Божья коровка

Глава 15

Трамвай, постукивая колесами на стыках рельсов, подкатил к остановке «Площадь Якуба Коласа». Отворились двери, и наружу стали выходить пассажиры. Те, кто ждал трамвая, потянулись к задней. Заходя в вагон, они покупали билет у кондуктора и шли дальше по проходу, занимая освободившиеся места. Вместе с ними по ступенькам поднялся старшина-пограничник с вещевым мешком за плечами. В правой руке он нес рюкзак. Встав возле кондуктора, старшина примостил его на пол и полез в карман.

— Срочникам — бесплатно, — сообщила женщина. — Или вы сверхрочнослужащий?

— Нет, — ответил старшина.

— Вам билет не нужен, — довела кондуктор. — Проходите дальше.

Старшина кивнул и отправился вперед. Посреди вагона он занял место у окна, бросив под ноги рюкзак. Расстегнул шинель у воротника и стал смотреть на проплывающие мимо городские виды. Так и просидел, пока трамвай не прибыл на конечную остановку. Выйдя вместе с пассажирами, старшина зашел во двор ближайшего дома и направился к служебному входу расположенного на первом этаже гастронома. По пути ему никто не встретился. Старшина протопал коридором магазина и легонько постучал в дверь с табличкою «Директор».

— Да, — раздалось изнутри.

Старшина вошел и остановился за порогом. Положив на пол рюкзак, вскинул руку к козырьку фуражки.

— Здравия желаю, Валентина Алексеевна! Старшина Коровка прибыл! — доложил шутливо.

— Боря? — хозяйка кабинета поднялась из-за стола. — Тебя прямо не узнать, — заявила, подойдя поближе. — Вырос, возмужал, выправка военная. Впрочем, что я удивляюсь? Помню, муж мой, ну, тогда еще жених, из армии вернулся. Уходил обычным парнем, а пришел орлом. Грудь вся в знаках доблести, плечи — шире косяков, а лицо — хоть на плакат. Все девки деревенские мне завидовали. Кое-кто отбить пытался, — улыбнулась женщина. — Зря старались — Вася видел лишь меня. Ты в квартиру заходил?

— Нет, — ответил старшина. — Вы сказали, чтобы вместе.

— Что ж, пойдем.

Подойдя к столу, Алексеевна выдвинула ящик, достала ключ и решительной походкой двинулась к дверям. Старшина пропустил ее вперед и затопал следом. Оказавшись во дворе, пара подошла к подъезду и, войдя в него, поднялась по лестнице на второй этаж. Алексеевна открыла дверь квартиры и, толкнув ее, оказалась в крохотной прихожей. Но не стала в ней задерживаться, а прошла в переднюю комнату. Старшина же, бросив свой рюкзак на пол, снял мешок, а затем — шинель, примостив ее на вешалке. Рядом водрузил зеленую фуражку, лишь затем протопал следом.

Алексеевна стояла у стола, повернувшись к выходу спиной, на шаги его не обернулась.

— Подойди, — сказала повелительно.

Пограничник подчинился.

— Вот сберкнижка, — ткнула она пальцем в серую обложку документа, лежавшего на столешнице. — Проверяй — тут плата до двадцатого числа. В этот день твою жилплощадь освободили. Здесь квитанции за коммуналку. Апрель закрыт, а за май заплатишь сам. Но если не доволен, мне скажи: я внесу за них. Все вещи на местах, ты сейчас их проверишь, чтоб потом претензий не было.

— Не будет, Алексеевна, — сказал Борис. — Я вам верю.

— Нет ты проверь! — ответила директор и повернулась. — Эх, Боря, Боря! Как ты не вовремя. Людмилу с сыном отвезли в деревню — квартиру им дадут лишь в декабре… Что?!

Она умолкла, уставившись на грудь хозяина квартиры. Густые брови поползли на лоб.

— Ты!.. Герой Советского Союза? Господи! — воскликнула, всплеснув руками.

— Как видите, — Борис пожал плечами. — Могу орденскую книжку показать, — он полез в карман.

— Не нужно! — директор закрутила головой. — Но как?.. Ты не написал. И за что?

— За Даманский, — ответил старшина. — Там и ранили. Вот, — он указал на лоб. — Еще рука и грудь. Извините, что вернулся раньше, но так уж получилось. Жить-то где-то надо.

— Забудь! — сказала Алексеевна. — Все, что я сейчас сказала. Разболталась, дура, и обидела Героя. Прости!

— Проехали, — Борис махнул рукой. — Большая просьба, Алексеевна. Никому не говорите, что у меня Звезда героя.

— Почему?!

— Покоя не дадут. Потащат выступать перед пионерами, в трудовые коллективы… Мне этого в Хабаровске хватило. Достали! Я хочу пожить спокойно, раны залечить. У меня рука болит, грудь ноет от нагрузки.

— А голова? Там шрам ужасный.

— Лоб просто чешется, — он улыбнулся. — Договорились?

