Благодарю, за всё благодарю: Собрание стихотворений

Где фуксии лиловые цветут

И тихо падает широкий лист платана,

Где шествие торжественных минут

Замедленно у Медичей фонтана,

Осенних вод немые зеркала

Колеблет стон свирели потаенной,

И зыбких нимф пугливые тела

Привидятся в аллее обнаженной.

Порою слышится далекий легкий смех

И промелькнут трагические боги.

Дионисийский попирая мех,

Танцует Вакха спутник козлоногий.

Так и душа моя, сообщница харит,

Окружена багрянородным тленьем,

Собой пьяна, танцует и пьянит

Осенний мир божественным волненьем.

И кажется – ее мелькает тень

За Люксембурга стройною оградой,

Когда затихнет утомленный день

И дышит ночь трезвеющей прохладой.

Заворожен осенней дремой сад,

Сроднившийся с моим воображеньем.

Я создал души трепетных дриад,

Я посвящен в их тайные служенья.

Природы вечен животворный сон.

Печальной радостью меня порадуй!

Уже целует первый Аквилон

Обветренные губы статуй.

И облаков торжественный полет,

И борода всклокоченная Пана,

И пастухов козлиный хоровод

Во мне живут, моим восторгом пьяны.

Мельницы лживый скелет

Вялыми машет руками.

Желтый колеблется свет,

Стынет под фонарями.

Лишь безобразный собор

Там, на холме величавом,

Смотрит спокойно в упор

В очи померкнуншим славам.

Улочек узенький бред,

Нищенский шепот унылый…

Встретит туманный рассвет

Утра слепое светило.

Дай-ка заглянем в кабак.

Песенки, верно, всё те же.

Красный фригийским колпак

Публику сонную тешит.

Мерен и четок шаг.

Франция, плачь!

Ниспадают флаги во мрак

С высоко вознесенных мачт.

Желто-лиловый флер

Тумана всё тяжелей,

Словно медлительный хлор

С опустошенных полей.

Только под аркой немой,

Там, где не видно ни зги,

Вспыхивают порой

Пламенные огоньки.

Смолкли трубы побед.

Бей, барабан!

Струится кровь лет

Из открывшихся ран.

Почий, одинокий вождь

Огненных страшных дней…

Мелкий тревожный дождь,

Сон Елисейских Полей.

Он выбит давно из седла,

Умчался взмыленный конь.

Города сожжены дотла,

Всюду меч и огонь.

Полон трупами черный ров,

На дороге лежат в пыли.

Над побоищем трубный рев

Вдали.

Победитель, ты побежден.

Пыль всклубивший, ты ныне – пыль.

О, пойми в трубной мгле, в стонах жен

Страшную быль.

И нож зазубрился, и циркуль сломан.

Заржавел гвоздь, безмолвствует топор.

И цехов радостный умолкнул гомон,

И недостроенный стоит собор.

О преткновения равносторонний камень!

О равноденствие! А на море, вдали,

Над мертвой зыбью раздается Amen,

Но парусам не верят корабли.

Немотствуют таблицы тайных Знаков,

И червь грызет пергамент вещих книг.

Лишь там, где некогда вселенской славой

Сияла сладострастная Венера,

Мерцаешь ты, вечерняя звезда.

Твой отдаленный облик порождает

Высокое бездействие в сердцах.

О Меланхолия! В венке из бледных маков

Здесь, на земле, твой девственный двойник:

В одеждах белых юная химера

Очами полыми глядит туда,

Где пролетает нетопырь костлявый.

И на его готических крылах

Твое святое имя прославляет

Магическая надпись…

Мне часто снится тот же вещий,

Мучительный, последний сон.

Вокруг меня безмолвье плещет-

Я в душном склепе погребен.

Лежу бездольный, безучастный;

Лишь кажется – на краткий миг –

Склоняется суровый, властный

Отеческий печальный лик.

«Отец, отец, перед тобою

Твоей любви извечный плод.

Ты жертву предпочел покою

И создал этот душный свод».

И сердце мертвое томится

Любовью смертной и тоской

И хочет вспыхнуть и забиться,

Отвергнуть призрачный покой.

И в нестерпимой бездне света

Всё ближе скорбные глаза,

И падает на сердце это

Животворящая слеза.

Водитель звездных иерархий,

Мечтою дерзкой низведенный,

В плену у низменных стихий

Мертвящим камнем облаченный,

Ты древний сторожишь собор.

