Бланка Кастильская

В 1209 году принцу Людовику исполнилось 22 года. Будучи молодым и уже взрослым человеком, наследником престола, женатым и вскоре ставшим отцом, он по-прежнему находится в тесной зависимости от своего отца. Это был первый подобный случай в истории династии Капетингов. До этого момента все короли короновали своих сыновей при жизни, тем самым ассоциируя их с властью и обеспечивая их легитимность в случае проблем с престолонаследием. Людовику пришлось ждать смерти своего отца, чтобы короноваться в возрасте 36 лет. Чувствовал ли Филипп Август, что династия теперь достаточно сильна, чтобы избежать любых неприятностей? Это возможно. Но есть также много свидетельств того, что он с опаской относился к своему сыну, в котором видел не только преемника, но и потенциального соперника. Ведь он не только не короновал его, но даже не посвятил в рыцари, что довольно необычно для двадцатидвухлетнего человека, хотя Филипп, в 1202 году, посвятил Артура Бретонского в рыцари в возрасте 15 лет.

Посвящение принца Людовика в рыцари (1209). Недоверие между отцом и сыном

Король, наконец, решился на это в 1209 году, но с жесткими условиями, которые выдавали его неуверенность. Как пишет Гийом Бретонский, это была красивая церемония: 17 мая, в день Пятидесятницы, в Компьене "Людовик, старший сын короля Филиппа, принял рыцарское достоинство из рук своего отца, с такой блестящей торжественностью, таким красивым собранием великих людей королевства, таким множеством других людей и таким изобилием еды и подарков, что нигде не записано, что ранее было что-то подобное". На торжествах присутствовали несколько великих баронов: Ги де Туар, граф (или герцог) Бретани, Роберт, граф Дрё, Рено де Даммартен, граф Булони, Пьер, граф Осера, которому принадлежала честь разделывать мясо за королевским столом. Пиры были незабываемы.

Но эти торжества не могли скрыть ограничений, наложенных королем на своего сына. Перед церемонией он должен был поклясться Филиппу, что больше не будет лично участвовать в турнирах, что будет брать на службу только тех, кто присягнул на верность королю, что не будет нападать на королевские города и бюргерство, что не будет брать у них денег в долг и не будет принимать от них деньги без согласия короля. Как видно, отец испытывал к сыну полное "доверие". Правда, Филипп пожаловал своему сыну доходы от сеньорий Пуасси, Лоррис, Шато-Лангон, Фей-о-Лож, Витри-о-Лож и Буаскоммон, но без права получения оммажа от тамошних вассалов. Аналогичным образом, Филипп окончательно передал графство Артуа Людовику, что он должен был сделать еще в 1190 году, после смерти своей первой супруги, Изабеллы де Эно, матери Людовика. Но и здесь щедрость сопровождалась ограничениями: Людовик не мог носить титул графа Артуа; сеньоры и рыцари Артуа, прежде чем принести оммаж Людовику, должны были поклясться, что не будут помогать ему, если он восстанет против своего отца. Коммуны Хесдин, Эр и Сент-Омер должны были принести такую же клятву. Филипп оставил на месте своих людей, таких как бальи Артуа Нивелон ле Марешаль, до 1223 года. Королевская администрация продолжала контролировать жизнь графства.

Неизвестно, как отреагировала Бланка Кастильская на эти оскорбления, нанесенные ее мужу. Ей не дали возможности выразить свое мнение. Ее имя даже не упоминается во время торжеств. Правда, это были чисто мужские развлечения, но она и не сопровождает своего мужа, когда он вступал во владение Артуа, хотя у нее там было несколько кастелянств в качестве douaire (часть имущества, которую муж оставлял за своей женой в случае, если она переживет его). Видимо потому, что Бланка была беременна, поскольку в 1209 году родила мальчика названного Филиппом. Но главный вопрос, который затрагивал и ее, касался отношений между Филиппом Августом и его сыном Людовиком. Почему возникло такое недоверие со стороны короля, недоверие, которое должно было сохраниться до конца правления Филиппа?

Во-первых, весьма вероятно, что король помнил драму семьи Плантагенетов, одним из действующих лиц которой он был, подстрекая Ричарда Львиное Сердце против его отца Генриха II и участвуя вместе с ним в военной кампании, которая привела к смерти короля Англии в 1189 году. Кроме того, Генрих II, при жизни короновавший своего сына Генриха Младшего, видел, как последний восстал и потребовал разделения власти. Для короля наличие взрослого сына, стремящегося к власти, являлось источником беспокойства, которое могло привести к разрыву семьи.

Его опасения также подпитывались культурным климатом начала XIII века, который характеризуется повсеместным беспокойством, ростом ересей и распространением более или менее апокалиптических пророчеств, подразумевающих потрясения в управлении королевствами. И некоторых из этих необузданных идей проявлялись в характере принца Людовика. Начало XIII века, это середина периода крестовых походов, и в это время умы людей были открыты для самого бредового религиозного иррационализма, готовые поверить любому пророку и принять самые дикие слухи. Последние успехи ислама, неоднократные неудачи последних христианских экспедиций, в 1190–1191 годах, и 1204 году, нашествие монголов, обострили эсхатологические спекуляции. Ереси и пророчества объединились, чтобы объявить о конце времен и рождении новой эры величайшего смятения. К этому можно добавить астрологические прогнозы, которые стали очень популярны после повторного открытия древних наук, особенно трудов Птолемея.

Среди пророческих сочинений сильное влияние оказали труды калабрийского цистерцианца Иоахима Флорского (1130–1202 гг.), поскольку они были наиболее структурированными. Даже главы церкви на некоторое время поддались соблазну, а в 1190 году Ричард Львиное Сердце беседовал с Иоахимом во время своего пребывания на Сицилии. В четырех больших книгах, написанных начиная с 1184 года, Иоахим развивает великий синтез человеческой истории, основанный на расшифровке Писания и принципе соответствия между библейской историей и историей современного мира. Здесь не место для разбора его сложной системы, скажем упрощенно: он возвещает о неизбежности всемирного переворота, о вступлении в век Духа, период покоя, мира и созерцания, а за этим тысячелетием последует приход неизбежного антихриста, чья армия пронесется по Востоку и Западу, и который в конце концов будет побежден, поглощен вместе с дьяволом озером огня и серы, а затем наступит окончательный суд и вечный век. Мысль Иоахима, распространяемая орденом святого Иоанна Флорского, строгой ветвью цистерцианского ордена, поначалу приветствовалась римскими папами, но ее опасный характер стал очевиден, когда она была принята протестными течениями в Церкви, и в 1259 году была окончательно осуждена. Однако она оказала сильное влияние на теологические размышления, которыми интересовались Людовик и Бланка.

В то же время на христианском Западе распространялась доктрина Братьев Свободного Духа, мистическое учение, выступающее за полное освобождение от греха. Связанная с возрождением неоплатонических спекуляций, она провозглашала, что последователи, напрямую связанные с божественным Духом, каким-то образом находятся вне добра и зла, неспособны согрешить, что бы они ни делали. Это течение морального освобождения имело последователей даже в мусульманской Испании и привело верующих к безудержному аморализму. Церковь отреагировала на эти новые веяния с беспокойством. В 1189 году Папа Луций III своей декреталией Ad Abolendam постановил, что убежденные еретики будут переданы светским властям для наказания. В 1199 году Иннокентий III своей декреталией Vergentis приравнял ересь к государственной измене, что позволило светской власти выносить смертные приговоры по религиозным вопросам. В 1201 году важное дело о ереси, рассмотренное в Париже, дало возможность обсудить деликатный вопрос о смертной казни. Бланка Кастильская, которая в то время находилась в столице, конечно же, слышала об этом.

Дело касалось рыцаря из епархии Осера, Эврара де Шатонеф, обвиненного епископом Гуго де Нуайе в богомильских верованиях, ереси, близкой к манихейству и, следовательно, к катаризму. Суд, проходивший под председательством легата Октавиано, состоялся в присутствии архиепископов, епископов и магистров парижских школ. Обвиняемый был приговорен к сожжению на костре, и приговор привел в исполнение граф Осера. Этот случай вызвал дискуссию, подробности которой сохранил для потомков Роберт Керзон. Дебаты подчеркивали лицемерие духовенства, которое, признав обвиняемого виновным, просило государя принять решение о наказании, на что государь сказал: "Вы сами знаете закон Божий и наказания, которые должны быть применены". Священнослужители ответили: "Наши законы, основанные на Писании, запрещают нам убивать, в то время как законы светской власти разрешают это; вам решать, что делать в соответствии с решением суда". Государь: "Вы прекрасно знаете, что я буду вынужден предать смерти того преступника, которого вы мне пришлете, потому что у меня нет ни места, ни средств, чтобы содержать всех преступников, ведь для этого нужно иметь тюрьмы для трех или четырех тысяч злоумышленников". Следовательно, убийство — единственный способ избежать переполненности тюрем. Поэтому Церковь могла сознательно выносить смертный приговор, не беря на себя ответственность за его исполнение. Все было готово для учреждения инквизиции.

Тем более что на Юге Франции стремительно развивалась другая ересь — катаризм. Это было крайне запутанное учение, включавшее множество течений, и представлявшее собой смесь гностических и манихейских идей, основанных на фундаментальном дуализме: Бог, ассоциировавшийся с Добром и миром духовным, противостоял Сатане, олицетворению Зла и создателю материального мира. Борьба между этими двумя принципами являлась борьбой космических масштабов, которая также велась внутри каждого человека, поскольку люди являлись частицами Духа, заключенными в Материи. Жизнь человека должна была быть попыткой освободить Дух от Материи, следуя примеру Иисуса, который считался ангелом, посланным Богом Добра. Во всех своих формах катаризм обвинял Церковь в искажении сути Нового Завета. Катары, настроенные крайне антиклерикально, отвергали католическое богослужение, литургию и церковную десятину и объединялись в общины, образовав своего рода параллельную церковь в графстве Тулуза и на севере Италии. Граф Тулузы Раймунд VI, сменивший своего отца в 1194 году, весьма сочувственно относился к этой ереси, а некоторые даже считали, что он перешел в нее. Эта ситуация беспокоила Папу гораздо больше, чем короля Франции. Но как долго последний, увязший в деле Ингебурги, мог сопротивляться просьбам Иннокентия III о вооруженной экспедиции против "альбигойцев", как их обычно называли в королевстве?

Филипп Август был больше обеспокоен движениями, которые приписывали важную роль его сыну, и которые могли натолкнуть его на плохие мысли. Некоторые секты считали принца Людовика своего рода мессией, просвещенного Святым Духом, которому суждено царствовать вечно, над объединенным и очищенным миром. Одно из этих пророчеств говорило о короле Франции, который станет последним императором и отправится в Иерусалим, чтобы возложить свою корону на Елеонской горе, возвещая о приближении конца времен, и некоторые видели в этом короле принца Людовика. Один священнослужитель, около 1220 года, даже имел наглость записать версию этой истории в королевских регистрах.

Пророчества амальрикан: Людовик, угроза Филиппу Августу?

Наиболее угрожающее для Филиппа Августа пророчество, которое отчасти объясняет недоверие, которое он испытывал к своему сыну, исходило от неортодоксальной группы, утверждавшей, что она вдохновлена мыслями парижского богослова Амальрик из Бена (Амори Шартрского). Около 1200 года, этот блестящий магистр искусств из парижских школ, который также преподавал логику и теологию, пользовался большим авторитетом, настолько, что получил покровительство от короля и даже стал своего рода воспитателем принца Людовика. "Он был оставлен с сеньором Людовиком, старшим сыном короля Франции, поскольку считался человеком хорошей компании и здравых взглядов", — говорится в Chronica anonyma Laudinensis canonici (Анонимной хронике каноника Лауда). Но, богословы быстро осудили некоторые его положения, которые были вдохновлены неоплатонизмом и трудами Иоанна Скота Эриугены, который тремя с половиной столетиями ранее в своем труде De divisione Naturae (О разделении природы) разработал обширный синтез пантеистических идей. Сегодня невозможно точно узнать, что думал Амальрик, поскольку все его труды были сожжены вместе с ним, но, согласно комментариям, последовавшим за его осуждением, это была форма пантеизма, утверждающая присутствие Бога во всей природе и в каждом человеке, что, помимо прочего, делало бесполезными таинства и отменяло понятие греха. Эти идеи были опасными, но соблазнительными для молодых людей, которые слушали его, и Людовик, кажется, был очарован метафизическими спекуляциями магистра, вплоть до того, что завязал с ним настоящую дружбу. По мнению некоторых историков, Бланка Кастильская также с интересом следила за учением Амальрика. Один из биографов будущей королевы, Жерар Сивери, говорит об Амальрике, "этом блестящем учителе, уроки которого Бланка Кастильская иногда слушала в обществе принца Людовика", но не упоминает источников, откуда он это взял.

Факт остается фактом: учение Амальрика вскоре было признано подозрительным и осуждено Иннокентием III. Амальрик публично отрекся от своих заблуждений перед парижскими магистрами и умер вскоре после этого, в 1206 году. Следует отметить, однако, что его влияние на Людовика и Бланку могло быть лишь очень ограниченным. Когда он умер, Бланке было всего 18 лет, и она, вероятно, уже давно перестала его слушать после отречения. Интерес молодой пары был вызван скорее интеллектуальным любопытством, чем приверженностью к тезисам магистра.

