хощу вамъ поведати, не от инехъ слышавъ, но самъ сый вся си видевъ. Понеже бо царскый венець кто хощет составити, и да сбираетъ драгое камение бесценное, и да не примеситъ къ светлому тому камению темнаго камениа, ни иного ничегоже. И аще ли примеситъ, но да безс красоты сотворитъ лщение то светлое и да всю лепоту венца того без лепоты сотворитъ. Но мы же то все познавъ и посмотривъ, и помыслихомъ в себе и рехомъ, но яко ти и они мужии писаша о прежнихъ царех, надеяшеся от нехъ никаку честь приати, а от рода в родъ память, но недостойно есть, реку, и намъ в забытии положити благочестие великого князя Бориса Александровича. Но сплетемъ ему яко злату пленицю, и ничтоже от себе приносяще, но от добраго того произволениа. И аще ли и велми худо наше плетение противу оного великого того государьства, но и нечто от многа мало подадимъ ему, но якоже оноя вдовици две лепте бысть.

Ибо къняжащу ему во своей отчине, въ Богомъ спасеномъ граде Тфери, и бысть же княжение его тихо и безмятежно, но и увеличися власть его, на отчим престоле Богомъ утвержаемъ и преспеваемъ, въ всякомъ деле совершенъ, но якоже и во многыхъ странахъ со завистию имъ глаголати о преспевании его. И кьнязь же великий Борисъ Александровичь полагая себе на сердци Святое писание и еже рече: «Богатство аще ли спеетъ, то не прилагайте сердца».[179] И колико ему время спеетъ, и той болма въ смирении пребываетъ, и ко всемъ земълямъ в мирная всегда готовляшеся и хвалу въздая Богу, рекы: «Боже, насытил мя еси земныхъ благъ, и не лиши мя еще небеснаго царствиа».

И всеблагый же Богъ хотя бес печали и свою милость удивити на любящихъ, и егоже бо отець сына биетъ, того и милуетъ,[180] и хотяше бо болма прославити его и искусити, яко злато в горниле, и обрести его достойна себе, и еще же — да бы не возносилъся, но во вся бо лета княжениа его и ничтоже зла приатъ, но и от всехъ земль честь велику и дары многы приимаше. И о семъ бо рече, моляся, великий Павелъ: «И да даст ми ся томитель, да ся не превозношу, да сосуд буду избранъ Богу».[181] Да то какъ глаголаше? Но понеже бо взятъ бе высоко, но никакоже темъ хотяше ся превознести, но наипаче смеряшеся.

Но любяй же Богъ великого князя Бориса Александровича, и попусти на него скорьбь, и да бы ся не превозносилъ, но понеже увеличися власть его и възвысися слава имени его въ страны далечиа. И понеже бо таковая скорбь от многыхъ летъ на мнозехъ градехъ не бывала, но на великаго же мужа, и искуси великыи, рку.

И якоже пишетъ въ царскых летъписцехъ, при великомъ цари Устиане и при великомъ цари Феодосии таковыя и незабвеныя пожары быша. Но тако же и при семъ великомъ князе Борисе Александровиче но великий незабвеный пожаръ бысть на великом граде Тфери, но якоже ни основанию градскому остатися. И сей же бысть пожаръ в летъ 6957.[182] Но учинися таковая наказаниа Владыкы Христа.

И князь великий Борисъ Александровичь но по великомъ томъ пожаре и иде в той бывший градъ кь Святому Спасу. И виде многы церкви погоревша и многы домы с товаромъ. И очеса бо бяше ему слез исполнени, и из глубина сердца въздыхая, и рече: «Владыко превечный, Христе царю, помилуй мя пречистыя твоея матере молитвами! И не остави мя въ унынии семъ быти! Бес тебе бо ничтоже съверъшаеться, ни дело, ни слово. Но повелениа полагаеши, и не мимо идутъ.[183] Но обаче воля твоя да буди! Но якоже ти угодно, тако и буди. Имя твое благословено отныне во векы!» И пришедшу же ту сущаго града епископу его, и поучаше его от Божественыхъ Писаний, и яко не скорбети о прилучшихъся ему скорбей. И въспоминаа ему о прежнихъ царехъ и о пожарехъ, но таковаа на нихъ милованиа Владычня и каковая о нехъ Владычня терьпениа. И еще же и пророка Давыда, глаголюща, приводя ему: «Многы скорби праведнымъ, но и отъ всехъ ихъ избавить Господь»,[184] и: «Без наказаниа не сутъ сынове», и пакы: «Аще ли наказание терпите, и якоже сыновемъ вамъ обретаеться Богъ».[185] И князь же великий Борисъ Александровичь испущаше от очию слезы, яко источникъ, и утешашеся святительскыми глаголы. И самь же ему с великымъ смирениемъ отвещааше: «Но сиа вся грех ради нашихъ». И поминаа ему того же Давыда, глаголюще: «Многы раны грешному. И мню же, яко упова на Господа обрящетъ милость».[186]

И мы же все того делъма воспоминаемъ вамъ, но понеже и на среду хощемъ привести великое его смирение, и великий его разумъ, и обычай его, с кротостию смешенъ. Но якоже князь бе и воевода, но, реку же, пастырь овцам. Но понеже бо когда его вижду за домъ Святого Спаса[187] добре стояща, и то княземъ его и воеводою зову. А его же когда вижу о людехъ пекущася, и тъ пастыря его нарицаю. А егдаже его вижу ко церкви Божии прилежаща, и тогда истинное овча нарицаю его стада Христова.

