Бланка Кастильская

Филипп Август умер 14 июля 1223 года и был похоронен 15 июля, а 30 июля его сын, принц Людовик, ставший королем Людовиком VIII, отправился со своей супруой, королевой Бланкой Кастильской, в Реймс на церемонию коронации. Терять время было нельзя: впервые король сменил своего отца, не будучи коронованным при жизни последнего, и даже если его право на престол не оспаривалось, интервал между смертью отца и коронацией сына должен был быть минимальным, так как это могло привести к вакууму власти.

Тем не менее, внушительной процессии потребовалось шесть дней, чтобы добраться из Парижа в Реймс, делая остановки в Бове и Суассоне. Это событие было исключительным: прошло почти пятьдесят лет после последней коронации в Реймсе, которой была была коронация Филиппа Августа в 1179 году. К сожалению, обстановка не соответствовала моменту: собор перестраивался, нынешних башен не существовало, хор не был достроен, и церемония проходила под открытым небом, в разгар строительства нефа. Однако вся символическая утварь была на месте, и длинный обряд прошел 6 августа без происшествий. На коронации присутствовали архиепископ Реймса Гийом де Жуанвиль, архиепископы Санса, Буржа, Руана, Лиона, многочисленные епископы, главные бароны, включая графиню Жанну Фландрскую, и короля без королевства Жана де Бриенна. Филипп Юрпель, единокровный брат короля, нес меч, знак власти, перед королевской четой. Аббат Сен-Дени привез регалии: скипетр, корону, посох, который позже назовут рукой правосудия.

Было одно новшество: впервые была проведена двойная коронация — короля и королевы. Бланка Кастильская также имела право на скипетр, корону и посох, но меньшего размера, чем у короля, и в то время как последний был помазан в пяти местах, голове, груди, плечах, между плечами и на предплечьях, святым маслом, принесенным ангелом семью веками ранее во время крещения Хлодвига, королева была помазана только в двух местах, плечах и груди, и обычным маслом, но, тем не менее освященным. Все это, перемежающееся псалмами, гимнами, молитвами, стоянием, сидением, коленопреклонением, благословениями и аккламациями, за которыми последовала торжественная месса, заняло бесконечное количество времени. Наконец, произошло то, чего все так долго ждали: банкет в епископском дворце, который также находился в стадии строительства. Празднество обошлось дорого: добрые жители Реймса с радостью возьмут на себя расходы, сказал король. На самом деле, похоже, что архиепископ остался в убытке, потому что в конце года он жаловался, что потратил на это событие 4.000 ливров. Презрев эти аптекарские счета, государи не стали задерживаться в Реймсе. 10 августа они вернулись в Париж проехав с остановками через Суассон и Компьень.

Какая роль была отведена королеве Бланке?

Для Бланки Кастильской, как и для Людовика, началась новая жизнь. Время пришло: ей 35, ему 36, и они ждали этого момента 23 года. Бланка смогла в полной мере воспользоваться почестями коронации. В кои-то веки она не была беременна: Филипп-Дагоберт родился в 1222 году, а следующий ребенок, Изабелла, появился на свет только в 1225 году. По словам всех хронистов, королевская чета жила в полной гармонии, что контрастировало с предыдущим правлением. "Ни одна королева никогда так не любила своего повелителя и не окружала его и его детей такой лаской. И король тоже любил их, и они так любили друг друга, что во всем были единомышленниками", — говорит Филипп Муске.

Можно ли перенести эти идеальные супружеские отношения на политическую сферу? Вмешивалась ли Бланка в дела правления во время царствования Людовика VIII, и если да, то каким образом? Из документов следуют два противоречащих друг другу наблюдения. С одной стороны, некоторые хронисты считают Бланку доминирующей фигурой в семейной паре, диктующей королю политические решения. "Король Людовик был человеком, настолько привязанным к своей жене, что подчинялся ей во всем", — пишет Матвей Парижский. С другой стороны, она почти не фигурирует в официальных актах: ее имя упоминается только в трех из 453, составленных в правление Людовика VIII, и из этих трех, два не имеют политического значения: основание часовни в Парижском соборе с учреждением аннуитета для некролога их сына Филиппа; упоминание ее имени как получателя пожертвования в завещании короля. Единственным более значимым документом является подтверждение для кастелянств Бапаума, Ленса и Хесдина как части ее личного удела в 1224 году, подтверждение, полученное по ее просьбе, что позволяло ей иметь личный доход, который мог быть использован для вознаграждения приближенных за определенные услуги. Кроме этих трех упоминаний, она фигурирует только в счетах расходов на потраченные ей суммы: например, 1.852 ливров и 4 денье за первую треть 1226 года, от общей суммы расходов в 37.480 ливров. Это означает, что королевская казна выделила на нее 4,9 % из бюджета, что весьма существенно.

Молчание официальных документов неудивительно: с увеличением числа актов формулировки канцелярии становятся короче, суше, в них больше не упоминаются обстоятельства, при которых были приняты решения, вопреки обычаю, который еще преобладал при Людовике VI и Людовике VII. Однако из других источников мы знаем, что Бланка несколько раз вмешивалась в политические дела и давала свое согласие, например, на поход против альбигойцев, который стала роковым для ее мужа. Она также предпринимала инициативы в отсутствие короля, например, организовала большую процессию в 1224 году, чтобы попросить божественной помощи во время кампании Людовика в Пуату. Она также поддерживала создание новых религиозных орденов, в частности, доминиканцев, с которыми ей было приятно дискутировать. В 1226 году магистр ордена, Журдан Саксонский, писал: "Она говорила мне об их делах своими словами, с удивительной фамильярностью".

В отсутствие документов, прямо указывающих на роль Бланки, очень трудно оценить, какую роль она сыграла в делах правления. Тем более что царствование Людовика VIII было таким коротким — чуть более трех лет, — что он, вероятно, не успел полностью развить свои навыки государя. Жиль Парижский вполне мог сказать, что "Людовик VIII управлял королевством с твердостью, расширяя и укрепляя дело своего отца", а Гонорий III вспоминает "львиное сердце короля, который управлял королевством галлов и в то же время был щитом церкви", но кажется, что этот король-"львиное сердце" был довольно слабым и впечатлительным, и очень домашним человеком. "Он не предавался обжорству, выпивке или разврату, ему было достаточно жены", — говорится в хронике Турского Анонима, чего явно недостаточно, чтобы стать великим государственным деятелем. Сдерживаемый своим отцом, направляемый Гереном, Бартелеми де Руа и Жаном де Несле, он был человеком, постоянно находящийся под влиянием, а его супруга, по-видимому, играла важную роль в ведении государственных дел. Показательно, что именно к ней обратился Папа 20 мая 1224 года, чтобы попросить ее вмешаться для оказания помощи латинскому императору Константинополя Роберту де Куртенэ. Гонорий III попросил "свою дражайшую дочь во Христе, прославленную королеву Франции" использовать свое влияние, которое он считал значительным, чтобы король прислал Роберту "быструю и подходящую" помощь: "Мы просим Ваше Величество, мы призываем Вас и увещеваем Вас с величайшей настоятельностью, чтобы Вы заботливо поощряли короля, Вашего мужа, действовать таким образом".

Правительство, бароны и "дело" Тибо Шампанского

Бланка, которая уже двадцать три года была супругой наследного принца, была хорошо знакома с персоналом правительства, в который входили как старые слуги Филиппа Августа, так и члены внутреннего круга бывшего "молодого двора". Смена правления не означала перемен в правительстве, преемственность в ведении политики очевидна. Ее воплощением стал старый брат Герен, епископ Санлиса, которого Людовик VIII возвел в должность канцлера. Герен был незаменимым человеком, благодаря своему опыту, связям и престижу, даже если представители средней аристократии, более молодые и давние спутники короля, хотели бы, чтобы этот 66-летний человек был уволен в их пользу. Король поручил ему важные задания, такие как переговоры с Англией и руководство группой клерков, ответственных за составление обширного описания королевства. Он участвовал во всех Советах, руководил администрацией и был в некотором роде прототипом кардиналов-премьер-министров, которыми впоследствии стали Ришелье и Мазарини.

Герену противостояли молодые люди, представлявшие средний слой дворянства, честолюбивые и нетерпимые к опеке, которую епископ Санлиса осуществлял над государем: камергер Бартелеми де Руа, коннетабль Матье де Монморанси, виночерпий Робер де Куртенэ и Жан де Несле, фаворит королевской четы. Эти люди составляли ядро королевского совета, который, сократился до нескольких членов семьи, к которым можно добавить случайных советников, таких как Жан Клеман, граф Сен-Поль, Готье, сеньор де Авен и де Гиз. Большие собрания Curia regis, на которые все реже приезжали крупные вельможи, становились все более редкими. За все царствование Людовика VIII их было 25, а присутствовало на них на них менее двадцати знатных баронов, как, например, в Туре 24 июня 1224 года, где рассматривалось дело трех епископов, не явившихся на военную службу: там присутствовало 17 человек, включая шесть епископов. Роль великих придворных чинов также уменьшилась, и их титулы постепенно стал чисто почетными, хотя они по-прежнему иногда прикладывали свою печать для подтверждения подлинности королевских решений. Король теперь запечатывал свои письма только своей личной печатью. Передача по наследству должности маршала также исчезла, и даже Герен, изможденный, в последние месяцы правления вмешивался в дела все реже. Однако он так и умер на посту канцлера в 1227 году.

