Благодарю, за всё благодарю: Собрание стихотворений

Как пепла горсть, чиста моя печаль,

Как пепла горсть, легка.

Тоске тщедушной более внимать

Я не хочу,

Ни воплям исступленным

Отчаянья,

Ни бледному похмелью

Сомнения.

Довольно. Претворилась –

И на протянутых моих ладонях

Жемчужный пепел

Вижу,

Пепел дымный.

О ветер подневольный,

Развей души моей свободный дар, –

И в чащах,

Осенних, легкошумных чащах,

И в поле чистом, и на кручах дымных

Восстанут призраки испепеленных лет,

Беспамятных летейских берегов,

И скрытные приснятся людям сны,

Печальные и легкие…

Гроза прошла. Лишь на море, вдали,

Еще вскипают горькие пучины

И брызжут пеной, сокрушить не в силах

Стен византийских серое кольцо.

И ветхий город на утесах черных

Всё так же дремлет и сквозь дрему слышит

Романских колоколен тихий звон.

Еще душа полна стенаний

Ветров грозящих и строптивых волн

И ужасом рокочущего грома;

Еще тревожны в ней воспоминанья

Всех опьянений, буйств и мятежей.

Там волны бились, и мрачилась твердь,

И черный смерч порывисто крутился,

Как дервиш исступленный, возомнивший

Небесное с земным соединить,

И бледный парус судорожно бился,

И кормчий гибнул…

Сквозь виноградный трепетный покров

Гляжу я вниз с террасы вознесенной

На зыбкий склон, оливами покрытый,

На облака, на горные вершины

Бесплодных гор, где лепятся лишь сосны,

Зеленые и рыжие, как косы

Наяд приморья и нагорных вил.

Гляжу вокруг, и сердце бьется ровно.

Святить тишь; уединенье – благо.

Да, миновали ярости стихии,

И радость уцелевших совершенней.

Он устоял, мой стройный кипарис,

Убогого жилища сторож верный,

Окрест всех выше, и стоит омытый,

В лазури просветленной торжествуя,

Лишь содрогается от капель тяжких

Иль дуновенья стихнувших ветров.

Так суждено. И радостно мне думать,

Что я один стою пред бесконечным,

Где возрасти мне рок определил,

Как этот кипарис, и содрогаюсь

От трепета смирившейся стихии

Иль шелеста и шепота подземных

Ключей и душ, со мною сопряженных,

И молча жду губительных перунов,

Чтоб молнией оделся пленный дух,

И в преисподнюю огнем проникнул,

И снова вспыхнул беззакатным Солнцем.

Я давно не ведаю услады.

Дни изгнанья, чем вас помянуть?

Повторяю песенные лады,

Позабыв мой безотрадный путь.

Утихает ветер из Сахары,

На зубах еще хрустит песок.

Сонный город, призрачный и старый,

Забывает пламенный Восток.

Всё синей лазурный сон Ядрана,

Безнадежней кручи голых гор,

И душа раскрылась, словно рана,

И туманней утомленный взор.

– Я с моей тоской одна на свете.

– О душа, не сетуй, не спеши:

Видишь веер, бабушек наследье,

Из саратовской глуши?

Век прошел, как, баловень чембарский,

В Персию богатую влеком

Службою или хандрою барской,

Прадед мой покинул мирный дом.

И в сапфирных небесах высоко

Запылал над ним златой Коран, –

Он узнал томления Востока,

Жар и негу осиянных стран,

И тоску, и трепет караванов,

И базаров суету и лень,

И тихоглаголющих фонтанов

Влажную и радужную сень…

В темной лавке, где так звонки плиты,

Где тревожный мускус и сандал,

Сто туманов важному шииту,

Верно, он за этот веер дал,

Чтоб среди сугробов и метелей

Колыхались пальмы и цветы,

За муслиновой дымкой пестрели

Солнцем упоенные сады.

Кто поймет наследье родовое?

Принимаю каждый малый дар.

В каждой капле зелье роковое,

В каждой искре буйствует пожар.

Может быть, душа и не слыхала

То, чего нельзя вовек забыть.

