Буратино

Глава 34

А утром - Смоленск.

Это про него. Правда - через 800 лет. Николай вывел нас не низом, вдоль самой реки, а верхом, по гребню речной долины. Так что мы издалека полюбовались Смядынским монастырём, проскочили стороной княжье подворье. Старое солдатское правило срабатывает автоматически: от начальства подальше - к кухне поближе. Снова выскочили на край днепровской долины. Опаньки. А вон и церковь Петра и Павла. Ух как мы там с одной... моей знакомой. Я её из города в Заднепровье провожал. Темно уже было. В те годы церковь была закрыта. Двор не освещён. Мы туда заскочили и... не скоро выскочили. Вот уж не думал, что увижу... столь лично знакомое. В эти-то стародавние времена.

А церквушка примечательная. Так на Руси не строят. Даже по куполам видно: не луковки. Византийская работа. Тоже Ростик для первого епископа соорудил. А потом, уже после войны, Сталину подсунули на подпись проект восстановления города. Там все хорошо было. Одна заковыка - предлагали эту церквушку снести. Ну и пришлось архитекторам... кому переделывать проект, кому на Колыме... колымить.

А вот чего нет, так это "каменного ожерелья Руси". Фёдор Конь так её и называл. Крепость Смоленскую. По длине - третье-четвёртое место. В мире. После Великой Китайской и Московской.

Тесть вспоминал, как их бригаду РГК перебрасывали на запад через только что освобождённый Смоленск. Бойцы в теплушках смотрели на то что осталось и говорили: "не поднять, мёртвая земля". Горы и поля щебня, кирпичного мусора, обгорелого... всего. В городе оставались только Крепость, Собор, тюрьма и здание гестапо. В последнем потом долго военная комендатура была. И я там бывал. Мда... Но это совсем другая история. Про девушку которая вздумала гулять ночью по здешним оврагам... Невесёлая история.

Крепости нет. А вот собор Успенский стоит. На том же месте, на Соборной горе. В моё время перед ним еще памятник Кутузову стоял. Со шпагой. Потом какие-то шутники шпагу утащили. Это не я. И кроме меня на Руси шутники есть. Лет пять новую делали. Всунули фельдмаршалу в руку и заварили намертво. Как траки у тридцатьчетвёрки перед Челябинским тракторным. После общеизвестного марш-броска. Монумента с постамента. По ночному городу. Там тоже не я. Что у нас в России хорошо - истребители. Их даже когда в качестве памятников ставят, то... место для рулёжки еще есть, а вот до взлётно-посадочной... А вот транспортники... Пришлось как-то принимать участие в... прогулке АН-двадцатьчетвёртого по современному городу. А что - проспекты широкие, на перекрёстках светофоры не мешают - ниже плоскостей. Хорошо что пулемёты успели в части снять...

А собор-то тот да не тот. Этот - самого Мономаха. Маленький еще. Хотя и не чисто Мономахов. Ростик дедову игрушку перестраивал-расширял. Потом придут поляки, возьмут-таки город. Последние защитники взорвут пороховой склад, устроенный в подвале собора. И стены рухнут, давя собой полный зал женщин и детей. И одна из уличек у подножья Соборной горы будет называться "Красный ручей". Всегда. Несмотря на переименования любых властей. Потому что по ней из-под рухнувших стен собора ручьём текла кровь. А еще одна улица будет называться с тех дней всегда Резничка. Потому что когда поляки пробили крепостную стену и вошли в город - здесь они резали людей. И вся улица была завалена зарезанными. А потом, уже другие пришлые, традиционные противники поляков - немцы, в один летний день в 41-м расстреляют на этой самой улице шесть тысяч человек. И будет просто камень памятный поставлен на этом месте. Без имён, без всяких "почему - за что". А всего за войну только на улицах этого города будет убито сто пятьдесят тысяч человек. Из ста восьмидесяти. В ту войну, которая Великая Отечественная. А между немцами и поляками будут французы. И после нескольких месяцев присутствия представителей самой куртуазной из европейских наций потребуется более десяти лет, чтобы отстроить город до прежнего размера. Начисто был выжжен. А до них были литовцы. А где-то между - московские рати. Тоже жгли. А первое поселение, на Соборном холме, в своём походе еще Олег Вещий спалил. Самого Рюрика не то брат, не то дядя. Шёл себе из Новгорода в Киев, Аскольда с Диром вышибать. И дорогой запалил деревушку... что б светлее было. Создавать древнерусское государство.

