Боги, демоны и другие

В этих трех рассказах, которыми начинается книга «Боги, демоны и другие», речь идет о «других»; боги играют в них незначительную роль. Каждый из рассказов связан с осмыслением одной из сторон духовной жизни человека: в «Лаване» это познание природы времени, в «Чудале» — изменчивости внутреннего мира, в «Яяти» — извечная тема поисков непреходящей молодости.

Лавана

В тот день пандит изменил своему обыкновению: вместо того чтобы разбирать письмена на пальмовом листе, он читал газету. Вокруг стояла тишина, небо было ярко-голубым, его любимый теленок, привязанный к колышку рядом с домом, жевал клочок сена, который старик бросил ему в корыто. Пандит отложил в сторону газету, снял с носа очки и сказал:

— Я позволил себе потратить немного времени на то, чтобы прочесть отчет о человеке, которого запустили в космос, чтобы он облетел вокруг Земли. Странными вещами занимаются люди на Западе! Ведь этот человек, вместо того чтобы дожидаться, пока Земля повернется к Солнцу или наоборот — от Солнца, сам летит вокруг нее и создает свое чередование дня и ночи. У нас от зари до зари проходит двадцать четыре часа, а у него, может быть, полдня или два дня, кто знает. Это событие заставило меня снова задуматься о том, что такое время. Что такое один день? Что такое два дня? Целая жизнь? Чтобы пояснить свою мысль, я расскажу вам сейчас о Лаване.

Существовало некогда (продолжал он) древнее государство Уттар Пандава, правителем которого был Лавана. Земли его славились богатством и красотой. Лавана был доволен своими подданными, а подданные были довольны своим царем. Каждый день после полудня царь принимал^ в зале собраний министров, секретарей, гостей и просителей — такой у него был заведен порядок. Однажды в зале собраний появился неизвестный человек. У него было изможденное лицо и босые ноги; священные знаки на лбу и редкостный кашмирский платок говорили, что он принадлежал к уважаемым людям. На его запястье поблескивал золотой браслет, украшенный драгоценными камнями, а на шее на золотой цепочке висели массивные четки. Длинные седые волосы ниспадали с его головы до самых плеч, и тем, кто смотрел на него, становилась страшно. Его усадили среди ученых мужей.

Царь не мог отвести от него взгляд.

— Кто это? — спросил он у министра.

— Это волшебник, он просит аудиенции.

— Пусть подойдет.

Волшебник подошел к царю и произнес цветистое приветствие.

— Что ты умеешь делать? — спросил царь. — Я хотел бы увидеть что-нибудь новое.

— Я покажу вам нечто такое, о чем никто не смел и думать.

Лавана недоверчиво усмехнулся.

— Я уже видел, как под полотенцем вырастает манговое дерево, — сказал он. — Это зрелище меня больше не привлекает.

— Речь идет совсем об ином, государь.

— Мне не хочется смотреть на висящую в воздухе веревку, по которой кто-то карабкается на небо.

— Этот фокус хорошо известен, он только нагоняет скуку. Я не стал бы навязывать его вашей милости.

— Я уже насмотрелся на дохлых кобр и на оживающих мангустов, которые на них набрасываются.

— Я проделывал эти штуки восьмилетним мальчиком. Я не посмел бы предложить такое убогое развлечение столь высокому собранию.

— Неужели ты покажешь нам что-нибудь новое? Я терпеть не могу смотреть на женщин, которых перепиливают пополам, и на мужчин, которые воспаряют к потолку. Мне до смерти надоели все эти трюки.

— Пусть ваша милость прикажет отрубить мне голову, если я не смогу показать ничего более интересного.

— С какой стати? Разве ты совсем не дорожишь своей головой, что готов так легко с ней расстаться?

— Нет, ваша милость, просто я знаю, что могу предложить вам совсем иное развлечение.

— Если это окажется правдой, тебя ожидает самая высокая награда. Ну что ж, приступай. Неси свой мешок.

— У меня нет мешка.

— Это хороший знак. Значит, у тебя нет мешка со всякими таинственными побрякушками. Что же у тебя есть?

— Только это, — сказал волшебник, указывая на свои широко открытые глаза.

— Что, что? — переспросил царь, вглядываясь в его лицо.

Как только глаза Лаваны встретились с глазами волшебника, все вокруг переменилось. Царь больше не видел первого министра, всегда стоявшего справа от него; парадный зал с коврами и золотыми колоннами словно растворился в воздухе. Исчез даже трон, на котором он сидел. Царь оказался один в широком поле, на котором пасся иссиня-черный конь с развевающейся гривой и с длинным хвостом, волочившимся по земле. Глаза у коня сверкали, рот был покрыт пеной. Он прыгал, скакал ирыл землю копытом. Царю казалось, что конь дразнит его. И тут он услышал, что говорит самому себе: «Если я не сумею поймать и укротить этого коня, грош мне цена».

Царь осторожно приблизился к коню, но тот отпрянул, гордо вскинув голову, подождал, пока царь сделает новую попытку, и опять прыгнул в сторону. Царь увлекся этой игрой и не заметил, как далеко он ушел. Конь привел его за собой в какие-то незнакомые места. В конце концов царя обуял гнев, он сделал неожиданный прыжок, схватил коня за пышную гриву и вскочил ему на спину. Конь стремительно бросился вперед. У царя засвистело в ушах, а конь перешел с рыси на галоп и несся так, будто ему ничто но было помехой: ни земля, ни воздух, ни поля, ни деревья. Он разрезал грудью воздух и мчался сквозь густые заросли, между деревьями, перелетал через изгороди, скакал по долинам и лугам.

Ослепленный Лавана с трудом дышал и изо всех сил прижимался к лошади. Он сжал пятками ее бока, обхватил руками ее шею и распластался у нее на спине. Конь мчался не только по земле, он то и дело поднимался в воздух, и тогда ветви деревьев били Лавану по голове. Увидав сук, который грозил расцарапать его лицо, он выбросил вперед руки и вдруг почувствовал, что висит высоко над землей и цепляется за пустоту.

«Что за странные вещи творятся со мной! — промелькнуло у него в голове, — Где я?» Он не видел под собой ничего, кроме зеленой бездны, и не представлял, где бы он очутился, разжав руки. Лавана дотянулся до двух перекрещивающихся веток дерева и сел. Сколько он так просидел, он не помнил. Взглянув вверх, он увидел у себя над головой семью обезьян. Отец лежал на спине, мать искала у него вшей, а малыш резвился на ветках; родители то и дело хватали его за хвост и притягивали к себе, боясь, как бы он не упал. Вдруг все они застыли и устремили взгляд на пришельца. Лаване казалось, что в их глазах таится насмешка.

«Они в своем царстве, а я сижу тут, рядом с ними, по недоразумению, — подумал он. — Кто же я теперь? Раньше я был царем. Я обладал властью, у меня был дворец, люди почтительно кланялись, увидев меня, и исчезали, стоило мне нахмуриться, а теперь я оказался на дереве, как будто сам превратился в обезьяну. Наверное, здесь обезьяны важнее царей, и мне придется смириться со своим новым положением. Если я попробую взобраться на следующую ветку, обезьяны вскарабкаются еще выше и все равно будут смотреть на меня сверху вниз. Пожалуй, лучше выбраться отсюда, пока дело не приняло совсем скверный оборот. Я согласен скорее погибнуть там, внизу, чем остаться здесь».

Лавана посмотрел вниз. В диких зеленых зарослях, простиравшихся под ним, его могли подстерегать любые опасности: хищники, готовые проглотить его в один присест, змеи или дикари, которые схватят его и будут терзать. Он разжал руки и полетел вниз. Ветви деревьев немного смягчили удар о землю. Царапины на его лице кровоточили, ноги болели, но он был счастлив, что не видит больше надменных обезьян и не несется на лошади, а стоит на твердой земле. Он не знал, какое направление выбрать и куда идти. Но идти надо было. Лавана помедлил немного и пошел.