Тысячелетняя нирвана

Несет в безвременный простор

Архангела Меридиана.

Тебя бежит полудня бес,

И тать полуночный не волен

Смутить коллоквиум небес

И островерхих колоколен.

Ущербный диск земных времен

В руках ты держишь онемелых.

Двух крыльев снится райский сон –

Надломанных и лунно-белых.

Какая мощь, какая боль!

Но в этом жертвенном бессилье

Огнем пронизана юдоль

И веют огненные крылья.

И меркнет, меркнет смертный страх,

Полуденная в сердце рана,

И роза в голубых руках

Архангела Меридиана.

И я, и ты – какая ложь,

Какая ложь.

Из сердца черного встает

Какая злая тень?

И вот себя не узнает

И меркнет день.

Мерцанье страстное тоски,

Движенье бледное руки,

Потом зыбучие пески,

Горючие пески…

Любви всё нет, любви всё нет,

И лишь звезды напрасный свет

В эфире ледяном.

Нет любви, а только жалость,

Только жалость и усталость,

Только ночи тень.

Всё прошло, всё миновало,

Даже сердце бьется вяло,

Не торопит день.

Пожалей, о сердце, пожалей

Безнадежный призрак мирных дней.

Ты волны ликующей вольней!

Солнцем ли иль бледною луной

Твой нарушен горестный покой?

И само не знаешь, что с тобой.

О, скажи, куда меня влечешь?

И какую освящаешь ложь?

На тебя давно я не похож

Я смотрел, расчетливый мудрец,

На поля, где сеятель и жнец,

На стада покорные овец;

А труды, и радости, и сны

Были мне прозрачны и ясны,

Словно глубь морской голубизны.

А теперь – всё пенье, всё полет.

И потерян в бездне верный лот,

В океане тонет жалкий плот.

И, как огненный эдемский меч,

Из меня встает до неба смерч,

Чтобы узы смертные рассечь.

Туманный день, и черные леса,

И озеро жемчужное Люцерна.

Осенние сквозные небеса.

О сердце, бейся медленно и верно!

К чему спешить? Любовь всегда с тобой

И музыка земного постоянства,

О, сколько раз ты спорило с судьбой

И побеждало время и пространство.

Преобрази туманные пути,

Наполни мир тревогой вдохновенной,

Чтоб милый образ снова обрести

В тобой оправданной вселенной.

Помню всё – бесконечный вокзал,

Гор суровых дыханье

И повитый туманом кристалл

Твоего рокового молчанья.

Наклоняюсь и вижу в тоске

Затаенные слезы

И в сухой, недрожащей руке

Две осенние розы.

Вновь летит мой бессонный двойник

Над рекой тиховейной,

Отражая свой призрачный лик

В очистительном золоте Рейна.

От души до луны – зыбкий мост.

С двойником осиянным

Ты восходишь к спокойствию звезд

Фирвальдштедтским туманом.

Бессонный ветер дует мне в лицо.

Под плащом таю золотое кольцо.

Мерцает в нем древний лунный опал,

Свет его бледный – тысячи жал.

И то же сиянье в глазах твоих

Медлит и нежит, как медленный стих.

Зеленая, злая восходит звезда, –

Я знаю, я твой, навсегда, навсегда.

О, как обширен мир и как жесток мой плен,

Стесненный негою недрогнувших колен.

Другие видят даль, зеленые моря,

Им предвещает путь бессмертная заря,

И слышат, как поет небес полночных синь,

И дифирамбы вод, и голоса пустынь.

А мне всё видится в объятьях душных сна

Лишь тела дремного упругая волна,

Лишь мед и золото распущенных волос.

И запах сладостный мне снится лунных роз,

И отраженный мир, и опьяненный стих

В холодной синеве дневных очей твоих.

Засыпаю с болью о тебе,

Просыпаюсь с болью обо мне,

И совсем моя ты лишь во сне,

Лишь в текучем и неверном сне.

Как противиться земной судьбе?

Верно, сбудется, что суждено,

Мерно крутится веретено –

Три сестры склонились в тишине.

Или алая порвется нить,

Чтоб от тела нас освободить,

Чтобы в синем пламени светил

Нас уже никто не разлучил.

Только боль, только сон. И к чему все страдания эти?

