Броненосец

Глава третья

На столе у Лоримера зазвонил телефон. Это был Хогг:

— Быстро ко мне, солнышко, — отрывисто приказал он.

Лоример поднялся по пожарной лестнице на этаж выше и обнаружил, что за выходные рабочее пространство там совершенно переменилось. Секретарь Хогга Джанис — жизнерадостная толстушка в огромных смешных зеленых очках, с густыми курчавыми волосами стального цвета и позвякивающими браслетами-оберегами на обоих запястьях — вместе со своим машбюро из двух человек (временные помощницы постоянно сменялись) — перебралась в другую комнату, подальше от начальника, а три больших серых шкафа для деловых папок, словно стоячие камни, приютились теперь в коридоре возле ее нового кабинета. Раджив и его молодая ассистентка Янцзы тоже переместились — туда-сюда перетаскивали аккуратные стопки картонных коробок с нанесенными на них сбоку загадочными серийными номерами. Всюду царила атмосфера легкого хаоса и крайней раздражительности. Лоример услышал, как Раджив с непривычной для него горячностью прикрикивает на секретаршу:

— Один кусок сахара и ломтик лимона — да, Лоример? «Дижестив» или «гарибальди»?

— Да, пожалуйста. А печенья не надо — спасибо, Джанис. Что тут происходит?

— Мистер Хивер-Джейн въезжает. — Она произнесла «хивер» почти с яростью. — Ему понадобился больший кабинет, поэтому мне пришлось подвинуться, Радживу тоже, и так далее.

— Как в армейском сортире.

— Да, пожалуй, даже повеселее, Лоример, во всяком случае, на мой взгляд. Он тебя уже ждет.

Взяв свою чашку чая, Лоример вошел в кабинет Хогга — просторное, но спартанское помещение, с обстановкой, будто выжившей с каких-нибудь пятидесятых годов, со страниц низкопробного каталога мебели для заведений гражданской службы; все было одновременно солидным, но невразумительным, кроме ярко-оранжевого, похожего на солнце, ковра на полу. На стенах цвета слоновой кости висели пыльные репродукции картин Веласкеса, Вермера, Коро и Констебля.

— Если эта безмозглая жопа думает, что может там спокойно парковаться… — задумчиво проговорил Хогг, не оборачиваясь.

Лоример уселся и стал спокойно прихлебывать чай. Хогг распахнул настежь окно, впустив внутрь струю холодного зимнего воздуха.

— Извините, — проорал он вниз. — Да, вы. Здесь нельзя ставить машину. Это место зарезервировано. Здесь нельзя парковаться! Вы по-английски понимаете? Ладно, тогда знайте: я вызываю полицию. Да, вы!

Он захлопнул окно и сел, лицо его было мертвенно-бледным. Потом взял из серебряного портсигара на столе сигарету без фильтра, постучал пару раз кончиком о ноготь большого пальца, зажег и с жадностью затянулся.

— Болтаются еще на нашей земле безмогзлые паршивые ублюдки, Лоример.

— Верно, мистер Хогг.

— Как будто нам больше заняться нечем.

— В точности так.

Хогг засунул руку в ящик и перекинул ему через стол зеленую папку.

— Запусти-ка туда резцы. То еще дельце.

Лоример взял папку и почувствовал, как внутри будто задрожал молоточек возбуждения. «Ну, что тут у нас?» — подумал он, отмечая, что такое любопытство и было одной из немногих причин, почему он не бросал свою работу: трепетное ожидание еще неведомых встреч и переживаний, вот это — и тот факт, что он просто был не способен себе представить, чем бы он еще мог заниматься в жизни. Хогг поднялся, яростно одернул пиджак и принялся шагать взад-вперед по своему ярко-рыжему ковру. Он торопливо курил и, поднося ко рту сигарету, словно выбрасывал вперед руку. Поговаривали, будто в молодости Хогг служил в армии, и, конечно, он всегда восхвалял военный характер и воинские добродетели. Теперь Лоример думал — а не в военно-морских ли силах тот служил: курит очень крепкие сигареты с флотским обрезом, да и в манере шагать есть что-то от капитана на кормовой палубе.

