Буратино

Глава 41

Тихо, темно. Как в Саввушкиных подземельях. И дрожь колотит. Внешне - похоже. А вот внутри меня - совсем нет. Нет страха. Ужаса. Есть восторг, веселье, азарт. Кур-р-аж-ж-ж. Адреналин бурлит. Как я понимаю экстремалов - чувство опасности и победы над ней... Кайф. Только у меня не скоростной спуск на лыжах по бездорожью или прыжок с самолёта без парашюта. У меня другой вид спорта: манипулирование собственными потенциальными убийцами. Которые очень хотят стать кинетическими. Но... а вот вам!

После сказанного мною, Храбрит может меня только убить. Быстро ли, медленно ли, но - только свежеиспечённый упокойник.

Господин Достоевский, Фёдор Михайлович, в своём опусе под названием "Записки из Мёртвого Дома" довольно подробно описывает процедуру этапирование осужденных (ударение на втором слоге) в условиях Российской Империи в те еще времена. И особенно указывает на странное свойство русского народа, ярко проявляющееся в сих, весьма даже и противу общественно-полезных собраниях. Немалое количество этапируемых, особенно из молодых и новеньких, принимают на себя имена и вины других своих сотоварищей по несчастью, обмениваются с ними одеждою и сроками каторжными. Часто сделка такая выглядит и вообще анекдотичной. Ибо меняется срок каторги, например, лет в восемь, на сапоги целые и рубль серебром. На вопрос же такому обменьщику:

-- Да на что ж ты это сделал?

Следует ответ вполне в нашем национальном духе:

-- Дабы участь свою переменить.

Вот и я - "переменил участь". Прежде меня ждала роль "холопа беглого пойманного". Плети - "что б не бегал". Плети - "что б за нож не хватался". Плети - "чтоб место своё знал". Возврат хозяевам или продажа на торгу. Быть "как шёлковый", глаз не поднимать, "думать - дело хозяйское"... Теперь... Можно и плетями до смерти забить, можно - батогами, отрубить руку или голову, живьём в землю или в реку... Да как угодно. Но. Вместо ожидаемого господами этой жизни и данной усадьбы свежеиспечённого холопа, будет такой же, но - покойник. Или еще что случится. "Ещё не вечер". Точнее, поскольку уже ночь: "ещё не утро".

Впервые в этом мире я спокойно спал в подземелье. Плевать, что похоже на Саввушкино - я не похож. Впервые спал крепко за долгое время нашего марша - обычно на стоянках мне приходилось или обихаживать своих спутников, или прислушиваться к окружающему двору, лесу, жилью... Крепкий сон - это здорово. "Сон - не водка, организм лишнего не примет".

И пробуждение было радостным. Даже когда в проем откинутой ляды всунулась чернобородая знакомая морда. Яков. "Поленом тя по голове". Точнее - "мя".

-- Вылазь.

Это тут и "с добрым утром", и "хорошо ли почивали". Лаконичные какие. Лаконичный стиль - это как говаривали в Лаоконии. Была такая область в Древней Греции. Жили там спартанцы. Вот они так и выражались. Вышел как-то утречком царь спартанский Леонид в Фермопилах и говорит царю персидскому Дарию: "Вылазь". Тот, естественно, ответил... по-персидски. И дальше они в этих Фермопилах долго... "фермы пилили".

Как-то страшновато прямо с утра - и на казнь. А после обеда не так страшно будет? Дядя руку опустил. Типа: подпрыгни и я вытащу. Ага. А у дяди костяшки пальцев разбиты. Темновато, но видно. И содранная кожа - свежая. Что-то у них в усадьбе было. Вернее всего, просто пьяная драка между мужиками. На мою участь... не влияющая. Но... интересно.

