Божья коровка

Глава 7

К выпускным экзаменам в вечерней школе Борис подошел с заполненным более чем наполовину табелем. Получил оценки по всем предметам за исключением математики и русского языка, а еще — литературы, физики, химии, истории и иностранного языка. Их предстояло сдать с остальными учениками, причем, первые два предмета — письменно. Экзамены ожидались серьезные: их контролировал гороно[57] — так объявили в школе. Возможно, просто припугнули, чтоб ученики не расхолаживались, но на всякий случай следовало подготовиться.

Индивидуальная сдача предметов проблем Борису не доставила, за исключением белорусской литературы. Тут он откровенно плавал. Слава Богу, что язык сдавать не требовалось, поскольку он его не изучал, а вот литературу — непременно. Прочитать всех белорусских классиков в считанные дни было невозможно, да еще, не зная толком языка; и Борис, подумав, сделал ход конем. Заучил на память несколько стихотворений Коласа с Купалой[58] и при собеседовании продекламировал их преподавателю. Тот поморщился:

— Выговор у вас ужасный, ударение ставите неправильно. Словно иностранец.

— Так в России жил, — объяснил Борис. — В Минск недавно переехали. Белорусский я не изучал.

— Ну, и как вам мова[59]? — подкузьмил преподаватель.

— Сочная, красивая, — отвечал Борис. — Мне особо нравятся стихи. Прямо в душу западают.

Преподаватель глянул с подозрением[60], но Борис сделал честные глаза.

— Тройку так и быть поставлю, — вздохнул экзаменатор.

— Дзякуй[61], — поблагодарил Борис.

Тройки он схватил еще по биологии и астрономии. Николай-Борис и в прошлой жизни знал их плохо, память тут не помогла. Ну, а выучить предмет в считанные дни, да еще работая, нереально. Но Борис не огорчился — главное, не двойки. Вот по физкультуре и начальной военной подготовке получил «отлично». Сдал за пять минут. Не в вечерней школе — здесь такому не учили, в общеобразовательной по направлению. Сделал десять раз подъем переворотом (при его-то силе — ерунда), разобрал-собрал на время автомат Калашникова. Преподаватели пришли в восторг.

— Где так наловчился? — удивился военрук.

— Так отец был командиром роты, — вновь соврал Борис. — Даже пострелять давал.

— Молодец, — одобрил военрук. — Тоже будешь офицером?

— Если сдам экзамены в училище, — сообщил Борис.

— Что ж, старайся, — военрук поставил ему «пять».

Выпускные экзамены вопреки нагнетанию страхов, распускаемых учениками, проходили без проблем. Представители гороно не появились, и преподаватели были снисходительны. По всем устным экзаменам Борис получил «четверки», сочинение написал на «тройку», математику — на «хорошо». Неплохой вышел аттестат для приблудного ученика. Сдав экзамены, Борис пришел к директору и вручил ему бутылку коньяка, палку колбасы и индийский чай в жестяной банке.

— Спасибо, Алексей Сергеевич, — сказал, отдав гостинцы. — За то, что разрешили сдать экзамены.

— И тебе спасибо, — директор улыбнулся. — Но не за подарки, хотя за них, конечно, тоже. Признаться, я не верил, что сумеешь. Только мне сказали, что Коровка подготовился отменно, лучше многих тех, кто посещал уроки. Единственный случай в школе. Теперь мы знаем, что такое можно. На выпускной пойдешь?

— Нет, Алексей Сергеевич. Для ребят я чужой. Пусть празднуют в своем кругу.

— Как знаешь, — согласился директор. — Но аттестат вручу на общей церемонии. Пусть остальные видят. Хоть не учился с ними, но сдал экзамены не хуже.

Поученный аттестат Борис первым делом показал Алексеевне. Та поздравила и пообещала премию. Как оказалось, в торге поощряли стремление учиться. От Алексеевны Борис узнал, что в гастрономе большинство работников не имеют законченного среднего образования. Семь-восемь классов и торговое училище. Сама директор закончила техникум, в торговле это — о-го-го, немногие такой диплом имеют.[62]

— У нас лишь только Михаил, напарник твой, учился в институте, — сказала Алексеевна.

— И грузчиком работает?

— Ой, проболталась! — директор прикрыла рот рукой. — Молчи об этом, Боря!

