Божья коровка

Глава 4

Красно-желтый трамвай, дребезжа и постукивая колесами на стыках рельсов, полз от разворотного кольца к улице Якуба Коласа. Кольцо располагалось напротив гастронома, в котором работал Николай, и со ступенек у входа в магазин было видно, как трамвай подъезжает к диспетчерской, замирает ненадолго, а затем отправляется по маршруту. Но сейчас Николай ждал его на остановке — предстояла поездка в психоневрологический диспансер. Алексеевна рассказала, как туда доехать и к кому там обратиться, заодно — как себя вести. Николай испытывал небольшой мандраж. Как там дело повернется?

Подошел трамвай, распахнулись двери. Лосев поднялся по ступенькам, приобрел билетик у кондуктора, заплатив три копейки, и сел у окна. Шел десятый час утра, будний день, пассажиров мало. Трудится народ. Это перед сменой, а затем по окончании ее в транспорт не пробиться. Так ему сказала Алексеевна. Сам же Лосев ехал на трамвае в Минске в первый раз. До сих пор как-то не случалось — просто было незачем.

Дребезжа стальными сочленениями, трамвай неспешно полз по рельсам, Николай смотрел в окно. Улица Седых, где он жил, находилась на окраине, а сейчас он ехал в центр. Открывавшиеся виды не внушали. Кое-где стояли новые дома и строительные краны, остальное выглядело блекло. Частный сектор с серыми домами и заборами, двухэтажные бараки и сортиры во дворе. Улицу, по которой шел трамвай, покрывал потрескавшийся асфальт с выбоинами. Выходившие на нее другие «направления» кое-где имели мостовые из булыжника. Транспорта на улицах немного, в основном — грузовики. Все — капотные, с деревянными бортами или же фургоны с тентом. Иногда оббитые металлом. Легковые автомобили большей частью старые, попадались даже «эмки». Николай их видел в фильмах про Великую Отечественную войну. Были и «Победы», а еще — «Москвичи» и «Волги» — 21-е, конечно. Некоторые несли на капоте блестящую фигурку оленя. Николай знал, что такие машины редкие[29]. В прошлой жизни побывал на выставке ретроавтомобилей, там ему и рассказали. Ну, а здесь — пожалуйста, катаются.

Трамвай вполз в плотную застройку. Двух, трех и пятиэтажные дома, сложенные из кирпича и оштукатуренные. Приближался центр города, как понял Николай. Появилась площадь — продолговатая, большая[30]. Удивительно, но даже здесь выходящая на нее с правой стороны улица несла булыжное покрытие[31].

Трамвай пересек Ленинский проспект, выбрался на улицу Первомайскую, покатил по ней. Остановок никто не объявлял, и Николай ориентировался по названиям улиц, которые считывал с табличек на домах. Красноармейская, Энгельса и Ленина. Следующая — стадион «Динамо». Здесь он вышел и, вертя головой по сторонам, чтобы под колеса не попасть, пересек улицу перпендикулярно стадиону. Никаких знаков перехода не имелось, как и светофоров — даже в центре. Движением управляли регулировщики с палочками в белых кителях, фуражках и перчатках.

Табличка на стене дома подтвердила, что он вышел на Октябрьскую. Посреди нее бежали рельсы, только Лосев ждать трамвай не собирался и пошел по тротуару — время позволяло. С левой стороны тянулись производственные здания, сложенные из кирпича, и, похоже, что еще до революции. Выглядят весьма уныло, хотя жизнь кипит: из ворот ближайшего завода выезжали грузовики. В кузовах он рассмотрел знакомые ящики с бутылками — водочку везут[32]. Кто-попотеет, разгружая. Алексеевна нашла ему подмену в этот день, ну, а завтра… Все зависит от итогов встречи.

Наконец он подошел к нужному зданию. Вывеска у входа сообщала: — Республиканский психоневрологический диспансер[33]. Николай поднялся по ступенькам и, открыв дверь, ступил в холл. К регистратуре подходить не стал: если ему правильно сказали, это не потребуется. Он поднялся на второй этаж и, найдя нужную дверь, постучал в дубовое полотно.

— Да? — раздалось из-за двери.