Он шел, шел и шел. Когда наставала ночь, он ложился на землю и засыпал. Лавана потерял счет дням; он не знал, откуда и куда он идет и много ли он прошел или мало. Он видел перед собой дорогу и двигался вперед, несмотря на боль в ногах; его одежда превратилась в лохмотья, тело покрылось ссадинами. Его мучил голод и жажда. Когда у Лаваны не хватило сил сделать следующий шаг, он в изнеможении опустился на землю, надеясь, что смерть не заставит себя долго ждать. Но не из каждого затруднения можно выйти таким способом. Лавана не помнил, сколько он пролежал. Приди в себя, он открыл глаза и увидел, что рядом с ним стоит молодая женщина и с любопытством его разглядывает. Ее тело было прикрыто рваным куском материи, в руке она держала корзинку.

— Кто ты? — спросил Лавана.

— Ой! — удивилась женщина.

— Я хочу есть и пить, — сказал Лавана. — Что у тебя в корзинке?

— Еда, которую я несу отцу, он рубит дрова в лесу.

— Что за еда?

— Самая обыкновенная еда, лакомств у меня нет.

— Я хочу есть! — воскликнул Лавана, — Спаси меня! Я умираю, дай мне хоть кусочек.

— Я несу еду отцу, — решительно заявила девушка.

— Неужели ты меня не пожалеешь?

— Нет, не пожалею, — ответила она. — Кто ты такой?

В эту минуту царь еще помнил, кто он такой.

— Я царь, — сказал он, — то есть я был царем… Все это неважно. Дай мне поесть, я вознагражу тебя, как только вернусь в свое царство.

— Ты может быть и царь, — сказала женщина, — но я не царица… Я принадлежу к самой низшей касте. Мой отец — чандала. Нам запрещено делиться с такими, как ты. Я совершу грех, если дам тебе пищу, оскверненную моим прикосновением. Я не хочу грешить, чтобы потом попасть в ад. Ты кшатрий, а я принадлежу к низшей касте, я чандала.

— Забудь о том, что я произнес слово «царь». На самом деле я тоже чандала. Я просто пошутил. Разве я похож на царя?

— Мне все равно, на кого ты похож, — сказала она. — У меня в корзинке лежит кусок свинины, я сварила ее с диким рисом и с травами, которые нашла в джунглях.

Лавана слушал ее, и рот его наполнялся слюной, хотя она говорила не о таком уж аппетитном блюде.

— Расскажи, пожалуйста, еще что-нибудь об этом куске мяса, — попросил он.

Женщина рассказала, как поймали дикую свинью, мясо которой она приготовила, как несколько человек из их деревни загнали ее, закололи, принесли тушу домой и поделили между собой и как она потом варила мясо, добавив горсть дикого риса, который нашла в поле, как смазывала мясо жиром, вялила его на солнце и хранила в горшке, зарытом в землю.

Царь в отчаянии прервал ее:

— Я умираю! Дай мне поесть.

— Нет, — сказала она. — Я поступаю так, как должны поступать люди моей касты. По нашим законам я не должна предлагать пищу тому, кто принадлежит к высшей касте, и я не нарушу этого закона. Я не хочу попасть в ад. Может быть, ты и умираешь от голода, но я ничем не могу тебе помочь.

Царь стал перед ней на колени.

— Сжалься надо мной! Спаси меня! — молил он.

— Я могу спасти тебя, только если ты сделаешь то, что я скажу. Чтобы сравняться со мной, ты должен на мне жениться, тогда я смогу накормить тебя. Но сначала я должна поговорить с отцом.

Царь обдумал ее слова. Выход, который предложила девушка, показался ему простым, здравым и вполне разумным.

— Я согласен, — сказал он. — Я готов пойти к твоему отцу, но я не в силах сделать ни шагу. Я очень устал.

— Что ж с того, что ты очень устал. Устанешь еще немного, только и всего. А если ты хочешь под этим предлогом отказаться от женитьбы, можешь умирать с голоду.

— О женщина, ты не поняла меня! Я только и мечтаю о том, чтобы жениться на тебе. Я обожаю тебя. Я пойду с тобой.

В самой глубине леса они нашли морщинистого старика, который рубил дрова. Девушка приблизилась к нему и рассказала, зачем она пришла.

— Ты хочешь выйти замуж за этого человека? — спросил старик, бросив взгляд на Лавану.

— Я ни за кого не хочу выходить замуж, но его нужно спасти.

Старик снова посмотрел на царя и спросил:

— Ты хочешь жениться на этой грязнуле? Ты что, не видишь, что она безобразна и неуклюжа, что у нее заячья губа, что она чандала? Ее мать была моей наложницей. Как ее звали, не помню. Но если ты хочешь жениться, я не стану тебе мешать.

— Я хочу есть! — воскликнул царь.

— Она накормит тебя, когда ты станешь ее мужем, — сказал дровосек.

По прошествии некоторого времени жизнь Лаваны устроилась: породнившись со старым дровосеком, он поселился вместе с ним в хижине, крытой пальмовыми листьями. Однажды вечером дровосек умер. На следующий день Лавана с женой похоронили его у себя во дворе, и Лавана стал главой семьи. Чтобы добыть пропитание, он охотился с копьем на лесных животных и сам сдирал с них шкуру. Когда было нужно, ходил в лес за дровами… Скоро Лавана совсем забыл о своем прошлом. Если кому-нибудь случалось спросить, кто он такой, Лавана отвечал:

— Я охотник, кем же мне ехце быть, раз я живу в лесу, а эта добрая женщина — моя жена.

Он не замечал перемены, которая произошла в его жизни, так же как не замечал, что его жена чандала и что у нее заячья губа. Он стал ее рабом. Годы шли, и она родила ему четырех сыновей. Одеждой Лаване служила кора деревьев, его отросшие волосы потускнели, а ногти стали похожи на когти.

Неожиданно на те места, где они жили, обрушился голод. Все растения погибли, все пруды высохли. Большинство животных спасалось бегством, а те, которые не могли покинуть этот пораженный голодом уголок земли, падали замертво, и тела их были так иссушены, что на костях нельзя было найти ни клочка мяса, пригодного в пищу. Деревья стояли голые и безобразные, а однажды в бамбуковой роще появился маленький язычок пламени, пожар быстро распространился по всему лесу, и Лаване вместе с семьей тоже пришлось тронуться в путь. Царь нес на голове корзину с остатками своего имущества — охотничьими ножами, копьями, несколькими высушенными шкурами, изношенной одеждой. Его сыновья были уже взрослыми. Он сказал им:

— Я больше не могу вас содержать. Теперь вы должны сами заботиться о себе. Я пойду своей дорогой, а вы идите своей.

Но тут вмешалась жена:

— Как ты смеешь так разговаривать с детьми! Неужели ты так безжалостен, что хочешь прогнать их?

— «С детьми»! — воскликнул царь. — Они привыкли быть детьми. Они давно выросли. Ты что ж, не видишь, что старший уже пожилой человек? А ты все еще считаешь их детьми!

— Да, считаю! — ответила она. — И ты обязан заботиться о них, пока они сами не уйдут от нас. Я хочу, чтобы все мои дети оставались со мной.

Царь не любил трех старших сыновей, которые только и делали, что сидели около матери и развлекали ее болтовней, пока он добывал пищу и носил воду. Но он очень любил младшего, которому к тому времени исполнилось двадцать лет. Так и пришлось им, не разлучаясь, идти дальше.

Они шли и шли без пищи и без воды, пока их большая семья не начала уменьшаться сама собой.

Убедившись, что отец не может добыть пропитание, три старших сына один за другим покинули его. Царь совсем выбился из сил, особенно мучили его укоры жены.

— Ну что ты за человек! — говорила она. — Если ты не в состоянии содержать семью, зачем ты тогда женился? Или ты думал, что детей можно просто так взять и выбросить? Ах ты изверг! Ты прогнал трех моих сыновей. Теперь я даже не знаю, где они.