— Хорошо, — сказала Алексеевна. — Но с одним условием. После работы я приду к тебе с заведующими, и ты нам все расскажешь. Как воевал, как ранили, как наградили. Иначе я умру от любопытства.

— А они не разболтают?

— Мои? — директор усмехнулась. — Девочки надежные — хоть ты их пытай. Об угощении не беспокойся — принесем с собой.

— Мне все равно продукты нужно покупать, — сказал Борис. — Холодильник ведь пустой.

— Принесут, я распоряжусь.

— Деньги — вот, — он достал из кармана несколько бумажек.

Алексеевна взяла их и ушла, а Борис занялся собой. Первым делом перебрал одежду, аккуратно сложенную в шкафу, и пришел к неутешительному выводу — все ему мало, а, вернее, коротко. На службе он значительно подрос. Мало-мальски подошла рубашка из фланели в сине-черную клетку, он в нее переоделся, оставив шаровары — его прежние штаны не закрывали и лодыжек. Мундир с наградами поместил на плечики и повесил в шкаф, а потом разобрал привезенные с собою вещи. Что-то — в шкаф, а что-то — в стирку. Включив холодильник, положил туда сверток с балыком. Перед этим развернул, понюхал и кивнул — долгую дорогу деликатес перенес успешно.

В разгар этих хлопот позвонили в дверь. Незнакомая, симпатичная девочка в халате продавца притащила полную авоську — хлеб, крупа, масло, сыр, колбаса, консервы… Запустив ее в прихожую, Борис принял ношу и поблагодарил.

— Как тебя зовут? — спросил у девушки. — Ты ведь не работала до того, как я в армию ушел?

— Нет, — ответила девчонка, глянув на Бориса с обожанием. — В том году училище закончила. Зиною меня зовут.

— А меня — Борисом.

— Знаю, — девушка кивнула. — Мне про вас рассказывали. Это правда, что сражались на Даманском?

— Довелось, — кивнул Борис и спросил, мгновенно догадавшись: — Кем ты Алексеевне приходишься?

— Из одной деревни, — девушка смутилась. — Дальняя родня.

«Кандидатку в жены подослали, — улыбнулся мысленно Борис. — Ах, да Алексеевна! На ходу подметки рвет. Замечательный жених для родственницы объявился. Мало, что отдельная квартира в Минске, так еще Герой Советского Союза».

— Вам помочь прибрать в квартире? — предложила Зина. — Мне директор разрешила задержаться. Говорит: у вас рука болит.

— Нет, спасибо, Зина, — отказался он. — Справлюсь как-нибудь.

— Жаль, — она вздохнула. — Я пойду?

— Мы еще увидимся, — пообещал Борис. Девушку расстраивать не хотелось. Простодушная она и искренняя — чувства на лице написаны.

Спровадив продавщицу, он занялся наведением порядка. Вымыл все, перестирал — благо, что машина была, и она работала. Собрал и отложил ненужную одежду. Набралась внушительная стопка. И вот что с ней делать? Старое пойдет на тряпки, но есть много малоношеного. В той жизни он бы, не задумываясь, выбросил, только здесь другое время. Люди небогаты, и кому-то пригодится. Борис подумал, вышел на площадку, позвонил соседке. Открыла Пантелеевна.

— Борис! — воскликнула, всплеснув руками. — Приехал в отпуск?

— Списали по ранению, — ответил он. — Вернулся навсегда. Есть просьба, Пантелеевна. Вы ведь знаете всех в доме?

— И не только в нашем, — приосанилась соседка.

— Тут такое дело. В армии подрос, одежда, что носил до призыва, мне больше не подходит. Надо бы отдать, но кому, не знаю. Поможете?

— Показывай! — воодушевилась Пантелеевна.

В квартире она перебрала каждую рубашку и штаны при этом бормоча себе под нос.

— Куцепаловым… — доносилось до Бориса. — У них хороший мальчик. Это — Журавовичам, Сергей у них подрос. Жилетку — Головко и брюки — тоже, их сыну впору будут…

Завершив разбор одежды, она собрала все в охапку и ушла довольная. «Нашел занятие пенсионерке, — подумал, проводив ее, Борис. — Ей спасибо скажут, ну, и рюмочку нальют. Пускай…»

К приходу Алексеевны с заведующими он подготовил стол в гостиной — на кухне не поместятся. Расставил по столешнице тарелки и стаканы с чашками — рюмок в доме не держал. Посуда у него разнокалиберная, но это никого не удивит. Сервизы стоят дорого, не каждый покупает. Две тарелки оказались незнакомыми — не было таких перед призывом. Квартиранты, видимо, расколотили и купили новые. Та же хрень обнаружилась и с чашками чайного сервиза. Бориса это удивило. Сцены, что ль, Людмила муженьку закатывала? Трахала о пол посуду? Ну, ладно, была б забота горевать.

