Бремя Власти

Глава 27

Весна 122 года от первого явления Огнерожденного Митры первосвятителю Иллирию.

Туринская империя.

Царский город.

Кутаясь в шерстяной плащ, Великий магистр братства Астарты торопливо шагал по вымощенной брусчаткой мостовой, и в вечерней тишине каждый его шаг отдавался эхом в настороженной тишине, застывшей над городом. Узкая улочка, петляя в тисках возвышающихся по сторонам домов, вела его вверх, к центру Царского города. Остро пахло гарью недавних пожарищ и смрадом еще неубранных тел. Отбросив капюшон, Эрторий провел взглядом по окнам с наглухо закрытыми ставнями и почти явственно ощутил спрятанный за ними человеческий страх. Столица великой империи жила ощущением катастрофы и грядущих еще более худших бедствий.

Не останавливаясь, магистр мрачно нахмурил брови и свернул в темный проулок, ведущий к дворцовой площади. В наступающем вечернем полумраке зажатое между высокими заборами пространство едва просматривалось, и повернув за угол, Эрторий едва не столкнулся со стоящим на перекрестке патрулем. Старший, голый по пояс варвар прошерстил появившегося прохожего взглядом и, не найдя ничего подозрительного, показал пальцем на темнеющее небо, мол давай поторапливайся, до заката осталось недолго.

Эрторий знал о введенном Акцинием запрете на любое перемещение в ночное время, и это, вместе с наличием патруля в таком, казалось бы, неприметном месте, лишь утверждало его уверенность в правильности выбора вожака восстания.

— Хоть что-то. — Проворчал про себя Данациус, вспоминая неожиданную осечку с Зарой. Этот провал грыз ему душу с остервенением голодного пса. Лучшая ученица, его гордость и одна из лучших исполнительниц. Послушница, в которую он вложил столько сил и питал такие надежды, обманула все его ожидания. А что еще хуже, своим своеволием она подвергла опасности весь почти идеально выверенный план. Все последние дни он ломал голову над построением новой стратегии с учетом неизбежности скорого появления железных легионов у стен столицы. Абсолютного решения пока не находилось, и он пытался успокаивать себя тем, что время еще есть и что иберийская гвардия сколько-нибудь да удержит перевал.

Качая головой, Эрторий уже в который раз мысленно повторял одну и ту же мысль: «Эту отсрочку я обязан использовать по максимуму и хотя бы решить проблему с Феодорой. Кровь из носу, а до подхода армии надо взять под контроль всю столицу».

Ворча, он прошел мимо заставы, а варвар, наградив незнакомца еще одним подозрительным взглядом, повернулся к своим бойцам, демонстрируя чудовищные шрамы, исполосовавшие всю спину.

«Это правильно, что Акси делает ставку на бывших рабов, — отметил магистр про себя, — эти, в отличие от горожан и воров, не предадут. Им терять нечего, в случае поражение их всех ждет виселица, а вот главари банд и ремесленных цехов будут до последнего лелеять мысль, что смогут поторговаться с властью».

Извилистая улица вдруг вышла на прямую, открывая вид на площадь и возвышающийся над ней дворцовый комплекс. Глянув на исполинские башни, Эрторий поморщился и свернул в сторону заросшего диким плющом забора.

Скрипнули петли калитки и, раздвинув свисающие ветки, магистр прошел во внутренний дворик большого дома. Сразу за забором его встретила безмолвная фигура в длинной до пят хламиде, и тот, бросив быстрый взгляд на скрытое капюшоном лицо, задал резкий, как удар хлыста, вопрос:

— Привели?

Служитель утвердительно склонил голову.

— Да, Великий магистр, он здесь и ждет вашего суда.

— Где его взяли?

— В порту, — послушник выдержал взгляд магистра, — пытался сесть на один из фесалийских кораблей.

Не говоря больше ни слова, Эрторий быстро пересек двор, и еще один брат Астарты распахнул перед ним дверь, ведущую в подвал.

Вспыхнула свеча в руке служителя, зашуршали шаги по ступеням, и витая лестница вывела магистра в небольшое круглое помещение, освещенное висящими по стенам факелами.

