Божья коровка

Глава 12

Вокруг был свет, и Борис ощущал себя его частью. Неизъяснимое, никогда ранее не испытываемое им блаженство переполняло его. Бой, смерть, кровь, тревоги и надежды остались где-то вдалеке. Ему было необыкновенно хорошо, и он желал, чтобы это не кончалось. Так длилось долго, но сколько, он не знал. Свет уничтожил чувство времени. И вот внезапно он услыхал женский голос. Тот был тихим, но отчетливым, и звучал как будто в голове. Хотя головы у Бориса не имелось, как и прочих частей тела, о чем, впрочем, он нисколько не жалел.

— Ты обманул меня, солдат! — сказала женщина. — Я просила уберечь сыночка, а ты его убил.

— Не ропщи, — вмешался новый голос. Он звучал властно и непререкаемо. — Тот, кого ты попрекаешь, шел путем, который избран Творцом, и не свернул с него даже перед страхом смерти. Ты просила Господа дать сыну защитника, и Он внял молитве матери. Но судьба его отныне лишь в руце Господней. Не печалься, мать, ибо сын твой жив. Рано ему в Свет. Всевышний взял его сюда на время, дабы укрепился духом и был тверд в своем предназначении. Защитник отправляется назад.

«Не хочу! — хотел вскричать Борис. — Оставьте меня здесь. Тут хорошо…»

Но у него не получилось. Свет вдруг исчез, а вместе с ним — блаженство. На тело накатила боль — горячая и нестерпимая. Он застонал и открыл глаза.

… Над ним был беленый потолок с лампочкой, свисавшей на сером шнуре в центре. Она горела желтым светом. Борис повел глазами — шевелиться было больно. Большая комната, четыре койки, в стене напротив — дверь, выкрашенная белой краской. Похоже, что больничная палата. Он лежал на дальней левой койке, если посмотреть от входа. За головой, наверное, окно. Собравшись с силой, он приподнялся на локтях. Вернее, на одном — левая рука не подчинилась. В голове стрельнуло, грудь заныла, а левое плечо отозвалось жгучей болью — такой, что Борис едва не потерял сознание. Но удержался, закусив губу. Боль выносить ему не привыкать — не раз случалось в прошлом. Переждав, пока она утихнет, Борис, осторожно поворачивая голову, огляделся.

Да, не ошибся — больничная палата. У коек — тумбочки из дерева, покрашенные белой краской, посреди палаты — такой же белый стол. Под ним — четыре табуретки. Про цвет их говорить излишне — белые, конечно. На противоположной от Бориса койке лежит такой же пациент, накрытый одеялом — солдатским, шерстяным, с двумя черными поперечными полосами в ногах. Спит или без сознания. Две остальные койки не заняты и застелены.

Осторожно опустившись на постель, Борис занялся собой. Провел рукою по груди — забинтована. Плотно, широко. Пощупал голову — здесь тоже обнаружилась повязка. Забинтован лоб, над ним — причесанные волосы, чему Борис немного удивился. По устоявшейся традиции пограничники второго года службы коротко стригли затылок и виски, оставляя сверху длинную прическу. Надел фуражку или шапку, и начальство ничего не скажет — пострижен по уставу. Оно-то знало, но не придиралось. Как все, Борис зачесывал волосы назад. Здесь это кто-то сделал за него, что было странно. Левая рука оказалась загипсованной, что навевало грусть. Гипс означает перелом, в его случае — огнестрельный. Тяжелая, плохая рана…

Некоторое время он размышлял над тем, что видел до того, как его сознание возвратилось в тело. Это было все на самом деле или он словил галлюцинацию? Если лишь второе, остается пожалеть — ему там было хорошо, даже больше — просто замечательно. Если первое (а Борису что-то говорило — это так), остается догадаться, что хочет от него какой-то Творец? Хотя определение «какой-то» здесь излишне. Ясно, кто. В прошлом Николай-Борис как-то прочитал, что Бог каждому определяет его путь. Трудность состоит в том, чтобы понять его волю. Угадал и правильной тропой идешь, получишь помощь и благоволение. Если повернул на скользкую дорожку — огребешь люлей и воз проблем. Человек волен в собственных поступках — это тоже Бог решил. Вот и мучайся над выбором…