— Могила! — пообещал Борис. — Но скажите, как случилось.

— Да сидел он, — сообщила Алексеевна. — При Сталине, по политической статье. Студентом был в конце 40-х и в компании с друзьями как-то распустил язык. Они там все советскую власть критиковали. Кто-то написал донос, их всех арестовали и судили. Отвесили по восемь лет, только до конца он их не отсидел — при Хрущеве отпустили. Реабилитировать таких начали не сразу. Поначалу даже запрещали приезжать в большие города. Михаил же до ареста жил с родителями в деревне Зеленый Луг — той, что за пустырем напротив гастронома, а в то время это был Минский район. Поселился у родителей, долго искал работу, но не брали — политический преступник. Вот грузчиком и стал, — Алексеевна вздохнула. — Как судимость сняли, восстанавливаться в институте сам не захотел. Женился, дети появились. Мне он говорил, что грузчиком ему нравится больше, чем учителем, хотя мог бы завершить образование. При Хрущеве таким несправедливо осужденным или их детям стали помогать, словно извиняясь за несправедливость.[63]

— То-то дядя Миша говорит так грамотно, — произнес Борис. — Матом не ругается, и еще не пьет совсем.

— Мы с ним много лет работаем, — сказала Алексеевна. — Начинали в магазине на Кедышко, где я была замом у директора. Потом здесь открыли гастроном, и я его возглавила. Михаил попросил взять его к себе, и я, конечно, была только рада. И ему удобно — рядышком живет, и у меня есть надежный человек. Как и ты, Борис. Жаль, что проработаешь у нас немного.

И она вновь вздохнула…

1 июля Борис отпраздновал совершеннолетие. Ну, как отпраздновал? Перед началом рабочего дня Алексеевна собрала персонал, сообщила новость и пожелала грузчику здоровья и успехов. Продавцы похлопали и разошлись к прилавкам. Предложение подруг посетить по такому случаю ресторан, он отверг — зря только деньги тратить. Посидели за столом в квартире. Женщины выпили по сто граммов, сам Борис не пригубил, несмотря на уговоры — дескать ты теперь совершеннолетний. С алкоголем прежний Лосев расплевался навсегда. Вышло это так. В армии он пил как все, то есть много, ну, а свой уход на пенсию отметил от души. Гулеванил более недели, празднуя начало новой жизни. И однажды вдруг проснулся с бодуна, ощущая дикую тоску. Не болела голова, не давали знать себя и печень с поджелудочной — со здоровьем было хорошо. Ему просто не хотелось жить. Это было непонятно, потому пугало до поноса. Все у него сложилось хорошо: пенсию назначили приличную, а его девчонки любят мужа и отца. Находи себе занятие и радуйся. Но хотелось затянуть петлю на шее… Удержался чудом. И еще замучила бессонница — спать не мог совсем. Стоило закрыть глаза, как накатывала паника — Николай боялся задохнуться. Лосев рассказал о своем состоянии жене. Маша испугалась и отвела его к врачу-психотерапевту.

— Типичная картина, — сообщил тот, выслушав пациента. — Состояние после многодневного запоя. Есть такой гормон и нейромедиатор дофамин. Вызывает чувство удовольствия и удовлетворения. Организм вырабатывает его сам. Алкоголь его способен замещать. При ежедневном употреблении, да еще в больших количествах, так и происходит. А потом вы протрезвели. Дофамина нет, мозг не видит смысла в жизни. Оттого депрессия, тоска. Я вам выпишу таблетки, принимайте их с недельку. Организм вернется в норму, но учтите: стоит выпить хоть чуть-чуть, как все вернется. Свой порог навстречу алкогольному психозу вы переступили.

Доктор говорил спокойно, даже равнодушно, Николай ему поверил. С алкоголем тут же завязал. Думал, что отныне жизнь станет серой, скучной, оказалось, что наоборот. Все вокруг будто заиграло красками. Спал теперь он безмятежно, просыпался отдохнувшим, полным сил. Протрезвевший мозг потребовал работы, Лосев погрузился в дебри интернета. Стал своим на многих сайтах, зависал на форумах. И еще читал — главным образом сочинения историков. Подноготную конфликта на Донбассе изучил до мелочей. Для него не стала неожиданностью возникшая там война, и желание принять в ней участие появилось скоро. Собственная гибель его не печалила. Жаль, конечно, Машу с Алькой, но они переживут. Сколько сгинуло солдат в Отечественную, и семей тогда осиротело? А теперь защитникам Отечества в Украине сносят памятники, в том числе своим же украинцам. Но зато ставят их бандеровцам. Эту вот нацистскую заразу нужно выжигать безжалостно.