Николай потянул ручку на себя и вошел. В небольшом кабинете за столом, заваленном бумагами, сидел мужчина средних лет, ни в малейшей мере не походивший на образ профессора из фильмов. Ни очков, ни встрепанных волос. Круглое лицо, лысина, двойной подбородок, набегавший на рубашку. Он почти скрывал узел шелкового галстука.

— Здравствуйте, — сказал Лосев. — Вам насчет меня звонили. Я — Борис Михайлович Коровка.

— Было, вроде, — протянул толстяк, почесав висок у края лысины. — Только что конкретно, не запомнил. Что-то там не так с диагнозом.

— Именно, Семен Прокофьевич, — подтвердил Лосев. Как зовут профессора, он прочел на табличке на дверях.

— Проходите, — указал на стул хозяин кабинета. — Документы принесли?

Николай выложил на стол паспорт, справку и удостоверение инвалида.

— Любопытно, — произнес профессор, все их рассмотрев. — Не согласны, значит, вы с диагнозом?

— Он ошибочный, — ответил Николай.

— Сомневаюсь, — собеседник покрутил лысой головой. — Мы в таких делах не ошибаемся.

— Но проверить можно?

Николай вытащил из лежавшей на коленях сумки бутылку коньяка и палку копченой колбасы. Взять их посоветовала Алексеевна, заплатил он сам. Николай выложил гостинцы перед профессором. Тот одобрительно хмыкнул, рассмотрев этикетку на бутылке. Затем вытянул ящик стола и сложил в него угощение. Взамен достал картонную папку и извлек из нее потрепанный листок с машинописным текстом.

— Прочитайте, а затем перескажите собственными словами[34].

Николай пересказал. Профессор почесал в затылке и достал другой листок. На нем хаотично были разбросаны линии и геометрические фигуры.

— Расскажите, что вы видите[35]?

— Вот ворона на кусте, — указал пальцем Николай. — Это девушка смотрит вдаль. Грустная чего-то. Здесь, похоже, ящерица…

— Гм, — сказал профессор. — Ну, а здесь?

Он протянул другой листок. Николай не выдержал и рассмеялся.

— Что смешного? — удивился хозяин кабинета.

— Извините, анекдот пришел на память.

— Расскажите! — предложил профессор.

— Психиатр показывает пациенту листок с треугольником и просит сообщить, что он видит на рисунке. «Палатка, а в ней мужчина и женщина занимаются любовью». «Хм! — произносит доктор. — Ну, а здесь?» Он показывает рисунок с квадратом. «Это кровать, на которой двое занимаются любовью». «А вот это?» — психиатр демонстрирует круг. «Это иллюминатор корабля, а в каюте двое занимаются любовью». Врач рисует на листке зигзаг: «Ну, а это что?» «Доктор! Да вы просто сексуальный маньяк!» — отвечает пациент.

Собеседник хрюкнул и захохотал.

— Я в такой интерпретации этот анекдот еще не слышал, — сообщил, перестав смеяться. — Говорят обычно так. «Что-то у вас все мысли о разврате, батенька», — замечает психиатр. «Сами виноваты: для чего похабные картинки мне показываете?» — отвечает пациент. Вы откуда про маньяков знаете?

— Так читаю много, — выкрутился Лосев. — Я люблю читать.

— Ясно, — покивал головой профессор. — Что ж, могу обрадовать: никакой вы не дебил, Борис Михайлович. На своем веку я их повидал. Ни единственного признака, говорящего об умственной отсталости. Почему поставили такой диагноз? — ткнул он пальцем в справку. — Странно.

— Может я поправился?

— Невозможно, — покачал профессор головой. — Органическое поражение мозга исцелению не подлежит. Но могла быть временная задержка в умственном развитии. И она, бывает, что проходит, хотя это редко. Вы хотите снять диагноз?

— Да, — ответил Николай. — Я хочу работать, получить образование, стать полезным членом общества.

— Что ж, похвально, — оценил хозяин кабинета. — Мы поступим так. В 14 часов соберется наша ВТЭК[36]. Напишу вам справку об осмотре и подам на рассмотрение. Попрошу принять вас первым. Приходите. Заседание на третьем этаже.

— А диагноз точно снимут? — не поверил Николай.