И по скорбии же дний техъ, минувшимъ днемъ двема или трема, прииде весть таковая, якоже и не хотехомъ и слышати, но что же король великопольский и краковьский и великий князь литовъский Казимиръ[188] съ всеми силами, и еще же и многыхъ земль с нимъ люди, идетъ на домъ Святого Спаса но и на великого князя Бориса Александровича.

И тогда бо сущу в Новегороде недругъ бысть великому князю Борису и князю Дмитрею, зовомому Шемяце.[189] И в тая же времена и тъй хотяаше негде украину взяти великого князя Бориса Александровича. Но бяше бо и та земъля многонародна. И егъда же сие слышавше людие невеселыя тея вести, и они бо во иныя грады помышляяху ити, а инии на бегъство готовляхуся. Но и прихожааху к великому князю Борису Алексанъдровичю и помышляяху ему, но да бы во инъ градъ шелъ, и глаголюще ему: «Но есть обычай многымъ государемъ, и егда же какому пожару бывшю, и тогда во иныи грады преходятъ и пребываютъ. И ныне на тебе толикиа и великиа силы подвигнушася, но и ты же здесе хощеши пребывати без града». Но и князь же великий Борисъ ни слышати того не хотяаше, но рекы: «Не буди мне тако, но что же оставя ми домъ Святого Спаса, да поити во иный градъ. И кую хвалу азъ приобрящу? Но Богъ нам прибежище и сила, помощникъ въ скорбехъ, обретших ны зело.[190] На Господа уповая и не изнеможемъ. И несте ли чли Писаниа: “Надеющейся на Господа, яко гора Сионъ, не подвижиться въ векы”.[191] И на Господа упование кто стяжа, но выше всехъ скорбящихъ. И несте ль слышали великого мученика Христова Дмитриа, и какъ о своихъ си людехъ глаголаше:[192] “Но, Господи, аще ли погубиши ихъ, то и азъ с ними погибну”. Но и мы же поревнуимъ Христову мученику Дмитрию и на помощь призываемъ его. Но аще ли ми лучится и глава своя положити за домъ Святого Спаса и за вся люди, но велми благодарю Бога и его пречистую матерь. А не буди ми въ граде сидети, а людемъ моимъ въ пленъ веденымъ быти. И вы же себе сотворите градъ, и азъ же вамъ оставлю въ граде святител и свою княгиню. А самъ сяду на конь, но еже хощетъ Богъ, тъ сътворитъ». И нача въоружатися, и посла по все свои князи и боляре, но и еще же посла по брата по своего по молодшаго, по князя Ивана Андреевича.[193] И той к нему прииде въборзе со многыми людми.

И слышавъ же сие король литовский Казимиръ, но якоже грядетъ к нему великий князь Борисъ въ сретение, но не боящеся козней его ни лааниа, но хотяй гордыню его попрати милостию и его пречистыя матере молитвами. И король же повели воеводамъ своимъ порубежнымъ с воеводами великого князя Бориса Александровича мирствовати, и воеводы же великого князя Бориса с воеводами литовскыми начаша миръ соеждати. И доиде слово то и до великого князя Бориса, но якоже воеводы литовские со его воеводами миру хотяаше, и онъ же не токмо повели воеводамъ миръ взяти межи себя, но и еще и х королю посла свои послы; и король же с великою радостию миръ взя, и разидошася кыждо во своя си. Милостию Божиею и молитвами пречистыя Богоматери и здравиемъ государя нашего великого князя Бориса Александровича съблюдена бысть Тферская земля от нахожениа онихъ.

И мы же сице возопиемъ: «О, великий уме, о, промыслу людьскый! О, дивная и преславная дела: пастухъ молчитъ, а овци волковъ одолеваютъ!» Но князь же великий Борисъ Александровичь против въоружашеся, а воеводы миръ взяша. Ни оружиемь бо прогнани волци, ни стреляны, и въ свояси возвратишася. Но сами заратишася и сами же вспять поидоша. Ни человеческый глас на нихъ не глагола, но своя ихъ совесть обличааше. И воскоре яко паучина преторжеся. А князь же великий Борисъ Александровичь акы жестокы камыкъ стояше неподвижно в дому Святого Спаса и въ своей отчине, в великомъ княжении Тферскомъ.

И мы же ему сице рцемъ: «Радуйся, новый страстотерпче, таковы беды подъя, ниже инъ никтоже! Радуйся, въине, иже онии волкы отгнавъ ни оружиемъ, ни стрелами, но великымъ своимъ разумомъ!»

Но князь же великий Борисъ Александровичь хвалу въздая Богови и его пречистой матери и нача съвет съвещевати со своемъ епископомъ и со своими князьми и боляры, и да бы изгыбший градъ въставити. И вси иже людии с радостию совещашася. Но и малыми деньми той великий градъ поставленъ бысть, но и въси людие радостно ликоствуют, и глаголюще: «Многаа лета ти, великий князь Борисъ Александровичь! Но якоже остеняеши грады, и остеняетъ же тя самого Господь Исус Христосъ. Но понеже бо не видехомъ и в первая лета тако устроенна и украшенна великого града Тфери, но якоже и ныне мы видимъ».

Но мню вера оного отца, великого князя Олександра, Богъ тамо предводитъ, и плодъ его въ всю бо землю изыде. Рече: «Боголюбна держава твоя и в конець вселенныя христолюбивая твоя дела, но въ всю землю и в конци ея».

