Божьи безумцы

РОМАН ЖАНА-ПЬЕРА ШАБРОЛЯ О КАМИЗАРАХ

Религиозные войны во Франции волновали умы многих писателей. Бальзак оставил нам незаконченную книгу «О Екатерине Медичи», Проспер Мериме — «Хронику времен Карла IX», Александр Дюма — «Королеву Марго», Генрих Манн — «Юность и зрелость короля Генриха IV». События ожесточенной войны католиков и кальвинистов запечатлены в «Трагических поэмах» участника этих войн гугенота Агриппы д’Обинье. На протяжении более чем двух веков лилась кровь французов, горели города, опустошались поля. То была гражданская война, в которой принимали участие все сословия общества — дворяне и духовенство, торговцы и владельцы мануфактур, горожане-ремесленники и крестьяне, — они поднимали оружие в защиту своих интересов, прав, привилегий. Под религиозные знамена становились люди различного имущественного состояния, и цели, которые они преследовали, были различны. Для феодально-аристократических кругов религиозные войны служили средством обуздания центральной королевской власти средством междоусобной борьбы; горожане стремились покончить с феодальными ограничениями; крестьяне выступали против тяжелого гнета феодалов-помещиков.

Творческое воображение писателей, обращавшихся к эпохе религиозных войн, было приковано главным образом к первому их периоду, ко времени Варфоломеевской ночи — резне, учиненной католиками, и последующим за ней событиям, вплоть до принятия Нантского эдикта, гарантировавшего свободу вероисповеданий.

Как живой документ истории читаем мы сейчас мемуары Агриппы д’Обинье. И сегодня нас волнуют строфы его «Трагических поэм». Участник религиозных войн, д’Обинье бичует двор Екатерины Медичи, католическое духовенство, корыстное дворянство, легко меняющее свои убеждения. Со скорбью глядит он на разоренную войною Францию, сочувствует страданиям народа. В романе Шаброля невежественные крестьяне с волнением слушают его стихи, с благоговением вспоминают знаменитого деятеля гугенотского движения — воина и порта. Сын знатного аристократа, приближенный Генриха Наваррского, дипломат и полководец Агриппа д’Обинье поднялся над религиозными предрассудками и показал жестокие страдания простого народа, который занимает столь небольшое место в романах и пьесах писателей, живших после него.

Книга Бальзака о Екатерине Медичи посвящена проблеме власти, проблеме исторически оправданного насилия. Ее герои — государственные деятели, обладавшие сильным и целеустремленным характером. Бальзак сводил счеты с ненавистным ему буржуазным общественным строем. Победа буржуазии, по его мнению, принесла обществу войну всех против всех, развязала чудовищный Эгоизм и индивидуализм!. Не видя новой общественной силы, которая могла бы изменить буржуазный правопорядок, он мечтал о возрождении абсолютной монархии. Обращаясь к далекому прошлому, Бальзак усматривал в действиях Екатерины Медичи стремление создать сильное государство, сдержать центробежные силы феодального общества.

По-иному подошел ж решению этой темы Проспер Мериме. В историческом романе «Хроника времен Карла IX» Мериме осуждает и феодально-католическую реакцию и протестантов. Оба враждующих лагеря отстаивают узкокорыстные интересы, забыв о нуждах народа. Жертвой религиозного фанатизма оказывается бедный дворянин Жорж де Мержи. Втянутый в ход событий, он сохраняет в себе религиозную терпимость, человечность, и в ртом его трагедия. Религиозный фанатизм враждебен человеку, естественным человеческим чувствам и порывам. Роман Мериме был направлен против дворянско-клерикальной реакции 20-х годов и так же, как книга Бальзака, обращен к его современникам, к волнующим событиям дня.

Уже в наше время Генрих Манн создал произведение, в котором фашистскому варварству противопоставляется гуманизм эпохи Возрождения. Идеализируя Генриха IV, он наделяет его чертами мудрого, широко образованного человека, гуманиста, заботящегося о благе государства и народа. Генрих IV закладывал основы абсолютистской монархии и в этих целях стремился к объединению Франции, к урегулированию споров между католиками и гугенотами. Он перешел в католичество, но вместе с тем подарил гугенотам Нантский эдикт. И не случайно в памяти севеннских крестьян и через сто лет за ним сохранилась слава «нашего доброго короля». Произведение Генриха Манна, отстаивающее идеи гуманизма, прозвучало накануне второй мировой войны как призыв к борьбе с фашизмом.

Роман Жана-Пьера Шаброля «Божьи безумцы», как и произведения его предшественников, обращавшихся к теме религиозных войн во Франции, всем своим содержанием обращен к современной писателю действительности, к нашему сегодняшнему дню; однако Шаброль по-иному подошел к решению этой темы. Шаброль взял для своей книги не начальный, а заключительный период длительного спора между католиками и протестантами, тот период, когда простой народ, разоренный бесконечными войнами, поборами и налогами, доведенный до отчаяния религиозным террором, с оружием в руках поднялся против своих угнетателей. Среди героев писателя нет государственных деятелей, знатных дворян, его внимание пе привлекает жизнь придворных, политические интриги католиков и гугенотов. Роман Шаброля посвящен жизни и борьбе народа. И это не является случайностью.