— Обижаете, Борис Михайлович! — укорил его профессор. — Мое слово что-то значит в этом заведении. И еще открою вам секрет. Почти все из пациентов, приходящих к нам на ВТЭК, просят дать им инвалидность, а не снять нее.

— Для чего? — удивился Лосев.

— Пенсия и другие льготы, — улыбнулся собеседник.

— Если инвалидность снимут, можно сделать так, чтобы в документах не осталось и следов диагноза? — поинтересовался Лосев.

— Для чего вам это?

— Бывшего дебила в армию могут не призвать. Не служивших девушки не любят, замуж за меня не выйдут[37]. И с учебой могут быть проблемы.

— Что ж, резонно, — согласился профессор. — Я подумаю, что можно сделать.

Николай поблагодарил и вышел. Стрелки на часах в холле показывали 11. Времени вагон, можно погулять по городу, чем Лосев и решил заняться. Опоздать он не боялся. Наручных часов у Бори не имелось, но хватало городских, предназначенных для всех. Он успел заметить это по пути к Октябрьской. В крайнем случае спросит у прохожего — это удивления не вызовет. Не один он ходит без часов[38].

Он дошел до железнодорожного вокзала, побродил по Привокзальной площади и, спросив дорогу, вышел на другую. Полюбовался бывшей церковью из красивого красного кирпича, заглянул на Главпочтамт. Писем посылать не стал, потому как некому, а приобрел газету. Полистал ее на лавочке в сквере возле «Фабрики заготовочной»[39], где имелся ресторан и столовая. Пообедал в ней, заплатив полтинник за три блюда: суп картофельный с мясом, котлета с кашей и компот. Сытый и довольный отправился обратно.

Возле нужной ему двери с табличкой «ВТЭК» сидели ждущие приема — в основном матери с детьми. Посмотрев на лица деток, Лосев понял: инвалидность им дадут — сам такой недавно был. Та неправильность в его лице, что он видел в зеркале после переноса, через день сошла на нет. Кто б иначе принял его грузчиком? Николай тихонько встал в сторонке возле двери в кабинет. Его снова бил мандраж. Да, профессор обещал, но комиссия что скажет?

Распахнулась дверь, из нее выглянула пожилая женщина в белом халате.

— Есть Коровка? Заходите.

Николай последовал за ней. Посреди большого кабинета, где он оказался, находился стол, и за ним сидели трое докторов в белых халатах. Среди них Николай узнал профессора. Тот был с краю. В центре восседал мужчина средних лет и с суровым выражением лица. «Он, похоже, главный, типа, председатель» — понял Лосев.

— Проходите и садитесь, — председатель указал на стоявший перед ними стул. Николай поблагодарил и занял место.

— Так, товарищи, — произнес «суровый», положив перед собой бумаги. — Борис Михайлович Коровка, год рождения 1949-й. Обратился с просьбой снять диагноз вместе с инвалидностью. Был обследован профессором Петровым. Заключение: полностью здоров. Подтверждаете, Семен Прокофьевич?

— Да, — кивнул профессор. — У меня сомнений нет.

— А вот я имею, — хмыкнул председатель. — Не припомню, чтобы мы снимали дебилизм. Органическое поражение мозга не проходит просто так.

— У Коровки его не было, — возразил Семен Прокофьевич. — Так я полагаю. Временная задержка в умственном развитии. У детей случается. Пациента нужно было наблюдать, а ему поставили диагноз, а на том и успокоились.

— Инвалидом его ВТЭК диспансера признала, — не угомонился вредный главный. — Пусть не мы подписывали этот документ, — он поднял бумажку, — но ответственность несем. Вдруг ошибка? Сами знаете, как внушаемы дебилы. Подобьют его на преступление, а за это спросят с нас.

«Счас завалит, бюрократ трусливый, — подумал Николай. — И тогда — хана. Вот же сволочь!»

— Ну, его не подобьешь! — возразил профессор. — Хитрован Коровка, да еще какой. Анекдот мне рассказал, да к тому же в тему. Для дебила это невозможно. Нужно снять. Сделаем хорошее дело, Валентин Владленович. Парень пусть работает и приносит пользу обществу. Показатель инвалидности опять же снизим.

— Анекдот? — задумался главнюк. — Я хотел бы слышать.

— И какой вам рассказать? — поинтересовался Лосев.