У этого города и герб специфический. Птица Феникс, сидящая верхом на пушке, обращённой на запад. С Фениксом понятно - сгорел в пепел, на третий день из пепла червяк вылез. Сажи с окурками наелся и стал очередной вариацией павлина. До следующего неисправного огнетушителя.

А с пушкой еще веселее. Что в Смоленске в первом из русских городов пушки палили - правда. Хотя был он в то время не русским городом, а литовским, не пушки, а тюфяки, и не в бою, а торжественный салют при въезде высокопоставленного гостя. А так все правильно. Но пушка в гербе - это уже более поздними реминисценции, инсинуации и ассоциации.

А сначала дело было так. Сидел здесь князем один из рюриковичей. И тогдашний сюзерен - великий князь литовский его выгнал. Побежал изгнанник к кузену недалеко. Городок у кузена маленький, делать нечего, но вот жена - красавица. Поймал князь княгиню во дворе и, несмотря на полный двор слуг, зимнее время и соответствующую одежду - поимел. Кузен обиделся и князь побежал дальше. Понятно, что никто из своих его уже и на порог не пускал. Так что пришлось ему бежать аж до города Кобленца. А там германский император, имперский съезд. Ля-ля три рубля... - А можно мне к вам в службу? - Да мы бы с радостью, но у тебя ж даже герба благородного нет. - А я счас сбегаю... И изобразили имперские специалисты по геральдике первый смоленский герб: на синем фоне золотая половина льва. Задняя. С хвостом и причиндалами. Типа: точно лев. Но без мозгов. И даже без места для них. Но с остальным. В хорошем состоянии. Львином.

Не шучу. Сам видел в серьёзной книжке. Германский герб смоленского князя. Ну а уж потом... для благозвучия... Как Пропойск переименовали, так и здесь. Из хвоста - запальный шнур, вместо лап - колеса, из божьего дара - ядра...

Кстати о гербах. Герб нынешней Украины Самостийной видели? Незалежной и незаможной? Трезубец. Восходит, как официально говорят, к родовому гербу рюриковичей - сидящему соколу. Все верно. Почти. Сокол у рюриковичей есть. Собственно, и имя Рюрик - означает "сокол". Известны и другие формы: Рорг, Ророк. Но... Сидящий сокол это птица с глухим кожаным чехлом на голове и связанными лапами.

Я не про курятник-соколятник. То заведение для всякого князя глубоко интимное. Наравне с государевой опочивальней и сокровищницей. Соколиная охота - дело весьма серьёзное, государственное. На соколиный двор постороннего не пустят никогда.

А вот на охоте, в парадном варианте, так сказать, сидящий сокол есть птица слепо-глухая, да еще связанная и привязанная. Ну и какой государь себе такую символику в герб возьмёт? Узник искалеченный. Поэтому у рюриковичей герб другой - сокол атакующий. А сокол атакует сверху вниз, в падении. Крылья полуприжаты, ударный последний коготь оттопырен. Сапсан при ударе летящей утке этим когтем голову напрочь сносит - на землю безголовая тушка падает. И голова у сокола в атаке - внизу. Соответственно, центральная часть герба -- птичья гузка. А сам сокол -- снизу, ручкой от вилки. Какой смысл имеет ритуальный поцелуй такого герба при всяких государственных присягах... "Поцелуй меня в...".

Ну а самостийники, как всегда, недопоняли-недодумали. Собственно говоря, закономерность общеизвестная и постоянно воспроизводимая - если патриот, то мозгов нет. Остаётся толька два понятных дела, как в батальоне "Нахтигаль": "спивание щирых украинских писень" и Львовская бойня. Не на что другое националисты, хоть какие, непригодны.

Так, потихоньку-полегоньку, телеги-то без тормозов, придерживаем и осаживаем. С этих "круч днепровских" да загреметь...

Таки-да. Небо здесь... Ни с Москвой, ни с Питером... Я такое высокое небо еще видел только в двух местах: в донской степи по весне. И - над Иерусалимом.