— Пожар в отеле, — проговорил Хогг. — Огромный ущерб. Двадцать семь миллионов.

— О, господи!

— И я думаю, мы не должны выплачивать ни пенни. Ни гроша долга. Все это дурно пахнет, Лоример, — гадкий, гадкий запашок исходит от этого дельца. Копни-ка и скажи, что ты думаешь. Там все в досье. — Он проворно подскочил к двери, открыл ее и снова закрыл.

— Ты уже познакомился… э-э… с нашим мистером Хивер-Джейном? — Хогговы потуги казаться простодушным выглядели смехотворно: он с нарочитым интересом всматривался в кончик тлеющей сигареты.

— Познакомился. Так, парой слов перебросились. Производит впечатление очень любезного…

— Думаю, его появление у нас в качестве содиректора как-то связано с этим гостиничным пожаром.

— Не понимаю.

— И я не понимаю, Лоример, и я не понимаю. Туман на рисовом поле рассеивается, но леопарда мы по-прежнему не видим. Но ты уж попомни мои слова, — Хогг ухмыльнулся, — «Тихо — ловим обезьянку».

— Кто же обезьянка? Неужели мистер Хивер-Джейн?

— Мои уста запечатаны, Лоример. — Хогг подобрался поближе. — Как ты можешь пить английский чай с лимоном? Гадость какая. Я сразу учуял в комнате посторонний дух. Лоример, ты должен пить чай с молоком, иначе люди подумают, что ты неженка.

— Люди начали пить чай с молоком всего сотню лет назад.

— Херня собачья, Лоример. Про Дьюпри что-нибудь слышно?

— Ничего. — Тут, кое-что вспомнив, Лоример спросил Хогга о той рекламе «Форта Надежного». Хогг никогда о ней не слышал, не видел ее, хотя сказал, что действительно припоминает какую-то недавнюю кампанию, которая не понравилась правлению (Хогг имел связи с правлением «Форта Надежного», вспомнил Лоример), — ее то ли вовсе отвергли, то ли определили для показа в менее удобное время, начав взамен разрабатывать какой-то более положительный или менее мельтешащий сюжет. Зато уж стоило это будь здоров, сообщил Хогг, и кто-то сорвал царский куш. Может, эту рекламу он имеет в виду? Лоример решил, что, наверное, так оно и есть, и снова с удовольствием подумал о той девушке, подумал о том, как удачно он проснулся в такую рань, — приятнейшее совпадение.

Хогг оперся тучным бедром об угол стола.

— А что, Лоример, ты такой большой любитель телерекламы?

— Что? А, да нет.

— Мы делаем лучшие рекламные ролики в стране.

— Правда?

— По крайней, есть чем гордиться, — проговорил Хогг с какой-то горечью, покачивая ногой.

Лоример заметил, что на ногах у Хогга тоненькие — совсем не флотского вида — мокасины, скорее уж мягкие тапочки; в них его ступни казались слишком миниатюрными для такого коренастого, упитанного мужчины. Хогг заметил направление его взгляда.

— Куда ты, черт побери, смотришь?

— Никуда, мистер Хогг.

— Тебе не нравятся мои туфли?

— Да нет, вовсе нет.

— Нельзя так глазеть на чужие ноги, это чертовская наглость. Просто верх грубости.

— Простите, мистер Хогг.

— У тебя все еще нелады со сном?

— Боюсь, что да. Я хожу в одну клинику, там исследуют нарушения сна. Может быть, удастся понять причины.

Хогг по-приятельски проводил его до двери.

— Береги себя, Лоример. — Хогг улыбнулся ему одной из своих редких улыбок; это выглядело так, будто он репетировал недавно отработанное выражение лица. — Ты — важный… Нет, ты — ценнейший сотрудник «Джи-Джи-Эйч». И нам надо, чтобы ты находился в отличной форме. В отличной форме — запомни, в отличной!