Царь терпеливо сносил ее попреки. Он только повторял:

— Мы скоро отдохнем. Теперь уже осталось немного. Не может быть, чтобы мы не нашли хоть маленькую зеленую лужайку. Как только мы до нее доберемся и устроимся, я вернусь и разыщу наших сыновей.

Они всё шли и шли, и настал день, когда царь почувствовал, что больше не в силах сделать ни шагу; но тут он увидел, что его сын совсем ослабел и лег на землю. Он наклонился над ним и сказал:

— Соберись с силами, сын! Я скоро добуду какую-нибудь еду.

— Откуда ты ее возьмешь? — шепотом спросил сын. — Здесь ничего нет. Я хочу мяса… вареного… немного мяса.

Он почти бредил.

— Потерпи; сейчас я приготовлю мяса, — сказал царь. — Подожди немного…

Он подошел к жене, которая дремала под деревом, и сказал:

— Я пойду и добуду мяса для тебя и для нашего сына. Побудь здесь полчаса, а потом зайди вон за ту скалу. Ты увидишь там мясо, оно будет уже сварено, вам останется только его съесть. Если у тебя найдется соль, посоли его и потом ешь.

— А как же ты? — спросила она.

Царь был тронут ее заботой. Впервые за много дней она подумала и о нем.

— Не беспокойся обо мне, — сказал он. — Я что-нибудь придумаю. Только ни в коем случае не уходи отсюда, пока я все не приготовлю. Ты скоро увидишь, как по ту сторону скалы загорится костер; когда он погаснет, зайди за скалу, и ты найдешь там готовую еду. А пока спи.

Потом он погладил сына и сказал:

— Скоро ты сможешь поесть. Спи спокойно. — И, уходя, вновь обернулся к жене: — Пусть мальчик наестся досыта. Сколько захочет, столько пусть и ест.

Обогнув скалу, царь собрал кучу хвороста и сухих листьев, высек огонь и зажег костер. Когда сухие ветки начали потрескивать, он крикнул жене:

— Лежи, не вставай! Зайди за скалу, когда огонь погаснет.

С этими словами он прыгнул в костер и снова закричал срывающимся голосом:

— Не бери мясо, пока оно не будет совсем готово! Не забудь про соль!

И тут царь проснулся. Он увидел, что по-прежнему сидит на своем троне в зале собраний. Вокруг него толпились министры. Он обвел их взглядом и спросил:

— Вы все время были здесь?

— Да, государь, — ответили они, — Мы никуда не уходили.

— Ничего не понимаю, — сказал Лавана. — Сколько же это все продолжалось?

— Что именно? — спросил один из министров.

— Сколько я спал?

— Минуту или две, государь, не больше.

— Но я прожил семьдесят лет! — воскликнул царь. — Я прожил целую жизнь в семьдесят лет. Так или нет? — Он снова оглядел зал и громко спросил: — А где же волшебник?

Министры и просители тоже стали оглядываться по сторонам, но волшебника нигде не было.

Чудала

Юный принц Шикхидхваджа любил подвижные игры, спортивные состязания и упражнения с оружием. В шестнадцать лет он предпринял несколько военных походов и значительно расширил владения своего отца. Где бы он ни появился, его принимали с почетом и тут же признавали победителем, если же его встречали иначе, он доказывал свое превосходство силой.

Шикхидхваджа был так поглощен войнами, что женщины для него просто не существовали. Но когда ему исполнилось восемнадцать лет, он начал обращать внимание на капризы погоды, стал наблюдать за птицами и даже научился различать их любовные кличи. Отец заметил, что у сына пробудились новые интересы, и устроил его брак с принцессой Чудалой из царства Саураштры. Убедившись, что Шикхидхваджа и Чудала счастливы друг с другом, он передал власть сыну и удалился в лес.

Для принц а началась счастливейшая пора. Чудала была прекрасно образованна, хороша собой и мила; молодые силы били в ней ключом. Вдвоем с принцем они объезжали самые живописные уголки земли, наслаждались музыкой, любовались водопадами, горами и реками; когда они были вместе, красивейшие места, казалось, становились еще красивее, а радостные забавы еще радостнее. Эта нескончаемая цепь удовольствий сближала их все теснее и теснее, они неустанно предавались любовным утехам и искали всё новых наслаждений.

Так проходил год за годом, пока они внезапно не почувствовали, что такая жизнь им прискучила.

— Сколько может длиться этот непрерывный: праздник и чем он кончится? — спрашивали они друг у друга. — Мы радуемся, потому что мы молоды, на ведь каждое мгновение безвозвратно уносит частицу нашей молодости. Пора нам ^подумать о более серьезных вещах.

Горькое чувство пресыщения заставило их отказаться от привычных удовольствий, и они решили начать жизнь заново.

Теперь Чудала посвящала целые дни занятиям науками. Она стремилась познать самоё себя и постигнуть высший смысл бытия, и так как ей удалось дисциплинировать свой. ум, она быстро достигла той ступени, на которой возможны просветленность и самосознание. Благодаря этому она обрела истинную безмятежность и ее лицо одарил ось новым светом. Шикхидхваджа был поражен происшедшей переменой.

— Откуда это новое сияние? — спросил он. — Может быть, ты больше не моя жена? Может быть, у тебя есть другой муж?

— Время от времени я смотрю на себя в зеркало, но не замечаю никаких перемен, — ответила Чудала. — Передо мной все та же оболочка, скрывающая меня самоё. Но я лучше тебя вижу нечто иное — мое внутреннее «я», которое похоже на свет, излучаемый солнцем, и в то же время на души самых крошечных созданий. Это дает мне покой и ощущение родства со всем, что меня окружает. Радость, которую я испытываю, глядя на облачко, — родная сестра извечной радости, которая живет в самом облачке и в каждом существе на земле.

Она говорила и говорила, пока не увидела, что муж не в силах следовать за ее мыслью. Тогда она поняла, что, хотя они оба решили посвятить свою жизнь духовному усовершенствованию, Шикхидхвадже это не удалось.

Он был добрым, заботливым и справедливым царем, но его душа и ум спали, и это огорчало Чудалу. Она добросовестно выполняла свои обязанности жены, но втайне страдала оттого, что ее муж так простодушен. Подлинный смысл ее слов оставался для него непостижимым. Чудала не отчаивалась. Она знала, что рано или поздно к нему придет настоящее понимание. Поэтому, когда он, по своему обыкновению, говорил: «Ты стала совсем другой», она радовалась, надеясь, что он прозрел, но когда Шикхидхваджа тут же убивал ее радость, добавляя: «Наверное, ты употребляешь какое-нибудь новое притирание», она старалась не обращать внимания на его шутливый тон и продолжала говорить о серьезных вещах. Иногда он начинал хвастаться:

— Я привык мыслить самостоятельно. Я люблю сам делать заключения. Мало найти истину, нужно еще уметь разумно ее применить.

И он пускался в длинные рассуждения на самые общие, неинтересные темы, стараясь заговорить жену. Чудала всегда терпеливо выслушивала его, разглагольствования и про себя молилась, чтобы над ним взошла заря мудрости.

Но настал день, когда Шикхидхваджа утратил свое обычное благодушие. Он начал уставать от постоянной борьбы с бурными порывами своего тела. Его все время что-то беспокоило и мучило, и он со стоном повторял:

— Я не в силах размышлять, я не в силах созерцать, мне кажется, что я окружен призраками!

Он пытался найти утешение, слушая чтение священных книг; он собирал вокруг себя ученых мужей и присутствовал на их диспутах; по его приказу устраивались пышные религиозные празднества с жертвоприношениями и громогласно распевались благочестивые гимны. Но когда смолкал весь этот шум, он снова чувствовал себя одиноким и беззащитным.

Шикхидхваджа понял, что не в силах терпеть такую муку, и однажды сказал жене:

— Я больше не могу здесь оставаться, эти стены лишают меня душевного покоя. Я хочу удалиться в лес и предаться своим мыслям.