Такое развитие событий, имевшее тенденцию к укреплению власти короля путем концентрации принятия решений в руках небольшой группы доверенных людей из средней аристократии, могло только усилить влияние Бланки Кастильской, которая находилась в полном согласии с государем и его советниками. Финансами по-прежнему управлял тамплиер Эймар, и по-прежнему не было разделения между государственными финансами и финансами королевского двора и двора королевы. Экстравагантные раздачи, предусмотренные в завещании Филиппа Августа, явно не были выполнены, поскольку казна оставалась полной, что давало королю значительные финансовые средства.

Однако такое положение дел не устраивало крупное дворянство, баронов и крупных вассалов, которые надеялись на перемены при новом государе. Все более оттесняемые от власти дворянами более низкого происхождения, считавшие себя естественными советниками короля, они были склонны винить в сложившейся ситуации королеву и искали лидера, способного изложить их претензии Людовику VIII. Филипп Юрпель, единокровный брат короля, был подходящим кандидатом на эту роль. Женившись на Матильде, дочери графа Булонского Рено де Даммартена, одного из врагов короля Филиппа Августа побежденных при Бувине, который все еще томился в тюрьме, Юрпель должен был унаследовать богатое графство своего тестя с землями в долине Сены. Людовик, однако, отобрал у него владения в регионе Котантен. Поэтому Юрпель мог считать себя обиженным. Но на самом деле он остался верен королю, как и несколько представителей аристократии, ровесников короля, которые были частью молодого двора принца Людовика: Ангерран де Куси, Ги де Шатийон, граф Сен-Поль, граф Жан де Макон, Роберт де Куртенэ и его шурин граф Эрве де Невер, Роберт де Дрё и его брат Пьер, муж герцогини Констанции Бретонской. Все эти люди ждали милостей от королевской власти, но пока ничего не предпринимали. Чрезмерное влияние Бланки Кастильской на умонастроение короля вызывало у них недовольство, и их недовольство усилилось, когда около 1225 года новый папский легат, кардинал Франджипани, поддержанный королевой, вмешался в работу Совета.

Среди великих вассалов был один, который на протяжении десятилетий играл особенно двусмысленную роль между королем, королевой и баронами: граф Шампани Тибо IV. Посмертный сын Тибо III, он родился в 1201 году, и во время его детства его мать, Бланка Наваррская, управляла богатым графством, которое было фьефом французской короны, но некоторые части которого находились в зависимости от герцога Бургундского, императора и даже архиепископа Реймса. С 1209 года, по требованию Филиппа Августа, Тибо воспитывался при французском дворе в силу права сюзерена на опекунство. Там он прожил несколько лет в ближайшем окружении Бланки Кастильской, которая была старше его на двенадцать лет и к которой он питал нежные чувства. Тибо получил очень хорошее образование и развил в себе определенный поэтический талант, благодаря чему занял видное место в антологиях средневековой поэзии. Он разделял литературные вкусы Бланки и не преминул выразить свои чувства к ней в стихах, вдохновленных придворной любовью:

Конечно, это всего лишь поэзия в придворном духе, но ухаживать за королевой было достаточно рискованно и смело, настолько, что многие историки отвергли эти утверждения, хотя они и зафиксированы в хрониках: "Когда он понял, что такой благородной дамой, такой добродетельной и такой чистой, он не сможет насладиться, он обратился от сладких любовных мыслей в большую печаль. И его глубокая меланхолия, породила сладкие песни о неразделенной любви, самые красивые и самые нежные и мелодичные песни, которые когда-либо были услышаны".

Настоящие или мнимые чувства Тибо к Бланке, которые в любом случае являлись предметом слухов, ставили графа Шампанского в очень неудобное положение. С одной стороны, он был одним из великих баронов королевства, которые надеялись, что Тибо станет одним из лидеров оппозиции вассалов против усиления королевской власти; с другой стороны, он нежно относился к королеве, которая использовала его чувства, которые он испытывает к ней, чтобы разобщить баронов. Отсюда его политические метания с одной стороны на другую, то он вызывал гнев королевы, то был отвергнут баронами. Особенно с 1226 года, после смерти Людовика VIII, когда Бланка единолично возглавила правительство, двусмысленность положения Тибо станет настоящей проблемой. Пока же 22-летний молодой человек, которого Филипп Август посвятил в рыцари в 1222 году, довольствовался написанием стихов.

Первые меры: инспекция королевского домена и еврейская проблема (конец 1223 года)

Первые месяцы правления Людовика VIII были посвящены генеральной инспекции королевских владений. С конца августа 1223 года по конец января 1224 года Людовик и Бланка путешествовали по стране. Их целью было, как показать себя жителям сельской местности и особенно городов, где устраивались грандиозные приемы, так и попутно осуществить королевское правосудие, решить некоторые феодальные проблемы, ознакомиться с местной ситуацией и определить степень популярности королевской четы. Последняя начинала осознавать важность того, что уже можно было назвать общественным мнением. Поначалу королевская чета отправилась на юг: в сентябре Людовик и Бланка посетили Мелён, Санс, Бурж, Тур и Фонтенбло; в октябре они находились в районе Орлеана и 24 числа достигли Сен-Бенуа-сюр-Луар. В ноябре они отправились на север: Компьень, Шони, Сен-Квентин, Перонн, Аррас и Дуэ. Затем, в декабре, через Артуа, Монтрей-сюр-Мер, Пикардию, Сен-Рикье, Аббевиль, Корби и Компьень вернулись в Париж. В январе они посетили Нормандию, проехав 21 января через Шартр и вернувшись через Лианкур. Путешествие закончилось 31 января и было единственным за все царствование. В 1224 году король был занят войной в Пуату, а в ноябре отправился на встречу с императором в Вокулер; в 1225 году, в марте, он не уезжал дальше Вексена, в мае совершил поездку в Перонн и Бапаум, в сентябре — еще одну поездку к Луаре, а в ноябре — в Артуа. Эти перемещения соответствовали конкретным целям, и Бланка, которая вновь была беременна, не принимала в них участия. Почти все это время она провела во Дворце Сите.

Первый законодательный акт (статут) Людовика VIII, принятый в ноябре 1223 года, касался евреев: он запретил подданным выплачивать какие-либо проценты на суммы, взятые у них в долг; что касается капитала текущих займов, то он должен был быть возвращен через три года, но не еврейским кредиторам, а сеньору, который был "господином" этих евреев. Более того, отныне кредитные договоры евреев больше не заверялись и не скреплялись печатями королевских чиновников и, таким образом, теряли гарантию и защиту королевской власти. Статут требовал от великих вассалов, владевших евреями, применять такие же меры в своих владениях и не принимать евреев из другой владений, а тем более евреев, бежавших из королевского домена. Единственным непокорным бароном стал Тибо Шампанский, с которым королю пришлось заключить два отдельных соглашения.

Таким образом, еврейский вопрос был немедленно поднят новым государем. Однако на данный момент он рассматривается только с финансовой точки зрения. Мы должны остановиться здесь на мгновение, потому что Бланка Кастильская в будущем должна была столкнуться с этой проблемой несколько раз, и всегда она занимала относительно умеренную позицию.

Сложность заключается в том, что в еврейском вопросе финансовый и религиозный аспекты были неразрывно связаны. Начиная с трудов Отцов Церкви III и V веков, в особенности Иоанна Златоуста, который питал глубокую ненависть к этой "змеиной расе", еврейский народ, виновный в смерти Христа, являлся проклятым народом, обреченным на ад, чье всеобщее обращение станет признаком конца времен. В то же время, их присутствие являлось постоянным напоминанием о грядущем Воплощении, Страстях, Спасении и Страшном суде. Вот почему за ними нужно было следить и защищать, и много раз епископы выступали против еврейских погромов, развязанных в моменты кризиса и народной религиозной экзальтации, таких как призывы к крестовому походу.

Находясь под пристальным наблюдением, отстраненные от многих профессий и владения землей, евреи посвятили себя в основном торговле, и в особенности торговле деньгами. И здесь возникала еще одна проблема: христианская мораль, которая теоретически запрещала любое ростовщичество, то есть все займы под проценты, по трем причинам: процент — это прибыль, полученная без труда; это прибыль, лишенная риска и основанная на продаже времени, которое принадлежит только Богу. Рост коммерческой деятельности в XII веке, безусловно, заставил теологов смягчить свою позицию: около 1200 года Пьер Кантор, Роберт де Курсон, Томас Чобхэм начали обсуждать законные формы коммерческих сделок и проценты, прикрытые обменными курсами, но принципиальные позиции церкви по этому вопросу оставались строгими.