Размышлял Борис недолго — дверь в палату отворилась. Он успел закрыть глаза и притвориться спящим — неизвестно, впрочем, почему. Убивать его никто не собирался, равно как и мучить, но Борис, однако, затаился. По полу прошелестели легкие шаги, над ним кто-то наклонился и вздохнул. Чья-то ласковая рука осторожно погладила его по голове, а затем Борис услышал удаляющиеся шаги, звяканье металла и плеск воды. Осторожно приоткрыл глаза. Посреди палаты женщина в белом халате полоскала тряпку в оцинкованном ведре с надписью «пол» на боковой поверхности. Буквы, как нетрудно догадаться, были выведены белой краской. Санитарка — кто ж еще? — выкрутила тряпку, накинула ее на швабру и принялась мыть полы. Некоторое время Борис молча наблюдал за ней. Санитарка старательно делала свою работу — там, где не доставала швабра, снимала с нее тряпку, после, наклонившись иль присев, терла ею крашенные доски, ножки стола и табуреток. Добросовестная девушка. То, что санитарка молодая, Борис сразу догадался. Приталенный халат позволял разглядеть крепкую фигуру без наплывов жира на боках и животе. Волосы скрывала белая косынка, а под ней угадывался тяжелый узел кос, собранный на затылке. Не типичная для этого времени прическа. Тем временем санитарка, занимаясь своим делом, приблизилась к его кровати. Здесь, отставив швабру, стала протирать пол зажатой в руках тряпкой, а затем полезла с ней под койку, открыв взору наблюдателя обтянутый халатом аппетитный зад. Несмотря на мучившую его боль, Борис не удержался и, вытянув здоровую руку, коснулся его пальцами, в последний миг удержавшись от игривого шлепка по ягодице.

— Ой! — раздалось под кроватью. Зад попятился обратно и над койкой появилось круглое лицо с острым подбородком. Карие глаза, курносый носик и веснушки на щеках. Красавицей не назовешь, но Борису девушка понравилась. Когда не видишь женщин месяцами — жена начальника не в счет — любая станет милой.

— Привет, — сказал осипшим голосом Борис. — Как вас зовут?

— Вера, — прошептала санитарка.

— А меня — Борис.

— Я знаю, — девушка кивнула и вдруг вскочила с пола. — Очнулся! Пришел в себя!..

Радостно крича, она, как вихрь, стремительно вылетела из палаты. Борис проводил ее недоуменным взглядом. Ну, да, душа его вернулась в тело, но радости от этого он не ощущал. Боль, слегка затихшая с приходом санитарки, вновь вернулась и принялась его терзать.

За дверью раздались шаги, и в палату ввалилась целая толпа — мужчины, женщины в халатах и в белых шапочках на головах. Немолодой мужчина, шагавший первым, вытащил из-под стола один из табуретов и присел возле кровати. Прежде, чем он проделал это, Борис разглядел под обрезом белого халата синие форменные брюки с вшитыми в них тонкими зелеными лампасами. Военный медик.

— Ну, здравствуй, старшина, — улыбнулся доктор. — Очнулся?

— Так точно, — прошептал Борис. — Не знаю вашего звания, товарищ…

— Подполковник, — подсказал военный врач. — Но здесь я просто доктор. Как чувствуешь себя?

— Хреново, — не стал скрывать Борис. — Все болит. Едва терплю.

— Где конкретно?

— Вот здесь, — Борис коснулся лба. — Левая рука, еще в груди.

— Понятно, — врач кивнул. — А что ж ты хочешь, старшина? Три осколка. Один скользнул по лбу, сорвав там кожу, но череп не пробил. С этим повезло. С другими хуже. Второй сломал плечевую кость, отчасти раздробив ее ударом. Третий проник в грудную клетку, остановившись возле сердца. Еще чуть-чуть — и не спасли бы. Тебя доставили сюда едва живого, но операции мы все же сделали. Ты крепкий парень, старшина, хотя три дня лежал в беспамятстве. Ну, раз очнулся, будешь жить.

— Спасибо, — прошептал Борис.

— Пожалуйста, — врач снова улыбнулся.

— А что с рукой? Я смогу ей действовать, как прежде?

— Надеюсь, — врач пожал плечами. — Осколки кости мы убрали, концы соединили, их при этом подпилив. Зашили рану. Должна срастись нормально, но рука станет короче. Жить с этим можно, но вот в армии служить нельзя.

