Битва на Калке. 1223 г.

Глава 3 БЫЛ ЛИ АЛЕКСАНДР ПОПОВИЧ УЧАСТНИКОМ БИТВЫ?

Говоря о битве на Калке, исследователи привлекли к анализу не только три древнейшие летописи, но и последующего времени. Оказалось, что в них содержится информация о сражении, отсутствующая в Лаврентьевской, Новгородской первой и Ипатьевской летописях.

Исходя из постулата, что источником всех летописных известий о событиях 1223 г. является «Повесть о битве на Калке», было высказано мнение, что она дошла до нас в двух редакциях: краткой, отразившейся в Новгородской первой, Ипатьевской и Лаврентьевской летописях, и пространной — в составе Тверской летописи.

Соответственно встал вопрос, какая из двух редакций является первоначальной. Л.В. Черепнин, Н.В. Водовозов (1902–1977) и В.Т. Пашуто придерживались мнения, что первоначальной является пространная редакция[62]. Но при этом было непонятно — почему ни в одной из древнейших летописей нет даже намека на существование пространной редакции.

Поэтому Д.С. Лихачев, к мнению которого присоединился М.Б. Свердлов (1939–2022)[63], предположил, что исходной являлась краткая редакция. Основой для подобного утверждения стало то, что ни в одной из летописей вплоть до начала XV в. не удается найти хотя бы одно упоминание Александра Поповича, главного героя «Повести». Это свидетельствует, что «Повесть о битве на Калке» никак не могла восходить к записям XIII в., современным сражению. Впервые вставка о гибели Александра Поповича и его 70 «храбрых» появляется во Владимирском полихроне митрополита Фотия рубежа 10— 20-х гг. XV в., откуда перешла в Новгородско-Софийский свод 30-х гг. XV в., а затем перетекла в большинство летописей второй половины XV–XVI в.[64]

Именно с этого времени в «Повести о битве на Калке» появляются все новые и новые подробности и детали, которые не встречаются ранее. При этом Д.С. Лихачев столкнулся с проблемой — как следует объяснить их появление через несколько столетий после самой битвы?

Подобная ситуация хорошо знакома исследователям Древней Руси, обнаружившим, что первые, еще относительно краткие редакции такого памятника, как «Сказание о Мамаевом побоище», рассказывающего о событиях Куликовской битвы, с течением времени обрастают все новыми деталями. Выдающийся историк С.М. Соловьев (1820–1879), оценивая данный факт, писал: «Одним сказанием не могли ограничиться. О подобных событиях обыкновенно обращается в народе много разных подробностей, верных и неверных: подробности верные с течением времени, переходя из уст в уста, искажаются, перемешиваются имена лиц, порядок событий; но так как важность события не уменьшается, то является потребность собрать все эти подробности и составить из них новое украшенное сказание; при переписывании его вносятся новые подробности. Это второго рода сказание отличается от первого преимущественно большими подробностями, вероятными, подозрительными, явно неверными»[65].

В этой связи Д.С. Лихачев задал вопрос: насколько достоверны приводимые в «Повести» сведения об Александре Поповиче? На его взгляд, появившийся через много лет после битвы рассказ о выходце из Ростова, участвовавшем в битве на Калке, есть не что иное, как отражение фольклора, не имеющее ничего общего с исторической реальностью. Здесь он пошел вслед за Д.И. Иловайским (1832–1920), писавшим: «Только впоследствии, когда татары наложили свое тяжелое ярмо, наши старинные книжники более оценили несчастное Калкское побоище и начали украшать его некоторыми сказаниями, например о гибели 70 русских богатырей, в том числе Добрыни Златого Пояса и Александра Поповича с его слугой Торопом»[66].