— То, чего ты не в силах достигнуть здесь, ты не достигнешь и в лесу, — сказала Чудала. — Откуда ты знаешь, что там тебе будет лучше? К тому же ты царь и у тебя есть обязанности, которыми нельзя пренебречь.

Чудала всячески отговаривала его. Но однажды утром она проснулась и увидела, что кровать рядом с ней пуста: Шикхидхваджа ушел.

Чудала была мудрой и проницательной женщиной, и все-таки разлука с мужем обескуражила ее. Втайне от всех она плакала и горевала, но ее искусство управлять своей душой простиралось так далеко, что ей удавалось мысленно следовать за Шикхидхваджей во время его скитаний по далеким лесам и горам. И хотя ей было тяжело видеть его страдания, она понимала, что он должен идти к истине своим путем.

В отсутствие царя страной управляла Чудала.

Но Чудала кроме всех своих талантов обладала еще умением принимать вид любого живого существа, поэтому однажды она превратилась в молодого аскета и предстала перед мужем, который в поисках душевного покоя бродил как безумный среди лесных зарослей.

— Кто ты? — спросил он, увидев юношу.

— Меня зовут Кумбха, — ответил тот. — Я укреплял свой дух с помощью мудрейших учителей и достиг немалых успехов. Я знаю, что тебя мучит. Ты избрал достойную цель, но тебе приходится тратить понапрасну слишком много сил из-за того, что у тебя нет гуру[4]. Советы достойного гуру помогут тебе добиться того, чего ты желаешь.

— Где же мне его найти?

— Он здесь, ты видишь его перед собой. Воспользуйся же его услугами.

— Ты имеешь в виду себя?

— Да, я пришел, чтобы помочь тебе. Я останусь с тобой столько, сколько ты пожелаешь. Готов ли ты следовать моим советам?

Шикхидхваджа тут же попросил юношу быть его другом, учителем и наставником, и с течением времени царь достиг полного духовного благоденствия. Кумбха объяснил ему, что отказаться от всего, чем владеешь, недостаточно. Нужно еще научиться жить только самим собой, чтобы обрести такую уравновешенность разума, которую не в силах поколебать противоборство добра и зла, мук и радостей, потерь и приобретений, ибо человек достигает самообладания, спокойствия и невозмутимости только тогда, когда его духовная жизнь не зависит от внешних обстоятельств. Время от времени Кумбха под каким-нибудь предлогом оставлял своего ученика в одиночестве и возвращался в столицу. Там Чудала-Кумбха вновь становилась царицей и занималась делами государства.

Однажды, вернувшись в лес, Чудала увидела, что ее муж погружен в самадхи[5], а тело его истощено до крайности. Хотя она знала, что это верный знак его духовного созревания — так внутри сморщенного, умирающего плода созревает зерно, — это зрелище глубоко огорчило ее. Сколько она ни пыталась вывести его из самадхи, ей это не удавалось. Чудала вернулась в столицу и через несколько дней вновь появилась в лесу, но застала Шикхидхваджу в том же состоянии. Тогда из ее слабого горла вырвался вопль, похожий на львиный рык; он достиг небес и прокатился по лесу, отчего дикие звери, объятые ужасом, обратились в бегство. Но царь не шелохнулся.

Чудала гордилась мужем и в то же время хотела, чтобы он очнулся. Она принялась изо всех сил трясти его, но с таким же успехом можно было трясти срубленное дерево. Тогда Чудала решила прибегнуть к последнему средству. Она переселилась в тело мужа и разбудила его изнутри. Он открыл сначала один ‘глаз, потом другой. Чудала тем временем вернулась в свое собственное тело и снова приняла облик Кумбхи, потом она села поодаль от Шикхидхваджи и стала напевать саман. Эта мелодия редкой красоты успокаивала и радовала царя, пока он постепенно возвращался к земной жизни.

— Ты был поглощен размышлениями, — сказал ему Кумбха, — поздравляю тебя с успехом. Уверен ли ты, что никогда больше не поддашься страсти, негодованию и влечению?

— Да, — сказал Шикхидхваджа. — Теперь я выше страстей. Я уверен в себе. Моя душа готова обнять всю Вселенную. Я счастлив и буду счастлив вечно.

— Значит, все страхи позади, — сказал Кумбха. — Настало время тронуться в путь, чтобы посмотреть на мир.

Они побывали во многих странах, бродили по лесам и пустыням. Однажды, когда они отдыхали в особенно красивом уголке, Чудала воспылала любовью к мужу и пожелала насладиться его обществом как женщина. Но она побоялась открыться ему, чтобы не лишить его плодов их совместных усилий.

Тогда Кумбха сказал Шикхидхвадже, что бог Индра призывает его в свой мир по какому-то неотложному делу, и под этим предлогом вернулся в столицу, где превратился в Чудалу, чтобы заняться государственными делами, а через два дня Чудала вернулась к мужу в образе Кумбхи, но на сей раз Кумбха был грустен.

— Я не вижу обычной радости на твоем лице, — сказал Шикхидхваджа. — Ты чем-то огорчен? Скажи мне, что случилось?

— Я попал в беду, — сказал Кумбха. — Ты мой друг, и я расскажу тебе все откровенно. На обратном пути от Индры я встретил мудреца Дурвасу. Мне показалось, что на нем чересчур яркий наряд, и я не удержался, чтобы не подшутить над ним. «О мудрец, — сказал я, — зачем ты нарядился, как девица, которая ловит женихов? Что бы это значило?» Конечно, не нужно было шутить с таким человеком, как Дурваса: во всех мирах известно, какой у него скверный характер. В его глазах засверкал гнев, и он сказал: «Юноша, ты легкомыслен и глуп. Я бы никогда не взглянул в твою сторону, но сегодня ты сам привлек мое внимание, осмелившись оскорбить меня. За это ты поплатишься. Тебя, видно, очень занимают девицы, так вот: отныне и до конца своих дней с заходом солнца ты будешь превращаться в девицу, а с первыми лучами зари вновь становиться мужчиной». И, произнеся это проклятье, он удалился. Что мне теперь делать?

— Ты помогал мне, когда я попал в беду, теперь моя очередь помочь тебе. Не беспокойся. Ничего страшного не случилось. Я всегда буду считать тебя своим наставником и другом, как бы ни переменилась твоя внешность.

— Для меня это большое утешение, — сказал Кумбха.

— Тебе не о чем беспокоиться, — повторил царь и рассказал Кумбхе о своей философии приятия жизни.

Когда вечер угас и настала пора сумерек, Кумбха извинился и сказал, что больше не может оставаться в обществе Шикхидхваджи. Полускрывшись за перегородкой, он жалобно воскликнул:

— О царь, проклятье сбывается! У меня выросли длинные косы, они украшены цветами и так хорошо пахнут!

Слова Кумбхи не вызвали у царя никакого интереса и не нарушили хода его мыслей.

— Спереди, где раньше мое тело было совсем плоским, — снова заговорил Кумбха, — появились… мне неудобно говорить об этом, но ведь ты мой друг… появились груди, твердые и круглые.

— Ну конечно, так и должно быть, — спокойно и безучастно сказал царь.

— А моя шея украсилась ожерельем. Как сверкают драгоценные камни! Мне хочется, чтоб ты взглянул на меня.

— Эти перемены связаны с твоим новым состоянием, — сказал Шикхидхваджа. — Сами по себе они не имеют никакого значения. Утром ты снова станешь таким, как прежде. И постепенно привыкнешь к тому, что с тобой происходит.

— Моя одежда стала длиннее, она ниспадает до самой земли.

— Тебе следовало этого ожидать.

— У меня изменился голос, ты слышишь?

— Конечно. Раз ты сам изменился, твой голос тоже должен был измениться, — сказал царь, не оборачиваясь.

— Мои бедра стали шире, и — о мой друг, мне страшно! — я превратился в настоящую женщину. Я больше не Кумбха. Говорю тебе, теперь я настоящая женщина. Можно мне выйти к тебе?