Но вернемся к алкоголю. Оказавшись в теле пацана — юном и здоровом, Николай не захотел, чтобы тот пошел его стопами. Лучше уж не начинать. И ведь, главное, зачем? Просыпаясь утром, он ощущал переполнявшую его радость. Променять это на похмелье? Ищите дурака!

В ресторане они все же побывали. 30 июля, в воскресенье, в СССР отмечали День работника торговли. По такому случаю коллективу выплатили премию, и все дружно согласились справить праздник в только что открывшемся ресторане «Журавинка».[64] Огромное здание из стекла и бетона на набережной Свислочи могло вместить сотни посетителей. Для коллектива гастронома общий стол накрыли на втором этаже неподалеку от сцены, где играл и пел вокально-инструментальный ансамбль. Как Борис заметил, не они одни обмывали День торговли — компаний за составленными столиками наблюдалось несколько. Все похожи словно из казармы. Мужчины — в костюмах с галстуками, женщины — в нарядных платьях и с начесами на головах. Волосы, остриженные на уровне затылка, открывали шеи, ресницы извазюканы толстым слоем туши. У некоторых даже стрелки возле глаз. А вот губы редко у кого накрашены. В ресторан, как объяснили ему Клава с Аней, одеваться нужно, как на праздник. И плевать, что на улице жара, без пиджака не пустят.[65] Пришлось напялить перешитую им куртку. В ней впустили, более того, сотрудницам она настолько приглянулась, что они засыпали вопросами: где купил и сколько стоит? Услыхав, что сам пошил, ахали и говорили, что она как импортная. Первыми, естественно, куртку оценили верные подруги. Но случилось это ранее.

— Нам сошьешь такие? — попросила Клава. — Время теперь есть — ведь экзамены ты сдал.

— Хорошо, — кивнул Борис. — Только куртки не годятся. Сарафан или костюмчик из джинсы — юбка и жилетка. Летом жарко.

Взяв альбом, он нарисовал модели. Женщины их рассмотрели и решили: Ане — сарафан, Клаве — юбка и жилетка. Борис посмеялся — про себя, конечно. Сарафан он изобразил на стройной женщине, а костюм — на даме поплотнее, и подруги распознали в них себя.

— А теперь добудьте ткань, — предложил любовницам. — Синюю и плотную. Только не кримплен — хлопок сто процентов. Из другого шить не буду.

Женщины немного повздыхали — как же без кримплена, но, подумав, согласились. Ткань они добыли — явно «не фирму», но вполне похожую. Целую неделю Боря портняжил: обмерял, кроил и сметывал. Примерял, что получилось, а затем садился за машинку. Завершив, погладил вещи и вручил подругам. Те их тут же натянули и зависли перед зеркалом — то стояли, то крутились перед ним. Сарафан и юбка в стиле клеш развевались вокруг ног — стройных Анны и немного полных Клавы. Но и те, и другие выглядели привлекательно.

— Блядь! — выразила свои чувства Клава. — Семь рублей всего за ткань отдала. Получила юбку и жилет, каких нет ни у кого. Это даром, если посчитать. Но фасон уж очень непривычный. Что нам люди скажут?

— Если женщины, то обзавидуются, — успокоил Боря. — За границей это писк — в смысле моды. А мужчины глаз не отведут.

Вдохновленные подруги приняли решение показать обновки в ресторане в День работника торговли. А Бориса просто заласкали — причем обе сразу. Сам он предложить такое никогда бы не решился, ну, а тут — пожалуйста. Удивительно, но тройничок всем понравилось. Разложение морали в СССР, пусть всего в одной квартире, шло невиданными темпами. Все новинки в сексе дамы принимали на ура. Предложение побрить лобки их нисколько не смутило, как и видимые части ног. Сделать это предоставили Борису, чем он с удовольствием и занялся. Шерстистость местных дам его немного напрягала — он привык к другому. Минет подруг заинтересовал, они его освоили на раз. Боря объяснил, для чего он нужен, и что испытывает в этом случае мужчина. Обе взяли на заметку и с тех пор постоянно совершенствовали навык.