А это что такое знакомое? Ё-моё - церковь Михаила Архангела. Не такая как при мне - еще деревянная. Но место то самое. Тут мы с батюшкой местным как-то текилу... С солью и лимоном. На рубеже тысячелетий. А рядом должно быть кладбище французских кирасир. Ну где ж еще французских кирасир складывать? Только под Ватерлоо и у Смоленска. Пока пехота маршала Нея с той стороны на стены лезла, тут, вдоль Днепра, кирасиры с казачками повстречались. Лежат. Ещё нет, но будут. Поп рассказывал, как в самом конце двадцатого века приезжал капеллан из самого Парижа и они вместе служили службу поминальную. Разом и католическую, и православную. По павшим французским офицерам. А вот по русским есаулам... Как-то не слыхал.

Поп тут был... Жуликоват был мужичок. Будет. А вот жена у него... Редкий случай, когда я со второй минуты перестаю замечать в женщине прежде всего даму. Вижу и слышу человека.

"Есть женщины в русских селениях".

Точно - есть. И ведь ни красой, ни статью... Ни - "коня на скаку", ни - "в горящую избу". Нормальная, среднего роста, сероглазая... Милая многодетная мать. Но эта... матушка - мужа своего с того света вытащила, от туберкулёза выходила, на попа выучила... Редкой силы духа женщина. Самого Кирилла заставила решение изменить и мужа её вот в эту церковь настоятелем поставит.

А Кирилла развернуть... Лом стальной в бархотце. Он ведь здесь, в Смоленске, много лет митрополитом был. Когда наслышан о человеке с разных сторон, а потом видишь его в Патриархах... Очень интересно отличать суть человеческую от функции, личины, имиджа. Один из немногих, к кому я - с уважением. Нет, мы с ним не работали - я же говорил о своём отношении к госструктурам и их аналогам. Но временами жаль, когда видишь: говорит не то что по душе, а то что по нужде. Высокопоставленным по нужде не только в нужник приходиться, но и на трибуну или там амвон.

А здорово вот так - по знакомому городу. Где твои друзья жили... Живут... Будут жить. Как у попаданцев с грамматическими временами... коряво. Все-таки, будут жить. Помоги им, господи. "И не забудь про меня".

Приехали. Привёл-таки Николай на постой. Удружил. Не сильно богатое подворье. Двое пожилых людей. Дед с бабкой. А сын их возницей с Николаем был. Там остался. В лесном логу. Единственный сын. И тут мы. Вестники смерти.

Старуха как услыхала - концы платка закусила и воет. Пошла к дому, споткнулась, по земле катается, встать не может и не пытается. Траву руками из земли с корнями... И в рот пихает. И вой такой... глухой. Сквозь зажатые зубы. Без возможности вздохнуть. Марьяше кивнул - она подбежала, с мужиками отнесла старую в дом, там осталась утешать. А дед просто осел на завалинку. Молча. Слез нет. Каменный. Только два вопроса:

-- Мучился? Похоронили?

И что сказать? Николай соврал что "да, все по обряду". А у деда сердце прихватило. И чего делать? Валидол под язык? Через восемь веков? Даже самого завалящего корня валерианы нет. Вот и стой, смотри - как у него лицо синеет.

Как увижу какого-нибудь попаданца, обязательно спрошу:

-- Ты, дурень с мечом. Сплошной ГГ. Опять на подвиги собрался? А где твоя похоронная команда? Где копачи-ассенизаторы? Где мужики с досками-лопатами?

Потому что оставить человека без погребения и отпевания... Это уже не тело его, а душу обречь на муки вечные. Такая душа никуда уйти не может. Ни в рай, ни в ад. И плевать, что мы, такие продвинутые, думаем иначе, что мы вообще о душе не думаем. Ни о своей, ни о чужой. Эти-то люди думают. И им это - мука мученическая. Живым. Пожизненно.

Марьяша защебетала уже. Ничего так не поднимает тонус, как вид кого-то, кому еще хуже. А тут хоть как-то помочь можно. Воды согреть, в постель положить. Николай пошёл к дяде своему - докладываться. Мы с ним маленько детали обговорили, полосу этой камки в ладонь шириной отрезали - на показ. Будет искать покупателей. Но... не уверен я. Как бы чего лишнего не сказал... Ивашко коней распряг, возы развязывает. А я так - "подай-принеси". Типовая форма деятельности подростка в патриархальном обществе. Баньку затопил. Новая забота. Задача о козе, капусте и волке в одной лодке. Марьяшу, хоть с кем кроме меня, пускать в баню нельзя. Да и не пойдёт она хоть бы и с бабкой - стриженная. А в одиночку в бане мыться не принято. А её не только помыть надо, но и полечить, ванночки бы поделать. Мне... пока свет дневной - искорки серебряные под кожей не видны. Но в баньке темновато... А свечку или там лучинку... "Шкурка с искоркой". И другие характерные приметы мои в бане видны. А пойдёт звон... как бы мне из Киева не аукнулось. Тем более, что воевода Гордей сам-то смоленский. Брякнет кто из земляков при встрече, просто для разговора, и буду я... срамные танцы... под плетями отплясывать. Ивашку одного без присмотра оставлять нельзя - он уже намекает, что надо бы помянуть.

