Бурный XVI век. Габсбурги, ведьмы, еретики, кровавые мятежи

Карл, дитя своего времени. – Век перемен. – Перевернутый мир. – О чудесах, карликах и шутах

Для того чтобы лучше понять Карла Бургундского, будущего габсбургского императора, необходимо определить социальный и культурный контекст, в котором он вырос. XVI век был веком перехода, периодом больших перемен, которые до сих пор находят отклик в нашем повседневном образе жизни. Это был век, когда церковь и государство были едины, а люди цеплялись за древние народные верования. И именно в тот век духовное и материальное «возрождение» европейской мысли, известное как Ренессанс, продвинуло общественную мысль вперед, а путешествия, связанные с открытиями и наукой, расширили границы представлений о человеке.

Карл был ребенком своего времени, которого при дворе Маргариты Австрийской воспитывали в духе «божественной миссии», заключавшейся в защите и распространении христианства. На него также оказали сильное влияние рыцарские идеалы позднего Средневековья, идеи «Нового благочестия», движения, направленного на духовное обновление церкви и сосредоточенного на аскетизме и вере, а также гуманистические идеалы Античности и современные ему научные открытия. Величайшим интеллектуальным новатором своего времени, несомненно, был Дезидерий Эразм, который родился в Роттердаме 27 октября 1466 или 1467 года (точная дата его рождения до сих пор неизвестна). Эразм был незаконнорожденным сыном священника, и о его детстве известно немного.

Известно, что в 1487 году Эразм удалился в монастырь Эммаус в Штайне под Гаудой и был рукоположен в священники в 1492 году. Три года спустя Эразм отправился в Париж для изучения богословия, где познакомился с такими парижскими гуманистами, как Робер Гоген. Его французские знакомства и более поздняя дружба с английскими философами Томасом Мором и Джоном Колетом полностью изменили его образ мышления. Эразм, наряду с другими гуманистами, вернулся к принципу bonae litterae – «благородных наук» (лат.), – где он выдвинул культуру и литературу Античности на первый план. Он также работал над точным переводом и правильной интерпретацией текстов классических философов, которые за века претерпели искажения. Эразм стал движущей силой христианского гуманизма. Острым словом, ироничным пером он призывал к христианскому милосердию и порицал жесткость и нетерпимость церкви.

Сам Эразм проповедовал рациональность и прогресс человеческой мысли. Он был не согласен с идеями немецкого реформистского монаха Мартина Лютера, потому что тот, по мнению Эразма, слишком часто и жестко твердил одно и то же. Эразм писал в первом письме Лютеру в 1519 году: «Я стремлюсь к тому, чтобы быть, насколько это возможно, нейтральным ради того, чтобы еще более способствовать процветанию изящных искусств. Мне представляется, что тот, кто ведет себя смиренно, ладит с другими лучше, чем тот, кто себя не сдерживает. Так Христос победил этот мир».

Искусство тоже было готово к обновлению. Художники из Гента, Брюгге, Антверпена и Брюсселя экспериментировали с перспективой, светом и композицией и находились под влиянием итальянских мастеров, таких как Леонардо да Винчи, Микеланджело и Рафаэль. Квентин Массейс, Ян Госсарт, Питер Артсен, Бернарт Орлей и Ян ван Скорел сочетали влияние итальянского Возрождения с местными традициями своих голландских предшественников. Это включало в себя изображение сцен из повседневной жизни, а не только религиозных сюжетов и портретов.

Картины, в центре которых были «повседневные вещи», создали новый рынок для искусства среди буржуазии. Антверпен сделался художественной столицей Фландрии благодаря маньеризму – европейскому художественному направлению, которое зародилось в мастерских антверпенских художников и было основано на идее превосходства природы над человеком. Пейзажи Квентина Массейса, Яна Госсарта и Иоахима Патинира, а также влюбленные пары Лукаса ван Лейдена были чрезвычайно популярны на протяжении всего XVI века. А Питер Брейгель Старший изображал зимние деревенские пейзажи и повседневную крестьянскую жизнь, показывая не только будни, но и праздники «простых людей».