Но это только начало истории. И хотя Амальрик, будучи помилованным, смог быть похоронен на освященной христианской земле, на кладбище Сен-Мартен-де-Шам, его ученики подхватили его идеи, смело развили их и разработали дерзкое еретическое учение, о котором мы имеем представление благодаря судебным процессам, к которым оно привело, а также из рассказов Гийома Бретонского и немецкого хрониста Цезария Гейстербахского, который пишет, что около 1210 года "в городе Париже, этом фонтане знаний и колодце божественных Писаний, дьявол внушил извращенные мысли нескольким ученым". В 1209 году епископ Парижа Пьер де Немур и брат Герен поручили Раулю де Намюру тайно расследовать то, что стали называть сектой амальрикан. В их группу был внедрен шпион, который следил за их проповедниками, изучал их труды и предоставил отчет, который привел в 1210 году к аресту четырнадцати человек, включая одну женщину. Все они были представителями церковного сословия, в том числе шесть священников, а некоторые из них были магистрами парижских школ, "людьми больших знаний и ума", — говорит Цезарий.

Их допрос на церковном соборе, под председательством архиепископа Санса, раскрыл еретическую доктрину с глубокими моральными и социальными последствиями. Амальрикане учили, что "все вещи едины, потому что все, что есть, есть Бог". Отсюда проистекал их пантеизм; они провозглашали, что Бог находится в каждом человеке, что "каждый из них есть Христос и Святой Дух", что Воплощение Христа повторилось в каждом человеке, и что каждый из них может поэтому называть себя Богом. Как заявлял один из обвиняемых: "Он осмелился утверждать, что, насколько это его касается, он не может быть ни сожжен огнем, ни подвергнут пыткам, ибо он сказал, что, насколько это его касается, он — Бог". Вскоре было доказано, что он сильно ошибался. Подхватив и адаптировав некоторые идеи Братьев Свободного Духа и Иоахима Флорского, амальрикане утверждали, что после эпохи Отца и Сына наступит эпоха Духа, когда все творение, пронизанное Богом, достигнет совершенства. Между тем, поскольку все мы — Бог, греха не существует, и между богами все дозволено: "Они совершали изнасилования, прелюбодеяния и другие действия, удовлетворяющие плоть. И женщинам, с которыми они согрешили, и невежественным людям, которых они обманули, они обещали, что грехи не будут наказаны". Для амальрикан, как и для катаров, брак не имел никакого значения.

Пророческая сторона их доктрины была раскрыта одним из обвиняемых, который, похоже, был лидером амальрикан: неким Гийомом, названным золотых дел мастером, в котором некоторые видели ювелира, но который на самом деле был скорее алхимиком, изучавшим теологию. Он объявил, что через пять лет «все люди станут духовными, так что каждый сможет сказать: "Я есмь Дух Святой"». Но перед этим мир переживет четыре катаклизма, в которых подавляющее большинство человечества будет уничтожено: сначала простые люди умрут от голода, затем дворяне погибнут от меча, буржуазия будет поглощена землетрясением, а прелаты будут поражены огнем. Антихрист и его приспешники, то есть Папа и духовенство, будут свергнуты, и тогда для немногих выживших начнется эпоха Духа.

Здесь брат Герен и свита Филиппа Августа навострили уши, ибо, по словам Гийома, все королевства будут находиться под властью короля Людовика, нынешнего наследника, который получит знание и силу Писания, будет править "под покровительством Святого Духа" и станет бессмертным. Он будет новым Христом: "он учредит двенадцать пэров" и будет править миром во главе святой коллегии из двенадцати членов, как Иисус был окружен двенадцатью апостолами. О том, что Филипп Август был обеспокоен этими разглагольствованиями, говорят несколько фактов. Во-первых, этот вопрос рассматривался на самом высоком уровне, и сам Герен приказал провести расследование. Во-вторых, была начата идеологическая пропагандистская кампания, призванная опровергнуть слухи о том, что Людовик — это образ последнего императора, образ конца времен. Герен и служащий канцелярии Этьен де Гайярдон привели в соответствие со временем старое пророчество Тибуртинской сивиллы, которое они истолковали по-своему, заявив, что именно Филипп Август а не Людовик станет основателем новой династии и что те кто видит в Людовике наследника Карла Великого по матери и Гуго Капета по отцу заблуждаются, и что нет необходимости ссылаться на Карла Великого, который был всего лишь посредственностью. Эта деятельность показывает определенное беспокойство со стороны Филиппа, который до конца царствования враждебно относился ко всем начинаниям, которые могли бы породить опасные амбиции его сына. Его недоверие очевидно и, вероятно, было необоснованно: Людовик не обладал характером Ричарда Львиное Сердце, и он никогда бы не попытался сделать что-то, что могло бы навредить его отцу, что последний в конце-концов и признал, заявив на смертном одре, согласно Конону Лозаннскому: "Сын, ты никогда не огорчал меня".

Что касается амальрикан, то их судьба была предрешена в соответствии с процедурой, которая стала обычной в делах альбигойцев. 14 ноября 1209 года в церкви Сент-Оноре, обвиняемым зачитали инкриминируемые им статьи, выслушали ответ; признавали виновными и лишили звания магистров. Трое из них отказались от своих убеждений и были приговорены к пожизненному заключению; остальные десять были переданы светскому суду и сожжены 20 ноября под стенами Парижа. Цезарий Гейстербахский посчитал необходимым добавить живописный эпизод по этому поводу: "Когда их вели к месту наказания, поднялась такая буря, что никто не сомневался, что воздух был взбудоражен злыми существами, которые соблазнили и привели этих людей, уже готовых к смерти, к их великой ошибке. В ту ночь человек, который был их лидером, постучался в дверь отшельника. Слишком поздно он признался ему в своей ошибке и заявил, что теперь он — почетный гость ада, осужденный на вечный огонь". Амальрик из Бена, который был мертв уже четыре года, также получил свое наказание: посмертно отлученный от церкви, его труп был эксгумирован, а кости брошены в неосвященную землю. В 1215 году легат Роберт де Курсон, отвечавший за организацию парижского Университета, запретил изучение "краткого изложения доктрины еретика Амаурия", а в том же году декрет IV Латеранского собора провозгласил: "Мы обличаем и осуждаем извращенную догму нечестивого Амаурия, чей разум был настолько ослеплен Отцом лжи, что его доктрину следует считать не столько еретической, сколько безумной".

Суд и казнь амальрикан, очевидно, не ускользнули от Людовика и Бланки, но невозможно понять, в какой степени они были обеспокоены этим, лично зная и ценя Амальрика из Бена. Однако, бесспорно то, что с 1209 года отношения между Филиппом Августом и молодой парой был довольно напряженным. Бланка Кастильская вновь взяла на себя роль кормилицы, родив девять детей за четырнадцать лет до конца правления Филиппа, то есть восемьдесят один месяц беременности из ста шестидесяти восьми. Будучи очень нежной матерью для своих детей, она посвящала им большую часть своего времени, что не мешало ей внимательно следить за событиями этого бурного периода, в котором ее муж принимал непосредственное участие. Хотя она редко упоминается в хрониках, мы видим, как она несколько раз выходит из тени, и эти появления показывают, что ее влияние, было хотя и незаметно, но небезрезультатно.

Дрейф идеи крестового похода: от Константинополя до Тулузы

Последние пятнадцать лет правления Филиппа Августа, с 1208 по 1223 год, были заняты двумя основными проблемами, на которые Бланке пришлось реагировать: крестовый поход и противостояние с Англией. Крестовый поход был идеей, хорошо ей знакомой, даже, можно сказать, естественной. После детства, проведенного в стране Реконкисты, она попала в королевство, где большинство великих баронов лично участвовали в походах на Восток или были тесно связаны с ветеранами третьего крестового похода 1190–1191 годов, возглавляемого ее дядей Ричардом и его свекром Филиппом. Ее прибытие во Францию состоялось через два года после начала понтификата Иннокентия III, Папы, который был действительно одержим идеей крестовых походов. С первого года своего пребывания на троне Святого Петра он множил инициативы в пользу возобновления экспедиций на Восток. Он хотел крестового похода христианского народа, возглавляемого его легатом и находящегося под его контролем. Эта идея распространялась во Франции с 1198 года энергичным проповедником, простым священником скромного происхождения с внешностью вдохновенного пророка, Фульком из Нейи, который одновременно проповедовал борьбу с ростовщичеством и похотью и возвеличивал добродетель бедности. По королевству путешествовали и другие пропагандисты крестовых походов, такие как Пьер де Руси и Эсташ де Флей.

Но, в отличие от 1190 года, короли Франции и Англии не могли принять участие в крестоносном движении. Ричард, герой третьего крестового похода, умер в 1199 году, а его преемник Иоанн Безземельный был слишком занят защитой державы Плантагенетов от Филиппа Августа, чтобы задумываться о заморских приключениях. Ни он, ни король Франции не были энтузиастами крестовых походов. Поэтому в 1201 году крест приняли великие бароны королевства: граф Фландрии Балдуин IX, граф Шампани Тибо III, граф Перша Жоффруа III, а затем Гуго IV де Сен-Поль, Симон IV де Монфор, Рено де Дампьер, Жан де Несле, Луи де Блуа, Жоффруа де Виллардуэн. Избранный главнокомандующим, Тибо III Шампанский, умер 24 мая 1201 года, и руководство было поручено маркграфу Бонифацию Монферратскому. Как и в 1190 году, для похода на Восток был выбран морской путь, и венецианский флот был необходим для обеспечения перевозки войск. Поскольку средств на наем кораблей не хватало, руководители крестового похода заключили сделку с Венецией: крестоносцы должны были захватить город Зару в Далмации для Светлейшей Республики, что и было сделано в ноябре 1202 года. Затем крестовый поход, по просьбе Алексея, одного из претендентов на трон Византийской империи, повернул в сторону Константинополя, который был взят 13 апреля 1204 года. Город был разграблен, сокровища и драгоценные реликвии были отправлены на Запад, а Византийская империя стала Латинской империей во главе с Балдуином Фландрским. На этом четвертый крестовый поход закончился.

Папа был явно недоволен, но вынужден был смириться: подчинение православной церкви латинской было значительным достижением, и Константинополь теперь мог стать отличной базой для будущих крестовых походов, главной целью которых оставался захват Иерусалима. Эти события 1202–1204 годов, очевидно, вызвали немалый переполох при французском дворе, и Бланка Кастильская, которой в 1204 году было 16 лет, видимо была полностью в курсе сложившейся ситуации. Идея крестового похода как никогда ранее находилось в центре политико-религиозных проблем и дебатов того времени. Приток реликвий во Францию, призывы Иннокентия III, который в 1205 году в циркулярном письме к архиепископам и епископам призвал их посылать учителей, студентов и монахов в Константинополь, чтобы способствовать культурному и религиозному объединению с православным миром, возвращение крестоносцев, обогащенных или разочарованных, — все это взволновало правящие круги Капетингской монархии. Даже стали раздаваться голоса против идеи крестового похода. Вальденсы и катары осуждали эти экспедиции опираясь на заповедь "Не убий". Ношение креста больше не было гарантией безопасности: в 1205 году крестоносцы, возвращавшиеся из Константинополя в Пикардию с реликвиями, были атакованы и пленены в Сен-Рамбере, недалеко от Белле.

В разгар этой неразберихи Иннокентий III оставался непреклонным, и в 1207 году он даже распространил понятие крестового похода против мусульман на внутреннюю борьбу с еретиками. 17 ноября он обратился с письмом к Филиппу Августу, великим баронам королевства и рыцарям, призывая их к военному вмешательству против растущей угрозы катаризма. Используемый тон письма был беспрецедентно жесток: Катары, говорил он, были "отвращением природы, чудовищем, раковой опухолью"; их ересь "постоянно порождает новых чудовищ, посредством которых ее испорченность энергично возобновляется после того, как это потомство передало другим рак своего собственного безумия, и таким образом появляется отвратительная череда преступников… Чума ереси и ярость врага неуклонно растут, и если корабль Церкви не будет защищен от дальнейших нападений, и прежде чем он потерпит полное крушение в этом регионе, мы призываем вас, мы горячо призываем вас, и мы повелеваем вам с уверенностью в силе Христа, гарантирующей вам прощение грехов, не медлить с отправлением на борьбу с таким количеством зла и взять на себя обязательство идти и принести мир этим народам во имя Того, Кто есть Бог мира и любви".

Это была обескураживающая риторика, призывающая к войне во имя Бога мира, к ненависти во имя Бога любви. И это параноидальное отношение было повторено хронистами Альбигойского крестового похода. Так, цистерцианец Пьер де Во-де-Серне представляет поход как битву между Богом и Сатаной, каждый из которых привлекает людей на свою сторону. Как война, ведущаяся в защиту высших принципов, крестовый поход мог быть только тотальной войной, в которой разрешено все. Цистерцианец без утайки рассказывает о том, как хорошие парни, крестоносцы, убивали своих безоружных врагов в Лавауре, добивали раненых и раздевали мертвых в Мурете, а также систематически разоряют страну вокруг Тулузы, вырубая виноградники и фруктовые деревья, уничтожая урожай. Он обличал епископов Бове, Шартра и Лаона, которые покинули крестовый поход до его окончания, и нового архиепископа Нарбонны Арно Амори, который выступал против разрушения стен его города.