В доказательство своего предположения Д.С. Лихачев привел известия Никоновской летописи времени княжения Владимира Святого: «Въ лѣто 6508 [1000]. Пріиде Володарь съ Половцы къ Кіеву, забывъ благодѣяніа господина своего князя Владимера, дѣмономъ наученъ. Володимеру же тогда в 50 Переславцѣ на Дунаи, и бысть смятеніе веліе въ Кіевѣ, и изыде нощію во стрѣтеніе имъ Александръ Поповичь, и уби Володаря, и брата его и иныхъ множество Половецъ изби, а иныхъ въ поле прогна. И се слышавъ Володимеръ, возрадовася зѣло, и възложи на нь гривну злату, и сотвори и вельможа въ полатѣ своей». Под следующим годом Александр Попович упоминается в летописной статье, имеющей особый заголовок: «Богатыри. В лѣто 6509 [1001]. Александръ Поповичь и Янъ Усмошвець, убивый Печенѣжьскаго богатыря, избиша множество Пе ченѣгъ, и князя ихъ Родмана и съ трема сыны его въ Кіевъ къ Володимеру приведоша. Володимеръ же сътвори празднованіе свѣтло, и милостыню многу раздаде по церквамъ, и по монастыремъ, и убогимъ и нищимъ, и по улицамъ болнымъ и клоснымъ великіа кади и бочки меду, и квасу, и перевары и вина поставляше, и мяса, и рыбы, и всякое овощіе, что кто требоваше, и ядяше». Третье известие об Александре Поповиче помещено под 6512 (1004) г.: «Идоша Печенѣзи на Бѣлъградъ; Володимеръ же посла на нихъ Александра Поповича и Яна Усмошвеца съ многими силы. Печенѣзи же слышавше, побѣгоша въ поле»[67].

Анализируя сообщение 1000 г., Д.С. Лихачев отметил, что половцы в это время не могли подойти к Киеву, поскольку они появились в южнорусских степях лишь в конце XI в. Во-лодарь Ростиславич, о котором говорится в Никоновской летописи, действительно подступал к Киеву, причем с половцами, но уже столетием позже, при Владимире Мономахе. Отсюда становится понятным, что перед нами яркое свидетельство развития былинного эпоса об Александре Поповиче, когда он был богатырем не Владимира Святославича, а Владимира Мономаха. Тем самым исследователь отказал Александру Поповичу «Повести битвы о Калке» в историчности, полагая его персонажем позднейшего народного эпоса, имя которого впоследствии трансформировалось в известного богатыря Алешу Поповича[68].

Разобраться с превращением Александра Поповича в былинного Алешу Поповича вслед за Д.С. Лихачевым попытались Ю.И. Смирнов и В.Г. Смолицкий, подготовившие в серии «Литературные памятники» издание былин о богатырях Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче[69]. На их взгляд, краткие известия о гибели Александра Поповича и его 70 богатырей впервые фиксируются Софийской первой и Новгородской четвертой летописями[70]. По мнению исследователей, оба этих известия восходят к не дошедшему до нас «Владимирскому Полихрону» митрополита Фотия, составленному в 1418 или 1423 г. В более ранних летописях сведений об участии ростовского богатыря в битве на Калке нет.

Следующим этапом стало появление повести об Александре Поповиче, читаемой в Тверском сборнике, и ее краткого варианта в Хронографе середины XVII в. По предположению Д.С. Лихачева, они восходят к какой-то более подробной повести об Александре Поповиче, не дошедшей до нас[71]. При этом обнаруживается определенное сходство повести об Александре Поповиче с былиной об Алеше Поповиче и Тугарине, что позволяет предположить генетическое родство повести и былины, в основе которых лежали местные ростовские предания, обработанные в повесть и былину независимо друг от друга.

Вслед за этим в сокращенных летописных сводах 1493 и 1495 гг., а также Хронографе 1512 г. появляется известие об участии Александра Поповича в Липицкой битве 1216 г., ошибочно помещенное под следующим годом: ««Въ лѣто 725. Бысть бои князю Юрью Всеволодичю съ княземъ Костянтином с Ростовскым на рѣце на Где, и поможе Богъ князю Костянтиноу Всеволодичю, брату старѣишюму, и правда его же пришла. А были с ним два храбра: Добрыня Золотыи Поясъ да Александро Поповичъ съ своим слугою с Торопом»[72].