Музыкальный вклад композиторов Бургундских Нидерландов, включая Гийома Дюфаи, Йоханнеса Окегема и позднее Жоскена Депре, состоял в том, что они радикально изменили подход к сочинению религиозной музыки, благодаря чему фламандские полифонисты прославились по всей Европе. Помимо картин и полифонической музыки, большим спросом у европейских монархов пользовались огромные гобелены, созданные в мастерских Брюсселя, Турне и Арраса. Фламандские витражи и ювелирные изделия принесли мировую известность Брюгге. Книгопечатание способствовало распространению новых идей и научных открытий по всей Европе. Антверпен, Лёвен и Гент являлись одними из важнейших нидерландских центров книгопечатания в XVI веке, а француз Кристоф Плантен, более известный как Христофор Плантен, основал в 1555 году в Антверпене как boeckbindere [83] фирму Officina Plantiniana, которая превратилась в издательство, не имевшее в Европе аналогов.

Наука и открытия

В начале XVI века многие европейцы осознали, что находятся на пороге серьезных общественных перемен, но это не значит, что речь идет об окончательном разрыве: прощание со Cредневековьем происходило медленно, а научные открытия и суеверия в XVI веке порой были диаметрально противоположны. Это был век крайностей, «перевернутый мир», в котором люди искали объяснения, но еще не понимали или не всегда правильно понимали причину. Но для Карла и его современников порядок вещей, как его воспринимали в XVI веке, был совершенно закономерным.

В середине XV века мореплаватели открыли лишь 15 % береговых линий, но уже к середине XVI века эта доля выросла втрое. Морские открытия расширили мировоззрение европейцев, а открытие других материков одновременно оказало глубокое влияние и на мореходство, и на картографию. Например, в 1541 году фламандский картограф Герт Кремер, более известный как Герард Меркатор, сын бедного сапожника из фламандского города Рупельмонде, создал точный глобус Земли. Несмотря на то что Гренландия была изображена на нем слишком большой, Североамериканский континент назывался Большой Испанией (Hispania Maior), а Корея просто отсутствовала, благодаря картам фламандского ученого навигация стала намного проще и безопаснее.

Так, Меркатор заложил основы современной картографии. Через 25 лет он выпустил первый атлас – большую карту мира на 21 странице. Оригинал был утерян во время Второй мировой войны, но копия экспонируется в музее Меркатора в Синт-Никласе.

Несмотря на то что Христофор Колумб случайно открыл Америку за полвека до этого, его открытие проложило дорогу для межконтинентального обмена сельскохозяйственными культурами, растениями и животными, что, в свою очередь, стало стимулом для экономического развития Европы. Внешняя торговля повлекла за собой развитие новых способов производства, распределения и потребления и стала ключевым элементом в становлении западного капиталистического общества. Англия, Франция, Португалия, Испания и Нидерланды получили экономический трамплин для строительства империй и радикального изменения мира, результаты которого сохранились и по сей день.

Испания стала первопроходцем в деле глобализации королевства, благодаря чему кастильские инвестиции в экспедицию Колумба в 1492 году окупились. Испанская корона поставила перед Колумбом следующие задачи (в порядке очередности): распространение христианства, поиск более короткого морского пути в Китай и преодоление конкуренции со стороны португальской короны. Колумб так и не попал в Китай, но зато открыл путь к новому континенту. Настоящий экономический толчок для испанской ветви Габсбургов произошел около 1540 года, когда из Нового Света в Европу с испанским флотом прибыли первые партии серебра.

Испанские Габсбурги контролировали всю внешнюю торговлю, фактически весь импорт серебра облагался 20-процентной пошлиной, поступавшей в королевскую казну. Испания также начала вести торговлю с Востоком и превратилась в международный центр торговли южноамериканским серебром. Около половины серебра экспортировалось из Испании в Китайскую империю, которая испытывала острый денежный дефицит из-за установленных ею самой торговых ограничений. Из-за огромного спроса китайцы соглашались платить вдвое больше за испанское серебро, благодаря чему испанские Габсбурги получали огромные прибыли. Каждое лето более двухсот хорошо вооруженных галеонов отправлялись из Эльдорадо, как называли богатый золотом Южноамериканский континент, через Атлантику, чтобы доставить в порт Севильи более 30 000 тонн зерна, специй, серебра и золота.