— А вы их много знаете?

— Сотни.

Николай не врал. По слиянию сознаний память его стала как компьютер. Он прекрасно помнил все из прошлой жизни, в том числе и анекдоты.

— Про врачей не надо! — поспешил профессор.

— Пусть расскажет про себя, — ехидно улыбнулся председатель.

Если он хотел смутить «дебила», то старался понапрасну: Николай почувствовал приступ злости. Он ему расскажет!

— Про коровок, значит? — уточнил заказ Лосев. — Что ж, такие знаю. Вот вам первый. Зоотехник сделал искусственное осеменение корове. Та поворачивает голову и смотрит на него неодобрительно. «Чего тебе еще?» — спрашивает зоотехник. «А поцеловать?»

Первым прыснул третий член комиссии — пожилой мужчина, сидевший по другую сторону от председателя. Следом хохотнул профессор. Председатель не смеялся, но улыбки не сдержал.

— А еще?

— Корова лезет на березу. Мимо пробегает лиса. «Ты зачем сюда забралась?» — спрашивает у коровы. «Яблоков поесть». «Дура, это же береза!» «А у меня с собой…»

Пациенты, ожидавшие своей очереди на прием, с удивлением прислушивались к громкому хохоту, доносившемуся из-за двери кабинета ВТЭК. Наконец, он стал стихать. Распахнулась дверь и наружу вышел вызванный первым парень. Он счастливо улыбался, прижимая к груди лист бумаги. Встав в сторонке, прочитал ее внимательно и вскинул руку с кулаком:

— Йес!..

Поймав на себе удивленные взгляды, он смутился и сунул дорогой ему листок в сумочку из синей ткани. После чего удалился торопливым шагом…

Тем же вечером в кабине главного врача диспансера собрались все трое психиатров. Профессор отогнул полу белого халата и вытащил из кармана брюк бутылку коньяка. Водрузил ее на стол. Следом появилась палка колбасы.

— Хорошо живете! — заметил главный врач, он же председатель ВТЭК. — «Арарат», пять звездочек. И колбаска недешевая.

— Их Коровка мне принес, — сообщил Семен Прокофьевич. — Попросил помочь. Надо бы заняться.

— Так диагноз сняли, — удивился председатель.

— Он просил, чтобы в документах не осталось упоминания о дебилизме. В поликлинике и военкомате.

— А не много хочет?

— А чего теряем? — подключился третий член комиссии. — Он ведь не в космонавты собирается, как предполагаю?

— Да куда ему без образования, — подтвердил профессор. — Будет грузчиком работать в магазине — так мне сообщили.

— Вот за грузчиков и выпьем, — предложил член комиссии. — Два письма за вашей подписью, Валентин Владленович, стоят «Арарата». И колбаска хороша — так и хочется попробовать. Вы согласны?

— Разливайте, — согласился главный врач…[40]

На работу утром Лосев шел в отличном настроении. Воротившись из диспансера, он порадовал директора приятной вестью, написал заявление о приеме на работу и отвез его в торг. Там же получил направление в поликлинику для оформления медицинской книжки. Он пройдет обследование за день — директор обещала. Жизнь налаживается.

У служебного входа в магазин курил напарник. Выглядел он хмуро.

— Что случилось, дядя Миша? — удивился Николай.

— Ты, что, радио не слушаешь? — буркнул тот.

— Не включал сегодня утром, — повинился Николай. Радиоточку он не слишком уважал, хотя здесь ее почти не выключают. В шесть часов утра вещание открывает гимн СССР. К тому времени люди обычно на ногах. Дальше новости — однотипные, как патроны в магазине, а потом — концерты, постановки… В полночь снова гимн и перерыв в вещании. Николаю это быстро надоело — тот же телевизор в прошлой жизни, только без изображения.

— Комаров разбился[41], — просветил напарник. — Парашюты подвели. Первый не сработал, во втором скрутились стропы.

«Это кто?» — Николай едва сдержал вопрос. Комаров — советский космонавт. В космос полетел два дня назад. Николай слыхал об этом в новостях, но внимания не обратил. В его время полеты на орбиту никого не удивляли, здесь же ими восторгаются. О Комарове Лосев ничего не знал, помнил лишь Гагарина. Юрий Алексеевич погибнет скоро, года не пройдет.