Имя Шаброля хорошо известно советскому читателю по его роману «Гиблая слобода». В нем он рассказал о рабочих парнях современной Франции, об их несладкой жизни и незатейливом досуге, об их борьбе за человеческие права и человеческое достоинство. Это книга о сегодняшнем дне французской рабочей молодежи, молодежи парижских окраин, которые так хорошо изучил писатель.

Жан-Пьер Шаброль родился в 1925 году, в годы второй мировой войны активно участвовал в движении Сопротивления. Несколько лет журналистской работы в газете «Юманите» оказались отличной школой для будущего писателя. Шаброль пишет очерки, пробует свои силы в драматургии (пьеса «Амерлоки») и наконец обращается к роману. До «Божьих безумцев» им создано пять романов: «Последний патрон» (1952), «Гиблая свобода» (1955), «Колючие цветы» (1957), «Один лишний» (1958), «Жертвы Марса» (1959).

Действия романов Шаброля протекают в Индокитае, в Париже, на Корсике, в оккупированной Франции, в Германии, их герои — молодые люди, наши современники. Он берет, по его собственным словам, «кусок жизни», хорошо знакомые ему характеры и, проявляя большую наблюдательность, воссоздает волнующие эпизоды современной жизни. Что же побудило Шаброля взяться за исторический сюжет из эпохи религиозных войн? Конечно, не только то, что писатель родился в Шамбориго, учился в Алесе, партизанил в районе Бужеса — в тех самых краях, где некогда вели неравную героическую борьбу севеннские крестьяне, его предки.

Для того чтобы понять глубокие причины, заставившие писателя обратиться к этому далекому прошлому, искать в нем связь с настоящим, надо вернуться к истории.

В марте 1562 года Франциск Гиз и его свита напали на молитвенное собрание гугенотов у местечка Васси. Эта дата и является официальным началом распрей между католиками и гугенотами. Сейчас мы знаем, что в основе этой распри было отсутствие единства среди феодально-аристократических кругов в их борьбе с королевской властью. Но в те далекие времена непосвященные народные массы думали иначе и, жертвуя жизнями, верили, что их вожди — убежденные идейные люди, воюющие за различные религиозные принципы.

В 1572 году разыгралась трагедия Варфоломеевской ночи, и с Этого времени столкновения католиков и гугенотов стали особенно ожесточенными. Католический лагерь создает мощные лиги, гугеноты — не менее мощную федерацию. Народные массы порою выходят из повиновения у своих вождей и организуют самостоятельные выступления (в юго-западных провинциях Франции)«В 1594 году признанный вождь гугенотов, Генрих IV, принимает католицизм. Политические и религиозные страсти остывают. Нантский эдикт, обнародованный в 1598 году, предоставляет гугенотам право на свободное вероисповедание, разрешает содержать в юго-западных провинциях 25-тысячную гугенотскую армию и гарнизоны в 100 крепостях. Этот «золотой век» сохранился в памяти героев романа Шаброля.

После убийства Генриха IV (1610 г.) религиозная война возобновляется с новой силой и продолжается до 1621 года. При Ришелье и Мазарини абсолютистская монархия подавляет все оппозиционные элементы общества, многие привилегии, данные Нантским эдиктом, отменяются, хотя за гугенотами и остается право на свободу вероисповедания. Постепенно феодальные смуты затихают (после разгрома Фронды), однако то тут, то там вспыхивают народные восстания.

Последние годы царствования Людовика XIV отмечены кризисом абсолютистской монархии. Франция терпит поражения в неудачных войнах против коалиции европейских государств во главе с Англией и Голландией (об этом упоминается в романе Шаброля). Эти бесконечные войны, так же как и безудержная роскошь Версаля, обескровили страну. Вся тяжесть государственного банкротства легла на плечи главным образом крестьянского населения, задавленного многочисленными поборами и налогами, частично разоренного.

Несколько ранее происходит реакционный поворот к религиозной политике абсолютистской монархии. Людовик XIV в 1685 году отменяет Нантский эдикт особым ордонансом, предписывавшим разрушить все протестантские храмы, изгонявшим из страны протестантских пасторов и запрещавшим всякое отправление протестантских религиозных обрядов. В 1695 году был издан эдикт о церковной юрисдикции, передававший церкви многие функции гражданского судопроизводства. В стране начался настоящий религиозный террор. В ответ на репрессии то тут, то там вспыхивают народные восстания. Так подходим мы к событиям, изображенным в романе «Божьи безумцы».

Слово «камизары» происходит от «camiso», что на севеннском наречии означало «рубашка». По свидетельству одного из вождей восстания, Жана Кавалье, слово это получило всеобщее распространение с весны 1703 года. По-русски слово «камизары» можно перевести словом «рубашечники».

Восстание камизаров происходило в юго-западной провинции Франции — Лангедоке и продолжалось с 1702 по 1704 год. После отмены Нантского эдикта лангедокские кальвинисты подвергались более ожесточенным репрессиям, чем кальвинисты других провинций страны.

Здесь процветала особая форма религиозных преследований — «драгонады», которая отдавала сотни и тысячи гугенотских семей в полное распоряжение драгунских полков, ставившихся на постой в районах, наиболее населенных протестантами. С помощью драгун правительство Людовика XIV насильственно обращало кальвинистов Лангедока в католичество. Королевские интенданты и католические священники без суда и следствия заточали жителей в тюрьмы, ссылали на галеры, конфисковывали имущество, похищали детей. Особенно тиранил Лангедок королевский интендант Бавиль.