— Почему же нет, я вовсе не просил тебя прятаться.

И Чудала предстала перед ним во всей своей красе. Царь посмотрел на нее без всякого интереса.

— Меня зовут Маданика, — сказала она.

— Прекрасно, — равнодушно отозвался он.

Прошло немного времени, Маданика приблизилась к царю и обвила рукой его шею.

— Будь моим мужем, — сказала она. — Если я не достанусь тебе, меня возьмет кто-нибудь другой, так сказал Дурваса. Что нам мешает каждую ночь становиться мужем и женой?

Царь согласился; все, что с ним происходило, не имело для него никакого значения.

— Нам нужно сейчас же пожениться, потому что сегодняшняя ночь особенно благоприятна для заключения брака, — сказала Чудала. — Давай проведем эту ночь как муж и жена.

Они тут же поженились, как это делают гандхарвы[6], и провели эту ночь и много других ночей, наслаждаясь самым полным супружеским счастьем.

Чудала видела, что Шикхидхваджа при любых обстоятельствах остается отзывчивым и в то же время невозмутимым. Он никогда не проявлял инициативы, но тут же откликался на ее призывы жены. Чудала была счастлива, что он успешно выдержал первое испытание. Он сделал такие успехи в своем духовном развитии, что ему было безразлично, уступить или оказать сопротивление; он не видел разницы между этими двумя действиями, так как все, что было с ними связано, лежало за пределами его «я». Чудала решила, что пришло время подвергнуть его второму испытанию и посмотреть, способен ли он устоять перед бхогой, то есть перед радостями и удовольствиями.

С помощью магических сил она создала мнимого Индру и подослала его к Шикхидхвадже. Однажды, когда царь был погружен в размышления, перед ним появился мнимый Индра и стал его искушать.

— Немногим удалось так возвыситься духом, как тебе, о царь, — сказал он. — Не пора ли обратить взор в иную сторону? Я приглашаю тебя к себе, будь моим гостем. Ни в одном из миров тебя не ожидает столько радостей! Ты сможешь вкушать любые удовольствия и предаваться самым изысканным наслаждениям. Пойдем со мной, проведи у меня несколько лет! Мой мир славится живописными окрестностями, красивыми мужчинами и женщинами, яствами и напитками и комфортом, который будет радовать тебя, что ты ни станешь делать: сидеть, бродить, спать, гулять, путешествовать или заниматься любовью. В моем мире все прекрасно и неповторимо! Зачем ты продолжаешь себя мучить? Ты уже достиг совершенства, подумай теперь о радостях жизни.

Царь посмотрел на Индру с удивлением и спросил:

— Неужели, чтобы быть счастливым, нужно идти так далеко? По-моему, рядом' с каждым человеком есть все, что ему необходимо. Зачем же искать что-то вдали от себя? Это все равно что пытаться найти сердце или легкие не в себе самом, а где-то в другой стране.

«Индра» исчез. Чудала радовалась, что ее муж выдержал второе испытание так же хорошо, как первое. Она решила подвергнуть его третьему испытанию.

Чудала знала, что Шикхидхваджа в силах устоять перед страстью, знала, как он относится к удовольствиям, теперь она хотела убедиться, что он выше кродхи, или гнева. Однажды в сумерки, когда царь спустился к реке для вечерних молитв, Чудала, как обычно, превратилась в Маданику, но на этот раз она прямо из воздуха создала еще возлюбленного Маданики. Вернувшись, царь увидел незнакомого юношу, обнимающего его жену. Он вошел в дом, взглянул на влюбленных и больше не обращал на них внимания.

Маданика, не торопясь, освободилась от объятий юноши, отослала его и с покаянным видом предстала перед царем. Он посмотрел на нее и не произнес ни слова. Она притворилась, что обижена его безразличием, и сказала:

— Этот юноша появился в доме, когда тебя не было. Он такой красивый и такой сильный, ни одна женщина не устояла бы перед ним. Я сопротивлялась его ласкам сколько могла, но в конце концов я ведь только слабая женщина, и мне пришлось уступить. Прости меня, пожалуйста.

— Ты следовала своей склонности и сама в ответе за то, что сделала, меня это не касается, — сказал царь.

— Можно мне по-прежнему быть твоей женой? Не покидай меня, прошу тебя. Я обещаю никогда больше этого не делать.

— Тебе незачем просить у меня прощения.

— Ты разрешишь мне по-прежнему быть твоей женой? — снова спросила Маданика.

Царь подумал и ответил:

— Не знаю. Может быть, нам лучше расторгнуть брак. Ты можешь остаться здесь и быть днем Кумбхой, а ночью Маданикой. И Кумбха и Маданика всегда будут дороги моему сердцу.

Но Чудала не могла больше оставаться Кумбхой и Маданикой. Она приняла свой обычный вид и предстала перед царем. Шикхидхваджа протер глаза и сказал:

— Я ничего не понимаю. Куда же исчез мой спаситель Кумбха? Где Маданика и как ты очутилась здесь?

Когда Чудала помогла ему распутать этот клубок, царь воскликнул:

— У мужа не может быть лучшего гуру, чем жена!

— Я испытывала тебя многими способами, чтобы удостовериться в твоей зрелости. Ты достиг неколебимости скалы, ты стал дживанмуктой[7]. Ты превзошел меня во всех отношениях. Позволь мне снова стать твоей покорной женой.

— Давай откажемся от мира, поселимся в одной из этих пещер и посвятим остаток наших дней созерцанию, — сказал Шикхидхваджа.

— Сейчас тебе, наверное, лучше снова стать царем, — возразила Чудала. — Обладая такими достоинствами, ты сможешь осчастливить многих людей, а это важнее, чем быть отшельником.

В столице пышно отпраздновали вторую коронацию царя и царицы. Известно, что Шикхидхваджа счастливо правил своей страной десять тысяч лет.

Яяти

В бесконечных схватках богов с асурами (или демонами) ловкие и могущественные асуры постоянно одерживали верх. Боги, сражавшиеся под предводительством Индры, не могли понять, в чем тут дело, и встревожились не на шутку. Главное, когда убивали какого-нибудь демона, он тут же оживал и вскакивал на ноги, а когда убивали бога, он уже годился только для погребения. Бессмертие асуров особенно удивляло богов из-за того, что их собственным вождем был Брихаспати, бог мудрости и прозорливости.

В конце концов боги открыли секрет своих врагов: асуры оживали потому, что им покровительствовал Шукрачарья, мудрейший из мудрецов, знавший мантру Сандживини — тайное заклинание, оживлявшее мертвых. Боги стали поспешно сзывать совет за советом. Они понимали, что им грозит полное истребление, если они не узнают мантру Сандживини. Но узнать ее можно было только от Шукрачарьи, а он вряд ли захотел бы помогать богам. И боги решили послать в нижний мир кого-нибудь из своих учеников, чтобы тот выведал это заклинание у Шукрачарьи. Выбор их пал на Качу, сына Брихаспати. Боги отправили его во владения демона Вришапарвана, где Шукрачарья жил как почетный гость и учитель.

Шукрачарье так понравился серьезный и скромный юноша, что он согласился стать его наставником. А Кача обещал Шукрачарье пройти все ступени ученичества и послушничества и свято выполнять обет безбрачия.

У Шукрачарьи была дочь по имени Деваяни, и она полюбила Качу. Кача забавлял ее и услаждал музыкой, рассказами и беседами, а она заботилась о нем: приносила ему фрукты, цветы, пела ему и развлекала его танцами.

Однажды Кача пошел в лес пасти скот. Асуры были уверены, что, если Кача узнает заклинание, все они в конце концов погибнут, поэтому они подстерегли его, убили, разрубили его тело на мелкие куски и скормили собакам и волкам. Вечером скот вернулся домой без Качи, а Деваяни чуть не сошла с ума от горя.

— Мне страшно даже подумать, что с Качей что-нибудь случилось, — сказала она отцу, — Я не проживу без него ни одного дня.