Подошёл, подпрыгнул, он меня крепко за кисть ухватил и рывком наверх выдернул. А во второй руке у него ремешок и он им сразу моё запястье захватил. А вот и фиг вам - у меня и левая рабочая. Хоть и мал кулачок, но по заблаговременно расквашенному носу... Ногами в край проёма - головой этому Якову в живот. Кувырок. А вот и фиг. Это уже мне. Руку-то мою он не выпускает. А ведёрко-то вчерашнее, мною недопитое, здесь стоит. Взмах и нах... Умылся. Все умылись. Оба. Кроме третьего - еще дядя, сторож вчерашний в дверях стоит. А я в углу, сруб крепкий, до стрехи выпрыгнуть можно - но в спину получу. Стоим - смотрим. Яков проморгался, лицо утёр.

-- Ловок. Пойдём. Аким Яныч зовёт.

-- Будешь вязать - убегу.

Смотрит, думает. Головой кивнул. Поднялся и на выход. Мимо сторожа. У сторожа глаза квадратные, что-то мычит, вроде сказать хочет. Ладно, пойдём. Если сейчас сразу снова поленом не получу - в лесу точно медведь сдох. Несвязанных на казнь не водят.

Яков топал впереди в трёх шагах, я за ним. Поруб поставлен с той стороны господского дома, где башенка. Поэтому я его от ворот и не видел. А идём мы как раз в этот самый дом, крыльцо рядом с гайкой бревенчатой. Яков меня на крыльце вперёд пропустить хотел. Вежливый какой. От твоей вежливости в поленно-ударной форме, у меня весь затылок в формате "не тронь нигде". Зашли в комнату. Сени наверное. Но с кроватью. Точнее - лавка, на ней дед. Дед - здешний владетель, звать Аким Янович, Марьяшкин отец родной. И вид у него... болезненный. Отпечаток сапога на виске начинает приобретать свеже-фиолетовый оттенок. А судя по его стенанию при перемещениях различных частей тела при подготовке надлежащего положения для устремления на нас своего владетельного взгляда - есть проблемы и с рёбрами.

-- Чего мокрый? (Это Аким - Якову)

Тот только плечами пожал. Полный... лаоканист.

-- А чего этот без вязок?

-- Ловок.

А вот тут и для меня кое-что нашлось. Слева эта постель с дедом, а впереди стол. На столе какая-та утварь, хлеба краюха. И нож. Серьёзный ножик. Предназначен для вырезания кусков хлеба из заготовки типа "каравай домашний безразмерный".

Всякий мир состоит из сущностей сильно связных. Одно всегда за другое цепляется. Связи эти называется по-разному: граничные условия, или причинно-следственная, или - необходимые и достаточные... Короче: если ведёшь пленника - веди связанным. Если несвязанным - убери из зоны досягаемости предметы, могущие служить оружием. Если не убрал, то либо ты - лопух, быстро переходящий в разряд покойников, либо - я не пленник. Форсируем экспериментальную проверку гипотезы.

Я метнулся к столу, Яков попытался меня перехватить рукой, завалился на бок. Я уже говорил, что я быстрее местных? Когда он поднялся, я уже стоял у противоположной стены с ножом в руке. Хват метательный - за острие лезвия. Направление вероятного броска - дед лежачий.

-- Аким Янович, ты вроде меня для разговора звал. Поговорим?

-- Хр-фр-дыр... (Прокашлялся) И вправду - ловок. (Это Якову). Положь острое - порежешься (Это мне)

-- Это весь разговор? За этим звал?

Тишина. Я дедова лица не вижу, похоже он Якову чего-то глазами сигналит. А Яков головой трясёт - не согласен.

-- Ладно, малой. Что ты вчера ночью Хоробриту сказал?

-- Сказал правду. Как он её понял - его спрашивайте.

Дед аж взвился, голову ко мне вывернул, чуть не орёт в лицо:

-- Ты... ты с кем говоришь, убоище-ублюдище! Ты мне еще указывать будешь что у кого спрашивать! Да я тебя...