Веет, веет хладом опахало –

Иль не петь, не чувствовать, не быть.

Крик внезапный петухов

Нарушает мир окрестный.

Там, средь сонных облаков,

Медный шар несется в бездны.

Всё грозней глубокий гул,

Дольный ропот, горный гомон.

Кто-то молнией хлестнул

И швырнул с разбега громом.

И разнузданный тиран

Потрясает основанья,

Возмущает океан,

Громоздит на зданья зданья.

Расседаются дома,

Ударяют оземь крыши.

Расползлися закрома,

Сторожа бегут и мыши.

Нищий с алчною сумой

И банкир скоробогатый

Сочетают смертный вой,

Смертным ужасом объяты.

Очистительный обряд

Ты ли вновь свершаешь, Майя,

Подвенечный свой наряд

В буйной страсти раздирая?

Непобедимая Армада облаков

Плывет торжественно над Адрией ночною,

Над безнадежностью безлюдных островов,

Над этой жесткою и голою скалою.

Пусть легендарных звезд давно угасший свет,

Мерцая, серебрит гордыню смутных палуб, –

Я утерял давно надежды первых лет,

И сердцу скорбному не надо вещих жалоб.

К чему стремишься ты, строптивая душа?

Иль, снова возмутясь, верховной ищешь власти?

Зачем твой скрытный взор, волнуясь и спеша,

Стремится разгадать мелькающие снасти?

Они – видения томительного сна.

О, пристальней взгляни, их стройный очерк тает.

Лишь чуткой ощупью незрячая луна

По сонным берегам, бессонная, блуждает.

Стенанья сирого сирокко

Да хищный крик приморских птиц,

И тягость избранного рока,

И это море – без границ.

Мой остров скуден и затерян,

Но полон вещих голосов:

Пифийских дымчатых расселин,

Над безднами встающих снов.

Своею волею окован,

Безбрежность назвал я Судьбой.

Я сам, Цирцея, зачарован

Самим собой, самим собой.

Да, душны дни, а ночи тупы.

Лишь разум, кропотливый крот,

Ходы подземные ведет.

К чему? О, не дрожите, губы,

Умолкни, оскверненный рот!

В твоем молчаньи непритворном

Пророческий услышат зов.

Будь гробом и простым, и черным

Среди повапленных гробов.

Не говори о страшном, о родном,

Не возмущай мои тысячелетья,

Ещё болею повседневным сном,

Которого не в силах одолеть я.

Так средь азийских кочевых племен

Плененному наречием гортанным

Заложнику певучий снится сон

О языке родном и богоданном.

Как над морем летят облака,

Так над вечностью мчатся века.

И приходят, уходят, и снова спешат,

Роковой ускоряя возврат.

Только тот, кто не спит, кто вступил в договор

С неизбывными духами гор,

И глубоких морей, и бескрайних равнин, –

Будет в мире не раб – властелин.

И пред ним разомкнется отеческий круг

Зачарованных встреч и разлук.

И он будет беспечен и вечен, как свет,

Улыбаясь течению лет.

Шестикрылая мучит душа

Безнадежно двурукое тело.

Дальнозоркое сердце, спеша,

Покидает родные пределы.

Разум мерит вседневный обман;

Прорастает сознание глухо.

Только знаю – придет Иоанн,

Переставить светильники духа.

Страна, где древний стережет дракон

Запретные плоды, где длится сон

Любовников развоплощенных,

Окружена кольцом ревнивых вод,

Из памяти смущенной восстает;

И слышу лепет волн бессонных,

И вижу тени светлых колоннад,

Пылающий, торжественный закат,

Садов вечерних очертанья.

О, сколько раз я жил и умирал,

О, сколько раз, бессильный, забывал

Перстов легчайшее касанье.

Созданья странные, опять меня

Дыханьем опаляете огня,

Даете мне плоды златые.

Приемлю ваши страшные дары,

Приемлю сладость жертвенной игры

И ваши страсти родовые.

Торжественную, избранную скудость

Возлюбленных полей

Как позабыть? К чему иная мудрость?

Иных земель елей?

Меня тоска сжигает родовая,

И путь окольный – пуст.