Забываю себя, опускаюсь на самое дно

Небывалых морей, где в томительно-призрачном свете

Голубое руно.

Голубое руно золотистых волос оплетает,

И недвижно покоюсь во влажно-текучем бреду.

И, как пестрые рыбы, недели и годы мелькают,

Я себя потерял и тебя не найду.

И тебя не найду. Только будет по-прежнему сниться

Колыханье, мерцанье, пучины прохладное дно,

Только зыбких волос, где текучая прелесть таится,

Голубое руно.

Вокруг волос твоих, янтарней меда,

Уже давно мои витают пчелы.

И сладостная, тихая дремота

Нисходит в опечаленные долы.

И золотая юная комета

Там, в небесах яснеющих, пылает.

Душа плывет в волнах эфирных света,

В твой сонный мир незримо проникает.

И мы плывем – легчайшее виденье –

Очищенные огненною мукой,

Как две души пред болью воплощенья,

Перед земною страшною разлукой.

За это одиночество

И эту тишину

Отдам я все пророчества,

Сердечную весну,

И полдня прелесть сонную,

И тела древний хмель,

И полночи влюбленную,

Двужалую свирель.

Томленье недостойное

Я в сердце победил

И слушаю спокойное

Течение светил.

К чему любви пророчества, –

Душа, как сны, вольна.

Такое одиночество,

Такая тишина…

Ты знаешь все пляски

Сновидческих лет,

Певучие краски

Блаженных планет.

Ты знаешь все лады

Щаветной игры,

И ритмы Эллады,

И Ганга костры.

Так почему же

Разлучены

Тела и души,

Дела и сны?

Поляны мглистая

Блестит слюда.

Вверху лучистая

Горит звезда.

Сквозь негу сонную

Смутных ветвей

Ты благосклонную

Печаль навей.

Уже склоняешься,

Тиха, бела.

Едва касаешься

Ветвей ствола.

Да, я был пламенный,

Да, я был твой,

Неотуманенный

Скорбью земной.

И что мне осталось

От огненных сфер?

Только боль и музыка

Твоя, Люцифер.

И силы забвения

В душе моей нет,

А пути искупленья –

Миллионы лет.

О, если б именем

Процвесть иным,

Радостным пламенем,

Не моим, не твоим.

Беглой зарницей

Небо обнять,

Непорочной денницей

Вспыхнуть опять!

Предвечный брат, ты грустью небывалой

Мир опьянил.

Предвечный брат, ты вспыхнешь розой алой

В сердцах светил!

Прекрасен ты, как первозданный вечер,

Ущербен, светел, тих

И, как альпийский непорочный глетчер,

Превыше дел земных.

Но иногда космическою бурей

И огненной тоской

Ты нарушаешь древний сон лазури,

Ведешь неравный бой.

И вновь, мечом пронзенный серафима,

Ты падаешь во тьму.

Пройти ли мне в смертельном страхе мимо?

Нет, я приму

И боль, и стыд, и непокорный гений,

Огонь и лед

Твоих путей, дерзаний, и падений,

И роковых свобод.

И только я любовью невозможной

К тебе, мой брат,

Порву твой круг томительный и ложный,

Открою путь назад.

Напрасно ты склонился к изголовью

В моем смущенном сне, –

О, жертвенною вспыхнешь ты любовью

К себе, ко мне!

Всё, что томило, пело и мерцало,

Распяв сердца,

Тогда над миром вспыхнет розой алой

В садах Отца.

Когда сойдет огонь лазури

На обнаженные сердца,

В алмазном токе звездной бури,

В одежде пламенной жреца

Я встану над самим собою

И опочивший мой двойник

Эфирным саваном закрою,

Чтоб не увидеть тленный лик.

И долго в странствиях духовных

За тонкою чертою дней

Мне будет сниться брат мой кровный,

Истаявший среди теней.

Я лежал на морском песке

На берегу, неизвестном мне,

Никого не помня и не видя,

Обломок погибшего корабля.

И только крик чайки

В тот кораблекрушительный час

Доносился до тонкой грани

Потонувшей души моей.

И этот крик чайки

Над желтым неведомым взморьем

Связал непричастную душу

Со странным миром земным… [6]

Учись смирению у трав

И щедрости – у диких лилий,

Чтобы, земному всё отдав,

Без отречений, без усилий

И празднословья перейти

В эфирный пламень Параклета,

Чтоб сердце вспыхнуло в груди,

Где медленно змеилась Лета.