По карте Лоример увидел, что гостиница располагается совсем неподалеку от набережной, как раз за рекой, между Темпл-Лейн и Эрандел-стрит, откуда, возможно, открывается вид сбоку на половину Национального театра или дальний берег. Согласно материалам в папке, эта гостиница строилась компанией недвижимости под названием «Гейл-Арлекин Пи-Эл-Си», а сама должна была называться — подумать только — «Федора-Палас». Строительство было уже на три четверти завершено, как вдруг однажды, поздно ночью, на девятом и десятом этажах, где размещался двойной комплекс (спортивные залы и сауна), вспыхнул пожар. Огонь быстро перекинулся дальше, полностью уничтожив три нижних этажа, уже законченных и даже меблированных. Побочный ущерб, связанный с дымом и тысячами галлонов воды, израсходованной на тушение, тоже оказался немалым. Иск был выставлен на 27 миллионов фунтов. Из докладной записки инженера-строителя явствовало, что было бы дешевле разрушить здание и начать возводить все заново. Таков новый подход к делу в страховании, подумал Лоример: выплачивать натурой. Ты «теряешь» свои часы где-нибудь на пикнике, а потом предъявляешь иск: отлично, мы выдадим тебе новые часы, а не деньги. У тебя сгорела гостиница, и ты обращаешься к компании — что ж, мы отстроим для тебя гостиницу.

Лоример решил прогуляться до реки. По-прежнему стояла холодная погода, но сквозь дырявые облака, которые неслись над городом к западу, подгоняемые сильным ветром, изредка пробивались лимонно-бледные лучики солнца. Лоример быстро зашагал по Бич-стрит, с некоторым удовольствием ощущая лицом холодок, подняв воротник и засунув руки глубоко в карманы с фланелевой подкладкой. Не помешала бы шляпа — 80 % тепла человек теряет через голову. Кстати, какая шляпа подошла бы к костюму в тонкую полоску и короткому пальто? Не коричневая же фетровая — в ней вид такой, будто собираешься на скачки. Может, котелок? Надо спросить Ивана или леди Хейг. Он уже знал — Иван предложит котелок. А летом можно носить панаму — или нет?

Уже за Смитфилд-маркет у него вдруг появилось это ощущение — странное чувство, будто за ним следят. Это было в точности так, как когда тебе кажется, что кто-то произнес вслух твое имя, — оборачиваешься, но рядом никого нет. Лоример укрылся в дверях какого-то магазина, осматривая дорогу, по которой пришел. Мимо спешили по своим делам незнакомцы — девушка, бежавшая трусцой, солдат, нищий, банкир. Однако чувство оставалось настолько отчетливым, что Лоример задумался: «Что тебя встревожило? Что вызвало это ощущение? Может быть, какой-то особый звук шагов, постоянно звучавший у тебя в ушах: не перегоняет и не отстает?» Он вышел из укрытия и направился к «Федора-Палас» — никто его не преследовал. Глупец. Он улыбнулся сам себе: Хоггова паранойя оказалась заразной.

Снаружи гостиница выглядела не так уж плохо — разве что размытые пятна копоти на оконных рамах наверху. Но когда начальник стройки показал Лоримеру искореженный и обугленный гимнастический зал, погнутый и вздувшийся пол, он признал разрушительное действие пожара, его опустошительную мощь. Заглянул в центральную службу и в шахту лифта: выглядела она так, будто туда угодила и там взорвалась бомба. Жар был такой сильный, что начала взрываться даже бетонная обшивка шахты.

— А ведь бетон обычно отличается прочностью, — здраво заметил прораб.

Хуже дело обстояло на выгоревших этажах, где строительство уже было завершено: здесь огонь уничтожил узнаваемо «домашнюю» обстановку, и все эти обугленные кровати, почерневшие грязные клочки ковров и занавесок являли собой более впечатляющую картину, вызывая трогательную жалость. Везде сохранялся забивавший легкие кислый смрад мокрой сажи и дыма.