Опасаясь сплетен, в ресторан шведская семья явилась порознь. Для начала — в гордом одиночестве Борис, после — Анна с Клавой. Появление подруг вызвало фурор у ожидавших в холле продавщиц. Под сарафан с костюмом они надели белые блузки, а на ноги — босоножки. Прически обе сделали «каре» — блондинка Клава и брюнетка Аня в них выглядели просто потрясающе. С момента их совместных отношений с Борей, подруги буквально расцвели. Покинутые мужьями разведенки до этого вели себя как фурии. Их стервозность никого не удивляла. И вдруг все как волной смыло. Они стали приветливыми даже с покупателями, что не осталось не замеченным в коллективе. В ресторан Клава с Аней вошли с довольным видом, подойдя к своим, с улыбкой поздоровались.

Работницы гастронома впились взорами в наряды чаровниц. О моде на джинсу они немного знали — видели в Москве и Ленинграде, куда ездили на экскурсии по профсоюзным путевкам. Одни там смотрят на достопримечательности, а другие — как одеты люди. В Минск джинсы и такие платья почти не попадали — их везли из-за границы. Только кто туда из Минска едет? Дипломаты? Их в БССР совсем немного. Туристы? Тех побольше, но если чего и привезут, то для себя или родни. Остаются моряки, белорусов среди них хватает. Но они мужчины, и контрабандой тащат только джинсы, надевая на себя по пять пар штанов, а сверху — форменные брюки. Еще есть иностранцы, только в Минск они почти не едут, их зона обитания — Москва и Ленинград. Так что Клава с Аней своими нарядами коллектив поразили. После чего их тут же взяли в оборот и засыпали вопросами: где купили, сколько заплатили, есть ли там еще? Подруги развели руками: где взяли, больше нету — случайно получилось. А стоит дорого, но не скажут, сколько. Так говорить им наказал Борис — ему не улыбалось стать портным для гастронома. Подругам сшил — и хватит, остальные перебьются. Узнают, что за семь рублей такой наряд — порвут на мелкие кусочки.

Ажиотаж прервала Алексеевна. Увидев, что собрался коллектив, позвала всех к столу. Гуляли по богатому — с сотрудников собрали по червонцу. За такие деньги в советском ресторане можно оттянуться от души — с шампанским, коньяком и несколькими переменами горячих блюд. Все расселись и начали культурно отдыхать. Тосты, поздравления, коньячок с винишком под салатик, под горячее — само собой. Затесавшись между Клавой с Аней, Боря молча ел, запивая лимонадом антрекот. Он и дядя Миша за столом не были единственными мужчинами. Замужние продавщицы привели с собой мужей, девушки — женихов, заплатив за спутников по червонцу. Так что не скучали. Градус нарастал. Мужчины сняли пиджаки и повесили их на спинки стульев, Боря свою куртку отправил туда сразу. На сцену выбрались музыканты. Попиликали с минуту, настраивая гитары и ударили по струнам. К микрофону вышел волосатый парень в брюках-клеш, цветной рубашке и затянул:

— Идем танцевать! — дернула Бориса за рукав Аня.

— Я тоже хочу! — поджала губы Клава.

— Найдешь себе кого, — отмахнулась Аня. — Или следующий танец.

Бориса, естественно, никто спрашивать не стал. Он вздохнул, подумав, что в отношениях с двумя женщинами есть и минусы. Они с Аней вышли в центр площадки перед сценой, где и затоптались в «медляке». Скоро они оказались в окружении других пар. Аня попыталась прижиматься, только Боря отстранился — слишком жарко в зале. Так и объяснил подруге. Есть у них местечко, где он при желании ее прижмет.

— А я думала — начальства опасаешься, — засмеялась Анна. — Держишься на комсомольском расстоянии.

В конце июля Борис стал членом ВЛКСМ. Молодой рабочий, выпускает стенгазету, в комсомол рекомендовала член партии — более чем достаточно, чтобы в торге и в райкоме проголосовали единогласно. С той поры подруги не забывали Борю подкузьмить, спрашивая, как согласуется с моралью молодого строителя коммунизма то, что он вытворяет с ними вечерами. На что Боря неизменно отвечал: помогает выбывшим из комсомола продавщицам молодеть душой и телом. Женщины хихикали, но соглашались.