Два послушника в одинаковых хламидах из некрашеного серого сукна почтительно склонили головы, а связанный человек, сидящий на табурете в центре зала, затравленно вскинул глаза. Животный страх исходящий от пленника резанул Эртория, и он молча, не отпуская из вида перепуганных глаз, подошел ближе.

— Неужели ты, Илларион, надеялся избежать наказания?

— Помилуйте! — Лихорадочно зашевелились губы пленника. — Я ничего не сделал. Это они! Это рыцари Ордена!

Магистр резко отмел жалкие причитания.

— Перестань, ты же знаешь, врать мне бессмысленно.

Некогда ближайший помощник Тироса Иберийского, конечно, это знал, но все равно не мог остановиться.

— Я не убивал! Я не уби…

Резкий удар одного из послушников, прервав вопль, опрокинул связанного Иллариона на пол вместе с табуретом.

Великий магистр сделал еще один шаг и произнес тихим, но проникающим в сознание голосом.

— Не позорься, Илларион. Прими кару достойно, ведь ты был когда-то нашим братом.

Полубезумный взгляд пленника отчаянно заметался по лицам.

— Я не хотел! Они заставили меня!

Эрторию остро захотелось придушить своими собственными руками столь жалкое и ничтожное создание, но он сдержался. Это могли бы сделать и без него, а он пришел сюда не для этого. К своему величайшему сожалению, Эрторий так торопился в этот подвал только для того, чтобы мерзкий предатель и убийца его лучшего друга остался в живых. Тот был нужен ему в задуманной комбинации, и магистр очень опасался, что несмотря на строгий приказ не трогать Иллариона, убийца Тироса Иберийского мог бы не дожить до утра.

Одним взглядом заставив умолкнуть скулящего Иллариона, он задал вопрос, и тон его в этот момент не сулил пленнику ничего хорошего.

— Ты хочешь еще пожить, Илларион?

Не веря своим ушам, бывший послушник Астарты молча уставился на магистра изумленным взглядом, а тот мрачно продолжил:

— Ты заслужил не просто смерть, а мучительную казнь, заставившую бы тебя сполна испить чашу боли. — Данациус испытал легкое удовлетворение от вновь вспыхнувшего в глазах Иллариона ужаса. — Да, заслужил, но я готов дать тебе шанс искупить хотя бы сотую долю твоей вины.

Илларион застыл, боясь спугнуть забрезжившую надежду выжить, а Великий магистр произнес так, словно бы он до последнего глушил в себе жажду справедливого возмездия.

— Ты пойдешь во дворец. Прямо к председателю Священной комиссии Трибунала.

Эрторий замолчал, и Илларион, борясь с собственным страхом, прошептал:

— Я не могу, они убьют меня!

По лицу магистра пробежала страдальческая гримаса — боже, что за идиот, и пленник сразу же осознал, что завтрашняя казнь в любом случае лучше, чем сегодняшняя.

— Дворец ведь в осаде! — Илларион сжался, словно чувствуя, что говорит ненужные слова, но все же добавил. — Меня убьют еще у ворот. А если даже и пустят во дворец, то отправят прямиком в застенки Трибунала, а не к председателю Священной комиссии. Я не…

Взгляд Эртория заставил пленника заткнуться.

— Ты не о том думаешь, Илларион. Запомни, ты жив ровно до тех пор, пока нужен мне. Вот о чем тебе следует задуматься. — По знаку магистра перед пленником поставили стол с чернильницей и бумагой. Через мгновение ему развязали руки, и Эрторий спросил:

— Ты же ведь помнишь почерк прокуратора Исидора Феоклиста?

Не понимая к чему ведет магистр, Илларион утвердительно кивнул, а тот, не меняя выражения лица, удовлетворенно подумал: «Это хорошо». Он знал о способностях всех послушников, сумевших подняться в иерархии братства, и Илларион был не исключением. Умение этого парня копировать другого человека, его движения, походку, и даже почерк, были ему хорошо известны. Возможно, вырасти Илларион в другой семье, он мог бы стать прекрасным актером, и судьба его была бы не столь печальной.