Однако Арно Амори не был мягкотелым святошей, он тоже был цистерцианцем, достойным подражателем святого Бернарда. "Он сильно желал смерти врагам Христа, — пишет хронист Пьер де Во-де-Серне, — но поскольку он был монахом и священником, он не осмеливался предать их смерти"; поэтому он предлагал им выбор между смертью и отречением, прекрасно зная, что они выберут первое. Многие церковники, как и он, сожалели, что государство не позволило им принять участие в боевых действиях. Но они стремились всячески помогать крестоносцам. Например, архидиакон Парижа Гийом, "почтенный, доблестный человек, пылающий ревностью к христианской вере, — писал Пьер де Во-де-Серне, — проповедовал каждый день, организуя сборы денег для покрытия расходов на строительство военных машин".

По мнению другого хрониста, Гийома Пюилоранского, дьявол распространил свое господство на юг Франции и должен был быть изгнан армией Бога. Он холодно отмечает, что жители Безье были уничтожены, потому что "их грехи требовали этого". Резня была в порядке вещей. Менее восторженно трубадур Гийом де Тюдель выражает чувство фатальности перед лицом убийств: "Много людей погибло, целые толпы погибли; других ждет та же участь, прежде чем закончится война, ибо иначе и быть не может".

Наконец, епископы, очевидно, разделяли концепцию крестового похода как дуалистического противостояния. Проникнутые апокалиптическим символизмом и ветхозаветной культурой, они автоматически применяли заранее созданные схемы, взятые из образных проповедей, к текущей ситуации. Собравшись на соборе в Лаворе, они обратились к Иннокентию III с просьбой уничтожить Тулузу: "Если вероломный город Тулуза не будет отсечен от гидры ереси, то следует опасаться, что столь много сделанное останется бесполезным. Возьмите в руки меч правосудия, смиренно просим мы вас, и пусть погибнет этот порочный город, чьи преступления равны преступлениям Содома и Гоморры".

Для Папы борьба с катарами была сравнима с крестовым походом, и поэтому те, кто принимал в ней участие, могли воспользоваться теми же преимуществами, что и крестоносцы на Востоке. В письме от 9 марта 1208 года он писал: "Всем тем, кто доблестно возьмется за оружие против этих язвительных врагов истинной веры и мира, пусть упомянутые архиепископы и епископы гарантируют индульгенцию, дарованную Богом и его наместником для отпущения их грехов, и пусть такого обязательства будет достаточно, чтобы занять место удовлетворения за недостатки, по крайней мере, те, за которые истиннее раскаяние сердца и искреннее исповедание уст будут принесены Богу истины. […] Приложите усилия к уничтожению ереси всеми средствами, которые Бог вдохновит вас. С еще большей уверенностью бейтесь с ними, чем с сарацинами, ибо они более опасны, сражайтесь с еретиками сильной рукой и на расстоянии вытянутой руки".

Жестокость папского обращения можно объяснить сильным распространением катаризма на Юге, которое было тем более стремительным, что католическое духовенство, весьма посредственного уровня, необразованное и безнравственное, проявляло инертность и даже благодушие по отношению к еретикам. Катары разделяли смутные верования, основанные на манихействе, считая материальный мир творением злого бога, который запер души в темнице тела. Человек должен освободиться от своих плотских оков и отказаться от распространения жизни через деторождение. Великая космическая борьба между Добром и Злом закончится победой бога Добра, которому верующие должны содействовать, отказавшись от брака, насилия, а также богатства и употребления мяса. На самом деле, только чистые, совершенные люди были связаны этими строгими моральными правилами, обычные же верующие могли свободно пользоваться удовольствиями для бренного тела. На эту базовую основу нанизывалось множество вариантов, которые не поддаются никаким попыткам синтеза. Но одним из общих элементов являлась сильная враждебность по отношению к духовенству и Церкви.

Опасность для последнего заключалась в том, что все общество Лангедока было заражено еретическими идеями. В стране насчитывалось более 800 катаров-совершенных, у них были свои школы и мастерские, а социальная элита сплотилась вокруг их убеждений. Целые города, такие как Безье, были привлечены к движению катаров, а также большое количество феодалов; сам граф Тулузы относился к католическому духовенству с подозрением. Дважды он уже был отлучен от церкви папским легатом Пьером де Кастельно. Страсти были накалены до предела. 12 января 1208 года легат был убит. На этот раз все должно было закончиться войной.

Филипп Август, однако, отказался взять на себя какие-либо обязательства. На обращение Иннокентия III он ответил: "Для меня невозможно собрать и содержать две армии: одну — против короля Англии, другую — для похода против альбигойцев. Пусть господин Папа найдет деньги и солдат, пусть обяжет англичан оставаться в мире, и тогда мы посмотрим". И когда Папа освободил вассалов графа Тулузского от присяги, король протестовал против этого посягательства на феодальное право. "Сначала докажите, что Раймунд — еретик, и только тогда мы рассмотрим вопрос о конфискации его владений", — писал он Иннокентию III по существу. Что касается Раймунда VI, то, чтобы отвести бурю, он поспешил продемонстрировать свою покорность ортодоксальной доктрине во время публичного покаяния в церкви Сен-Жиль 18 июня 1209 года. Но было слишком поздно: армия крестоносцев — некоторые хронисты говорят о 50.000 человек — собранная в Лионе по призыву Папы, отправилась в июле вниз по долине Роны и пронеслась по Лангедоку.

Филипп Август в этом не участвовал. Среди крестоносцев было много архиепископов и епископов: из Реймса, Санса, Руана, Осена, Клермона, Невера, Байе, Лизье, Шартра, но, прежде всего, толпы баронов и рыцарей с севера королевства, привлеченные обещаниями духовных наград и, прежде всего, перспективами добычи: Эд, герцог Бургундский, Анри, граф Неверский, Гоше де Шатийон, граф Сен-Поль, Симон де Монфор, и сам Раймунд VI, жаждавший доказать свою ортодоксальность. Руководителем экспедиции был легат Арно Амори, аббат Сито. Нашествие было непреодолимым. Разрушения и резня начались в Безье, где виконт Раймунд-Роже Транкавель был арестован, заключен в тюрьму, убит, а население предано мечу. Затем настала очередь Каркассона, Лиму, Монреаля, Фанжо, Кастра, а в 1210–1211 годах — городов Минервуа, Альбижуа и Ажене. Во время этой молниеносной кампании выделился один человек, который вскоре стал бесспорным лидером крестового похода: Симон IV де Монфор.

Он родился в 1165 году и был сыном Симона III де Монфора и Амисии, наследницы графства Лестер в Англии. Таким образом, этот мелкопоместный дворянин владел во Франции сеньорией Монфор-л'Амори в епархии Шартра, а в Англии — графством Лестер. Последнее, однако, был захвачено королем Иоанном, как и все фьефы, принадлежавшие французским сеньорам в английском королевстве. Избранный крестоносцами в качестве нового владельца виконтств Безье и Каркассона, Симон де Монфор был человеком 45 лет, описанным Пьером де Во-де-Серне как высокий, крепкий, гибкий, мужественный, отличный воин и "мудрый в своих советах, справедливый в своих суждениях и верный в своих решениях". Что еще более удивительно, он считал его "самым мягким из людей", который "никогда не проявлял никакой жестокости", во что трудно поверить, когда читаешь список зверств, которым подвергались защитники Брама, например, им отрезали носы и выкалывали глаза.

Симон де Монфор, ставший виконтом Безье и Каркассона в 1210 году, теперь стремился выше. При поддержке легата Арно Амори, который стал архиепископом Нарбонны, в 1211 году он попытался стать графом Тулузы вместо Раймунда VI, который был слишком благодушен по отношению к катарам. Но Папа, в 1212 году, отказал ему в этом, пока Раймунд не был официально уличен в ереси, и энергично обличал Симона и своего легата: "Что касается тебя, брат архиепископ, и благородного Симона де Монфора, введшего крестоносцев в земли графа Тулузского, то ты не только занял места, где обитали еретики, но и протянул свои жадные руки к землям, которые никак не подозревались в подлости. Поскольку вы требовали клятвы верности от людей этих земель и держали их в вышеупомянутых землях, представляется вероятным, что там не было еретиков […]. Вы узурпировали чужую собственность вопреки всякой справедливости и благоразумию, настолько, что справедливо, чтобы замок Монтобан и город Тулуза остались в руках графа [Тулузского]". Развязав крестоносную войну в Лангедоке, Иннокентий III явно терял контроль над ситуацией.

1212: Крестовый поход детей и Реконкиста (Лас-Навас-де-Толоса)

Превознесение духа крестового похода было опасной игрой в мире грубого христианства, пропитанного религиозными суевериями, чуждом всякой идеи терпимости, всегда готовом разгореться и прибегнуть к фанатичному насилию против адептов зла, неверных и еретиков. Обобщив призыв к крестовому походу, Иннокентий III открыл ящик Пандоры. Это стало очевидным уже в 1212 году, когда среди детей распространилась крестоносная лихорадка.

В то время как ситуация в Тулузском регионе оставалась хаотичной, Chronique de Laon (Лаонская хроника) сообщает, что "в июне того же года (1212) мальчик-пастух по имени Стефан, родом из деревни Клойс, расположенной недалеко от замка Вандом, сказал, что Господь явился ему в образе бедного паломника. Приняв от него хлеб, он передал ему письма, адресованные королю Франции. Когда он [Стефан] шел к королю с пастухами своего возраста, вокруг него собралась большая толпа почти в тридцать тысяч человек из разных частей Галлии". Прибывшие из Пикардии, Иль-де-Франса, Вандома и Нормандии, эти молодые люди, юноши и девушки, из бедных крестьян, к которым присоединились слуги, служанки и бродяги, сопровождали своего лидера Стефана, которого везли на повозке. Куда они шли? Их намерением было пересечь море и освободить Гроб Господень, чего не сделали короли и сильные мира сего. На самом деле, они, похоже, не знали, куда идти. Когда их спрашивали об этом, они отвечали "К Богу", что довольно расплывчато.

Очень быстро это явление набрало обороты и оказалось настолько необычным, что хронисты поспешили добавить к нему всяческие чудеса. По словам монаха из Сен-Медара де Суассон, в это же время происходили массовые миграции рыб, птиц, лягушек и бабочек, а в Шампани две армии собак убивали друг друга. Для кого-то все это попахивало серой: такая, казалось бы, спонтанная мобилизация детей могла состояться только "по наущению врага рода человеческого", говорит Матвей Парижский, в то время как Альберик де Труа-Фонтен, напротив, был в восторге от этой "довольно чудесным образом осуществленной экспедиции". Когда первое удивление прошло, среди представителей власти, преобладало неодобрение: как дети, многим из которых едва исполнилось 10 лет, могли осмелиться на такую инициативу? Так духовенство осуждало верующих, которые помогали и кормили "крестоносцев". По мнению монастырских хроник, таких как Annales Marbacenses (Марбахские анналы), это начинание было "напрасным и бесполезным": "Поскольку мы обычно очень доверчивы в отношении таких новинок, многие считали, что это было вызвано не легкостью ума, а набожностью и божественным вдохновением. Поэтому они помогали им за свой счет и обеспечивали их едой и всем необходимым. Клирики и некоторые другие, чей разум был более здравым, сочтя это путешествие напрасным и бесполезным, выступили против него; на что миряне яростно сопротивлялись, говоря, что их неверие и противодействие исходят скорее от их алчности, чем от истины и справедливости".

Что касается гражданских властей, то они, похоже, не восприняли движение всерьез, и на этом все закончилось. Филипп Август проконсультировался с магистрами университета, прежде чем отдать приказ "крестоносцам" разойтись, как гласит Chronique de Laon (Лаонская хроника): "Наконец они вернулись домой по приказу короля, который проконсультировался с магистрами Парижского университета относительно этого собрания детей. Таким образом, это детское увлечение закончилось так же легко, как и началось".

Этот рассказ не совпадает с рассказом Матвея Парижского, по которому "они все погибли, либо на суше, либо на море", а Альберик де Труа-Фонтен даже приводит подробности этой трагедии: по его словам, основная часть толпы спустилась по долине Роны в Марсель и там попала в руки двух судовладельцев, Гуго Ферри и Гийома Поркера, которые посадили их на семь кораблей и отправили в Александрию, где продали как рабов; причем два корабля потерпели кораблекрушение у берегов Сардинии.

Этот странный эпизод Крестового похода детей показывает состояние перевозбуждения умов на Западе, одержимом идеей священной войны и дестабилизированном слухами и псевдопророчествами апокалиптического характера. Если мы остановились на этом событии, то только потому, что его важность, конечно, не ускользнула от внимания Бланки Кастильской. Нет никаких сведений о каком-либо вмешательстве в это дело с ее стороны, но как она могла не знать о фактах, о которых сообщается в не менее чем 38 хрониках, живя в Париже, куда съехались 30.000 детей и откуда сам король принял решение выслать их после консультации с магистрами? Ей было 24 года, и почти сорок лет спустя она столкнется с подобным движением, когда будет управлять королевством, с Крестовым походом пастушков, разношерстой толпой крестьян, многие из которых были пастухами, как и в 1212 году, которые также утверждали, что хотят освободить Святую землю. Нет сомнений, что Бланка увидела связь между двумя этими явлениями.