Благодарю, за всё благодарю,

За страшное вещей обычных знанье,

За нищую парижскую зарю

Над хаосом полусуществованья,

За то, что вижу в древней наготе

Вседневных призраков богоявленья

И приближаюсь медленно к черте

Конечного освобожденья.

За то, что в смене отреченных дней

Порой таким восторгом сердце дышит,

Что видит только торжество огней,

Свое страдание не слышит,

Само собою пьяно, восстает

До равнодушия лазури,

Безумствует, пророчит и поет

В алмазном токе звездной бури.

Я в плаще наступающих дней.

Имя в тайне пребудет мое.

Им пронизанное бытие

Всё грозней, всё ясней.

И когда опаленным крылом

Я лазури прохладной коснусь,

Эта боль, этот стыд, эта грусть

Станут звездным огнем.

Столько раз в порыве страсти гневной

Закрывал лицо

И хотел швырнуть богам подземным

Узкое кольцо.

И тогда – средь огненных созвездий

И гремящих сфер –

В самой крайней мне являлся бездне

Ясный Люцифер.

Излучала гибельная сила

Музыкальный свет,

И в крылах надломленных сквозила

Радуга планет.

Ты рукою слабою хотела

Защитить меня

И сама в бореньях ослабела

На рассвете дня.

Сердце бьется медленно, устало.

Эту скорбь надеждой не зови.

Если бы ты душу потеряла

Для моей любви!

Пройдут недели, месяцы и годы,

Как тень теней,

Ты не забудешь огненной свободы

Любви моей.

Когда погаснет, заревом пылая,

Вражда племен,

Когда живым приснится призрак рая –

Филадельфийский сон,

Мы встретимся в последнем страшном круге;

У роковой черты

Протянешь мне тоскующие руки –

Иная – ты.

И я узнаю, болью озаренный,

Тебя в себе,

Твой прежний лик, любовью повторенный

Наперекор судьбе.

Не счастья жду, но страшной полноты

Той радости, которой нет названья.

Неясные твои сливаются черты

В духовный облик нового страданья.

Он расцветает мукою живой

И с каждым днем, и с каждой песней

Склоняется всё ниже надо мной,

Всё вдохновенней и чудесней.

Мне прошлых лет – пылающих! – не жаль,

Отчаянья, любви, самозабвенья.

Над смертной мукой – звездное терпенье,

Над водной бездной теплится печаль.

Судьбе двурушной не покорен я

И не противлюсь. Мудрости уроки

Во мне, как сны, изменчиво глубоки.

Я сплю и вижу тени бытия.

Не проблеска, намека, – нет,

Не символа всемирного виденья,

Но полноту последнего прозренья,

Когда в себе увижу свет.

Прошли года с поспешностью хромой.

От тысячи пожаров легковерных

Лишь легкий дым. И умер я душой

Для слов возвышенных и лицемерных.

В моей душе ликует скорбный стих,

Как зарево над черным пепелищем,

Пока друг друга мы, как прежде, ищем

И отражаемся в глазах чужих.

Измученная негой бездыханной

Вся в золоте осеннего заката

Лежала ты. И медленные тени

Опять тебя ревниво облачали

В одежды сумерков неторопливых,

Но мне казалось в этот вечер дремный –

Меж нами разверзаются пространства.

Всё дальше ты. И мне нельзя коснуться

Тебя. Меж нами горы, реки,

Широкие бесстрастные долины,

Прохладные моря и небо, небо

С дождливыми слепыми облаками.

О, сколько раз, с тобою разлученный,

Воссоздавал тебя из Тьмы и страсти,

Но призрак твой выскальзывал, и руки

Я опускал бессильные. И снова

Холодные бескрайние пространства,

Где протекает медленное время,

Меж нами раскрывались. Лишь порою

В тревожных снах с улыбкою спокойной –

Какой я никогда не видел прежде –

Являлась ты. Когда же пробуждался –

Едва приметной золотою сетью

Дрожала ты, в эфире растворяясь,

И чувствовал я пламени дыханье

И быстрый холод закоцитной влаги,

Как будто в тайны смерти и рожденья

Я посвящен.

От тебя, как от берега медленно я отплываю,

Уходя в океан безнадежных времен,

И твой образ, твой голос навеки, навеки теряю,

Но звездою утраты одинокий мой путь озарён.