— завершил страдания певец.

Не успел Борис отвести Аню к столу, как ансамбль вновь ударил по струнам.

— заголосил солист.

— Танцуем вместе! — обрадовалась Клава, и подруги вновь потащили Бориса к сцене. Скоро там оказалось тесно. Торговый люд прыгал и махал руками. Твистовать никто не пытался, хотя музыканты как раз играли твист. Борис поколебался и изобразил движения из известного советского фильма: «А теперь двумя ногами мы топчем оба окурка — оп, оп, оп». Подруги радостно взвизгнули, и через мгновение вокруг Бориса образовалось свободное пространство. Он оказался в центре круга. Остальные стояли и хлопали в ладоши.

Не то, чтобы Борис был великим танцором, но плясать в той жизни он умел. Вальсу, танго, прочим танцам, в число которых попал и твист, обучали в районном ДК[68]. В свое время он заинтересовал будущую супругу как раз тем, раз за разом выводил ее в центр зала на выпускном вечере училища. И ведь красиво танцевали! Пусть это было в прошлой жизни, но это как езда на велосипеде: раз освоил — навык сохранишь. Борис даже, скинув туфли, спародировал Траволту с его офигенным танцем в фильме «Криминальное чтиво».

— закончил голосить солист.

Борис разогнулся и поклонился. Его наградили аплодисментами. Он натянул туфли и собирался вернуться к столу, как ансамбль вновь заиграл «медляк».

— Теперь я! — сказала Клава и положила ладони на плечи Бориса. Они сделали пару оборотов, как внезапно чья-то сильная рука оторвала Борю от партнерши.

— Харэ, пацан! Дай бабе с взрослым человеком потанцевать.

Борис резко обернулся. Перед ним стоял амбал со следами возлияний на лице.

— Чё, зенки лупишь? — ухмыльнулся он. — Вали отсюда!

Амбал шагнул к Клаве и облапил ее за талию.

— Отпусти! — взвизгнула продавщица. — Боря!

Борис резко, без замаха саданул амбала в печень. Тот охнул и выпустил добычу. Клава отскочила в сторону, а амбал повернулся к обидчику.

— Пи@дец тебе, фраер!

В руке его возникла, заблестев под светом люстр, узкая полоска металла. «Нож», — сообразил Борис и захолодел спиной. Несмотря на возлияния, амбал держался на ногах уверенно, а вооруженную правую руку опустил к бедру. Нож у него не выбить, да и бывает это лишь в кино. Амбал шагнул вперед и попытался ухватить Бориса за одежду левой рукой. Это стало его ошибкой. Борис отпрянул вправо, пропуская его руку мимо себя и с короткого размаха ударил по колену нападавшего носком ботинка. Тот вскрикнул и упал на пол. Нож он при этом уронил. Борис щечкою ботинка отбросил его к сцене. Затем склонился над поверженным и завернул ему руку болевым приемом.

— Дернешься — сломаю! — пообещал противнику.

Тот попытался вырваться, но получив в ответ ударную порции боли, замычал.

— Клава! — поднял голову Борис. — Беги к администратору, пусть звонит в милицию. Клиент для них нарисовался. Лежать! — прикрикнул на амбала, который встрепенулся, услышав про милицию. — Три года ты себе, скотина, заработал. Давно откинулся, болезный? Где торчал? Кто у вас там хозяин?

Драка в зале не осталась без внимания танцующих. Музыканты прекратили играть, Борю и его поверженного противника окружила плотная толпа из посетителей.

— Отпусти его, пацан! — внезапно раздалось сверху.

Борис поднял голову. Перед ним стоял невысокий и худой мужчина в сером пиджаке и таких же брюках. Белая рубашка, но без галстука, седая голова, а лицо как печеное яблоко — все в морщинах. На запястьях рук — наколки.

— Отпусти, — повторил незнакомец, и Борис заметил, что зубов у него во рту недостает.

— Он хотел меня порезать! — произнес в ответ. — Обещал убить.

Незнакомец сел перед ним на корточки.