Великий магистр кивнул на разложенный чуть желтоватый лист.

— Пиши его почерком. Господину моему, председателю верховной комиссии Священного трибунала, от слуги твоего, прокуратора Великой армии Исидора Феоклиста.

Илларион начал старательно выводить буквы, а Эрторий продолжил диктовать.

— Сообщаю вам о величайшей беде, постигшей нас. Цезарь Северии Иоанн обманным путем сумел захватить власть в армии и, коварно заманив в ловушку, перебил посольство патриарха и всех слуг Огнерожденного, как Трибунала, так и Ордена. Теперь это исчадие Ариана задумал сокрушить всю церковь Огнерожденного, сманив на путь измены императрицу Феодору. Мне стало доподлинно известно, что презренным Иоанном было передано послание вдове императора, в коем он предложил ей супружеский венец в обмен на головы патриарха, магистра Ордена и членов священной комиссии. Более того, я имею абсолютные доказательства, что данное предложение было принято Феодорой. В это трудно поверить, но этот коварнейший из сынов Ариана сумел соблазнить достойнейшую женщину возможностью признать малолетнего Петра своим наследником с последующим вступлением на трон. Молю вас об осторожности, да сохранит вас Всеблагой Господь!

Закончив, магистр склонился над столом и перечитал написанное.

— Уверен, что почерк не отличить? — Его взгляд впился в глаза Иллариона, и тому даже не потребовалось отвечать.

— Хорошо, тогда ставь подпись. — Он дождался, когда тот закончит, и кивнул одному из послушников. — Печать.

Вырезанная с абсолютной точностью печать священного Трибунала вынырнула из складок хламиды, и ее оттиск, отпечатанный уверенным жестом, появился на исписанном листке бумаге.

Другой послушник, дав высохнуть чернилам, скатал письмо в трубку, и спрятал в кожаном тубусе, а Эрторий, проследив за этими манипуляциями, вновь перевел взгляд на пленника.

— В городе еще осталась ячейка Трибунала, и мы следим за ней. Тебя аккуратно подставят им, и твоя задача всего лишь быть убедительным. Исидор доверил тебе это письмо, потому что других слуг Огнерожденного в армии не осталось. Все казнены Иоанном, а сам прокуратор в момент передачи был уже смертельно ранен. Остальные подробности придумаешь сам, ты, я знаю, в этом большой мастер. Главное не перебарщивай и поменьше ври. Запомни, от того поверят они тебе или нет, напрямую зависит твоя жизнь. — Он подошел ближе и положил открытую ладонь на голову Иллариона. — Если задание не будет выполнено, то поверь мне, ты будешь мечтать о смерти. — Он убрал руку и демонстративно сжал ладонь в кулак. В следующее же мгновение, пленник рухнул на пол, скуля и зажимая живот, словно невидимая сила безжалостно скрутила его внутренности.

Отчаянно задергалось в конвульсии тело, из оскаленного рта потекла пена, а остекленевшие глаза налились кровью, грозя выскочить из орбит. Эрторий позволил себе несколько секунд злорадного торжества, наблюдая за изгибающимся от боли бывшим послушником, а затем вновь разжал ладонь.

— Захочешь предать, вспомни об этом мгновении, Илларион! Твоя жизнь отныне в моей руке.

Выйдя на парапет крепостной стены, Феодора посмотрела на безбрежную синеву моря и поджала губы. Безмятежная гладь навеяла острое чувство тоски и тревоги. В последнее время опасность мерещилась ей везде: в стоящей за спиной страже, в священнике на утренней молитве, в слугах, приносящих еду. Откуда ударит враг? Этот вопрос мучил ее, не давая заснуть. «Защититься от измены нельзя, — кричал ей внутренний голос, — ее можно только предупредить, ударив первой. Но кого, где и когда?»

'Предадут самые ближние, — прошептала она еле слышно, — те, на кого даже страшно подумать.

Повернувшись назад к стоящему за спиной ближайшему помощнику и главе императорского гинекея — кубикуларию Шерану аль Саю — она произнесла, недовольно кривя рот.