Пока банька топилась, пока старуху укладывали, деда откачивали - соседи подошли. Тоже с воем. Возниц-то трое было, все с одной улицы. И не все подошедшие в таком сильном горе, чтобы нашу троицу не замечать. А некоторые уже и к саблям моим примериваются. Торчат железяки нехорошие из мешков.

Поп заявился. Не тот с которым мы в двадцатом веке текилу квасили, но тоже... палец не клади - по локоть откусит. Утешение, переходящее в форсированный сбыт:

-- Надо бы за упокой молебен заказать.

-- Так само собой, оно конечно...

-- А лучше - сорок. Молебнов.

-- Так это ж... Надо-то надо...

-- А мы много не возьмём. Оптовая скидка. Сорок, но каждый - на всех троих.

Не люблю попов. Вообще не люблю "бойцов идеологического фронта". Воздухом торгуют. Хоть верой в царствие небесное, хоть торжеством коммунизма в мировом масштабе.

А народу на дворе все больше. Хозяева в лёжку лежат, а тут уже складчину на поминки составляют. А где? У других еще и семьи большие остались. Там-то и вдовы, и сироты.

"И открывают погреба"... А народ прибывает, плакальщицы подошли. Профессиональные плакальщицы по покойникам. Покойников на дворе нет, а вой есть. Не "воздушная тревога", но когда на три-четыре голоса... Вся округа в курсе. Предки вообще живут... сильно среди людей. Вот еще команда бабушек. Эти - обмывальщицы. Обмывать некого. Но по обычаю - за стол. Бабки по привычки пошли своё рабочее место смотреть - баньку. Меня сразу выгнали, каменку залили. Вода должна быть тёплая, а баня - нет.

-- Так нет же покойника.

-- А мы - по обычаю.

Типа: у нас - наряд. Драку заказывали? Все оплачено.

Так, помойка с помывкой отменяются. Все - завтра. Барахло с Марьяшей на задний двор. Там я сруб приглядел. Хлам какой-то. Свой добавим и сами устроимся. Ёшкин кот, по тропке - крапива. Марьяша встала, платок закусила, сейчас и эта завоет. Крепко её Степко такой же крапивой... Ладно, с закрытыми глазами, за ручку провёл, внутри усадил. Опа, а Ивашки-то нет. А эта за руку уцепилась, не отпускает, скулит. Ох, и тяжела ты, господская доля. Если к слугам - по-людски. Успокоил, пошёл второго искать.

А тот уже... принял. Саблями моими хвастает. Увидел меня, чуть не взахлёб: " мой господин... Да он такой, да он вот как палкой...". Хорошо - не успел меня княжичем объявить. А то уже бы и ночевал я сегодня... за казённый счет. Последний раз в жизни. За самозванство здесь... Не по "Правде". И про то, почему у моего дрючка один конец такой... грязный - не успел. Я ему литровку бражки всунул. Кружки тут такие - убить можно. О, а тут еще и нищие подошли. Загундосили. Хорошо получается - слажено и жалостливо. Слезу вышибает. Профессионалы с паперти. У кого-то из вдов уже просто истерика пошла.

И еще команда попрошаек. Эти, видать с пристаней - нет такого слаженного многоголосия как у церковных. Ну, тут дальнейшее предсказуемо - драка нищебродов. А местным - в радость. Как-то кто сильно по покойным убивался - или ушёл, или стушевался, или напился да завалился. Не видать. Остальные перешли к стадии веселья. Такого... похоронно-поминального. С выяснением кто кому чего должен и хватанием за грудки.

Я в дом заскочил. Лежат хозяева по лавкам, в темноте, в одиночестве. Заменил бабушке рушничок. Совсем мокрый. Она мне: "спасибо внучек. Внучек...". Снова плачет. А дед дышит. Через силу вдох, через силу выдох. И что мне делать? А там у меня еще двое. Своих. Слуг.