Состоятельные кальвинисты Лангедока массами эмигрировали в Женеву и другие протестантские страны. Только за два последних десятилетия XVII века эмигрировало около 40 тысяч человек.

Стихийные восстания против правительства Людовика XIV вспыхивали задолго до движения камизаров. В 1683 году такое восстание произошло в провинциях Лангедок и Дофине. Оно было неожиданным даже для руководителей кальвинистской церкви, которые призывали свою паству к пассивному сопротивлению* Еще более мощное восстание разразилось в 1689 году.

В среде крестьян-кальвинистов появились «проповедники», которые с помощью евангелических текстов предвещали близкое падение «антихриста». Сами выходцы из крестьянской среды, эти «проповедники» поднимали боевой дух крестьян, подготавливая их к активному сопротивлению.

С началом войны за испанское наследство у лангедокских гугенотов появилась надежда на помощь извне, на помощь Англии, Голландии, Женевы. Правительство в свою очередь, желая покончить с беспокойным лангедокским населением, усиливало репрессии. В 1702 году обстановка в юго-западных провинциях страны крайне накалилась. Отвод войск, брошенных против коалиции европейских государств, способствовал более активным выступлениям крестьян. В начале года крестьяне повесили сборщиков податей. 24 июля они расправились с наиболее жестоким своим притеснителем — аббатом Шайла. г)тот католический священник вызывал всеобщую ненависть. Свой дом он превратил в тюрьму, заподозренных в непослушании подвергал пыткам. Шайла, как свидетельствует современник, клещами вырывал у своих жертв волосы из бороды и ресниц, прижигал раскаленным углем руки, зажатые в тиски, накручивал на пальцы вату, пропитанную маслом или салом, поджигал ее и позволял гореть до тех пор, пока у жертвы не обнажались кости.

Расправа над аббатом Шайла явилась началом активных, непрекращающихся действий камизаров. Вскоре в различных районах Лангедока начинают организованные действия несколько отрядов камизаров. Вождями камизаров были простые крестьяне. Так, в Верхних Севеннах действовал отряд кузнеца Гедеона Лапорта, в районе Эгуаля — отряд лесника Кастане, в Нижних Севеннах — отряд пекаря Жана Кавалье. Крестьянские вожди были отличными организаторами и с самого начала военных действий великолепно овладели тактикой партизанской борьбы. Среди них наиболее одаренными были Жан Кавалье и Роланд (настоящее его имя Пьер Лапорт). Камизары нападали на врага, а затем неожиданно и быстро отступали в леса и горы. Им оказывало помощь почти все крестьянское население провинции. Они сжигали католические церкви, разрушали феодальные замки, разоряли дома католического духовенства, чинили расправу над кюре, приорами, дворянами, чиновниками.

Зимой 1702–1703 годов правительство двинуло против камизаров крупные силы, но потерпело поражение. В декабре 1702 года камизары захватили город Сев, в январе 1703 года — город Ренульяк. Под влиянием этих успехов в борьбу включились крестьяне-католики, и восстание, таким образом, превращалось из войны религиозной в войну крестьянскую.

В феврале 1703 года Людовик XIV направил в Лангедок маршала Франции Мопревеля. Был опубликован королевский ордонанс, предписывающий всем жителям Лангедока в восьмидневный срок вернуться в свои жилища и всем подданным выступить против мятежников. Монревель и Бавиль усилили преследование гугенотов. Первого апреля 1703 года, когда гугеноты собрались на молитвенное собрание в городе Ниме, Монревель поджег здание, где отправлялась гугенотская служба, и уничтожил 150 человек. Епископ Нима Флешье благодарил маршала за кровавую расправу, утверждая, что «этот пример был необходим для обуздания непокорного народа». Возмущение камизаров и крестьян Лангедока возрастало. В связи с прибытием Монревеля они решили объединить свои действия. В Верхних Севеннах для совета собрались три наиболее известных руководителя движения камизаров — Кавалье, Роланд и Соломон Кудерк. В феврале и марте 1703 года камизары начали наступление и захватили много населенных пунктов. Движение перекинулось на соседние провинции — Дофине, Прованс, Беарн.

Ноябрь 1703 года — время наивысшего подъема восстания. Ответные действия Монревеля серьезного успеха не имели. Правительство Людовика XIV, не на шутку встревоженное размахом движения, решило изменить тактику. С австрийского фронта был отозван маршал Виллар и направлен в Лангедок. Посылая Виллара на усмирение камизаров, Людовик XIV поручил ему попытаться начать с ними переговоры, пойдя на некоторые уступки. Новая тактика принесла успех правительству — позволила ему расколоть движение. Умеренный в своих взглядах, Жан Кавалье заключает с Вилларом соглашение. Ему обещаны чин полковника и пенсия* В одной из операций против войск Виллара погибает Роланд. На ртом мятеж по существу кончается, хотя отдельные его вспышки продолжаются до 1715 года.

Движение камизаров буржуазные историки рассматривают как заключительный эпизод религиозных войн. На самом деле это восстание, начавшееся как выступление преследуемых протестантов, приобрело явно социальный характер. Советский исследователь А. И. Коробочко пишет, что «движение камизаров очень скоро развернулось в ярко выраженное антифеодальное и антиабсолютистское восстание, самое значительное из крестьянско-плебейских восстаний времени Людовика XIV». Это подтверждается участием в нем крестьян-католиков, нападением камизаров на феодальные замки, уравнительными лозунгами, которые провозглашали народные «проповедники», прикрывая их истинный смысл текстами из Евангелия. Требуя восстановления Нантского эдикта, права на публичное отправление протестантских служб, камизары вместе с тем выступали против феодальной эксплуатации, против налогов, против зажиточных крестьян.