В то же время наблюдалось возрождение антииудаизма в контексте апокалиптических проповедей, призывающих к крестовому походу. В возвышенных проповедях и популярных пьесах евреи, "дьяволы ада, враги рода человеческого", очернялись, обвинялись в преступлениях и подготовке пришествия Антихриста. Перед Папами и соборами стояла деликатная задача защитить их и одновременно исключить из общественной жизни. Так, в 1215 году IV Латеранский собор, в своем декрете 69, запретил евреям занимать все государственные должности и все функции, которые могли бы поставить их во власти выше христиан, "потому что было бы абсурдно позволить хулителям Христа осуществлять какую-либо власть над христианами". Также, говорится в декрете 68, было бы хорошо, чтобы евреи носили отличительный знак на своей одежде, чтобы избежать путаницы, потому что "иногда случается, что христиане, обманутые таким образом, соединяются с еврейскими или сарацинскими женщинами", и эти смешанные браки опасны для спасения души рождающихся детей. Это действительно могло усложнить задачу судьи на Страшном суде.

Что касается вопроса о ростовщичестве, то в булле Quantum praedecessores от 1146 года, касающейся второго крестового похода, уже содержалось требование о отмене процентов по ссудам, которые крестоносцы получали от евреев. Иннокентий III в 1198 и 1205 годах запретил христианам прибегать к услугам еврейских ростовщиков, требовавших проценты с крестоносцев, а Декрет 67 IV Латеранского собора в 1215 году провозгласил: "Чем больше христианская религия стремится отвергнуть ростовщичество, тем более вероломно оно распространяется среди евреев и в скором времени оно может истощить богатство христиан. В наших землях мы намерены помочь христианам избежать злоупотреблений со стороны евреев; поэтому мы постановляем соборным указом следующее: если в будущем под каким-либо предлогом евреи будут вымогать у христиан ростовщические проценты, всякая торговля между евреями и христианами должна быть прекращена до тех пор, пока не будет выплачена справедливая компенсация за нанесенный серьезный ущерб".

Для Филиппа Августа еврейская проблема была прежде всего фискальной проблемой, и его политика в этой области колебалась между конфискацией, изгнанием и налогообложением, с единственным вопросом: какой метод принесет наибольшую прибыль королевской казне? Он начал с конфискации в первый год своего правления: в 1180 году евреи, в субботу, были арестованы в синагогах, их имущество было конфисковано и возвращено в обмен на штраф в размере 15.000 марок. В 1181 году все долги евреям были аннулированы, за исключением одной пятой части, которая должна была быть внесена в королевскую казну. В 1182 году была принята драконовская мера: все евреи были изгнаны из королевских владений, а их имущество конфисковано. Вскоре стало ясно, что это была ошибка: убийство курицы, несущей золотые яйца, никогда не было хорошей идеей. Итак, в 1198 году, "вопреки общим ожиданиям и вопреки своему собственному указу", пишет Ригор, король разрешил возвращение евреев. Большинство из них укрылись в Шампани; Филипп заключил соглашение с графом, чтобы они могли вернуться: евреи Шампани будут давать займы исключительно в Шампани, а евреи королевского домена — только в домене, где их сделки будут регистрироваться, под наблюдением "стража евреев" с живописным именем Жан Шершеларрон (Ищущий воров). Вскоре это соглашение было распространено и на других великих вассалов в соответствии с этим простым общим принципом: у каждого свои евреи.

Евреи приносили ощутимый доход королевской казне в виде штрафов, цензов, различных поборов и платы за право использовать печать для подтверждения подлинности кредитных договоров. С ростом королевского домена доход, который король мог получать от евреев, вырос с 1.200 ливров около 1200 года до 7.550 ливров в 1217 году. В период с 1208 по 1212 год была проведена полная инвентаризация кредитных договоров, заключенных с евреями. Из нее видно, что кредиты составили 251.900 ливров на весь домен, включая 42.500 в Париже. Это были колоссальные суммы, половина из которых числилась за четырьмя ростовщиками: Мойшей из Санса, которому заемщики задолжали 60.000 ливров, Элией из Брея и его братом Дьедонне из Парижа, еще одним Дьедонне в Вернея. Но большинство кредитов состояло из множества микрозаймов крестьянам и ремесленникам, что подогревало ненависть к еврею, который был одновременно незаменимым и эксплуататором. Термин "ростовщичество", который теоретически относится к любым взимаемым процентам, затем приобрел значение злоупотребления: постановление от 1206 года установило максимальный процент в размере двух денье за ливр в неделю, то есть 43 % в год! Для защиты мелких заемщиков постановление 1219 года запрещало евреям давать в долг людям, единственным доходом которых был продукт их труда, или монахам, не имеющим письменного разрешения от своего настоятеля. Христиане не могли быть заключены в тюрьму за долги перед евреями. В то же время продолжались королевские поборы: в 1210 году евреи королевского домена были арестованы, и самым богатым пришлось заплатить выкуп в 250.000 ливров.

Размер задействованных сумм, а также множественность указов и постановлений в этой области показывают, насколько важным был еврейский вопрос для короля в начале XIII века. Ордонанс Людовика VIII от 1223 года был одновременно новым актом поборов и отстранением королевской власти от проблемы ростовщичества: отказавшись от заверения займов королевской печатью и подтвердив право собственности государя и каждого вассала на "своих" евреев, он оставил их на произвол гражданской власти и на все возможные споры со стороны должников на полностью "либерализованном" рынке займов. Но на данный момент речь шла только о финансовой подоплеке проблемы. Сын Людовика VIII и Бланки, Людовик Святой, усугубил проблему, придав ей религиозный аспект.

1224. Завоевание Пуату: Людовик сражается, а Бланка молится

В 1224 году, королевская чета столкнулась с политической проблемой, унаследованной от предыдущего царствования, а именно с проблемой территорий подвластных Плантагенетам во Франции. После смерти Филиппа Августа вопрос остался нерешенным. Два государя заключили перемирие, которое должно было продлиться до Пасхи 1224 года. Узнав о смене короля во Франции, английское правительство попытало счастья, напомнив Людовику, что в 1217 году в Ламбетском договоре, в конце его злополучной английской кампании, он обещал сделать все возможное для восстановления законных владений английского короля во Франции. Любопытно, но у Людовика случился провал в памяти: он не помнил, чтобы что-то обещал. Если король Англии хочет вернуть свои владения, то ему придется завоевать их силой. Этим королем был сын Иоанна Безземельного, Генрих III. Ему, в конце 1223 года, только что исполнилось 16 лет. Генрих III был юношей, личность которого не сильно изменится со временем. Простой, невинный до наивности, чувствительный, увлекающийся искусством и литературой, культурный и чрезмерно набожный, он был полной противоположностью своему отцу. В то же время он был ласков, импульсивен, обидчив, не обладает щедростью, не был лишен ума, но ему не хватало энергии для достижения своих целей. В общем, Генрих III был обычным человеком, можно сказать, даже незначительным. Чтобы серьезно угрожать Капетингам, нужен был правитель другого калибра.

На этот раз центром противостояния двух королей стало графство Пуату. Этот обширный регион, простиравшийся к югу от Луары, от побережья Вандеи и Шаранты до предгорий Центрального массива, был особенно нестабилен. С середины XII века местные сеньоры проводили политику лавирования между Капетингами и Плантагенетами. Ричард Львиное Сердце провел большую часть своего правления, захватывая и разрушая их замки, которые затем немедленно отстраивались заново. Поскольку Анжу и Турень теперь прочно вошли в королевский домен Капетингов, Людовик хотел окончательно подчинить себе Пуату, полностью устранив английское присутствие. С этой целью в сентябре 1223 года он заключил союз с графом де Ла Марш, Гуго де Лузиньяном, самым могущественным вассалом в регионе, чьи владения простирались от Вьенны до Атлантического побережья. Этот человек был важен еще и тем, что в 1220 году он женился на Изабелле графине Ангулемской. Изабелла была одной из женщин, чья судьба несколько раз пересекалась с судьбой Бланки Кастильской. Она родилась в 1188 году и была помолвлена с сыном Гуго IX де Лузиньяна, графа Ла Марш, когда король Иоанн Безземельный, в 1200 году, решил забрать ее себе. 24 августа 1200 года он женился на ней в Ангулеме, в то же время, когда принц Людовик женился на Бланке Кастильской в Нормандии. Ей было 12 лет, и она подарила королю Англии пятерых детей: Генриха, будущего Генриха III, Ричарда, герцога Корнуолла, Джоану, которая вышла замуж за короля Шотландии Александра II, Изабеллу, которая вышла замуж за императора Фридриха II, Элеонору, которая вышла замуж за Уильяма Маршала, а затем за Симона V Монфора. Королева Англии Изабелла образовала адскую пару с королем Иоанном. "Они ненавидели друг друга, — пишет Матвей Парижский, — Развратная кровосмесительница, она прелюбодействовала так открыто, что король приказал задушить ее любовника в ее же постели. Что касается его самого, то он соблазнял самых красивых дочерей и сестер своих баронов". Когда король Иоанн умер в 1216 году, Изабелла, которой было 28 лет, надеялась стать регентом во время несовершеннолетия своего сына Генриха III, которому было 9 лет. Но она была отстранена группой баронов, контролировавших королевский Совет, и в 1217 году вернулась в Ангулем, а весной 1220 года вышла замуж за своего бывшего жениха Гуго X, который стал графом Ла Марш. Она родила от него девять детей, и что является исключительным в Средневековья все четырнадцать ее детей достигли совершеннолетия.