Алексеевна с заведующими появилась в двадцать ноль четыре, как засек Борис по подаренным ему часам. Гостьи скинули в прихожей туфли, сняли верхнюю одежду и по очереди обняли Бориса, да еще расцеловали.

— Так! — сказала Алексеевна и указала на его рубашку. — Это чтобы снял и надел мундир с наградами. Пусть девочки посмотрят на героя.

«Девочки», годами все под сорок и с фигурами тюленей, важно закивали. Борис взял мундир из шкафа и прошел с ним в спальню матери, где и переоделся. Так и вышел из-за шторы. Гостьи копошились у стола, где раскладывали закуски по тарелкам. Загодя нарезанные — приготовились. Борис подошел к ним ближе.

— Старшина Коровка рад приветствовать своих гостей!

Женщины подняли головы.

— Твою мать! — восхитилась заведующая вино-водочным отделом. — Не могу поверить: это наш Борис? Форменный красавчик, да еще Герой Советского Союза. Как с картиночки сошел.

— Вот кого мы в коллективе вырастили, — важно заявила Алексеевна. — Кто таким в торге сможет похвалиться? Я скажу: никто. Что там торг? Да во всей торговле в Минске не найдешь!

— Точно! — закивали «девочки».

— Я сейчас, — сказал Борис и скользнул на кухню. Там достал из холодильника блюдо с загодя нарезанным балыком и отнес его в гостиную. — Это вам гостинец из Хабаровска, — сообщил, поставив блюдо на столешницу. — В реке Амур рыбы много.

Алексеевна взяла ломтик, бросила в рот и прожевала.

— Никогда такой не ела, — сообщила «девочкам». — Вкуснотища!

Гостьи тут же повторили дегустацию и зачмокали губами — всем понравилось. Наконец расселись и стали праздновать. Пили, ели, говорили. Как Борис заметил несмотря на то, что работники торговли принесли с собой дефицитные продукты, стол в квартире заметно уступал вчерашнему. Профессура в Минске жила побогаче, чем торговля. Впрочем, все равно шикарно по сравнению с тем, как его кормили на границе и в госпитале.

Когда женщины насытились, от Бориса потребовали рассказать о подвигах. Ломаться и темнить он не стал — это не секрет, и подписок о неразглашении с него не брали. Умолчал лишь о видении в бессознательном состоянии. Женщины ахали и вздыхали.

— Как герою, тебе льготы положены, — сообщила Алексеевна, когда он умолк. — Знаешь хоть, какие?

— Нет, — признался он. — Не интересовался.

— Первоочередное предоставление жилья, — начала перечислять директор. — Хотя у тебя оно имеется. Зато плата за квартиру с скидкой в 50 процентов. Доплата к заработной плате или пенсии 20 рублей в месяц. Бесплатный проезд в городском и пригородном транспорте, за исключением такси, а раз в год — и на междугородном, в поезде или самолете. Первоочередное обслуживание в поликлинике, в доме быта и других учреждениях, например, культуры. Можешь прикрепиться к окружному госпиталю — будешь там лечиться. Телефон проведут без очереди — обязательно поставь. И еще, раз в год бесплатная путевка в санаторий или дом отдыха.

— Вы откуда знаете? — удивился Борис.

— Люди рассказали, — улыбнулась Алексеевна. Она выглядела довольной — просветила неразумного героя.

— Мне б сейчас одежду прикупить, — сообщил Борис. — Старая короткой стала, я ее отдал соседке. Есть такая льгота? А то в магазинах выбор никакой.

— Думаю, что есть, — сказала Алексеевна. — Завтра уточню. Если что, поможем и без льгот. Загляни ко мне часов в двенадцать…

Борис так и поступил. Перед этим забежал в сберкассу, где снял с книжек все имевшиеся деньги на счетах. Получилось около тысячи рублей, плюс наличные, которые так и не израсходовал на границе. Богатый Буратино! Только зря так думал. В специальной секции ГУМа, куда Борис прибыл по наводке Алексеевны, цены оказались о-го-го. Ну, так импортные вещи. Борис приобрел несколько рубашек, брюки, куртку, туфли и сандалии, кое-что по мелочи. Заплатил за все почти шестьсот рублей. Поддавшись уговорам продавщицы, прикупил и выходной костюм из полушерсти, отказавшись от кримпленового — пусть его буржуи носят. Еще сто рублей как корова языком слизала. На том шопинг и закончил. Барахла набралось много, ему вызвали такси, на котором он с покупками и прибыл к дому. Там их перегладил и развесил в шкафу. Не удержавшись, облачился в новенький коричневый костюм, белую рубашку, туфли и пошел похвастаться директору. Там был принят и обласкан.

— Как жених, — сказала Алексеевна. — Дело за невестой. Присмотрел кого или помочь? Есть хорошие девчата на примете.

— Да какая тут женитьба! — помотал он головою. — В институт собираюсь поступать, да еще в Москве. Где там жить с женою и еще вопрос — на что? На стипендию?