А во дворе уже Ивашку бьют. Ну понятно - он чужой. Ему первая плюха. Только у Ивашки - ножичек и совсем не для антуражу. Старый солдат навыков не пропьёт. Опоздал бы - еще молебнов заказывать пришлось. Разорюсь на отпеваниях и поминаниях. Мужики здоровые, попадись к ним руки - голову оторвут без проблем. Но медленные. И вообще - по жизни, и пьяные - особенно. Дрючком по почкам, под коленки... повалились без Ивашкиного ножика. У Ивашки глаза кровью налиты, меня не узнает. Только когда дрючком ему в грудь упёрся - как-то моргать начал. Тут чья-то баба налетела: "ой убили, ой зарезали". Народ от столов начал на крик поворачиваться. Сейчас как поднимутся все... Пришлось и её по голове. Хорошо, у женщин волос много - а то бил-то я уже в полную силу. С перепугу.

Пинками прогнал Ивашку до нашего сруба, а то его уже на подвиги потянуло.

А там тоже картинка. Марьяшу, видно, припёрло - вылезла пописать. А тут эти, гнусавые, которые с паперти, белую попку в темноте увидели. Пришли поинтересоваться. Один снаружи её к стенке прижал, лапает. Двое внутри нашим барахлом шебуршат. Ну, я у Ивашки ножик отобрал, во избежание дальнейших молебнов, и скомандовал "Фас". Тут он внутрь и... - оттуда только клочья полетели. А который снаружи к Марьяшке жмётся... Я его... В своё удовольствие. С особо выделенной заключительной фазой, совершенно избавляющей от возникновения каких-либо нескромных желаний. В нижней половине тела. Хорошая вещь - "дрючок берёзовый". Не "Терминатор", не "Миротворец". Просто - "Избавитель".

Добры. Но не все. И не всегда. И не ко всем.

"Только встало над Смоленском утро раннее" - явился Николай с дядей. Дядя-то обоз собирал, возчиков нанимал. На поминки не прийти - обидеться народ.

А во дворе - уже вторая серия. Кто сам уходит, кого утягивают, кого и вышибают. Но новые подтягиваются. Солнце еще не высоко, а кое-кто уже... сильно принявши. Шалман, факеншит, серия вторая, "Хмурое утро" - называется.

Дядя сычом сидит. Николай подвёл познакомить:

-- Вот спаситель мой. Кабы не он, так я бы там и...

-- Молодец, малой. Слышь Николай, а где хозяин? Ты ж говорил - там два воза товара было.

-- Так вот он и главный.

Опять двадцать пять. Не может нормальный мужик поверить в самостоятельность подростка. Да еще с цепочкой железной на шее. Но высказаться не успел. Старший папертных подвалил, с одним из вчерашних:

-- Ты что ж это, сопля жидкая, божьих людей бьёшь-обижаешь? А ну как я тебя за ухо?

И ухватил бы. И скрутил бы меня со скамейки на землю, на карачки. Только они все с похмелья - я быстрее. Сам же со скамейки назад, ему под ноги и кувыркнулся. И из положения "вверх ногами" носком сапога в солнечное. Пока он согнутый стоял - перекатом в сторону и уже с боку полным махом дрючком по шее. Ватажковый нищебродов так мордой в миску и лёг. Капуста квашенная - во все стороны, дядя с Николаем сидят - с одежды да с брод снимают. А я - к вчерашнему. Это он сейчас на костыле, а ночью, как Ивашко его из нашего сруба вышиб - удирал как миленький на двух ногах. Ему в лицо да в полный голос, как зазывала на торгу.

-- Подходите люди добрые. Посмотрите на чудо чудесное. Знаю я слово тайное, сокровенное. Вот тут прямо перед честной публикой будет у меня безногий и прыгать, и бегать, и польку-бабочку танцевать.

Плевать, что половину слов здесь не знают. Интонация всенародного представления и так понятна. Народ оборачивается, со стола головы поднимаются, от ворот лица поворачиваются. Из поварни баба выглянула - подол одёргивает, из конюшни мужик - штаны подтягивает. Даже из-за угла, где минут пять кто-то только и делал, что проблеваться пытался, какая-то харя на четвереньках высунулась. А папертному уже... И глазки забегали. Все парень, ты попал, будем делать из тебя молодого Ильинского. Я на него иду, ору в голос и дрючком своим в руке кручу.

-- Ну что раб божий, калика перехожий, будем лечится или еще пожить хочешь?