Изабелла Ангулемская, женщина-хозяйка, энергичная и беспринципная, кичилась своим титулом королевы-матери короля Англии, но, далеко не была союзницей последнего, она стремилась отомстить за свое отстранение от власти и подтолкнула своего нового мужа Гуго де Лузиньяна, графа Ла Марш, к выступлению на стороне Людовика VIII. Тем самым она продолжила традицию раздоров в семье Плантагенетов. Король Франции сразу же воспользовался этим: поскольку правительство Генриха III конфисковало имущество Изабеллы, он предложил ей ренту в 2.000 ливров и пообещал Гуго де Лузиньяну отдать ему Сент и остров Олерон после того, как англичане будут изгнаны из Пуату. Затем Гуго и его брат Жоффруа принесли ему оммаж. Другие сеньоры Пуату также встали на сторону французского короля, и 24 июня 1224 года, Людовик созвал свою армию в город Тур.

Собралось не мало великих баронов и знатных людей: единокровный брат Людовика, Филипп Юрпель, графы Шампани, Блуа и Шартра, Бретани, Пьер де Дрё и его брат Роберт, архиепископ Санса, Гийом Корнут, несколько епископов, великие придворные чины, канцлер Герен, коннетабль Матье де Монморанси, камергер Орсон, Ангерран де Куси, Аршамбо де Бурбон, сенешаль Анжуйский, Амори де Краон, граф Сен-Поль, Дрё де Мелло, камергер Бартелеми де Руа, бретонские, нормандские, фламандские, бургундские и шампанские сеньоры, и даже король Иерусалима Жан де Бриенн, который только что вернулся из Кастилии, где он женился на молодой 20-летней Беренгарии Леонской, дочери сестры Бланки, Беренгарии Кастильской.

Во главе этой внушительной армии Людовик в конце июня 1224 года двинулся в Пуату. Графство со стороны англичан защищал сенешаль Савари де Молеон, сам важный сеньор региона, владевший обширными владениями на побережье от Тальмона до Шаранты, включая Ла-Рошель и остров Ре. Но его преданность королю Англии была зыбкой. В этих условиях задача Людовика обещала быть легкой. Ниор был взят через два дня, 5 июля. Единственная серьезная проблема для короля Франции исходила от его собственной армии, где некоторые вассалы явно тянули время. Епископы Кутанса, Авранша и Лизье уже уехали со своими контингентами, считая, что выполнили свой долг, и король с большим трудом уговорил Тибо Шампанского остаться. Следующей целью была Ла-Рошель. После трехнедельной осады город капитулировал 13 августа, а Савари де Молеон перебежал в лагерь Капетингов.

В Париже Бланка Кастильская следила за новостями и, чтобы поддержать успех своего мужа, выступила с эффектной инициативой: вместе с королевой Ингебургой и молодой Беренгарией Леонской, женой Жана де Бриенна, она организовала большую торжественную процессию с молитвами, пением псалмов и плачем от собора Нотр-Дам до цистерцианского монастыря Сент-Антуан-де-Шам, расположенного за городскими стенами на востоке. Там три королевы, две французские и одна иерусалимская, склонились перед алтарем, умоляя Бога даровать Людовику победу. Метод оказался эффективным: на следующий день Ла-Рошель капитулировала. Этот эпизод иногда оспаривается, но Chronique de Tours (Турская Хроника), которая повествует о нем, в целом является хорошо осведомленной, а практика покаянных процессий соответствовала недавним постановлениям IV Латеранского собора. Таким образом, Бланка поучаствовала в новых духовных течениях.

Однако в Ла-Рошели Людовик VIII, доверив управление городом Савари де Молеону, колебался. Многие бароны хотели прекратить кампанию там, к тому же он получил письмо от Папы, в котором тот просил его сосредоточиться на крестовом походе против на альбигойцев, судьба которых все еще была неопределенной, и на Иерусалим, который еще предстояло отвоевать. Людовик предпочел бы продолжить свой путь, чтобы вновь завоевать всю Гасконь, но он смирился и доверил эту задачу Гуго де Лузиньяну, который взял Лангон, Базас и Сент-Эмильон, но потерпел неудачу перед Бордо. Это был кратковременный успех, в следующем году англичане вернули потерянные земли. Генрих III послал своего брата, 16 летнего Ричарда Корнуолльского в Бордо, где тому удалось отбить наступление Гуго де Лузиньян. Поэтому исход событий на юго-западе был неоднозначным: в то время как Пуату окончательно завоевали Капетинги, Гасконь осталась в руках Плантагенетов. В конце ноября 1224 года Людовик отправился в Вокулер, где встретился с Генрихом, королем римлян, сыном императора Фридриха II, встреча прошла безрезультатно, но в августе 1225 года Людовик VIII и Фридрих II договорились не поддерживать мятежников друг против друга. Это не было союзом, но это было, по крайней мере, гарантией взаимного нейтралитета.

Маневры Пьера Моклерка

Нейтралитет императора был желанным, потому что во Франции в 1225 году некоторые бароны начали проявлять неповиновение. Наибольшее беспокойство вызывал Пьер де Дрё, граф (или герцог) Бретани. Однако в 1213 году он был тщательно выбран Филиппом Августом в качестве мужа графини Алисы, наследницы Бретани. Он родился в 1187 году, в том же году, что и принц Людовик, с которым он вместе рос, и был Капетингом, правнуком Людовика VI и вторым сыном Роберта II де Дрё, одного из главных вассалов графа Шампанского. Он имел крепкие семейные связи, в частности, с двумя своими братьями, Робертом III, графом Дрё, и Генрихом, архиепископом Реймса. Имея такого человека, прочно связанного с французской королевской семьей, капетингский государь мог надеяться, что графство Бретань будет ему предано. В длительном конфликте с Плантагенетами Бретонский полуостров занимал ключевое стратегическое положение. Во многих случаях он использовался как место высадки английских войск, и традиционно графы проводили политику лавирования между двумя королями в соответствии с их интересами в данный момент. У Плантагенетов был один верный способ оказать давление на графа Бретани: после нормандского завоевания 1066 года он владел графством Ричмонд в Йоркшире, очень важным владением, которое делало его одним из великих баронов Англии. Если он склонялся на сторону Капетингов, Плантагенеты конфисковывали у него Ричмонд. Именно так поступил Иоанн Безземельный. Если он переходил на сторону Плантагенетов, Капетинги конфисковывали у него Бретань. Сохранение нейтралитета между ними было очень деликатной задачей. Для короля Франции было очень важно иметь во главе Бретани человека с непоколебимой верностью. Именно на это он рассчитывал, когда позволил женился на наследнице Бретани Алисе, Пьеру де Дрё.

Кроме того, последний не был самостоятельным графом Бретани. Он занимал должность, но официально был лишь "префектом" графства, владельцем которого была его супруга, и ему пришлось бы отказаться от этой должности, когда сын, рожденный от Алисы, достиг совершеннолетия. Это дало ему немного времени, поскольку его супруге было всего 13 лет, когда он женился на ней в 1213 году, и он должен был подождать несколько лет, прежде чем зачать ребенка, надеясь, что это будет мальчик.

Пьеру де Дрё было 26 лет. Умный, грамотный, любитель поэзии, храбрый, хороший рыцарь, он вошел в историю под прозвищем Моклерк (Mauclerc), то есть "плохой клирик", или "враг клириков", из-за постоянной борьбы, которую он вел против злоупотреблений бретонского епископата, что привело к его отлучению от церкви и интердикту на все графство в 1218 году. Папа Гонорий III предупредил его: "Открой глаза, остерегайся ступить в сеть, настолько опасную, что ты не сможешь из нее выпутаться". Санкции были сняты только в 1220 году, но борьба против епископов продолжалась еще долгое время, в основном против прелатов Нанта, Ренна, Трегье и Сен-Бриё, борьба, которая даже привела к канонизации Гийома Пиншона, прелата Бриоша. Прозвище Моклерк, возможно, также связано с тем, что он отказался от церковной карьеры, к которой был предназначен в молодости.

Пьер прекрасно справлялся с правлением в Бретани. Он создал администрацию по капетингской модели, с курией и великими придворными чинами во главе служб графства: канцлером, сенешалем, маршалом, камергером и штатом почти в 100 человек. Он укрепил власть графа, приведя непокорных вассалов к повиновению: конфисковал Пентьевр и Шателье де Плоэрмель, расширил герцогский домен, сократил привилегий баронов, восстановил для себя "береговое право" (право на разграбление кораблей выброшенных волнами на берег). Он увеличил количество городских укреплений и замков и сделал Бретань одним из самых важных фьефоф в королевстве, став одним из самых могущественных и потенциально опасных вассалов, как это позже пришлось узнать Бланке Кастильской.