— Бык неделю как откинулся, — сообщил вполголоса. — Баб давно не видел, вот его вштырило. Да еще водяры накатил. Не сдавай его, пацан, ментовке, ведь закроют дурака. Обещаю, что к тебе не подойдет. Слово дяди Саши.

«Это их пахан», — догадался Боря.

— Вписываешься за него? — спросил.

— Да, — авторитет кивнул.

Борис отпустил руку хулигана и выпрямился. Бык поднялся на ноги и посмотрел на стоявшего с ним рядом законника.

— Извинись перед человеком! — велел тот.

— Дядя Саша! — возмущенно произнес амбал.

— Извиняйся! — пахан залепил ему подзатыльник.

— Ты прости меня, пацан, — пробурчал амбал. — Я это… виноват.

— Будь здоров! — ответил Боря.

— Товарищи! — обратился к окружившим их посетителем дядя Саша. — Виновный извинился, инцидент исчерпан. Продолжайте отдыхать. Пусть музыка играет.

Подойдя к сцене, он сунул что-то барабанщику. Тот подбросил палочки, поймал и ударил дробью по натянутой коже барабана. Гитары подключились. Ансамбль, как ни в чем ни бывало, продолжил с прерванного места. Посетители закружились в танце. На дядю Сашу больше не смотрели. Он воспользовался этим — быстро наклонился, подобрал что-то с пола и спрятал в карман.

«Нож прибрал», — догадался Боря.

— Долг за мной, — сказал, подойдя к нему авторитет. — Если борзые вдруг наедут где-нибудь на улице, говори, что за тобою дядя Саша. Враз отвалят. Как зовут тебя?

— Борис.

— Где гуляешь?

— Там! — указал Борис на стол.

— И еще немного подогрею, — сообщил пахан. — Будь здоров, пацан!

Он ввинтился меж танцующих и скрылся с глаз. Борис направился к столу — танцевать ему больше не хотелось. Сесть, однако, не успел.

— Боря! — подозвала Алексеевна. За столом она сидела в одиночестве, даже муж ее повел кого-то в танце. — Сядь! — директор указала на стоявший рядом стул.

Боря подчинился.

— Что там было?

— Да пристал один дурак, — сморщился Борис. — Не ко мне, а к Клаве. Я его немного приструнил, он и извинился. Тем и завершилось.

— Хорошо раз так, — сказала Алексеевна. — Не хватало нам милиции и протокола. Ладно. Мне костюм сошьешь?

— Как вы догадались? — удивился Боря.

— Тоже мне бином! — улыбнулась Алексеевна. — Помню, как впервой тебя увидела. Был одет в жилетку, как у Клавы, а мне сказал, что сам пошил. Клава с Аней могут врать другим, но меня не проведешь.

— И сошью! — пообещал Борис. — Только никому не говорите. Ведь заказами замучат.

— Не скажу, — пообещала Алексеевна. — Мне самой не хочется ходить как все в одном наряде. Но пошей не так, как у девчонок, мне светить ногами не к лицу.

— Понял, — сообщил Борис. — Скромно и с достоинством.

В этот миг среди танцующих показалась Клава. Разглядев Бориса, подошла к нему.

— Администратор отказалась вызывать милицию, — сообщила возмущенно. — Говорит, что в этом нет нужды. Драки больше нету.

— Разобрались, — подтвердила Алексеевна. — Твой обидчик извинился. Ты скажи мне, Клавдия, другое. За костюм Борису заплатила?

— Ну… — смутилась продавщица.

— Я от денег отказался, — поспешил Борис.

— Заплати! — с металлом в голосе произнесла Алексеевна, не обратив внимания на его слова. — Ты с Корбут обнаглели в край. Тоже мне, шефы нашлись! Мало, что устроили себе гостиницу у Бори, так еще дармовым портным его сделали. Пользуетесь тем, что парень скромный. Это вот работа, — она ткнула пальцем в жилет Клавы. — Стоит не меньше пятнадцати рублей. Поняла?

— Да! — торопливо подтвердила Клава. — Заплачу.

— И то же Корбут передай. Я проконтролирую.

Клава закивала. Их дальнейшую беседу прервал официант с подносом, на котором возвышалась бутылка коньяка. Подойдя к ним ближе, он сказал:

— Мне нужен парень по имени Борис.

— Это я, — ответил Боря.

— Вам велели передать, — официант поставил перед ним бутылку. — Приятного отдыха!