— Как он смог миновать заставы мятежников?

Евнух по своему физическому состоянию и прожженный царедворец по призванию, Шеран умоляюще сложил пухлые ладошки на груди.

— Всемилостивейшая госпожа, я вам все сейчас покажу, только умоляю, отойдите подальше от бойниц. Эти безбожники стреляют на любое движение.

Императрица одарила своего помощника таким взглядом, что тот немедленно заткнулся и, вздохнув, тоже подошел ближе к зубцам башни.

— Обратите внимание, госпожа, вон на ту ложбинку, поднимающуюся между скал. Видите, снизу проход охраняют, но если пройти по воде чуть дальше и залезть по скале, то потом можно выйти на нее уже в середине, в роще вон того кустарника, а оттуда уже беспрепятственно добраться до самой стены дворца.

— Думаешь, он действительно мог там залезть? — Феодора с сомнением проследила весь маршрут.

— А почему нет. — Шеран аль Сай пожал плечами. — Купцы, они такие. В любую щель пролезут как тараканы, стоит лишь поманить прибылью, а Парастидисы торговцы от бога. Ради наживы пойдут и в огонь, и в воду.

Императрица одарила кубикулария ироничной усмешкой.

— Что я слышу, Шеран, неужели осуждение⁈ Ты же ведь только что описал самого себя.

— Как вы можете, моя госпожа, я преданно служу Вам исключительно из благородных побуждений моей души, а бренный метал я принимаю от вас только как отличительные знаки Вашей милости.

— Хватит! Не обижайся, — Феодора чуть смягчила усмешку, — я пошутила, в твоей преданности я не сомневаюсь… Пока! — В глазах императрицы появился стальной отблеск, говоривший: «Только попробуй даже подумать о предательстве, и я сотру тебя в порошок»

Злая ирония и угроза Феодоры не особо тронули Шерана аль Сай, поскольку тот искренне считал, что на сегодня императрица нуждается в его услугах гораздо больше, чем он в ее милости. Золото золотом, но они оба знали, что не оно сейчас является главной связывающей их нитью. Шеран так же, как и императрица в случае поражения, терял все, что имел, а скорее всего и жизнь. За годы, проведенные в гинекее дворца, он нажил столько врагов, неистово желающих ему смерти, что и думать об этом не хотелось.

Тот, ради кого они поднялись в это уединенное от посторонних ушей место, был глава торгового дома Нуклеос Парастидис. Этой ночью тот неожиданно появился у стен дворца, и бойцы преторианской гвардии по веревке подняли его наверх, а потом доставили к Шерану, взявшему на себя в это трудное время представлять интересы Феодоры и координацию всех боевых сил на осажденном Палатинском холме. Доставленный купец заявил, что предпринял это опасное путешествие только потому, что искренне предан императрице и не мог не предупредить ее о грозящей опасности. На удивленный вопрос кубикулария — откуда у того такая информация, Парастидис поведал о полученном от брата письме из самой ставки Великой армии. Говорить о сути письма ни с кем иным кроме императрицы купец отказался, и Шеран был вынужден доложить о случившемся Феодоре, о чем, с некоторой досадой, он сейчас и подумал.

Подобострастная улыбка на его губах продержалась ровно столько, сколько требовал этикет в ответ на шутку порфироносной особы, а затем, проявив нетерпение, он позволил себе вопрос, который в другие времена прозвучал бы как дерзость.

— Прикажете привести его, моя госпожа? — Он по привычке настороженно зыркнул по сторонам и добавил: — Возможно, информация, действительно, заслуживает внимания.

Утвердительно кивнув, Феодора вновь перевела взгляд на безбрежную голубую гладь, а ее державный евнух дал знак страже. Два преторианца, звякая железом, скрылись в люке башни и через несколько мгновений показались обратно, ведя под охраной невысокого человека в мятой дорогой далматике и с настороженно-испуганным выражением лица.

Остановившись в шаге от императрицы, человек опустился на колени и замер, в ожидании разрешения говорить.