Однако Пьер был абсолютно лоялен королю до 1223 года. Он был на стороне принца Людовика при Ла-Рош-о-Муане в 1214 году, в экспедиции в Англию в 1216–1217 годах и в крестовом походе против альбигойцев в 1219 году. Его часто видели в Париже. Его взаимопонимание с Людовиком и Бланкой, друзьями детства, казалось идеальным. Пока в 1225 году Пьер Моклерк не начал тревожный разворот в противоположную сторону. В 1217–1218 годах он уже начал сближение с Англией: Хьюберт де Бург, правивший королевством от имени молодого Генриха III, пообещал Пьеру вернуть конфискованное ранее графство Ричмонд, а вскоре поползли слухи о планируемом браке между его дочерью Иоландой и королем Англии. Людовик VIII, насторожившись, попытался удержать своего вассала, предоставив ему ренты и земли, включая замки Шамптосо и Монфокон, а затем замки Ла Перьер, Беллем и Сен-Жам, хотя ему было запрещено укреплять их.

Фландрское дело и Лже-Бодуэн (1225)

К этому добавилась еще одна угроза. В 1221 году супруга Пьера Моклерка, графиня Алиса, умерла в возрасте 21 года. Пьер, которому было всего 34 года, хотел снова жениться, и он остановил свой выбор на интересной кандидатуре: графине Жанне Фландрской. Проблема была в том, что она уже была замужем. Но ее муж, граф Фландрии Ферран Португальский, находился в Луврской тюрьме со времен битвы при Бувине. В 1224 году молодая женщина уже десять лет жила без мужа, и ей трудно было одной управлять Фландрией. Крупные города, производители сукна, охваченные кризисом после разрыва отношений с Англией, поставлявшей шерсть, были в смятении; дворяне и духовенство были недовольны из-за налогов, которые они считали чрезмерными. А в 1225 году странное событие проиллюстрировало хрупкость положения графине Жанны.

В лесу Raismes, между Валансьеном и Турнэ, жил отшельник, который, по слухам, был не кто иной, как император Константинополя Балдуин IX, отец графини Жанны, официально погибший во время войны с болгарами в 1206 году. Слухи разрастались, подпитываясь пророчествами о Спящем Императоре. Говорили, что Балдуин не умер, он просто долго отмаливал свои грехи и вернется к власти во Фландрии, которая пережила пик процветания под его правлением. Дворяне, особенно те, кто обвинял Жанну в раболепстве перед королем Франции, навещали отшельника в его хижине, и вполне вероятно, что именно они были ответственны за начавшееся невероятное приключение. Жители городов, переживавших кризис и пострадавших от сильного голода в 1225 году, охотно верили в приход этого неожиданного спасителя.

В апреле возбужденная толпа отправилась на поиски императора-отшельника и с триумфом вернула его в Валансьенн. Один из его племянников подтвердил, что это действительно был Балдуин, также поступили аббаты Сен-Васт в Аррасе и Сен-Жан в Валансьене. Лже-Балдуин взял на себя эту роль, действовал как настоящий государь, раздавал фьефы, посвящал в рыцари и скреплял грамоты печатью. Простые люди почитали его как пророка, святого, они вырывали его волосы, которые, согласно хроникам, были пышными и очень длинными; они жадно пили воду после его омовений. Облаченный в пурпурный плащ, он был коронован в мае как граф Фландрии и Эно, император Константинополя и Фессалоники. Ему были переданы ключи от Лилля, Гента и Брюгге. "Если бы Бог сошел на землю, его не приняли бы лучше", — говорит один хронист.

Эта коллективная истерия могла бы быть просто еще одной гротескной иллюстрацией пророческих и милленаристских течений того времени, но она быстро приняла тревожный политический оборот. Графиня Жанна разоблачала самозваного графа-отшельника, но его массово поддерживали жители городов, которыми манипулировали антифранцузски настроенные дворяне. Вокруг него собралась настоящая армия, которая вела настоящую войну против войск Жанны, ошеломленной этими событиями. Лидеры движения отвергали сюзеренитет короля Франции над Фландрией, и король Англии Генрих III не преминул воспользоваться случаем: он признал самозванца истинным графом Фландрии и предложил заключить с ним союзный договор.

Людовик VIII готовится к военному вмешательству, но перед этим он пригласил Лже-Балдуина на встречу в Перонн. Там последний не смог ответить на вопросы об интимных сторонах жизни семьи графа. Разоблаченный, он сбежал. Выяснилось, что на самом деле он был бургундским крепостным Бертраном Рэ, который участвовал в крестовом походе на Константинополь в 1204 году в качестве менестреля и был талантливым актером и пародистом. Простые люди не сдавались: они продолжали поддерживать своего мессию, который поначалу укрепился в замке в Валансьене, а затем снова бежал. В конце-концов. схваченный, он был повешен в октябре на рыночной площади в Лилле.

Этот эпизод, по крайней мере, показал одно: графине Жанне нужен был супруг, от которого она родит детей, чтобы обеспечить престолонаследие в графстве, и который сможет держать графство в твердой рукой, чтобы обеспечить порядок и послушание в больших городах, таких как Лилль, Гент, Ипр и Брюгге, в частности. Тут-то и появился Пьер Моклерк, он был не прочь жениться на наследнице Фландрии после того, как женился на наследнице Бретани. Этого было бы достаточно, чтобы аннулировать брак Жанны и Феррана. Всегда была возможность договориться с Папой о такой операции, потому что правила о степенях запретного родства были очень гибкими. Поэтому в Риме была начата процедура аннулирования брака по причине кровосмешения и неконсумации между Жанной и Ферраном.

Для Людовика VIII это было неприемлемо: уже будучи главой Бретани, Пьер Моклерк стал бы слишком могущественным вассалом, если бы добавил к своим владениям Фландрию, тем более что он опасно сближался с королем Англии, который только что, в 1224 году, вернул ему графство Ричмонд. Людовик VIII решил вернуть Жанне ее законного супруга Феррана, освободив его из тюрьмы в Лувре. Графиня была недовольна этим, ведь вместо того, чтобы начать новую жизнь с молодым Пьером Моклерком, она была вынуждена вернуть в свою постель супруга, который уже двенадцать лет гнил в капетингской тюрьме. Но ей пришлось принять очень суровые условия, навязанные ей ее сюзереном в соглашении, подписанном в Мелёне в апреле 1226 года. В этом договоре она обязалась выплатить королю огромную сумму в 50.000 ливров, половина которой должна была быть выплачена при освобождении Феррана, назначенном на 25 декабря; еще она должна была выплатить 10.000 ливров в качестве компенсации государю за расходы, понесенные во время борьбы с Лже-Балдуином. Кроме того, Жанна должна была заложить Лилль, Дуэ и Эклюз; в Дуэ король получал право содержать гарнизон за счет Фландрии в течение 10 лет и Жанна не могла строить новые крепости без разрешения короля. Таким образом, фламандский вопрос был на время улажен, причем таким образом, который мог удовлетворить и Бланку Кастильскую, имя которой не фигурирует ни в одном из этих эпизодов, но следует помнить, что Ферран Португальский был братом мужа ее сестры Урраки.

Завещание Людовика VIII (июнь 1225 года)

1225 год ознаменовался для королевской четы составлением документа, проливающим свет на их семейную политику: в июне Людовик VIII составил свое завещание. Ему было всего 38 лет, но несчастные случаи случаются даже с королями, особенно когда ты средневековый король-воин, и было очень важно составить план наследования владений, даже если это означало его пересмотр несколько раз за время правления. Этот документ был особенно важен в данном случае, поскольку Людовик умер в следующем году.

Завещание предусматривало щедрые выплаты, но они не имели ничего общего с сумасшедшими суммами в завещании его отца, которые так и не были урегулированы. Монастыри и монашеские ордена, в соответствии с обычаем, получили щедрую помощь: 6.600 ливров для ордена премонстрантов, плюс 6.000 ливров для распределения между 60 монастырями, 6.000 ливров для аббатов цистерцианцев, 2.000 ливров для аббатств цистерцианцев, 4.000 ливров для аббатства Сен-Виктор, 20.000 ливров для монастыря Дье, 3.000 ливров для сирот и бедных женщин. Кроме того, его слуги получали 2.000 ливров. В сумме это уже более 50.000 ливров. Кроме того, казна должна была быть использована для основания и одаривания аббатства каноников Регула Сен-Виктора в честь Нотр-Дам. "Его дражайшая супруга Бланка, прославленная королева Франции", получала 30.000 ливров, а его дочь Изабелла — 20.000 ливров. Это составляло еще 50.000 ливров.