О да не минет чаша роковая

Усталых уст.

О жизнь, бесцельный подарок!

Путей не найти назад.

Только безжалостных парок

Дрожащие прялки жужжат.

Иль в эти суровые нити,

В пряжу медлительных дней

Вплету огневые нити

Воли моей?

Дважды дано нам родиться!

Как мне дрему земли побороть?

К форме, что мыслит Господь,

Дух возмущенный стремится.

Когда в изнеможении лежит

Весь мир, и ты, и всё, что сердцу мило,

И поглощает мрак оледенелый

Пожарища, в тот предрассветный час

Смывают воды нового потопа

Твои дела.

И утром ты увидишь

Средь облаков, на небе бездыханном,

Архангела с пылающим мечом.

О, как печален взор неумолимый

Стоящего на страже у дверей

Земного Рая…

Вокруг земли я помню океан,

Где вечно волны катятся, рыдая,

И разве птица крикнет, пролетая,

О тишине обетованных стран.

Там средь валов в неумолимом танце

Проносятся обманчивой чредой

Зловещий Летучие Голландцы.

Лишь раз в сто лет за призрачной чертой,

Когда яснеют очи океана,

Видна страна, светла и осияна.

Там тишина, как девушка, вздыхая,

Рукою любящей корабль обнимет твой.

И вдруг поймешь – архангел огневой

Меч опустил пред древней дверью рая.

Подоприте, яблони, меня,

Поддержите, травы полевые.

Жалом уязвленная огня,

Слышу колесницы боевые,

Храп коней и пламенную рать,

И трубы разгневанной призывы.

И хочу, и не могу бежать, –

Веют, веют огненные гривы.

Только душный хмель садов Твоих

Вкруг меня, и смертное томленье.

Где Ты, повелитель и жених?

Только вихрь кружится в отдаленьи.

Я ль пойду, блуждая, как во сне,

Древнею дорогой безотрадной.

Тонкий пепел пал на сердце мне,

Волосы развеял ветр прохладный.

В вертограде Вышнего отца,

Знаю, знаю, ждет меня любимый,

Кто связал и развязал сердца,

Кто горит и жжет, неопалимый.

Жажду, жажду огненного дня,

Размыкаю дали голубые…

Подоприте, яблони, меня,

Поддержите, травы полевые.

Облаками свод небес украшен,

Даль спокойна и ясна.

Сквозь прозрачные аркады башен

Голубеет синяя волна.

Вновь со мной эпические музы

И печаль средневековых стен.

В лабиринте улочек Рагузы

Вижу храм, где прошлым бредит тлен.

О, по обмелевшим водам веры

Плоскодонное, надежное судно!

Здесь не виснут цепкие химеры,

Здесь Бернар не жег. Но всё равно

Ты войдешь в триумфе пышной фрески

На плафоне винно-золотом.

Ты увидишь профиль хищный, резкий

Иберийца с каменным крестом.

Ангелы (иль пухлые амуры?)

Час победы громко вострубят.

Шествуют торжественно авгуры,

Корчится барокко колоннад.

И мелькают тени в лихорадке.

О Тибулла нежная латынь! –

Всё звучит какой-то голос сладкий,

Словно глас пророческих пустынь:

«Изнемогшие придите чада,

Истомленные грехами всех дорог.

Здесь сиянья, лики и прохлады,

Снисходительный, понятный бог.

Вероятное мы истолкуем верно,

Мы развяжем, свяжем и простим,

Мы прощаем слабости и скверны,

Поспешая к малым сим».

Пламенники вспыхивают тускло,

Вкруг Мадонны сонм теней,

И втекают в мертвенное русло

Все тревоги многотрудных дней.

Только там, за древними стенами,

Слышишь – бьется буйная волна,

Ветр приморья спорит с облаками,

И душа свободою пьяна.

Выйди в порт – там со всего Востока

Собралися корабли.

Дышит грудь уверенно, глубоко,

Черный парус чудится вдали.

Всё властнее древний бред стихии –

Призраки качаются галер.

Может быть, сюда из Византии

Некогда усталый Агасфер.