В августе она получила письмо от своей старшей сестры Беренгарии на латыни, адресованное "Dilectae et diligendae sorori suae Blanchae, Ludovici regis Francorum primogenitii uxori" ("Бланке, моей дорогой и ласковой сестре, супруге Людовика, старшего сына короля Франции"). В этом письме Беренгария, называющая себя "милостью Божьей королевой Леона и Галисии", несмотря на то, что ее брак с королем Леона Альфонсо IX был признан Папой недействительным и с 1209 года она жила в Кастилии, сообщает своей сестре прекрасную новость: "У меня есть хорошие новости, которые я хочу тебе сообщить. Благодаря Богу, от которого исходит всякая добродетель, король, наш господин и отец, победил Амирамомелина (Мохаммеда эль-Насера) на поле боя. Мы считаем, что тем самым он приобрел особую славу, ибо никогда прежде не было такого, что король Марокко потерпел поражение в битве на открытой местности. Теперь знайте, что слуга нашего отца пришел, чтобы сообщить мне эту новость, но я не поверила ему, пока не увидела письмо самого короля". Это была великая битва при Лас-Навас-де-Толоса, в Сьерра Морена, выигранная 16 июля христианской армией под командованием отца Бланки и Беренгарии, Альфонсо VIII, и его союзниками, королями Санчо Наваррским и Педро II Арагонским, у мусульманской армии Альмохадов. В своем дифирамбическом письме Беренгария приписывает все заслуги за победу своему отцу и использует эпические преувеличения: 70.000 убитых мусульман, а также 15.000 женщин и сказочная добыча: "Золото, серебро, одежда и животные — невозможно оценить, сколько всего! Двадцать тысяч тягловых животных едва могли вести только связки с копьями и стрелами". В своем рассказе она упоминает о участии в битве французских рыцарей, в том числе трувера Тибо де Блезона, хорошо знакомого Бланке.

Это сохранившееся послание было изучено историками, которые отметили в нем ряд странных моментов: неправильные канцелярские формулировки, наличие множества французских слов и обращение к принцу Людовику как к "нашему господину", что позволяет предположить, что письмо Беренгарии было написано Тибо де Блезоном. Рукописный текст письма, хранящийся в цистерцианском аббатстве Камброн во Фландрии, может быть, по мнению историка Терезы Ванн, копией с оригинала письма Беренгарии, посланного Бланкой Марии, императрице Константинополя.

В любом случае, триумф христиан при Лас-Навас-де-Толоса вызвал большой переполох во всей Европе, и дочери Альфонса VIII не преминули использовать его в своих интересах. Беренгария дала такой совет своей сестре Бланке: "Сделай так, чтобы король Франции и наш господин [Людовик] приняли это к сведению, а также все те, кого ты сочтешь полезными". Подразумевается, что вы должны использовать престиж, обеспечиваемый вашим положением дочери героя христианства, для укрепления своего положения при французском дворе. И, похоже, Бланка Кастильская последовала этому совету. В письме, которое она отправила своей кузине Бланке Наваррской, вдове Тибо III Шампанского, чтобы сообщить ей новости, она настолько далеко зашла, что назвала себя "королевой Франции", тогда как во французских документах она значится просто "супругой Людовика". Используя кастильский обычай, согласно которому королевский титул дается супруге наследника престола, она уже выдает себя за истинную государыню в то время, когда Ингебургу все еще держат подальше от двора. Конечно, это было преждевременное утверждение, но показательное.

На самом деле, письмо Бланки Кастильской к Бланке Наваррской гораздо более объективное, чем письмо Беренгарии, на которое Бланка не ссылается. Оно основано на других письмах из Испании: «Узнайте, что из Испании прибыл гонец, который привез нам письма о войне, которую ведут христиане, написанные в таких выражениях: "Пусть ваше высочество будет уверено, что между королями, а именно Кастилии, Наварры и Арагона, произошла битва против короля Амирамомелина в 16 день июля, в понедельник. И король Амирамомелин был побежден с позором. И бежал он за шесть лиг в сильно укрепленный замок под названием Хаэн"». Бланка дает подробный и точный отчет о походе христианских войск, которые поднялись на перевалы Сьерра-Морены и столкнулись с маврами в дефиле Пенаперрос. "На следующий день, в субботу, они наняли проводников, которые хорошо знали это место, и те провели армию через горы по менее трудному проходу. И там они сошлись лицом к лицу с лагерем царя Амирамомелина". Рассказ о битве ясен и демонстрирует удивительное понимание военной тактики, настолько, что историки основывали свои представления о битве при Лас-Навас-де-Толоса на ее рассказе. Кроме того, примечательно, что она не настаивает на роли своего отца и приписывает главную заслугу в победе королю Санчо Наваррскому.

1212 год ознаменовался возобновлением интереса и внимания к Бланке, дочери победителя мусульман, и к испанцам в целом, чье присутствие усилилось в королевстве Франция благодаря Бланке Наваррской, графине Шампани, и браку графини Жанны Фландрской с Ферраном, сыном короля Португалии, в январе.

1213: год разочарований

В 1213 году другой испанец прославился в другом крестовом походе — против альбигойцев. Но на этот раз он был на "неправильной" стороне. Это было тем более удивительно, что речь шла о короле Педро II Арагонском, одном из победителей при Лас-Навас-де-Толоса. Несомненно, добрый католик, он также был шурином графа Тулузы Раймунда VI, и его беспокоили успехи Симона де Монфора в Лангедоке. На самом деле, в долгосрочной перспективе он стремился создать великое транспиренейское королевство, объединяющее Тулузу, Прованс, Каталонию и весь Арагон. Для этого ему пришлось отреагировать на угрозу со стороны Монфора, поддержав Раймунда VI. Поэтому он прибыл в Лангедок с 6.000 человек в сентябре 1213 года и встал перед небольшим городком Мюре, где 12 числа произошла яростная битва с Симоном де Монфором. Педро Арагонский был разбит и погиб в бою, что позволило Монфору, в следующем году, развить свой успех в Керси и Руэрге, а затем взять Тулузу и Нарбонну.

Однако Иннокентий III, казалось, был смущен таким поворотом событий. Он по-прежнему считал Раймунда VI законным графом Тулузы, а Филипп Август поддерживал Симона де Монфора, с которым он даже обращался как с одним из своих прево: "Король, — говорит монах из Во-де-Серне, — во многом доверил ему заботу о своих собственных интересах". Теперь Папа стремился перенаправить все усилия на крестовый поход в Святую землю. В 1213 году буллой Quia major nunc он приостановил действие духовных льгот, предоставленных крестоносцам в Лангедоке и Испании, и торжественно призвал к организации пятого крестового похода на Восток. Текст буллы составлен а апокалиптическом и пророческом тоне: конец времени близок, врагам веры должен быть положен конец. Папа превозносит преимущества крестового похода, позволяющие человеку проявить самопожертвование вплоть до принятия креста мученичества. Чтобы стимулировать людей духовно, повсеместно заказывались молитвы, процессии и ежемесячные умилостивительные церемонии. Обращение понтифика было адресовано не только государям, клирикам и рыцарям: Папа хотел инициировать массовое движение. Призыв относился ко всем: богатым и бедным, господам и крестьянам, молодым и старым, мужчинам и женщинам, священнослужителям и мирянам. В то же время в Риме было объявлено о созыве в 1215 году церковного собора, и по всему христианскому миру были разосланы легаты с проповедью великого крестового похода конца времен.

Во Франции это задание было поручено легату Роберту де Курсону, которое он выполнял с таким усердием, что вызвал некоторое раздражение со стороны светских властей. Легат и его приспешники, пишет Гийом Бретонский, "давали крест всем: они брали без разбора детей, стариков, женщин, хромых, слепых, глухих, прокаженных. Многие богатые люди отказывались принимать обет крестоносца, потому что эта спешка казалась им скорее вредной для negocium crucis (дела креста), чем полезной для Святой Земли". Ажиотаж, вызванный этой безумной пропагандистской кампанией, поставил под угрозу общественный порядок: феодальная юрисдикция была ограничена в пользу церковной; крестоносцы были освобождены от штрафов и всех налогов, выплата долгов была приостановлена, турниры и частные войны были запрещены; все бароны и феодалы были обязаны предоставить определенное количеством солдат, пропорциональное их ресурсам. Смешение злодеев и дворян в эсхатологическом псевдоэгалитаризме способствовало всевозможным эксцессам и недовольству. Сами священнослужители, обложенные в течение трех лет тяжелым налогом для финансирования крестоносной экспедиции, были настроены весьма неохотно, а обещания гипотетических духовных наград в загробной жизни уже не мобилизовали людей, как это было раньше. Идея крестового похода была уже не та, что раньше: теперь она увлекала в основном тех, кому нечего было терять в этом мире, и экзальтированное меньшинство социальной и интеллектуальной элиты. Остальные просто тянули время. Конечно, трудно было публично отказаться от любого участия в таком мероприятии, рискуя прослыть плохим христианином, но среди сильных мира сего в основном преобладала выжидательная позиция. Так было и в окружении Филиппа Августа. Принц Людовик, в пылкости и наивности своих 26 лет, принял крест в 1213 году с некоторыми придворными молодого двора, но отъезд был назначен не на завтра а на 1216 год. Мы не знаем, что думала Бланка об этом решении супруга, и ее мнения скорее всего вряд ли спросили.

Король Филипп Август отказался взять на себя какие-либо обязательства. У него были более важные дела, в первую очередь английский вопрос, который занимал его внимание на протяжении всего 1213 года. Действительно, с предыдущего года многие бароны Англии, возмущенные поборами короля Иоанна, призывали Филиппа принять английскую корону или распорядиться ею по своему усмотрению. Предложение было заманчивым, так как обстоятельства в январе 1213 года были самыми благоприятными: сам Папа Римский благосклонно отнесся к этой инициативе. Еще в 1209 году он отлучил Иоанна от церкви, за отказ принять Стивена Лэнгтона в качестве архиепископа Кентерберийского. Настойчивые слухи о насильственной смерти Артура Бретонского еще больше дискредитировали Иоанна, который также поддерживал нового императора, Оттона Брауншвейгского, угрожавшего папским владениям в Италии. Иннокентий III и Филипп Август, со своей стороны, поддерживали другого кандидата на императорскую корону молодого Фридриха Гогенштауфена, сына императора Генриха VI. В это время Папу и короля сближали и другие факторы: Филипп хоть и не участвовал но поддерживал Альбигойский крестовый поход, и он позволил Ингебурге вернуться ко двору.

Иоанн Безземельный, со своей стороны, умножал промахи и неудачи. Гийом Бретонский говорит о "неистовых деяниях, которые этот негодяй не мог не совершить", а Роджер Вендоверский считал, что его "свели с ума заклинания и проклятия". Произвол короля заставил все большее число епископов и баронов бежать во Францию, включая одного из самых влиятельных, Роберта Фиц Уильяма, в то время как избранный архиепископ, Стивен Лэнгтон, все еще не мог въехать в Англию. На королевство был наложен интердикт, а в январе 1213 года Папа Римский провозгласил низложение короля Иоанна. Филиппу Августу было поручено захватить Англию и распорядиться ее короной. 12 апреля он созвал Большой Совет баронов и епископов в Суассоне, который утвердил его решение передать корону Англии своему сыну, принцу Людовику, в частности, из-за родственных связей Бланки Кастильской с Плантагенетами бывшей внучкой Генриха II и Элеоноры Аквитанской. Однако Филипп выдвинул свои условия, которые отражали недоверие, которое он испытывал к сыну. Если последний станет Людовиком I, королем Англии, он должен был поклясться никогда не предпринимать ничего в ущерб своему отцу.

Осталось только завоевать страну. Ибо Иоанн не был готов сложить с себя корону. Он сформировал коалицию с графом Булонским Рено де Даммартеном, который принес ему оммаж 3 мая 1212 года, с графом Фландрии Ферраном Португальским, который был зол на Филиппа Августа за то что тот не вернул ему города Эр и Сент-Омер, и с императором Отто Брауншвейгским, которому напрямую угрожал кандидат французского короля Фридрих, с которым принц Людовик заключил соглашение в Вокулере 19 ноября 1212 года.

Поэтому Филипп Август собрал армию и флот на севере с целью высадки в Англии, а Людовика отправил охранять подступы к Булони. Но Филипп не подозревал, что он стал лишь пешкой, в ситуации которой манипулировал Папа. Последний отправил в Англию своего легата Пандольфо, которому было поручено сообщить Иоанну, на каких условиях он может получить прощение. И 13 мая 1213 года Иоанн принял неприемлемое: он передал свое королевство Иннокентию III, который вернул его ему как фьеф Святого Престола. Иоанн стал вассалом Папы Римского, которому он принес оммаж. Иннокентий III немедленно предупредил одураченного Филиппа Августа: "Не трогай моего вассала; приостанови свою экспедицию, или я отлучу тебя от церкви".

Капетинг был в ярости от того, что стали жертвой этого "извилистого маневра", как совершенно справедливо описывает его историк Шарль Пти-Дютайи. Затем Филипп Август решил использовать силы, собранные на севере и стоившие ему немалых денег, чтобы отомстить Фландрии. Но его флот был разбит при Дамме флотом под командованием Рено де Даммартена Булонского. На суше принц Людовик действовал более успешно: он разбил отряд англо-фламандских рыцарей, и пока его отец находился в Париже, взял Гент, Ипр, Брюгге, Куртре и Лилль, где и обосновался, чтобы руководить операциями вместе с маршалом Анри Клеманом и графом Сен-Полем. В декабре он вернулся в Париж, где провел рождественские праздники с Бланкой, которая снова была беременна. Для молодой пары 1213 год стал годом разочарований. Несмотря на это, престиж Бланки при дворе значительно возрос, чему способствовало не только ее право на корону Англии, но и то что впервые Папа обратился к ней лично в письме, рекомендуя ей своего нового легата — доказательство того, что ее влияние начало ощущаться и в Риме.