«Об аппарате Илизарова здесь пока не знают», — мысленно вздохнул Борис.

— Домой поедешь, старшина, весь в орденах, медалях, — продолжил подполковник. — Наслышаны о ваших подвигах, Хабаровск прямь гудит. Все девушки твои, — он подмигнул. — Или дома кто-то ждет? Невеста есть?

— Не успел до службы.

— Ну, значит, заведешь, — обнадежил врач и встал. — Пациенту — морфина гидрохлорид, двадцать миллиграмм, подкожно. Накормить и обиходить. Приступайте!

Борисом занялись. Для начала впрыснули шприцом в руку лекарство. Спустя короткое время боль притихла. Все та же Вера помогла ему справить малую нужду, подсунув утку. Бориса это не смутило, ее — тем более. По санитарке было видно, что ей не привыкать. Затем она куда-то убежала и пришла с подносом. Сгрузив на тумбочку тарелку с манной кашей и кружку с чаем, помогла Борису сесть повыше и начала его кормить. Есть пациенту не хотелось, но он прилежно поглощал вкладываемую ему в рот кашу, затем запил ее чуть теплым чаем. Вера взяла полотенце и вытерла ему рот.

— Конфет хотите? — предложила.

— А есть? — спросил Борис.

— Вся тумбочка забита, — улыбнулась Вера.

— Откуда?

— Люди натащили. Когда в городе узнали, что в госпиталь привезли раненых с Даманского, так сразу в магазины побежали. Скупили все конфеты, принесли сюда.[96] Вы без сознания лежали, поэтому сложили в тумбочку.

— Давай! — кивнул Борис. — Но ты составишь мне компанию. Одна тебе, другая мне.

— Нельзя! — Вера замотала головой. — Конфеты только вам.

— Тогда и я их есть не буду.

— Ладно, — согласилась Вера, чуть поколебавшись. — Но вы никому не говорите, что я их ела. Нам запрещено. Вы какие любите?

— Шоколадные, — сказал Борис.

— Там все такие, — улыбнулась санитарка. — Хотите «Белочку»? Есть «Мишка косолапый», «Кара-кум» и «Ну-ка, отними!». Вам какую?

«Проверила, какие, — усмехнулся мысленно Борис. — Сладкоежка».

— Пусть будет «Белочка», — сказал.

— Мне «Мишка косолапый» нравится, — сообщила Вера и извлекла из тумбочки конфеты.

Некоторое время оба с наслаждением поглощали лакомство. Откусывали по кусочку и жевали. Борис ел «Белочку» впервые в этой жизни. Конфеты в Минске он не покупал, считая это блажью, которая вдобавок не дешева. Привычка прошлого давила… Зря это делал — оказалось, очень вкусно. Шоколад, дробленые орешки… Когда с конфетами покончили, Вера забрала у него зеленую обертку с нарисованной на ней белочкой с орехом в лапках, сложила и спрятала в карман халата.

— Говорят, — произнесла чуток смутившись, — что вы герой. Совершили подвиг. Китайцев сотни три убили. Спасли от смерти офицера, а еще секретный танк, который там подбили маоисты, не дали захватить. За это вам дадут Звезду Героя СССР.

Борис с трудом сдержался от улыбки. Чем дальше в тыл, тем нелепей слухи о положении на фронте. Он это знал из прошлой жизни. Чего только не наслышался, когда пришел с Второй Чеченской! Их встретили нормально по сравнению с теми, кто воевал на Первой. Либерастическая публика тогда кривилась, называя солдат и офицеров «палачами». Им ближе были те, кто убивал детей, прятался за спины женщин и резал головы солдатам и не только им. Здесь же тех, кто сражался на Даманском, и вовсе зачислили в герои. У девочки восторг в глазах и смотрит с обожанием. Другое время и страна другая. Как жаль, что это потеряют.

— Нет, Вера, — покрутил он головой. — Я воевал там не один. Не клали мы китайцев пачками, хотя им наваляли от души. Много их на острове лежало. Но наши тоже гибли. Война — плохое дело, грязное, кровавое. Какой там подвиг?

Борис нисколько не кокетничал — он в самом деле не считал себя героем. Во-первых, он прекрасно знал, с чем столкнется на Даманском и был к этому готов. Во-вторых, автомат против брони с пулеметной спаркой никак не пляшет, даже если в опытных руках, а считать китайцев умелыми бойцами Борис не мог. Он не подвиг совершил — выполнял работу, тяжелую, кровавую. Но девчонка вдруг обиделась.