— Так жена пойдет работать, — не отстала Алексеевна, — будет у нее зарплата. Как герою тебе дадут комнату в общежитии. Люди не в таких условиях семьи заводили.[105]

— Я подумаю, — пообещал Борис и слинял от свахи.

Последующие дни пролетели в хлопотах. Борис посетил военкомат, где предъявил воинский билет и справку о ранении. С учета его сняли, но дали направление на ВТЭК. Комиссия его признала инвалидом третьей группы с переосвидетельствованием спустя полгода. Сергею, к слову, выдали такую же, но с переосвидетельствованием раз в год.[106] Вдруг вырастет нога? Друг ругался матом. Затем они пошли в собес, где им назначили пенсии: Сергею 26 рублей, Борису, как Герою, — 46[107]. Друг снова матерился. Не то, чтобы нуждался, но размер пенсии до глубины душиего обидел.

С Сергеем Борис общался по телефону — его поставили в считанные дни. Провод сбросили из соседнего подъезда, где проживал инвалид войны, запараллелив аппараты. Когда один звонил, второму это было недоступно. Борис не огорчился — не так уж нужно. К соседу он сходил, поговорил с ним, показав орденские книжки и удостоверение инвалида, чтобы человек не возмущался. Бывший партизан, потерявший обе ноги в сорок третьем, героя-пограничника встретил с пониманием. Поговорили и попили чаю. Борис узнал, что инвалид работает сапожником при Доме быта — чинит обувь. Его туда отвозят и домой привозят ежедневно.

— Я им, считай, не пользуюсь, — сказал он, указав на телефон. — Жена, бывает, с подругами болтает, но я скажу, чтоб долго не висела — тебе ведь тоже нужно позвонить.

На том порешили. В заботах пролетел остаток мая и начался июнь. Борис съездил в райком комсомола, где встал на учет, объяснив, что работать он не будет — инвалид, и вообще собирается учиться в институте. Отнеслись с пониманием, попросив не забыть забрать учетную карточку, когда определится. Обзавелся он и новым паспортом, который скоро пригодился. Как-то днем в дверь квартиры позвонили. Он открыл: за порогом стояла молодая женщина с большой пухлой сумкой на боку.

— Борис Михайлович Коровка? — спросила почтальон.

— Я, — кивнул Борис.

— Вам пришло заказное отправление. Предъявите паспорт!

Он сходил за документом. Почтальон его полистала и, вернув владельцу, достала бланк и шариковую ручку.

— Распишитесь и поставьте дату…

Почтальон ушла, оставив адресату большой конверт из коричневой бумаги. Борис отнес его на кухню, где вскрыл с помощью ножа. В конверте обнаружились два листа мелованной бумаги и один обычный. Первым делом Борис взял те, что поплотнее. Это оказались авторские свидетельства, выданные Государственным комитетом по изобретениям и открытиям СССР на «Костыли медицинские, металлические с локтевым упором» и «Протез ножной, металлический с шарниром». В свидетельстве перечислялись авторы изобретений — три фамилии во главе с Коровкой. Бывший пограничник, инженер с авиазавода и начальник окружного госпиталя.

Борис полюбовался на красивые бумажки, отложил их в сторону и взял сопроводительное письмо. Пробежав его глазами, изумленно сел на табуретку. Прочитал еще раз — медленно и вдумчиво. Нет, он не ошибся. Неизвестный ему Прохоров сообщал, что лицензию на производство двух изобретений приобрела американская компания, заплатив за это оговоренную контрактом сумму. В связи с чем авторам полагается денежное вознаграждение в размере двух процентов от нее. Однако, поскольку пунктом 110 Положения за изобретение установлен максимальный размер вознаграждения — 20 тысяч рублей за одно, им будет выплачено ровно столько. Итого за два изобретения на долю Б.М. Коровки причитается 13 333 руб. и 33 копейки. Прохоров просил его сообщить данные сберкнижки, на которую комитет переведет означенную выше сумму.

Не окажись в конверте авторских свидетельств, Борис посчитал бы это розыгрышем. В госпитале он подписал заявки на изобретения, которые составил инженер с авиазавода, но тот же и сказал, что заплатят им по 50 рублей — и это максимум. А тут огромные деньжищи![108] Он теперь богат. Борис немедленно оделся, побежал на почту, где отправил на имя товарища Прохорова письмо с данными своей сберкнижки — в конверте для авиапочты. Три дня он сдерживал желание сходить в сберкассу, но не удержался и пришел. Протянул работнице в окошке серую сберкнижку с паспортом.

— Мне должны перечислить деньги из Москвы. Посмотрите, есть ли?

Та взяла и куда-то вышла. Спустя пять минут появилась снова.

— Пришли, — сообщила изумленно. — Тринадцать тысяч триста тридцать три рубля и тридцать три копейки. Вы такую сумму ждали?

Борис кивнул. Озвученная вслух цифра заставила работников и посетителей сберкассы обернуться на счастливчика. В устремленных на него взглядах он увидел удивление и зависть.