1214–1215: утверждение принца Людовика (от Ла-Рош-о-Муана до Лангедока)

1214 год подтвердит этот прогресс рождением в апреле второго сына, вероятно, названного в честь отца, Людовика, который впоследствии станет Людовиком Святым. Однако это событие осталось незамеченным в хрониках, которые заполнены более яркими событиями: 1214 год вошел в историю как год битвы при Бувине, апофеоз Филиппа Августа.

На самом деле, боевые действия не прекращались, начиная с января, и в момент рождения маленького Людовика в Пуасси его отец находился во главе армии в военной кампании в Пуату. В начале января король отправил его возобновить кампанию опустошения во Фландрии вместе с Гереном и Анри Клеманом, и вскоре после этого сам Филипп присоединился к ним. Они грабили, жгли, опустошали, убивали и калечили. Короче говоря, была развязана тотальная война. Лилль, открывший свои ворота Феррану Португальскому, был сожжен, что позволило брату Герену, недавно назначенному епископом Санлиса, по иронизировать над судьбой этого великого центра суконной промышленности, назвавшего горящий город "окрашенным в алый цвет". Принц Людовик с честью занял свое место в этих событиях, и в конце марта он сопровождал своего отца в Они и Сентонж, где только что высадился Иоанн Безземельный. Последний продвинулся до Ансени, который он взял 11 июня, затем до Анжера, который пал 17-го, после чего осадил Ла-Рош-о-Муан. Людовик, на которого отец возложил ответственность за защиту этой территории, будучи сам вынужденным вернуться на север, чтобы противостоять Оттону и его союзникам, выглядел смущенным и словно парализованным ответственностью. Атаковать или не атаковать армию Иоанна? Конечно армия Людовика уступала по численности английской, но у него все еще было 800 рыцарей, 7.000 пеших сержантов, 2.000 конных сержантов и 4.000 человек Гийома де Рош, которые пришел поддержать его. Людовик предпочел спросить отца, что ему делать. Ответ, присланный гонцом, был императивным: "Филипп приказал ему выступить против короля Англии и заставить его, если удастся, снять осаду, поскольку сам он собирается во Фландрию, чтобы встретиться с императором, который шел на помощь графу Феррану".

Поскольку необходимо было атаковать, Людовик поступил правильно: он послал официальный вызов Иоанну, а 2 июля появился перед англо-пуатевинским лагерем. Сражения как такового не произошло, пуатевинские бароны из армии Иоанна отказались сражаться с сыном своего сюзерена, бросили осадные машины и бежали. Чтобы спастись от французов, тысячи людей бросились через Луару по мосту или вплавь. Сотни утонули, многие попали в плен. "Знайте, что это была победа, которой Филипп был очень рад и за которую он был очень благодарен своему сыну", — писал Бетюнский Аноним.

Король, со своей стороны, 27 июля, столкнулся с Оттоном, Ферраном и Рено в одном из величайших сражений Средневековья, битве при Бувине. Победа французского короля была ошеломляющей, учитывая что численное превосходство было на стороне его противников. Тысячи людей погибли, включая 700 брабантцев, убитых на месте по приказу Филиппа; сотни были взяты в плен, включая тяжело раненых Феррана и Рено, а также 5 графов и 25 баронов. Любая серьезная угроза королевству была устранена на долгое время.

В Париже Бланка Кастильская в компании Ингебурги стала свидетельницей необычайного взрыва народного ликования по поводу возвращения короля. В известном отрывке Гийом Бретонский вспоминает "радостные аплодисменты, гимны триумфа, бесчисленные танцы народа, сладкие песни священнослужителей, гармоничные звуки колоколов в церквях, святилища, украшенные внутри и снаружи, улицы, дома, дороги, во всех деревнях и во всех городах, затянутые шелковыми тканями, усыпанные цветами, травами и зеленой листвой…. Парижские буржуа, и прежде всего толпы студентов, духовенство и народ, идя навстречу королю, распевали гимны и славословия, свидетельствовали своими жестами и внешним видом о радости, наполнявшей их души. Одного дня им было мало для радости; семь ночей подряд они освещали это место, так что казалось, будто сейчас день. Особенно студенты не переставали радоваться на многих банкетах, танцевали и пели без остановки".

Бувин был личным триумфом Филиппа Августа, которому хорошо помог Герен. Его победа затмила победу Людовика при Ла-Рош-о-Муан, и для Бланки это, возможно, стало причиной некоторого разочарования, тем более что ее муж оставался в Анжу, где к нему в конце августа присоединился его отец, а 18 сентября в Шиноне было заключено перемирие с королем Иоанном, который после этого вернулся в Англию. Что касается знатных пленников, то Рено де Даммартен был заключен сначала в Перонне, затем в Ле Гуле, где и умер тринадцать лет спустя; граф Фландрии Ферран был помещен в большую башню Лувра, строительство которой было только что завершено и оставался там в течение тринадцати лет. Однако этот славный год закончился для Бланки горько: осенью она узнала о смерти своего отца Альфонсо VIII и матери Элеоноры. Новым королем Кастилии стал ее брат Энрике I.

Когда англо-фламандская опасность была временно устранена, Филипп Август в начале 1215 года обратил свое внимание на альбигойский регион, где ситуация оставалась запутанной между Раймундом VI, все еще теоретически владевшим графством Тулуза, Симоном де Монфором, фактическим хозяином значительной части региона, Арно Амори, амбициозным и жестоким архиепископом Нарбонны, виконтом того же города, и множеством хищных сообщников, которые ловили рыбу в мутной воде. Вопрос о ереси был не более чем элементом риторики между всеми этими сеньорами, которые на самом деле стремились только к тому, чтобы прибрать эти территории себе. В Риме, как и многие французские епископы, были удивлены пассивностью, проявленной королем в этом вопросе, и призывали его вмешаться, чтобы обеспечить торжество истинной веры. Однако было неясно, чью сторону он примет. Симон претендовал на роль защитника веры, но Папа, обеспокоенный его амбициями, поддерживал Раймунда VI.

Весной 1215 года король наконец разрешил принцу Людовику возглавить "крестовый поход" в эту страну-ловушку. Возможно, он был недоволен тем, что его сын не смог отстраниться и запутался в этой неразберихе. Поскольку принц принял крест в 1213 году, он мог законно вмешаться в то, что теоретически все еще было делом священной войны. Он отправился в путь в начале апреля с небольшим отрядом, в который входили члены молодого двора: в частности, Гишар де Боже и Адам де Мелён. 19 апреля он был в Лионе, а 20-го — во Вьенне, где встретил Симона де Монфора, которого заверил, что приехал не вытеснять его, а помогать ему. То же было сказано и легату Пьетро ди Беневенто, который опасался, что Людовик придет, чтобы "занять или разрушить города и замки, которые Римская церковь взяла под свою защиту". Симон де Монфор и легат вскоре обнаружили, что им нечего бояться Людовика, которого легат вскоре назвал "мягким и доброжелательным". Был ли это способ сказать, что принц был слаб и нерешителен?

В любом случае, Людовик не стал задерживаться на Юге. Пробыв в походе сорок дней он оказал крестоносцам необходимый минимум услуг: подтвердил уступку всех завоеванных земель Симону де Монфору, передал титул герцога Нарбоннского виконту Эммери, к большому неудовольствию архиепископа Арно Амори, приказал разрушить крепостные стены Нарбонны и совершил набег вплоть до Тулузы, жители которой присягнули Ги, брату Симона де Монфора. Что касается судьбы Раймунда VI, то все согласились подождать решения Латеранского собора, которое было вынесено 14 декабря 1215 года: Раймунд был низложен и сослан; его сын Раймунд VII сохранит за собой только земли, не завоеванные крестоносцами, а именно Бокэр, Ним и Прованс. Все остальное было отдано Симону де Монфору.

Чтобы отблагодарить Людовика за его услуги, духовенство Тулузы преподнесло ему великолепный подарок: челюстную кость святого Винсента, которая находилась во владении аббата Кастра, и которая обогатила бы королевскую коллекцию святых мощей. Отбыв сорок дней на Юге принц вернулся в Париж, где, согласно Chanson de la croisade (Песни об альбигойском крестовом походе), он "был очень хорошо принят, желанен и прославлен своим отцом и остальными". Он приехал во Францию на своем арабском скакуне и рассказал отцу, как Симон де Монфорт сумел прославиться и разбогатеть. Король не отвечал на это ни слова сохраняя загадочное молчание.

Летом следующего года, в июле, Людовик и Бланка Кастильская, по согласованию с королем, заключили помолвку между их старшим сыном Филиппом, шести лет, и Агнессой Неверской, наследницей графств Невер, Осер и Тоннерр, что позволило бы в конечном итоге присоединить север Бургундии к королевскому домену. Однако брак так и не состоялся, поскольку Филипп умер через три года.

Станет ли Бланка Кастильская королевой Англии?

Осенью 1215 года, английский вопрос вновь встал на повестку дня. Представители английских баронов прибыли в Париж, попросили помощи короля в свержении Иоанна Безземельного и предложили английскую корону принцу Людовику. С 1213 года отношения между Плантагенетом и баронами неуклонно ухудшались, вплоть до того, что переросли в гражданскую войну. Бароны, уставшие от требований, поборов и нарушений феодального права королем, вынудили его 19 июня 1215 года подписать знаменитую декларацию, ограничивающую права суверена, — текст, который и сегодня считается основой английских свобод: Magna Carta (Великая хартия вольностей). Загнанный в угол, Иоанн поставил свою подпись, но он не собирался соблюдать 49 статей этого документа. Он обратился к Папе, который был его сюзереном с 1213 года. Иннокентий III применил феодальное право: он защитил своего вассала от вероломных баронов, 24 августа денонсировав Magna Carta и отлучив от церкви мятежников и поддерживавших их лондонцев. Это было слишком. Поэтому бароны обратились к Филиппу Августу и заявили, что избрали принца Людовика королем по праву его супруги Бланки, внучки Генриха II. Папа попросил короля и его сына отказаться от этого предложения.

Ситуация была очень неловкой для Филиппа Августа, который не хотел повторять опыт отлучения и интердикта, в то время как Людовик на этот раз осмелился бросить вызов приказу Папы и нежеланию своего отца. В ноябре 1215 года по собственной инициативе он отправил небольшой отряд рыцарей в Англию. Все они были отлучены Папой от церкви. Но Людовик упорствовал. Он провозгласил свое право на английский престол, и в январе 1216 года в Лондон было отправлено подкрепление. В то же время его посланники оказывали жесткое давление на графиню Шампани Бланку Наваррскую, с тем чтобы она послала рыцарей поддержать его дело. Потрясенная графиня пожаловалась королю, который сурово упрекнул сына: "Я думал, что я единственный король во Франции!" Независимо от того, подлинное это высказывание или нет, несомненно, что двое Капетингов расходились во мнениях относительно того, что следует делать, и Бланка Кастильская играла центральную роль в этом деле, поскольку именно из-за ее предполагаемых прав Людовик, поддерживаемый своими товарищами из молодого двора, претендовал на английскую корону. Играла ли Бланка активную роль в этом кризисе? Ни в одном тексте об этом не говорится, но после Лас-Навас-де-Толоса, последствиями которого она воспользовалась, ее престиж при дворе значительно вырос. Теперь у нее было двое сыновей и обширные семейные связи. Вот уже пятнадцать лет она являлась супругой наследника французского престола. Перспектива быстро стать королевой Англии, как ее бабушка, не могла оставить ее равнодушной.

24 и 25 апреля 1216 года в Мелёне Людовик изложил свою позицию перед собранием епископов и баронов в присутствии короля и папского легата, кардинала Галона. Последний попросил Людовика отказаться от своего проекта, а Филиппа — запретить своему сыну нападать на Англию, "вотчину Святого Престола". Король, смутившись, ответил, что "если Людовик имеет какое-либо право на королевство Англия, пусть его выслушают и даруют то, что кажется правильным". Затем один рыцарь представил версию принца Людовика, по которой выходило, что король Иоанн является преступником, убийцей герцога Артура, отлученным от церкви, не достойным править королевством, и бароны "избрали сеньора Людовика по праву его жены, мать которой была дочерью короля Англии", — сообщил Роджер Вендоверский. Тогда принц Людовик обратился непосредственно к своему отцу и сказал, что готов бросить вызов его запрету: "Государь, я являюсь вашим вассалом за тот фьеф, который вы мне дали в своих землях на континенте, и вы не можете ничего решать относительно королевства Англии. Поэтому я предоставляю этот вопрос на суд собрания, должны ли вы принудить меня не следовать моей цели, и отстаивать мое право, в отношении которого вы не имеете надо мной власти. Поэтому я прошу вас не запрещать мне отстаивать это право, если необходимость заставит меня это сделать, и бороться до смерти за наследство моей жены, если потребуется". Собрание разошлось так и не достигнув согласия, и легат отправился в Англию, угрожая противникам отлучением от церкви.

10 мая в Риме состоялась встреча представителей Людовика с Папой, во время которой обсуждались аргументы принца. Протокол этой встречи был записан и отправлен настоятелю монастыря Святого Августина в Кентербери в начале июня. Хронист Матвей Парижский изложил его содержание, основываясь на Роджере Вендоверском, который был хорошо осведомлен об этом деле. Сторонники Людовика вели свою историю от убийства Артура и основывали свои аргументы на французском феодальном праве: Иоанн был вызван ко двору французского короля, своего сюзерена, но не явился; так вот, "в королевстве Франция существует обычай, согласно которому с того момента, как кто-то обвиняется перед своим естественным судьей в убийстве, или поступке столь же жестоком как убийство, и если этот обвиняемый не появляется в суде, даже если он обвиняется законным образом, его вина считается доказанной, и его судят как такового во всех отношениях, даже приговаривая его к смерти, как если бы он присутствовал, [и] таков обычай в королевстве Франция, что с момента вынесения кому-либо смертного приговора дети, которых он имел после вынесения обвинительного приговора, не могут быть его наследниками. Что касается тех детей, которых он имел до приговора, то они имеют право наследовать ему", что исключало Генриха, сына Иоанна, родившегося в 1207 году, из английского престолонаследия.