— Что вы говорите? — возмутилась. — Я точно знаю: вы герой. Мне папа так сказал, а он врать не будет.

«Римский, что ли, папа?» — хотел схохмить Борис, но удержался. Зачем лишать ее иллюзий? Потому пожал плечом и не ответил. На минуту оба замолчали.

— У вас глаза красивые, — вдруг сказала Вера. — Лазоревого цвета и большие. Ресницы длинные, пушистые, как у девушки.

«Твои не хуже», — хотел сказать Борис, но не успел. Вера засмущалась и вскочила с табуретки.

— Ой, засиделась я! Мне нужно убирать.

Торопливо домыв палату, санитарка удалилась, а Борис погрузился в размышления. Чего хотели от него в далеком Свете? Что и как он должен сделать? Спасти от развала СССР? Но, во-первых, как? Написать письмо в Политбюро КПСС, рассказав, что ждет страну? Там дадут команду разобраться и узнают: автор на границе словил в голову осколок. Дурдом Борису обеспечен. Не подписать письмо? Анонимке не поверят. Гагарина она смогла сберечь от смерти (Борис надеялся, что это так), но это частный случай. И вряд ли Бог желает сохранения СССР. Здесь всюду атеизм, церковь здесь не любят — это еще, мягко говоря. Верующим пути во власть закрыты, их доля прозябать в рабочих. Сомнительно, что Бог желает сохранить такой порядок. Тогда чего Он хочет?

Борис так и не пришел к какому-либо выводу. Решил, что будет действовать по обстановке. Вон, на границе спас жизни пограничникам, пусть не всем, но это оценили. Поскольку так, продолжит делать то, что посчитает нужным. Бояться он не станет — ведь смерти нет, но зарываться тоже нежелательно. Придя к такому выводу, он не заметил, как уснул.

Дни в госпитале летели незаметно. Борис ел, спал, пил лекарства и постепенно набирался сил. Через неделю после возвращения из Света сам стал ходить в туалет, а после — и в столовую. Врач-подполковник разрешил. Он каждый день обследовал тяжелого пациента и удивлялся скорости, с какой тот поправлялся. Борису сняли бинт на голове, и он смог оценить последствия ранения. Багровый, толстый шрам шел наискосок от виска до верха лба, где и терялся в волосах. Красавец, ёпть! Грудь ныть перестала, хотя боль давала знать лишь стоило неловко повернуться. На ней повязку не снимали — осколок поломал ребро, и требовалось время, чтоб оно срослось. Плечо под гипсом начало чесаться, но врач сказал, что это хорошо — рана заживает. Пальцы на искалеченной руке стали шевелиться, но лишь чуть-чуть. Подполковник обнадежил, что функция их восстановится.

В палату, где лежал Борис, подселили пациентов. Все они, в том числе и тот, кого он видел в день, когда пришел в себя, были сверхсрочнослужащими в звании старшин. Кому-то здесь ушили грыжу, кому-то удалили часть пораженного опухолью кишечника. Один поломался при аварии машины и лежал весь в гипсе. Немолодые с точки зрения Бориса мужчины вели беседы о своем: порядках в части, семьях, детях. Борису с ними было скучно, и он существенную часть времени проводил в Ленинской комнате госпиталя. Читал газеты, слушал радио — телевизора для пациентов из солдат здесь не имелось. Газеты скупо освещали события на Даманском. Короткое сообщение ТАСС, в котором остров назывался «неотъемлемой частью советской территории», заметки о митингах трудящихся, где они клеймили «преступную клику Мао». «Позор китайским провокаторам! — декларировали газеты. — Наши границы неприкосновенны». Граждане СССР испытывали глубокое возмущение провокациями маоистов и выражали решимость еще теснее сплотиться вокруг Коммунистической партии и Советского правительства, ударным трудом крепить экономическое и оборонное могущество Родины. «Пусть знает Мао и его приспешники, что наше терпение не безгранично, и они будут серьезно наказаны за свои преступления», — заявляли трудящиеся.