Но социальное движение лангедокских крестьян рядилось в одежды кальвинистской религии. Они называли себя «божьим народом», «детьми божьими». «Пророкам» и «проповедникам» бывали видения, они утверждали, что слышат глас божий, пение псалмов.

Религиозный фанатизм, частые богослужения, пение псалмов, соблюдение заповедей кальвинистской церкви легко уживались с суевериями. Больше чем слова святого писания на камизаров действовали неожиданные пророчества экзальтированных «проповедников». Наиболее умные и дальновидные из них пользовались слепой верой невежественных крестьян, чтобы поднять их силы, заставить в нужный момент принять правильное решение. Однако, как ни были темны лангедокские крестьяне и плебейские слои городского населения, они, повинуясь своему классовому инстинкту, шли на самые большие жертвы ради торжества своего дела.

В «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта» К. Маркс противопоставляет консервативному крестьянину крестьянина революционного. При этом, говоря о революционных традициях французского крестьянства, он указывает на пример Севеннских гор, имея в виду движение камизаров. И действительно, во время Французской революции 1789 года Севенны поднялись первыми. Движение камизаров по справедливости можно считать предвестником революционной бури, разразившейся в конце восемнадцатого столетия.

К роману Шаброля «Божьи безумцы» приложены комментарии, составленные самим автором. Это ссылки на документы, выписки из книг, которые поясняют текст и свидетельствуют об огромной работе писателя над выбранной им исторической темой. В движении камизаров Шаброль увидел поучительный пример мужества простых людей, которые в беспримерно трудных условиях, голодные, полураздетые, почти безоружные оказались способными сдерживать натиск хорошо организованной двадцатитысячной армии. А через 250 лет простой народ Франции с таким же беспримерным мужеством защищал честь своей родины от фашизма. И в паши дни можно найти немало примером героического сопротивления народных масс империалистической реакции Люди, вооруженные справедливыми идеями и решимостью победить, они способны совершать чудеса. Эта мысль проходит через весь роман Шаброля «Божьи безумцы», который воспевает стойкость и мужество простого человека, поднявшегося на борьбу за свои попранные права.

Создавая свое произведение, Шаброль недвусмысленно давал понять, что он, как до него Бальзак, Мериме, Генрих Манн, связывает прошлое с настоящим. Эту связь времен мы находим уже в посвящении, предпосланном роману:

«Антуану Шабролю, двадцати одного года, солдатский матрикул 27311.

Антуану Шабролю, тридцати пяти лет, солдатский матрикул 27310, «осужденному… 3 марта 1703 года за то, что восстал Антуан Шаброль с оружием в руках против защитников короля».

Людовику, моему деду, который умел говорить с пчелами, читал Библию, приглядывая на пастбище за своими козами, и открывал мне посредством писаний Иоанна и Иеремии тайные замыслы Гитлера».

У нескольких поколений людей, носящих то же имя, что и писатель, был один и тот же враг, как бы он ни назывался — Людовик XIV или Гитлер.

События, развернувшиеся в Севеннах, Шаброль показывает главным образом через восприятие крестьянского юноши Самуила Шабру.

Самуил родился в семье простых крестьян, которые пасли коз, растили виноград, собирали каштаны, разводили шелковичных червей, держали пчел, ловили рыбу. Жизнь их была заполнена тяжелым трудом, но до отмены Нантского эдикта и грозных событий восстания они мирились с невзгодами. Самуил — юноша одаренный и к тому же, в отличие от большинства своих сверстников, обучен грамоте. Это последнее обстоятельство возвышает его над остальными севеннскими крестьянами. Внутренний мир Самуила Шабру раскрывается нам в записях, которые тот регулярно ведет, пряча их в стене полуразрушенной каменной сушильни для каштанов. Умение читать и писать кажется Самуилу даром, ниспосланным свыше, и потому он, решая поведать потомству о горестях своего малого народа, принялся писать в безудержном и радостном порыве вдохновения, писать для тех, кто прочтет повествование — здесь, в Севеннах, или в Андюзе, или в Амстердаме — через год, а может быть, через столетие, в далеком 1800 году».

В начале записок Самуил Шабру подробно повествует о причинах, которые побудили протестантов Севенн восстать. Не сразу решились они взяться за оружие. Согласия у духовных вождей гугенотов не было. Проповедник Бруссон стоял за мирные тайные сходы, другой проповедник, Виван, — за сопротивление с оружием в руках. Эти расхождения в методах и целях борьбы Шаброль и в дальнейшем показывает в непрекращающихся спорах двух севеннских стариков — Спасигосподи и Поплатятся.