Тут он все-таки вывернулся так, чтобы мне прямо в лицо кричать. И что-то больное у себя зацепил. Взвыл. Яков - сходу к нему на шаг и... встал. На меня смотрит - дозволю я ему к хозяину подойти или ножик метну. Махнул ему рукой, горбушку со стола взял, пошёл к лавке у стены напротив дедовой. Грызу горбушку, мужиков разглядываю. Хорошо Яков становится - "холоп верный". Своей спиной, телом своим хозяина защищает. Перекладывает, подушку под спину подсовывает. И еще они вполголоса договариваются. Предположительно - как бы мне голову оторвать. Надо бы - в дверь и ходу. Но... быстро не получится, мужиков своих еще найти надо, майно... Да и много их - местных, вдогонку бросятся - догонят. Все, кончил Яков деда устраивать, квасу со стола подал кружечку, сам в ногах сел, руки пустые. Кажется и поговорим.

-- Вы хоть расскажите чего тут вчера было. Я-то в порубе сидел, ничего не видел - не слышал.

Дед аж квасом поперхнулся. Закашлялся, Яков его тряпицей утёр. А дед руку отталкивает:

-- Чего было, чего было... Ты... Ты чего такое Хоробриту сказал, что он взбесился? Как от поруба твоего пришёл, весь будто мёртвый, лица на нем нет. Позвал Марьяшу в покои, вроде поговорить. Потом девка дворовая прибегает - орёт истошно: "Боярин боярыню убивает". Мы все туда. А он и вправду... Молотит куда не попадя. Та уже вся в кровище. Я сунулся - он и меня приложил. На сына своего... чуть не зашиб об стенку дитё малое. Слуги мои кинулись его вязать. Его слуги вступились... Меня вот сюда принесли. Потом вон Яков с дворовыми моими Хоробрита с прислужниками из терема вышибли. Только собрались их вязать-таки - они за сабли взялись. Хорошо - все разошлись-разбежались. Живые. До смертоубийство мало-мало дело не дошло. Но - все побиты-поранены. А эти в поварне заперлись. Там медовухи бочка целая стояла, едва початая. Вот они там и запьянствовали. Спят поди. А как проспятся... Так что ты ему такого сказал, что он взбесился?

Вот оно как... Ну, собственно, я чего-нибудь похожего и ожидал. К этому, собственно, и стремился. Как, все-таки нами мужиками легко управлять, если дело касается баб. Стоп. Философия - потом. Если этот "потом" будет.

-- Яков, на Марьяше много крови было?

-- Порядком. Лицо разбито, уши порваны.

Аким: - Как?!

Яков: - Так. Видать, серёжки золотые даренные выдирал.

Я: - Ещё? Понизу, ниже пояса кровь на одежде была?

Яков: - Так... Она голая была. А на животе, на ногах... было.

Я: - Вот что, Яков, поди-ка ты погуляй. Тут дела такие... Тебе лучше и не знать.

Аким: - Чего?! Ты еще слугами моими командовать будешь?! Я тебя, лягушку плешивую...

Яков: - Пойду я. Нужен буду - шумните.

Яков вышел, перед порогом внимательно посмотрел на мои игры с ножичком в руках. Оценил положение предметов и персонажей в помещении, и аккуратно плотно закрыл за собой дверь.

-- Ну, говори. Чего ты ему сказал, что он как бешеный стал.

-- Что сказал, то сказал, Аким Яныч. "Слово не воробей, вылетит не поймаешь". Прошлого не изменить. А вот будущее... Храбрит проспится, опохмелится, снова медовухи наберётся и пойдёт вас убивать. Всех. И тебя, и Марьяшу, и внука твоего. Не сегодня, так завтра. Но жить вам он не позволит.

-- Да почему?!

-- Ты знал, что Марьяша в тягости была? Вижу что "нет". Была, сын у неё вроде бы должен был быть. Тебе - второй внук. Не будет. Марьяша не от Храбрита понесла.

-- Да что ты сам понёс-то? Что за глупости такие поносные! Да иная баба и сама-то не всякий раз сказать может от кого дитя...

