Бремя Власти

Глава 26

Стоя у входа в шатер, Ольгерд смотрел сверху вниз на Фарлана, а тот, присев на корточки, рисовал обломком сучка прямо на песке.

— Смотри, о чем я подумал. Ежели пройдем вдоль озера по самому берегу, то можно обойти тонгров и ударить по ним с севера, откуда они, наверняка, не ждут. — Он провел пальцем вдоль нарисованной береговой черты. — Там низина, один тростник да камыш в рост человека. Вендские деревни стоят в лесу повыше, стало быть, и тонграм на побережье нечего делать, там добычи для них нет.

Фарлан поднял взгляд и, прищурившись, взглянул на Ольгерда, но ответил ему стоящий рядом Кольдин.

— Паводок еще не до конца сошел, там болотина сплошная, по пояс в воде придется шагать.

— Может кое-где и придется, — венд мрачно зыркнул на главного хозяйственника, — зато подойдем к орде незамеченными и людей сохраним.

Упрямо мотнув головой, Кольдин повысил голос.

— Кого мы сохраним! Ночи еще холодные, больше поляжет с горячки, да от лихорадки.

Словно не слыша распри своих советников, Ольгерд, задумавшись, пытался поймать ускользающую мысль. Предложение было отличное, но и в словах Кольдина тоже был смысл. Решение вертелось где-то рядом, очевидное и невероятно простое, но именно из-за своей простоты и не приходило сразу на ум.

— Подождите вы лаяться! — Взгляд Ольгерда уперся в вытащенные на берег корабли. — Зачем нам по берегу идти, мы же не венды. — Бросив взгляд на Фарлана, он улыбнулся. Ответ открылся внезапно как вспышка, и присев рядом с наставником, Ольгерд ткнул пальцем в самый юго-восточный угол нарисованного озера. — Вот здесь что?

Фарлан задумчиво почесал затылок.

— Сам я там не был, но говорят, там устье реки, что берет начало где-то в центре земли тонгров. — Переглянувшись со своим воспитанником и начиная понимать, куда тот клонит, добавил: — И еще, есть слух, будто главное городище их стоит на ее берегу.

Рот Ольгерда растянулся в довольной усмешке.

— Понимаешь теперь! Зайдем на ладьях в устье реки, поднимемся на сколько сможем, а затем… — Его взгляд уперся прямо в лицо друга. — Найдем их столицу и сравняем с землей. Они там хозяева и никого не боятся, значит, воинов в городище почти нет, все в набег отправились. Устроим им кровавую баню! Такую, чтобы вся земля тонгров завыла от ужаса и ярости.

Фарлан аж крякнул, проникаясь замыслом.

— Завоют и бросятся назад, спасать свое добро, да баб со стариками. Будут спешить, растянутся, а мы станем встречать их отряды и бить по раздельности.

Ольгерд отрицательно мотнул головой.

— В целом да, но не совсем. Людей у нас, действительно, мало, а там, в незнакомых лесах, мы против них как слепые против зрячих. Сами можем в западню угодить. Мне видится по-другому. Сожжем городище и уйдем так же как пришли — по воде. Тонгры кинутся в погоню, а мы, пока их воины будут по лесам бегать, подойдем с озера к их лагерю в земле вендов и устроим там разгром почище прежнего. А вот потом уже видно будет. Там и местные венды подмогут, им в своих лесах все тропы известны, да и тонгры, по любому, запутаются в конец. Сколько нас, где мы, откуда в следующий раз ударим⁈ Вот тогда мы и добьем всех, кто еще там останется.

Они понимающе посмотрели друг на друга, и во взгляде венда мелькнуло то удовлетворение, какое бывает у отца, гордящегося успехами своего сына. — 'Так и надо, Оли, так и надо. Настоящий конунг должен всегда видеть на десять ходов вперед, и никакому влиянию не поддаваться.

Радости этих двоих Кольдин ничуть не разделял и даже отвернулся, чтобы скрыть звучащее в голосе раздражение.

