Боги, демоны и другие

Мир рассказчика

Без него нельзя представить себе индийскую деревню, которая до сих пор почти не затронута новыми веяниями. Ближайшая железнодорожная станция находится километрах в шестидесяти, и добираться до нее надо на случайных автобусах, проходящих по шоссе, до которого напрямик через канал не меньше часа ходьбы. Около сотни беспорядочно разбросанных домов, пять-шесть кривых улочек, надежно отгороженных от всего остального мира. На запад от деревни, вплоть до лесистых склонов горы, тянутся рисовые поля. В соседнюю деревню, до которой всего три мили, должны провести или уже провели электричество; воду берут из открытого колодца на главной деревенской площади. Целый день мужчины и женщины трудятся в поле: копают, пашут, пересаживают или собирают урожай. В семь часов вечера (или уже во второй половине дня, если разнесся слух, что в окрестностях появился тигр-людоед) все дома.

Посторонний наблюдатель может подумать, что жители деревни тоскуют по благам цивилизации, но им самим кажется, что отсутствие этих благ — не такая уж большая потеря, потому что они живут, как в заколдованном сне. И навевает этот сон рассказчик — исполненный достоинства старик, который ютится на краю деревни в доме, где жили его отец и дед и откуда он почти не выходит, разве что на небольшой огород позади дома, или в такой же маленький сад с несколькими кокосовыми пальмами прямо перед домом, или, совсем уж в исключительных случаях, к кому-нибудь из своих односельчан, если этого требуют его обязанности священника. Днем он обычно сидит, поджав ноги, на прохладном глиняном полу своего жилища и, выпрямив спину, внимательно читает объемистый фолиант на санскрите, который покоится на специальной деревянной подставке, или разбирает древние письмена, наклонив пальмовый лист к свету, льющемуся сквозь дверной проем. Если люди, закончив рабочий день на полях, хотят послушать его рассказы, они молча собираются перед его домом, чаще всего в такие вечера, когда лунный свет блестит на листьях кокосовых пальм.

Тогда он метит лоб священным пеплом и заворачивается в длинный шарф, а его помощники выносят на веранду вставленное в рамку изображение кого-нибудь из богов, пристраивают его на особом возвышении, украшают венками жасмина и окуривают благовониями.

Когда все приготовления закончены, появляется сам рассказчик и усаживается перед светильниками; в такие минуты он выглядит величественно и внушает благоговение. Он начинает с молитвы и молится до тех пор, пока к нему не присоединяются все присутствующие и долина не оглашается громкими песнопениями, заглушающими крики шакалов. В былые времена его рассказы сопровождались игрой на музыкальных инструментах, но сейчас он может рассчитывать только на себя.

— Кино отняло у нас всех скрипачей и певцов; кто теперь захочет стоять за спиной старика и заполнять музыкой паузы в его рассказах, — говорит он.

Но на самом деле рассказчик не так уж страдает от отсутствия помощников и дублеров, потому что не очень в них нуждается; ведь он знает наизусть все 24 тысячи строф «Рамаяны», 100 тысяч строф «Махабхараты» и 18 тысяч строф «Бхагаваты». И если он держит перед со. бой раскрытую книгу на санскрите, то главным образом для того, чтобы подкрепить свои слова ссылкой на авторитет.

Пандит (как называют рассказчика) обычно очень стар; его привычки и весь его облик сложились под влиянием традиций тысячелетней давности, поэтому его одежда, как правило, состоит просто из двух кусков хлопчатобумажной материи. (Правда, иногда оказывается, что он прекрасно знаком с современной жизнью благодаря внимательному чтению пачки газет, которую ему днем по четвергам приносит почтальон, раз в неделю доставляющий почту в деревню.) Брея голову (только в те дни, которые указаны в календаре), он оставляет на макушке небольшой хохолок, потому что в древних священных книгах, шастрах, написано, что у мужчины должно быть столько волос, сколько он может продеть сквозь серебряное кольцо, которое он носит на пальце, и вы можете не сомневаться, что у него на пальце есть серебряное кольцо, потому что об этом тоже написано в шастрах. Шастры определяют все его существование, поэтому он не может жить в современном городе — это значило бы покинуть дом, где его предки неукоснительно делали все, что предписывается шастрами. Дважды в день он совершает омовение у родника и трижды в день молится, обратив лицо на восток или на запад в зависимости от времени суток; он выбирает пищу в соответствии с указаниями календаря, каждый пятнадцатый день соблюдает полный пост и разговляется зелеными бобами, сваренными в соленой воде. Время, свободное от молитв или сосредоточенных раздумий, он проводит за книгами.