Так от смутного берега непримиренной отчизны

Отходил я когда-то в ещё непонятную даль,

Чтобы годы и годы скитальческой горестной жизни

Очищали потери и трижды святила печаль.

Так когда-нибудь в час непоправимой разлуки

Я навеки отчалю от милой земли голубой,

И, как крест над вселенной, созвездий расширятся руки,

И я всё обрету в отреченьи и буду навеки с тобой.

Как влажным воздухом и Адрии волной

Незримо окружен, любимая, тобой.

Тобою пьян, поет осенний виноград,

Над призраком твоим оливы шелестят.

Над милым призраком приморская сосна

Склоняется, шумит, и вторит ей волна.

В час равноденствия на отмели сырой

Усталый я уснул. Пугливый образ твой

Вошел в мой сонный мир. И были мы вдвоем –

В одном биении, в дыхании одном,

Сливаясь с глубиной взволнованных морей

И с полнотой небес, ты вновь была моей.

И ты ушла с зарей, прозрачна, как заря,

Лазурным пламенем в моей душе горя.

Как пережить мне смерть мою в тебе?

Какое этой муке дать названье –

Покорность? Безнадежность? Упованье?

Но ты в моей останешься судьбе,

Как серафим, что указует путь,

В смертельный холод звездный отступая.

О, если бы хоть раз еще взглянуть

В его глаза, горя и не сгорая.

И видеть тот же пламень голубой

Его очей – полуночный и властный,

Чтоб изойти восторгом, и тоской,

И музыкой, с уделом не согласной.

Запах кипариса, и сандала,

И увядших лет, и роз сухих.

Не сама ли эту песнь слагала,

Не сама ли повторяла стих

Безнадежный. И, ремней сандалий

Недостойный развязать твоих,

Вижу крылья, ощущаю дали,

Повторяю непонятный стих.

Миг один. И косы золотые

Растворятся в золоте зари.

Но в ларце, где дремлют дни былые,

Ты забудешь снова янтари.

Поспешить свидание не смея,

Буду долго, долго ждать, бледнея,

Колдовать над розою сухой,

И вдыхать запретные куренья,

И мешать святое нетерпенье

С медленной, покорною тоской.

Ты помнишь ли те полдни? Голоса

Смолкали птиц, пахло древесиной,

И падала смолистая слеза,

Прозрачная, как стих Расина.

Сжимали жадно цепкие плющи

Стволы высоких кленов, тонких сосен,

А в чаще пели скрытые ключи,

И музыкою приближалась осень.

В зеленые каналы и пруды

Глядели, не мигая, водяницы;

Касались заколдованной воды

Их неподвижные ресницы,

Лазури древней ветхая печаль

Дрожала в ясности полдневных звуков,

И поглощала медленная даль

Руины королевских акведуков.

По склону дымному в венке из мхов

Оторопелый фавн бежал, хромая.

Под аркою недвижных облаков

Внизу дремал дворец Ноайя.

И прославлял багряный гимн листвы

Барочный герб на полукруглой башне,

И замковые расплывались рвы,

И с будущим сливался день вчерашний.

Войди со мной в тот храм, в ту тишину:

Ты чувствуешь ли кленов колыханье

И голубую дремную волну

Неодолимого желанья?

Где грань последняя, где роковой предел

Земли, небес, и музыки, и тела?..

Ты помнишь ли, как полдень пламенел

И в воздухе ты таяла и пела?

Безумием душа поражена

И полнотой любви несовершенной

И жертвенной. Сама собой пьяна,

Она колеблет сон вселенной,

До звезд встает и поражает плоть,

Мгновениям дарует вечность.

Безумствует, стремится побороть

Богов убийственную быстротечность.

Как будто власть имеет всё вернуть

В счастливое довременное лоно

И кругом сказочным навек замкнуть

Холмы и башни Ментенона,

И Франции улыбчивую сень,

И лес из басен Лафонтена,

И лета ускользающую тень,

И запах смол, увядших роз и сена;

И сладострастья легковерный сон

Средь августовской музыки багряной,

Опаловый лучистый небосклон

Над изумрудною поляной, –

Как будто власть имеет превратить

В гимн торжествующий земного постоянства

Два сердца смертные, чтоб вечно жить

Вне времени, вне чисел, вне пространства.