— Говорят… По слухам… А если там кроме лесов да болот ничего нет⁈ Заплутаем, да сгинем в чащобе без толку! Зачем мы вообще в это ввязываемся⁈

Лезть в пекло ради чужих интересов, ему страшно не хотелось, и это мнение имело широкую поддержку в дружине, — мол, пусть венды сами свои проблемы разгребают, чего нам наперед ломиться и головы свои положить, не пойми за что. Поначалу, он даже хотел сговориться с Озмуном и сообща воспротивиться безрассудному решению конунга, но тот, как водится, заупрямился и ответа прямого не дал, лишь пробурчав: — «Венды дерьмо, конунг сопляк, но и в игры твои паршивые, Долговязый, у меня нет ни малейшего желания играть». Тогда он за Долговязого не обиделся, а со свойственным ему циничным прагматизмом подумал, что Озмун попросту выжидает и непременно поддержит противников похода, ежели тех наберется большинство.

Сейчас же, чувствуя на себе неодобрительно-вопросительный взгляд Ольгерда, он решил, что пришло время высказаться, пока все не зашло слишком далеко.

Состроив озабоченную гримасу, он убрал из голоса раздражение.

— Да нет, я в общем-то не против. План хороший, и может быть, Великие боги даруют нам удачу и победу, но меня больше другое волнует. — Повернувшись, Кольдин встретил нацеленные на него глаза конунга. — Уж больно многие в дружине спрашивают меня, — зачем мы вмешиваемся в чужую войну, да еще всю тяжесть ее себе на плечи кладем? Венды сами-то опасаются, не идут, выжидают, а мы на рожон полезем. Боюсь, как бы дружина не возроптала, да не воспротивилась. Может, не стоит людей будоражить и повременить пока. Соберутся венды всей силой, так и мы присоединимся. Все довольны будут и риска никакого.

Чем дольше говорил Кольдин, тем сильнее кривилось лицо Ольгерда.

— Неужто ты струсил, Долговязый? Тогда так и скажи, чего дружиной то прикрываться.

— Зачем ты, Оли, уважаемых людей обижаешь⁈ — Губы Кольдина обиженно поджались. — Я тебе правду говорю, а там уж сам решай, но знай, люди недовольны, как бы беды не вышло.

Смерив еще одним взглядом Кольдина, Ольгерд задумался: «А ведь, старый хрыч, не советует, не заботу проявляет, он ведь в открытую угрожает. Если сейчас подобное спустить, то дальше только хуже будет. Любое решение будут оспаривать и власть конунга к нулю сведут. Нет, такое отпускать на самотек нельзя, надо сегодня же поставить на этом вопросе такую жирную точку, чтобы ни у кого больше даже мысли не возникало спорить со мной».

Словно в отзвук его мыслей, в глубине сознания тут же всплыли ледяные глаза на белом идеально правильном лице.

'Как этот ничтожный червь посмел сомневаться в твоих решениях⁈ Накажи его, мой мальчик! Вырви его поганое сердце!

Бум! Бум! Бум! — забарабанил бубен, и горячий поток рванулся по жилам.

Ольгерд прикрыл глаза, пытаясь успокоиться и не дать кроличьей лапке разогнаться. Сжатые в кулаки пальцы до боли вонзились в мякоть ладоней, но он все же справился. Контуры демона затуманились и пропали, грохот в висках затих, и только после этого, он вновь ответил на взгляд Кольдина.

— Хорошо. Собирай всех, я готов выслушать недовольных.

Такая неожиданная покладистость поставила матерого интригана в тупик, он готовился к ярости, к обвинениям в свой адрес, и теперь, даже не сразу нашелся что ответить. Помолчав пару мгновений, он все же кивнул.

— Как скажешь. Сейчас кликну, думаю, ждать не придется.

Пространство между вытащенными на песок кораблями и линией шатров забилось довольно быстро. Клич о том, что конунг зовет на разговор, разлетелся мгновенно, и дружинники, побросав все дела, спешно потянулись на площадь.

Когда Ольгерд вышел из шатра, плотная толпа уже растянулась дугой напротив. Все ждали, что скажет юный конунг, но первые же слова удивили многих.

Мрачно оглядев лица бойцов, он гордо вскинул голову и спросил.