Помимо Бориса в госпитале лечились и другие солдаты, принимавшие участие в сражениях на Даманском. Но они все были из Советской Армии. Борис опасался, что не найдет с ними общий язык. Служба у мотострелков и пограничников совершенно разная. У одних — учения и караулы, у других — ежедневные выходы на линию границы с боевым вооружением. Про драки с китайцами нечего и говорить. К тому же пограничники к Советской Армии относились свысока. Дескать, служат там «шурупы» в отличие от них, защитников рубежей страны. Каждый день — патроны в магазин, автоматы — на плечо и на линию границы. А там шпионы с диверсантами или маоисты-провокаторы. В Советской Армии об этом отношении к ним пограничников прекрасно знали. Комендантский патруль, завидя издали зеленую фуражку, устремлялся к ней с целью построить ее обладателя как следует. Борис сам с этим сталкивался в период обучения в сержантской школе и много слышал от других. Нет, не поймут его ребята, хотя они, конечно, все герои и бились с маоистами отважно.

В дни посещений госпиталь наполняли посетители. С обычной целью — навестить родных, друзей, передать им что-то, чего нет в больничном рационе. Кормили в госпитале не так чтоб плохо, но разносолами не баловали. Суп, каша, пюре с котлеткой или рыбой, чай или компот из сухофруктов. Шли горожане в госпиталь навестить и раненых с Даманского. Незнакомые солдатам люди несли им жареную птицу, колбасу, конфеты и множество копченой рыбы. Сиг, толстолобик, амур, лосось, осетр — все, что люди выловили в Амуре, а после закоптили. Палата провоняла этой рыбой, врачи ворчали, впрочем, лишь для вида, потому что существенная часть гостинцев уходила персоналу. В том числе и от Бориса. Каким-то образом в Хабаровске узнали, что в окружном военном госпитале лежит отважный пограничник, который первым встретил маоистов на Даманском. Геройски с ними бился аки лев, был тяжко ранен, а навещать его никто не ходит, поскольку сам из Белоруссии и вовсе сирота. В дни посещений дверь в палату почти не закрывалась — народ все шел и шел. Явились как-то пионеры, как выяснилось, из местной школы, в сопровождении вожатой. Вожатая оказалось симпатичной, Борис бы с ней охотно поболтал, но при детках было неудобно. Мальчики и девочки смотрели на него во все глаза и просили рассказать про подвиг. Борис ответил, что сражался, как другие, и угостил детей конфетами. Вожатая пыталась возразить — мол, угощение принесли герою, но он показал гостям забитую лакомствами тумбочку. Увиденное деток впечатлило, вожатая смутилась и взяла предложенного ей «Мишку косолапого». Расстались стороны довольными.

Гостинцев было много — посетители заваливали ими стол и тумбочки. Съесть столько было невозможно даже четырем старшинам. Соседи поначалу тоже отказывались, но быстро вникли в ситуацию. В один из дней в палату притащили сразу четырех вареных курей. Что с ними делать? Холодильников для пациентов в госпитале не имелось. Так что ели, но еще больше оставалось. Борис хотел отдать гостинцы другим раненым с Даманского, но ему сказали, что тем самим девать их некуда. Поэтому, после того как уходил последний посетитель, он брал одолженную у медсестры авоську и складывал в нее завернутых в бумагу курей и рыбу. С одной рукой делать это было неудобно, но он справлялся и шел в ординаторскую и сестринскую комнату. Персоналу брать что-то у больных в палате запрещали. Вот если кто-то сам к ним принесет… Борис носил. Встречали его ласково, особенно медсестры с санитарками. У них зарплата небольшая, а у многих семьи. Побаловать детей деликатесом, а вареная курица считалась в этом времени таким, случалось редко. Плюс рыба, да еще конфеты — Борис их раздавал горстями. Излишне говорить, что в считанные дни он стал любимцем персонала. К нему и так душевно относились — раненый герой, а тут еще вдобавок добрый парень.

Единственной, кто не принимал его гостинцы, была Вера. Борис такому удивился и, улучив момент, спросил про это санитарку тетю Нюру, которая, наоборот, их охотно брала.

— У Верочки родители не бедные, — ответила немолодая женщина. — У них все есть: и курица, и рыба, и конфеты.

— Тогда зачем она здесь санитаркой? — удивился Боря. — На маленькой зарплате. Другого места не нашли?