— Вот так, Борис, — дядя Миша выбросил окурок. — Пойдем работать. Хлеб скоро привезут…

За хлебом было молоко. Николай таскал лотки и ящики, поражаясь похоронной атмосфере в магазине. Заплаканные лица продавщиц, такие же — у многих женщин-покупательниц. Смерть незнакомого им человека они переживали, словно близкую потерю. Другое время и другие идеалы…

Завершив работу, Николай отправился к директору спросить, не изменилось ли чего в связи с событием. Алексеевна сидела за столом с потерянным лицом.

— Слыхал? — спросила Николая.

— Беда, — ответил Лосев. — Но подробностей не знаю.

— Возьми, — она придвинула ему газету. — Дома прочитаешь. Придешь к обеду, до него машин не будет.

— Поликлиника не отменяется?

— Нет, конечно, — удивилась Алексеевна. — С утра сдашь анализы, обследование во второй половине дня. По кабинетам проведут, как я сказала. А сейчас иди, Борис, тошно мне. Видеть никого не хочется.

У себя на кухне Николай прочел соболезнование от Центрального Комитета КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров, сообщение ТАСС о гибели космонавта. С фотографии на него смотрел красивый офицер с погонами полковника. В голове мелькнула мысль. Он ей удивился, только отгонять не стал. Сходив в комнату, достал из шкафа большой альбом и карандаши. Прежний Боря неплохо рисовал. Николай как-то полистал альбом, подивившись таланту пацана. Особенно хорошо Боре удавались портреты. Он умел схватить настроение человека. Чаще всего рисовал мать. С листов на Лосева смотрела усталая женщина средних лет. Она грустно улыбалась сыну, видимо, уже зная, что оставит его одного. От такой улыбки щемило сердце.

Сам Лосев рисовать не умел, но сейчас почему-то зачесались руки. Он положил перед собой газету с портретом и взял в пальцы карандаш. Провел первую линию, а потом мир вокруг него исчез. Он чертил грифелем по плотной бумаге, отрываясь от нее лишь затем, чтобы его очинить. В себя пришел где-то через час и уже осмысленным взглядом рассмотрел рисунок. В отличие от фото на газетном листе Комаров вышел у него живым. Он глядел на него, чуть заметно улыбаясь, но улыбка эта была грустной — космонавт словно предвидел свою гибель.

На мгновение Николай задумался: не раскрасить ли портрет? Покачав головой, решил, что не стоит. Черно-белый рисунок передавал настроение сегодняшнего дня, цвет добавит ему слащавости. Лосев взял карандаш и изобразил в правом нижнем углу портрета траурную ленту наискосок. Снизу написал строгим шрифтом: «Летчик-космонавт Владимир Михайлович Комаров. 1924–1967». Отложив карандаш, почесал в затылке: надо бы добавить еще чего-то. Только что? «Помним и скорбим?» Отдает кладбищем. Это ведь не памятник на могилке. «Слава герою?» Еще хуже — лозунг у бандеровцев. Здесь о нем забыли, а вот Лосев помнит. Хм, а если… Он слышал это от пилотов.

Написав пришедшие на ум слова, Николай взял ножницы и вырезал лист из альбома. Захватив катушку лейкопластыря, вышел из квартиры. В магазине шел обычный торг, и на грузчика внимания никто не обратил. Николай подошел к стеклянной стенке рядом с дверью, отрезая кусочки лейкопластыря, прикрепил портрет к стеклу — тыльной стороной к себе. Выскочив наружу, оценил работу. Комаров смотрел с портрета на любого, кто приблизится ко входу. Вот и хорошо.

Николай отправился домой. До обеда еще час…

Толпу у входа в магазин Ясюченя разглядел издалека. Люди сгрудились на ступеньках, внутрь не заходя. Ясюченя глянул на часы — понятно, магазин закрыт на перерыв. Но зачем тогда народ собрался? Непорядок.

— Тормози! — велел сидевшему за рулем сержанту.

Тот остановил УАЗ напротив магазина. Ясюченя вышел и направился ко входу.

— Что тут происходит, товарищи? — спросил, подойдя ближе.