Оживая, шепчутся преданья

С недоверчивой волной.

Египтянка шепчет предсказанья,

Сгорбившись над маленькой рукой.

И над рокотом пучин склонившегося Влаха

Недоверчиво следит, завидя с моря град,

Хищного поклонника Аллаха

Дальнозоркий суеверный взгляд.

О, язык давно прилип к гортани,

И в груди иссох предсмертный крик.

Средь неясных форм и очертаний

Долго шел, скрывая смертный лик.

Вышней розы тайны совершенны.

Запада упорный пилигрим,

Я узнал видения Равенны,

Голосом пророческим томим.

Тайные раскрылись сердцу двери,

Пелена упала с глаз слепца,

И прошел, как призрак, Алигьери

С тенью славной вещего певца.

Всё слилось в одном победном кличе,

Бытия распутался клубок.

Ясен смысл обманчивых обличий:

В синем небе образ Монны Биче

Всеобъемлющ, ясен и глубок.

Ни да, ни нет… Один на грани двух времен…

Уж посетила смерть апрельскую долину

И голос Туллия померкнул. К Августину

Склонился гордый дух, бессмертием смущен.

Где Капитолий, Рим, восторг и плеск племен?

Всё низвергается в беззвездную пучину.

Чрез сотни лет один на грани двух времен

Стою, охваченный сомненьями, как он.

О Боже, истина и красота – одно ли?

Ни да, ни нет…

Над тихой Адрией осенней

Чистосердечный смех богов.

И хмелем солнечных видений

Небесный зыблется покров.

Вскипают, плещутся тритоны, –

И вот упругая волна

Трезубцем гневным Посейдона

В наяды плоть превращена.

Душа летит огромной птицей

Над празднествами нереид,

Спеша простором насладиться,

В лазури радостной парит,

Отвергнув жребий свой невечный,

В сияньи изначальных слов

Звучит, как смех чистосердечный

Адриатических богов.

Оранжевый парус – в пол-небосклона –

Диск лучезарный дня сокрыл.

И я увидел тебя, Анкона,

При первом блеске вечерних светил.

Там, надо мною, янтарно-лиловый

Полог бледнел небесной парчи.

И город мерещился средневековый,

И в стеклах собора умирали лучи.

И в каменных доспехах молодой кондотьере

На гранитной гробнице в притворе лежал.

А вокруг романские грозили звери –

Оскалом клыков, остриями жал.

О, блаженство почить пораженному роком –

Ничего не надо, никого не жаль –

В приморском соборе на холме высоком

Где лампады колеблет Адрии маэстраль.

Осушив до дна безнадежности чару,

С улыбкой предсмертной глядеть, как скользит

Огромный оранжевый парус

К закатным садам Гесперид.

Голубая дымка окарино

Тает в венецейской тишине,

Или улыбнется Палестрина

Траурной гондоле, и весне,

И случайным, робким, нищим звукам

У благословенных берегов,

Чтоб на миг невоплощенным мукам

Даровать бессмертие богов.

Утерянная солнечная Хлоя,

Всё ближе небо пламенного лет;

В моей душе пылает, словно Троя,

Твое лицо. Но нет мольбе ответа,

Но голос мой в морских просторах тонет,

Но губы тщетно ищут губ прохладных

И тела гибкого. Лишь ветер гонит

На север дикий от утесов жадных.

Приморский ветер. Верно эти песни

Он донесет к тебе, он не обманет.

И странно дрогнут утренние тени

У ложа твоего. И в полумгле предстанет

Твой скорбный друг. И, плотью облаченный

Мечтания, останется с тобою,

Ловя губами лепет полусонный,

Пока заря не встретится с зарею.

Я помню царственное лето,

Прохладу римской ночи, день

В сияньи юга, в славе света,

Нещедрых пиний сон и тень

На Виа Аппиа.

Казалось

В библиотечной тишине,

Что прошлое живет во мне,

И с будущим оно сливалось

В бессмертный гимн.

И голоса,

Мной узнанные, прозвучали.

И слепли смертные глаза,

И эти руки ощущали.

Движенья крыльев.