Отец, который души в ней не чаял, сейчас же произнес мантру Сандживини и окликнул юношу по имени. В ответ на этот призыв Кача по частям вырвался из внутренностей собак и волков, которые пожрали его, принял свой прежний облик и предстал перед Деваяни.

На другой день Деваяни попросила Качу пойти в лес и принести ей несколько редких цветов. Демоны из засады напали на Качу, убили его, размололи его кости в муку и бросили в море. Деваяни снова упросила отца спасти Качу, он опять произнес то же заклинание, и Кача, как в первый раз, предстал перед Деваяни целым и невредимым.

В третий раз демоны сожгли тело Качи, истолкли угли в порошок и незаметно подсыпали его в чашу с вином, приготовленную для Шукрачарьи. Шукрачарья выпил вино, и Деваяни пришлось снова умолять отца вернуть Качу. Шукрачарья не знал, что юноша оказался у него в желудке; он произнес заклинание и громко позвал Качу, а Кача ответил ему из его собственного. живота и рассказал Шукрачарье, как он там очутился. Это жестокое и беспричинное убийство, да еще столько раз повторявшееся, так рассердило Шукрачарью, что он пригрозил асурам бросить их на произвол судьбы, если они осмелятся еще раз злоупотребить своей властью. Но как спасти юношу?

— Я могу оживить Качу с помощью заклинания, — сказал Шукрачарья дочери, — но, чтобы выйти на волю, Каче придется разорвать мой живот. Его спасение будет стоить мне жизни.

— Я не хочу лишаться отца, — сказала Деваяни. — Мне нужны вы оба: и ты и Кача. Придумай что-нибудь.

И Шукрачарья придумал.

— Чтобы вернуть Качу, — сказал он, — мне придется расстаться с жизнью, но я открою ему тайну мантры Сандживини, и он оживит меня, как только выйдет из моего живота.

Шукрачарья окликнул ученика, сидящего у него в желудке, и сказал ему, какое он должен произнести заклинание. Кача вырвался из живота Шукрачарьи, тут же произнес мантру, и его наставник ожил.

— Вы вели себя как глупцы и просчитались, — сказал Шукрачарья демонам. — Теперь Кача владеет бесценной мантрой. Он узнал то, что ему было нужно, и вскоре сравняется со мной силой и могуществом.

Демоны выслушали его и удалились в величайшем изумлении. Через некоторое время занятия и обучение Качи подошли к концу, и он решил вернуться назад в тот мир, откуда пришел. Но когда Кача приблизился к своему наставнику, чтобы попрощаться с ним, Деваяни воскликнула:

— Не уходи! Возьми меня в жены. Я не могу жить без тебя!

— Я дал обет вечного безбрачия и не могу Жениться на тебе, — сказал ей Кача. — К тому же дочь моего наставника может быть мне только сестрой.

— Вспомни, как я терзалась всякий раз, когда демоны пытались тебя погубить, — молила она, — вспомни о тех часах, которые мы провели вместе!

Но Кача лишь повторил:

— Это невозможно. Ты навеки моя сестра — ведь демоны заставили меня побывать в животе твоего отца, значит, мы оба плод его чресел.

Деваяни уговаривала его, упрашивала, грозила убить себя, но Кача остался непреклонен. Он приготовился воспарить в высший мир. И тогда она прокляла его:

— Пусть же мантра, которую ты узнал от моего отца, никогда тебе не поможет!

Это было ужасное проклятье, оно лишало его всего, чего он достиг. Кача был поражен жестокостью Деваяни. Он только и нашелся, что сказать ей:

— Тебя ослепило вожделение, о Деваяни. Я люблю тебя как сестру, но тебе этого мало, о существо с прекрасными бровями и лицом, похожим на полную луну! Как ты можешь быть так легкомысленна? Ведь ты дочь мудреца. Я восхищался тобой, я любил тебя беспредельно, но твои чары были тут ни при чем, я не смел помышлять о тебе как о женщине. Тебе же нет дела до моего обета безбрачия, тебе нет дела до того, зачем меня послали на землю, ты не ценишь мою привязанность к тебе и в слепой ярости проклинаешь меня, потому что я отказываюсь удовлетворить твое вожделение. С этим я ничего не могу поделать. Но знай, если я не смогу пользоваться мантрой сам, это сделают за меня другие. А ты, ты никогда не возьмешь за руку мудреца и не найдешь счастья в браке.

Сказав так, он поднялся в верхний мир, где его ласково встретили боги. Они радовались, что он узнал мантру, которая спасет их от истребления. Боги решили, что теперь наконец настало время перейти в наступление, и послали Индру в нижний мир, к асурам, чтобы вызвать их на бой.

Индра решил прежде всего рассорить Шукрачарью и царя демонов и достиг своей цели, хотя избрал необычный, кружный путь. Однажды он увидел на лесной поляне небольшое красивое озеро, в котором плескалось несколько женщин. Их одежда лежала на берегу. Индра взял ее, отнес подальше и бросил. Женщины вышли из воды и стали искать свои платья, а когда нашли беспорядочную кучу одежды, каждая, не раздумывая, схватила то, что попалось в руки.

Среди этих женщин была Шармиштха, дочь царя демонов Вришапарвана, которому Шукрачарья помогал всем чем мог, не жалея ни сил, ни способностей. Сари, оказавшееся в руках у Шармиштхи, принадлежало Деваяни. И Деваяни в гневе закричала:

— Как ты осмелилась взять мое сари? Раз твой отец учится военному искусству у моего отца, значит, ты ниже меня, значит, ты тоже моя ученица. Ты не имеешь права прикасаться к моей одежде!

— Я ниже тебя?! — вспылила Шармиштха. — Мы даем, а вы получаете. У тебя и твоего отца полные руки даров, которые мы вам швыряем в награду за эту науку. Твой отец учит моего отца, потому что вам нужна наша помощь. А мы принадлежим к тем, кому ничего не нужно от других. Мы скорее умрем, чем примем милость или подарок. Как же ты смеешь считать меня настолько ниже себя, что я даже случайно не могу прикоснуться к твоей одежде?!

Тут Деваяни рассердилась еще сильнее:

— Твой род давно бы пресекся, если б не могущество моего отца!

— «Могущество»! — вскричала Шармиштха, — Да знаешь ли ты, как унижается твой отец, когда стоит перед моим отцом, выпрашивая у него то одно, то другое? И ты еще смеешь болтать такие глупости! Сейчас я научу тебя разговаривать с дочерью воина.

С этими словами Шармиштха вырвала у Деваяни одежду, столкнула ее в пересохший колодец и возвратилась во дворец, ни разу не оглянувшись и не испытывая ни малейших угрызений совести.

Деваяни стояла на дне глубокого колодца и плакала, а мимо верхом на лошади ехал Яяти, принц из соседнего царства, который охотился в этих местах на оленя. Он заглянул в колодец и воскликнул:

— О красавица, кто ты?! Как ты здесь очутилась?

— Мой отец воскрешает тех, кого убивают боги, — ответила ему Деваяни. — Я дочь Шукрачарьи.

Яяти нагнулся, протянул Деваяни руку, помог ей выбраться из колодца и сказал:

— Иди теперь куда тебе хочется и ничего не бойся.

— Возьми меня с собой, — попросила его Деваяни. — Ты сжал мою руку, как на свадьбе, теперь ты должен стать моим мужем.

Но принц вежливо возразил ей:

— Я принц, мое место среди тех, кто правит и сражается. Ты же дочь провидца, твой отец знает все, что делается в разных мирах. Я не могу его обидеть. Я сознаю, что недостоин тебя.

— Если ты сам не захочешь на мне жениться, отец поможет мне тебя заставить, — заявила Деваяни.

Но принц ушел. А Деваяни прислонилась к дереву и горько заплакала.

Узнав, что Деваяни не вернулась домой, Шукрачарья встревожился и послал на поиски приставленного к ней слугу. Слуга вернулся не скоро и сказал:

— Шармиштха оскорбила Деваяни и бросила ее в колодец, а Деваяни поклялась, что ноги ее больше не будет в этом городе.