— Стаж зарабатывает, — просветила тетя Нюра. — Врачом быть хочет, да еще в Москве учиться. Пыталась после школы поступать, но не прошла по конкурсу. А с медицинским стажем это проще, как для солдат в военное училище. К лету наберет два года и поступит.

— Кто у нее родители?

— Сама пусть скажет, — соскочила с темы тетя Нюра.

Спросить у Веры Боря не решился. Юная санитарка смотрела на него влюбленными глазами, но он старался не давать ей причины сблизиться. Однако Вера находила повод увидеться с предметом обожания. В один из дней она принесла в палату вещмешок и рюкзак.

— Ваши вещи, — объяснила, сложив их возле койки. — С границы передали. Им сообщили, что обратно не вернетесь, вот и привезли. Вашу форму — тоже, но ее в кладовую забрали, получите, как выпишут. А это я решила принести.

— Спасибо, — поблагодарил Борис. Он взял рюкзак, вытащил из него альбомы и разложил на койке. Достал карандаши. Как давно он не держал их в руках! Пока перебирал, Вера цапнула альбом и начала его листать.

— Кто это рисовал? — спросила удивленно.

— Я, — сообщил Борис.

— Так вы еще художник?!

В глазах у девушки горел восторг. Борис мысленно вздохнул.

— Еще учусь, — сказал, изобразив смущение.

— Мне можно посмотреть?

Он кивнул. Присев на койку, Вера принялась листать альбомы. В свободное от службы время Борис рисовал портреты сослуживцев. Им нравилось позировать — не каждый день тебя рисуют. Он отдавал портреты пограничникам, а те пересылали их родителям — вкладывали лист между двух картонок и отправляли бандеролью. У Бориса оставались копии, вернее, варианты для себя. Был там и его автопортрет — и даже не один.

— Я знаю этого солдата, — вдруг сказала Вера.

— Кого? — удивился Борис и взял альбом. С листа плотной бумаги на него смотрел Сергей.

— Его к нам привезли еще до вас, — объяснила Вера. — Из другого госпиталя. Тяжелый случай — осколок раздробил сустав голеностопа, а у нас лучшие хирурги на Дальнем Востоке. Пытались спасти парню ногу, но не получилось — началась гангрена. Ему ампутировали ступню. Лежит в двенадцатой палате на втором этаже, и ни с кем не разговаривает — переживает о своей ноге.

Борис встал с табуретки и вышел. За его спиной Вера что-то сказала, но он не обратил внимания. Пройдя до лестницы, спустился этажом ниже, протопав коридором, толкнул дверь с цифрою «12» на табличке.

… Сергей лежал на койке у окна и, закинув руки за голову, смотрел в потолок. Вошедшего в палату гостя не заметил, не глянув даже в его сторону. Борис подошел поближе и присел на табурет.

— Здравствуй, друг!

— Борис? — Сергей сел на койке. — Ты откуда?

— Лечусь. Но не знал, что здесь и ты. Лишь сегодня сказали.

— Эк, как тебя, — Сергей коснулся его шрама на лбу. — И рука.

— А еще осколок в грудь, — добавил Боря. — Чуть-чуть до сердца не достал. Продвинься он немного — и похоронили бы. Накрыло миной…

— Погоди, — остановил его Сергей. — Ты же в том бою цел остался. Мне говорили, что нес меня в полевой госпиталь.

— Второго марта уцелел, — кивнул Борис. — Ранили пятнадцатого. Слыхал про этот бой?

— Да, — кивнул Сергей. — Но там, вроде, армия воевала.

— Меня позвали провести разведчиков к Даманскому, — объяснил Борис. — Они ведь местности не знают. Там на протоке подбили наш секретный танк. Мы его взорвали, чтоб китайцам не достался, заодно вынесли тела погибших, в том числе начальника отряда. Под мину угодил у своего берега. Рука теперь короче станет. Сказали: комиссуют.

— «Повезло» нам, — вздохнул Сергей. — Я без ноги, а ты с покалеченной рукой.

— Зато живые, — возразил Борис.

— Какая это жизнь? — скривился друг. — Уходил служить здоровым, а вернусь на костылях. Вон стоят, — он указал рукой на прислоненные к стене у окна костыли. — Пробовал на них ходить — мучение. Тяжелые, под подмышками давят и идешь, как корова на льду. Мне теперь так до конца жизни ковылять?