Люди стали оборачиваться и, разглядев перед собой милиционера, да еще с погонами капитана, молча расступились. Странно, но у некоторых на глазах слезы. Ясюченя подошел к двери в магазин. Рядом с ней на стеклянной стенке висел черно-белый портрет. Изображенного на ней человека капитан узнал сразу — он с утра успел посмотреть газеты. Надпись под портретом подтвердила его догадку — Комаров. Он глядел на Ясюченю строго, словно вопрошая: «Ты что сделал для Отчизны, капитан? Я вот жизнь не пожалел…» Ясюченя отступил на шаг и присмотрелся. Траурная лента, нарисованная сбоку, и большими буквами пониже: «Летчики не умирают, они улетают и не возвращаются…[42]»

Капитан почувствовал, как защипало в глазах. Он снял фуражку, постоял с минуту, повернулся и пошел обратно.

— Что там, товарищ капитан? — спросил водитель, когда Ясюченя заскочил в УАЗ.

— Вывесили портрет Комарова, — ответил офицер. — Его кто-то замечательно нарисовал. Смотришь — плакать хочется.

— Понятно, — вздохнул сержант. — Куда едем?

Капитан задумался. Секретарь партийной организации РОВД, он прекрасно понимал: в магазине сделали то, до чего не додумались у них в отделе. Следовало найти портрет космонавта и с черной, траурной лентой, выставить в холле на столе с кумачовой скатертью. Положить цветы… Такие вещи сплачивают коллектив. Хотя еще не поздно…

— В отдел! — велел водителю…

После сытного обеда продавцы и грузчики разбрелись коротать минутки отдыха. Валентина сидела в кабинете, перебирая накладные, когда внезапно в дверь ворвалась заместитель.

— Алексеевна! — закричала с порога. — Люди собрались у входа. Стоят и не уходят. Милиция приезжала…

Валентина удивилась. Так случалось, когда в магазин завозили ходовой товар. Не успевшие его купить до перерыва на обед, ожидали на ступеньках открытия гастронома. Но сегодня дефицит не поступал, и его не предполагалось.

— Пойдем, глянем, — сказала заместителю, — но снаружи. Изнутри увидят сквозь стекло и еще не так поймут. Ты халат сними…

Выйдя через служебный вход, они обогнули дом и приблизились к толпе. Она не была статичной: люди подходили и проталкивались к дверям. Были там недолго. Воротившись, разбивались на компании, что-то обсуждая. В ближней к женщинам спорили мужчины.

— Инженеры виноваты! — говорил один, одетый в заводскую робу. — Не проверили, как должно. Вот и нету человека. И кого сгубили!

— Техника уж очень сложная, — возражал интеллигент в костюме. — И к тому же космос. Неизвестно, что и как себя там поведет.

— Но другие слетали и вернулись, — покачал рабочий головой. — Все живые и здоровые. А Комаров погиб… При Сталине, виновные уже сидели бы.

— Не волнуйтесь, разберутся, — успокоил интеллигент. Подняв руку, глянул на часы. — Через пять минут откроют. Помянем героя как положено?

— По рублю? — спросил рабочий. — Только третий нужен.

— Я им буду, — сказал молчавший до сих пор мужчина и полез в карман.

— Торгаши какие молодцы! — сказал рабочий, принимая от него желтую бумажку. — Не забыли про героя.

— Сделали достойно, не формально, — подтвердил интеллигент, доставая рубль из кошелька. — Уважаю.

Подивившись разговору, Валентина протолкалась к входу в магазин, где мгновенно поняла причину появления толпы. Несколько минут она смотрела на портрет, ощущая как в груди копится горечь.

— Как живой, — всхлипнул кто-то рядом.

Валентина повернула голову и узнала старушку — ту, что требовала на днях свежего хлеба. Покупательница промокнула платочком слезы и вздохнула:

— Молодой какой…

— Разберитесь, кто устроил, — приказала Валентина заместителю, когда обе женщины вернулись в магазин. — Почему со мной не посоветовался?

— Может быть, не наш? — сказала подчиненная. — Где нам взять такой портрет? Кто-то в магазин зашел, тишком повесил.

— Вот и разузнай, — сказала Валентина…

Заместитель заглянула к ней через полчаса. Рядом с ней топтался грузчик Боря.