Шукрачарья сам пошел к Деваяни. Он успокаивал ее, объяснял ей, как важно быть терпеливой, и уговаривал вернуться домой. Но Деваяни ничего не хотела слышать. Тогда он пошел к Вришапарвану и объявил ему:

— Я понял, что ошибся, помогая тебе и твоему роду. Шармиштха назвала нас попрошайками. Отныне ноги Деваяни не будет в этом городе, а где нет ее, там нет и меня. Живи дальше, как сам знаешь.

Царь стал уговаривать Шукрачарью:

— Все, что принадлежит мне, — мои дворцы, мое добро, мои сокровища, мои слоны и моя армия, — все это твое. Ты волен распоряжаться по своему усмотрению всем, чем я владею, и мной самим. Каждое мое слово — правда.

— Если каждое твое слово — правда, скажи об этом моей дочери и сам успокой ее.

Но Деваяни не могла забыть об оскорблении, которое ей нанесла Шармиштха, и в ответ на уговоры царя сказала:

— Я хочу, чтобы твоя дочь стала моей служанкой и чтобы она последовала за мной, когда я выйду замуж и уеду отсюда.

— Пусть кто-нибудь сейчас же приведет Шармиштху! — воскликнул царь. — И пусть она отныне во всем подчиняется этой молодой женщине. Когда хочешь спасти семью — жертвуешь кем-нибудь из родных, когда хочешь спасти деревню — жертвуешь одной из семей, когда хочешь спасти страну — приходится приносить в жертву одну из деревень. Сейчас же приведите сюда Шармиштху!

Шармиштха пришла в сопровождении тысячи своих служанок и со смирением сказала Деваяни:

— Я и тысяча моих помощниц пришли к тебе как твои слуги, готовые выполнить любое твое приказание.

Самолюбие Деваяни было удовлетворено, и она согласилась вернуться в город.

Через несколько месяцев Деваяни снова отправилась на ту же поляну, чтобы искупаться в озере и поиграть со своими подругами; вместе с ней пришла ее главная служанка Шармиштха. Они резвились, как прежде, а в это время появился Яяти, который гнался за оленем. Пораженный необычным зрелищем, Яяти остановился как вкопанный: его взорам предстала тысяча красавиц во главе с Деваяни, чуть ниже которой сидела Шармиштха, явно превосходившая всех своей красотой. Деваяни, как и прежде, завела с ним разговор и под конец опять сказала ему, что он должен на ней жениться, потому что он держал ее за руку.

Яяти не соглашался и снова приводил те же доводы, говоря, что она гораздо выше его по рождению. К тому же его влекла к себе Шармиштха. Но на этот раз ему не удалось ускользнуть от Деваяни. Она послала за отцом, рассказала ему, что произошло, и попросила выдать ее замуж за принца. Яяти ничего не оставалось, как согласиться. У него была последняя надежда, что не согласится отец девушки, но Шукрачарья благословил их союз и сказал, что этот брак был предрешен и ни о каких возражениях не может быть и речи.

— Вас ожидает счастье, — объявил им мудрец и предупредил принца: — Вот эта девушка по имени Шармиштха будет сопровождать мою дочь. Она сама дочь царя и заслуживает доброго и милостивого обращения, но помни: никогда не зови ее в свои спальные покои, не говори с ней наедине и не прикасайся к ней. Деваяни станет твоей женой, и вы будете счастливы.

Яяти привел жену со всеми служанками и Шармиштхой в страну, где он правил. В красивом месте недалеко от своей столицы он построил для Шармиштхи большой дом и позаботился о том, чтобы она ни в чем не знала нужды.

Вскоре у Деваяни родился сын.

А Шармиштха была недовольна. Она страдала от одиночества и решила, что ей тоже пора иметь мужа и ребенка. «Но тот, за кого я могла бы выйти замуж, — думала она, — принадлежит Деваяни. А никого другого я и знать не хочу. Неужели Яяти никогда не пройдет мимо моего дома? Я принадлежу Деваяни, значит, то, что есть у нее, должно быть и у меня. У нее есть сын, и я тоже хочу иметь сына. К чему все эти сады, цветы, вкусная пища и отделанные мрамором покои, если я так одинока! О деревья, скажите, когда царь придет сюда?»

На другой день царь случайно проезжал мимо дома Шармиштхи и остановился поговорить с ней. В ту же минуту, словно торопясь сказать все, что ей хотелось, пока он не ушел, Шармиштха рассказала ему о своей любви и потребовала, чтобы он ответил ей взаимностью.

— С тех пор как я тебя встретил, твой образ постоянно живет в моем сердце, — сказал он, — но я обещал моему тестю никогда не говорить с тобой наедине.

— Обещание, данное в шутку, или при исключительных обстоятельствах, или ради спасения жизни или имущества, можно нарушить безнаказанно, — возразила Шармиштха. — Честность — это нечто большее, и для незначительного отступления всегда можно найти оправдание.

Ее слова очень понравились царю.

— Проси у меня что хочешь! — воскликнул он, — Хочешь, я подарю тебе несметные богатства? Хочешь, я подарю тебе царство? Только скажи — и ты получишь все, что пожелаешь.

— О царь, подобные дары не прельщают меня, ведь радости, которые они приносят, так быстротечны. Я хочу получить такой подарок, который был бы частью меня самой. Я хочу получить от тебя ребенка. Говорят, что женщину, у которой нет детей, ожидает ад. Спаси меня от ада. Это твой долг. Деваяни принадлежит тебе, я принадлежу Деваяни, и муж имеет полное право пользоваться тем, что принадлежит его жене. Возьми же меня.

У царя больше не было сил противиться Шармиштхе, и к тому времени, когда настал день и они расстались, он исполнил ее желание.

Деваяни все меньше и меньше нравилась Яяти. Он оставлял жену в одиночестве, старался не обращать на нее внимания и всячески избегал ее общества, проводя дни и ночи с Шармиштхой. Деваяни затосковала и отправила весточку отцу с жалобой на холодность царя.

Яяти часто думал: «Какое счастье, что мне досталась Шармиштха! Она подобна дождю для хлебов и нектару для жаждущих. А Деваяни похожа на коварную змею».

Услышав, что Шармиштха родила ребенка, Деваяни очень удивилась и однажды отправилась к ней, чтобы узнать, так ли это на самом деле.

— Что ты наделала? — принялась она распекать Шармиштху. — Я всегда считала тебя чистой и невинной девушкой!

— Я не принадлежу к тем, кто гонится за удовольствиями, — ответила ей Шармиштха. — На моем пути встретился мужчина, лучезарный, как божество. Я попросила его подарить мне ребенка, и из жалости ко мне он согласился. Все знают, что, уступая такой просьбе, благородный человек помогает девушке достойным и законным способом получить ребенка. Мое дитя — подарок мужчины редких достоинств.

Это объяснение немного успокоило Деваяни, но она все-таки была недовольна.

— Скажи мне, где живет этот необыкновенный человек, как его найти и каким именем назвать? Я тоже хочу с ним познакомиться.

Шармиштха и тут оказалась на высоте положения.

— Чистота и красота его души, — ответила она, — сияют, подобно солнцу, и у меня не хватило смелости спросить его имя.

Деваяни удовлетворилась объяснением Шармиштхи и удалилась к себе во дворец.

У нее родился второй сын. Прошло немного времени, и Яяти дал ей попробовать странный напиток: у него был красивый цвет и приятный вкус, но он дурманил голову. Деваяни пристрастилась к этому напитку и постоянно находилась в состоянии опьянения. Она часто плакала, пела или спала много часов подряд; иногда она даже не узнавала Яяти и прогоняла его, принимая за незнакомца, который хочет ей чем-то досадить. Царь строго выговаривал ей, наказывал ее, но в конце концов окружил ее свитой уродцев, евнухов и стариков, а сам ушел к Шармиштхе и забыл обо всем на свете, блаженствуя рядом с ней днем и ночью.

