Благодарю, за всё благодарю: Собрание стихотворений

Нет, не повторный лад и не заемный клад

В печальных звуках юношеских песен.

Мы знаем – каждый век по-новому богат

И каждый миг по-новому чудесен.

Остались юным нам, игравшим меж гробов

В те беспризорно-смутные годины,

От смертоносного наследия отцов

Лишь горестные ранние седины.

И если встретили мы наш железный век

Не царственно-ущербным «Morituri!»

И, пьяные тоской, у Вавилонских рек

Не прокляли сияние лазури –

Лишь потому, что есть всему конец:

И времени, и смерти, и забвенью;

Что за чертою тонкою мертвец

Облечься должен плотью воскресенья.

Я шел к тебе, о горестный поэт.

Твой взор проник во тьму грядущих лет,

Твой стих пронзил мне сердце, как кинжал, –

Я тень твою в пустынях горных звал.

И в городе твоем, в тени пяти вершин,

Казалось мне – ты здесь, я не один,

Казалось мне – лечу с отвесных скал,

Меня страшил обычный всем провал.

Но чья-то тень вставала на пути,

И до него я не посмел дойти.

Я помню зори радостного Крыма.

Синели мягко склоны Демерджи

В чадре лиловой утреннего дыма

И пел фонтан забытого хаджи.

Там кипарис склонялся надо мною,

Где желтым пламенем процвел кизил,

Вновь пробужденный раннею весною.

К долинам дождь предутренний спешил.

О, сколько раз над белою дорогой

Я ждал тебя с надеждой и тревогой,

Вдыхая свежесть полусонных гор,

Когда светило в золоте являлось,

Когда, смеясь, долина пробуждалась

И море пел волнистый кругозор.

Бежит ковыль, трепещут травы,

Струится тишь, лишь вдалеке

Лиманы, зыбкие, как лавы,

Застыли солью на песке.

Как будто ни войны, ни смуты,

Здесь ветр не рыскал никогда,

И те же солнечные путы

Связуют сонные года.

И мнится: там, за той юдолью,

Где дух в цепях степной тоски,

Идут за перекопской солью

Украинские чумаки.

Древний запущенный сад

Звук отдаленной свирели.

Тихий в душе аромат

Яблочной прели.

В зарослях стынущий пруд.

Рыбы, уснувшие в тине.

Тонкую пряжу прядут

Парки на желтой куртине.

Памяти легких шагов

Музыка в сердце слабеет.

С опустошенных лугов

Ветер медлительно веет.

Вспомни, вернись и взгляни:

Дремлет ампир деревянный.

Первоначальные дни

Юности странной…

Только в изгнанье моем

Раны перстами закрою.

Полнится дней водоем

Облачной мутной водою.

Отрадна тишина скудеющих полей.

Беззвучной музыке природа тайно внемлет.

В гробу невидимом из тонких хрусталей,

Душа усталая покоится и дремлет.

Уединения нарушив строгий строй,

Звучат мои шаги. И кажется всё проще:

Как в сновидении. Привычною тропой

Иду к редеющей, златисто-рдяной роще.

Полубеспамятство. Прохлада. Пустота.

Лишь напряженнее в дремоте ощущенья.

Мне сердце разорвет случайного листа

Едва приметное, чуть слышное паденье.

Преждевременный сумрак проник

В чащи, глуби, скалы и души.

Я радовался первым цветам,

Я радовался вешнему солнцу,

Поцелуям соленого ветра

И моим неумелым песням.

Но теперь, ничего не замечая,

Как маленький мальчик плачу

Над поломанной синеглазой куклой.

А Судьба мне читает, гнусавя,

Словно английская гувернантка,

«Оду к долгу» старого Вордсворта;

Мне другую куклу не подарят,

Разверзала Судьба, зевая,

Беззубый рот. Очки поправляла

На глазах бесцветно-близоруких,

Мне казалось: Miss Destiny – дракон,

Извергающий алое пламя;

Но чихало чудище степенно,

Перелистывая книгу жизни,

Вычеркнет страницу и мне бросит:

«Don’t be silly, my darling!».