— Ладно, — вяло произнес Лоример. — Допустим, все действительно так плохо. А когда вы должны были открываться?

— Примерно через месяц, — весело ответил начальник стройки. Ему-то что было печалиться — не его же гостиница.

— А кто были подрядчики?

Выяснилось, что для отделки разных этажей в интересах скорости были заключены субдоговоры и верхними этажами занималась фирма под названием «Эдмунд, Ринтаул лимитед».

— Были с ними какие-нибудь сложности?

— Были какие-то споры по поводу партии турецкого мрамора. Запаздывала доставка. Забастовка в карьере, что-то вроде того. Обычные заморочки. Им пришлось туда лететь и самим все утрясать.

Спустившись вниз и зайдя во времянку, Лоример взял копии всех важных договоров (на всякий случай, для верности) и вернул каску. Хогг был прав: дело это было с душком, и отнюдь не от дыма. Одного визита к «Эдмунд, Ринтаул лимитед» будет достаточно, чтобы подтвердить подозрения, предположил Лоример. Все это выглядело как старое знакомое мошенничество, давным-давно известное крючкотворство, только вот с масштабом было что-то не так: возможно, скромный случай заурядного подлога, чудовищно вышедшего из-под контроля, переросшего в нечто катастрофичное, как в фильмах ужасов. В одном, впрочем, Хогг был более чем уверен: тут им придется выложить кое-какие деньжата. Вопрос лишь в том, сколько именно?

Лоример услышал нежное щебетанье мобильного телефона в кармане пиджака.

— Алло?

— Лоример Блэк?

— Да.

— Фрак и ливень — дрянь!

— A-а, добрый день.

— Как насчет обеда? Я заскочу. «У Чолмондли»?

— Гм… Ну, хорошо. Звучит неплохо.

— Отлично. Увидимся в час.

Нажав на кнопку отбоя, Лоример отправил Хивер-Джейна обратно в эфир и нахмурился, вспомнив туманные догадки Хогга. Первый день на работе — и уже желает обедать с Лоримером Блэком. А где я в это время обретаюсь?

Ресторан «У Чолмондли» выглядел как нечто среднее между спортивным залом и восточным борделем. Внутри стоял полумрак от ротанговых штор на окнах и расставленных повсюду финиковых пальм. Под потолком висели вентиляторы, бамбуковая мебель спорила со старомодным, вышедшим из употребления спортивным реквизитом — темно-коричневыми крикетными битами, скрещенными веслами, деревянными теннисными ракетками, тонированными в сепию фотоснимками спортивных команд и выстроенными рядами треснувшими рыболовными удочками. Обслуживающий персонал, и мужчины и женщины, были облачены в полосатые мясницкие передники и канотье (можно ли носить канотье с городским костюмом?). Из спрятанных динамиков едва слышно доносились мелодии западных баллад и кантри.

Хивер-Джейн уже сидел за столом, перед наполовину осушенной «Кровавой Мэри», украшенной веточкой сельдерея, и снимал целлофан с пачки сигарет, которую ему только что принесла официантка. Он помахал Лоримеру.

— Хотите одну? Нет? Ну, тогда закажем по бутылке домашнего красного и домашнего белого. — Тут, видимо, ему пришла на ум какая-то неприятная мысль, и он замер. — Это ведь не английское вино?

— Нет, сэр.

Лоример угадал по акценту, что девушка — иностранка. Она была немного сутулой, с болезненным, усталым лицом.

— Слава богу. Принесите вино, а через десять минут снова подойдете.

Лоример протянул руку.

— В чем дело? — Хивер-Джейн глядел на него с недоумением.