Однажды, когда Деваяни ненадолго пришла в себя, ей захотелось развлечься, и она попросила Яяти отвести ее в безлюдный сад недалеко от города. В саду играли трое миловидных детей.

— Что это за дети? — спросила она у мужа. — У них осанка богов, они так красивы и чем-то похожи на тебя.

С этими словами она подошла к детям и спросила, кто их отец. Она расспрашивала их так вкрадчиво, так настойчиво и неотступно, что дети в конце концов показали пальцами на подошедшего вместе с ней Яяти. Яяти побледнел и остался недвижим, а дети расплакались и убежали к матери, которая стояла поодаль с опущенной от стыда головой.

Но замешательство Шармиштхи продолжалось недолго. Как только разгневанная Деваяни начала изливать на нее поток упреков, Шармиштха прервала ее:

— Когда-то я сказала тебе, что мой ребенок — подарок мужчины, лучезарного, как божество, и я не солгала, я сказала правду. Кто более походит на бога лицом и делами, чем тот, кто стоит рядом с тобой? Приняв тебя, он принял и меня. Твой достойный отец отдавал тебя тому же, кому отдал меня. Мы с тобой всегда делили все, что у нас было.

Тогда Деваяни отстранилась от царя и сказала:

— Пусть будет так. Живи с ней и радуйся тем радостям, которые ты искал. Я здесь больше не останусь.

Она сорвала с себя все украшения, бросила их на землю и отправилась к отцу. А Яяти шел за ней следом и просил прощения. Подойдя к дому отца, Деваяни, не переступая порога, объявила:

— Яяти оскорбил меня. Дочь демона показала свое истинное лицо. У меня два сына от Яяти, а у Шармиштхи три. Делай с ним что хочешь, отец, — заключила она.

" — Ты искушен в законах нравственности и знаешь, как нужно себя вести, — сказал Шукрачарья Яяти, — и все-таки ты изменил жене. В наказание через несколько минут ты превратишься в старика.

Яяти рассказал Шукрачарье, как Шармиштха уговорила его подарить ей ребенка; он пытался убедить Шукрачарью, что его измена была актом милосердия, в котором он сам явился лишь безличным орудием. Но Шукрачарью было не так легко провести.

— Человек, который сохраняет личину добродетели и совершает греховные поступки, прикрываясь ложными рассуждениями, ничуть не лучше обыкновенного вора, — сказал он, — И ты уже платишься за свое двуличие.

Действительно, в продолжение этого разговора внешность Яяти изменилась. Его тело стало дряблым, волосы побелели, спина сгорбилась.

— О, прости меня, — закричал он, — не превращай меня в старика! Я еще полон желаний и замыслов!

Шукрачарья сжалился над ним и смягчил приговор:

— Если ты найдешь юношу, который согласится поменяться с тобой возрастом, поменяйся с ним. Я дарую тебе эту возможность.

Яяти обратился к старшему сыну от Деваяни и сказал, что согласен отдать царство в обмен на его возраст.

— У стариков нет своего места в жизни, — ответил ему сын, — их ничто не радует, слуги и маленькие девочки смеются над ними. Нет, отец, пусть каждый из нас сохранит свой возраст.

Яяти проклял его за себялюбие.

— Ты никогда не будешь царем, — сказал он и обратился ко второму сыну от Деваяни, но тот ответил ему так:

— Старость убивает любовь и отнимает силы, она обезображивает человека, разрушает его ум и лишает собственного мнения. Нет, мне еще не хочется становиться стариком.

Яяти проклял и этого сына:

— Твой род прекратится. Ты станешь вождем жалких существ, звероподобных тварей, которые спят с чужими женами и питаются трупным мясом и отбросами.

Потом он обратился с той же просьбой к трем сыновьям от Шармиштхи.

— Нет, — сказал первый из них, и Яяти проклял его:

— Твой род погибнет, ты будешь царствовать в пустыне, где не будет ни дорог, ни воды и где не смогут передвигаться даже ослы.

Второй сын тоже не согласился взять себе его годы.

Тогда Яяти обратился к своему последнему сыну, которого звали Пуру, и попросил его поменяться с ним возрастом.

— Я исполню любую твою просьбу, отец, — ответил юноша, — Все, что у меня есть, — твое.

Яяти радостно обнял Пуру и сказал:

— Я верну тебе юность через тысячу лет.

Яяти стал таким, как Пуру. Он превратил свою жизнь в сплошной праздник и старался не упустить ни одной самой маленькой радости. Но так как Яяти был молод и полон сил, это не мешало ему быть добрым и справедливым правителем. Он поощрял науки, почитал святых, не забывал порадовать богов жертвой или молитвой, помогал бедным и страждущим и жестоко расправлялся с преступниками. А покончив с делами, он стремился получать как можно больше удовольствий, наслаждался женщинами и вином, радовался золоту, богатству и безбедному существованию.

Каждая секунда его жизни была полна до краев, поэтому тысяча лет промелькнула, как одна минута, и однажды, забавляясь в обществе некой полубогини, Яяти вспомнил, что пришло время расставаться с юностью и возвратить долг сыну. Он тут же оставил красавицу и навсегда отказался от радостей жизни. Возвращая Пуру его молодость, он сказал:

— Ты был мне хорошим сыном. Стань же снова юным и царствуй столько, сколько пожелаешь. Я изведал все удовольствия и понял, что человеку не дано чувство насыщения, потому что на смену одним желаниям приходят другие и нет им конца. Золото, скот, женщины, пища — ты стремишься получить то одно, то другое, но, когда получаешь, недолго радуешься успеху из-за того, что потом тебе нужно еще больше золота и еще больше скота. После тысячи лет наслаждений я жажду новых наслаждений. Я хочу покончить с этим существованием и обратиться к богу. Я хочу жить, не думая постоянно, что победа влечет за собой поражение, приобретения — потери, жара — холод, а удовольствие — разочарование. Я заставлю свой разум забыть об этом, расстанусь со всем, что у меня есть, и буду жить в лесах, на лоне природы, не зная страха и желаний.

Яяти сдержал слово. Вместе с ним ушли в леса две его жены. Яяти питался корнями растений и листьями, он подчинил себе все свои желания, свое настроение и свои чувства, и чистота его помыслов помогла ему заслужить расположение душ его предков и богов. Тридцать лет он не брал в рот ничего, кроме воды, и стал господином своих мыслей и слов. В течение целого года он питался только воздухом; он стоял на одной ноге и предавался размышлениям, в то время как вокруг него горели костры, а над головой его пылало солнце.

Пройдя такой искус, Яяти достиг необычайной высоты духа. Заслуги его были так велики, что ему было разрешено подняться на небо, не расставаясь со своим телом. На небе его радушно встретил Индра. Он усадил его на почетное место, предназначавшееся для тех, чья душа достигла совершенства, и спросил:

— Ты пришел к спасению через самоотречение. Кто может сравниться с тобой в этом подвиге духа?

— Никто, — поспешил ответить Яяти, — Среди людей, богов, святых и божественных существ я не знаю никого, кто достиг таких же успехов, как я.

— Раз ты никого не уважаешь, — сказал Индра, — ты упадешь обратно на землю; тяжесть твоего «я» неминуемо увлечет тебя вниз. — Но, помня о совершенных Яяти подвигах, он добавил: — Однако ты окажешься среди добрых людей и со временем вернешься к нам.

Яяти начал свое долгое падение с небес. Когда он снова достиг земли, его ласково встретили святые, жившие в лесу.

— Кто ты, о блистательный? — спросили они его. — Среди темных облаков неба ты сверкал, подобно метеору, пролагающему путь солнцу. Достойны ли мы узнать, кто ты?

Святые окружили Яяти и долго расспрашивали его о небесах и об аде, о рождении и о смерти, о праведной и неправедной жизни. Через некоторое время Яяти снова поднялся на небо, но на этот раз он полностью владел своим «я» и сумел не только достичь неба, но и остаться там.