Считается, что эти три текста восходят к Хронографу 1442 г., составленному известным церковным писателем XV в., выходцем из Афона, Пахомием Логофетом. Считается, что основным источником для него являлся «Владимирский Полихрон» митрополита Фотия. Но при этом перед исследователями возникла сложность: в Софийской первой и Новгородской четвертой летописях, по которым, собственно говоря, и восстанавливают «Владимирский Полихрон», данное известие о битве на Липице отсутствует. Это заставило их предположить, что оно было внесено в Хронограф 1442 г. самим Пахомием Логофетом.

Новым этапом развития легенды об Александре Поповиче стала Никоновская летопись XVI в., в которой, помимо из- 52 вестия о его участии в Липицкой битве, имеющемся в сводах 1493, 1495 гг. и Хронографе 1512 г., а также сообщении о гибели на Калке, добавляются новые подробности. В речи боярина Андрея Станиславича, предостерегавшего князей Юрия и Ярослава от борьбы с их старшим братом Константином и приводившего довод, что у того имеются храбрые богатыри, видим упоминание нашего героя: «Еще же и храбрыхъ нынѣ не вѣси у него Александра Поповичя и слугу его Торопа, и Добрыню Рязаничя златаго поаса». Появляется деталь, как в разгаре боя Александр Попович едва не зарубил князя Мстислава Мстиславича (Удатного), сражавшегося на стороне Константина: «Князь Мстиславъ Мстиславичь съ своими полки проѣха трижды сквозѣ полки Юрьевы и Ярославли, и бѣ самъ крѣпокъ и мужественъ… И пріиде на него Александръ Поповичь, имѣа мечь нагъ, хотя разсѣщи его: бѣ бо силенъ и славенъ богатырь. Онъ же возопи глаголя, яко азъ есмь князь Мстиславъ Мстиславичь Новогородцкій; онъ же уставися, и тако спасе его Богъ отъ смерти. И рече ему Александръ Поповичь: „княже! ты не дерзай, но стой и смотри; егда убо ты глава убіенъ будеши, и что суть иныя и камо ся имъ дѣти?“»[73] Это, в сочетании с приводившимися выше Д.С. Лихачевым известиями начала XI в. в Никоновской летописи об Александре Поповиче, позволило говорить о превращении нашего героя в былинную фигуру, широко популярную в тогдашнем фольклоре, но не имеющую ничего общего с исторической реальностью.

Эту мысль вроде бы подтверждала сделанная Б.М. Клоссом находка небольшого отрывка сказания об Александре Поповиче из компилятивного Троицкого летописца новгородского происхождения, датируемого концом 60-х годов XVI в.: «В лѣто 6717 [1209]. Князь Мстислав сяде во граде Галичи въ Полях, а под ним князеи 32 и вся Руская земля. А на Киеви князь Мъстислав, а воеводы оу него Дроздь да Волчи Хвостъ, и одоли Половец и Жомоть и Печениги, многи земли. Так и оу великого князя от[ъ]я землю по реку Почаину, отчину его. И князь великии Мстислав и вся земля Руская сташа на реки Почаине, и ту прииха к нему Олександръ Попович с Торопцем. И то слышав киевский князь, собра силу тяшку, Половец, Жомоть, Ляхи, Печенизи, и сташа в Полях. И рече Дрозду: еди, испытаи, есть ли князь великии на реки Почаинѣ. 53 И он рече: не иду, яз Дроздъ потка, а тамо есть Соловеи. И рече Волчи Хвостъ: и яз ихав испытаю. И пригна к рѣцѣ Почаинѣ, воскликне ратным гласом: черлен щит, ѣду сим. И то слыша Александръ, посла к нему с черленым щитом Торопца, на нем же написан лют змѣи. И пригна к нему, рече: человѣче, что хощеши оу щита сего? И он рече: яз хощу того, хто за ним издѣт. И Торопец пригна ко Александру, рече: тоби, господине, зовет. И Олександръ похватя щит, бысть за рекои и рече ему: от[ъ]еди. И тако борзо ся съихашася. И Александръ вырази воеводу из сѣдла и ступи ему на горло и обрати оружие свое, рече ему: чего хощеши? И он рече: господине, хощу живота. И Олександръ рече: иди, 3-жды погрузися в реки Почаинѣ да буди оу мене. И он погрузився и прииде к нему. И Олександръ рече: ѣдѣ ж къ своему князю, рци ему тако: Олександръ Попович велил тоби ступитися земли великого князя вотчине, или ся не сступишь и мы оу тебе возьмем же; да что ти отвѣчает и ты буди у мене, се ли не будешь и яз тебе среди полков наиду. И он пригна къ своему князю, исповѣда ему. И князь не сступися земли. И воевода опять пригна ко Александру, рече: князь не сступился земли. И он отпусти его. И великии князь и вся Руская земля бысть за рекои Почаинои. И Олександръ Попович наиха на вси полки и Половецки и победи я, Жомоть и Печенизи, и множество паде от руку его. И наиха на князя киевскаго со оружием, и он трижда паде пред Александром на земли, моляся ему. И он князя отпусти. Тако очисти землю великому князю, его отчину. Се бысть первая воина Олександра Поповича»[74].