— Это мне за изобретения, — сообщил присутствующим.

— Надо же, молодой такой, а уже изобретатель! — поделилась мнением пожилая женщина с авоськой и в панаме.

— Ну, теперь машину купит, — предположил мужчина средних лет, судя по одежде, пролетарий. — Тут на «волгу» хватит, даже две.

— Лучше дом, — возразила женщина в панаме. — У меня как раз сосед по улице продает. Хороший дом, кирпичный. Вам не нужно? — посмотрела на Бориса.

— Нет, — замотал он головой. — У меня квартира есть.

— Значит, мебелью ее обставит, — подключилась к обсуждению дама, облаченная в кримплен. — Импортной, конечно. Телевизор купит современный, да еще с большим экраном.

— «Волга» лучше! — возразил ей пролетарий.

Посетители загомонили, споря, как потратить эдакие деньги.

— Будете снимать всю сумму? — спросила у Бориса работница сберкассы. — Сразу говорю: столько в кассе не найдется. Надо будет заказать.

— Ничего не буду, — буркнул он и, забрав сберкнижку, быстренько сбежал на улицу. Идет на хрен этот банк с его соблюдением тайны вклада. Что, нельзя было цифру на бумажке написать? Нет же, объявили на весь зал…

Не прошло недели после первого письма, как пришло второе. Отправителем значился Московский государственный художественный институт. Еще в госпитале Борис посредством санитарки Веры отправил в его адрес несколько своих рисунков на творческий конкурс для абитуриентов. С нетерпением открыв конверт, он достал и развернул вложенный в него лист бумаги. В нем за подписью декана факультета графики сообщалось, что его работы выдержали творческий конкурс, и абитуриенту Б.М. Коровке следует прибыть в институт 1 августа для сдачи вступительных экзаменов. Последнюю строчку машинописного бланка зачеркнули, вписав ниже от руки: «25 августа для зачисления в институт. При себе иметь паспорт и аттестат о среднем образовании». Дальше сообщалось, что иногородним студентам предоставляется общежитие.

Борис воспринял эту весть со смешанным чувством. С одной стороны — радовался, с другой мучила мысль, что роль сыграли не его рисунки, а Золотая Звезда. Герою просто не решились отказать. В институт он поступит и окончит, но вот что потом? Как сложится его судьба? О нравах в творческой среде он не знал — в той жизни был от нее далек, но подозревал, что конкуренция там жестокая. Хватит у него таланта пробиться пусть не в знаменитые, то хотя б в профессионалы? Или доведется до конца жизни рисовать афиши для кинотеатра? Дело нужное, конечно, но заниматься этим не хотелось. Его томило смутное желание сделать нечто выдающееся, что-то изменить в сознании людей, которые сейчас живут, не подозревая, что через два десятка лет страна, которой многие гордятся, исчезнет, развалившись как горящее полено на угли. И те будут тлеть десятилетиями, поджигая многочисленные войны. На одной из них он и погиб…

От этих мыслей Борис затосковал, чему способствовало одиночество. Прежде он постоянно находился в окружении людей — в гастрономе, на заставе, в госпитале. А сейчас просыпался в пустой квартире и не знал, чем себя занять. Ранее он не подозревал, что общение так важно. И вот что с этим делать? Заглянуть в гастроном? Так там люди заняты, некогда им лясы точить. Навестить Сергея? Друг засел за учебники: орден орденом, но готовиться к экзаменам следует, чтобы не краснеть потом. Эту мысль внушили ему родители, и следили, чтобы сын не отвлекался на пьянки и гулянки. Чем же заняться?

Борис подумал и отправился в ЦУМ, в секцию музыкальных инструментов. Выбор гитар здесь оказался неплохим. Инструменты сплошь советские, стоят от 15 до 28 рублей. Борис их все опробовал и забраковал — барахло. Гитара у Сергея лучше. Так та, вроде, — заграничная.

— Импортные есть? — спросил у продавца, который наблюдал за ним со скучающим выражением лица.

— Чешская «Кремона», — ответил тот. — Но она стоит семьдесят рублей. Брать будете?

— Если лучше этих, — Борис указал на советские.

— В этом можете не сомневаться, — усмехнулся продавец и скользнул в подсобку. Спустя несколько мгновений появился с гитарой в руке.

— Верхняя дека из фанеры, — сообщил, вручив ее Борису. — Но обечайки — бук, а гриф — кленовый. Очень прочная конструкция, долго держит строй.

Борис взял инструмент и подстроил струны. Звук у них приятный, хотя натянуты над грифом слишком высоко — трудно будет нажимать. Не беда, это регулируется. В корне грифа есть специальный винт, а в комплекте к инструменту прилагается и ключ. Он поискал глазами и увидел стул, стоящий у витрины. Подошел, сел поудобнее. Пальцы левой обхватили гриф, правой — ударили по струнам.