…В вечерней тишине

Являлась ты веселою старушкой

И надо мной сидела в шушуне

А. Пушкин

Веселою старушкой в шушуне,

С монистами и звонкой погремушкой

Мне муза не являлась в тишине

И песен мне не пела. Над подушкой

Склоняя космы пасмурных седин,

Не забавляла пестрою игрушкой.

В провалах мрака плакал я один.

И лишь порой являлись два виденья,

Средь смутной яви первые прозренья.

Miss Destiny, тебе ли я внимал?

Ты в душных комнатах меня взрастила,

И был мой мир, тобой стесненный, мал.

Так детство миновало. Ты твердила

Нотации. И я примерным стал.

Моя душа смирилась и почила,

Глядя на свет сквозь мутный твой кристалл.

Лишь в глубине души струились песни

Подземных вод звучнее и безвестней.

Когда ж под вечер утомлялась ты

И над пасьянсом «Гроб Наполеона»

Дремала, в охлажденные сады

Я убегал. У дедовского клена

Созданье странное я находил.

Меня томили грустью затаенной

Ее уста. С волненьем я ловил

Музыку слов, их смысл не понимая,

Но им одним душою всей внимая.

И часто в тишине старинных зал,

Где меркнут важных прадедов портреты,

За колоннадой белою встречал

Строптивую воспитанницу Леты.

Романтики полузабвенный вздор

Ей был отраден. Позабыв запреты,

Я длил наш вдохновенный разговор.

Но, Аргуса заслыша глас трескучий,

Она скрывалась поступью летучей.

Видения, томившие меня,

Опять, опять встречаю ваши взоры.

Закат грядет, и меркнет пламя дня,

И сумерки крадутся, словно воры.

Эрато нежная, зову тебя!

Постылые заводит разговоры

Иль дремлет в креслах древняя Судьба.

Идут часы, как старики, чредою,

Согбенные медлительной тоскою.

Не ищи золотого ключа;

В тихой комнате тлеет свеча.

В дальней заводи плещет волна.

А в стекле голубого окна

Древних магов трепещет звезда,

Как во сне.

Не пытай меня, не пытай!

Я приплыл голубою стезей,

Белым лебедем челн был влеком,

Несказанная радуга тайн

Засияла над горестной тьмой,

Над бесцельным жизненным сном.

Я тебя за собой не зову.

Имя в тайне пребудет мое:

Коль откроюсь, сердце твое

Ужаснется – и я уплыву.

Я исчезну, как легкий сон.

Ночь услышит твой плач и твой стон,

Только в небе увидит луна

Борозду золотого челна.

Белый лебедь расплещет крыла,

Голубая волна запоет,

И безмолвный откроется храм,

И в сиянии звезд без числа

Чаша жизни в ночи процветет,

Недоступная смертным очам.

Бледной Силены лобзания

Сердце пронзают,

В зеркале вод сочетания

Обликов сладостных тают.

Облако тонкое, дальнее,

Ты ли стезей неземною

Лунной свирели печальнее

Тихо скользишь надо мною?

Маревом легким не скроешься,

О златострунное,

В солнечном сердце покоишься,

Сонное, лунное.

Белые, бесшумные березы,

Белый, чуть туманный день.

Над водой склонившиеся лозы

Легкую колеблют тень.

Жил ли я, боролся ли, томился?

Всё опаловой сокрыто пеленой.

Я б хотел, чтоб кто-нибудь молился,

Плакал бы тихонько надо мной.

Чтоб, мешаясь с горечью свирели,

Вновь ко мне от канувших годин

Долетал лишь тихий запах прели

Старых яблочных куртин.

Как слабых тянет бездны зев,

Меня влекут и мучат выси.

И он – Архангел, Дух и Лев –

Ко мне явился в Танаисе.