В сознании неграмотных севеннских крестьян жили воспоминания о далеком прошлом, о мощи гугенотского движения. У гугенотов было сто пятьдесят крепостей, четыре университета, академии, судебные палаты, тридцать тысяч солдат, четыре тысячи дворян. Были у них и свои герцоги — герцог Сюлли, герцог Буйонский, де Ледигьер, де Роган и, наконец, «наш добрый король Генрих IV». Время Нантского эдикта вспоминается, как «золотой век», хотя и тогда, в годы относительного спокойствия, не обходилось без войн, эдиктов и ордонансов, направленных против протестантов. «Одним эдиктом, — записывает Самуил, — запрещают нам хоронить наших покойников в промежутке времени от шести часов утра до шести часов вечера, другим эдиктом не разрешают нам собираться в количестве более двенадцати человек — даже на свадьбу или крестины…» Но все эти мелкие притеснения не могли сравниться с теми злодеяниями, какие обрушились на головы гугенотов после отмены Нантского эдикта. «То, что случилось с нами на заре нового столетия, исторгло у нас из груди горькие стенания… Мы познали худшие из тяжких бедствий: не осталось у нас больше ни пастырей духовных, ни храмов, и не было надежды, что обретем мы когда-нибудь их вновь; постиг нас недород и голод, били нас жаркие вихри и снежные вьюги, немилостивы были к нам и земля и король; брали с нас и подушные, и поземельные, пени за недоимки и прочие провинности; на поля обрушивались с гор обвалы, посевы побивало градом, а ко всему Этому еще воздвигли на нас жестокие гонения. Одни беды за другими, все хуже да хуже, томились мы во мраке, света божьего не видя, и вдруг дошли до нас слухи, что явился на берегах Сезы некий простой человек, призвавший людей восстать во имя предвечного».

Жестокость солдат Людовика XIV и католического духовенства, голод и разорение постепенно развеяли мирный дух севеннских гугенотов, и точка зрения проповедника Вивана победила. Народ взялся за оружие.

Судьба самого Самуила весьма поучительна. Он родился в год отмены Нантского эдикта, как и его сверстники, он не знал, что такое детские игры. Ни дли него, ни дли других сыновей и дочерей гугенотов по были они «естественным занятием». зато «естественно было учуять появление драгун».

Когда Самуилу исполнилось двенадцать лет, отца его сожгли на костре, над матерью надругались драгуны, старший брат Теодор был насильственно угнан в Орлеанский полк, средний брат Эли убит во время облавы. Самуил поступает на службу к судье мэтру Пеладану — доброму католику и под именем Франсуа Ру живет у него более четырех лет, Здесь-то и происходит роковое для Самуила событие, определившее его дальнейшую судьбу* В часы досуга дети гугенотов, подражая взрослым, собирались на тайные сходы: они читали Библию и совершали гугенотские молебствия. Об ртом проведал католический священник Ля Шазет, и Самуила, как одного из зачинщиков, постигла кара. На многолюдной площади его подвергли экзекуции розгами. Самуил уходит в горы, чтобы примкнуть к восставшим и принять участие в их жестокой борьбе.

Самуил Шабру — сын своего времени и своего народа. В нем живут острая ненависть к угнетателям и мечта о мирной жизни. Он фанатически религиозен и по-крестьянски деловит и практичен. Его грамотность служит, по существу, одной цели — чтению религиозных книг. Самуил, как и его товарищи, суеверен. Затаив дыхание, слушает он полуюродивых «проповедников», всерьез рассказывает о людях, которые в припадке нервной экзальтации разговаривают с богом, клянется, что воочию видел чудеса.

Суровая жизнь приучила Самуила хладнокровно взирать на жестокости, в которых он и сам участвует, по в сердце его часто вспыхивает возмущение против братоубийственной войны, особенно когда он видит, что среди простых католиков тоже есть люди, жаждущие мирной жизни. Узнав, что крестьяне-католики Лартиги тайно обрабатывают его запущенный виноградник, Самуил восклицает: «Я с верхушки братоубийственного костра вдруг упал в вертоград братской любви». И когда ожесточившиеся камизары расправляются с Дуара Лартигом и добрым судьей католиком Пеладаном, в душе Самуила рождается протест. Но он бессилен остановить волну народного возмездия, сметающую все на своем пути.

Поведение Самуила, его раздумья о жизни, о восстании выражают всю сложность и противоречивость сознания севеннских крестьян. Как и многие другие крестьяне, он верит в справедливость короля, считая, что королевские приказы нарушаются вельможами. «В дороге от столицы до наших деревень приятная улыбка исчезает с лица царедворцев, и они обращаются в хищных зверей, алчущих пожрать все достояние паше». Он думает, что восставшие камизары остаются «покорными подданными короля», мечтает, чтобы король понял, что «смерть каждого вероломного притеснителя способствует сохранению жизни многих и многих людей».

Таким образом, Шаброль не склонен выделять своего героя из общей массы севеннских крестьян, показывая на его примере ограниченность и незрелость крестьянского сознания. В представлении Самуила восстание камизаров — мера вынужденная и временная. Вместе с Финеттой он часто протестует против жестокостей гугенотов, со скорбью глядит на реки крови, пролитые католиками и гугенотами, хотя и понимает, что «всему свое время: время обнимать и время уклоняться от объятий, время раздирать и время сшивать, время любить и время ненавидеть, время войне и время миру».

Франсуаза-Изабо Дезельган, или попросту Финетта, как ее все называют, всего на год моложе своего возлюбленного. Она такая маленькая, говорит о пей Самуил, что дорожная сумка ударяет ее по ногам, такая маленькая, что драгуны не обращают на нее внимания, а старики на посиделках пророчат ей детей, которые будут плясать под кроватью, а их никто и не увидит.