Данный отрывок, по мнению Б.М. Клосса, изобилует анахронизмами и неточностями. Княжения Мстислава Мстиславича в Галиче и Мстислава Романовича в Киеве относятся не к 1209 г., а к более позднему времени, притом что эти князья не воевали между собой. В «Повести временных лет» под 984 г. упоминается воевода Волчий Хвост, живший в X в. при князе Владимире Святославиче[75]. Река Почайна не являлась пограничной, поскольку протекала в современном Киеве. Подобное вольное обращение с историческими фактами характерно для фольклорных произведений и свидетельствует о бытовании в XVI в. цикла сказаний об Александре Поповиче, большинство из которых до нас, по-видимому, не дошло.

Следующей ступенью эволюции нашего героя стала былина «Алеша и Тугарин», в которой он превратился в фольклорный персонаж.

Более поздние работы на эту тематику мало что добавили к взглядам Д.С. Лихачева о мифологичности фигуры Александра Поповича. Они были поддержаны С.М. Прохоровым, увидевшим явные параллели летописной повести о битве на Калке и былиной о «гибели» богатырей. И там и там действует некто по прозвищу Попович, при этом в летописи он назван Александром, а в былине народным именем Алеша[76].

С.В. Алексеев практически повторил выводы Ю.И. Смирнова и В.Г. Смолицкого, отметив, что на рубеже XV–XVI вв. происходит начало сближения исторических припоминаний о персонаже с образами русских былин. В Никоновской летописи Александр Попович впервые представлен и как современник князя Владимира, и как герой начала XIII в. В троицком «Сказании об Александре Поповиче» середины XVI в. он действует в столь же вневременном легендарном пространстве удельной Руси. К XVII в., когда впервые была сделана запись былинного сюжета об Алеше Поповиче и Тугарине Змеевиче, он окончательно преобразился в один из центральных былинных образов[77].

Но каким образом реальный Александр Попович, живший в начале XIII в., оказался связанным с былинной традицией? Чтобы понять это, необходимо напомнить, что историки Древней Руси всегда находились под влиянием окружающего их научного общества.

В XIX в. ученый мир открыл для себя удивительный мир русских былин. Впервые термин «былины» был введен русским этнографом И.П. Сахаровым (1807–1863) в сборнике «Песни русского народа»[78]. По свидетельству современников, эта книга произвела необыкновенное впечатление на тогдашнее образованное общество и термин «былина» прочно закрепился в русском языке. Народное же название этих произведений — старина, старинушка, старинка. Именно это слово использовали сказители. Былины изначально создавались, чтобы их пели. В древности они исполнялись под аккомпанемент гуслей, но со временем эта традиция отошла в прошлое, и во времена, когда к ним обратились собиратели, былины напевались без музыкального сопровождения.