-- Я немощный, калеченный, богом меченный...

-- Цыц. Будем лечится. Из моих рук либо на своих ногах, либо... я молебен заказываю. Тебе как? Брось костыль! Брось дурень. Я ведь и вправду поломаю. И руки и ноги. И срастаться не дам. Будешь локтями подаяние поднимать. Ну!

Мой ор подействовал. Отбросил он костыли. И пошёл. Ножками, неуверенно, растопырив руки в стороны. К воротам. А парень-то совсем молодой. Лет двадцать максимум. Грязный. В грязном и рваном. И тощий. Тут народ грохнул, хохотать начал. Они все здесь друг друга знают. И у кого вправду увечье, а кто, после трудовой смены на костылях, по девкам бегает - все всё знают. А громче всех - пристанские. Ещё и помогли папертным со двора выйти. А я назад за стол - с дядей не договорили.

-- Лихо ты его, малёк. Правильно. Одолели совсем. В божью церковь не зайти. Ноют, просют, за одежду хватают. А батюшка их трогать не велит, прикармливает.

Почему прикармливает - понятно. Больше нищих - церкви честь больше. Вообще-то, должно быть наоборот. Но причина со следствием часто меняются местами. И сеть информаторов. Для всякого руководителя, хоть светского, хоть духовного - вещь совершенно необходимое. Бог-то конечно, по любому поводу просветит. Но не по каждому.

-- Ладно, малёк, показывай товар.

Тут я, конечно, должен начать "писать кипятком" от такой огромной чести: "сам самыч" со мной говорить снизошёл. И отдать все за бесценок, просто от восторга. Ага. Дяденька, мы такие хохмочки-постановочки в девяностых годах...

-- Извини, добрый человек. Торга не будет. Сам видишь - тут еще поминки не окончены, да я и цен смоленских не знаю. Вот денька через три...

-- Ну, как скажешь. Николай говорил, что его товар у тебя. Отдай. У меня крепче-то будет. У меня по двору всякая дрянь да рвань не болтается.

-- Что Николай говорил - у него и спрашивай. У меня мой товар.

На Николая смотреть жалко, глаз не поднимает, то краснеет, то бледнеет. Что ж он такого дядюшке пересказывал?

-- Так, племянничек. Кто говорил: в три дня продам и долг отдам? Кто клялся-божился что вот-вот, все полностью? Пошли запись делать. Будешь ты теперь закупом. Пока не вернёшь все.

-- Постой, добрый человек. Ты ему три дня отсрочки обещал? Сегодня первый? А откуда, где он возьмёт... Или ты от своего слова купеческого отказываешься?

Дядя загрузился. Можно просто на меня рявкнуть. Типа: не твоё собачье дело. Но народ вокруг... Потом доказывай-рассказывай. То ли ты украл, то ли у тебя, то ли просто мимо проходил... А качнулось слово купеческое - ни отсрочки, ни рассрочки...

-- Я своему слову хозяин. Менять не буду. Ежели к третьему закату не вернёт - пойдёт в закупы. А пока, Николай, твоё барахло, что у меня на подворье, я приберу. Все.

Встал и ушёл. Даже к старикам в дом не заглянул. Озлился. Николай за ним, да я его за рукав и обратно за стол.

-- Николай, кончай трястись - давай дело делать. Возьмёшь у меня образцы чего есть, пойдёшь на торг, прикинешь кому и как отдать.

Пошли, посмотрели, перебрали. Сначала думали - немного будет. А у нас ведь и со Сновянки, и с людоловского хутора, даже с Киева кое-какие тряпки. Вроде всего три недели прошло, а сколько всего случилось. Многовато набралось, решили телегу снарядить. Опаньки, а наша-то упряжь в конюшне была. То-то что и была. "Попятили". Люди добрые, поминальщики. Причём дедова вся на месте, а нашей нет. Пришлось Николаю с Ивашкой пешком на торг топать, гружёными.

Мне на этих поминках... как бы убраться с глаз долой. А то все спрашивают, вопросы задают. Тот же главный: "Чьих ты?". Ну и кучу разных... тоже неудобных. Убрался в наш сруб. А там Марьяша. Сначала пускать не хотела - заперлась она. От страха всего. Потом уговорил, открыла дверь. И сразу на шею: "Ванечка, миленький. Не бросай меня. Страшно мне. Боюсь я. Местные-то все тати с душегубами, мучители с насильниками". Когда такая здоровая баба пытается к мальчонке за пазуху спрятаться... Как маленькая девочка. Как её... Степко-то... Просто крапивой, розгами и шишкой... перевоспитал. А ты себя, Ванька, вспомни. Как тебя самого Саввушка в три дня одним дрючком... вежеству научил. До полностью "шёлкового" состояния.