Но маленькая Финетта способна на большие дела. Она самоотверженно ухаживает за раненым Самуилом, выполняет разведывательные поручения отряда камизаров, участвует в сражениях наряду с мужчинами, мужественно переносит все муки, выпавшие на ее долю во время пленения.

Образ Финетты, хрупкой и такой мужественной подруги Самуила, символизирует жизнеутверждающее начало в романе. Среди разрушений, жестоких убийств, всеобщей ненависти она сохраняет любовь к людям. Все в пей взывает к миру, к труду, к продолжению жизни. «В схватке самое лучшее потеряем», — говорит она Самуилу, глядя, как севеннские протестанты творят порою бессмысленные жестокости. Финетта мечтает о мирной жизни, о времени, когда паписты н гугеноты будут верить в одного бога. Все больше и больше начинает понимать она, что религиозный фанатизм и тех и других — античеловечен, что есть дела значительнее, которые до сих пор не устроены богом. «Почему господне правосудие суровее к маленьким людям, нежели к знатным господам?» — спрашивает Финетта.

Через жесточайшие испытания проносят свою целомудренную любовь Самуил и Финетта. Эта целомудренность порождена протестантским воспитанием, суровой моралью севеннских горцев. Родственные связи, семейный очаг почитаются в этих краях святыней. Простым крестьянам Севеннских гор неведомы разврат и прелюбодеяние, как неведомы им воровство и стяжательство. Размышляя о превосходстве гугенотов над католиками, Самуил замечает: «Мы не скрывали, что ставим себя выше их, радовались своей власти над собою». Это «владение собою» проявляется п в любви Самуила к Финетте. Самуил все время контролирует свои чувства, боясь перейти дозволенное и тем самым нарушить «заповедь». «Добродетельность» Самуила порою вызывает чувство протеста у более непосредственной и не столь религиозной Финетты. На одном из писем Самуила она делает приписку: «Ах, лучше бы ты писал поменьше, да больше был возле меня». Ее возмущают рассудочность и деловой тон писем возлюбленного, от которых разит «воском и ладаном». Если кто и поразит его сердце, то «ведь оттуда не кровь польется, а чернила». На клочке бумаги Финетта однажды записывает: «Нет, мне нельзя любить тебя больше бога, иначе ты разлюбишь меня». Но Самуил бога любит больше Финетты, хотя и повторяет часто: «Мне необходима Финетта, всегда, всегда». Богопослушание, безропотное подчинение обычаям, наставлениям старших, проповедникам заставляют его покинуть Финетту, которая неспособна стать матерью, и жениться на ее сестре Катрин. Самуил подчиняется этому решению, ибо интересы семьи, рода и даже интересы обескровленных, опустошенных Севенн требуют от него такой жертвы. Но не может смириться с этим Финетта, протестующая против попрания человеческой личности. «Зверь и нас сделал зверьми, — говорит она, — и нас должно спаривать, как зверей, чтобы мы давали приплод. Да простит мне бог, но трудно мне возносить ему за это хвалы».

Финетта, таким образом, становится жертвой того бессмысленного религиозного фанатизма, который убил стольких невинных людей, и католиков, и протестантов.

В романе Шаброля можно встретить крестьян с более зрелым самосознанием. Брат Самуила Теодор с улыбкой смотрит па беспрерывные богослужения своих товарищей, он заявляет Самуилу, что «с него двух молений в день вполне достаточно, даже в воскресенье». Лишен он и монархических иллюзий: «Самое сейчас время ударить как следует, потому что король занят войной». Он видит своих врагов не в каждом католике, а лишь в маркизах и герцогах.

В полном соответствии с историческими фактами Шаброль показывает, как война религиозная перерастает в войну крестьянскую. Изображая солдат-католиков, он не раз подчеркивает, что и они начинают понимать несправедливость своей миссии. Плененный гугенотами солдат-католик перед смертью говорит своим палачам, что он «верит в бога, как его учили… но никогда не видел тут оснований для взаимной резни». Другой католик- башмачник рассказывает, как дворянская конница, испугавшись гугенотов, бросилась назад, давя свою пехоту, и как пехота стреляла в дворян.

Выше упоминалось, что движение камизаров было подхвачено в некоторых районах крестьянами-католиками. Шаброль не показывает этого в своем романе, но в нескольких эпизодах он говорит о том, как прекрасно уживались крестьяне католики и протестанты в мирное время, как мало обращали они внимания на разность своих религиозных убеждений.

Шаброль подробно воссоздает быт севеннских камизаров. Они живут общиной, все у них общее. Здесь нет ни богатых, пи бедных. Протестантская религия призывала к воздержанности, и камизары по-своему истолковывают эту заповедь: крестьянам запрещено грабить в корыстных целях, и они действительно равнодушны к драгоценностям. В одном из эпизодов рассказывается, как после разрушения феодального замка камизары льют пули из золота и серебра. И в других случаях камизары нередко используют религию в практических интересах. «Пророк» Гюк в критические минуты, несмотря на всю свою экзальтированность, предписывает от имени бога весьма разумные и практически целесообразные действия камизарам. Так, однажды, когда у отряда не хватало на всех оружия, Гюк провозгласил, что только праведные могут идти в бой. Он отобрал столько воинов, сколько было ружей. От имени всевышнего советует он гугенотам предупредить власти Женолака о нападении на город, и это, вопреки здравому смыслу, оказывается лучшим маневром.