Массовое открытие былин произошло благодаря фольклористу П.Н. Рыбникову (1831–1885). Он происходил из московских купцов-старообрядцев, в 1854–1858 гг. был студентом историко-филологического факультета Московского университета, а после его окончания по рекомендации известного славянофила А.С. Хомякова (1804–1860) отправился в Черниговскую губернию для изучения раскола и записи песен. Там неожиданно он был арестован и сослан в начале марта 1859 г. в Петрозаводск, где в конце мая был определен в штат Олонецкой губернской канцелярии.

Тогда же П.Н. Рыбников, пользуясь своими служебными разъездами, стал собирать преимущественно в Заонежье и Каргополье былины и старины. В 1859 г. он лично записал 165 текстов на 50 сюжетов былин от тридцати народных сказителей. За одну поездку в мае — июне 1860 г. им были записаны 80 былин от крупнейших певцов того времени. В 1861 г. вышел первый том «Песен, собранных П.Н. Рыбниковым», за которым последовал второй[79].

Первым впечатлением ученого мира было изумление. Оказалось, что рядом с Санкт-Петербургом обнаружилась активно бытующая живая былинная традиция. Вместе с тем высказывалось и недоверие, памятуя известный случай, когда шотландский поэт XVIII в. Джеймс Макферсон «прославился» находкой поэм древнего сказителя Оссиана и «переведенных» им с гэльского языка, а на деле написанных им самим, что впоследствии вызвало грандиозный скандал.

Поэтому в третьем томе П.Н. Рыбников напечатал «Заметку собирателя», в которой подробно рассказал о своих странствиях по Олонецкому краю, как был открыт им былинный эпос, как он разыскивал певцов, которых перечислил поименно, с указанием их местожительства и прочего[80].

По следам П.Н. Рыбникова в апреле 1871 г. в Олонецкую губернию отправился ученый-славист А.Ф. Гильфердинг (1831–1872). За два месяца он прослушал 70 певцов и записал 318 былин (рукопись составила более 2000 страниц). Летом 1872 г. А.Ф. Гильфердинг снова поехал в Олонецкий край, но в пути тяжело заболел и скоропостижно скончался в Каргополе. На второй год после его смерти были опубликованы записанные им онежские былины[81]. А.Ф. Гильфердин-гом был впервые применен метод изучения репертуара отдельных сказителей. Былины располагались по сказителям, с предпосланными биографическими справками.

Благодаря П.Н. Рыбникову и А.Ф. Гильфердингу на Русском Севере был найден огромный пласт былин, рассказывающих о временах Древней Руси. На рубеже XIX–XX вв. последовал целый ряд экспедиций по собиранию былин на побережье Белого моря, Печорском крае и других отдаленных областях[82].

По поводу классификации былин в науке не существует единого мнения. Традиционно они разделяются на два больших цикла: киевский и новгородский. События былин киевского цикла приурочены к стольному городу Киеву и двору князя Владимира, былинный образ которого объединил воспоминания по меньшей мере о двух великих князьях: Владимире Святом (ок. 956—1015) и Владимире Мономахе (1053–1125). Среди героев этих былин — самые известные богатыри: Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович.

Упоминание в былинах имен князя Владимира, русских богатырей привело к возникновению в отечественной фольклористике так называемой исторической школы, расцвет которой пришелся на 1890—1900-е годы. Ее представители в лице Л.Н. Майкова (1839–1900), Н.П. Дашкевича (1852–1908), В.Ф. Миллера (1848–1913), А.В. Маркова (1877–1917), С.К. Шамбинаго (1871–1948) и др. стремились установить связь былин и исторических песен с русской историей, пытаясь выявить особенности сохранения в фольклоре исторической памяти народа, сопоставляя фольклорных героев с лицами, упоминаемыми в летописях.