Но главное касалось пятерых сыновей. И тут Людовик принял решение, которое имело далеко идущие последствия для королевства и вызвало много споров среди историков: он разделил королевские владения. В действительности это было условное разделение. По существовавшей тогда традиции было принято, чтобы старший наследник выплачивал компенсацию своим младшим братьям и обеспечивал их "средствами к существованию" или выделял земельное владение (апанаж), которое должно было отойти к короне, если владелец умирал без наследников. Таким образом, старший сын, Людовик, получал титул короля и королевские владения в том виде, в котором они существовали в начале правления Филиппа Августа, плюс Нормандию, золото и серебро хранившееся в Лувре а сокровищница в Тампле должна была использоваться для общего пользования. Младшим детям доставались территории, завоеванные Филиппом Августом и Людовиком VIII: Роберту выделялось Артуа, за исключением Ланса, Хесдина и Бапаума, которые были частью владений королевы Бланки; Жану — Анжу и Мэн, Альфонсу — Пуату и Овернь, а Филиппу-Дагоберту пришлось довольствоваться церковной карьерой. На самом деле, поскольку Жан умер в 1227 году, именно Карл, который еще не родился на момент составления завещания, стал графом Анжуйским.

Несколько известных историков сурово оценили это расчленение королевских владений. Шарль Пти-Дютайи в своей классической работе La Monarchie féodale en France et en Angleterre (Феодальная монархия во Франции и в Англии X—XIII веков) говорит, что Людовик VIII создал "опасный прецедент" и "поставил под угрозу монархическое единство". Он также приписывает это пагубное решение Людовика VIII влиянию его супруги: "Я склонен видеть в этом результат влияния, которое, без сомнения, оказывала на него жена, Бланка Кастильская; для матери, даже для такой, как эта, желание хорошо наделить своих детей и предупредить зависть, может легко взять верх над соображениями политики". Это, с одной стороны, недооценка политического чутья Бланки, а с другой — переоценка опасности разделения владений. По мнению современных историков, практика выделения апанажей способствовала переходу населения этих крупных фьефов от квазинезависимости к полной инкорпорации в королевский домен. "Что касается этих графств, медленная подготовка к аннексии кажется предпочтительнее несвоевременной ассимиляции, которая была бы плохо воспринята их населением", — пишет, например, Жерар Сивери.

Легат Франжипани и крестовый поход в Лангедоке

Когда Людовик VIII составлял свое завещание, он вряд ли подозревал, что ему осталось жить всего шестнадцать месяцев. Именно злополучная проблема альбигойцев стала причиной его смерти.

Весной 1225 года в Париж прибыл новый папский легат: Романо Франжипани (Бонавентура), кардинал-дьякон Сант-Анджело-ин-Пескерия. Получивший образование в парижских школах, интересовавшийся культурными новинками, такими как повторное открытие трудов Аристотеля, он перевел на латынь труды еврейского философа и ученого Маймонида (Моше бен Маймон), а также был горячим сторонником недавно созданного доминиканского ордена. Этот интеллектуал был горячо рекомендован Папой Гонорием III, который в письме к французским епископам представил его как "человека, прославленного благородством его расы и нравов, замечательного своей личностью и мастерством". Хорошо принятый Людовиком и Бланкой, с которой он был интеллектуально близок, легат быстро вошел в круг власти, участвовал в заседаниях Совета и в течение нескольких лет играл существенную роль. Франжипани настолько сблизился с Бланкой Кастильской, что вскоре поползли слухи о том, что между ними существуют интимные отношения.

Однако Франжипани имел не только положительные стороны. Он был гордым, самонадеянным, презрительным, высокомерным, очень уверенным в себе, очень преисполненным собой и своей значимостью. Так его представляет Филипп Муске. И Франжипани тут же показал пример своего высокомерия, вступив в конфликт с очень привередливыми магистрами Парижского университета, которые только что получили собственную печать для заверения своих актов и таким образом обходились без печати епископальной канцелярии. Франжипани сломал печать и пригрозил магистрам отлучением от церкви, если они сделают еще одну, что сразу же вызвало бунт. Легата осадили в епископальном дворце вооруженные студенты; ранили его слуг; он сбежал, отлучив нападавших от церкви. Напряжение постепенно спало, но отношения между королевской властью и Университетом пострадали. То, что Папа поручил такому человеку организовать большую экспедицию против альбигойцев, не предвещало ничего хорошего.

Кардинал Франжипани немедленно взял дело в свои руки со свойственной ему энергией. 30 ноября 1225 года он созвал церковный собор в Бурже, на котором попросили присутствовать графа Тулузского. Последний, чтобы загладил свою вину, пообещал бороться с ересью катаров и принести оммаж королю. Но ничего из этого не сделал. Легат, который с самого начала был настроен осудить его, заявил, что не может его простить, и 28 января 1226 года на соборе в Париже отлучил его от церкви и передал его владения королю, который через два дня принял обет крестоносца и начал подготовку к крестовому походу, а Амори де Монфор уступил ему все свои права на завоеванные земли. Удовлетворенный таким ходом дел Папа отказался предоставить разрешение на брак между Генрихом III и Иоландой, дочерью Пьера Моклерка, что вызвало недовольство последнего. Для финансирования экспедиции церковь Франции должна была предоставить десятую часть своих доходов в течение пяти лет. Всем участникам крестового похода были дарованы обычные индульгенции, а король мог свободно распоряжаться завоеванными землями.

11 мая Людовик VIII выехал из Парижа в Бурж, место сбора армии. Там собрались старые знакомые: Филипп Юрпель, Жан де Несле, Амори де Монфор, граф Сен-Поль, Юбер де Боже, Ангерран де Куси, граф Блуа, Готье д'Авен, Бушар де Марли, Роберт де Куртенэ, Савари де Молеон, графы Шалон-сюр-Марн и Осер, Аршамбо де Бурбон, Этьен де Сансер, Филипп де Намюр. Не прибыли пока только Тибо Шампанский и Пьер Моклерк, которые явно тянули время. Духовенство также было в полном составе: Гийом Корнут, архиепископ Санса, архиепископ Реймса, епископы Труа, Арраса, Нуайона, Лиможа, Трегье и Камбрэ, к которым вскоре присоединились другие, а также аббат Сен-Дени. Столкнувшись с таким собранием, Лангедок забеспокоился: воспоминания о разрушениях и резне, совершенных во время предыдущих экспедиций, были еще свежи в памяти каждого жителя. Несколько сеньоров поспешили в Бурж, чтобы изъявить свою покорность "Мы жаждем поместить себя в тени ваших крыльев", — писал королю сеньор Лаурака. Пять архиепископов и одиннадцать епископов Юга признали сюзеренитет короля; архиепископ Нарбонны добился подчинения Нима и Кастра.

Кто же должен был командовать такой внушительной армией? Поскольку король присутствовал лично, теоретически командование перешло к нему. Но с ним был его стратег, бесподобный брат Герен, епископ Санлиса, который не был в восторге от этой новой авантюры. Между ним и легатом, который навязывал свои планы и который, как представитель Папы, считал себя естественным лидером крестового похода, существовало негласное соперничество. Хронист Роджер Вендоверский обвинял легата в том, что он был ответственен за все это дело по материальным, а не духовным причинам: "Очевидно, что несправедливая война велась скорее ради алчности, чем для истребления еретического разврата". Более того, похоже, что Герен покинул армию во время кампании, чтобы вернуться в Париж, поскольку его присутствие не упоминается во время смерти короля. Был ли его отъезд результатом разногласий с Франжипани? Мы не знаем.

Людовик VIII оставил в Париже команду управленцев, во главе с Бартелеми де Руа, которая должна была заниматься текущими делами. Что касается его супруги, то здесь есть небольшая загадка. Король оставил ее в Париже? Она приехала с ним в Бурж? Или даже в Авиньон? В основных хрониках об этом не ничего не говорится. Николя де Брей, автор Gesta Ludovici VIII Francorum Regis (Подвиги короля франков Людовика VIII), довольствовался тем, что придумал мелодраматическую сцену разлуки двух супругов, в смехотворно театральном отрывке: "Боль и стоны королевы в момент ухода короля, ее мужа, не поддаются описанию. Она срывала свои пурпурные одежды из Тира. Руками она била себя в грудь и показывала боль, которая гложет ее сердце. Брошенная на берегу моря вероломным сыном Эгея, юная Ариадна заставила берег огласиться криками своего отчаяния…". Что кажется несомненным, так это то, что Людовик нашел способ сделать ее беременной до своего отъезда. Проблема вот в чем: рождение маленького Карла датируется хроникой Сен-Дени концом марта 1227 года, что подразумевает зачатие в конце июня 1226 года. Однако король отсутствовал в Париже с 11 мая, а 16 мая покинул Бурж. Либо хронист ошибся в дате, либо Бланка сопровождала армию в Авиньон, либо еще что… Но отсутствие скандальной реакции современников исключает любые подозрения. Гипотеза об ошибке с датой в хронике кажется наиболее вероятной.