— Добро пожаловать в «Джи-Джи-Эйч». — Лоример все время забывал, что эти люди не любят здороваться за руку, и теперь ему пришлось неопределенно повести рукой, изображая стандартный жест приветствия. — Не застал вас в офисе. — Лоример сел, отказавшись от предложенной сигареты. Автоматически провел быстрый осмотр: темно-бордовый шелковый галстук с мелким рисунком, новенькая бледно-розовая рубашка — плохо выглаженная, зато с монограммой ТХД, вышитой (странно!) на краю нагрудного кармана; французские манжеты, золотые запонки, никаких дурацких подтяжек, кольцо-печатка, мокасины с кисточками, голубые носки, немного тесноватый темно-синий готовый костюм в тонкую полоску, двубортный, с двойными клапанами, явно сшитый на человека более стройного, чем сидевший напротив него Хивер-Джейн. Одеты они были почти идентично — вплоть до кольца-печатки, — с той только разницей, что носки на Лоримере были темно-синие, а костюм с двубортным пиджаком в тонкую полоску и рубашка были сшиты по индивидуальному заказу. Вдобавок на его рубашке не было нагрудного кармана, а монограмма (ЛМББ), раньше прятавшаяся в верхней части рукава, как шрам от прививки, подверглась удалению после того самого дня, когда Иван Алгомир сказал ему, что рубашки с монограммами безнадежно вульгарны.

— Извините, что в тот вечер так вышло, — сказал Хивер-Джейн. — Кстати, можете… можешь — ладно, зови меня просто Торквил. Гм, мне необходимо было вырваться из этого места. Сбежать от всех этих проклятых придурков.

Торквил. Значит, просто Торквил. Ну ладно.

— Кто? Каких еще придурков?

— Да наша тусовка. Наши коллеги. А эта девица — Динка, Донкна? Где их только откапывают?

— Димфна. На самом деле все они отлично выполняют свою работу.

— Что ж, бог в помощь, что я могу еще сказать. Красного или белого?

Торквил ел острые камберлендские колбаски с картофельным пюре, а Лоример передвигал вилкой по черной миске из папье-маше кусочки чрезмерно остро заправленного салата по-тайски с курицей, зажаренной на углях, когда к ним подошла официантка с горшочком горчицы на блюдце.

— Нам еще бутылку красного, — сказал Торквил, принимая горчицу. — Эй, придержи-ка лошадей, красотка. Это французская горчица. А мне нужна английская.

— У нас есть только такая. — Ее выговор показался Лоримеру восточноевропейским. Казалось, за плечами у девушки — целая история усталости. У нее было тонкое лицо с острым подбородком, по-своему даже привлекательное, несмотря на изможденность, и с темными кругами под большими глазами. Маленькая родинка вверху левой щеки придавала странноватую экзотичность той тусклой утомленности, которую она олицетворяла. Лоример почувствовал, будто его связывает с ней невидимый аркан тайного родства.

— Ступай-ка принеси нам английскую горчицу.

— Я же вам говорю, что у нас нет такой…

— О'кэй, тогда неси этот чертов томатный соус. Кетчуп? Красная фигня в бутылке? Хрен знает что такое. — Торквил отпилил кружочек сосиски и стал жевать с полуоткрытым ртом. — Называют заведение «У Чолмондли», нанимают в обслугу иностранцев и не подают английскую горчицу. — Он перестал жевать. — А ты не знаешь Хью Абердина? Не был помолвлен с его сестрой или что-то в этом роде?

— Нет. Я не знаю…

— А я думал, ты был в Гленалмонде. Хогг говорил, ты в школу ходил в Шотландии.

— Да. В Балкарне.

— В Балкарне?

— Она уже закрылась. Неподалеку от Томинтаула. Совсем небольшое заведение. Католическое. Им заправляло несколько монахов.

— Значит, ты католик? Монахи, страсти Христовы. У меня от этого мурашки по коже.

— Теперь все в прошлом. Забавное было место.

— Думаю, моя жена — католичка. Похожа на католичку. Любит григорианские хоралы, церковное пение, все такое. Нет, не надо кетчупа. Убери. Да, я закончил.

Официантка молчаливо, со стоическим терпением унесла тарелки. Торквил, продолжая жевать, потянулся за сигаретами. Закуривая, он покосился на девушку.