Главным доказательством реальности самого известного русского богатыря Ильи Муромца стала его гробница в Антониевой пещере Киево-Печерской лавры. Считается, что, получив в бою тяжелое ранение, он стал монахом под именем Илья. В 1643 г. Русская церковь причислила его к лику святых под именем преподобного Ильи Муромца. В 1988 г., в год тысячелетия Крещения Руси, Межведомственная комиссия Минздрава Украинской ССР даже провела экспертизу его мощей, показавшую, что преподобный имел рост 177 см (высокий для Средневековья) и был исключительно сильным человеком. Вместе с тем у него были обнаружены признаки заболевания позвоночника (былинный Илья до 33 лет не мог передвигаться) и следы от многочисленных ранений (костные мозоли на ребрах свидетельствовали, что они были сломаны, но потом зажили, как и переломанная ключица). Причиной смерти послужил, вероятно, удар острого орудия (копья или меча) в грудь, сквозь прикрывавшую ее левую руку. Смерть наступила в возрасте около 40–55 лет. Приглашенный из Москвы судмедэксперт С.А. Никитин по методу известного антрополога М.М. Герасимова (1907–1970) воссоздал облик богатыря.

Один из подвигов былинного Ильи — изгнание из-под Киева войск Калина-царя, имя которого В.Ф. Миллер связывал с названием реки Калки. Но в некоторых вариантах этой былины Калин-царь носит имя Батый, что указывает на отражение былиной первых монголо-татарских нашествий[83].

Усиленно ища прототипы русских богатырей, В.Ф. Миллер пришел к выводу, что «средний» из трех богатырей — Добрыня Никитич — также имел реального исторического предшественника: дядю князя Владимира Святославича, неоднократно упоминаемого летописью.

Еще в XIX в. было высказано предположение, что прототипом Алеши Поповича являлся ростовец Александр Попович, участвовавший в битве на Калке[84].

Основные принципы исторической школы нашли наиболее последовательное выражение в обобщающем труде В.Ф. Миллера «Очерки русской народной словесности»[85]. По его мнению, былины создавались в княжеской дружине, а в их исполнении участвовали «профессиональные певцы, составляющие корпорацию», «былинная техника» передавалась «из поколения в поколение, учителем ученику». На основе летописей были установлены прототипы персонажей былин и исторических песен, реалии, соответствующие им, а также исторические события, положенные в основу сюжетных ситуаций, создана «историческая география» русского эпоса.

Тем самым на фоне крайней скудости источников домонгольского времени, казалось, были найдены новые материалы, которые позволили более полно представить жизнь Древней Руси. Однако первоначальный энтузиазм исчез, когда историки стали указывать на явные несоответствия былинного материала с дошедшими до нас источниками того времени. В ответ представители исторической школы русской фольклористики объясняли несовпадения исторических событий и содержания былин порчей текста в крестьянской среде.

В этом плане весьма показателен следующий случай. Летом 1899 г. в Архангельской губернии А.В. Марковым в трех вариантах была записана и названа им (со слов сказателя) былина «Камское побоище». Поскольку в ней упоминалось среди прочих имя некоего Самсона Колыванова, исследователь увидел в основе былины рассказ об историческом событии из новгородского прошлого — одном из неудачных походов новгородцев в Югру в 1357 г., закончившемся поражением новгородской дружины и гибелью ее предводителя Самсона Колыванова, о котором в Новгородской четвертой летописи кратко сообщается: «Самсона Колыванова убиша на Югрѣ, съ другы»[86]. А.В. Марков нашел и объяснение названия былины: «Если в названии „Камское побоище“ можно видеть указание на речку Каму, левый приток реки Конды, впадающей слева в Иртыш недалеко от его устья, — то наша былина точнее летописи определяет место битвы»[87].

Но это резко противоречило прежним выводам представителей исторической школы о том, что под «Камским побоищем» следует понимать. «Калкское побоище», то есть битву на Калке[88]. В.Ф. Миллер в своих замечаниях на статью А.В. Маркова о Камском побоище писал: «Трудно допустить такой процесс эпической обработки исторического новгородского похода в Югру, чтобы от всего события в эпический рассказ отложилось только одно имя предводителя новгородской дружины Самсона Колыванова и ничего другого, ни одной реальной черты события, притом настолько громкого, что оно было занесено в скудную словами Новгородскую летопись». Превращение «Калкацкого побоища» в «Камское» он объяснял трудностью его произношения для северного крестьянства, где функционировала былина[89].

