Бремя Власти

Глава 10

Головы всех присутствующих вскинулись на человека, посмевшего встать на пути правосудия, а Ольгерд, полоснув ножом по веревке, поймал обмякшее тело девушки. Его взгляд столкнулся со злым бешенством в глазах Ингварсона и не уступил.

Ощерившись, Ольгерд прорычал как загнанный в западню зверь:

— Это моя женщина!

«Жатва, жатва, жатва!» — Яростно застучало в голове, и закипевшая кровь покатилась по жилам. Рука Ольгерда для убедительности легла на рукоять ножа, и он повторил. — Это моя женщина, и только я решаю жить ей или умереть!

Семеро бойцов Тури подтянулись поближе к старшему, и тот, еле сдерживаясь, процедил:

— Твоя женщина обвиняется в убийстве наших товарищей, в убийстве конунга! Ее следует допросить огнем и выяснить, причастна ли она к этому гнусному преступлению.

Ольгерд посмотрел на побелевшее лицо Ираны, на ее закрытые глаза и произнес тихо, но уверенно.

— Она не виновна!

— Откуда тебе знать⁈ — Тури окончательно взъярился. — Она матерая ведьма, а ты слишком глуп и самонадеян!

На лице парня прорезались глубокие волевые морщины.

— Я утверждаю — она не виновна! Если кто-то считает, что я лгу, то все мы знаем, как следует поступить по законам Руголанда. Божий суд всегда выберет правого!

В голове Ингварсона закрутились противоречивые мысли. Первым порывом было бросить зарвавшемуся юнцу вызов и покончить со всем разом, но тут почему-то вспомнился Тонгвар Улиссон и его страшная смерть без меча в руке. «Этот парень не прост! Ой как не прост! — Промелькнуло в сознании Тури, и давление в 'бурлящем котле» начало спадать. Он уже достаточно пожил на свете и многое повидал, чтобы справедливо посчитать такое воспоминание предупреждением судьбы. Тем более стоило лишь немного остыть, как здравый смысл подсказал ветерану, что теперь после смерти Рорика перед ним не просто мальчишка, а последний прямой потомок Хендрикса, за убийство которого спросят так строго, что никакой божий суд не послужит оправданием. Бешеная горячка отступила, а когда в дело вступал разум, старый опытный вояка Ингварсон превращался из бесстрашного воина в расчетливого торгаша. Он чуть замялся, прикидывая, как выбраться из столь щекотливого положения без урону для себя и законов Руголанда. Порывшись в памяти, Тури попытался отыскать хоть один похожий случай, и тут ему на ум пришло старинное сказание о конунге Рогнарсоне. В нынешней ситуации оно подходило как нельзя лучше, и, сменив тон, Ингварсон произнес:

— Раба, посягнувшего на жизнь хозяина, надлежит казнить. — Тут он не смог удержаться от назидательной нотки в голосе. — Если неизвестно кто из рабов измыслил худое, то надлежит казнить всех рабов — так гласит закон Руголанда. Но!.. В старой саге о Рогнарсоне говорится, как однажды ночью Оллердан забрал жизнь конунга и всех ближников его, дабы души их смогли попасть на пир павших героев. Великий и всемогущий бог сделал это лишь потому, что пришелся славный конунг ему по нраву, и захотел Оллердан послушать о небывалых подвигах из уст самого Рогнарсона. — Тури перевел дыхание и, выдержав паузу, продолжил. — Остальная дружина, найдя утром тела конунга и сподвижников его, решили умертвить всех рабов и женщин, посчитав их виновными в смерти своих товарищей, но Ролло старший сын Рогнарсона велел им не делать этого. Взяв меч отца и приняв на себя титул конунга, Ролло испросил Оллердана о случившемся, и тот поведал, что ни рабы, ни женщины не виноваты, что оставили витязи мир земной по его божественной воле. Воины поверили Ролло, ведь всем известно, что конунги общаются с богами, так же как и то, что Оллердан и сам Рон Громовержец частенько передают волю свою через уста конунгов.

Тури замолчал, уставясь на парня, и тот даже немного растерялся, не улавливая, что ветеран хочет донести своим рассказом. Выступив против старшего, пойдя в разрез с законами Руголанда, Ольгерд ждал и готовился к неизбежному столкновению. Решив не отдавать Ирану, он перешел черту, и сейчас все что он мог слышать было лишь неистовый бубен и грохот в висках: «Жатва, жатва, жатва!»