Я пал, боясь, как человек,

Его увидеть свет и лики,

Но поднял он меня и рек:

«Я здесь по манию Владыки.

Еще не грянул грозный Свет

Над воспаленным алым миром,

Но ты изрек святой обет

Пред Древом, Ликом и Потиром.

Всё в бездне. Дни темны и злы,

Но жди, но жажди обновленья.

И знай, что Свет не встретит мглы,

Что Бог не терпит дней паденья».

И вот надежду для людей

Несу путем вседневной боли,

Поняв, что в мире нет святей

Господней Непреклонной Воли.

Вдали смолкают пушек жерла.

Ты снизошла в усталый ад.

Ты над безумием простерла

Свой тиховейный синий плат.

И вот над бездной трехаршинной,

Друзей пожравшей и врагов,

Над безысходностью звериной –

Звездисто-огненный Покров.

И в синеве твоей просторной

Яснеют храмы и дворцы,

И по дороге вечно торной

Идут седые чернецы.

И в этих массах скользких, еле связных,

Скользят сознанья сны.

Средь водорослей, мхов разнообразных,

В мерцаньях глубины…

Мы ближние, мы крайние ступени,

Сужденные земным.

И ведомо ль, какие сходят тени,

Скользят по ним?

И сможем ли, нарушив тяготенье,

Отторгнув цепь существ,

Сами собой в сияньи отрешенья

Восстать над сном веществ?

В одиночестве новых Египтов,

В странной сутолке чисел и масс,

Позабытых пророческих скриптов

Всё мне слышится вещий глас.

Апокалипсис – темная книга –

Приоткрылась из-за афиш,

Всё мне видятся крест, и вериги,

И святые из призрачных ниш.

Будет час – о, я знаю, знаю:

Различая Радость и персть,

Как невесту, я жизнь повстречаю,

Как жену, я узнаю смерть.

Только в грохоте автомобилей

Оправдание я ли найду?

Вижу – кары от скуки и пыли,

Братья, братья бредут в бреду.

Будет час. Всё померкнет. Странно

Кто-то вздрогнет и вскрикнет вдруг.

И охватит душу нежданно

Непосильный цепкий испуг.

Кто-то будет кричать о Боге,

Кто-то будет рычать, как зверь,

Перекрестятся все дороги,

Распахнется последняя дверь.

И в кафе, где кричат прейскуранты

О забвении кратких минут,

Зарыдают модные франты

И впервые к Творцу воззовут.

Все наречия смолкнут мгновенно,

Только шелест миллионов губ;

Лишь горят и гремят над вселенной

Миллионы ангельских труб.

Над голодными злыми полями,

Над простором, где ужас поник,

Над безумными городами

Воссияет Единый Лик

Только те, для кого осиянно

Вечной Радостью всё Бытие,

Будут снова взывать: «Осанна.

Да приидет Царствие Твое!»

И небо, небо вечно немо.

Вверху, внизу, вокруг – вода.

Я, капитан подводный Немо,

Жду гибели всегда, всегда.

И кто мои расторгнет узы?

В подводной лодке я один.

За люком чудятся медузы,

Струятся чудища глубин.

Колышется сырая глыба,

Меняя зыбкие черты,

И феерические рыбы

Глядят, разинув жадно рты.

Пусть цели нет. Лишь колыханье

Свободно избранных путей

При электрическом сияньи

Мной сотворенных в бездне дней.

Куда, куда теперь направит

Свобода вольное весло?

Квадраты стен и духа давит

Законных атмосфер число.

Там, на поверхности, цветенье

Лимонных рощ и женских ртов

И жизни смутное движенье

Пустыни людных городов.

Но я, безумный навигатор,

Презрев людей и небосвод,

Сломал в гордыне регулятор,

Влекущий на поверхность вод.

И дни мелькают, словно рыбы, –

Один, одни в моем гробу,

Иные чудища и глыбы

Скользят, гнетут припав ко лбу.

Любезный ужас зреет в мраке.