Делать нечего. Хотел было вздремнуть. Тихо, хорошо. Со двора шум так... вдалеке. Лучи солнечные в щели пробиваются, в них пылинки играют. Марьяша к плечу привалилась. Ага. Спокойно она лежать не может. Ей нужно постоянное подтверждение, что её не бросили, что она хоть как-то господину нужна. А вот в штаны она залезать еще не умеет. Ну и не надо - я и сам могу. И сесть могу повыше. И достать. И объяснить. Как именно мне нравится. А платочек мы с тебя снимем. Не дёргайся головушка стриженная. Вот так возьмём тебя аккуратно за ушки. Расскажем спокойно что именно должен язычок делать. Зададим темп и амплитуду. И будем постепенно менять. По настроению. Вот и хорошо. Очень даже хорошо. И проглатывает выразительно. Умница-искусница. Но баню завтра - крайний срок. Всем надо отмыться. И мне - первому.

К вечеру вернулись наши "коробейники". Усталые, но довольные. Оба в хомутах на шеях. Два здоровых мужика в конских хомутах - посмеялись вдоволь. Ремни разные для упряжи притащили. И все даром. В смысле - серебром платить не пришлось. Чагу отдали, упряжь взяли. И еще осталось. Отгрузка-расчёт - завтра. Николаю на торгу на слово поверили. У нас два целых мешка чаги было. Я сперва как-то пренебрежительно... Ну трутовик и трутовик. А народ эту штуку метёт. Особенно, бабы беременные. Оказывается, снимает отёки. Кстати, при запое - аналогично. И - вместо чая. Нету чая на Руси. Вот и заваривают чагу. Я сперва кривился, потом вспомнил - такой чаек одно из лучших профилактических средств против рака. В моей ситуации, конечно, такие проблемы - маразм полный. Тут через день не известно - быть живу или уже нет. Где я, а где... все это. Но вдруг выживу. Как-то смешно будет - от всего убежал, тут только и развернуться и вдруг раз - сар-р-ркома. Как красиво это слово вымурлыкивал Бегемот в "Мастере и Маргарите"... Так что - пьём отвар чаги. Благо, она везде, где берёза есть.

А вот что с камкой делать - непонятно. Николай смотрит как больная собака: "помоги, хозяин". Вещь-то дорогая. Красивая. Но - специфическая. На скатерти, покрывала. На платья - только верхнее, парадное. И весьма не всем. А в Смоленске сейчас отнюдь не сезон великосветских раутов. Владетельные по вотчинам по-разъехались. А еще - кто куда. Часть с Ростиком и его сыном Рюриком в Киеве, там же и Великая Княгиня, другие - со Святославом Ростиславичем в Новгороде. Даже Романа нынче в городе нет - уехал в пригородную. Говорить - не с кем. Подождать бы до осени, "вятшие" съедутся, жены начнут друг перед другом обновками хвастать, застолья пойдут. С Низу воины вернуться... Ждать нельзя - только два дня полных осталось.

-- Николаша, а в Князевом Городище кто есть?

-- Есть. Давид и младший.

-- Женщины есть? Ты ж не мечами торгуешь, а тканью дорогой.

-- Ну... княжны. Только они-то платить...

-- И не надо. Ты найди человечка, из старшей дворни. Чтоб провёл в терем. Ну или куда там. А уж там бабы да девки молодого княжича порастрясут. Давай.

По утру запрягли конька дедовой упряжью. Старенькая, рваненькая. Ну, путь не дальний, авось. Мужики поехали товар развозить. Вчера проданный по образцам. Интересно получается: чужие люди Николаю на слово верят, деньги вперёд под образцы платят. А родной дядя движимое имущество сразу под арест в обеспечение возможной неплатёжеспособности. "Нет пророка в своём отечестве". А в своём семействе - тем более.