Он начал тихо, но не заметил, как увлекся и запел во весь голос:

Спохватившись, он поднял взор и с изумлением увидел сгрудившихся возле него людей, которые смотрели на него во все глаза. Похоже, работники магазина и покупатели набежали.

— Извините, товарищи, — Борис встал. — Увлекся.

— Вы воевали? — спросил мужчина лет пятидесяти, стоявший впереди. За руку он держал девочку-подростка — видимо, пришел с ней за инструментом или просто проходил мимо секции.

— Да, — кивнул Борис.

— Позвольте узнать где?

— На Даманском. Был там ранен.

— Я заметил, — мужчина перевел взгляд на его лоб. — Осколок?

Борис кивнул.

— Песня у вас очень необычная, но душевная, — продолжил незнакомец. — Сами сочинили?

— Нет, Николай Расторгуев.

— Не слышал о таком, — покачал он головой.

«Еще бы! — подумал Борис. — Коля еще в школу ходит — в третий класс. Или перешел в четвертый».

— Меня зовут Владимир Владимирович, фамилия — Оловников[109]. Я ректор Белорусской государственной консерватории, — мужчина протянул ему руку. Борис пожал ее и представился в свою очередь. — У меня к вам просьба, Борис Михайлович. Не могли бы вы выступить перед нашими студентами и преподавателями? Рассказать о конфликте на границе, что там вообще произошло, а то информации в газетах мало? Вы же непосредственный участник конфликта. Скажем, завтра в пятнадцать часов? Или вы заняты?

— Нет, — помотал головой Борис. — Я ничем не занят — поправляюсь после ранения.

— Тогда ждем, — сообщил ректор. — Кстати, у вас есть награды или знаки доблести?

— Да, — сказал Борис.

— Не забудьте их надеть, пусть мои посмотрят на героя. Некоторые забывают, чего нам стоило отстоять Отчизну. А гитару эту обязательно купите, — указал он на «Кремону». — Лучшей в Минске не найти. Но с собою завтра не берите — мы найдем вам инструмент, если захотите спеть. Я бы с удовольствием послушал.

На том и распрощались. Борис купил гитару и отправился к себе. Там какое-то время терзал струны, вспоминая мелодии и слова слышанных в той жизни песен. Выступление перед профессиональными музыкантами его несколько пугало. Наконец, махнув рукой, он решил, что, в крайнем случае, ограничится рассказом о конфликте.

Без четверти пятнадцать следующего дня он вошел в просторный холл консерватории. Перед обнаруженным здесь же зеркалом достал из кармана и приколол к пиджаку выходного костюма Золотую Звезду и орден Ленина. Дома надевать их не решился — не хотел, чтобы на него глазели в транспорте и на улицах. Обязательно кто-нибудь да пристанет: где награды взял, пацан? Еще живы ветераны, получившие свои ордена и Звезды за Отечественную войну. Вспомнить хотя бы подвозившего их таксиста. Ему снова орденские книжки предъявлять? Золотую Звезду Героя ее статутом предписано носить постоянно, только кто знает о его награде? Ни в военкомате, ни в райкоме комсомола Борис о ней не обмолвился, лишь на ВТЭК показал орденскую книжку, чтоб доплату к пенсии получить.

По широкой мраморной лестнице Борис поднялся на второй этаж и зашел в приемную ректора. Секретарь проводила его в кабинет Оловникова.

— Ого! — воскликнул тот, разглядев награды на груди гостя. — Герой Советского Союза! Поразили вы меня, Борис Михайлович. Отчего в магазине были без Звезды и ордена?

— Так все пялятся, — сообщил Борис. — Неприятно видеть — будто я их сам себе надел.

— Вы еще и скромный, — покачал головой ректор. — Да другой бы гоголем ходил. Ладно, — он бросил взгляд на циферблат часов, — скоро выступление…

Он не договорил — в дверь кабинета постучали и вошла немолодая женщина. В руках она несла гитару.

— Познакомьтесь! — ректор встал из-за стола. — Секретарь партийной организации консерватории Валентина Тимофеевна Бастрыкина. А еще она заведующая кафедрой народных инструментов. Валентина Тимофеевна, это Борис Михайлович Коровка.

— Надо же! — сказала женщина. — Я не знала, что наш гость Герой. Мне сказали: будет пограничник, воевавший на Даманском. К тому же композитор и певец.

— Насчет Героя я и сам не знал, — ответил ректор. — Борис Михайлович об этом умолчал. Дайте ему инструмент.

Борис взял у женщины гитару и по сложившейся привычке подстроил струны. Увлекшись, он не видел, как за его спиной переглянулись ректор и заведующая кафедрой.

— Абсолютный слух, — шепнула женщина.

— Вчера заметил, — таким же шепотом ответил Оловников и добавил в голос: — Пожалуй, нам пора.

Бориса отвели в концертный зал, где вывели на сцену и представили присутствующим. Он посмотрел на аудиторию и немножко заробел. Места все заняты, даже приставные. Девчонки, мальчики, а еще — мужчины и женщины постарше. Последние, скорей всего, преподаватели. Силком сюда согнали, что ли? Или им и вправду интересно?