Видя, что парень застыл в ступоре и в предложенную «щель» сам не полезет, Ингварсон решился пойти напрямую.

— Ты хочешь, чтобы твое слово весило тяжелее законов Руголанда и готов сражаться за это. Мы все здесь помним судьбу Тонгвара Улиссона, и возможно, ты сумеешь одолеть меня, но следом за мной тебе придется убить и их всех. — Тури обвел взглядом семерых охотников. — А потом тебе придется сражаться с каждым руголандцем, которого ты встретишь на своем пути, потому что любой из них обязан будет покарать преступника, вставшего против закона. Даже если ты выживешь, то все равно станешь изгоем и никогда не сможешь вернуться на родину. Ты готов к этому?

Понимая, что ему подсказывают выход и не в состоянии понять какой, Ольгерд буквально прошипел сквозь стиснутые зубы:

— Мне все равно! Женщину я не отдам!

Один из охотников нагнулся к Тури и прошептал:

— Парень не в себе. Если завяжемся, то крови много будет. — Он замолчал, прикидывая что-то про себя, а затем спросил. — Может стрелой его взять, как мыслишь?

Рука охотника потянулась за спину к луку, и в этот момент Ингварсон уловил как напружинилось готовое к броску тело Ольгерда. Опять вспомнилась смерть Улиссона и три его промаха. — «Три раза ведь бил в упор и ни разу не попал!» Какая-то слепая уверенность появилась в душе старого воина, что его жизнь и жизнь его семерых бойцов сейчас висит на волоске. Стоит лишь только дернуться, и никто ничего не успеет, ни вытащить лук, ни наложить стрелу. И если тотчас же все не остановить, то в следующий миг начнется такая кровавая баня, что лучше и не думать.

Он резко положил ладонь на плечо товарищу. — Не стоит! — И уже совсем другим, миролюбивым тоном обратился к Ольгерду. — Вот что я скажу. Все мы тут погорячились, а судить или миловать вообще не нашего ума дело. Сделаем мы вот как. Заберем девку и всех оставшихся рабов с собой, а там пусть совет рода собирается и вместе со всей дружиной решают, как быть. Опять же конунга нового надо сперва выбрать, его слово первейшее будет. — Тут он очень внимательно посмотрел прямо парню в глаза и до того вдруг дошло, что именно Тури пытался все это время до него донести.

В голове Ольгерда вдруг вспыхнуло спасительное озарение: «Вот он о чем! Я же последний в роду Хендрикса и на место конунга у меня прав поболе, чем у других. А тогда, как уже пытался вразумить меня Ингварсон, мое слово будет иметь совсем другой вес, ведь конунг изрекает волю богов. — Разумные мысли успокоили настолько, что исчез из головы звон бубна и призыв к кровавой жатве. — Стоп! Конунгом меня еще никто не выбрал и более того очень многим я не по нраву. Даже сомнений нет, что ветераны скажут, — мол знаем его всего-ничего, доверия еще не заслужил, да и зелен совсем. Многие проголосуют против. Там все будет зависеть от того, как решат Озмун и Кольдин Долговязый, а они то уж точно потребуют допроса и казни преступников. — Ольгерд уже окончательно пришел в себя и все больше убеждался в том, что вариант, предложенный Ингварсоном, это лучшее из имеющегося. — Выберут или не выберут конунгом, до этого дожить еще надо. Самое главное, есть время подумать и все взвесить. Никто никого убивать и пытать сейчас не будет, и это уже хорошо. Надо верить, что пока доберемся до южного берега что-нибудь да случится, и выход обязательно найдется».

К южному берегу шли долго. Второй корабль пришлось оставить, людей едва хватило для управления одной ладьей. Ветер как назло развернулся и всю дорогу вновь задувал встречный. Пришлось прижиматься к берегу и под прикрытием скал идти на веслах. На скамьи гребцов посадили всех, включая рабов и женщин. Грести они не умели, постоянно сбивались с ритма и доводили этим руголандцев до бешенства, но худо-бедно ладья все же двигалась на юг, и к концу второй недели показалось устье реки Адоги, а значит очень скоро должен был открыться и вид на стены Хольмгарда.