В период с XVI по XVIII век испанские Габсбурги вывезли в Испанию в общей сложности около 150 000 тонн серебра, при этом большая его часть была перепродана в Китай. Массовые поставки серебра (нелегальные поставки серебра превышали официальные данные более чем в восемь раз) в конечном итоге должны были привести к падению цен на серебро и инфляции в Европе.

Богатство и нищета

Развитие международной торговли способствовало экономическому и демографическому росту в Европе. Хорошие урожаи сократили массовый голод, что привело, когда не было вспышек чумы, к огромному росту населения и развитию сельского хозяйства в Западной Европе. Несмотря на отсутствие точных данных, есть основания полагать, что в течение XVI века численность населения в Англии выросла с 3,5 до 5 миллионов жителей, а в Габсбургской империи – почти вдвое, с 12 до 20 миллионов жителей.

Как и Северная Италия, Нидерланды с 2,5 миллиона жителей и многочисленными городами, расстояние между которыми составляло менее 50 километров, стали одним из самых густонаселенных европейских регионов.

Основная часть была сосредоточена в западных провинциях – Голландии, Эно, Фландрии и Брабанте, причем от 35 до 50 % нидерландцев проживало в городах. Итальянский купец Лодовико Гвиччардини писал, что в одной Фландрии было 28 городов и 1154 деревни, «среди которых много больших, богатых и хорошо населенных, которым нет подобных во всей Европе».

Высокая степень урбанизации привела к экспоненциальному росту городов в XVI веке. Тот, кто стремился сделать карьеру, мог, помимо церкви, армии или флота, попытать счастья в городах. В конце XV века в Европе было всего пять городов с более 100 000 жителями (Неаполь, Венеция, Милан, Париж и Севилья). К концу XVI века численность населения этих городов выросла почти вдвое. А в Париже и вовсе превысила 200 000 человек.

В Нидерландах в середине XVI века насчитывалось около 200 городов, при этом в 90 % проживали не более 10 000 человек. Антверпен с 80 000 жителей, имевший 200 улиц и почти 14 000 домов, за это столетие превратился в один из крупнейших и важнейших европейских городов.

Во второй половине XVI века, когда Португалия завозила через Антверпен сахар с Азорских островов и пряности с Востока, в антверпенском порту в день могло швартоваться более 500 судов. В некоторые годы в антверпенский порт заходило в четыре раза больше судов, чем в лондонский. Иногда и испанцы предпочитали завозить золото и серебро из колоний через Антверпен, а не Севилью. Антверпен стал международным центром финансовых сделок.

Антверпенская фондовая биржа, работавшая без выходных, была до такой степени переполнена, что сделки временами заключались на улице. Именно эта биржа ввела такие революционно новые средства расчетов, как векселя и аккредитивы, благодаря которым отпала необходимость в перевозке наличных денег, связанной обычно с большим риском. Ведущие игроки стали принимать активное участие в торговле деньгами, что привело к спекуляциям и манипуляциям на финансовых рынках.

В Антверпене также процветало искусство. Благодаря интенсивной торговле здесь жили и работали многочисленные умелые ремесленники и книгопечатники, включая Христофора Плантена. Лодовико Гвиччардини писал, что в городе работало до 360 художников, и даже если цифра завышена, это свидетельствует о том, что в городе проживало много богатых людей.

Но количество жителей Европы оставалось мизерным по сравнению с такими городами, как Пекин в Китае или Виджаянагара, столица одноименной империи в Индии. В тот момент численность населения этих городов уже составляла полмиллиона людей. В таких городах, как Каир, Стамбул или Теночтитлан, проживали более 200 000 жителей.