Авторитет В.Ф. Миллера как главы исторической школы в это время был настолько высок, что А.В. Маркову в итоге пришлось отказаться от своего мнения. Гипотеза, что былина «Камское побоище» является отражением сражения на Калке, воспроизводилась в литературе до 1950-х гг., пока С.Н. Азбелевым (1926–2017) не была показана слабость аргументов сторонников этого мнения[90].

Возвращаясь к вопросу — был ли реальный Александр Попович, живший в начале XIII в., изначально фольклорным персонажем, укажем на главную ошибку деятелей исторической школы в фольклористике. Они не учитывали того, что имена самых знаменитых русских богатырей были достаточно распространены.

Знакомство с историческими источниками позволяет задать вопрос — а того ли богатыря Илью Муромца обследовала комиссия Минздрава УССР в 1988 г.? Известно, что первое упоминание о мощах Ильи Муромца относится к 1594 г., когда в Киеве побывал посланник императора Священной Римской империи Рудольфа II Эрих Лассота (ок. 1550–1616), оставивший описание достопримечательностей Киева. В Софийском соборе его внимание привлек придел с могилами богатырей: «В другом приделе церкви была гробница Ильи Муромца [Eliae Morowlin], знаменитого героя или богатыря [Bohater], о котором рассказывают много басен. Гробница его ныне разрушена, но в том же приделе сохранилась гробница его товарища». В Антониевой пещере Киево-Печерского монастыря он видел «великана и богатыря, названного Чоботком [Czobotka]». Эрих Лассота даже сообщает историю этого прозвища Чоботок (чобот — сапог). «Как говорят, когда-то внезапно напали [на богатыря] неприятели как раз тогда, когда он надел было один из сапогов своих. Не имея под рукой другого оружия, он в то время оборонялся от них другим сапогом, еще не надетым, и перебил им всех своих врагов, почему и был назван Чоботком»[91]. Примечательно, что для Эриха Лассоты Илья Муромец — в приделе Софийского собора и великан Чоботок — в Антониевой пещере — разные богатыри.

Данное свидетельство породило две версии. По одной, прототипом Ильи Муромца был воин по имени Чоботок, родившийся в Муроме в 1188 г. После тяжелого ранения в бою он «роздал нажитые богатства на украшение храмов» и постригся в монахи, приняв новое имя — Илья. Другая версия, основываясь на том, что в Южной Руси его называли не Муромцем, а Моровлянином, говорила о том, что его родиной мог быть городок Моровийск неподалеку от Карачева. Высказывались и другие предположения.

Что касается Добрыни Никитича, то помимо дяди князя Владимира Святославича исследователи в летописях с X по XII в. нашли еще шесть Добрынь: новгородского воеводу Добрыню Рагуиловича, новгородского посадника Добрыню, До-брыню Галичанина и новгородского архиепископа Добрыню Ядрейковича. К прототипам богатыря также причисляли киевского боярина Добрынку и суздальского боярина Добрыню Долгого.

Относительно Алеши Поповича исследователи также указали на несколько возможных прототипов помимо Александра Поповича, убитого на Калке. Один из них, как уже говорилось, был современником князя Владимира Святого, другой действовал при Владимире Мономахе. Последнего отождествили с соратником князя Ольбегом Ратиборичем, о котором в «Повести временных лет» под 1095 г. говорится, что по княжескому приказу он убил приехавшего на переговоры в Переяславль половецкого хана Итларя, расстреляв его из лука сквозь дыру в крыше. Ольбег был сыном известного боярина Ратибора, упоминаемого летописью в 1079–1113 гг., сначала как посадника в Тмутаракани, а под конец жизни на важнейшей должности киевского тысяцкого. В.Л. Янин (1929–2020) указывал, что летописец знает детей Ратибора — Фому и Ольбега, но, возможно, это были два имени одного и того же лица[92]. Судя по годам жизни его отца, к 1095 г. Ольбег был довольно молодым человеком, и его имя могло трансформироваться в уменьшительное Олешу, а затем — в Алешу.