Его детям такая жизнь, конечно, не могла показаться особенно привлекательной, они избрали иной путь и разъехались в разные города на заработки. А сам он живет на то, что дают два акра земли и несколько кокосовых пальм, и на подарки, которые ему подносят в благодарность за труды, когда многочисленные злоключения героя подходят к счастливому концу или когда бог является на землю в образе новорожденного младенца или женится на богине. Пандит живет в согласии с самим собой и со всем миром. Он свято верит в непогрешимость вед, которые начал изучать семилетним мальчиком. Двенадцать лет своей жизни он потратил только на то, чтобы научиться правильно их читать. А кроме того, он овладел всеми тайнами грамматики санскрита, значения слов и разделения слов на слоги.

Даже в своей повседневной жизни он постоянно ссылается на авторитет вед, потому что в них содержатся не только молитвы и стихи, но и наставления, касающиеся самых простых дел. Если, например, ему кажется, что его слушатели в ответ на шутку смеются слишком долго и громко, он тут же приводит соответствующий стих, из которого следует, что, освежая душу смехом, не следует делать это чересчур назойливо, чтобы не уронить своего достоинства. Он, не стесняясь, выговаривает тому, кто запускает пальцы в голову, и ссылается на соответствующее место в ведах, где говорится, что, испытывая зуд, человек должен подождать, пока он останется наедине с самим собой, а затем воспользоваться кончиком оленьего рога, а отнюдь не своими ногтями. Пандит совершенно убежден в том, что веды были созданы дыханием бога и что в них содержится все, что нужно знать человеку для спасения своей души, в каких бы обстоятельствах он ни оказался.

Даже легенды и мифы пуран, восемнадцать из которых особенно важны, представляются ему не чем иным, как подтверждением моральных и нравственных принципов, изложенных в ведах.

— Тот, кто не знает вед, не может постигнуть смысл наших мифов, — часто говорит он.

В мире все взаимосвязано. Рассказы, священные книги, трактаты по этике и философии, грамматика, астрономия, семантика, мистика, правила поведения — все это элементы, из которых слагается жизнь, и все они равно необходимы для ее всеобъемлющего понимания. Литература — это не какая-то отъединенная, не связанная с остальными область знания, предназначенная для возвышения душ избранных, а универсальное средство передачи мыслей и чувств с помощью художественных образов, восприятие которых одинаково доступно грамотным и неграмотным. Истинно литературное произведение воздействует на человека множеством разных способов: любую строфу из «Рамаяны» можно положить на музыку и спеть; изобразить в лицах, превратив в прекрасную драму; изучить, разбирая каждое слово, чтобы оценить все тонкости языка и грамматики, или постараться постигнуть ее тайный смысл, тщательно отделив главное от второстепенного.

Герои эпосов — это прототипы или модели, по которым было создано все человечество, они остаются образцами для подражания на веки веков. В каждом рассказе заключен глубокий философский смысл и некое морально-этическое назидание, которое учит различать добро и зло. Для рассказчика и его слушателей мифы — это не столько литературные памятники минувших времен, сколько сказания о жизни их отдаленных предков, деяния которых были исполнены такого глубокого смысла, что являются составной частью истории всего человечества. Во всех мифах добро непременно торжествует; трагедия, как ее понимали греки, в индийской мифологии невозможна: пока сцена усеяна трупами, занавес не опустится. Даже если зло в какой-то момент одержало победу, страдания кротких и праведных временны, это знает каждый. В конце концов справедливость восторжествует: если не сейчас, то через тысячу лет или через десять тысяч лет; если не в этом мире, то в каком-нибудь другом.

В индийских мифах время и пространство безграничны; при таких масштабах каждое событие видится в особой перспективе. Страдание неизбежно, так же как неизбежно действие; более того, оно оправданно, так как только ценой страдания можно искупить последствия некоторых действий, тех, что предопределены законом кармы и должны быть совершены каждым человеком при каждом его рождении. Сильный человек, наделенный злой волей, бесстрашно творит зло, пока его собственные деяния не приводят его к гибели. Зло таит в себе самом хитроумно скрытый механизм саморазрушения, который всегда срабатывает. Каким бы неодолимым ни казался демон, его собственные дурные склонности с каждой минутой приближают его неизбежный конец — на редкость светлая, утешительная философия, находящая живой отклик у нашего народа, который никогда не спрашивает:

«Сколько еще, о, сколько же еще должны мы ждать, чтобы увидеть крушение зла?»