На что Папа отвечал: "Я признаю, что король Англии был предан смертной казни и что дети, рожденные от его плоти, подпадают под приговор; но это не является причиной, по которой Бланка должна стать его преемницей. Ибо есть более близкие наследники; например, дети старшего брата Иоанна. Сестра Артура, и Оттон, как сын старшей сестры, также являются наследниками. Я по-прежнему считаю, что королева Кастилии должна стать преемницей Иоанна, но будет ли это Бланка, ее дочь? Нет, конечно, ибо предпочтение должно быть отдано мужчине, и тогда это будет король Кастилии; а если бы не было мужчины, то предпочтение все равно должно быть отдано королеве Леона, как старшей". Поэтому Иннокентий III утверждал, что претензии Бланки Кастильской на английский трон были слабыми, и что перед ней в очереди было несколько других претендентов: ее кузены, дети Джеффри Плантагенета, старшего брата Иоанна; Отто Брауншвейгский, сын Матильды, старшей сестры Иоанна; Фердинанд, король Кастилии, и его сестра Беренгария, дети Беренгарии, старшей сестры Бланки. По крайней мере было пять человек, более подходящих для наследования английского престола, чем Бланка, не считая сына короля Иоанна. На что представители Людовика ответили тщетными доводами, плохо скрывающими их недобросовестность: "Дети брата не должны наследовать, ведь этот брат уже был мертв во время вынесения приговора, и, таким образом, племянница Иоанна, которая является сестрой Артура, выпадает из линии наследования, будучи дочерью этого брата. Так как, на момент вынесения приговора матери Оттона уже не было в живых, поэтому она не могла наследовать, а значит, и Оттон не должен. Но королева Кастилии, которая была сестрой Иоанна, еще была жива в то время, и поэтому стала законной наследницей, поскольку королева Кастилии позже умерла, ее дети стали наследниками и должны наследовать корону Англии".

Наконец, последний и единственно веский аргумент сторонников Людовика заключался в том, что когда есть несколько кандидатов, прав тот, кто первым займет вакантное место: "Когда есть несколько наследников, которые должны наследовать кому-то, и когда тот, кто должен наследовать первым, бездействует, другой наследник должен быть введен в наследство, согласно существующему обычаю, за исключением, однако, права первого наследника, если он вздумает претендовать. Поэтому наш государь Людовик вступает в Английское королевство, как в собственное королевство, и если какой-нибудь ближайший родственник не предъявит претензий в этом отношении, государь Людовик будет действовать так, как ему подобает". Папа ответил в том же духе, ведь в любом случае, Англия принадлежит ему, он ее сюзерен, и именно он будет решать, кто должен ею править. Все было ясно, после обмена юридическими аргументами, военная сила должна была решить на чьей стороне закон.

1216–1217: экспедиция Людовика и разногласия между Бланкой и Филиппом Августом

Именно поэтому, несмотря на противодействие Папы и своего отца, Людовик собрал небольшую армию и 21 мая высадился в Англии, чтобы завоевать "свое" королевство. Его спутниками всегда были одни и те же члены придворного круга молодого двора: Роберт де Куртенэ, Гишар де Боже, Этьен де Сансер, Ангерран де Куси, Анри де Невер, отец невесты Филиппа, сына Людовика и Бланки. Ответ последовал незамедлительно: 23 мая легат Галон (Гуала Биккьери) отлучил Людовика от церкви. Это не остановило Людовика, который 2 июня вошел в Лондон, приветствуемый населением; многие бароны присоединились к нему, а король Шотландии прибыл выразить почтение.

Чтобы обеспечить связь с Францией, Людовик осадил Дуврский замок, грозную крепость, построенную Генрихом II. Защищаемый Хьюбертом де Бургом, замок устоял, как и порты Рай и Уинчелси. Летом Людовик получил хорошие новости: 16 июля 1216 года умер Папа Иннокентий III. Это было божественным наказанием за противостояние французскому королю, считает Гийом Бретонский. Но его преемник, Гонорий III, избранный двумя днями позже, стал проводить ту же политику, хотя и менее энергично. Война продолжалась. Король Иоанн пересек Восточную Англию со своими войсками, участвуя в стычках с восставшими баронами. Вынужденный отступить в Линкольн, он потерял весь свой багаж и сокровища при переправе через залив Уош, и, страдая от лихорадки, умер 19 октября.

Эта смерть резко изменила политическую обстановку и сделала положение Людовика более щекотливым: его соперником был уже не ненавистный государь, дискредитированный своими преступлениями и лжесвидетельствами, низложенный своими баронами, а его сын, 9-летний ребенок Генрих III, которого его сторонники поспешили короновать 26 октября в Глостере. У баронов больше не было причин выступать против Плантагенетов и поддерживать отлученного от церкви капетинского принца. Регентство было поручено знатному и уважаемому человеку, старому Уильяму Маршалу, графу Пембруку, самому "лучшему рыцарю в мире". Людовик, топтавшийся перед Дувром, видел, что его силы убывают; поборы его артуасцев, брабантцев и других голландцев возмущали английское население; распределение конфискованных у сторонников Иоанна владений среди сторонников принца вызывало недовольство некоторых баронов в его собственном лагере. И папское давление не ослабевало: Гонорий III официально встал на защиту Генриха III в январе 1217 года.

Людовику совершенно необходимо было подкрепление. Зимой 1216–17 годов он воспользовался перемирием с Уильямом Маршалом, чтобы вернуться во Францию и попросить помощи у своего отца. Прием был холодным, даже ледяным. Согласно Гийому Бретонскому, Филипп Август даже отказался разговаривать со своим сыном под предлогом того, что тот был отлучен от церкви. Было ли это ширмой, чтобы избежать папских санкций? Роджер Вендоверский предполагает, что король был впечатлен решительностью своего сына: "Когда король увидел настойчивость и решительность своего сына, он дал ему свое разрешение и отпустил его с благословением". Бетюнский Аноним согласен с этим. По его мнению, холодность Филиппа Августа с самого начала была направлена лишь на то, чтобы обмануть Папу: Людовик "спросил совета своего отца и его советников, которые убеждали его предпринять экспедицию. Его отец, однако, дал понять, что не хочет принимать в ней участие из-за заключенного им перемирия, но некоторые считают, что он сам посоветовал это сделать". Матвей Парижский более сдержан: "Когда король и супруга его сына услышали, что принц в такой крайности, велико было их смятение. Поскольку король Филипп не хотел рисковать, чтобы помочь своему отлученному от церкви сыну, после того как Папа неоднократно и сильно порицал его за данное им согласие, он оставил заботу об этом деле супруге Людовика. Последняя выполнила возложенную на нее обязанность и через короткое время привела на помощь своему мужу триста знаменитых рыцарей, прекрасно экипированных, в сопровождении сильного отряда воинов-латников".

Действительно, похоже, что Филипп Август решил сохранить нейтралитет в этой авантюре и оставить Людовика и Бланку на произвол судьбы, не заботясь о том, что его сын и невестка станут королем и королевой Англии. Именно в своих землях в графстве Артуа Людовику удалось собрать немного денег и набрать наемников, с которыми он, 22 апреля 1217 года, вернулся в Англию в сопровождении своего единокровного брата Филиппа Юрпеля. Дувр все еще сопротивлялся, но Людовику удалось взять Кентербери и Винчестер. Однако 19 мая французский отряд потерпел тяжелое поражение при Линкольне от восьмидесятилетнего регента Уильяма Маршала. Ситуация серьезно осложнилась. Проблемы множились. Начавшиеся было переговоры, приостанавливаются, потому что Людовик все еще верил, что победа возможна.

Филипп Август по-прежнему отказывался прислать помощь своему сыну, поэтому именно Бланка Кастильская взяла на себя инициативу по сбору войск, чтобы отправить их своему мужу. Ее выступление поразило современников, которые были удивлены тем, что эта молодая женщина бросила вызов королю Франции. Менестрель из Реймса даже рассказывал, что во время одной памятной сцены она, как говорят, бросила вызов королю: "Вы оставите моего господина умирать в чужой стране? Сир, ради Бога, ведь он должен царствовать после вас. Пошлите ему то, что ему нужно, хотя бы доход от его имущества". "Я ничего не буду с этим делать", — ответил король. "Нет, сир? Во имя Господа, я знаю, что я сделаю. Клянусь доброй матерью Божьей, у меня есть прекрасные дети от моего господина; я заложу их и найду многих, кто даст мне в долг", — сказала Бланка. "Бланка, я дам тебе из моих сокровищ столько, сколько ты захочешь, и ты поступишь с ними, как пожелаешь, но знай, что я лично ничего ему не пошлю", — сдался король. "Сир, вы прекрасно выразились!", — обрадовалась Бланка.

Эта крайне неправдоподобная сцена является плодом воображения менестреля, но тот факт, что она казалась правдоподобной современникам, показывает, что влияние Бланки Кастильской при дворе было теперь общеизвестно. Историки сомневаются, что Бланка Кастильская вместе с мужем "и его сообщниками" подверглась отлучению от церкви. Как это часто бывало, Церковь оставляла в своих решениях лазейки, допускавшие различные толкования в зависимости от потребностей и контекста. Бланка не упоминалась в отлучении по имени, но помощь, которую она посылала своему мужу, делало ее соучастницей. В любом случае, ни принц, ни она, похоже, не были впечатлены этим наказанием.

Бланка отправилась в Артуа, во владения Людовика, где встретилась с вассалами и представителями городов и ей удается собрать несколько сотен рыцарей и сержантов, а также флот из восьмидесяти кораблей, руководство которым было поручено грозному Эсташу Монаху, булонскому пирату худшего сорта, но очень эффективному в морских операциях. С ним были Роберт де Куртенэ, Мишель де Арне, Рауль де ла Турнель, Гийом де Барре, мэр Булони и граф Сент-Омер. Экспедиция закончилась катастрофой. В ночь с 23 на 24 августа она попала в шторм, а те корабли, которым удалось спастись, были захвачены или потоплены англичанами. Куртенэ и многие рыцари были взяты в плен а Эсташ Монах был обезглавлен на месте.

Для Людовика это стало концом приключений. 28 августа он вступил в переговоры, которые прошли 5 сентября на острове посреди Темзы под эгидой аббатов из Сито, Клерво и Понтиньи. 11 сентября был подписан договор в Ламбете, по которому Людовик отрекся от английского трона и попросил тех, кто его поддерживал, сложить оружие. 13 сентября, одевшись паломником, он прошел церемонию покаяния, во время которой легат снял с него отлучение от церкви и в качестве наказания назначил выплату 10 % от всех его доходов на крестовый поход. Однако это было не все: Уильям Маршал заставил его заплатить 10.000 марко серебром в качестве компенсации за расходы на войну. Это не относилось к тем, кто поддерживал его, в частности к артуасским судовладельцам и купцам, которые ссужали Людовику деньги и сдавали в аренду свои корабли. Принц обещал выплатить им компенсацию; тридцать лет спустя они все еще ждали обещанное. Точно так же легат отказал в помиловании английским священникам, которые поддерживали Людовика. Униженный, принц Людовик вернулся во Францию в конце сентября 1217 года. Бланка Кастильская так никогда и не стала королевой Англии.

1217 год стал для нее мрачным годом, в течение которого она также потеряла своего брата Энрике I, короля Кастилии, который был случайно убит упавшей с крыши черепицей, после всего лишь трех лет правления. Корона Кастилии перешла к сестре Бланки, Беренгарии, старшей дочери Альфонсо VIII. Но она предпочла уступить корону своему 16-летнему сыну Фернандо, а сама правила Кастилией до его совершеннолетия. "Она управляла королевством с такой мудростью и энергией, что никто не осмелился бы совершить акт насилия", — писал епископ Туйский Лука. Фернандо III, ее сын, воссоединил Кастилию и Леон в 1230 году, правил до 1252 года и был впоследствии канонизирован. Таким образом, две сестры из Кастилии, Беренгария и Бланка, имели схожую судьбу: обе были регентами во время несовершеннолетия своих сыновей, которые позже были причислены к лику святых.

1218–1223: время безвестности, рождение воспитание детей

Престиж Бланки Кастильской при дворе, безусловно, пострадал от неудачи Людовика. Одно можно сказать точно: она полностью исчезает из официальных реестров и хроник с 1218 года и до смерти Филиппа Августа в 1223 году. Вполне вероятно, что король считал ее ответственной за меры в поддержку супруга; в некотором смысле Филипп Август считал ее ответственной за всю эту катастрофическую авантюру, поскольку именно для защиты ее предполагаемых прав на английскую корону Людовик ввязался в эту кампанию, навлекая гнев Папы на семью Капетингов.