— «Арарат», пять звездочек, — сказала Алексеевна, бросив взгляд на этикетку. — Это от кого?

— От обидчика Клавы, — сообщил Борис. — Так он извиняется. Клава, забирай! Пусть тебе достанется, я не пью.

Продавщица прибрала бутылку, встав, отнесла ее к своему месту, где и сунула в сумку. Алексеевна только головой покачала. Музыка умолкла, и к столу стали возвращаться сотрудники. Боря встал и вернулся к своему месту. Празднование продолжилось. Инцидентов больше не случилось, к двадцати трем часам коллектив гастронома покинул ресторан — «Журавинка» закрывалась. Алексеевну с супругом увезло такси, на пути к вокзалу Боре удалось поймать другое.

— Заплачу два счетчика, — пообещал водителю, который заявил, что едет в парк. Таксист про парк немедленно забыл. — Так, куда мы едем? — спросил Боря у подруг.

— Разумеется, к тебе, — сказала Клава. — Завтра на работу, лишний час поспать не помешает.

— Что ж, на улицу Седых, — сообщил Борис таксисту…

Сарафан Алексеевне Борис пошил, но пришлось помучиться — директор захотела, чтобы он не походил на Анин. Попросила с пуговицами, а не с молнией.

— Тут простые не годятся, — объяснил Борис. — Нужные импортные, медные, называются «болты». Их не пришивают, а приклепывают к ткани. Очень прочно получается, и на вид красиво. Только мне их не достать. И еще нужна обметочная машинка для петель. Вручную заниматься ими долго.

— Хорошо, — сказала Алексеевна. — Займусь.

К удивлению Бориса, «болты» она достала. Привезли ему и машинку.

— Одолжили в ателье, — пояснила Алексеевна. — Им там импортную поставили, эту же на склад отдали. Пусть будет у тебя. Им понадобится — отдадим.

Машинка оказалась классной штукой. Но освоить ее сразу у него не вышло, мастер, приглашенный Алексеевной, показал, как нужно управляться с петлями. Перенял. А вот «болты» Борис установил легко. Ткань, которую добыла Алексеевна, была настоящая «джинса» и пуговицы держала мертво. Сарафан директору понравился. Надев его, она повертелась перед зеркалом, расстегнула и вновь застегнула пуговицы.

— Туговато чуть, — заметила.

— Петли вытянутся, — пояснил Борис. — Станет легче сарафан застегивать. Но зато не расстегнутся сами. А иначе лишь представьте: шаг вперед — и видно нижнее белье.

— Нет, не надо такого мне, — засмеялась Алексеевна. Полезла в кошелек и протянула ему пятнадцать рублей.

— Не возьму, — попробовал воспротивиться Борис. — Вы так много для меня сделали.

— Нет возьмешь! — нахмурилась директор. — Чтобы я не заплатила сироте!..

Через день она сказала Боре, отведя его в сторонку:

— Сарафан мой понравился главному бухгалтеру торга. Захотела и себе такой, как узнала, во сколько обошелся. Я сказала, что отдала за работу 25 рублей. Для нее это не деньги. Ткань и молнию она достанет. Есть знакомые, сидят на импорте. Сделай, Боря!

— Почему не обратится в ателье? — удивился он. — Там профессионалы ей сошьют.

— Ты не понимаешь, — хмыкнула директор. — Нет таких фасонов в ателье. Если вдруг и сделают, то запустят в производство, будет целый город в них ходить. А кому понравится такое? Тут еще Борис. Мне под это дело грузчика добавят в штат. Знаешь, как нам не хватает единицы.

— Ладно, — согласился Боря.

С сарафаном для бухгалтера трудностей не возникло: 56-й размер не требует усилий. Шьешь мешок с тремя отверстиями для рук и головы. Силуэт прямой и без изысков, разве только вытачки объемные — грудь бухгалтерши оказалась — о-го-го. Сарафан ей очень приглянулся, расплатилась с удовольствием. А потом обновку захотела и жена директора торга…

С ней случился казус. Дама оказалась молодой и блядовитой. Прибыв для обмера, вмиг разделась до белья, представ перед Борей в импортных коротких трусиках и таком же кружевном бюстгалтере. Алексеевна же обмерялась в комбинации, да еще чуток стеснялась. Эта ж просто лезла к Боре напролом, а когда тот сделал вид, что не понимает, подошла и засунула ладонь ему в штаны. Плюнув, Боря повернул ее к себе спиной, приказал согнуться над машинкой и, стащив с нее трусы, отодрал заразу грубо и без ласки. Удивительно, но ей понравилось. Дама охала, стонала, под конец и вовсе сорвалась на крик.