Поэтому 16 мая 1226 года армия выступила из Буржа и направилась на юг вдоль левого берега реки Роны. 7 июня она прибыла в окрестности Авиньона, города, который вместе с графством Венессен входил в состав графства Тулуза, и где нашли убежище многие катары. Город был укреплен. Начались переговоры. Жители заявили, что готовы открыть ворота и предоставить 50 заложников в обмен на сохранение их жизни и имущества. Но по недоразумению, когда Готье д'Авен подошел с войсками к стенам, они испугались и закрыли ворота. "Измена!" — поспешил заявить легат и приказал взять город штурмом, "чтобы очистить Авиньон и отомстить за оскорбление Христа". Осада началась в неблагоприятных условиях, при сильной жаре. Снабжение провизией было затруднено, так как Раймунд VII заранее опустошил окрестности. В осадном лагере началась дизентерия; 8 августа, во время одного неудачного штурма, был убит граф Сен-Поль. Пьер Моклерк и Тибо Шампанский решили покинуть армию, объявив, что они отслужили свои 40 дней. Король поговорил с Тибо на повышенных тонах, и тут же распространился слух, о котором сообщают хронисты Роджер Вендоверский и Матвей Парижский, что граф Шампанский хочет уехать к своей возлюбленной королеве Бланке Кастильской. Тибо уехал из армии под насмешки и оскорбления. Наконец, 9 сентября, после трех месяцев осады, голодающие авиньонцы капитулировали. Условия сдачи были суровыми: выплата 6.000 марок серебра, разрушение укреплений, поставка оружия и строительство за счет города замка, в котором должен был разместиться королевский гарнизон.

Это был трудный, но решительный успех. Весть о падении Авиньона вызвала панику в Лангедоке. "Такой страх, такое изумление охватили жителей всей страны, что города, до тех пор не покоренные и все еще мятежные, послали своих депутатов с дарами, чтобы объявить, что они сдаются и готовы подчиниться", — писал Николя де Брей. Ним, Бокэр, Монпелье, Нарбонн и Каркассон сдались. Выступления в поддержку короля множились. Людовик вознаграждал за верность, даровал награды, утверждал королевскую администрацию и сокращал муниципальные свободы. Он также был безжалостен к наемникам, которые были на службе у Раймунда VII, в Авиньоне они были истреблены. В октябре, в Памье, он постановил, что все имущество и земельные владения, отобранные у еретиков, перейдут к короне, и усилил меры по отлучению от церкви, начатые легатом. Епископы, аббаты и города должны были принести клятву верности.

Смерть Людовика VIII и проблема регентства (8 ноября 1226 года)

Осталось только взять столицу графства, Тулузу. Но на дворе уже был октябрь и осаду такого масштаба предпринимать было слишком поздно. Поэтому вопрос был отложен до следующего года, и король снова отправился в Париж через Центральный массив. По дороге он заболел. Несомненно, это была дизентерия, подхваченная при осаде Авиньона, которая унесла жизни нескольких знатных людей: Гийом де Жуанвиль, архиепископ Реймса, Филипп де Куртенэ, граф Намюра, и Бушар де Марли умерли в сентябре и октябре. Но в окружении короля шептались об отравлении, и подозрения пали на Тибо Шампанского. Его недавний спор с Людовиком, поспешный отъезд из армии, предполагаемая любовь к королеве: казалось, все обвиняет его, и хронисты Роджер Вендоверский и Матвей Парижский не удержались от своих предположений. 3 ноября король, находясь в самом тяжелом состоянии, вынужден был остановиться в Монпансье, к северу от Клермона. Там, рассказывает хронист Гийом Пюилоранский, Аршамбо де Бурбон предложил не очень католическое, но, видимо, очень эффективное средство, способное реанимировать умирающего ― заняться любовью с хорошенькой девственницей. «Его болезнь, как говорили, была из тех, что поддаются лечению совокуплением с женщиной. Как я узнал от заслуживающего доверия человека, благородного Аршамбо де Бурбона, который был в свите короля, когда он узнал, что этот принц должен насладиться объятиями женщины, он нашел прекрасную девственницу из хорошей семьи и научил ее, как предложить себя королю, сказав ему, что она пришла не из желания получить удовольствие, а чтобы вылечить его болезнь, о которой она слышала. Днем он велел своим камергерам привести ее в комнату короля, пока тот спал. Король, проснувшись и увидев ее рядом с собой, спросил ее, кто она и как попала сюда. После этого она рассказала ему, все как ее учили, о причине своего присутствия. Король поблагодарил ее и сказал: "Я не нуждаюсь в тебе, дочь моя. Ни за какую цену я не могу совершить смертный грех". Затем, призвав господина Аршамбо, он приказал ему жениться на ней с честью». В это трудно поверить.

В любом случае, Людовик VIII осознавал, что его смерть близка, и хотел обеспечить надлежащую передачу власти. В предыдущем году он написал завещание, но он не предполагал такого скорого конца, с 12-летним наследником и перспективой регентства. Поэтому он постарался четко сформулировать свои желания. Но рассказы о его последних минутах жизни путаны и оставляют вопросы о решениях, приписываемых ему его окружением.

Официальная версия основана на двух документах. В одном из них, сохранившемся в Layettes du Trésor des Chartes (Сокровищнице хартий), опубликованной Александром Тёле, говорится, что 3 ноября король созвал в свою комнату 26 самых важных людей, сопровождавших его. Среди них были советники, администраторы и слуги короля, такие как камергер Орсон, два его брата, Филипп де Немур и Ги де Мервиль, архиепископ Санса Готье Корнут, епископ Бове, Милон де Шатийон, епископ Нуайона, Жерар де Базош, епископ Шартра, Готье, Жан де Несле, Готье де Ремилли, Адам Гайен; некоторые бароны, такие как Готье, д'Авен и де Гиз, граф Блуа, Ангерран III де Куси, Аршамбо IX де Бурбон, Амори де Монфор, Этьен де Сансер; военачальники, такие как Адам и Жан де Бомоны, Гийом де Барре, Симон де Пуасси, маршалы Роберт де Куси и Жан Клеман; а также Филипп Юрпель, единокровный брат короля, к которому были обращены все взоры. Матье де Монморанси, Бартелеми де Руа и Герен, которые находились в Париже, конечно же, отсутствовали. Но 26 присутствующих можно рассматривать как своего рода малый Совет, которому король завещал после своей смерти принести присягу своему сыну Людовику и как можно скорее короновать его.

Эта предосторожность не была лишней. Это был всего лишь второй случай, когда капетингский король умер до того, как его сын был коронован. Первый раз — когда умер Филипп Август, а его наследнику, Людовику, было 36 лет. На этот раз наследник был малолетним, ему всего 12 лет. В связи с этим возникал другой вопрос: кто будет управлять страной во время несовершеннолетия нового короля? Только трижды в капетингском прошлом возникал вопрос о регентстве, даже если этого термина еще не существовало. В 1147 году, когда Людовик VII отправился в крестовый поход, власть осуществлял аббат Сен-Дени, Сугерий; в 1190 году, во время крестового похода Филиппа Августа, он оставил управление своей матери, Адели Шампанской, и своему дяде, архиепископу Реймса; в 1061 году, после смерти Генриха I, именно его шурин, могущественный граф Фландрии Балдуин V, обеспечил защиту восьмилетнего Филиппа I. В этом случае наиболее естественным кандидатом на принятие "опеки и попечительства" над молодым Людовиком IX мог быть Филипп Юрпель, молодой человек 25 лет, граф Булонский, единокровный брат Людовика VIII. Он имел сильную поддержку среди великих баронов, которые считали его одним из своих и надеялись, что он сможет защитить их интересы, ограничив вмешательство королевской власти в их дела. Филипп Юрпель был слабохарактерным и явно не справился бы с поставленной задачей, что для баронов было идеально, ведь они могли бы манипулировать им, как им заблагорассудится. Именно этого боялось окружение Людовика VIII, все главы его администрации и представители средней знати, которые в результате потеряли бы все свои полномочия.

Именно здесь провиденциально появляется второй документ, также находящийся в Layettes du Trésor des Chartes (Сокровищнице хартий). Это подлинный документ, но его содержание вызывало большие подозрения. Он представляет собой письмо трех прелатов, архиепископа Санса, епископов Шартра и Бове, датированное 1226 годом, но без указания дня, в котором они заявляют, что перед смертью король позвал их в свою комнату и сказал им, что он хочет, чтобы королевство и все его дети были переданы под "попечительство и опеку" королевы Бланки, пока ее сын Людовик не достигнет "совершеннолетия". Именно этот документ узаконил власть Бланки Кастильской в качестве опекуна королевства.

Но это, как мы уже сказали, весьма подозрительно. Прежде всего, зачем король доверил свою волю, как бы в тайне, только трем епископам, когда он мог бы сделать это гораздо более значимым способом перед собранием 26 знатных людей, о которых мы только что упомянули, что ограничило бы возможные неприятности? Во-вторых, авторы письма так настаивают на том, что король был "в здравом уме", что он "завещал и решил", после "зрелого размышления", что это вызывает сомнения. Слишком усердно пытаясь доказать бесспорность решения, они делают его подозрительным. Именно поэтому историки считают, что встреча короля с тремя епископами на самом деле была выдумкой "правительственной команды", как выразился Жерар Сивери, чтобы исключить захват власти баронами. Для некоторых этот выбор был продиктован убеждением, что Бланка Кастильская, будучи женщиной и иностранкой, без поддержки семьи, окажется в слабой позиции, что позволит им руководить ею и диктовать ей решения. Менестрель из Реймса, например, пишет: "Ее дети были маленькими, и она была одинокой женщиной из чужой страны. Ей приходилось заботиться о великих сеньорах: графе Филиппе Юрпеле де Булонь, графе Роберте де Дрё, его брате графе Макона, сеньоре Куртенэ, сеньоре Ангерране де Куси и обо всех великих родах того времени. Поэтому она их очень боялась". Видимо каждая из соперничающих сторон старалась доверить номинальную власти как можно более слабому человеку, чтобы сделать его инструментом своей политики.