Очевидно, что в этот период принца и принцессу держали на расстоянии от государственных дел. Их придворные, такие как Орсон де Шамбеллан и Жан де Несле, не получили никаких важных постов. Даже в Артуа, который должен был стать владением Людовика, делами управлял непосредственно король через своего бальи Невелона. Людовик и Бланка не носили титулов графа и графини Артуа. Людовик несколько раз участвовал в решении мелких феодальных проблем, и его имя, как и имя его отца, фигурирует в нескольких королевских актах, например, о наследовании графства Шампань в 1221 году и графства Бомон в 1223 году, но все это было чисто формальным. Более того, Филипп потребовал гарантий от сторонников Людовика: Адама де Бомона, Гоше де Шатийона, Роберта де Куртенэ, которые должны были пообещать вернуть Конш и Нонанкур королю, когда это потребуется.

Чем же занималась Бланка в течение этих пяти лет? Большую часть этого времени она прожила в Париже, во дворце Сите, где Филипп Август проводил перестройку. Был построен большого зал для заседаний королевской курии, произведена реконструкция "королевских покоев", после которой личные покои короля разместились на втором этаже, а внизу располагались комнаты Ингебурги, которые Филипп никогда не посещал. Похоже, что Бланка в этот период, сблизилась с покинутой королевой, ведь обе они, датчанка, и испанка были жертвами капризных настроений государя.

Роль Бланки Кастильской сводится в это время к двум вещам: рожать детей и воспитывать их, в чем она и преуспела. За четыре года, с 1219 по 1223 годы, будучи лишенной возможности заниматься политикой, она родила четверых детей. Но, в знак отсутствия интереса к чете принцев, хронисты обычно не упоминают ни дат, ни мест рождения, ни даже имен новорожденных. Общий результат более или менее известен: 11 (или 12, учитывая, что были близнецы) детей за чуть более чем двадцать лет (1205–1226), очень почетный показатель даже тех времен. Но только пятеро достигли взрослого возраста, четверо умерли вскоре после рождения, а трое — в подростковом возрасте. И даже взрослые прожили недолго: Роберт погиб в 34 года, Изабелла умерла в 45, Альфонс — в 50, Людовик — в 56, а Карл — в 58.

Начало, как мы видели, было трудным: дочь, имя которой неизвестно, родилась и умерла в 1205 году; сын, Филипп, родился в 1209 году и был обручен с Агнессой Неверской; близнецы родились и умерли в 1213 году; Людовик родился в 1214 году; затем, Роберт в 1216 году, Жан Тристан в 1219 году (умер в 1232), Альфонс в 1220 году, Филипп-Дагобер в 1222 году (умер в 1235). Уже после вступления на престол родилась Изабелла, в 1224 или 1225 году, и возможно Стефанн в 1225 году, о котором больше ничего не известно. Последний, посмертный сын Людовика, Карл, родился вероятно, в марте 1227 года, согласно хронике монастыря Св. Мартена Турского. В то время Бланке еще не было 40 лет, и ее период фертильности не закончился, о чем свидетельствует живописный эпизод 1228 года, когда ей пришлось защищаться от того, что якобы ее не обрюхатил папский легат. Мы еще вернемся к этому.

Бланка Кастильская была заботливой матерью, которой восхищались ее современники. Благодаря Жуанвилю и показаниям на процессе канонизации Людовика Святого мы знаем, как тщательно она воспитывала последнего, но и другие не были обойдены ее вниманием. Все они были воспитаны "в страхе и любви Божьей", говорится в одной хронике. Людовик был канонизирован, а его сестра Изабелла не дотянула до нимба из-за недостаточного количества чудес, совершенных от ее имени. Мальчики были беспокойными, это правда. Роберт, например, глупо погиб во время крестового похода из-за своего импульсивного характера. Пожалуй, единственный упрек, который можно сделать Бланке в отношении воспитания детей, — это ее чрезмерная снисходительность к младшему сыну, Карлу, избалованному ребенку, который впоследствии пустился в рискованные авантюры. Бланка, которая была так требовательна к старшему сыну, Людовику, прощала все капризы младшему. Но не является ли это довольно распространенным явлением?

Бланка, сама обладавшая высоким уровнем культуры, доверила своих детей грамотным наставникам а сама заботилась об их моральном и религиозном воспитании. В этих областях она была, конечно, строгой, но никогда не чрезмерной, а ее сын Людовик пошел гораздо дальше ее в плане строгости, аскетизма и фанатизма. Но даже если она не одобряла чрезмерную набожность Людовика и Изабеллы, она уважала их жизненный выбор, особенно Изабеллы, которую готовили для выгодного династического брака и которая предпочла вести монашеский образ жизни.

Начиная с 1218 года, ей также пришлось иметь дело с волевыми решениями Филиппа Августа. В тот год она пережила боль утраты старшего сына, Филиппа, умершего в возрасте 9 лет. Он был похоронен в Нотр-Дам де Пари. Поскольку покойный был помолвлен с Агнессой Неверской, король решил, что она может выйти замуж только с его разрешения. В 1221 году он выдал ее замуж за Ги де Шатильона, графа Сен-Поля.

Помимо состоянии вечной беременности, в период между 1218 и 1223 годами, Бланка, занималась семейными и церковными делами. В 1219 году она принимала Беатрису Швабскую, невесту своего племянника Фернандо III Кастильского, которая посетила Париж направляясь в Бургос. В 1220 году Бланка должна была отправилась в Англию, чтобы присутствовать при перенесении, в Кентерберийский собор, останков Томаса Бекета, одного из ее любимых святых но после событий 1217 года поездка была проблематичной.

С 1219 по 1222 год она стала свидетелем новых университетских волнений в Париже, отмеченных постоянным отступлением королевской и епископальной власти и становлением Университета как действительно автономной власти, цитадели интеллектуалов, поддерживаемой Папой. Уже в 1200 году, по прибытии во Францию, она заметила, что бурный мир студентов постоянно создает беспорядки в столице. В 1219 году разразился новый кризис, спровоцированный решением епископа Парижа Пьера де Немура, объявившим об отлучении от церкви всех профессоров, и всех тех, кто не осудил студенческие беспорядки. Далее повторилась уже знакомая ситуация: преподаватели и студенты объединились, чтобы послать представителя в Рим; началась забастовка на курсах вызвавшая вмешательство Папы, который отменил решение епископа. Все повторилось снова в 1220 году, с новым епископом, Гийомом де Сеньеле. По словам Гийома Бретонского, "он вел себя настолько бесчестно, что все профессора теологии и других факультетов прекратили свои занятия на шесть месяцев, что сделало епископа ненавистным для духовенства, народа и дворянства". Однако Annales d'Auxerre (Осерские Анналы) во всем обвиняют студентов: "Среди парижских школяров были настоящие бандиты, которые бегали ночью по улицам с оружием и безнаказанно совершали прелюбодеяния, похищения, убийства, изнасилования и самые постыдные преступления. Не безопасно было не только в университете, но и сами буржуа больше не жили в мире ни днем, ни ночью. Епископ знал, как избавить город от этих разбойников; наиболее скомпрометированные были, благодаря его заботе, заключены в пожизненную тюрьму, остальные изгнаны из Парижа, и таким образом все было приведено в порядок". Это говорит о многом.

В 1222 году Гонорий III издал постановление, утвердившее победу Университета и предоставляющее ему квазисудебный иммунитет. Епископу было запрещено арестовывать и штрафовать профессоров; его служащим и канцлеру было запрещено налагать на них обеты послушания; тюрьма, построенная епископом для содержания арестованных студентов, была снесена; епископский канцлер мог присуждать степень магистра только тем кандидатам, чья компетентность была подтверждена профессорским жюри; наконец, канцлер школы Нотр-Дам больше не мог противодействовать преподаванию магистров, которым аббат Сент-Женевьев выдал лицензию. Последний, будучи владыкой территории вокруг своего аббатства, имел право создавать лиценциатов, как и капитул Нотр-Дам на Иль-де-ла-Сите. В результате большинство преподавателей и студентов поселились на левом берегу, на пологих склонах "горы" Сент-Женевьев, которая стала "латинским кварталом", своего рода интеллектуальной крепостью, с которой королевской и епископальной власти пришлось еще долго бороться. Бланка Кастильская, которая была очень вовлечена в интеллектуальные дебаты, не могла не заметить такого развития событий. Ее отношение к студенческим движениям в те годы, когда она была у власти, говорит о том, что она не очень благосклонно относилась к этой чрезмерной независимости преподавателей, которая могла привести к уклону в ересь.

В эти 1218–1223 годы уже не могло быть и речи о том, чтобы она выступала с политическими инициативами после неудачного английского предприятия. Однако открылась другая возможность, о чем свидетельствуют письма, хранящиеся в Национальном архиве, отправленные чете принцев группой кастильских грандов во главе с Родриго Диасом де лос Камеросом. Они заявляли, что являются "вассалами Людовика, милостью Божьей короля Франции, прославленной Бланки и их детей, их превосходнейших господ", и просто предложили передать корону Кастилии одному из сыновей Бланки и Людовика. Эта неожиданная просьба была вызвана тем, что часть кастильской знати отвергла регентство Беренгарии, старшей сестры Бланки, которая правила страной весьма авторитарно от имени своего сына Фернандо III, который к тому же считался незаконнорожденным, поскольку брак Беренгарии и короля Альфонсо Леонского был признан недействительным по причине кровного родства. Письма из Испании, к сожалению, не имеют даты, но тот факт, что Людовик и Бланка упоминаются как король и королева Франции, не обязательно означает, что они были отправлены после 1223 года, поскольку в Кастилии было принято даровать эти титулы наследнику престола и его супруге. Авторы писем основывают свой подход на непроверенном и, вероятно, ложном утверждении, что на смертном одре Альфонсо VIII, отец Беренгарии и Бланки, заявил, что в случае, если его сын Энрике умрет бездетным, что произошло в 1217 году, он желает, чтобы корона перешла к сыну Бланки. В любом случае, Людовик и Бланка не стали выполнять эту просьбу, что, несомненно, привело бы к первой войне за престолонаследие в Испании. Это было мудрое решение, которое также свидетельствовало о том, что Бланка была солидарна со своей сестрой Беренгарией.

Снова крестовый поход. Людовик в Тулузском графстве (1219)

Что касается Людовика, то отец нашел для него другое занятие. Действительно, альбигойский вопрос все еще не был урегулирован, и ситуация была еще более хаотичной, чем когда-либо. В 1217 году, когда Симон де Монфор пытался завоевать Прованс, который, как мы уже видели, был передан молодому графу Раймунду VII, Тулуза восстала и свергла власть Монфора. Симон осаждал город в течение восьми месяцев, а 17 июня 1218 года произошла трагедия: брат Симона Ги был ранен во время вылазки защитников города; Симон бросился ему на помощь, и тогда, говорится в Chanson de la croisade (Песне об альбигойском крестовом походе), "пока Ги звал на помощь и стонал, из города камнеметная машина, сделанная плотником из аббатства Сен-Сернин, и обслуживаемая городскими дамами, замужними женщинами и молодыми девушками, произвела выстрел. И камень попал прямо в нужное место и так метко ударил графа по стальному шлему, что разнес на куски его глаза, мозг, зубы, лоб и челюсть. Граф упал на землю замертво, окровавленный и почерневший".

Смерть Симона де Монфора поставила под вопрос все тулузское дело. Осада была прекращена; Амори, сын Симона, принял власть, но у него не было ни сил, ни возможностей продолжать начатое отцом; катары вновь воспрянули а Раймунд VII снова стал хозяином положения. Крестоносцы и епископы обратились за помощью к Папе, а Гонорий III снова обратился к Филиппу Августу. Последний все еще не хотел вмешиваться в эту неразбериху, но когда он узнал, что Папа, вероятно, призовет графа Шампани Тибо IV, который может стать новым Симоном де Монфором и увеличить свои владения за счет завоевания Тулузы, весной 1219 года он смирился и отправил принца Людовика на помощь Амори де Монфору.

Людовик не был очень сильно воодушевлен этим поручением. Правда, он принял крест, но это было сделано для того, чтобы идти в Иерусалим, а не в Тулузу. Из-за английского дела он пропустил начало пятого крестового похода в сентябре 1217 года под руководством короля Венгрии, короля Кипра и короля Иерусалима Жана де Бриенна. Он не пожалел об этом: ведь этот поход, плохо организованный, плохо управляемый, сопровождавшийся пророческими и апокалиптическими предсказаниями и несвоевременным вмешательством легата Пелагия, проходил в неразберихе и закончился полным провалом. Во всем христианском мире за этими событиями следили с пристальным вниманием. Высадка в Акко (Сен-Жан-д'Акр), поход в Египет в мае 1218 года, захват Дамиетты в ноябре 1219 года, ссоры между Жаном де Бриенном и легатом Пелагием, потеря Дамиетты в августе 1221 года. Эти новости достигли Европы, представляя собой смесь сбивчивых рассказов, слухов, непроверенных фактов и пророчеств, что поддерживало оптимистичное настроение. Говорили, что сам Святой Георгий во главе бесчисленного воинства белых рыцарей разгромил мусульман. В действительности крестоносцы были изгнаны султаном из Египта. В 1222 году король Иерусалима Жан де Бриенн приехал в Рим, где встретился с Папой Гонорием III и императором Фридрихом II, и пожаловался на высокомерие легата Пелагия, на которого он возложил всю ответственность за неудачу.

Затем Папа, император и король Иерусалима разработали план, который должен был обеспечить скорое возвращение Святой земли. Жан де Бриенн был королем Иерусалима чисто номинально, только благодаря браку с наследницей этого королевства Марией Монферратской, а сам Святой город все еще находился в руках мусульман. Бриенн был вдовцом и имел от Марии дочь Изабеллу, которую также звали Иоланда, в возрасте 11 лет. 28-летний император Фридрих II также был вдовцом и он должен был жениться на Изабелле и стать королем Иерусалима. План устраивает всех: Папа надеялся, что это подтолкнет императора к новому крестовому походу, чтобы вернуть королевство своей жены; император был рад добавить к короне Священной Римской империи престижный титул короля Иерусалима; Жан де Бриенн нашел защитника для своей дочери и королевства.