— Никому не говори! — приказала, когда все закончилось. — Муж тебя убьет, когда узнает. Он ревнивый.

— Не скажу, — заверил Боря. Нет и вправду: на хрен нужно.

— Ты не думай, я не блядь, — сообщила дама. — Просто с мужем у меня никак.

— Что, любовницу завел?

— Да какая там любовница! — отмахнулась дама. — Просто с этим делом плохо — не стоит как нужно. Он к врачам ходил, но они не помогли. Нет таких лекарств, сказали. Перестал со мною спать, — она вздохнула. — Зато начал ревновать.

— Есть один прием, — сказал ей Боря. — Даже мертвому подымет. Называется минет.

— Как мне мужу его сделать? — спросила дама, когда он посвятил ее в теорию, а потом провел практический урок. — Он ведь спросит: кто такому научил? Сцену ревности закатит.

— Так скажи: подруга рассказала, — предложил Борис. — Ну, с ней другая поделилась. Были, мол, у них проблемы с стояком мужей.

— Что ж попробую, — сообщила вдохновленная заказчица.

Через день она забрала сарафан, только раз его примерив. Даже в зеркало едва взглянула. Извлекла из кошелька купюру в 50 рублей и отдала ее Боре.

— Сдачу принесу, — сказал он и хотел идти на кухню.

— Это все тебе, — ответила заказчица. — Двадцать пять за сарафан, двадцать пять за консультацию. Получилось с мужем у меня, Борис. Он так рад! Столько слов хороших мне сказал! Я давно таких не слышала. Только снова попрошу: молчи!

— Я — могила! — Боря стукнул себя в грудь.

— Ты хороший мальчик, — сообщила дама и ушла.

От заказов остались обрезки ткани — длинные, как ленты, а еще большие лоскуты. Боря почесал в затылке и нашил из них сумочек. Не простых, а поясных. Вспомнил моду 90-х. Сверху вставил молнию, сделал к ним и пояса. Пряжки нужной формы обнаружил в магазине, дырочки на ткани укрепил заклепками из медной трубки — отыскал такую в ящике. Распилил ее на мелкие кусочки, вставил в ткань и расклепал с двух сторон, сделав из гвоздя нужный керн. Лицевую сторону сумочек украсил аппликацией из ярких тканей, изобразив из них цветы. Лучше б вышить, разумеется, только нет для этого машинки. Для начала показал обновки Клаве с Аней. Сумочки и пояса у него немедленно изъяли, перед этим бурно повизжав от радости. А назавтра Борю вызвала директор.

— Клавка чуть работу гастронома не сорвала, — сообщила строго. — Продавцы к ней бегали на сумку посмотреть. Всем понравилась, хотят такие же. Сколько заплатила?

— Три рубля, — соврал Борис.

— Ну, за трешку я бы тоже взяла, — сказала Алексеевна, глянув на него с укором.

— У меня осталась парочка, — поспешил Борис.

— Принеси! — велела Алексеевна.

И Борис принес. Нечто подобное он предвидел, потому сумочки получше, сшитые из фирменной джинсы, оставил про запас. Аппликации на них опять же покрасивше.

— Покупаю обе, — сказала Алексеевна, отсчитав ему шесть рублей.

Через день она ему сказала:

— У меня забрали обе сумки. Одну нужному человеку подарила. А она похвасталась перед другими. Они тоже захотели. А директор торга попросил своей жене. Мне пришлось свою отдать. Сделаешь еще?

— Ткань нужна, — ответил Боря. — Поплотнее чтобы была. Для джинсы — джинса, под другое платье — соответственно другая. Пряжки к поясам пусть сами выбирают, как и молнии в размер. Еще нужны тонкие трубки под заклепки для отверстий. Медные, латунные, из нержавейки. Все зависит от фасона. Для джинсы, конечно, медь подходит лучше. Для другой одежды думать надо.

— Напиши, что нужно, — Алексеевна дала ему листок…