Мы тут с Марьяшей по хозяйству, старикам помогаем. По подворью... будто Мамай прошёл. Старуха сначала ругаться начала, посмотревши на битое-ломанное, недоеденное да понадкусанное. Тут дед её урезонил. Напрочь. "А оно нам надо? Теперь-то для кого?". Хозяйка опять залилась слезами и ушла. Спросил у деда насчёт упряжи пропавшей. Старик выразился нелицеприятно. В смысле: "аналогичный случай был в городе Пизе".

-- Кабы были свои, а то - набродь. Вишь ты, внучек... Э-эх... Не будет у меня теперь внуков.

И тоже ушёл. Ну не виноват я, что один, на двух возах, с двумя почти бездыханными на руках да одним дрючком своим берёзовым не поспел к тому логу! Но... будто виноват.

К полудню вернулись мужики. Ивашко сел упряжь новую мастерить, а мы с Николаем на Княжье Городище пешочком. Серьёзный купец к покупателю один не ходит. Должен быть или слуга, или носильщик. Но лучше - ученик. Свидетельство предполагаемой долгожизненности данного бизнеса.

И потопали мы вверх. По оврагу. Опа, а места-то опять мне лично знакомые. По "800 лет спустя". Вон на том склоне домик стоять будет. Девушка там хорошенькая. Там меня, редкий случай, прямо с порога отфутболят. Не за то-сё... А просто по факту - "герой не моего романа". Быстро и безвозвратно. Причём мы не только расстанемся друзьями, но и останемся ими на многие годы. Дружба между мужчиной и женщиной... Я же сразу сказал - редкий случай.

А на противоположный склон будут лезть гренадеры из корпуса маршала Нея. Сам Ней вот с этой тропки будет исторически кричать им снизу: "Вперёд, львы Франции". Потом Наполеон, как положено по сюжету, тоже произнесёт историческую фразу: "Ней - это храбрейший из львов Франции". А наверху будут стоять просто русские пехотные полки Софийский и Иркутский. И без всяких исторических фраз, львов и тигров, одними штыками будут сшибать гренадеров в овраг. Раз за разом.

Знаменитый русский штыковой удар. Любовь и слава Суворовских чудо-богатырей.

То, что мы в кино видим типа подготовки русских солдат в Первую мировую, это... как бы сказать по-мягче, не вся правда. В кино отрабатывается укол штыком в голову или в грудь. Это уже при работе на длинной дистанции. А Растопчин в своих афишках точно писал: "француз не тяжелее снопа ржаного". Русский штыковой удар - крестьянский. Как на вилы поднимают. Снизу вперёд и чуть вверх. В брюшную полость, и в ней - чуть вперёд и вверх - до позвоночника. Потом слегка приподнять, чтоб наделся до упора. И с поворотом откинуть в левую сторону. Точно как копёшку сена. При осаде Севастополя под такой удар попал один из английских элитных полков. Смертность среди джентльменов от русского штыкового удара - почти как от применения презервативов - 98%.

А на той стороне города, отсюда не видно, будет поставлена башня Веселуха. Ещё одно очень... интимное для меня место. Там мы с одной очень хорошей девушкой... сильно поинтересовались архитектурой. Но я не об этом. Там стена идет по крутому склону вниз к Днепру. И там я увидел вещь, которая мне больше нигде не попадалась. Ни в России, ни в Европе.

Когда ведут каменную кладку каждый слой кирпича, "ряд" называется, кладут поперёк отвеса. А вот там будет участок стены, где ряды идут параллельно земле. Это на тридцатиградусном, примерно, склоне! А потом, примерно с высоты двух человеческих ростов, выше идет обычная горизонтальная кладка. Зачем? Почему? Ведь понятно, что выкладывать наклонные ряды - дело заморочное. Да еще на известковом растворе. Он-то и схватывается не за дни, а за годы. Собственно, поляки так город и взяли. Перебежчик указал место где стену складывали зимой. Даже спустя десятилетие кладка там была слабой. Вот королевские пушки в этом месте стену и пробили.

Но это потом. И сильно потом. А пока берём вправо и карабкаемся вверх. "Отрицательные высоты называются глубинами". Но "пропотеть" - как в горах.

"Ещё немножко, еще чуть чуть...

Последний склон - он трудный самый".

Вот и Городище, и ворота, и стража в них. И такая же тупая как везде. Неужто не видно, что мы не злодеи? "К кому, по какому поводу, а вас приглашали?...". Нет, мы с дуба рухнули и попёрлись в жару по буеракам полюбоваться исключительно на ваши форменные... бороды. Пропустили. А ведь я же зарекался к рюриковичам в дом ходить...