Ирану Ольгерд посадил на скамью прямо перед собой, и сейчас, взмахивая веслом, он смотрел на худющую спину девушки и думал, что за две недели не перекинулся с ней и парой слов. Ее и раньше никто бы болтушкой не назвал, а после случившегося и вовсе замкнулась, каждое слово из нее хоть клещами тащи.

Ритмично взмахивая веслом, Ольгерд задумчиво вгляделся в приближающийся берег. — «Что ждет нас там? Ничего хорошего уж точно ждать не приходится. Если меня не выберут конунгом, то Ирану будет не отстоять. Отдать ее на растерзание или идти до конца? Кто она мне? Да, никто! Я ведь даже не люблю ее, зачем же мне тогда лезть на рожон? Не выберут конунгом, тогда Ингварсон прав, слово мое будет весить не много. Приговорят ее и всех остальных к смерти тяжелой в пытках и муках, и что мне останется? Смириться или бежать с ней! Бежать и до конца жизни мыкаться на чужбине. А как же месть⁈ Не смогу я жить зная, что Ларсены спокойно ходят по земле, когда вся семья моя в могиле. Отдать⁈ А тогда как? Как мне жить дальше зная, что приняла она смерть мучительную из-за меня, что желание мое поганое толкнуло ее на убийство. А может признаться во всем, покаяться перед людьми, объяснить мол Ирана не виновата, мол моя только в том вина? Нет, нельзя! Не поверят! А если поверят, то что? Меня казнят, а Ирану все равно сожгут как ведьму, на всякий случай».

Все эти мысли в который уже раз прокручивались в голове Ольгерда и заканчивались всегда одним и тем же неутешительным выводом — если не изберут конунгом, то придется бежать, отложить планы мести, бросить надежду на счастье с Ладой и искать удачи на чужбине. В ярости он только крепче упирался веслом, норовя тяжелой работой смягчить тяжесть безнадежной душевной муки.

Встречать ладью собралась вся дружина. Еще бы, ждали два корабля, а вернулся только один. Нетерпение и тревога были написаны на лицах встречающих.

Озмун, стоящий по колено в воде и процеживающий взглядом людей на палубе, крикнул, не дожидаясь пока ладья уткнется в песок.

— Где Рорик?

Ответом ему послужило гробовое молчание, и Озмун, почувствовавший недоброе, закричал вновь.

— Что с Рориком?

Тяжело груженый корабль уткнулся в мелководье в двух шагах от старшины, и Ингварсон, взметая тучу брызг, первым спрыгнул в воду. Окунувшись по пояс, он быстро шагнул навстречу Озмуну. Мрачно-печальный вид ветерана сказал обо всем раньше, чем тот начал говорить.

— Рорика нет! И ребят, что с ним пришли, тоже нет!

— Как это?.. — В недоумении, Озмун не знал, как реагировать на шокирующую новость.

Стоя по колено в воде, Тури, сбиваясь, быстро обрисовал ситуацию, и с каждым новым словом Ингварсона, лицо Озмуна все больше и больше кривилось от ярости.

— Где они⁈ — Не дослушав до конца, Озмун заорал, багровея от закипающего гнева.

Этот бешеный вопль бойцы Ингварсона восприняли как сигнал к действию и стали сбрасывать рабов прямо в воду. Там их ловили успевшие прийти в себя дружинники и, хватая за волосы, вытаскивали на берег. Неподвижным в ладье остался лишь Ольгерд, он стоял, заслоняя спиной Ирану, и парни Ингварсона сновали мимо, старательно делая вид, что не замечают ни его, ни девушку. Они отвязывали рабов и, не церемонясь ударами кулаков, отправляли бедолаг за борт, а там тех уже принимала дружина. Под стелящийся над водой безумный крик воины совсем озверели, кое-где сверкнуло оружие, грозя превратиться в самосуд прямо здесь на берегу, но Озмун, грозно нахмурив брови, поднял вверх руку.

— Остынь! Мы не звери какие! В Руголанде даже самая последняя тварь имеет право на дознание, суд, и лишь потом на справедливое наказание!

Приказ старшего успокоил наиболее ретивых, и Ингварсон счел, что пришло время рассказать наиболее темную часть истории. Он нагнулся к самому уху Озмуна и зашептал, то и дело поглядывая в сторону Ольгерда.