Былинный Алеша Попович прославился двумя главными подвигами — победами над Идолищем Поганым и Тугарином змеем. По мнению Б.А. Рыбакова (1908–2001), Идолище, по всей вероятности, является искажением имени хана Итларя через форму «Итларище Поганый»[93]. Наиболее известна былина с участием Алеши Поповича — «Алеша Попович и Тугарин», где богатырь вызывает на состязание и убивает Тугарина Змеевича. Еще в начале XX в. В.Ф. Миллером была высказана догадка, что былинный «Тугарин змей» имел исторического прототипа — половецкого хана Тугоркана, убитого в 1096 г.[94] Он происходил из рода Шаруканов, фамилия которых как раз означала «змея».

Очевидно, именно Ольбега Ратиборича, жившего на рубеже XI–XII вв., и следует признать прототипом былинного Алеши Поповича, но никак жившего столетием позже ростовца Александра Поповича, уменьшительное имя которого, как известно, Саша[95].

Ошибкой Д.С. Лихачева и представителей исторической школы в фольклористике стало то, что они объединяли в единое целое разных людей, живших в различное время, но носивших одинаковые имена и прозвища. С таким же успехом можно было бы причислить к древнерусским Поповичам и жившего в XX в. советского космонавта П.Р. Поповича (1930–2009).

Каким же образом в общерусских летописях XV в. появились ранее не фиксировавшиеся сведения об участии ростовца Александра Поповича в битве на Калке? Ответ — на удивление прост. Нет сомнений, что у каждого княжеского двора имелся собственный архив, в котором откладывались различные договоры с соседями, фискальные документы, материалы внутреннего управления и т. п.

Известно, что в первой трети XIV в. Ростовское княжество было поделено на две половины между сыновьями Василия Константиновича Ростовского: Сретенская половина досталась Федору Васильевичу, а Борисоглебская — Константину Васильевичу. Относительно Сретенской половины Ростова среди историков идут споры — была ли она присоединена к Москве в XIV в., при Иване Калите, либо позже — в XV в. при Василии Темном. Во всяком случае, в 30—40-х годах XV в. в Ростове уже сидел великокняжеский наместник. В 1474 г. ростовские князья продали Москве вторую Борисоглебскую половину.

Какова была судьба архива ростовских князей? По общему правилу архивы присоединенных княжеств вывозились в Москву. Их материалы на первых порах использовались для различных справок. Однако дальнейшая история подобных собраний времен удельной раздробленности была достаточно печальной. Практически все они не дошли до нас. Если московские князья внимательно хранили свои документы, то к бывшим княжеским архивам отношение было весьма прохладным. Когда исчезала потребность в них на первых этапах вхождения этих регионов в состав московских владений, на них смотрели как на нечто не важное.

Но среди служителей княжеских канцелярий находились интересующиеся историей книжники, которые, заглядывая в эти архивы, использовали их материалы для своих интересов. Именно на это указывал автор «Повести о битве на Калке» в составе Тверской летописи, когда вставил в нее рассказ об Александре Поповиче, «описаніа налѣзше», то есть найдя соответствующий текст. Так в итоге, именно с момента окончательного вхождения Ростовского княжества в состав единого государства, в летописях с последней четверти XV в. появляются сначала краткие, а затем более пространные известия об Александре Поповиче.

Насколько они достоверны? В этой связи напомним важный вывод историка древнерусской литературы И.П. Еремина (1904–1963): «Древнерусского автора, когда он брался за изображение жизни, заботила прежде всего достоверность изображаемого. И если он не всегда ее добивался, это обстоятельство свидетельствует только о временном нарушении принципа, а не об отказе от него; подчас ему изменяла память, иногда он сознательно умалчивал о фактах, когда это ему почему-либо было нужно, иногда тенденциозно искажал факты, когда это диктовалось ему теми или иными соображениями. Но он редко выдумывал факты, верный своей задаче достоверно описать то, что было»[96]. Все это приводит нас к выводу о реальности фигуры Александра Поповича и связанных с ним событий[97].