— Вот, вы скажите мне, для чего вы сюда пришли? Подбирать объедки за вендами или брать лучшее? Может, хотите прислуживать им, бегать куда пошлют, спину им прикрывать? А может быть, вообще, хотите в обозе за ними таскаться да оружие их героям носить?

Слова конунга хлестали обидно и по рядам недовольно понеслось.

— Да когда такое было, чтобы руголандцы кому прислуживали⁈

— Не-е-е! Не для того мы здесь осели, чтобы в хвосте у кого-то плестись!

Выждав пока недовольный хор наберет силу, Ольгерд прервал его.

— Так ежели не хотите за местными в подручных бегать, надо сделать так, чтобы они не только вас боялись, но и уважали, видели в вас героев, за которыми не страшно ни в огонь, ни в воду. Только тогда вы поведете вендов, а не они вас. Вот, говорят мне, что вы недовольны, мол, не хотите за местных кровь проливать. А как же без крови то⁈ Без крови — ни славы, ни богатства не завоюешь. Не знаю как вы, а я пришел на этот берег, чтобы править. Править всей этой землей, отсюда до самой южной империи. Править так, чтобы от нашей славы вздрогнули небеса, и Оллердан сам лично за каждым из вас спустился, дабы к столу своему призвать.

От этих слов лица руголандцев растянулись в мечтательно-восторженных улыбках.

— Вот загнул, так загнул… Чтобы бог отец за нами…

— Это же какой подвиг надо совершить, чтобы?..

Словно услышав этот обращенный в никуда вопрос, Ольгерд выкрикнул прямо в толпу.

— Такие подвиги, чтобы каждый мальчишка в каждом доме от Руголанда до Царского города знал вас по именам и мечтал встать в строй рядом с вами. И начать надо здесь, в Хольмгарде! Сегодня мы встанем за них, чтобы все народы в этих дремучих лесах знали, кому можно верить, и чье слово тверже стали и тяжелее гранита. И тогда завтра по зову нашему поднимется вся вендская земля и покатится на юг неодолимой силой. А мы, как наконечник копья, поведем их за собой по дороге славы. Отсюда, до самых южных городов, собирая такую добычу, о какой даже мечтать не могли ни деды наши, ни прадеды! — Тут он замолчал и, переведя дух, обвел дружину яростным взглядом, а затем, добавив грусти в голос, добавил: — Но все это, я говорю лишь для тех, кто верит в меня, верит своему конунгу. Я иду в поход против тонгров один или с вами, вам решать. Я никого не неволю. Те, кто хотят доживать здесь свои дни в тиши и покое, пусть остаются, но те, кто ищет славы и богатства, пусть выйдут и встанут у меня за спиной.

Через мгновение, как только слова Ольгерда дошли до сознания каждого, ряды зашевелились и первым сделал шаг вперед Фрики Молотобоец.

— Я с тобой Ол… — Он тут же осекся и повторил. — Я с тобой конунг! Всегда и везде, мой меч — твой меч, моя жизнь — твоя жизнь!

Вслед за Фрики, пробираясь из задних рядов, начала выходить молодежь. Почти вся младшая дружина и десятка два из старших выстроилась за Ольгердом, но основная масса все еще топталась в сомнениях. Поглядывая то на стоящего Озмуна, то на Кольдина, они не могли не заметить, что и Фарлан тоже не торопится присоединиться к конунгу, и это не добавляло им решимости.

Хитрый венд все это видел и не суетился. Его промедление должно было показать всем, что он не подобно бездумному юнцу Фрики рванул за своим воспитанником, ведомый лишь клятвой и долгом, а хорошенько подумал, взвесил все за и против и только после этого принял решение.

Движение в толпе на миг затихло, и выход еще одного бойца был особенно заметен. Щуплый, с неровно, коротко обрезанными волосами, он резко выделялся даже среди молодежи. Подойдя к Ольгерду, юноша вскинул голову и произнес как и все.

— Всегда и везде, мой меч — твой меч, моя жизнь — твоя жизнь!

И только услышав этот голос, по рядам пронеслось.

— Ведьма!