— А для такой стервозины попка у нее ничего. — Он сделал глубокий вдох, отчего грудь у него чудовищно выпятилась. — Балкарн. Может, я и знал кое-кого из тех, кто там учился. А я учился в Ньюболд-Хаусе. Это в Норту-у-умберленде. Ты точно больше не будешь пить красное? А что за человек, кстати, этот ваш Хогг?

— Хогг — сам себе закон, — осторожно ответил Лоример.

— Устрашающая репутация в «Форте», должен заметить. Нет. Убери их. Я тебя позову, когда нам понадобятся меню. Убери их совсем. И что она за птица? Полька какая-нибудь, немка, венгерка или кто? — Он подался вперед. — Нет, кроме шуток, Лоример, я буду в первые дни полагаться на тебя, а ты меня, как говорится, направляй в нужную сторону. Особенно в том, что касается Хогга. Не все ясно в этих фишках с оценкой ущерба. Не хотелось бы выглядеть перед ним дураком, ну, ты понимаешь.

— Разумеется.

Лоример был уверен лишь в одном — что не желает становиться союзником этого человека; держать дробовик для Торквила Хивер-Джейна вовсе не входило в его намерения. Лоример взглянул на своего визави: тот ковырял во рту зубочисткой, выискивая застрявшие кусочки острых камберлендских колбасок. Он был тучен, и прямые редкие волосы были зачесаны назад от нахмуренного лба.

— Лоример, у тебя дети есть?

— Я не женат.

— Мудрый ты человек. У меня их трое. А через шесть недель мне исполнится сорок. Что ж это делается, а?

— Мальчики или девочки?

— Боже мой. Сорок лет. Можно сказать — одной ногой в могиле. Ты стреляешь?

— Нет, перестал. Барабанная перепонка лопнула. Доктора запретили.

— Жалко. У моего тестя в Глостершире неплохое местечко. Ну, все равно, ты должен как-нибудь прийти пообедать.

— С твоим тестем?

— Нет. Со мной и моей женой — муж и жена одна сатана. Эй, ты! Да-да. Меню. Me-ню. Хрен бы тебя побрал. — Он с дружеской миной повернулся к Лоримеру. — Может, в конце концов все уладится. Мы с тобой вдвоем — одни против всего мира. Хочешь портвейна или бренди? Арманьяка, еще там чего?

В 4.30 было уже темно, и в цветочном ларьке Марлоба горели лампочки (теплая, ярко расцвеченная пещерка — все оттенки красного и желтого, розовато-лиловые и пламенно-рыжие тона). Лоример остановился, чтобы купить букет редких здесь цветов — белых тюльпанов. Марлоб пребывал в шумном и веселом расположении духа и болтал с одним из своих корешей — худым молодым парнем со странно перекошенным лицом, что объяснялось отсутствием у него всех верхних зубов. Пока Марлоб отбирал цветы для букета и заворачивал их, Лоример успел догадаться, что тема их сегодняшнего трепа — «Идеальная жена». Давясь смехом, Марлоб едва выговаривал слова:

— Нет, говорю же тебе — она должна быть аппетитной, да? Жаркой, как атмосфера во время гонок на цеппелинах, да? А рост у нее должен быть три фута, правильно? Чтоб легче минет было делать. И голова у нее должна быть плоская — верно? — так, чтоб я бутылку пива мог туда ставить, пока она мне отсасывает.

— Ну, это уже мерзость, — прошелестел голос.

— Погоди-ка. А еще, еще она должна владеть пивнушкой, да? Пивнушка должна ей принадлежать. А после секса она должна превращаться в пиццу.

— Фу, что за мерзость.

— Да они даже не достойны «цветами» называться, приятель, — сказал Марлоб Лоримеру, не переставая хихикать. — Ими бы я даже подтираться побрезговал. Понятия не имею, как они вообще ко мне попали.

— A-а, понимаю: превращаться в пиццу, — проговорил Шелестящий Голос, — чтобы ты мог ее съесть, да? А как насчет кебаба? Кебаб тоже бы подошел. Обожаю кебабы.