Я знаю – в безднах глубины

Меня охватит скользкий кракен,

Кошмар, мои томивший сны.

И затрещат обшивки лодки

Под студенистым колпаком,

И смерти страх застынет в глотке

Кроваво-матовым комком.

Погаснет лампы свет искусный,

Замрет бесцельный стук машин,

И поцелуй приникнет гнусный

Присосков чудища глубин.

Борьба бесцельна. Словно туша,

Паду в бессилии, немой.

И смерть текучая задушит

Последней душною волной.

Но нет! Одна надежда бьется:

Сквозь толщу многоверстных вод

Бессмертно-Некое прорвется

Туда, где вечен небосвод.

Взволнованной души сыздетства вечный лекарь,

Кто тень твою с моей в веках навек связал?

Мне помнится, что я в Михайловском бывал,

Как Дельвиг некогда и славный Кюхельбекер…

И пляшет пламя вновь. И плачет за окном

Борей осенних нив. Что ж, скоро снег и сани, –

Вот кружки пенятся весельем и вином,

Но сказку про Балду нам не доскажет няня.

С улыбкой верно ждешь: восторженный пиит

Громокипящие стихи возопиит.

Вот музы нежные склоняются. И странно

Поникла младшая, стыдясь сестры большой.

Замолк. Ответа жду. И крепнет голос твой,

И полны сумерки виденьями романа.

Эрато нежная, в кругу твоих сестер,

Не внемля им, ловил твой грустный лепет.

Полуопущенный любил невнятный взор

И сердца жаркого чуть ощутимый трепет.

Средь поздних цветников не раз тебя встречал

С улыбкою и скрытной, и томящей.

И лира плакала, и голос твой звучал,

К Нетленной Радости сквозь скорби уводящий.

Слезу твою мешала ты с моей,

От всех сокрыв фатой твоей печали,

Уста бескровные средь дедовских аллей

От ранних лет томили и ласкали.

Я не делил вакхических забав,

Восторгам их и тайнам безучастный,

Меня манил в святую сень дубрав

Далекий голос, девственный и страстный.

Томлением твоим теснилась грудь моя.

Невыразимые внимал душой сказанья

И несказанное пленял невольно я

В преобразах и мерных сочетаньях.

Зелень святая вечного лавра

Увенчает кудри мои.

Я победил и поверг Минотавра,

Вековечный ужас земли.

Пламенный воздух глотая жадно,

Извиваясь, он жаждал ожить.

Кончено. Где же твоя, Ариадна,

Путеводная тонкая нить?

Сколько погибло в бесцельном круженье!

Лабиринта немые рты

Их поглотили. В неравном боренье

Необорна мощь пустоты.

Кости хрустят под усталой стопою.

О, истлеет ли вечный мой лик?

Здесь умирал, поглощенный тьмою,

Их усталый слабеющий крик

Словно врата – незаметная дверца;

Осиянно, радостно жить.

Пал Минотавр. И от сердца к сердцу

Непрерывно – тонкая нить!

Вновь неизбежное встало и рдеет,

Не сорвется с уст моих стон.

Вот она в спутанном мраке алеет –

О надежда вечных времен!

Ветер, ветер задувает свечи.

Черны, черны тени ближних чащ.

В закоулки, в душу глянул вечер.

Музыка иль муз далекий плач.

Траурный тяжелый полог

Проницает звезд бессильный свет.

С полированных старинных полок –

Тени тех, кого уж нет.

Входят сны и шепчутся чуть слышно,

По углам синеют и дрожат.

Явь их странна. Словно балку мыши,

Скорби сердце гложут… и шуршат.

Спи, далекая. Во сне мы всё простили.

Над тобой склоняюсь, как в бреду.

Завтра, завтра в светлый час бессилий

Встретимся, не вспомнишь… и уйду.

О душа, твои безумны речи.

Жизнь – неверная любимая жена.

Душно, душно, ветер тушит свечи,

Звезды… души… Тишина.