— Это ж баба с мечом! Куда лезет, дура!

Ольгерд тоже с удивлением уставился на девушку, на ее стиснутую кольчугой грудь, на короткий меч у пояса. «Зачем она это делает? Оружие, броня у нее откуда?» — В голове завертелись совсем ненужные в такой момент вопросы. Разбираться в этом сейчас не было никакой возможности, и он, вдруг, узнавая на ней свою детскую броню и клинок, лишь мотнул головой, мол ладно, вставай в строй, и Ирана, словно закрываясь от удивленно-недовольного ропота, шагнула за спину Ольгерда, втискиваясь между ним и Фрики.

Раздраженный гул вроде бы начал стихать, но все равно общий настрой дружины стал клониться совсем не в нужную сторону, и Фарлан решил, что пора. Звякнув погромче ножнами, он сделал шаг и остановился. Затем, оглянувшись назад, посмотрел на оставшихся с такой загадочной усмешкой, что у многих сразу же закралось подозрение. — «Старый лис что-то такое знает. Такое, что мы потом локти будем кусать, что не послушали конунга».

Венд неспешно зашагал к Ольгерду, а дружинники, проводив его молчаливыми взглядами, как-то враз позабыли про ведьму и вновь обратились глазами к Озмуну и Кольдину. В этом немом призыве чувствовался не только вопрос, но и укоризна, мол, что же, бросим конунга и молодежь одних. Ведь пропадут же. Нехорошо это.

Ощущая на себе эти взгляды, Озмун стоял мрачнее тучи, а Кольдин, храня на лице извиняющую улыбку, смотрел Ольгерду прямо в глаза. — Ну что, как я говорил, так и вышло, — читалось в этой издевательской усмешке, — не обессудь, конунг. Его маленькое торжество было недолгим и моментально сменилось на тревогу, когда Озмун вдруг выпрямился и, взглянув в лицо стоящего прямо напротив Ольгерда, усмехнулся.

— Говоришь, слава отсюда аж до самых южных морей, — он еще раз хмыкнул и расправил длинный свисающий ус, — что ж, посмотрим. Не говоря больше ни слова и ни на кого не глядя, он твердо зашагал к конунгу, словно говоря всем остальным — это мой выбор, а вы поступайте как хотите.

То, что произошло потом, показало, что руголандцы, по-настоящему, в глубине души, хотели именно этого, но сдерживались, лишь глядя на свою старшину. Стоило Озмуну сделать первый шаг, как все остальные обрадовано повалили за ним вслед. Мрачный настрой мгновенно сменился радостным возбуждением с обеих сторон, и ветераны, подходя, уже позволяли себе насмешливые шуточки.

— Ну, куда это вы, салажня, собрались без нас⁈

А молодежь также беззлобно скалилась в ответ.

— Как же без вас-то! Без вашего присмотру даже до ветра сходить неможно!

Все весело ржали, безмерно счастливые в первую очередь от отступившего напряжения, и того прилива всеобщего единения, что накатило после минутного страшного чувства раскола.

Вслед за Озмуном пошли почти все, даже сторонники Кольдина. Сейчас рядом с ним осталось стоять не больше десятка, но и те пребывали в крайней степени неуверенности. Чувствуя, что еще мгновение промедления, и он останется в одиночестве, Кольдин спохватился. Шагнув вперед, он нарочито обреченно развел руками.

— Ну, коли общество так решило, то значит, так тому и быть.

Двинувшись в сторону Ольгерда, он всем своим видом демонстрировал — я вас предупреждал, так что потом на себя пеняйте.

Остановившись перед конунгом, Кольдин вытащил меч и, держа его на ладонях, протянул Ольгерду.

— Всегда и везде, мой меч — твой меч, моя жизнь — твоя жизнь!

Понимая, что подставился, он попытался сгладить неприятный момент излишней торжественностью, но Ольгерд не купился. Нагнувшись к самому уху старшины, он прошептал тихо, но очень отчетливо:

— Еще раз выкинешь хоть что-то подобное, не прощу.

— Сколько? — Ольгерд с ожиданием взглянул на появившегося в проеме шатра Фарлана, и тот, зная что разочарует своего воспитанника, мрачно пробурчал:

— Двенадцать. — Неприкрытое разочарование, появившееся на лице Ольгерда, заставило его смягчить неприятную новость. — Пока. Пока идти с нами вызвалось только двенадцать вендов, но время до утра еще есть. Может еще подойдут.

Ольгерд нервно закусил губу.

— Думаешь?

Не привыкший врать Фарлан поморщился, но все же сказал правду.

— Нет. Думаю, никто больше не придет. — Вопросительный взгляд Ольгерда требовал пояснения, и он добавил: — Мы с тобой оба были на совете и реакцию Остроя и прочих видели. Да они рогом упрутся, дабы желающих пойти с нами набралось как можно меньше.

Нахмурившись, Ольгерд молча поднялся и, лишь шагнув к выходу, задумчиво произнес:

— Ладно, пойдем посмотрим на тех, кто пришел. — При всем своем внешнем спокойствии и уверенности, сейчас он был более чем разочарован. На вендов он возлагал определенные надежды, поскольку не понаслышке знал, как сложно бороться в лесу с противником, избегающим прямого столкновения. Еще слишком свежи были воспоминания об отравленной стреле, чуть не отправившей Фарлана на тот свет. К тому же, очень уж не хотелось повторить ошибку своего деда, не оценившего опасности бьющих из засады лучников. Сотня, а лучше две, подвижных вендских стрелков могла бы полностью снять эту проблему, и он очень рассчитывал, что уж такое-то количество охотников в городе наберется.

Юный конунг молча прошел мимо посторонившегося Фарлана, и тот, так же, не говоря ни слова, двинулся за ним следом.

Ватага вендских добровольцев стояла шагах в двадцати от шатра. Все молодые, не больше двадцати, и с одного взгляда было понятно, что пришли они не по одному, а уже сплоченной командой. Ольгерд провел глазами по лицам вендов, сразу же выделив старшего. Это было нетрудно, он единственный, кто смотрел на конунга рокси с независимым и даже каким-то вызывающим видом.

Оценив добротный кожаный панцирь вендского вожака, его короткий меч и железные наконечники стрел, Ольгерд успел подумать, что пришедшие парни еще слишком молоды, чтобы добыть себе такую богатую по вендским меркам справу. Скорее, получили из родительских запасов, а значит, здесь они с одобрения весьма небедных семей. И выходит, не вся старшина в городе согласна с Остроем и Торваном.

Подойдя, Ольгерд подал венду руку как равному.

— Рад видеть тебя с нами. Как звать?

— Ингри. — Парень с нескрываемым облегчением пожал протянутую ладонь. Его нервозность была заметна и даже понятна. Сынок родовитых родителей очень опасался пренебрежительного отношения со стороны рокси, и видимо, до сих пор не принял для себя окончательного решения, как он будет на него реагировать.

Рукопожатие вызвало гул вендского одобрения, а Ольгерд, со значением обведя взглядом немногочисленную ватагу, сыронизировал.

— Вижу, не больно-то торопятся венды на помощь своим братьям.

Не понявший иронии, Ингри искренне удивился неосведомленности рокси.

— Так многие может и пошли бы, да ведь старшие не пущают.

— А тебе, стало быть, старшие не указ? — По-доброму усмехнулся Ольгерд, и получил удививший его ответ.

— А мне никто не указ, даже мой отец, Торван Куница. Я сам по себе и сам выбираю себе друзей. — Довольный своим ответом, он обернулся назад, призывая в свидетели тех, кого он только что назвал своими друзьями.

Ольгерд многозначительно переглянулся с Фарланом, и тот и другой о сыне посадника слышали впервые. Это могло значить только одно — паренек стоящий перед ними, скорее всего, бастард. Ингри этого взгляда не заметил, да и Ольгерду прояснять сейчас этот вопрос не было никакого резона, его больше волновало другое.

— Так что же, твой отец против меня имеет? Зачем людей своих отговаривает?

Ингри пожал плечами.