Переходя от эпизода к эпизоду, от сцены к сцене, Шаброль рисует два враждебных лагеря, где одни выступают как угнетатели, а другие, доведенные до отчаянной решимости, — угнетаемые.

У одних есть все — власть, богатство, у других — ничего, кроме жалкого клочка неподатливой земли. В рядах одних — солдаты, вооруженные до зубов, в рядах других — неорганизованные, неграмотные крестьяне, пастухи, шерстобиты, чесальщики, оружием которых являлись часто косы, вилы, пращи. У одних — богатейшие храмы, роскошные замки, пышные одежды, холеные женщины, у других — жалкие лохмотья, бедные жилища, а иногда пещеры, где они вынуждены укрываться от врагов и непогоды.

Король ведет беспрерывные войны, содержит многотысячную армию, которая нужна ему не только для борьбы с внешними врагами, но и для расправы с непокорными подданными. А все помыслы севепнских крестьян обращены на мирный труд. «В Севеннских горах меч не в чести, а войну не считают работой», — записывает Самуил.

В лагере угнетателей — прославленные маршалы и епископы, блестящие офицеры и священники. Вожди камизаров — обыкновенные труженики, вчерашние крестьяне, их проповедники зачастую не умеют читать и писать.

За крепостными стенами городов, в укрепленных замках отсиживается знать, богатые горожане, католическое духовенство.

Камизары совершают беспрерывные и тяжелые походы. «Мы молимся и снова идем, поем духовные гимны и идем неустанно… «Мы проходим по дубовым, по каштановым лесам, по сосновому бору, проходим через буковые рощи… пересекаем ольховые заросли, перепрыгиваем через осыпи, поднимаемся к небу по гранитным ступеням Лозера».

Интенданты, епископы, приходские священники призывали в своих ордонансах, посланиях, проповедях к расправе над гугенотским населением. Монсеньер Флишье, епископ Нимский, славившийся ораторским искусством и изящным стилем, требует «принять решительные меры против «новообращенных»; епископ Мендский советует наблюдать за непослушными, «чтобы всякую вину постигала кара»; аббат Шайла, которого народ называет «Шайла-сатана», «Шайла-плут», «Шайла-гад», рассылает «увещевательные грамоты», попросту доносы, после которых следуют аресты и расправы; маршал Монревель шлет ордонансы, обрекающие все деревни в округе сожжению; священник Ля Шазет в своих проповедях говорит: «Виселицы и колесование не могли за сто лет уничтожить ересь только потому, что ее следовало убить в зародыше, в детях убить».

Вожди и проповедники камизаров на свой лад дают распоряжения и пишут свои ордонансы восставшим крестьянам: «запрещается кощунство, разврат, воровство, предписывается молиться перед боем, всю добычу складывать вместе, пленных не брать, церкви жечь».

Иногда призывы к сопротивлению облекаются в форму вещих снов. Авраам Мазель с помощью такого сна объявляет о начале восстания: «Большие очень тучные черные волы (католические священники, пожирающие нас) ели капусту в пашем огороде. Приказ — выгнать волов».

Наглые и самоуверенные, когда за ними сила, угнетатели становятся смиренными и трусливыми при встрече с опасностью. Они дрожат за свою шкуру, просят пощады. Даже видавший виды аббат Шайла, пойманный на дороге разгневанными крестьянами, взывает к «милосердию божьему». Напомаженный, расфранченный офицерик ведет себя, как последний трус, трепеща перед пленившими его камизарами.

А с другой стороны — беспримерный героизм простых крестьян и ремесленников, бесстрашно встречающих смерть, до последней минуты не теряющих человеческого достоинства. Как эпический герой, умирает шерстобит Пьер Сегье, по прозвищу Дух Господень.

«Негодяй, как ты думаешь, что с тобой сделают?» — спрашивают его. «То же самое, что и я сделал бы с тобой», — отвечает тот; Сегье подвергают пытке обычной и чрезвычайной, затем ему должны отрубить правую руку и живым сжечь на костре. На пороге смерти шерстобит поет псалмы, в которых обрушивает на головы своих палачей проклятия, и сам бросает отрубленную руку в костер. Так ведут себя и другие осужденные протестанты. Барандон откусил себе язык, не желая произнести отречение от веры. Искалеченный колесовавшем, с раздробленными ногами и руками, Ведель плюет в лицо священнику. Некий Косей перед казнью ломает о нос священника свечу, девушка-горянка отказывается от помилования и идет на казнь.

У одних есть все, кроме правды и совести, у других нет ничего, но они верят в справедливость своего гнева, в справедливость своей борьбы.

Но католики не все одинаковы, и это отчетливо видят герои романа. Метр Пеладан с помощью Самуила предупреждает камизаров готовящемся предательстве, Дуара Лартиг предлагает Финетте свою ферму, на которой она могла бы мирно трудиться с Самуилом, повивальная бабка-католичка спасает Финетту от верной смерти. Все эти люди не принадлежат к угнетателям, и мерилом поведения для них является не религиозный фанатизм, а человечность.