Но и от всехъ же земль прихожааху къ нему и великиа дары приношааху к нему. Но ово от царствующихъ местъ, а ово от Рима. И не токмо же от верныхъ царей честь велику и даръве приимааху, но и от неверныхъ царей. Но не от инехъ слышахъ сиа, но самовидець есми тому, ино еже приидоша после от далекиа земли, от Шаврукова царьства,[194] и ихъже несть просто слыхано в нашей земли. Таковое имя тъй орде, но понеже бо неудобъ входима нашими устами за долгость пути. И принесоша к великому князю Борису Александровичю многыя дары: камъкы драгия и отласы чюдныя. Но азъ же есмь грубый невежа но не доидох тамо, и идеже ми ихъ было число видети. Но и токмо видехъ многы бремена, носима человекы. Овии глаголютъ двадевять камок, а инии же глаголютъ 3—9. Но не виде числа, но токъмо виде: много. Но еще же и иныя многы дары княземъ и боляромъ даша. И князь же великий Борисъ честь великую подаваше имъ противу, но не токмо за дары, но и за великиа труды ихъ, но понеже бо от толь далекиа земли, а с толикими многыми дарми, и идоша бо 9 месяць от своея си земли до великого князя Бориса Алексанъдровича.

Но способствуйте же ми и вы. Истинне но вижете славу и честь великого князя Бориса Александровича. Но отколе славы и чти собе не приобрете! И вижте же и чюдныхъ его весей делание, но градная его зданиа, пасый же и строя Богомъ покрываемый градъ Тферь благословениемъ Ивановымъ и Александровымъ, но якоже рукою Моисеовою и Аронею. И всеблагый же во Троици Богъ славимый и да умножитъ лета летомъ великому князю Борису Александровичю, но княжение его въ тишине да устроитъ, но яко да и мы въ его государстве тихо и безмятежно поживемъ ныне и всегда и в векы векомъ.

Лета 6953. Некто от прирожениа великыхъ князей московъскыхъ, зовомый князь Дмитрей, а прозваны от людий Шемяка, сынъ князя Юриа Дмитреевича, и той бе в докончание с великымъ княземъ Василиемъ Московьскымъ, но, реку же, и с велимъ княземъ Борисомъ с Тферскымъ. Но честь велику и дары многы от нихъ взимааше. Но понеже бо ни помяну о томъ и еже нихъ к нему любы, но якы некая ехидна гневомъ дыша, и хотя убити брата своего старийшаго великого князя Василиа,[196] но еже и сотвори. Но прииде от града Углеча, и градъ Москву изгониша безвестно, и възяша его. А с нимъ братъ его, князь Иванъ Можайский. А великому же князю Василию тогда бывшю в монастыре Святыя Троица, еже зоветься Маковець,[197] въ обители старца Сергиа. И князь же Дмитрей ни крестного целованиа убояся, ни любве великого князя Василиа к себе не воспомяну, но посла тамо брата своего, князя Ивана, и повели его изымати. А преже того таковымъ крестнымъ целованиемъ укрепишася, но яко и грамоту проклятую межи собя написаша, но и старца Сергиа в поруку вписаша,[198] якоже не помыслити никоегоже зла брату на брата. Но князь же Дмитрей крестное целование забылъ и поручника старца Сергиа выдал. И изымавъ великого князя Василиа без вины, и приведе его на Москву, и ослепи, и посла его в заточение, иже в прежереченый градъ Угличе и сь его великою княгинею Мариею, а самъ седилъ на велкомъ княжение. А не помянух пророческого словеси: «Но что ся, о злобе силъный, умыслилъ еси неправду. И сего ради разрушит тя Богъ, и въсторгнет тя от села твоего и коренъ твой от земля живущихъ».[199] И еже и бысть. Но тое же зимы княгиню великую Софию послалъ въ Галичь,[200] а дети же великого Василиа, князь Иванъ да князь Юрий, побегоша в Муромъ, а с ними же князей и боляръ много, и седоша в Муроме.

Но той же зимы побеже князь Василей Ярославичь, шуринъ князя великаго Василиа, в Литву, но бояше бо ся и той того же убийства.

Но той же зимы по малехъ днехъ посла князь Дмитрей владыку рязанского Иону да коломенского владыку Варламиа[201] в Муромъ к детемъ великого князя Василиа, но зовы ихъ на Москву, а ркучи: «Поидите на Москву къ своеу отцу. А что ся стало, ино того уж не воротить. А азъ отца вашего хощу жаловать, а вамъ уделы подаю по вашей воле; а в томъ въ всемъ вамъ имаються владыкы, и ихъже есми к вамъ послалъ». И они же подумавъ и веру имше его словесемъ, но наипаче же святительскым, и рекоша в собе: «Но и аще ли си единъ въсхощет княжити, но и приложитъ зло ко злу, но и аще ли и нас побиет, то воля Господня да буди». И поидоша на Москву по крестному его к нимъ целованию и надеющеся от него обещаное имъ приати. А онъ же ни во умъ сего приа таковаго обещаниа, и ни крестнаго целованиа убояся, и ни святительскыхъ глаголъ усрамися, ни писаннаго въспомяну: «Но аще ли весь мир приобрести, а душу погубити, кака есть полза».[202] И егда же те дети великого князя Василиа приидоша, но онъ же поимавъ их, и яко незлобивыхъ младенець, и пославъ и в той же прежереченый град Углече в заточение. Но и въсхоте быти единъ самодерьжець, а не веды, кому же Богъ хощеть власть дати, тому и дастъ.