— Не знаю, мне он своих мыслей не рассказывает. Да и молчит он больше, в этом деле скорее Острой со своими подпевалами за главного. — Парень замолчал, подумав говорить или нет, но все же добавил: — Он и сейчас, вон там, на площади посадских стращает. Мы, когда проходили мимо, слышали.

Улыбнувшись, Ольгерд сделал вид, что слова венда его ничуть не заинтересовали и дружески хлопнул парня по плечу.

— Ладно, проходите, устраивайтесь у костров. Фарлан вам все покажет, а завтра с утра выступаем. — Он глянул на своего наставника и тот понимающе кивнул — все сделаю как надо, не волнуйся.

Хольмгард бурлил бьющими через край эмоциями. Причем, если за стенами, на улицах города преобладало недовольство своеволием рокси, то снаружи, в районе посадской бедноты все чаще слышалось возмущение нерешительностью своей старшины.

Клич о сборе охотников в дружину руголандцев разошелся по городу мгновенно, но пока даже те, кто и непрочь был бы рискнуть, мялись в нерешительности, и в этом нежелании явно ощущалось отрицательное влияние городской верхушки. Неумеренная прыть юного конунга рокси напугала как Торвана, так и многих его единомышленников.

«Одно дело использовать силу чужаков, и совсем другое, если она наперед лезет. — Так рассуждали многие из старшины Хольмгарда. — Сегодня они охотников поведут за собой, а завтра уже нам диктовать будут, что и как делать».

Эти опасения, как и всеобщее недовольное бурление, так изменили настроение посадника, что в глубине души у него частенько стала появляться мысль, а может и к лучшему, если рокси сгинут где-нибудь в чащобах тонгрийских болот. Пока он предпочитал не вмешиваться и имя свое не светить, предоставив все Острою, а тот уж развернулся не на шутку. Его доброхоты увещевали и запугивали людей на улицах и площадях, а сам он, не чинясь, ходил по домам городской старшины, рассказывая об опасном и хитроумном плане рокси рассорить вендов и перебить потом поодиночке. Кто-то верил, кто-то нет, но ссориться с Остроем не хотел никто, тем более, что многие видели определенный смысл в его словах. И если с городской верхушкой тому удалось найти взаимопонимание, то с беднотой, а особенно с посадской, все оказалось не так просто. Рокси обещали не только славу победителей тонгров, но и богатую добычу и противопоставить этому было нечего. Уговоры подручных уже не помогали, и Острой сам решил выйти к посадской голытьбе и личным авторитетом урезонить самых дерзких крикунов.

Сейчас, стоя на пустой бочке, на площади кожевенной слободы, он громогласно втолковывал своим неразумным соплеменникам.

— Вы что думаете, рокси за вас что ли болеют? Да им наплевать на вас! Подставят вас в чащобах под тонгрийские мечи, а сами всю добычу заберут да сбегут к себе за озеро.

Острой был неплохим оратором и знал на какие больные места своих земляков надо давить.

— Вы там сгинете, а кто город защитит, когда орда сюда придет? Вот именно! Свой дом надо защищать, свою семью! Соберемся всем миром нашим и примем бой у родных стен, а на родной земле, как известно, любой куст нам в помощь, каждый холмик за нас стоит. А ежели не одолеем врага, то завсегда за стенами можем укрыться и беду пересидеть.

Он замолчал, переводя дыхание, и в этот промежуток неожиданно вклинился резкий уверенный голос.

— Пересидеть — это хорошо, вот только одно мне непонятно. Ты уж объясни, Острой, будь любезен. — Из толпы, протиснувшись, вышел вперед Фарлан. — Вот ты говоришь людям, мол за стенами переждем. Так тебе-то хорошо так говорить, твой дом там, в городе, за стеной, а у этих людей дома здесь и все имущество здесь. — Он повернулся к собравшемуся народу. — Ведь так⁈ Коли тонгры сюда придут, то, даже город не взявши, все посады пожгут и разграбят. Поля вытопчут, урожая осенью не будет, народ зимой станет от голоду пухнуть.

Фарлан замолчал, давая Острою возможность влезть в расставляемую ловушку, а тот, не рассмотрев опасности, ломанулся напропалую.

— Не будет никто пухнуть, мы всем обществом поможем и с зерном и с жилищем!

Довольный промашкой старшины, Фарлан не смог сдержать ехидной усмешки.

— Вот хорошо ты сказал, Острой. Только все это одни слова, ты людям точно поведай. Сколько каждому дадите? Как делить будете, по едокам или по кормильцам? А ежели мужик сгинет в бою, то что бабе с дитятеми полагается? Равная доля или нет?

Народ за спиной Фарлана тут же дружно зашумел.

— Верно говорит Фарлан, надо сейчас решать, а то потом не допросишься у них.

— По кормильцам надо делить… Кто оружный на стену выйдет тому больше…

Договорить ему не дал дружный бабий вой.

— Ишь ты! А нам что, с голоду подыхать⁈ Как нам детишек кормить⁈

Острой уже понял в какую трясину его заманил Фарлан и раздраженно заозирался вокруг.

— Да тише вы! Не видите что ли, он специально вас заводит⁈ Не бойтесь, все разделим по справедливости, никого не обидим!

Повернувшись к толпе, Фарлан с сомнением покачал головой.

— У богатых и бедных справедливость разная. Уж коли ты, Острой, сейчас людей призываешь сидеть и ждать, когда враг на вашу землю придет, то сейчас и скажи им, как вы, городская старшина, будете их семьи зимой кормить? Скажи так, чтобы общество знало и вы потом отпереться не могли.

Острой с ненавистью посмотрел на Фарлана, а тот ответил ему довольной усмешкой. И тот и другой знали — чтобы не сказал сейчас Острой, ничего кроме споров и недовольства это не вызовет. Да и нет у того полномочий чужое добро раздавать.

Не давая старшине собраться с мыслями, Фарлан повысил голос.

— Вижу, не можешь! Так чего же ты тогда отговариваешь храбрецов пойти с рокси? Что худого случится⁈ — Фарлан вновь повернулся к народу и недоумевающе развел руками. — Вот не пойму я, убей меня бог! Остановят тонгров — слава Перу Многорукому, не остановят, так хоть с добычей вернутся — будет на что прокормиться голодной зимой.

Толпа, как единый организм, некоторое время переваривала слова Фарлана, медленно переходя от жарких споров про дележку к новому смыслу. Этот смысл, дошедший, наконец, до разума каждого, отозвался сначала одиночным криком.

— А чего! Действительно, пусть идет, кто хочет! Может и выйдет чего, рокси — они везучие!

А потом тут же понеслось со всех сторон.

— Остановить не остановят, но всяк, врагов перебьют немало!

— Пусть идут, неча охотников держать! Каждый пусть сам решает!

— Вольному венду старшина не указ! Пусть Острой своих баб строит да держит!

По плотным рядам полился дружный хохот, а на скулах Остроя заиграли от бешенства желваки. Он бросил на Фарлана еще один переполненный ненавистью взгляд и заорал на толпу.

— Вы что, олухи, городите⁈ Кто вам не указ⁈ Еще в ногах будете валяться и о милости просить!

Эта несдержанность упала последней каплей на чашу весов, и настрой собравшегося народа мгновенно изменился. В разгневанной толпе проснулся злой, жадный до крови монстр.

— Вот как ты заговорил, Острой! — Обступившие со всех сторон люди, угрожающе надвинулись на старшину. В руках появились колья и дубины, а откуда-то из глубины раздался яростный вопль. — Кровосос! За нашей спиной решил схорониться!

Доброхоты и подручные Остроя, выстроившись перед вожаком, вытащили спрятанные под рубахами ножи, но заведенный народ было уже не остановить. Заледенели сведенные от ярости скулы, побелевшие пальцы стиснули зажатые колья. Казалось еще миг и забурлит кровавой мясорубкой бессмысленная резня, но в этот момент над толпой раздался разудалый, заливистый свист. Головы непроизвольно повернулись на звук, и голос Фарлана спокойный и насмешливый одновременно окатил людей как ушат холодной воды.

— Эй, народ, побереги удаль молодецкую! У вас враг на пороге, успеете еще кровушку свою пролить!