— Сделают протез, — пожал плечами Борис. — Сколько людей с ними ходит.

— Все так говорят! — вдруг взорвался Сергей. — Видел я эти деревяшки, мне их показали. Великая радость — ковылять на протезе. Что родители скажут? Отправляли служить сына здоровым, а вернулся инвалид на одной ноге. Я им о ранении не писал — не хочу расстраивать. Мать тут же прилетит. Не хочу видеть ее слезы. Лучше бы меня убили!

«Тяжелый случай», — подумал Борис.

— 8 марта на заставе хоронили погибших пограничников, — промолвил, медленно цедя слова. — Володю Шушарина, Витю Егупова, Сашу Ионина, Володю Изотова и Сашу Шестакова. Привезли ребят и со второй заставы. На похороны прибыли их матери. Я видел, как они стояли на коленях перед гробами и рыдали. Думаешь, твоей матери было бы легче оказаться там? Для нее главное, что сын живой, а с одной ногой или двумя не так уж важно. Это раз. И второе. Ты ведь собирался стать филологом. Отсутствие ноги этому нисколько не мешает. Более того. За бой 2 марта тебя представили к ордену. А теперь представь: ты поступил в университет и приходишь на первое занятие с боевым орденом на пиджаке. Да все девушки своих парней забудут. Потому, что те пока еще ни то ни сё, ну, а ты уже герой.

— Орден не заменит ногу, — набычился Сергей. — Плевать мне на эту железяку!

— Отставить, рядовой! — вызверился Борис. — Не смей так говорить про солдатские награды. Эти, как ты изволил выразиться «железяки» кровью политы. Что на Великой Отечественной войне, что на Даманском. Когда люди видят человека с боевым орденом на груди, они понимают: перед ними герой. Этой «железякой» еще твои дети гордится будут, да и внуки — тоже. Потому что их отец и дед защищал страну, не щадя своей жизни. Понял, нытик?

На какое-то время в палате воцарилась тишина. Молчали два друга, не решились ничего сказать и соседи Сергея по палате. Все находились под впечатлением горячей отповеди Бориса.

— Ну, ты и сказал! — внезапно улыбнулся Сергей. — Дети, внуки… У меня даже девушки нет.

— Как вернешься в Минск их будет вагон, — обнадежил Борис. — Мать шваброй от двери станет отгонять. Бить по задницам, приговаривая: «Кыш отсюда! Налетели как мухи на мед».

Сергей захохотал. К нему подключились соседи по палате — всех развеселила нарисованная старшиной картина.

— Тебе гитару привезли? — спросил Борис, когда все закончили смеяться.

— Да лежит в кладовой, — сообщил Сергей. — Играть не было настроения.

— Забери, — сказал Борис, мысленно отметив это «было». — Я тут песню сочинил в честь ребят погибших на границе. На заставе пел парням — понравилась. Мы ее разучим на двоих, а то мне пока не сыграть, — указал он на подвешенную на косынке руку. — Все, Сергей, пошел. Завтра загляну и надеюсь, что гитара уже будет.

К удивлению Бориса, Вера ожидала его в палате, все еще рассматривая портреты. Он взял альбом, где имелись чистые листы, карандаши и присел к столу. Быстро набросал несколько рисунков и посмотрел на санитарку.

— Где здесь кабинет начальника госпиталя?

— Он вам зачем? — удивилась девушка.

— Дело есть, — сказал Борис. — Государственной важности.

— Идем, — Вера встала, отложив альбом. — Провожу.

Борис сунул свой под мышку. Они спустились на второй этаж, где санитарка подвела его к дубовой двери с табличкой «Начальник госпиталя», открыла ее и скользнула в приемную. Он устремился следом.

— Подождите здесь, — сказала санитарка ему в приемной и открыла дверь кабинета.

К удивлению старшины, пребывавшая здесь секретарша не только не остановила санитарку, но даже приветливо ей улыбнулась. Ничего себе у них порядки!

Вера возвратилась скоро.

— Начальник вас примет, — сообщила Борису.

Он кивнул и вошел в кабинет. За столом большой комнаты со шкафами и прочей казенной обстановкой восседал полковник медицинской службы — не слишком молодой, но еще не старый. Лет, эдак, пятидесяти. Лицо круглое, приятное. Борису оно показалось знакомым, хотя начальника он видел в первый раз.