Но Богу же о нехъ нечто лучшее прозревъ.

В лето 6954 и взяша князя великого Василиа ис прежереченнаго града Углеча и сь его княгинею и з детми и послаша его в болшее заточение, и неудобь входимо всеми человекы, но еже градъ Вологда, и предъстоящи ему близъ Студенаго моря. Но и тамо ему повелеша жити.

Но той же зимы князь Дмитрей послал посла своего к великому князю Борису Александровичю,[203] а ркучи такъ: «И сталося, брате, в нашей земли, но что же братъ нашь, князь великий Василей, целовал тотаромъ, но что же твою отчину, великое княжение тферьское, да и наши отчины хощет предати тотаромъ.[204] Но и мы же то одумавъ со своею братиею и со всею землею, но великого же князя Василиа поимали. И того ради и тобе възвещаемъ, но да и ты бы еси намъ способьствовалъ по христианстве, но и еще же и по своей отчине».

И князь же великий Борисъ Александровичь в той час посла своего воеводу князя Ондрея Дмитреевича,[205] а веля ему известно опытать о великомъ князе Василии, но и от очию же слезы испущаше. И вдохновенъ бысть милостию Спасителя Бога и въсхоте же стати по своемъ брате по великомъ князе Василии, но якоже Ярославъ[206] такоже и сотвори.

И той же зимы послал князь великий Борисъ на Вологду наместника своего кашинскаго, князя Феодора Шуйскаго,[207] по своего брата, по великого князя по Василиа. А слово же свое рекъ въ слухъ всемъ человекомъ: «Но буди вамъ ведомо, оже нам Богь даст, но хощемъ быти за един, Борис — Василей, а Василей и Борис». И промчися слово то и до Московскиа земли, но слышав же людие, князе и боляре, от великихъ да же и до простых, но иже сих два воеводы но совокупляються, и полетеша же яко высокопарнии орли или яко пчелы на собрание цветовно. От всехъ странъ стицахутья людие в дом Святого Спаса и к великому князю Борису Александровичю, но и онъ же приимаа их, и упокоиваа ихъ, и утешая ихъ, и подмагаше ихъ иже кто чимъ скуденъ, но и писано бо есть: «Ваш избыток во онех недостатокъ будет».[208] Но и всех ихъ отпущаще ко своему брату, к великому князю Василию.

Но и мы же на преднее взыдемъ. Князь же Феодоръ прежереченый Шуйский прииде на Вологду к великому князю Василию, рекый: «Брат твой, князь великий Борисъ Александровичь, повествуетъ: “Брате, князь великий Василей, сталося в нашей земли таково но паче же над тобою, над нашимъ братомъ, но что же и от статиа века и доныне такова беда не бывала. Но и ныне милостию Божиею и твоею любовию ко мъне, моего брата, но послахомъ к тобе, яко свое лице, но чтобы еси шелъ в домъ Святого Спаса и в мою отчину. Имыже помощию Божиею но какова сила, по толику потщимъся по тобе поборствовати”». Но и сие слышав князь великий Василей и въздохнувъ из глубины сердца своего, и прослезися, и рече: «Похвалю убо всещедраго и милостиваго Бога и его пречистую матерь от добродители своего брата, великого князя Бориса, и яко не остави мене въ скорби сей пребывати. Но понеже бо некогда пришедшу на меня дяде моему, князю Юрию, с тымъ же съ своимъ сыном, со княземъ съ Дмитреемъ, изгонивъ мене со стола моего и отечества, и азъ же не обретохъ обителища ни у когоже, но развее в дому у Святого Спаса и у съвоего брата, у великого князя Бориса Александровича.[209] И онъ же преупокоил мя».

Князь же великий Борисъ плакашеся о своемъ брате, о великомъ князе Василии, и о отпадении государства его. И князь же великий Василий плакащеся о милосердии и о любве брата своего, великого князя Бориса и еже к нему. И князь же великий Борис плакаше, но преже бо видеша брата своего великого князя Василиа добролепна, и добровидна, и господскым саномъ почтена, и ныне же уничижиина и нищевидна,[210] но от своей братии поруганна. Но князь же великий Василей ко лезамъ слезы прикладаше, но поминая же от своей братии ему поругание, и от государьства своего отпадение, и еже и великого князя Бориса к нему любественое. И плакастася оба на многочасии.

Тако же и великии княгини Настасиа с великою княгинею Мариею[211] обымастася, и ти плакастася неутешно. Но яко и многимъ чловекомъ, зрящимъ таких государей плачющеся, и от очию источникы слез ронящу. И плакавшеся им на долъзе, и поимастася оба по руце и поидоста вечеряти. И тако же и великая княгиня Настасиа с великою княгинею Мариею, имьшеся и ти по руце, и поидоста на ту же трапезу вечеряти, и седоста ясти. И егда же имъ было ясти, или пити, или веселитися, и тогда оне въвеселиа место плачь предлагаше. И великий же князь Борисъ обыимься со своимъ братомъ, с великим князем Василиемъ, и плакастася. Тако же и великия княгиня Настасиа обымъшеся со своею снохою, великою княгинею Мариею, и ти плакастася; но и несть иже утешающаго ихъ, но развее рече пророкъ Давыдъ: «Обратилъ еси плачь мой в радость мне».[212]

Той же зымы послал князь великий Борис своего посла Ивана Давыдовичя на Москву, ко князю Дмитрею, а веля ему отступити великого княжениа и великому князю Василию отдати да и сыну его, князю Ивану, а великую княгиню Софию веля ему выпустити и казнь отдати. И князь же Дмитрей княгиню великую хотя выпустити и казнь отдати, а великого княжениа отпуститися не хотя.