Робкий стих,

Едва за ними поспевая,

Их сковывал.

В словах твоих –

В терцинах дантовского Рая –

Благую весть услышал я

На башне в час ночного бденья

И получил благословенье

Для творческого бытия.

И мнилось – падает завеса

Явлений смертных, мертвых слов,

И вижу грозный лик Зевеса,

Отца поэтов и богов.

Пересохший, чуть течет Арно.

Летний зной – Тосканы властелин.

Золотое небо лучезарно

Над усталой зеленью долин.

Утро флорентийское так нежно.

Что пленит твой изумленный взор?

Ты опять с надеждою утешной

Входишь в злато-розовый собор.

Слышишь жизни позабытой, новой

Легкое дыханье, трепет сны,

Словно разверзаются покровы

Небывалой радостной весны.

И в ином, торжественном обличье

Здесь, среди видений и камней,

Ты услышишь поступь Монны Биче,

Ты увидишь радость первых дней.

И, как стон пастушеской свирели

Средь апрельских ясных тополей,

Улыбнется юный Боттичелли

Вечною улыбкою своей.

Исходит сном ломбардская страда, –

От синих чащ опаловые дымы

Зубчатые сокрыли города,

И облики земли неуловимы.

И в этой дреме полдня голубой

Мне снится лик мучительный и странный –

Как Леонардо, вижу пред собой

Улыбку скрытную блаженной Анны.

Двузначащая в глубине таит

Уступчивой Киприды обещанье,

В ней сладострастье огненное спит

И ангельской любви обетованье.

Пронзает тело радостная дрожь,

Мои уста змеит улыбка рая,

И чувствую – земная меркнет ложь,

И верую, душой не постигая,

Что каждый миг моей любви святей,

И в грешной неге смертного объятья –

Предчувствие божественных страстей,

Улыбка Непорочного Зачатья.

Рассеялись земные чары,

Любовью вышней грудь полна.

И нежный голос светлой Кьяры –

Как лютни ангельской струна.

Ей снится летнего Ассизи

Вечерний сладостный покой,

В алмазной непорочной ризе

Небесный полог голубой.

Всё отошло, всё отступило –

И стыд, и страсть, и страх суда.

Так не пылало, не любило

Земное сердце никогда.

И, весь тернистый и смиренный,

Встает недолгий путь земной.

Брак освящается нетленный

Неопалимой Купиной.

Горе молений ароматы,

Исчезла грешная мечта.

Горят кровавые стигматы,

Как розы райские Христа.

Прости, мой друг, мне этот город чужд.

Здесь не жил я и смутного волненья

В душе не нахожу, но ежедневно

Смотрю на всё с приличным любопытством.

Здесь лавка древностей, а там химеры,

Дворцы, сады, и грохоты, и говор,

Тисой понятный и такой чужой.

Я помню дни Италии блаженной,

Вещающие римские руины,

Пророческой Кампаньи тишину,

Флоренции кровавые прозренья

И виноградники, где дремлют боги

На склонах Умбрии в вечерней мгле.

Еще недавно, ужасом объятый

И радостью, бродил я наугад

Вдоль стынущих и шепчущих каналов

Венеции. И вдруг – сиянье, слава

Огней и музыки; открылась площадь:

И византийского златого Марко,

И розовые мраморы Палаццо,

И льва крылатого, и Кампаниле

Увидел я. И мне понятным стало,

Что здесь свершится чудо. Предо мной –

Там над лагунами и куполами, –

Огромною крестообразной тенью

Встал Папа Ангельский во славе новой,

Владеющий ключами царства Духа.

Не то Париж. Воспоминаний древних

Прапамяти в моем плененном теле

Не будит он. Я отдаюсь бесстрастно

Часам и дням – и жду, когда созреет

Глубинное святое разуменье,

Когда смогу увидеть изнутри

И призраки, и камни, и людей,

Прикованных к сим призракам и камням.

Пока одно смущает мой покой:

Над бездной черных улиц в час заката,

Над алчущим, мятущимся Парижем,

Спокойные и ясно голубые,

Всеискупляющие небеса

Сияют чистотою несказанной.