— Здравия желаю, товарищ полковник! — он принял стойку «смирно». — Разрешите обратиться?

— Обращайся, — улыбнулся офицер. — И не тянись так, старшина. Здесь госпиталь, а не плац. И ближе к делу. Что у тебя за дело государственной важности?

— Вот, — Борис подошел поближе и раскрыл перед полковником альбом. — Это костыли. Легкие, удобные, с локтевым упором. Его можно отлить из пластмассы, или изогнуть вверху трубу и надеть для мягкости резину, как на ручку. У нынешних перекладина пережимает инвалиду сухожилия и нервы, что не идет ему на пользу.

— Хм! — полковник рассмотрел рисунок. — У вас какое образование, старшина?

— Десять классов школы.

— А рассуждаете, как дипломированный врач. Вам это кто-то подсказал? — он ткнул пальцем в рисунок.

— Сам додумался. Друг у меня здесь лежит. Служили вместе на заставе. В бою второго марта получил ранение в голеностоп, ему ампутировали ступню. На костылях ходить не хочет, говорит: тяжелые и неудобные. Вот я и подумал… Смотрите: вещь простая. Две алюминиевых трубы, одна в другую входит, чтобы можно было регулировать высоту. Резиновый набалдашник снизу для опоры, и две резиновых трубы на рукоятке и упоре. При массовом производстве получится дешевле, чем деревянные. Металла и резины в стране хватает.

— Ты осознаешь, что это изобретение? — спросил полковник. — Если испытания подтвердят эффективность новых костылей, то выдадут свидетельство об изобретении.[97]

— Мне оно не нужно, — сказал Борис. — Лишь бы людям было легче. Вот еще, — он повернул страницу. — Ножной протез. Нынешние деревянные тяжелые и неудобные. Стопа в них неподвижна, из-за этого инвалид хромает. А здесь она на простеньком шарнире на трубе и потому подвижна. Гильзу для культи можно сделать из металла или пластмассы, но чтоб выдержала нагрузку. Хорошо бы использовать титан — он легкий, прочный. Но его найти можно лишь на авиационном заводе.

— Есть такой неподалеку, — задумчиво сказал начальник госпиталя. — В Комсомольске-на-Амуре.

— Товарищ полковник, — заинтересовался Борис. — Нельзя ли обратиться туда с просьбой оказать помощь герою боя на острове Даманском. Рядовой Щербаченя уничтожил там с десяток маоистов, а потом под разрывами мин эвакуировал раненых солдат и начальника второй заставы Бубенина. Тогда и был ранен. За этот подвиг его к ордену представили.

— Свяжусь с партийной организацией завода, — кивнул полковник, — Комсомольцев тоже подключим. Помогут. Хороший человек ты, старшина, друзей не забываешь, и голова работает на диво. Мне дочка уши прожужжала: «Борис, Борис!..» Я думал — восхищается героем, теперь смотрю: не зря хвалила.

— Какая дочка? — удивился старшина.

— Так, Вера, — улыбнулся полковник. — Она тебя сюда и привела.

«Ни фига себе! — изумился Борис. — Дочь начальника госпиталя моет пол и выносит утки за больными. Чтоб это было в прошлой жизни…»

— Удивлен? — спросил полковник. — Я ей такое предложил. Если хочешь стать врачом, то должен знать все стороны профессии. В том числе — грязь, кровь, вонь и экскременты. Духами здесь не пахнет.

— Она старательная девочка, — сказал Борис. — Убирает лучше, чем другие санитарки. И не брезгливая. Хороший будет врач.

Начальник госпиталя польщенно улыбнулся. Борис понял — угодил.

— Я это заберу? — полковник указал пальцем на листы альбома.

Борис кивнул. Офицер достал из ящика ножницы и вырезал листы с рисунками.

— Кстати, старшина, — сказал, вернув ему альбом. — Завтра в госпиталь придет фотограф, снимет вас со Щербаченей. Я распоряжусь, чтоб подготовили мундиры.

— Для чего снимают? — спросил Борис.

— На орденские книжки. Мне позвонили из Москвы — указ о вашем награждении подписан. Рад первым поздравить тебя с высоким званием Героя Советского Союза, — он встал и протянул Борису руку. Тот вскочил и пожал ее. — Но ты об этом помолчи пока. Наступит время — все узнают.

— Хорошо, — кивнул Борис.