Но той же зимы по малехъ днех князь Дмитрей Юриевичь, зовомы Шемяка, собрав въя своя многии, поиде с Москвы на Волокъ, а ркучи тако людемъ: «Иду на великого князя Василиа. И аще ли станет за него князь Борис, то и на Бориса иду». Но кто сему велеречию не удивиться, но и единому не одолевъ, а на другаго хвалиться? А княгиню же свою посла в Галичь, а Москву осадилъ.

Но той же зимы послал князь великий Борисъ на Волокъ ко князю Дмитрею посла своего Александра Садыка,[213] а ркучи таково: «Повествует князь великий Борис: “Но что стоишь въ отчине брата моего великого князя Василиа, а мою пустошишь?! Но и ты бы пошел въ свою отчину и да оттоле билъ челомъ брату моему. А не поидешь прочь, ино азъ готов со своимъ братомъ на тобя”»; а срок ему положил в неделю.

И онъ же и срока не ждалъ, и побеже неготовыми дорогами. А посла князя великого Бориса со собою взял и последи же отпусти его с честию и с челобитиемъ к великому князю, чтобы самъ пожаловал а у брата бы ся печаловал.

Но той же зимы по малых же днехъ послалъ князь великий Борис воеводу своего Лва,[214] а князь великий Василей своего воеводу Плещеева к Москве. И толь бо дивно: с града изгониша в мале 90 или во 100 человекъ, и наместника изымаша, и град заседоша. А во граде том николико тем человекъ седило. Но кто же смеяше руки подняти противу такых двух государей!

Но той же зимы за малы дни поиде князь великий Борисъ за княземъ Дьмитреемъ, собрав въя своя многа. А с ним брат его князь великий Василей выиде от славнаго града Тфери. За 30 поприщь до градака, зовомаго Редена,[215] и прииде весть, что, де, и князь Дмитрей побеже в далняя части земля. И князь же великий Василей нача молити великого князя Бориса, да бы ся възъвратил, но понеже князь Дмитрей показа плещи свои, а очи свои възвратил воспятъ и побеже. Но князь же великий Борис и умерети обещашеся с великим князем Василиемъ. И когда же умолим бысть от него, и тогда подаде брату своему честь велику, великому князю Василию, и дары многы, и отпусти его на первое его государство.[216]

И князь же великий Василей восхоте поити ко граду Углечю, и идеже было княжение Дмитреево жилище, а его узилище. И князь же великий Борис отпусти с нимъ силных своихъ и крепчайшихъ воеводъ, Бориса Захариинича да брата его Семена Захариинича[217] и с ними множество, а преидоша малыми деньми. И приидоша под град прежереченый град Углече, и гражане же не восхотеша града отворити. И князь же великий Василий посла к великому князю Борису, а рекый: «Бес тебе, брате, и малый град не отвориться мне». И князь же великий Борисъ посла к нему своего сына боярского и с нимъ пушечника с пушками, именем Микулу Кречетникова. Но таковъ беяше той мастеръ, но яко и среди немець не обрести такова. И егда же привезоша пушкы, и тогда въеводы великого князя Бориса Александровича, Борисъ да Семенъ, яко добрии и храбрии въини служаху государю своему, великому князю Борису Александровичю, и начаша вооружатися в местныа браня, а пушкы же поставиша под самым градомъ и повелеша бити, а сами начаша приступати, но яко всемъ москвичамъ дивитися храборьству ихъ, и дерзности их, и великому ихъ умению. И гражане же видьвше дерзность сыновъ тферскых и великого князя Василиа крепость, и убояшася, и град отвориша.[218] И князь же великий Василей ничтоже зла граду тому не сотвориша, и омири их и град осади. И поиде за своим недругом, за княземъ Дмитреем, къ Ярославу,[219] и с ним великого князя Бориса Александровича Борис Захариинич да Семенъ.

Но той же зимы государь нашь князь великий Борисъ Александрович восхоте поискати изгыбшей драгмы,[220] и собрать расточенныя, и совокупити во едино стадо, и да будет един пастырь, но еже восхоте поити ко граду Ржеве. И бысть тако. И посла преже себе своихъ воевод, князя Дмитрея Феодоровича[221] да Григориа Никитича.[222] Гражане же ржевичени како же не восхотеша отворити, но и еще же, показующе мужество свое, выхожааху изь града и биахуся с воеводами великого князя Бориса. И воеводы же великого князя Бориса овии биаху, а иныхъ руками имааху и присылаху к великому князю Борису Александровичю, а веля ему самому государю подступати под град, понеже князь великий Борис не восхоте сам поити под той мал град. Но градок той аще ли мал, но твердъ, и велми приправы градскые на нем велми много.

Князь же великий Борис Александровичь и восхоте на свою утеху поехати ниже есть летнее обиходище якоже и преже и во свой град, еже зовомый Опокы.[223] Но предстояшу же ему близ того града прежереченаго Ржевы, но якоже бысть зреимо, и посла ко ржевичем своего болярина Констянтина Констянтиновича, а веля им град отворити, а рекый: «Прадедина есть наша, а коими се было делы досягли были наши братиа, великие князи московские. А нынеча милостию Божиею нашего ся намъ отступают. Но вы на кого держите град сий?» Они же смердове, акы аспиди глухии, затыкающе ушеса свои и не хотяаше слушати речей государевых, но наипаче град постраиваше и себя укрепляаше. И начаше посады зажигати сами.

И слышав же сие князь великий Борис Александрович и посла своихъ воевод, Данила Григориевича да Карпа Феодоровича,[224] и иных многых воевод, а веля имъ гасити посады, а гражаномъ претити. И они же пришед, сташа под градомъ. И к тому же не смеяше никто из града исходити.

А наутрие же князь великий Борис въсхоте посмотрити града. И поехал в мале под град, а мня ся утаити, да бы не познан был гражаны того града, и поехааше в тайне. И егда же таяшеся, и тогда наипаче являемъ бывааше, и яко денница пред солнцем или яко заря пред светомъ. И мнози бо человеци видевъ государя, но овии в борзе совгоняхут противу его, а инии с коней метахуся. Но и елма ихъ отривааше, но тои болма ихъ пребывааше. Князь же великий Борис Александрович но яко солнце светящеся посреди всехъ человекъ. Но понеже бо и писано есть: «Не может град укрытися, верху горы стоя».[225] И тако же и сей славный государь, великий князь Борисъ Александрович, не может утаитися в такой велицей силе. Но якоже луна в нощи, тако и онъ светяся посреди всехъ человекъ.

И озревъ той град прежереченый Опокы, и на утрии же день в понеделничной выступи князь великий Борисъ Александрович сам и с нимъ князей и боляръ множество, и поиде ко граду Ржеве. Но тольми бо видети дивно, якоже всемъ человекомъ дивитися премудрости и храбрости славнаго того государя, но како уставляше полкы, но якоже бысть кому от ногот учився такой хитрости, но не мощи навыкнути, но тако великий князь Борис розряди полкы; и видети же гражаном, но якоже бысть некая великая река лиющися и пакы море колыблющеся и так блещахуся, яко некии светилници горяще идалеча зрети. И бысть гроза силна, како исполчишася ко граду. Но и бысть дивъству достойно зрение, но таци бо суть храбрии у великого князя Бориса Александровича, овех две или три за единою дскою вратною под град приидоша, а иныи за щиты нолны до самы стены прискакааху. Но съ града же биаху овии пушками, а инии пращами, а друзии камение метааху, а овии стрелами, якоже дождем пущаху. Но милостию Божиею но ничимъже неврежене вои великаго князя Бориса Александровича.

И на утрии же день суботный повеле князь великий Борисъ пушками бити град, и тол бо грозно, но якоже от великого того грому многым человеком падати. А инии начаша туры[226] рядити и повезоша под град, а инии воду отъаша у града.

И бысть туга во граде немала; но и толь бо дивно видети, но якоже и град содела турами противу града и пушкы поставиша; но и ржевичи же видевъше храбрость и умение великого князя Бориса Александровича и дерзость сыновъ тферскых, и убояшася. И начаша присылати и бити челом славному государю, великому князю Борису Александровичю, но да бы сотворил милость над градом; и князь же великий Борисъ обещася помиловати их. И въи же великого князя Бориса глаголюще: «Но повели намъ приступати ко граду и да предадим мы град огню!». И князь же великий Борис не повели прошению их быти, но хотяаше милость сотворити на граде. Но вои же великого князя Бориса устраивахуся ко граду. И гражане же беспрестани присылааху и биючи челомъ велкому князю Борису Александровичю, и да бы их помиловал.

И князь же великий Борис пожаловал ихъ и сотвори над ними милость. И граждане же с радостию отвориша град в той же день, в который день приступил князь великий Борнс Александрович под град, и в той день и отвориша.

И князь же великий Борис не восхоте вьехати во град того дни. Но поехал во свой град прежереченый Опокы. И егда же въихалъ въ град Опокы, и тогда того же дни прииде к нему посолъ от его брата, от велкого князя Казимира королевича, именем Давъкши, и принесе ему дары велиции от злата, и от камок драгых, и от сосудов златых, и от оружиа, и от коней борзых и иноходых. И егда же подаваше великому князю Борису злато или камкы, и онъ повелевая своим приимати, а самъ ни о чемъже о томъ не брегоша. Но егда же подаде ему меч, а молвячи от него ему брата, но веля ему темъ мечемъ непокорящаяся ему казнити, а покорящаяся ему честь им въздаяти, и тогда князь великий Борис своима рукама приимъ меч той. И ржевичи же видевъ той промыслъ и храбрость славнаго государя, но велми устрашишася, и ркущи в собе: «Но храбръ съй князь. Но ни о чемъже не обрежет, а меч любит».[227]

Но князь же великий Борис восхоте поехати ко граду Ржеве в день въскресениа. И полете, якоже высокопарний орлъ на свой ловъ. И ржевичи же сретоша его на поле, и архимандриты же, и игумены, и попове, и прочии людие вси града того сретоша со кресты великого князя Бориса Александровича. И бысть радость велика во граде том, но яко дарова им Богъ государя, и пастыря, и истиннаго христолюбьца, и защитника земли ихъ.

Но князь же великий Борис слушав Божественыи литоргии въ храми пресвятыя Богородици, но и оттоле поиде на свой дворъ. И позвавъ пировати своих князей и воевод и тъ земцевъ сущих и подаде имъ честь великую. И пребыв во граде том два дни, а на третей день поехал во свояси.

Но той же зимы на Федорове недели[228] приидоша воеводы великого князя Бориса, Борис Захарииничь да Семен, со всемъ войском добри здрави.

И той же зимы князь Дмитрей выпусти великую княгиню Софью из нятиа.

Но той же зимы приидоша посли от Великого Новагорода[229] и добиша челом великому князю Борису Александровичю на всей воле, но как положи Богъ по сердцу великому князю Борису Александровичю, как и пожаловати. И тако они челомъ добили и поруб тферской весь отдаша; а что воеводы тферскиа ходив повоевали землю ихъ и что иное у них поимали, и тому всему погреб.

Но той же зимы послал князь великий Василей на князя на Дмитрея да на князя на Ивана на Ондреевича на Кострому дву царевичъ, Трегуба да Агуба,[230] а с ними брата своего князя Михаила Андреевича и множество войска.

Но той же зимы князь великий Василей обручал дщерь у великого князя Бориса, княжну великую Марию за своего сына, за князя Ивана. И был на обруение томъ боголюбивый епископъ тферскый Илиа и вси князи и велможии, и елико их под областию великого князя Бориса; а з другиа страны — самъ князь великий Василей, а с ним князей и боаръ множество. Но таковей бо тесноте сущи, но якоже ни граду их не вместити. И бысть радость велиа. Но якоже и преди рекохомъ, но обратил Богь плач на радость. И москвичи же радовашеся, яко учинися Москва Тферь, а тферичи радовашеся, якоже Тьферь Москва бысть, но два государя воедино совокупишася.

Но той же зимы прииде князь Василей со Тфери на Москву и седе на великое княжение владимерское[231] поможениемъ и любовию брата своего великого князя Бориса.

Но той же зимы послал князь великий Василей к великому князю Борису помыслы свои постраивати мира, но наипаче же собе взяти любовъ сердечную.

И ей, сбыстся. В лето 6956 прииде литва некъто воеводка, именем Ярославко, князя Ивана Белскаго[232] и заседе Ржеву крамолою и советом ржевскым. И того же лета послал князь великий Борис свою силу ко Ржеве. И оне же стоаше и волости повоевали, а града же не взяша и отступиша.

И той же осени король великополский, краковские и великий князь литовский Казимиръ собра воя свои многи и восхоте поити ко Тфери на великого князя Бориса. И слышав же сие князь великий Борис, и поиде противу, и събра своя силы многы, и еще же прииде к нему на помощь князь Иван Ондреевич Можайский. И слышавъ же сие король, но яко князь великий Борис грядет противу со многою силою, и начаста межи себя послы ссылати, и в той час взяста межи себе миръ и възвратистася коиждо во свояси. А Ржевы отступися король великому князю Борису.

В лето 6957. Князь великий Борис Александрович посла свои наместникы опять на Ржеву.

В лето 6960. Женися у великого князя Бориса сынъ князя великого Василиа, князь великий Иван, и поя за себе княжну великую Марию. И того же лета поча князь великий Борис ставити церковъ каменную на своемъ дворе Святого Михаила[233] на сенех. И того же лета князь великий Борис повеле около Тфери ровъ копати.

В лето 6961. Приходил князь Дмитрей Шемяка под град Кашинъ. Но прииде бо не яко есть обычай есть князем или воеводам мужествовати яве, но, яко есть хищникъ, тайно прииде и никомуже его ведущи; но не бе бо сынъ свету, не ходитъ въ дне, но прииде в нощи до звону заутреняго. И людемь же тогда всемъ по Божественым церквам молитву творящим, но бяше день неделный. Нача же и посады зажигати. А людей же въ граде велми мало, но понеже бо никому неведомо; а наместници же тогды на Кашине были: Иванъ Яковлич,[234] да Констянтин Феодоровичь, да братъ его Феодоръ Феодоровичь. И начаша совещеватися с тысящникы земьскыми и с боляры, и ркуще в собе: «И аще ли нас мало, но поидем противу ихъ. Но силенъ бо есть Богъ милостию своею. Но аще ли восхощет Богъ, то и малыми великая победит. И несте ли слышали писаннаго: но единъ тысящу победит, а два тму, и аще ли Богь повелит». И поидоста противу, и ркуще: «Господи, услыши молитву нашю! И на тя, Господи, уповах, спаси нас! Не на лук бо нашь уповаемъ! Ни оружие соблюдает нас, но яко ты еси самъ царь Богъ нашь, но аще ли восхощеши, но та вся возможна тебе. Но и мы же о тебе похвалимься весь день, и о имени твоем уничижим вся въстающая на ны. И ненавидящая ны потребе, Господи. Но и ныне, Господи, самъ видиши князя Дмитрея церкви Божии огневи предающа. И о сем не премлъчи, Боже. И аще ли бы ны враг пришел, рекъше тотаринъ, но претерпели бы быхом от него. Но сей же единово крещениа христианства с нами, а дела тотарьская творит, но еже образовъ Божиих не пощадил. И уста его умножишася злобы, и сердце его собра безаконие собе. Но ты же, Господи, не предай же нас до конца в руце врагу церквам Божиимъ, но и о семъ познаим, яко не възрадуеться о нас враг, и в поношение безумному не дай же нас!». И в той час поидоста изъ града противу ратным. И помощиею же Божиею и частиюм государя нашего, великого князя Бориса Александровича, но овех беша, а овех живых поимааше, а инии язвленнии зле живот свой скончаша.

И князь же Дмитрей, видевъ помощь Божию воеводам великого князя Бориса, но побеже, и прииде на место, глаголемое Киасово. И въсхоте стати от труда почити, но и виде свое войско безсчислено умирающи, иже суть язвлении. Не токмо ти умирающи зле, но и еще и здравыхъ болши 500 человекъ отступиша от него. Но ведущи, яко надежда его обетшевает и съветы его Богъ разссыпает, и оттоле побеже. И никтоже его не весть, где бе, но взыскахом бо его и не обретохомъ и места его. Мнози бо глаголют: се зде или онде, но и никтоже его не весть. Но мню, последняя его зрит в погибель.

И той же осене посла князь великий Борис за тым же князем Дмитреемъ воеводу своего, князя Андрея Дмитреевича да князя Михаила Дмитреевича же,[235] и иных многих. Но и они же за ним хожаше много и не нашедше его, но понеже крыяшеся в пустых и непроходимых местех; и воеводы же великого князя Бориса приидоша добри здрави.

Но той же осене послал князь великий Борис посла своего Ивана Давыдовича в Суздаль обручати за себя княжну, дщерь княжу Александрову Суздальскаго. Той же зимы, за неделю до мяснаго заговениа, приведена бысть княжна Настасиа[236] за великого князя Бориса. И венча их Илиа, владыка тферский въ Святом Спасе; и народу же ту сущи многу, не токмо ихъ церкви не местити, но ни граду. Но бысть радость и веселие велие, но не токмо, но и на многы дни.

Но той же зимы заложи князь великий Борис город среди езера и нарекы имя ему Троки.[237] И съверъши его во едину неделю.

Но хвалимъ убо преблагаго Бога, и подавшаго нам государя таковаго и земли Тферской строителя; но сиает бо яко солнце, и златыи луча испущающи. Но о сем бо и Павелъ апостолъ учит ны, якоже добрыми словесы почитайте государя своего. Но понеже бо и земля напааема, но что всеяно в ню семена, и то с прибытком възрастит.

И хотя бо кто добрая словеса изглаголати о своемъ государи, и да просит у Бога слова на отверзение устомъ, и аще ли человекъ ища разума, той долженъ есть навыкнути слову. Но якоже рече Исаиа пророкъ, рече: «Господь даст ми языкъ».[238] И Приточникъ[239] же рече: «Сотове медвении словеса добраа, и сласть же ихъ — исцеление души»,[240] и: «По воздании же устъ его въздасть ему».[241] Понеже бо и Павелъ апостолъ к римляномъ рече: «Но возлюбихъ бо вы, да некое слово подах вы».[242] Но да възлюбите и вы уста глаголюща добро о великомъ князи Борисе.

И сей благоверный и благородный и христолюбивые великий князь Борис Александровичь но ун сый оста отца своего великого кънязя Александра Ивановича, но и прият скыпетры тферскаго чиноначалиа; брат его старейший князь великий Юрий...[243]

ПЕРЕВОД

КОММЕНТАРИЙ

«Смиренного инока Фомы Слово похвальное ο благоверном великом князе Борисе Александровиче» — похвала величию и могуществу тверского князя Бориса Александровича (1425—1461 гг.), а также тверскому княжеству. Произведение это разделяется заглавиями на четыре части, самостоятельных композиционно и тематически, но объединенных единой идеей и стилем. Слово было сочинено около 1453 г. Об авторе его, иноке Фоме, ничего не известно. Опираясь на текст самого Слова, можно только сказать, что это было лицо, близкое κ князю Борису Александровичу, хорошо знакомое с его двором; из характеристики, данной автором себе самому, видно, что он был профессиональным придворным писателем. Для исследователей остается загадкой, был ли Фома, тверской посол на упоминаемом в первой части Слова Ферраро-Флорентийском соборе, одним лицом с иноком Фомой, или это были два разных лица.

Слово отражает время возвышения тверского княжества, когда Москва, раздираемая усобицами, находилась в состоянии упадка. Основная мысль этого произведения — прославление тверского князя Бориса Александровича как «самодержавного государя», достойного встать во главе всей Русской земли. Вторая часть XV в. была эпохой последнего возвышения Твери. Очень скоро (к последней четверти XV в.) Тверь утратит свое первенствующее значение и окончательно уступит его Москве. Но пока, в середине XV в., инок Фома именует великого князя тверского царем и самодержцем и рассказывает, как он является своим подданным, увенчанным царским венцом; пока именно тверской посол, боярин великого князя, выступает как единственный светский представитель Руси на Ферраро-Флорентийском соборе; пока именно тверской великий князь Борис Александрович покровительствует великому князю московскому Василию Темному, поддерживая его в долгой борьбе с Дмитрием Шемякой и первенствуя в союзе с Москвой.

«Слово инока Фомы» дошло до нас в списке второй половины XVI в., по которому и печатается, — ФИРИ, собр. Η. Π. Лихачева, № 689, л. 212—315 (издано Η. Π. Лихачевым: «Инока Фомы слово похвальное ο благоверном великом князе Борисе Александровиче». Сообщение Н. П. Лихачева. Изд. ОЛДП, 1908). Список имеет много дефектов, обрывается на полуфразе, плохо переписан, со множеством ошибок; исправления делаются по смыслу и набраны курсивом.