Герои индийских мифов живут по особому календарю, в котором тысячи и десятки тысяч лет проносятся, как день; они совершают свои подвиги во многих мирах, видимых и невидимых. Однако в сравнении с еще большими масштабами актов творения и разрушения эта безмерная протяженность во времени и пространстве не кажется такой исключительной. У четырехликого бога Брахмы, творца Вселенной, который в состоянии глубокой задумчивости покоится на ложе из лепестков лотоса и одним лишь усилием воли создает все, что мы видим вокруг, своя мера дня и ночи. Пробуждаясь, он в первую половину суток создает Вселенную, которая проходит в своем развитии четыре четко разграниченные стадии, называемые югами[1]. Затем Брахма засыпает, и все, что он создал, разрушается. После двенадцатичасового сна он вновь просыпается, процесс созидания возобновляется, и снова проходит полный цикл из четырех стадий.

Жизнь самого Брахмы продолжается сто небесных лет; к концу этого срока он погибает — творение и творец превращаются в прах. Солнце и звезды гаснут, океан выходит из берегов и затопляет сушу. Огромные массы воды в свою очередь испаряются и исчезают. Наступает великое. безмолвие и абсолютный мрак, Вселенная обращается в ничто. Этими космическими переворотами управляет Верховный бог, неподвластный времени и переменам, для которого между созданием и уничтожением мира проходит один миг. Зовут его Нараяна, Ишвара или Махашакти. Он является источником всех видов деятельности, создателем философии, священных книг, рассказов, богов и демонов, героев и эпох, и он же уничтожает то, что сам породил.

Для осуществления некоторых своих замыслов он нисходит в реальный мир в образе трех богов: Брахмы, Вишну и Шивы, каждый из которых имеет свой круг обязанностей. Брахма — творец, Вишну — защитник, Шива — разрушитель. Эти три бога играют важную роль в индийских мифах, так же как бесчисленные младшие боги (во главе с Индрой) и великое множество богов — носителей злых сил: асуров и ракшасов, которых называют демонами. Столкновения всех этих божеств друг с другом, их сложные взаимоотношения в разных мирах определяют сюжет и стиль рассказов, собранных в этой книге.

Сначала все они существовали только как устные предания, но с течением времени появились письменные памятники. Начинаются индийские мифы, как правило, с какого-нибудь общего вопроса, который любознательный герой задает своему более просвещенному собеседнику. Основное содержание «Рамаяны» составляет ответ мудреца Нарады на вопрос Валмики (который потом записал эту эпическую поэму): «Кого можно считать совершенным человеком?» Нарада услышал рассказанную им историю от Брахмы, а Брахма — от самого Великого бога, рассказавшего ее на совете богов. Так каждый миф восходит ко все более и более удаленному источнику и в конечном счете приписывается Главному рассказчику, который обычно считается очевидцем события[2]. От него повествование распространяется концентрическими кругами, как зыбь по воде, и доходит в конце концов до деревенского пандита, который пересказывает его детям, так что 90 процентов всех мифов знают, ценят и понимают все жители Индии независимо от того, умеют они читать и писать или нет (вопрос этот даже не возникает).

Все знают, что может совершить герой с помощью бога и какой конец ожидает демона. Но в мифах заключена такая неистощимая жизненная сила, что люди готовы слушать их бесчисленное множество раз; в Индии ни одному человеку не придет в голову сказать: «Довольно, я уже слышал этот миф». Сколько бы индусы ни слушали мифы и сколько бы ни читали их, они готовы размышлять над ними снова и снова, потому что мифы помогают им постигать тайны жизни, смерти и судьбы.

Действие мифов начинается обычно в каком-нибудь живописном месте: в тенистой роще на берегу реки или в уединенной ашраме[3] среди леса, где собрались мудрецы, окончившие долгое покаяние, которое принесло желанные плоды. Появляется путник. После обычных приветствий мудрецы спрашивают его: «Откуда ты идешь? Что достопримечательного произошло во время жертвоприношения у такого-то и такого-то царя? Поведай нам то, о чем стоит поведать». И путник начинает свой рассказ. Так, странствующий ученый Саути, блуждая по лесу, оказался вблизи незнакомой ашрамы и в ответ на вопрос мудрецов рассказал «Махабхарату». И он же сообщил мудрецам, что Вьяса (автор «Махабхараты») продиктовал весь этот рассказ своему секретарю, которым был не кто иной, как Ганеша, бог с лицом слона, согласившийся записывать рассказ Вьясы при условии, что тот не будет запинаться или останавливаться. Вьяса принял это условие и диктовал так быстро, что Ганеше пришлось сломать один из своих бивней и использовать его вместо палочки для письма, чтобы побыстрее выцарапывать буквы на пальмовых листьях. Слоноликий бог и сейчас изображается с одним целым бивнем и с одним — правым — обломанным.