Озмун поднял мрачный взгляд.

— Как это понимать, Ольгерд? Ты защищаешь убийц своего дяди?

Не отводя глаз, Ольгерд отрицательно мотнул головой.

— Нет, я лишь говорю, что моя женщина не виновна.

Озмун впился в лицо юноши, стараясь заглянуть в самую глубину его души, и тот встретил проницательный взгляд этих ледяных глаз с удивительным спокойствием. Уверенное упорство парня на миг потушило вспышку ярости в голове Озмуна, и сознание моментально вернуло его мысли к другому куда более важному вопросу. — «Рорика нет! Что будет с дружиной, что будет с родом? Что будет с нашим планом здесь в земле вендов?»

Озмун замолчал, вдруг реально осознав размер навалившегося горя, и тут послышался голос подошедшего Кольдина Длинноногого.

— Как ты можешь это знать? — Главный хозяйственник и распорядитель бывшего конунга смотрел прямо на Ольгерда. — Ты сам видел своими глазами момент убийства, у тебя есть достойные доверия свидетели или твоя уверенность строится лишь на доверии к ведьме?

Длинный сухой как жердь Кольдин всегда был чужд эмоций и сейчас тоже подчеркнул лишь самую суть. Теперь на Ольгерда уставилось несколько сотен заинтригованных глаз. Вся дружина, бросив избивать беззащитных рабов, собралась толпой вокруг Кольдина, а тот не дожидаясь ответа продолжил:

— В любом случае такое важное дело, как убийство конунга и братьев наших, должно быть расследовано со всей тщательностью, и только после этого мы сможем точно сказать кто виновен, а кто нет.

Большинство дружинников закивало, соглашаясь с разумными доводами старшего. По толпе побежал гомон обсуждения, и под этот нарастающий шум неожиданно подал голос Ингварсон.

— Я извиняюсь перед обществом, может быть я неправ, но мне кажется для справедливого суда кроме совета старшины нужен еще и конунг, а Рорика, увы, уже нет с нами. — В этот момент Тури не удержался и бросил быстрый взгляд в сторону Ольгерда, мол, я даю тебе шанс, а там уж все будет зависеть от тебя и воли всесильных богов, но если тебе повезет, парень, то не забывай того кто тебе помог.

Народ на берегу зашумел еще громче, и глаза Озмуна метнулись в сторону Кольдина. Два самых влиятельных человека в дружине вдруг поняли какой вопрос на этот момент наиважнейший. Кто будет конунгом? А еще точнее, кто из них будет конунгом?

Выдержав испытывающий взгляд соратника и «злейшего» друга, Кольдин поднял руку, призывая к тишине.

— Тише, народ Руголанда! Ингварсон абсолютно прав, избрание конунга для нас сейчас вопрос самый главный и затягивать с ним нельзя. Предлагаю сегодня же избрать от каждого десятка по одному выборщику, а завтра на совете старшины они изберут большинством голосов нового конунга.

Несмотря на то, что Озмун слыл матерым рубакой и славу свою добыл на поле боя, а не в политических интригах, в быстроте мысли он нисколько не уступал хитроумному распорядителю. Мгновенно оценив какой расклад его ждет, Озмун тут же решил, что при таком варианте он точно проиграет. — «У Кольдина своих людей в дружине больше и в части уговоров у того возможностей тоже поболе, все же на хозяйстве стоял. Если дать ему время, да еще разделить все общество на десятки, то однозначно в выборщики выберут его ставленников. А этого допускать никак нельзя».

Поэтому он среагировал мгновенно.

— Что за нововведение, Кольдин? Зачем народ разделять? Пусть выбирают все, открыто и прямо! — Он уверенно оглядел собравшихся. — Завтра соберемся всем обществом, и люди сами выкрикнут имена тех, кого пожелают себе конунгом. А потом проголосуем за всех названных, и тот, за кого больше всего соберут камней, тот и станет конунгом дружины.

Дружный громогласный ор не оставил сомнений какой вариант дружине больше по нраву.

— Любо! Озмун!

— Любо! Все должны быть на виду, чтоб без обману!

Довольно ухмыльнувшись, Озмун вновь бросил взгляд на Кольдина, но тот лишь бесстрастно пожал плечами, мол как знаешь, мне все равно.