Какие бы подозрения не высказывала Феодора своему евнуху, но на самом деле к известию из армии она отнеслась очень серьезно. Именно поэтому была и выбрана площадка на башне. Здесь, в отсутствии дворцовых стен, императрица была полностью уверена — информация не достигнет чужих ушей.

По знаку Шерана преторианцы вернулись на свое место, и только после этого Феодора позволила купцу подняться.

— Ты настаивал на личной встрече со мной, почему? — Взгляд ее темно-зеленых глаз вонзился в лицо купца, и тот, замявшись, начал с извинений.

— Простите мне мою дерзость, моя госпожа, но я совершенно не ориентируюсь в настоящем положении дел во дворце, а полученная мной информация касается очень высокопоставленных господ и близких вам людей. Мне хотелось полной уверенности, что дурные вести не попадут…

Жест Феодоры остановил разговорившегося Парастидиса, а ее резкий голос заставил его вздрогнуть.

— Где письмо⁈

Суетясь, Нуклеос стал быстро распарывать шов далматики, и наконец справившись, протянул императрице тонко свернутую трубочку.

Не шелохнувшись, Феодора позволила принять письмо своему кубикуларию, и тот, развернув, начал читать:

— Мой дорогой брат, по возможности, сообщаю тебе печальные новости, которые в скором времени не только плачевно отразятся на доходах нашего торгового дома, но и ввергнут в чудовищную смуту всю империю. Вчера в ставку прибыло посольство от патриарха, Ордена и Священной комиссии. Насколько я знаю, целью посольства было подтверждение от имени императрицы договора между Василием и Иоанном, но к сожалению, к их приезду власть в армии была уже полностью захвачена цезарем Иоанном. В связи с этим, сегодня утром послы патриарха долго совещались с самопровозглашенным императором, и к своему ужасу, из самых надежных источников я узнал о достигнутых договоренностях. Посольство, от имени своих руководителей, присягнуло императору Иоанну, а тот в свою очередь подтвердил все права и привилегии церкви, Ордена и Трибунала. В связи с этим, я очень опасаюсь за жизнь как самой вдовствующей императрицы, так и ее детей, а также за все наши торговые связи с имперской канцелярией и двором императрицы.

Еще должен сообщить, что этой ночью неожиданно скончался командор Ордена — Лисандр Пастор. По официальной версии, от открывшихся старых ран, но в ставке ходят устойчивые слухи об отравлении.

Шеран аль Сай еще читал, но Феодора уже не слушала. Если в начале письма она была полна скептицизма в отношении его правдоподобности, то последняя приписка эту уверенность серьезно пошатнула. Командор был единственным человеком в посольстве, в абсолютной честности которого она не сомневалась. Вся предыдущая информация казалась ей незаслуживающей доверия, только на основании ее полной убежденности в том, что Лисандр не допустил бы подобного предательства.

«Если Пастор мертв, — заметалось у нее в голове, — то тогда вероятность сговора этих сквалыжных святош очень даже вероятна. Сдать меня и детей Иоанну, а самим выбраться сухими из воды. Это очень даже на них похоже».

Задумчивый взгляд Феодоры вдруг остановился на округлившихся глазах Шерана. Тот выглядел так, словно в этот миг неожиданно осознал нечто важное, чему раньше не уделил достаточного внимания.

— Вчера ночью… — Он оскорбительно близко приблизил губы к самому уху императрицы. — Вчера ночью к председателю Священной комиссии тайно приводили человека. Я узнал только сегодня, и то лишь благодаря случаю. По слухам, это гонец от прокуратора Трибунала при Великой армии.

Феодора гневно сверкнула глазами, и Шеран, допустивший непростительную вольность, испуганно отшатнулся.

— Простите, моя госпожа! Я всего лишь…

Не слушая и не оборачиваясь, Феодора зашагала прямо к дверям, а бешеный блеск ее глаз и сжатые до зубовного скрежета челюсти говорили, что сейчас это уже не императрица, это даже не женщина, это волчица, готовая рвать и сражаться насмерть ради своих детей.

КОНЕЦ ЧЕТВЕРТОЙ КНИГИ