Во всех индийских мифах есть некоторые общие черты. Мудрецы обычно проводят жизнь в лесу, стремясь возвысить свой дух с помощью суровых покаяний и сосредоточенных размышлений (тапас). Демоны тоже налагают на себя тяжелые епитимьи и приобретают необычные, сверхъестественные способности, которые позволяют Им терзать не только людей, но и богов до тех пор, пока не является избавитель и не лишает их жизни. В этой книге к таким существам относятся демоны Равана из одноименного рассказа и Тарака из рассказа «Манматха».

Цари, как правило, ведут деятельную жизнь. Они воюют, стремясь расширить свои владения, что является их законным правом. Царь управляет подданными в строгом согласии с правилами, изложенными в шастрах. Иногда он отступает от них и попадает в беду (как братья Пандавы из рассказа «Драупади», которые питали слабость к игре, или Нала, герой одноименного рассказа, страдавший тем же недугом). А иногда царь отправляется на охоту и, растеряв свою свиту, попадает в такое положение, что ему приходится изменить всю свою жизнь («Харишчандра» и «Шакунтала»).

Не менее часто встречаются в мифах эпизоды, связанные со сваямварой. Эта торжественная церемония, во время которой принцесса, достигшая совершеннолетия, выбирает мужа, является большим событием в жизни царского дома. Во все стороны рассылают глашатаев, которые объявляют о намерении принцессы выйти замуж. Самые достойные принцы со всех концов страны съезжаются в столицу и занимают места в зале собраний. В назначенный час посредине зала появляется принцесса; держа в руке гирлянду цветов, она оглядывает присутствующих и отдает гирлянду своему избраннику. Сваямвара играет важную роль в таких рассказах, как «Драупади», «Валмики» и «Нала».

В то время как дурные люди стремятся только к богатству и к власти, ревнители высоких идеалов в поисках бесконечного существования отказываются от всего, что у них есть, включая собственное «я» («Чудала», «Яяти»), Самоотречение вообще считается в Индии наиболее действенным средством достижения высших ступеней жизни, и на определенных стадиях к нему прибегают все добродетельные герои.

Так как назидательность всегда воспринималась в Индии как положительное качество, каждый миф непременно содержит какое-нибудь поучение, подобно совершенному цветку, обладающему не только красивой формой, но и приятным запахом.

Я включил в этот сборник только те мифы, в которых рассказывается о людях, отличающихся какими-нибудь замечательными свойствами. Я считаю, что человек остается человеком независимо от окружения и обстоятельств и что характерные особенности той или иной эпохи или той или иной литературы связаны прежде всего с человеческими характерами независимо от того, идет ли речь о 3000 годе до н. э. или о 2000 годе н. э. Я хотел представить в этой книге как можно более разнообразную галерею персонажей, чтобы дать наиболее полное представление об индийской мифологии в целом. Как указано в кратком вступлении к каждой из пяти частей книги, рассказы этого сборника сгруппированы по темам или по отличительным признакам главных героев; например, рассказы об идеальных правителях или о добродетельных женах.

Прежде чем остановить свой выбор на том или ином мифе, я несколько раз слушал, как его рассказывают разные пандиты, похожие как две капли воды на тех, которых я описал выше, а потом сверял свою запись с оригиналом, который мне прочитывал кто-нибудь из знатоков санскрита, но хоть я и старался возможно точнее следовать оригиналу, собранные здесь рассказы ни в коей мере не могут считаться переводами. Прежде всего потому, что я вынужден был пропускать многочисленные теологические и нравоучительные отступления, которые иногда растягивали пересказ одного мифа на два-три вечера, если пандит задерживался на каком-нибудь особенно интересующем его вопросе и отклонялся от повествования, чтобы высказать свое недовольство очередными нововведениями или изложить свои философские взгляды; я должен был строго придерживаться сюжетной канвы хотя бы для того, чтобы эта книга не превысила ее нынешнего размера. Что же касается моего метода работы, то он состоял в том, чтобы относиться к мифам, как к реальной действительности, а потом переписывать их по памяти своими словами, то есть писать так, как я писал бы любые другие рассказы о жизни окружающих меня людей. Чтобы не нарушать сложившихся традиций, я сохранил образ рассказчика, который не принимает активного участия в повествовании, но время от времени дает необходимые пояснения или представляет новое действующее лицо.