— А еще лучше, — откликнулся Марлоб, — в мясной пирог!

— А я вот как раз люблю белые цветы, — отважно и бесстрастно заявил Лоример, но из-за дружного хохота его никто не расслышал.

Пока Лоример проглядывал в холле свежую почту (счет, счет, циркуляр, счет, циркуляр), его подстерегла леди Хейг.

— Лоример, дорогой мой, вам нужно обязательно зайти и посмотреть — это просто потрясающе.

Лоример послушно проследовал в ее квартиру. В гостиной ее престарелая собака по кличке Юпитер, высунув язык и часто-часто дыша, лежала на покрытой шерстью бархатной подушке перед беззвучно работавшим черно-белым телевизором. Внушительных размеров кресло леди Хейг, с кожаной обивкой в трещинах, с широкими подлокотниками, стояло между двумя торшерами и освещалось старомодной лампочкой-консолью для чтения. Остальной мебели почти не было видно за кипами книг и пачками журнально-газетных вырезок: леди Хейг с азартом вырезала полюбившиеся статьи, а выбрасывать их потом ей было жалко. Лоример последовал за ней на кухню, где различная допотопная утварь, вымытая и отполированная до блеска, поражала своей почти музейной чистотой. У похрюкивавшего холодильника стояла пластмассовая миска с собачьим кормом для Юпитера (от корма заметно отдавало тухлятиной), а рядом — кошачий туалет (тоже Юпитеров, догадался Лоример: леди Хейг терпеть не могла кошек, этих «эгоистичных, эгоистичных созданий»). Справившись с многочисленными замками и цепочками своей «черной» двери, старушка подхватила фонарик и повела Лоримера в ночную тьму — вниз по железной лестнице над «колодцем» полуподвального этажа, к своему клочку внутреннего садика. Лоример знал, что леди Хейг ночует в полуподвале, но сам он никогда не осмеливался туда заходить, да его и не приглашали. Отсюда ему было видно только одно окно, но его скрывала решетка, а стекло было мутным от грязи.

Садик был окружен скошенными стенами и недавно возведенными пристройками примыкавших домов, а над дальним его концом виднелись задние фасады и занавешенные окошки домов с параллельной улицы. Пышные ломкие побеги клематиса качались на прогнившей деревянной ограде, обозначавшей границы узкого прямоугольника сада, а в одном из углов отважно росла суковатая акация, с каждым годом дававшая все меньше листьев и все больше сухих сучьев, хотя летом радостное и трепетное присутствие ее бледно-зеленой листвы весьма скрашивало грязную осыпающуюся кирпичную стену. Вид на этот крошечный садик открывался и из ванной комнаты Лоримера, и он был вынужден признать, что, когда акация покрывалась листьями, когда вылезали ломонос и гортензия и косые солнечные лучи падали на зеленый дерн, то зеленеющий прямоугольник насаждений леди Хейг и впрямь обретал какую-то притягательную силу и — как любая зелень, произраставшая в большом городе, — источал покой и скромное обаяние.

Но только не сегодня ночью, думал Лоример, вдыхая сгущенную влагу сада и хлюпая вслед за фонариком по газону, так что ботинки его сразу же намокли в высокой траве (леди Хейг не признавала никаких газонокосилок: «Раз уж нельзя пустить сюда овец, то существуют же ножницы для изгородей», — так она говорила). У подножья акации тускловатый свет падал на небольшой участок земли.

— Глядите-ка, — сказала леди Хейг, указывая куда-то вниз, — рябчик. Ну, не чудеса ли это?

Лоример нагнулся, всмотрелся и действительно увидел росший из лессированной земли крошечный цветок, похожий на колокольчик, почти серый в электрическом свете фонарика, но с темными крапинками, проступавшими отчетливым шахматным узором на тонком, как рисовая бумага, венчике.

— Никогда еще не видела, чтобы они расцветали так рано, — удивлялась старушка, — даже в Миссендене, а там у нас их пропасть росла. А в прошлом году их и вовсе не было — я уж думала, морозом побило.