— Конфликт на острове Даманском случился не внезапно, — начал он, сглотнув. — Ему предшествовали провокации маоистов. Происходили они так…

Скоро он увлекся и забыл о робости. Рассказывал подробно, экспрессивно, жестикулируя, когда речь заходила об эпизодах боя. Заметив восхищение в глазах студенток, сидевших ближе, он распалился и пришел в себя, когда за дверью зала прозвенел звонок.

— Пожалуй, все, — он развел руками.

Аудитория зааплодировала — громко, от души. Борис хотел сойти со сцены, но на нее поднялась заведующая кафедрой и остановила гостя.

— Еще не все, товарищи! — объявила залу. — Борис Михайлович еще певец и композитор. Попросим его спеть для нас.

Она захлопала в ладоши, студенты поддержали. Борису принесли уже знакомую гитару и стул. Он сел и на мгновение задумался. Что им спеть, чтоб прочувствовали? Этим мальчикам и девочкам, выросшим в мирное время, трудно осознать, что такое война в реальности. Попробовать вот это? Он пробежался пальцами по струнам.

Он возвысил голос:

Он не видел, как в первом ряду вновь переглянулись ректор и заведующая кафедрой, и женщина показала руководителю оттопыренный большой палец. Тот улыбнулся и кивнул. Окончание песни зал встретил овацией и криками: «Браво!» Борис встал и поклонился.

— Еще! — закричали из зала. — Еще!

Борис вздохнул и снова сел. Спел «Батяню-комбата», затем — «Встанем». Их тоже встретили овациями и криками: «Браво!», «Еще!».

— Извините, товарищи, но больше не могу, — сказал Борис. — У меня осколком легкое повреждено, трудно петь долго. Как-нибудь в другой раз.

Он приставил гитару к стулу и спустился со сцены. Его мигом окружили студентки.

— Борис Михайлович! — защебетали. — Расскажите о себе! Пожалуйста! Вы живете в Минске? У вас есть семья?

— Извините! — Валентина Тимофеевна разрезала их окружение, как корабль волну. — Наш гость устал. Вы же слышали: он еще не оправился от ранения. Давайте поблагодарим его за интересное выступление и замечательные песни. Надеюсь, мы еще не раз увидим Бориса Михайловича в наших стенах.

Она захлопала в ладоши. Аудитория поддержала. Заведующая кафедрой взяла Бориса под руку и повела к выходу. Вслед им аплодировали. Бориса отвели в кабинет Оловникова, где к ним присоединился ректор. Секретарь принесла им чай и печенье на подносе. Все трое с удовольствием отведали угощения — чай у ректора оказался очень вкусным.

— Разрешите поинтересоваться вашими жизненными планами, Борис Михайлович, — начал ректор, когда чашки опустели. — Собираетесь ли продолжить образование? Если да, то где?

— В Московском государственном художественном институте имени Сурикова, — сказал Борис.

— Так вы еще и художник? — удивился ректор.

— Творческий конкурс прошел, — сообщил Борис. — В конце августа зачислят.

— А у нас учиться не хотите? — спросил ректор.

— Да какой я музыкант? — усмехнулся бывший пограничник. — Даже нотной грамоты не знаю.

— Это не проблема, — покачал головой Оловников. — Грамоте обучим — это самое простое. Лишь бы был талант, а у вас он несомненный. Выбирайте факультет: вокально-хоровой или народных инструментов, на любой зачислим. Творческое испытание — чистая формальность, а экзамены сдавать не нужно.

— Вы комсомолец или кандидат в члены партии? — подключилась заведующая кафедрой, глянув на его пиджак. Комсомольского значка под орденом не имелось — прицеплять его Борис не стал, не смотрелся под наградой.

— Комсомолец. На заставе был комсоргом, — сообщил Борис.

— Замечательно! — обрадовалась женщина. — Изберем вас секретарем комсомольской организации консерватории. Понимаете, Борис Михайлович, студенческий коллектив у нас довольно специфический — музыканты и певцы. Жизненного опыта мало, парней, отслуживших в армии, почти что нет. Ну, а вы Герой Советского Союза. Да вам будут в рот смотреть!

— В партию вас примем, — поддержал Оловников. — Где трудиться после обучения, выберете сами. Все пути будут вам открыты. Соглашайтесь!

— Я подумаю, — пообещал Борис…

Из консерватории он вышел в мрачном настроении. На крыльце снял с пиджака награды, сунул их в карман и пошел по улице Ленина к Ульяновской. Там он сядет на трамвай. На душе было погано. Поначалу он поверил: у него талант. Оказалось, что консерваторскому начальству нужен не Коровка-музыкант, а Герой Советского Союза для общественной работы. Будут похваляться перед всеми: вот какой у нас комсорг! Наверное, так же думают и в Московском институте. Им его регалии ценнее, чем талант, какового у Бориса, может быть, и нет. Или есть, но крохотный.