Напротив, другие считают, и мы в их числе, что обращение к Бланке — это признание ее авторитета и способности управлять. Во время правления Филиппа Августа и Людовика VIII советники смогли узнать, сколько политического благоразумия, твердости и влияния было у этой женщины, чтобы держать в узде великих баронов. Что касается утверждения, сделанного Жуанвилем в его Vie de Saint Louis (Жизни Святого Людовика), что "у Бланки Кастильской не было ни родственников, ни друзей во Французском королевстве", то оно совершенно неверно и соответствует желанию хронистов второй половины века драматизировать ситуацию, рассказывая о том, какой трудной была юность Людовика Святого и как мужественно королева и сирота противостояли козням баронов. Британский историк Линди Грант очень хорошо показала это в своей прекрасной биографии Бланки в 2016 году.

Еще один термин в письме трех епископов интригует: в нем говорится, что Бланка будет опекуном королевства, пока ее сын не достигнет "законного возраста" (ad aetatem legitimum). Проблема в том, что не существовало "законного возраста" совершеннолетия для королей, ни в каноническом праве, ни в римском праве, а в обычном праве он сильно варьировался от 13 до 21 года в зависимости от княжеств, королевств и обстоятельств. Во Франции Филипп I и Филипп II начали лично править в 14 лет; в 1215 году принц Людовик объявил, что возраст совершеннолетия составляет 21 год, что также было распространено в герцогстве Бургундия, графствах Бретань и Шампань. На самом деле, все зависело от личности государя, и этот вопрос оставался открытым. Вот почему епископы не взяли на себя ответственность по этому вопросу.

Коронация Людовика IX (29 ноября 1226 года)

Людовик VIII умер в Монпансье 8 ноября 1226 года. Тело было забальзамировано, внутренности помещены в церковь Монпансье, а тело, завернуто в сукно и бычью шкуру, помещено в гроб и доставлено в Париж. Неясно, при каких обстоятельствах Бланка узнает о смерти супруга. Филипп Муске дает мелодраматическую версию, которая едва ли заслуживает доверия. По его словам, королева, не зная о смерти Людовика, вышла навстречу королевской процессии, чтобы приветствовать его, а юный Людовик на коне галопом помчался вперед, чтобы обнять своего отца. Он встретился с Гереном, который сообщил печальную новость, и тогда, как говорит Муске, королева "была готова умереть от горя. Она была красна от горя и печали, и неудивительно, ведь Людовик всегда был ей верным мужем, от начала и до конца… Филипп [Юрпель], его брат, мудрый и расторопный, организовал траурные мероприятия, ибо королева так рыдала, что все потеряли голову". Этот рассказ не вызывает особого доверия, поскольку Герен в это время находился в Париже. Гораздо более вероятно, что гонцы срочно доставили новость в столицу. С другой стороны, выражение сильного горя Бланкой вполне вероятно. В течение ее жизни хронисты неоднократно отмечали ее большую чувствительность.

Но вскоре она пришла в себя. Под давлением обстоятельств она сразу же взяла на себя роль опекуна молодого короля и королевства. 15 ноября Людовика VIII похоронили в Сен-Дени, рядом с могилой его отца. Церемонию возглавляет архиепископ Санса Готье Корнут. Коронация и помазание Людовика IX должны были состояться немедленно. Возникла чрезвычайная ситуация: хотя никто не оспаривал легитимность нового короля, его власть была хрупкой ведь ему было всего 12 лет, и несколько недовольных баронов могли воспользоваться деликатным переходным периодом, чтобы добиться уступок и преимуществ, которые могли бы повредить монархии. Многие уже призывали к освобождению всех политических заключенных, включая тех, кто попал в плен при Бувине: первый пример амнистии, связанной с коронацией. Согласно Роджеру Вендоверскому: "Перед назначенным днем (коронации) наибольшее число сеньоров просили, согласно обычаю Франции, освободить графа Фландрского Феррана, графа Булонского Рено и вообще всех заключенных, которые, по их словам, к большому ущербу для свобод королевства, содержались в кандалах и под охраной в течение двенадцати лет… В конце они сказали, что как только эти злоупотребления будут исправлены, они поспешат явиться на коронацию. По совету папского легата Франжипани, королева, опасаясь, что промедление [станет] опасным, созвала духовенство королевства и немногих сеньоров, которых она смогла собрать, и приказала короновать короля".

Поэтому всем главным вассалам и прелатам было разосланы письма, созывающие их в Реймс на коронацию, которая была назначена на 29 ноября. Сохранилось шесть копий этого письма, включая те, что были отправлены архиепископу Руана, епископам Нормандии и сеньорам Анжу. Они написаны от имени двенадцати человек: Готье Корнута, архиепископа Санса, Симона де Сюлли, архиепископа Буржа, епископов Бове, Нуайона, Шартра, Готье д'Авена, графа Блуа, Ангеррана де Куси, Амори де Монфора, Аршамбо де Бурбона, Этьена де Сансера, Жана де Несле и Филиппа Юрпеля, графа Булони. Любопытно, что имя королевы Бланки не упоминается, как и имя Герена, что позволяет предположить, что инициатива созыва была предпринята сразу после смерти короля группой, присутствовавших при его смерти в Монпансье.

Так или иначе, королева и ее сын отправились в Реймс вскоре после похорон Людовика VIII в Сен-Дени. Нельзя было терять ни дня, и Людовик IX с матерью прибыли в Реймс 27 или 28 ноября, сделав по дороге только одну остановку в Суассоне. Церемония коронации состоялась 29 ноября, всего через три недели после смерти Людовика VIII в Монпансье. Учитывая доступные в то время средства передачи новостей и передвижения, это было исключительное достижение, которое свидетельствовало о срочности ситуации.

Это была, печальная коронация. Собор все еще находился в стадии строительства: с 1223 года работы практически не продвинулись. Архиепископа Реймса там не было: он умер от дизентерии во время возвращения из Лангедока. Коронацию проводил епископ Нуайона Жерар де Базош, что было менее престижно. Обычные ссоры о старшинстве нарушили порядок: графиня Фландрии и вдовствующая графиня Шампани боролись за честь нести королевский меч, который в итоге был доверен Филиппу Юрпелю. Самым серьезным аспектом были многочисленные неявки на коронацию без уважительной причины, которые представляли собой скрытую угрозу: Пьер Моклерк, Роберт де Дрё, Анри де Брейн, Гуго де Лузиньян, Гуго де Шатильон, новый граф Сен-Поль не соизволили присутствовать. Что касается графа Шампани Тибо IV, то он хотел бы приехать; его слуги даже начали готовить для него жилье в Реймсе, но Бланка Кастильская запретила ему появляться из-за его поведения при осаде Авиньона и слухов об отравлении Людовика VIII, которые широко распространились. В Реймсе его знамена было приказано сорвать, его слуги были изгнаны, а губернатору приказали не пускать его в город.

Конечно, были и знатные гости: римский легат Франжипани, король Иерусалима Жан де Бриенн и его молодая жена Беренгария, патриарх Иерусалима, герцог Бургундский, несколько епископов и брат Герен, который играл роль ангела-хранителя для Бланки и ее сына. Но атмосфера была не совсем праздничной, как хорошо отметил Жак Ле Гофф в своей прекрасной биографии Людовика Святого: "В Реймсе длительное время в одном из возводившихся соборов продолжалась весьма утомительная для ребенка литургия: его облачили в тяжелую мантию, дали в руки громоздкие инсигнии, надели увесистую корону, а далее — головокружительная атмосфера молитв, песнопений, ладана, странных обрядов, непонятных даже смышленому ребенку, которому, разумеется, в доступной для его возраста форме объяснили все, что будет происходить. Церемония, во время которой ощущалась тревога вследствие отсутствия на ней прелатов и знатных сеньоров, которые должны были бы толпиться вокруг мальчика. Затем — возвращение в Париж, которое хронисты обошли молчанием, не отметив никакого народного ликования, ни единого возгласа радости или ободрения".

Это было печальное начало правления молодого Людовика IX. Но именно на плечах его матери теперь лежала судьба Капетингской монархии, и именно в этих особенно трудных обстоятельствах она должна была проявить все свои способности. До сих пор она находилась в тени государей Филиппа Августа и Людовика VIII, а теперь заняла первое место. В возрасте 38 лет она действительно начала новую жизнь, навязывая себя как хранителя власти, как авторитарного суверена, которого боятся и уважают в королевстве, и как важного партнера в европейской политике.