— Он, — сказала заместитель, подтолкнув его к столу. — В винно-водочном заметили, как вешал. Но подумали, что это объявление — кто-то поручил.

Валентина даже растерялась. От кого-кого, но от пацана она такого не ждала.

— И зачем ты это сделал? — спросила, принимая строгий вид.

— Чтоб почтить память космонавта, — выдавил пацан.

— А меня спросить не мог?

— Постеснялся. Вы сказали: не хотите видеть никого.

— А портрет-то где нашел? — вздохнула Валентина. Парень прав, такое говорила.

— Сам нарисовал. Помните, газету дали? Там фото Комарова. От него и оттолкнулся.

— Ты еще художник? — удивилась Валентина. — Почему не говорил?

— Да какой художник?! — он махнул рукой. — Просто вдруг нашло…

— Что ж, иди работай, — приказала Валентина и спросила заместителя, когда грузчик удалился: — Что с портретом будем делать? Снимем?

— Я б не стала, — сказала заместитель. — Люди валом валят в магазин. У прилавков — очереди. А ведь время неурочное, смены на заводах не закончились. План по выручке сегодня перевыполним.

— Ладно, пусть висит, — сказала Валентина…

К восемнадцати часам приехал директор торга. Как обычно, он зашел в торговый зал, где оценил работу продавцов, и лишь затем заглянул в кабинет директора. Увидав начальство, Валентина встала.

— Здравствуйте, Иван Терентьевич!

— Здравствуй, дорогая! — улыбнулся ей директор. — Ты чего вскочила, словно школьница? Не ругать приехал, похвалить. Для начала мы присядем.

Два директора заняли стулья.

— Из горкома мне звонили, — сообщил директор торга. — Им понравилась твоя инициатива с Комаровым. Сделали душевно и достойно. Говорят, не ждали, что в торговле так сумеют. Молодец ты, Валентина! Секретарь партийной организации обещает поощрение, а какое, на собрании решат. Я, конечно, тоже не забуду. Премий за такое не дают, но зато подброшу дефицита.

— Спасибо вам! — поблагодарила Валентина.

— Тебе спасибо, — улыбнулся ей Иван Терентьевич. — Не припомню, чтоб горком меня хвалил. Они сказали, что почин твой подхватили. Везде, где можно, вывесят портреты Комарова. Пусть люди видят, что скорбим. Где портрет такой достала, кстати?

— Грузчик мой нарисовал. За образец взял фото в «Правде».

— У тебя работает художник? — удивился директор торга. — И мешки таскает? Пьет он, что ли?

— Нет, не пьет совсем, — сказала Валентина. — Да ему 17 лет всего. К нам только начал оформляться.

— Мне б художник в торге пригодился, — произнес Иван Терентьевич. — Плакаты рисовать или стенд оформить.

— Говорит, что вышло у него случайно, — возразила Валентина. — У парня нет образования. Остался круглым сиротой и школу не закончил. Сомневаюсь, что он справится у вас. Да и как оформить на работу, если нет диплома?

— Права, — не стал спорить с ней гость из торга. — Что ж, пойду. Дела…

Он встал. Валентина вновь вскочила и проводила гостя. Иван Терентьевич не возражал. Они прошли торговым залом и вышли на ступеньки перед входом. Директор торга посмотрел на висевший на стекле портрет и повернулся к ней.

— Хороший магазин у вас. Помню, как решали, кого директором назначить. Желающих хватало, причем, все больше мужики. А тут женщина, к тому же молодая. Я настоял на твоей кандидатуре и рад, что не ошибся. До свиданья, Валентина!

Он пошел к ожидавшей его персональной «Волге». Валентина проводила его взглядом. «Не отдам вам Борю! — подумала сердито. — Мальчик просто золотой. Не пьет, не курит и в работе безотказный. Душевный парень, с Комаровым как придумал! Такого поискать. Коллективу как помог! Терентьевич подбросит дефицита, и план мы перевыполним — за месяц и квартал. Победим в социалистическом соревновании. А это премия для всех. Девчонки будут рады. У парня нет образования? Поможем. С обычной школой не получится — там с этим строго, но есть вечерние. Там не такие работяги аттестаты получают…»

Довольная пришедшей мыслью, она вернулась в магазин.