Борис не знал, что в Московском институте его рисунки вызвали фурор. Что руководители мастерских на факультете графики отчаянно ругались за право обучать такого перспективного студента. Который в будущем пробьется в знаменитые художники, а, возможно, — в академики, и тем прославит своего учителя. Он ничего не знал о нравах в творческой среде и был не в состоянии определить способности доставшегося ему тела. Мыслил, как обычный офицер, каковым вообще-то и являлся. Поэтому терзал себя.

На следующий день он рано встал и отправился на кладбище. Навел порядок на могилке матери Бориса, немного постоял у памятника в надежде, что услышит от призвавшей его в этот мир души напутствие или слова поддержки. Не дождался. С медальона на него холодными глазами смотрела чужая ему женщина. Борис, вздохнув, потопал к выходу. На следующий день он поехал в церковь — в собор на площади Свободы. Без наград и комсомольского значка, чтоб не привлекать внимания. На службу опоздал — не знал, когда она начнется. Народу в церкви оказалось много — стояла плотная толпа. Купив в притворе полдесятка свечек, Борис протиснулся к шандалам у больших икон, где их по очереди и поставил. В образах он не разбирался, куда пробился, там и возжигал. Проделав это, он попробовал молиться, но ничего не вышло — не смог сосредоточиться. Внутри стояла духота, люди двигались, его толкали, отвлекая. Вздохнув, Борис перекрестился и выбрался в притвор, затем — на паперть. Там встал и осмотрелся. Его внимание привлек монах в серой рясе и такой же круглой шапочке. Согбенный от прожитых лет, он, опираясь на клюку, ковылял от выхода к ступеням и, подойдя к ним, замер, как видно, в опасении по ним спускаться.

— Позвольте помогу!

Борис подскочил к старику и взял его под руку. Та оказалась сухонькой, но твердой. Монах кивнул. Борис помог ему спуститься.

— Отведи туда! — монах указал клюкой на лавочку неподалеку. — Передохну немного. Ветхим стал и немощным, сил нет даже службу отстоять.

Борис отвел. Монах сел и указал на место рядом.

— Садись!

Борис молча подчинился. Монах поставил клюку между ног и оперся на нее ладонями со сморщенной, сухою кожей и синими сосудами.

— Когда Господь уж призовет? — сказал, вздохнув. — Зажился я на этом свете. Здесь скорби и печали. Две войны видал, глад, мор и разорение в умах. Устал на это все смотреть. Грех мне роптать, но туда бы поскорей! Молю об этом Господа.

— Там хорошо, — внезапно для себя сказал Борис.

— Ты откуда знаешь? — глянул на него монах. Борис невольно удивился — собеседник ничуть не походил на немощного старика. Иконописное лицо с красивым, тонким носом, высокий лоб, живые, яркие глаза…

— Я был там, — произнес Борис смущенно. — После ранения потерял сознание и трое суток пролежал в беспамятстве. Я видел свет и находился в нем. Испытал блаженство, которого не знал до этого. Мне не хотелось возвращаться, но пришлось.

— И что тебе сказали? — спросил монах.

— Мне рано в свет и нужно выполнить свое предназначение.

— А ты засомневался? Поэтому пришел сюда?

— Не ведаю, каким путем идти. Их много, выбрать трудно.

— Господь подскажет, раз тебя отметил, — сообщил монах. — Путь будет трудным, раб Божий Николай. Тебя ждут клевета, узилище и искушение мирскою славой. Отвергни все сомнения и укрепи свой дух. Господь с тобой, а с ним не страшно. Ладно, заболтался я. В храме причащают.

Монах перекрестил его, встал и пошел обратно к церкви. При этом он не опирался на клюку, а ступал уверенно и твердо. Борис проводил его изумленным взглядом. Откуда собеседник знает его прежнее имя? Или просто угадал?

— Что он говорил тебе?

Борис повернул голову. У лавочки стояла тетка в платье до колен и простеньком платочке. Лицо насупленное, неприятное.

— Почему вы спрашиваете? — удивился он.

— Так это ж старец Гавриил! — с придыханием сказала тетка. — Он ни с кем не разговаривает, кто б не подошел, пусть даже архиерей. Говорят, что дал обет молчания. А с тобой беседовал, а потом благословил. О чем вы говорили?

— Это личное, — сказал Борис, встал и ушел. Тетка вслед что-то пробурчала, но он не оглянулся. Шел и улыбался…

Конец первой книги.

Выражаю признательность своим бета-ридерам: Владиславу Стрелкову, Вячеславу Котову и Михаилу Бартош. Их помощь сделала эту книгу лучше. Особая благодарность писателю Анатолию Матвиенко. Его подсказки о реалиях 60-х годов прошлого века трудно переоценить, как и сведения о боевой технике того времени и деталях конфликта на острове Даманском. Всем большое спасибо.