-- Вот и я об том. Иная - не может. Которая мужикам на постели и счету не ведёт. Ныне и Марьяна - такая иная. Много мужиков у неё было. И Храбрит ей этого не простит. Будет гнобить пока не замордует до смерти. А ты сунешься... Вон, на левый бок уже лечь больно. И еще. Храбрит понял, что и первый Марьяшин сын - не его.

-- Как?! Да ты... да как же... да я ж... и жена-покойница...

-- Тут не время "что да как". Тут время - "чего делать-то". Храбрит - упёртый. Ты его лучше меня знаешь. Его не переубедить. Он решил что Марьяша ему - жена неверная. Неверную жену он изведёт. Если не за один раз саблей, так за месяц кулаком. Ублюдка своего - твоего внука... За тот же месяц. Ты... ты ведь в стороне стоять не будешь. И тебя... А второго внука твоего он уже... прямо в чреве пришиб...

Аким смотрел на меня совершенно сумасшедшими глазами, закусив край рушника, которым Яков ему квас на груди вытирал, вцепившись длинными крепкими худыми пальцами в край лавки. С четверть минуты мы просто смотрели друг другу в глаза. Потом он выдохнул закушенную тряпку и шёпотом спросил:

-- И чего делать?

На такой вопрос сразу не ответишь. Я покрутил ножик в руках, подумал.

-- Лучше Марьяше вдовой живой быть, по зелёной травке ножками ходить, чем женой неверной в могиле лежать. Она баба молодая, красивая. Может, и найдёт человека себе по душе. И сыну - доброго родителя. И внуку твоему... рано еще... землёй накрываться.

Снова шёпотом, на грани истерики:

-- Зятя моего убить?! Отца внука моего извести?!

-- Отца? Он себя таким не считает. Он твоего внука ублюдком звать будет. И вскорости угробит. Может еще и сегодня. А насчёт зятя - тебе решать. Только быстро решай. Уже светло, через час-другой Храбрит и люди его очухаются. Потом не получится.

Снова пауза, закушенный рушничок. Снова шёпотом:

-- Возьмёшься?

Торговаться, ломаться, цену набивать у меня никогда не получалось.

-- Возьмусь. Цена...

-- Какая скажешь. Что тебе для дела надо?

-- Ничего. О цене. Моих людей, моё и их майно. Майно Храбрита и его людей.

О, первой проснулась жадность.

-- С какой стати? У него жена и сын есть.

-- Взятое с бою принадлежит победителю. И еще. Объявишь сегодня же меня сыном своим. Приблудным, но родителем признанным.

-- Что?! Ты чего? Ты вообще...

-- Нет так нет. Тогда готовь домовины. Две побольше, одну поменьше. Для внучка. А я пойду...

-- Куда! Сидеть!

Аким еще с минуту жевал рушничок. Потом сообразил, что ведёт себя несколько... со злостью выплюнул.

-- Но чтоб комар носа... и всех этих...

-- Нет. Разговор был об одном Храбрите. Остальные - как получится. Лишнюю кровь на себя попусту брать не буду. Решай, Аким, время уходит. После локти кусать будешь. Если будет чем.

-- По рукам.

-- Постой. Ты Якову веришь?

-- Ну.

Я широко размахнулся и швырнул хлебный ножичек в дверь. Естественно, нож не воткнулся - не метательный. Да и кидать ножи я не умею. Но грохот получился. Дверь сразу распахнулась, в проем влетел Яков. Уже в кольчуге и с мечом в руке. И остановился недоуменно разглядывая нас, сидящих на лавках на противоположных сторонах комнаты. Дед сперва открыл рот. Потом закрыл и кивнул мне - говори.

-- Заходи Яков. Господин твой, Аким Янович Рябина велит довести до тебя, первого из людей здешних, радостную новость - у Акима Яновича сын родился. Звать Иваном. Родился давно, аж почти тринадцать лет назад. От большой любви. Но не венчанной. Поскольку Аким Янович в те поры женат был. Вот и жили отец с сыном врозь и долго батюшка о сыночке ничего не знал. Сударушка господина твоего от тоски по милому-желанному померла. Сынок Иванушка сиротинушкой остался. Встал он да и пошёл по Святой Руси отца-родителя искать. Уж не ждал - не чаял. Да вот - довелось свидеться. И обнялись сын с родителем своим и облились слезами от радости. И принял родитель сына своего. Со всеми правами и обязанностями. Все понял?