— У вас тут, должно быть, какой-то особый микроклимат, — сказал Лоример, в надежде, что именно такой отзыв был здесь уместен. — Да, очень красивый цветок. — И совсем не в Марлобовом вкусе, невольно подумал он.

— Ах, рябчики, — вздохнула леди Хейг с трогательной ностальгией, а потом пояснила: — Понимаете, я добавила в землю мульчу — для акации. Найджел принес мне два ведра со своего участка. Это, наверное, их и приободрило.

— Найджел?

— Это очень милый растафарианец из двадцатого дома. Очень душевный человек.

На кухне Лоример вежливо отказался от предложенного чая, сославшись на ожидавшую его работу.

— Можно после вас почитать «Стэндард»? — попросила старушка.

— Да берите хоть сейчас, леди Хейг. Я его уже пролистал.

— Вот так сюрприз! — воскликнула она. — Сегодняшний «Стэндард»! — Тут из гостиной, с трудом переваливаясь с лапы на лапу, на кухню пришел Юпитер, понюхал свою миску с едой, а потом просто остановился рядом, безучастно на нее глядя.

— Не так уж и голоден.

— Да он знает, вот в чем дело, — вздохнула леди Хейг. — Он как осужденный. Все понимает. Поэтому до любимой еды даже не дотрагивается. — Она сложила руки. — Вам лучше сейчас попрощаться с Юпитером — завтра его здесь уже не будет.

— Почему же это?

— Я хочу его усыпить, отвезти к ветеринару. Он ведь такая старая псина, со своими странностями, и я не хочу, чтобы с ним кто-нибудь дурно обращался, когда меня не станет. Нет, нет, — она и слушать не желала возражений Лоримера, — еще одна простуда, еще один насморк, и меня не станет, вот увидите. Бог ты мой, мне ведь уже восемьдесят восемь — давно бы пора на покой.

Она улыбнулась, голубые глаза блеснули — с радостным предвкушением, показалось Лоримеру.

— Бедняга Юпитер, — сказал он искренне. — По-моему, это чуточку жестоко.

— Вздор. Хотела бы я, чтобы меня кто-нибудь отвез в лечебницу. А не то и чокнуться можно.

— Из-за чего?

— Из-за этого нелепого ожидания. До того все надоело.

У двери она положила руку на плечо Лоримера, заставив его податься чуть вперед. Леди Хейг была высока ростом, несмотря на сутулость, и Лоример вдруг подумал, что когда-то, в молодости, она была весьма привлекательной женщиной.

— А скажите-ка, — проговорила она, понизив голос, — как, по-вашему, доктор Алан, случайно, не того… не голубой ли он?

— Вполне возможно. А что?

— К нему никогда не ходят в гости девушки. Но скажу еще кое-что: я вижу, к вам тоже никогда не ходят девушки. — Она коротко рассмеялась, прикрыв рот рукой. — Ладно, Лоример, я же просто шучу, дорогой мой. Благодарю за газету.

Лоример допоздна засиделся за работой, упорно вчитываясь во все контракты «Гейл-Арлекина», обращая особое внимание на документы, относившиеся к сделке с Эдмундом и Ринтаулом. Как он и ожидал, бумаги подтвердили его подозрения, но даже ночная работа не сумела отвлечь его от меланхолии, темной кляксой просачивавшейся в его душу.

Потом он провел два с половиной часа, переключаясь с одного кабельного телеканала на другой, пока снова не поймал рекламу «Форта Надежного». Он быстро включил видео и успел записать последние сорок секунд. Прокрутив пленку заново и остановив изображение в конце, он несколько мгновений всматривался в слегка дрожавшее лицо девушки. Наконец-то он ее поймал, поймал навсегда, и это действительно она — та самая. И, разумеется, подумал он, неожиданно повеселев, существует же какой-то верный способ узнать ее имя.

В половине пятого утра он тихо спустился по лестнице и просунул записку под дверь леди Хейг. Там было написано следующее: