Библиотекарь из другого мира (СИ)

Глава 1. "Последняя смена"

Будильник зазвонил ровно в семь, как каждое утро последние одиннадцать лет. Я протянула руку к тумбочке, не открывая глаз, и нащупала знакомую кнопку. Тишина. За окном шуршал дождь — мелкий, назойливый, октябрьский. Тот самый дождь, который превращает Москву в серую акварель с размытыми контурами.

Голова болела. Опять. Третий понедельник подряд я просыпалась с ощущением, будто всю ночь разгружала вагоны с книгами вместо того, чтобы спать. Хотя, если честно, разгружать вагоны было бы сейчас актуальнее — может, хоть зарплата была бы приличная.

— Барсик, — пробормотала я в подушку, — скажи, что сегодня не понедельник.

В ответ послышалось мягкое мурлыканье где-то в районе моих ног. Барсик, мой семилетний рыжий сосед по квартире, обладал удивительным талантом просыпаться ровно в тот момент, когда я начинала разговаривать сама с собой. Иногда мне казалось, что он единственный, кто меня действительно понимает.

Я села на краю кровати и огляделась. Моя квартира-студия встретила меня привычным хаосом. Книжные полки занимали три стены из четырех, и книги уже давно переросли отведенные им границы. Стопки лежали на подоконнике, на столе, на полу — везде, где находилось хоть немного свободного места. Барсик обожал устраиваться прямо на томе какого-нибудь средневекового трактата, и сейчас он восседал на "Истории лекарственных растений" Николая Анненкова, выглядя при этом крайне довольным собой.

— Ты хоть представляешь, сколько стоит эта книга? — строго спросила я, почесав его за ухом.

Барсик зевнул и переложил лапу поудобнее. Для него антикварная литература была просто мягкой подстилкой.

В кухонном углу меня ждала вчерашняя чашка с остатками кофе. Я налила в нее свежего из турки — черного, крепкого, без сахара. Кофе был единственной роскошью, на которую я не скупилась. Все остальное можно было найти в букинистических лавках, выменять у коллег или одолжить в библиотеке, а вот хороший кофе требовал живых денег.

Пока я стояла у окна, держа в руках горячую чашку и глядя на серые дворы, телефон пискнул сообщением.

"Лина, когда уже замуж? Соседка внука знакомить хочет. Говорит, хороший мальчик, в банке работает. Тебе уже тридцать два!"

Мама. Конечно. Понедельник без материнских советов о личной жизни был бы неполным. Я усмехнулась и отложила телефон, даже не отвечая. Что я могла сказать? Что мне не нужен "хороший мальчик из банка"? Что я прекрасно знаю свой возраст и не нуждаюсь в еженедельных напоминаниях? Что моя жизнь устраивает меня, даже если она кажется маме недостаточно успешной?

Хотя честно... Иногда по вечерам, когда Барсик спал, а за окном гудел город, я думала о том, что мама, может быть, и права. Что жизнь проходит мимо, пока я сижу среди пыльных фолиантов и каталогизирую чужие мысли. Что тридцать два — это уже не двадцать два, и время делать что-то важное, кардинальное, судьбоносное.

Но потом наступало утро, я приходила в библиотеку, и понимала: вот оно, мое место. Среди книг, среди знаний, среди тишины, которую нарушает только шорох страниц и тихие шаги редких посетителей.

Я быстро сделала бутерброд с сыром — завтрак чемпионов, живущих в режиме вечной экономии — и подошла к зеркалу в прихожей. Отражение не обрадовало. Усталость читалась в глазах, а на висках предательски блестели несколько серебристых волосков. Когда они успели появиться? Еще вчера я была уверена, что до седины мне далеко.

— Лина Сергеевна, — сказала я своему отражению, — пора бы уже решить, кем ты хочешь стать, когда вырастешь.

Отражение ничего не ответило, только слегка улыбнулось в уголках губ. Я поправила волосы, накинула плащ и взяла сумку. На пороге обернулась:

— Барсик, веди себя хорошо. И не спи на первых изданиях!

Кот одарил меня взглядом, полным королевского презрения, и демонстративно устроился поудобнее на раскрытой книге.

Дверь хлопнула за мной, и я спустилась по лестнице навстречу очередному понедельнику. Навстречу серому дню, который, как я еще не знала, станет последним днем моей прежней жизни.

***

Метро в час пик — это отдельный круг ада, населенный спешащими призраками в наушниках. Я протиснулась в вагон на "Сокольниках" и сразу достала телефон. В то время как вокруг меня люди листали ленты соцсетей или играли в очередную головоломку, я открыла трактат Плиния Старшего "Естественная история" в оригинале.

"Natura non facit saltus" — природа не делает скачков. Эта фраза всегда успокаивала меня в метро. Поезд качнуло на повороте, и я подняла глаза от экрана. Напротив сидел подросток, яростно тыкающий пальцем по экрану, играя в какую-то стрелялку. Рядом девушка делала селфи, меняя фильтры каждые пять секунд.

Все хотели информацию здесь и сейчас. Быстро, ярко, без усилий. Мало кто готов был копаться в первоисточниках, сравнивать факты, докапываться до истины. Иногда я чувствовала себя последним хранителем умирающего искусства — искусства медленного, вдумчивого чтения.

— Лина! — Знакомый голос оторвал меня от размышлений.

У входа в библиотеку меня поджидала Маша, коллега из отдела периодики. Семь лет разницы в возрасте, но она выглядела значительно более уставшей — работала на двух работах.

— Привет, — помахала я ей, выходя из подземного перехода. — Рано сегодня.

— Не выспалась, — Маша затянулась сигаретой. — Вчера до ночи английский вела. Слушай, ты не думала когда-нибудь сменить сферу? А то я на курсы по тестированию записалась. В IT деньги есть.

— Нет, — ответила я коротко. — Мы же храним память человечества.

Маша фыркнула:

— Память человечества не платит за квартиру. Да и кому она нужна? Все в интернете есть.

Мы стояли перед входом в серое здание сталинской постройки. Даже буквы на вывеске "Центральная научная библиотека" выглядели сегодня особенно выцветшими.

— Пошли, — сказала Маша, направляясь к входу. — Работать все равно надо.

***

Отдел редких книг находился на третьем этаже, в самом тихом углу библиотеки. Здесь не было компьютеров с шумящими кулерами, не было читальных залов с шелестом газет. Только тишина, запах старой бумаги и кожаных переплетов, и мягкий свет ламп с зелеными абажурами.

Мое рабочее место я обустроила как алтарь для книг. Дубовый стол, доставшийся еще от прежней заведующей, деревянные каталожные ящички с тысячами карточек, выписанных моей рукой, и главное сокровище — настольная лампа 1950-х годов с зеленым стеклянным абажуром. При ее свете я каталогизировала новые поступления, описывала состояние переплетов, составляла реставрационные планы.

Я только успела включить лампу и открыть каталожный ящик, как в отдел вошла Елена Ивановна. Заведующая библиотекой обычно поднималась к нам редко — разве что когда приезжали проверяющие из министерства. Но сегодня выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.

— Собирайтесь все, — сказала она, не поздоровавшись. — Нужно поговорить.

В отделе работало всего четверо: я, моя коллега Анна Петровна — женщина предпенсионного возраста, которая знала историю каждой книги в коллекции, молодой аспирант Саша, подрабатывающий у нас на полставки, и техник Иван Михайлович.

Мы собрались вокруг моего стола, и Елена Ивановна, не делая попыток смягчить удар, произнесла:

— Отдел редких книг закрывается с конца месяца. Решение принято администрацией в рамках оптимизации бюджета.

Тишина. Такая же, как всегда в нашем отделе, но теперь она звенела, как натянутая струна.

— А что... что будет с коллекцией? — выдавила я.

— Часть передадим в общий фонд, часть отправим в архив. Остальное... — Елена Ивановна избегала смотреть нам в глаза. — Остальное подлежит списанию.

Списанию. Это слово ударило меня, как пощечина. За семь лет работы в отделе я собрала коллекцию из двух тысяч уникальных изданий. Здесь были книги XVI века, рукописи, первые издания классиков. Каждую я знала лично, каждую держала в руках, изучала, берегла.

— У нас есть месяц на передачу дел, — продолжала заведующая. — Анна Петровна, вам предлагают выйти на пенсию с доплатой. Саша, можете перейти в общий читальный зал. Иван Михайлович...

Голос Елены Ивановны стал фоном. Я смотрела на полки, где в идеальном порядке стояли мои подопечные. Вот "Травник" XVII века в кожаном переплете, который я три месяца реставрировала по крупицам. Вот рукописные заметки ботаника XIX века — бесценный источник для исследователей. Вот первое издание медицинского трактата на латыни...

— Лина, ты молодая, найдешь что-то лучше, — тихо сказала вошедшая Маша, когда Елена Ивановна ушла.

— Лучше? — Я встала и подошла к полке, провела рукой по корешку старинного фолианта. — Маш, здесь книги XVI века. Рукописи. Их просто... спишут?

— Время такое, — неуверенно ответила она. — Всё цифровое теперь.

— А кто будет знать, как правильно хранить пергамент? — Я развернулась к ней, чувствуя, как в груди поднимается что-то горячее и отчаянное. — Как реставрировать средневековые переплеты? Кто научит людей работать с первоисточниками, а не с оцифрованными копиями, где половина нюансов теряется?

Анна Петровна тихо плакала, прижимая к груди каталожную карточку. Саша растерянно крутил в руках ручку. Иван Михайлович просто стоял и смотрел в окно.

— Лина, я понимаю, что тебе тяжело, — Маша положила руку мне на плечо. — Но мир меняется. Люди хотят все быстро, в интернете. Кому нужны эти пыльные...

— Не говори так! — резко оборвала я ее. — Это не пыльные книги. Это память. Это знания, которые собирали поколения. А мы их просто... выбросим?

В отделе снова воцарилась тишина. Но теперь это была тишина разрушения, тишина конца.

Я села за свой стол и включила компьютер. Если у нас есть месяц, значит, нужно успеть сохранить хотя бы часть. Составить списки самых ценных изданий, найти им новый дом, связаться с частными коллекционерами...

Хотя кого я обманываю? Месяца не хватит даже на то, чтобы просто описать все, что здесь есть.

***

Кафе "Бодрый день" напротив библиотеки было полной противоположностью моему тихому отделу. Здесь все гудело, шипело и мигало: кофемашина, микроволновка, неоновые лампы над столиками. Студенты с ноутбуками занимали почти все места, печатая курсовые под ритмичную музыку из динамиков.

Я села в дальнем углу с тарелкой "Цезаря" и чашкой чая. Есть не хотелось, но нужно было чем-то занять руки и оправдать присутствие здесь. Дома я бы просто рыдала в подушку, а на работе нужно было держать лицо перед коллегами.

За соседним столиком две девушки лет двадцати обсуждали выходные:

— А потом мы пошли в этот новый бар, там такие коктейли! Я столько сторис наделала, лайков двести набрала!

— Супер! А я вчера платье заказала, скидка была безумная. В инсте блогерша показывала, я не смогла устоять.

Они говорили быстро, перебивая друг друга, показывая что-то в телефонах. Их мир состоял из покупок, селфи, лайков и коктейлей. Простой, понятный, яркий мир, где все измерялось количеством подписчиков и суммой в чеке.

Когда я стала чужой в собственном мире? Когда знания стали не нужны, а мудрость веков — препятствием для прогресса? Может, я правда отстала от жизни, как говорят все вокруг?

Телефон зазвонил — мама. Я некоторое время смотрела на экран, не решаясь ответить. Но игнорировать маму означало получить завтра целую лекцию о том, как важно поддерживать семейные связи.

— Привет, мам.

— Лина, дорогая! Как дела на работе? — В голосе мамы слышалась искренняя забота, от которой становилось еще тяжелее.

— Нормально, — соврала я, наблюдая, как девушки за соседним столиком делают селфи с коктейлями.

— Слушай, а может, тебе курсы какие-нибудь... ну, современные? Маркетинг там, дизайн? Соседка говорит, дочка за полгода выучилась, теперь в рекламном агентстве работает, хорошие деньги платят.

— Мам, я занимаюсь сохранением культурного наследия. Это важно.

— Конечно, важно, — быстро согласилась мама, но я слышала в ее голосе то же непонимание, что и у всех остальных. — Но Лина, милая, жизнь-то идет. Тебе уже тридцать два. Время думать о стабильности, о семье...

— У меня есть стабильность, — тихо сказала я в трубку.

— Какая стабильность? Ты сидишь с этими старыми книгами, зарплата копеечная, личной жизни нет...

Я закрыла глаза. Год назад, когда Андрей ушел, он сказал почти те же слова: "Ты живешь в прошлом, Лина. С тобой невозможно строить будущее". Тогда я думала, что он просто не понимает. Но теперь, сидя в этом шумном кафе, окруженная людьми, которые жили настоящим, я начинала сомневаться.

— Мам, мне нужно идти, — сказала я. — Работа.

— Хорошо, дорогая. Но подумай о курсах, ладно? Или хотя бы сходи к психологу. Может, он поможет тебе... адаптироваться.

Адаптироваться. К миру, где двухсотлетние книги идут под списание, а знание латыни считается причудой. К миру, где важнее количество лайков, чем глубина мысли.

Я допила чай и посмотрела в окно на серое здание библиотеки. Еще месяц — и этот мир рухнет окончательно. А что останется? Пустая квартира, Барсик и необходимость "адаптироваться" к чему-то новому.

Может, все правы, и пора наконец повзрослеть?

***

В библиотеке после шести вечера наступала особая тишина. Не такая звенящая, как утром в отделе, а глубокая, обволакивающая. Охранник Семен Петрович обходил этажи с фонариком, техничка Вера мыла полы в читальных залах, а я сидела в своем отделе при настольной лампе и составляла опись.

Список для архива. Список для передачи в общий фонд. И отдельно — список тех книг, которые попадут под списание. Каждое название я писала как эпитафию.

"Травник Авиценны, 1650 год, Венеция. Состояние удовлетворительное, реставрация не требуется." Я помнила, как полгода назад ко мне приходил аспирант из медицинского, изучавший историю фармакологии. Он просидел над этой книгой целый день, делая заметки, переводя с латыни рецепты древних снадобий. Теперь она отправится в архив, где ее будут видеть разве что мыши.

"Анатомические таблицы Везалия, репринт 1725 года." Один из первых научных атласов человеческого тела. Гравюры такой точности, что современные студенты-медики могли бы по ним учиться. Но кому нужны бумажные атласы, когда есть 3D-модели в интернете?

Каждая запись была прощанием. Я гладила корешки, как будто могла через прикосновение передать книгам, что их помнят, что их ценят. Смешно, конечно. Но в эти последние дни казалось, что книги понимают — они стояли как-то особенно тихо, словно тоже готовились к разлуке.

К девяти вечера я дошла до последних полок — тех, что стояли в дальнем углу, за стеллажом с каталожными ящиками. Здесь хранились книги, которые еще не были включены в основной каталог: недавние поступления, дары от частных лиц, находки с барахолок. Анна Петровна всегда говорила, что до них когда-нибудь дойдут руки.

Теперь точно не дойдут.

Я перебирала тонкие томики, брошюры, потрепанные учебники — ничего особенно ценного. И вдруг мои пальцы наткнулись на что-то необычное. В самом углу полки, почти скрытая за стопкой журналов, лежала книга, которую я никогда раньше не видела.

Небольшой том в темно-коричневой кожаной обложке, потертой от времени. На корешке не было никаких надписей, только странные символы, больше похожие на руны, чем на буквы. Я осторожно извлекла книгу из укрытия и положила под свет лампы.

Обложка была мягкой, приятной на ощупь. Кожа настолько старая, что казалась почти живой — теплой и податливой. Я открыла книгу на первой странице и ахнула.

Рукопись. Настоящая средневековая рукопись на пергаменте. Каллиграфический почерк, инициалы, украшенные золотом и лазурью, изящные иллюстрации растений по полям. А заголовок... "De Herbis et Curationibus" — "О травах и лечении".

Откуда эта книга? Как она попала в нашу коллекцию? Я быстро пролистала каталожные карточки — никаких записей. Проверила регистрационный журнал — тоже ничего. Словно книга материализовалась из воздуха.

Но странным было не только это. От страниц исходил необычный запах — не просто старый пергамент и чернила. Что-то еще... травы? Дым? Запах был едва уловимым, но он вызывал странное ощущение — словно я вдыхала воздух далекого леса, где горел костер и кто-то варил зелья.

Я вернулась к началу и начала читать. Латынь была архаичной, но понятной:

"Hic liber scriptus est pro illis qui sciunt pretium sapientiae. Non omnes digni sunt his secretis, sed tantum illi qui corda pura habent et mentes apertas."

"Эта книга написана для тех, кто знает цену мудрости. Не все достойны этих секретов, но только те, у кого чистые сердца и открытые умы."

Я перевернула страницу. Здесь был нарисован удивительный сад — не просто ботаническая иллюстрация, а целый мир. Растения, которых я никогда не видела, переплетались с хорошо знакомыми травами. В углу миниатюры стояла фигурка женщины в простом платье, она протягивала руки к растениям, и от ее пальцев исходили тонкие золотые нити.

Дальше текст становился еще загадочнее:

"Si quis cupiat iter facere inter mundos, sapientiam portare debet, non gladium. Nam veritas vincit omnia. Qui herbas novit, vitam novit. Qui vitam servat, mundos servat."

Я прочитала вслух, наслаждаясь звучанием древних слов:

— "Если кто желает путешествовать между мирами, должен нести мудрость, а не меч. Ибо истина побеждает все. Кто знает травы, тот знает жизнь. Кто сохраняет жизнь, тот сохраняет миры."

Путешествовать между мирами? Что за поэтические метафоры...

Но едва я произнесла последние слова, как почувствовала странную усталость. Веки стали тяжелыми, а буквы на странице начали расплываться. Наверное, день был слишком тяжелым. Нужно идти домой.

Я попыталась встать, но ноги не слушались. Руки тоже стали ватными. Книга выскользнула из пальцев и упала на стол, оставшись открытой на странице с садом.

Последнее, что я помню — как опустила голову на руки, уткнувшись лицом в древний пергамент. И как странный запах трав становился все сильнее, словно я действительно лежала на поляне в далеком лесу под звездным небом.

***

Но сон не приходил. Вместо этого я обнаружила, что читаю дальше — словно текст сам тянул меня за собой, не позволяя оторваться. Страница за страницей, рецепт за рецептом. Здесь было все: как лечить лихорадку корой ивы, как останавливать кровь подорожником, как готовить снадобья от бессонницы и тоски.

Но главное — между строк я читала что-то еще. Философию. Понимание того, что знание — это не просто информация, а живая сила, способная исцелять не только тела, но и души. Что тот, кто владеет мудростью, несет ответственность за ее сохранение и передачу.

Именно об этом я всегда мечтала. Не просто каталогизировать книги, а быть частью живой цепи знаний, которая связывает прошлое с будущим.

Часы на стене показывали половину одиннадцатого, но время словно потеряло смысл. Гул вентиляции стал единственным звуком в мире — даже шум машин с улицы почему-то не доносился. Глаза слезились от усталости, буквы расплывались, но я не могла остановиться.

Хотела бы жить в мире, где такие знания ценятся , — мелькнула мысль. — Где люди понимают, что мудрость важнее скорости, а глубина мысли — важнее количества лайков.

Веки становились все тяжелее. Я положила голову на открытую страницу — просто на минутку, чтобы дать глазам отдохнуть. Пергамент был удивительно мягким и теплым, словно живой.

И тут случилось что-то странное.

Сначала я подумала, что это усталость играет со мной злую шутку. Но нет — страница под моей щекой действительно начала слабо светиться. Не ярко, едва заметно, как фосфорные часы в темноте. Золотые инициалы мерцали, словно в них горел крошечный огонек.

Воздух в отделе наполнился ароматом, который я уже чувствовала раньше, но теперь он стал гораздо сильнее. Травы, цветы, дым костра... и что-то еще. Что-то чистое и свежее, как утренний воздух в лесу после дождя.

Звуки Москвы за окном стихали. Сначала перестали слышаться машины, потом исчез гул вентиляции. Даже тиканье настенных часов замолкло. Наступила такая тишина, какой не бывает в большом городе — глубокая, бархатная, живая.

Я попыталась поднять голову, но руки и шея не слушались. Зато глаза еще видели страницу подо мной, и то, что происходило с текстом, не укладывалось ни в какие рамки здравого смысла.

Буквы двигались.

Медленно, плавно, словно живые существа, они перестраивались на пергаменте. Латинские слова растворялись и складывались в новые сочетания. Я успела прочитать одну фразу, прежде чем провалиться в сон:

"Iam tempus est. Veni ad nos, filia sapientiae."

"Время пришло. Иди к нам, дочь мудрости."

А потом темнота накрыла меня, словно теплое одеяло, и я перестала чувствовать жесткий стул под спиной, холодный воздух кондиционера, запах библиотечной пыли. Остались только травы, только тепло древнего пергамента под щекой и ощущение, что куда-то лечу — медленно, плавно, безопасно.

Словно кто-то нес меня на руках через бесконечную ночь навстречу новому утру.