Кажется, на этот раз ответное молчание было не результатом стилистического влияния древних спартанцев, а происходило от обычного на Руси, но сильно глубокого в данном конкретном случае, охреневания. Недоуменный взгляд, обращённый к Акиму, вызвал подтверждающий кивок. А я продолжал изображать сладкоголосую птицу. Не то - Сирин, не то - Кивин. Какой-то сплошной "in", хотя весьма близко к "out".

-- И порешили, обретшие друг друга родственнички, меж собой так:

Сынок на имение родительское не претендует. По смерти батюшки любимого пойдёт усадьба, и земли, и иное майно Акима Яновича, кроме специально оговорённого, если на то воля его будет, сыну Марьи Акимовны. А будут и еще дети у неё - то между ними поделено будет. И доли в том наследстве сыну Иванушке не искать. А Аким Янович даст сынку своему Иванушке кров и корм в усадьбе своей. До повзросления. И всякую защиту и поучение с обучением по желанию сыночка. И людям его - тако же. И вернёт взятое у них, и отдаст еще сынку своему все что есть от зятя Храбрита Смушковича и людей его. Так ли, батюшка?

-- Ммм... Так сынок, так.

-- И быть тебе, Яков, в этом деле первым доводчиком. Свидетелем-подтвердителем.

-- Так сынок, так. А не пора ли тебе, сынок, сослужить первую службы сыновнью? Пойти-прогуляться, на поварне расстараться? А Яша за тобой приглядит-поможет.

Как-то мне не понравился взгляд Акима на своего "холопа верного". Бронного и оружного. Вот уберу я Храбрита. А потом Яков и меня... Только не поленом, как в прошлый раз, а вот этой железякой на поясе. Очень даже может быть. Отцу новоприобретённому отвешиваем поклон. Ну, поясного вам много будет. Достаточно головой. Но с уважением. Мы вышли с Яковом во двор.

-- Как, Яков, зарубишь новоявленного сынка хозяйского?

-- Аким скажет - зарублю.

Откровенно. Но - предположительно. Грамматически - форма будущего времени. Хотя сослагательное наклонение отсутствует... Можно попытаться выжить. Пробуем.

Мы прошлись вдоль фасада недо-терема к поварне. Солнце уже взошло, но еще стояло низко. Терем-теремок отбрасывал тень на пол-двора. Аж до колодца. Хороший будет сегодня денёк - солнечный, жаркий, на небе не облачка. Повезёт - увижу закат, не повезёт... - не увижу.

-- Слышь, Яков, а может подпереть двери да запалить её с четырёх концов?

Я ожидал возражений по типу: поварня денег стоит, а твоя голова - нет.

-- Не. Там две бабы. Жёнки мужиков наших.

Операция по ликвидации кое-кого превращается в операцию по освобождению заложниц. Кое-каких. Вот, шит факнутый, как же туда забраться? К нам постепенно подтягивался народ. Мужики дворовые. Дворня. Как и все мужчины в этой стране во все времена в затруднительном состоянии - я почесал тыковку. Не помогло. Ага, понял - вот чего мне не хватает. Девчушка лет восьми смело всунулась в мужской круг и глядя мне в глаза сказала:

-- Тама мамка моя. Тама её мужики злые мучают. Ты пойди - вынь её оттудова.

-- Платок дашь?

Девчушка открыла рот, поморгала. Потом сдёрнула с головы платочек и протянула мне. Мужики, несколько ошалевши, могли наблюдать процесс прикрытия подростковой плеши банданой из девчачьего платочка.

-- Яков, а где дрючок мой березовый? Когда ты меня поленом бил - он у меня в руке был.

-- Там (И мотнул головой в сторону поварни).

-- Глянь-ка на меня повнимательнее: ни ножей, ни мечей на мне нет. Хорошо видишь? Всем видно?

-- Ну... да... а чего ж... (ответ утвердительный, исполняется хором селян)

-- Ну и стойте здесь. А я пошёл. Дрючок свой искать.

Передние двери в поварне заперты изнутри. Даже оконца по фасаду заткнуты. Затычка оконная называется. Помнится, я в Юлькиной избушке долго на них любовался. Но ведь это только фасад.

Я, конечно, не крот, не герой, совсем не великий, я только учусь. Попытка обойти поварню по кругу сопровождалась массой ощущений. Большей частью - в босых ногах. Крапива... Но есть еще осот. А как вы относитесь к прогулке по расколотым костям крупного рогатого? А у рыб целый, ой-ей-ей!, инфракласс так и называется "костистые". Хорошо хоть помойка отнесена от поварни. Но вот пространство между ними... Радует, что здесь еще не знают картошки. Потому что навернуться на склизких картофельных очистках, которые, по моим наблюдениям, составляют львиную долю кухонных отходов в моем времени... Хорошо, что сами львы не знают про эту свою дольку. А то бы они таких... делильщиков...

А особенно неприятно то, что с тыльной стороны окон нет вообще. А дверь "служебного выхода" заперта изнутри. Но! Да здравствует разгильдяйство и бесхозяйственность! Щеколда прибита изнутри на дверь, а не на косяк. А дверь - щелястая. А вот если взять... рёбрышко из тут же лежащего, но "недоеденного", и всунуть... Не возле косяка - здесь все правильно сделано - не всовывается. Был бы крючок - не поднять. Но у щеколды два взаимозависимых конца. И поднимать или давить можно любой. Нет, не так. Все-таки крючок был. И петля от него на косяке осталась. Поэтому несколько... анизотропно получается - доступный конец можно только опускать. Раз можно - делаем. И это - правильно.

Щеколда сдвинулась, я тихонько оттянул на себя дверь. Стараясь не пропускать много света в темноту внутри, ввинтился в щель, прикрыл за собой дверь и замер у стены.

Глаза привыкали к темноте, нос - к запахам кухни и прошедшей пьянки, уши вылавливали дыхания.

Свет от щелей в двери рядом со мною позволял любоваться выразительной картиной: "утомлённые любовью на мешках с репой". Наверное, с репой, поскольку картошку еще... Ну, об этом я уже погрустил. Утомлённые любовью, а не просто соитием, поскольку она его обнимает во сне. Дама довольно молодая, беленькая. В полутьме хорошо видна вся, кроме небольшой части в районе шеи, где осталось что-то из одежды. Интересно, а не матушка ли это той девчушки со двора? Которую "мужики злые мучают". То-то она замученная так к нему прижимается во сне. А партнёр у нее... Судя по густому обволосению тощих ног - лицо кавказской национальности. Лица не видно - волосы дамы закрывают. Ну и ладно - не мой клиент.

Глаза привыкли - можно тихохонько... продолжить... исследование местности. В соседнем помещении - абсолютно темно. И никто не дышит. Предположительно - пусто. А вот там, где плита - тут храп стоит. Густой. В две пьяных, простуженных глотки. С всхлипываниями, руладами и переборами. На два голоса - мужской и женский. Хорошо это у них получается. Как-то даже симфонично и где-то гармонично. Свет здесь откуда-то сверху, от дырки вокруг трубы. Мало, но есть. А вот и источники звуков, за печку завалились. Тоже хорошо устроились. Хоть и на поленнице, но покрыли её тулупом. Тоже очень выразительно. Лежат. Она ничком, он на спине. Она даже лицо свое от него отвернула. Но в руке зажала его инструмент. Весь в кулак собрала. Он тоже от неё отвернулся. Но руки с ягодиц не убрал. Лица не видно. Храбрит? Нет. Кольца обручального нет. Мог, конечно, снять. Тогда должен был след остаться. Темновато здесь. Вроде не похож - чересчур широкие у мужика плечи, судя по положению верхней части его дамы. Идём дальше.

А дальше - едальня. Она же обжираловка, тошниловка, столовая и пр. Часть поварни, выделенная под место повседневного общего приёма пищи. Сюда-то и ведут двери входные, запорами заложенные. И темно здесь... как при полном запоре у патриотов желудочно-кишечного... А еще здесь кто-то дышит. Я вчера, перед встречей своей головы с поленом, сюда вон с той стороны вошёл. Тут вроде бы прилавок какой-то был. Вдоль той стены столы со скамейками. Потом меня Яков по голове поленом... Значит, вот там идут оконца фасадные. Придётся открывать, иначе я Храбрита просто не найду. Шагаем в темноте... А вот и нет - опыт Саввушкиного подземелья пригодился. Опускаемся на колени и... медленно, ощупывая перед собой одной рукой и касаясь стены второй...

Когда под рукой вдруг обнаружилось что-то мягкое и мокрое - я чуть не заорал. От неожиданности. Потом чуть успокоившись, ощупал - какая-то мокрая дерюга. Запах от неё... Характерно мочевинный. И попукивает. Мочевинное дёрнулось, задело меня конечностью, что-то бормотнуло. Я снова, осторожно, кончиками пальцев провёл по... этому. И обнаружил сапог. И рукоятку засапожника. Простенькую такую рукоятку, тряпкой обмотанную. Вытянул, одновременно прикидывая, может ли это быть Храбритом. Вряд ли. Противника нужно уважать. Храбрит до такого... обделанного состояния... Сомневаюсь. И насчёт такого бедненького засапожника... Сомневаюсь - два раза. А ножик мне пригодится. Предчувствую. Пошли дальше.

Дальше я просто задел его рукой. Он сидел за столом, положив голову на руки и спал. Единственный из всех четверых - сидячий. Единственный, кто остался за столом. Тихо спящий. Без храпа, без всхлипов, бормотания и выкриков. Правда, в одной рубахе без верхней одежды. Жарко им от выпитого было. Я одними кончиками пальцев нашёл у него на спине левую лопатку, приставил чуть ниже позаимствованный ножик ("как бы коротковат не оказался") и со всей силы двумя руками на выдохе - от себя. Он вскрикнул, выгнулся, попытался сунуть руку за спину. Я надавил сильнее. Все-таки длины клинка оказалось достаточно. Он упал лицом вперёд на стол. Там что-то загремело, покатилось. Пару мгновений он еще дёргался. Все.

Темно. Катящаяся посудинка завершила свое качение с обычным ускорением звучания в конце личной траектории перед полным падением и затиханием. Мокрый персонаж пару раз по-плямкал губами. Тишина.

Теперь откроем оконца и оглядимся. Ме-е-едленно. Я наконец добрался до фасадной стены. Где-то здесь. Дверь с засовом попалась под руки. Рано. Сниму засов - придёт Яков с местными. А мне еще надо осмотреться и убедиться. В правильности исполнения отеческого наказа. Наконец - окошко, в нем затычка. Не вынимается, не выдёргивается. Спокойно, Ванюха. Это не враг. Это предмет неживой природы. "Природа изощрённа, но не злонамеренна". Не надо перекашивать, не надо так трясти. И трястись. Никто к тебе не подбирается со спины. Спокойно.

Наконец, затычка вынулась. Я успел отвернуть лицо, чтоб не быть ослеплённым дневным светом. Пусть и через муть бычьего пузыря. Проморгался-огляделся. А вон на полу в углу и мой дрючок валяется. Родненький-родименький. Никого ближе тебя у меня в этом мире нету. Теперь посмотрим. Точно. Храбрит лежит лицом в стол, в спине нож. А он точно мёртвый? Надо проверить. А ну как вскочит? Страшно... Потыкал дрючком. Нормально. Пульс на шее не прощупывается. Вроде бы все, теперь - выход кавалерии. Снял засов, открыл дверь... Как хорошо-то... на воле.

-- Что стоите? Идите, разбирайтесь там. Я вот свой дрючок забрал.