Однако один человек был в ярости от этого соглашения: Филипп Август, который видел, что император обязательно воспользуется этим усилением своей власти, чтобы вытеснить французские интересы из Святой земли и заменить их немецким влиянием. Вот почему, когда Жан де Бриенн приехал навестить его в Париж, "он принял его очень почетно и доставил ему большую радость, но очень упрекал и обвинял его в том, что он выдал свою дочь замуж без его согласия и без его совета", сообщает хроника Estoire de Eracles (История Ираклия). Опасения короля оправдались: брак был отпразднован 9 ноября 1225 года в Бриндизи, и "в тот же день свадьбы, — говорится в той же хронике, — император потребовал от короля Иоанна отказаться от Иерусалимского королевства и всех прав на него". Королю Жану де Бриенну, изгнанному из Палестины, оставалось только жаловаться Папе, который тогда понял, хотя и с некоторым запозданием, что возвышение им Фридриха II было стратегической ошибкой, в частности, из-за личности императора, которому вскоре предстояло вступить в ожесточенную борьбу с Римом. Что касается Жана де Бриенна, то он сделал вторую карьеру: поставленный баронами во главе Латинской империи Константинополя, он правил там с 1231 года до своей смерти в 1237 году в возрасте около 65 лет. Его дочь, бедная Изабелла, умерла при родах 4 мая 1228 года в возрасте 16 лет.

Несомненно Бланка Кастильская из Парижа, следила за этими событиями. Как супруга будущего короля, она, несомненно, должна была принять во внимание эту ситуацию а в ближайшем будущем, возможно, и вмешаться в нее. Но пока что она следила за походом мужа по Лангедоку из столицы. Людовик, посланный своим отцом, неохотно отправился в путь в начале лета 1219 года в сопровождении брата Герена, Пьера де Дрё, сенешаля Анжу Гийома де Рош, графов Сен-Поля и Гина, а также папского легата и трех епископов из Санлиса, Нуайона и Турнэ (для поддержания фикции крестового похода). На этот раз они прошли через Лимузен и, прибыли в Ажене, на помощь Амори де Монфору, осаждавшему Марманд. Город был взят, и, по словам Гийома Бретонского, "все бюргеры, с их женщинами и детьми, и все жители, числом до 5.000 человек, были убиты". В Chanson de la croisade (Песне об альбигойском крестовом походе) приводится более живописный рассказ: "Они ворвались в город с острым оружием, и тогда началась ужасающая резня. Плоть, кровь, мозги, головы, конечности, мертвые и растерзанные тела, печень, разорванные легкие лежали на площадях, словно после дождя. Земля, на улицах была красной от пролитой крови. Не осталось ни мужчин, ни женщин, ни молодых, ни старых, ни одно существо не вырвалось на свободу, если оно не спряталось. Город был разрушен, и огонь пожирал его". К счастью, граф Астарак, командовавший обороной города, был пощажен благодаря вмешательству нескольких баронов ― классовая солидарность обязывала.

После этого "подвига" Тулуза была осаждена. Но как и в 1215 году, 1 августа, Людовик покинул театр военных действий, по истечении сорока дней службы. Он бросил всю свою осадную технику и вернулся в Париж. Амори снял осаду с Тулузы, и в последующие месяцы он потерял один за другим города, которые контролировал, в то время как Раймунд VII продолжал наступать, а катары возобновили свои проповеди. В 1221 году Амори предложил уступить все свои владения Филиппу Августу. Легат и епископы убеждали короля согласиться, но все, на что он согласился в 1222 году, это прислать военную помощь и быть представленным в Лангедоке графом Тибо Шампанским. Филипп Август не хотел брать этот отравленный подарок. Амори же вскоре будет вынужден отказаться от всех завоеваний отца и покинуть Юг.

14 июля 1223 года: смерть Филиппа Августа

Тем временем Филипп Август умер. Это знаменательное событие положило конец сорокатрехлетнему правлению, в течение которого подавляющее большинство французского народа видело своим государем только его. Царствование Филиппа Августа было богато событиями, и далеко не всегда, славными. Двусмысленное поведение во время крестового похода 1190 года, поражения в борьбе с Ричардом Львиное Сердце, отлучение от церкви, двоеженство, все это было стерто триумфом в битве при Бувине. А еще было огромное увеличение королевского домена, усиление королевской администрации, финансовый профицит, подчинение вассалов. Если король как человек, надо сказать, был не очень симпатичен и его реализм граничил с цинизмом, то баланс царствования в основном был положительным. Внушительная фигура Филиппа Августа, которого боялись и обхаживали, доминировала в Европе первые двадцать лет XIII века, и его смерть оставила пустоту, которая будет тем более глубокой, что его наследник окажется очень нерешительным и даже робким. Отчасти в этом был виноват сам Филипп Август, который никогда не доверял Людовику и всегда держал его в тесной зависимости. Нелегко быть сыном и преемником живой легенды, а Филипп Август был почти таковой. Его смерть является тому примером: впервые в истории французской монархии смерть и погребение государя стали настоящим представлением, призванным возвеличить королевскую власть и придать королю сакральное значение. Драматизация события показывает, насколько изменился образ государя за полвека. Никогда прежде хронисты не посвящали столько строк смерти короля.

За стенами похоронного бюро человеческая драма смерти оставалась такой же ужасной, как и прежде. В начале лета 1223 года Филипп Август находился в Паси-сюр-Эвре. Ему было всего 58 лет, но его здоровье всегда было хрупким, по крайней мере, со времен крестового похода 1190 года, где он подхватил какое-то заболевание. Мы точно не знаем, чем он заболел на этот раз, но лихорадка была более серьезной, чем обычно. Он был обессилен и очень хотел вернуться в Париж, где проходил важный церковный собор для обсуждения альбигойского вопроса. Но он не смог уехать дальше Манта, где он исповедался, принял причастие, позвал к себе двух своих сыновей, сказал им несколько слов и умер 14 июля 1223 года.

Таковы известные факты. Но смерть короля была также важным политическим событием. Как правило, государи составляли завещание, иногда за долгое время до своей смерти. Филипп Август составил свое завещание только в сентябре 1222 года, когда почувствовал, что его состояние серьезно ухудшается. Традиционно в завещании принято было делать подарки. Во-первых, чтобы обеспечить спасение своей души король завещал 10.000 ливров и ренту в 250 ливров коллегиальной церкви Шарантона; драгоценности аббатству Сен-Дени, чтобы двадцать монахов могли обеспечить ежедневную службу для спасения его души на вечные времена. Его сын выкупил эти драгоценности за 16.000 ливров. Кроме того, существовала традиция делать политические и семейные пожертвования. И они оказались на удивление экстравагантны. Этот король, который был бережлив и чье финансовое управление обеспечивало значительный профицит королевского бюджета, одним росчерком пера растратил все сокровища, накопленные за сорокалетнее правление. В то время как в казне было 150.000 ливров, он завещал раздать 790.000 ливров, создав колоссальный дефицит, на восполнение которого потребовалось бы более десяти лет: 100.000 ливров для исправления бед, причиненных его правлением, 40.000 ливров для вдов, сирот и прокаженных, 20.000 ливров для Ингебурги, столько же для Филиппа Юрепеля, 10.000 ливров для каждого военно-монашеского ордена, 15.000 ливров Жану де Бриенну для набора 300 рыцарей для обороны Святой земли на три года, 38.000 ливров принцу Людовику для защиты королевства и будущего крестового похода. Это были буквально безумные суммы денег, раздачу которых можно выразить поговоркой: "После нас, хоть потоп!" Филипп Август щедро раздавал несуществующие деньги, не считаясь с доходами, как бы компенсируя недостатки своего правления, в частности, отказ от поддержки крестового похода. Если бы это завещание было выполнено, его преемник немедленно бы обанкротился и не смог бы править страной.

Перед самой смертью Филипп Август позвал своих сыновей и дал им последние наставления. Фламандский хронист и трубадур Филипп Муске сообщает об этом в своей Chronique rimée (Рифмованной хронике), которая скорее идеализирует смерть короля. Слова, которые, вероятно, являются вымыслом, скорее выражают то, что ожидалось услышать от государя, а не то, что он сказал на самом деле. Он порекомендовал двум своим сыновьям, Людовику, сыну Изабеллы де Эно, и его единокровному брату Филиппу Юрпелю, сыну Агнессы Меранской, сотрудничать, а последнему — вести себя как верный вассал первого; он просил их хорошо управлять финансами, что выглядело по меньшей мере странно после экстравагантных подарков в его завещании; они должны были поддерживать мир и справедливость, охранять завоеванные им земли, оставить Феррана Португальского и Рено де Даммартена в тюрьме, защищать церковь, бороться с ересью и почитать Ингебургу.

Представление продолжилось церемонией похорон в Сен-Дени, которая отличалась небывалой торжественностью. Тело было доступно для всех прибывших на похороны, на усопшем были королевские знаки отличия, туника и далматик, покрытые золотой простыней, корона на голове и скипетр в руке: это был первый случай, когда французский король был похоронен с регалиями. Похороны состоялись 15 июля, хотя король умер 14 июля в Манте, что говорит о том, что это событие ожидалось. Поскольку церковный собор проходил в Париже, среди собравшихся на похоронах было много видных личностей: кардинал-легат, архиепископ Реймса, который вел заседание собора, архиепископы Санса, Тура, Руана и Лиона, 22 епископа и король Иерусалима Жан де Бриенн. Гроб был помещен в королевской усыпальнице рядом с гробом его отца. Сначала думали, что саркофаг, который стоял на гробе Карла Лысого, можно использовать повторно, но когда его открыли, обнаружили в нем уголь — доказательство того, что Каролинг жарился в аду.

Но отправился ли Филипп Август на небеса? Самое необычное, что некоторые современники выступали за его канонизацию, которая повысила бы престиж французской монархии, отстававшей в этой области от своих соседей. Если в Англии был святой Эдуард Исповедник, в Венгрии — святые Стефан и Ладислав, в Империи — святой Генрих II, то во Франции были только древние короли Меровинги, святость которых оспаривалась, такие как Гонтран, Дагоберты II и III, не говоря уже о бургундском Сигизмунде, и Карле Великом, канонизированным антипапой Пасхалием III в 1165 году. Несколько королей были названы "благочестивыми", например, Людовик I Благочестивый, Роберт Благочестивый, Людовик VII Благочестивый, но этого было недостаточно, чтобы сделать их святыми.

Аргументы в пользу канонизации Филиппа Августа были основаны, прежде всего, на некоторых "чудесных" знамениях, которыми была отмечена его жизнь, начиная с его рождения. Его отцу потребовалось три брака и пять лет неудачных попыток с третьей женой, Аделью Шампанской, прежде чем у него родился этот сын, а ранее рождались только дочери: разве это не замечательно? Как говорит Ригор, Филипп на самом деле был ребенком Провидения, как позже назовут и Людовика XIV. Более того, у его отца были видения еще до его рождения. Тот же Ригор сообщает о чудесах, которыми отмечено правление Филиппа: пшеница на полях, вытоптанных его кавалерией в 1185 году, выросла заново; источник воды появился, когда его армия находилась на грани обезвоживания во время кампании против Ричарда Львиное Сердце в 1188 году; в 1189 году он обнаружил ранее неизвестный брод, который позволил его войскам пересечь Луару. И еще битва при Бувине, чудесная победа, одержанная в воскресенье, над врагами Церкви, под пение псалмов. За месяц до его смерти комета возвестила о "ликовании небес, которые радуются скорому прибытию столь великого гостя". Когда его тело перевозили, на окраине Манта, точно на том месте, где был поставлен одр, произошли чудеса. И не случайно он умер как раз в тот момент, когда в Париже проходило заседание церковного собора. К этому следует добавить видения, в том числе видения одного кардинала, который в Риме, как говорят, видел душу Филиппа Августа, вырванную у дьявола самим Св. Дени, который забрал ее в чистилище, которое теологи просто выдумали, как блестяще показал Жак Ле Гофф.

Конечно, некоторые люди были канонизированы и за меньшее. Тем не менее, деяния короля посчитали слишком незначительными. Филипп Август сам ходил в крестовый поход, посылал своего сына против катаров, преследовал евреев и подавлял еретиков, но этих заслуг было уже недостаточно для Церкви XIII века, которая теперь требовала также образцового нравственного поведения. А этот отлученный от церкви король, двоеженец, "предававшийся еде и питью, женщинам и неистовым приступам ярости, не соответствовал новой модели святости", пишет Жак Ле Гофф. Так, что в святости Филиппу Августу было отказано.

Но ведь будет еще Святой Людовик. А между отвергнутым дедом и канонизированным внуком находилась Бланка Кастильская, свидетельница правления первого и воспитательница второго. Она явно присутствовала на похоронах своего грозного свекра, но полностью отсутствовала в документах: ни слова о ней не было сказано в завещании Филиппа Августа и в предсмертном разговоре короля с принцем Людовиком; ни одного упоминания в хрониках описывавших похороны. Будучи невидимым и немым свидетелем похорон короля, она, тем не менее, прониклась чувством ответственности, которая теперь ложилась на нее как на королеву Франции.