Шаброль мастерски воссоздает исторический колорит эпохи, умеренно стилизуя свое повествование. «Старинный словарь и синтаксис, — говорит Шаброль, — мы почтительно сохраняли, когда устаревшее слово или оборот речи или даже ошибки казались нам любопытными и красивыми». В русском переводе хорошо переданы эти особенности оригинала. Персонажам романа свойственно мыслить библейскими образами. Уединенные горы, где прячутся камизары, — Пустыня, речка Гордонн — река Иордан, Се- венны — Палестина. Повстанцы скрываются в ущельях и пещерах, от «мадиантян», о нападении драгун говорят: «Зверь проснулся», — пользуются пращами, «как царь Давид», перед сражением призывают к «подвигам Гедеоновым».

Своеобразен язык севеннских крестьян, прозвища, которые они дают друг другу (Спасигосподи, Поплатятся, Горластый, Всседиио, Везделаз и т. д). В роман введены тексты Евангелия, произносимые наизусть неграмотными крестьянами, псалмы, которые они поют в перерывах между боями, поговорки и изречения, которыми они перебрасываются друг с другом. Так же мастерски описаны суровая природа Севеин, покоряющая своей строгой красотой. Она как нельзя лучше служит своеобразным фоном трагического действия, развертывающегося перед нами.

Исторически верно воспроизведены все основные события войны камизаров, многие действующие лица существовали на самом деле. Реальны фигуры представителей католического лагеря: интенданта Бовиля, маршала Монрсвеля, аббата Шайла, епископа Флешье и других. Их распоряжения, их послания, их поступки — все чистейшая правда.

Во главе отрядов камизаров действительно стояли такие люди, как пекарь Жан Кавалье, кузнец Гедеон Лапорт, чесальщик шерсти Соломон Кудерк, лесник Кастане, мельник Абдиас Морель, Пьер Лапорт (Роланд), Жуани и другие. История помнит имена гугенотских проповедников — Брусона, Вивана, Пьера Сегье, Эли Мариона, Соломона.

В соответствии с исторической правдой описаны многие сражения, происшедшие между регулярными войсками и камизарами. Повстанцы брали и Женолак, и Колле-де-Дез, и многие другие города и замки, упомянутые в романе.

Вожди камизаров всерьез надеялись на помощь извне. Посланец английской королевы Анны Дэвид Флотард вел переговоры с Кавалье и Роландом, многое обещал, но так и не выполнил своих обязательств. Не пришла на помощь и кальвинистская Женева. Эти «небесные себялюбцы», по словам Кавалье, дорожили больше всего своим благополучием и покоем.

Вскоре изменил движению и сам Кавалье, который еще в разгар восстания смутил своим видом Самуила: «Я с трудом узнал Кавалье — таким он стал щеголем: парик, шляпа с перьями, красный кафтан с золотыми галунами». Он первый не устоял против новой тактики маршала Виллара и, польстясь на пенсию и звание королевского полковника, отошел от движения. 06 этом рассказывается в эпилоге романа.

В романе много сцен, изображающих жестокости и католических солдат, и гугенотов. Их даже слишком много, и выписаны они порою с излишними натуралистическими подробностями. Однако эти сцепы, воспроизводимые по достоверным документам, нужны автору, чтобы осудить бессмысленность фанатизма и религиозных предрассудков, разделяющих людей, отвлекающих их от истинных целей борьбы*

Негодование и трепет вызывают у нас эти страшные годы с кострами инквизиции, с изощренными пытками, виселицами, с опустошительными войнами, сожженными землями, разрушенными памятниками искусства, годы незнания, суеверия, религиозного фанатизма. И как радует мысль, что человечество шагнуло вперед, развеяло тьму невежества, развило науки, искусство, обогатило себя невиданной мощью техники. Далекими кажутся нам и Варфоломеевская ночь и движение доведенных до отчаяния камизаров. Но вопреки здравому смыслу, вопреки знаниям, добытым с таким трудом многими поколениями людей, тяжелое наследие этих мрачных лет иногда встает перед нами как живое напоминание о прошлом. Оно встает не со страниц старинных книг. Оно живо в памяти тех, кто испытал на себе чудовищную жестокость и зверства фашизма, оно собрано в лагерях Освенцима и Дахау — этих «музеях» бесчеловечности.

Как несовместимы великие достижения науки и воинствующий империализм, волшебная музыка Чайковского и газовые камеры, романы Льва Толстого, Ромэна Роллана и ужасы Хиросимы.

Страшные картины разрушений, пыток и казней, которые встают со страниц романа «Божьи безумцы», напоминают о том, чего не должно быть. Роман Шаброля не призывает к непротивлению. В нем с вдохновенной силой показано, как малый народ, как простые и невежественные крестьяне, голодные, обездоленные, почти безоружные, проявляли чудеса героизма и стойкости в борьбе с несправедливым и жестоким врагом.

«Величие этой книги в том, что она написана целиком с позиции мучимого народа, что она вбирает его страдания и гнев полностью, ни перед чем не краснея, ничего не стыдясь», — писал в «Юманите» Андре Стиль.

И мы начинаем понимать, что роман «Божьи безумцы» мог написать человек, который в возрасте Самуила Шабру сам принял участие в Сопротивлении и вместе с другими юношами в тех же Севеннах освобождал из тюрьмы патриотов, приговоренных к смерти.

«Камизары, — пишет Шаброль в эпилоге к роману, — победили только в 1789 году». В известном смысле это действительно так. Феодализм во Франции окончательно рухнул, а вместе с ним кончились и религиозные войны. Однако новый общественный строй не принес севеннским крестникам полного освобождения.