Во многих нидерландских городах экономический рост привел к масштабному строительству. Старые стены сносили и заменяли на городские валы, были прорыты каналы, построены мосты и рынки. Новые развитые торговые пути соединяли города между собой и обеспечивали хорошо функционирующую систему связи, так что письма доставлялись в соседний город в течение дня. Но экономический рост был одинаковым не для всех. Начались глубокие социальные изменения.

Пока городские торговцы и инвесторы богатели, демографический рост привел к усугублению социального неравенства. Богатые сельскохозяйственные предприниматели выкупали земли у мелких и средних фермеров-арендаторов, что привело к тому, что к середине XVI века половина сельского населения практически не имела собственной земли. В результате значительная часть сельского населения обнищала. В поисках работы люди переезжали в город или нанимались к богатым фермерам. Это способствовало не только росту городов, но и экономической поляризации общества. Экономический рост сопровождался эффектом пролетаризации промышленности в городах. Значительная часть населения лишилась средств производства и земли, и ее доходы стали зависеть от ситуации на рынке труда. Пока одна часть населения теряла свою независимость, купцы и предприниматели продолжали богатеть.

В то время как богачи пировали, в большинстве бедных семей из-за роста цен на продукты питания половина дохода уходила на дешевый кислый ржаной хлеб и миску жидкого супа. Социальное неравенство усиливалось. Во Фландрии и Брабанте число бедняков в период между XV и XVI веками удвоилось.

В связи с ростом бродяжничества в Нидерландах и Западной Европе многие города начали издавать строгие указы, целью которых было либо не допустить в город бродяг, бандитов или солдат, оставшихся без жалованья, либо как можно скорее выдворить их из города. В результате ездить по дорогам стало небезопасно. Например, фламандский купец Питер Сегерс по пути из Дордрехта в Горинхем попал в плен к бродячим разбойникам, которые хотели получить за него выкуп. Через две недели Сегерсу удалось сбежать.

Реформы в сфере благотворительности во второй четверти XVI века носили карательный характер. В результате пособия могли получать лишь «приличные бедные». Все остальные должны были пополнять рынок труда, что в итоге привело к снижению уровня заработной платы.

Судебная система была примитивной, а приговоры суровыми. Судья выносил решение: черное или белое, виновен или невиновен. Судебное дело заканчивалось не просто вынесением тюремного приговора, а штрафом, ссылкой или виселицей. Антонио де Беатис, например, вспоминал, как во время путешествия по Европе в 1517 году в Германии на Рейне в сельской местности, помимо «красивых деревянных домов с красочными дверями», ему встречались un peu partout [84] виселицы, на которых рядом друг с другом висели мужчины и женщины, и целые поля колесованных преступников.

Насилие и ксенофобия, как вонь и грязь, составляли существенную часть повседневной жизни в XVI веке. Для людей того времени местная церковь в деревне или городе была центром мира, а боязнь всего незнакомого усиливала их неприязнь к чужакам. Иногда сам факт проживания в соседней деревне мог привести к враждебному отношению. Уже в XVI веке языковой барьер между фламандскими и французскими землями Бургундского герцогства привел к тому, что люди стали использовать обидные прозвища типа «мерзкий валлонец» или «фламандец», а один крестьянин из-под Ауденарде, жалуясь в конце века на высокие налоги, посетовал, что «валлонцы пьют пот фламандцев».

Эразм Роттердамский следующим образом резюмировал ненависть, разжигаемую страхом и сплетнями: «Англичане презирают французов только за то, что они французы. Кто-то ненавидит шотландцев за то, что они шотландцы. Немцы враждуют с французами, и вместе они ведут борьбу против испанцев».

Сам Эразм Роттердамский также не был чужд предрассудкам. Он сравнил Зеландию с адом из-за ее плохого климата, «который по грубости и суровости под стать нраву местных жителей». Он также заявлял, что фризы строят свои дома из навоза (впоследствии он отказался от этих слов), а шумные и невоспитанные голландцы его сильно раздражали. Этот миролюбивый гуманист поддержал и антисемитизм, царивший в Европе в Средние века и в начале Нового времени. В своей переписке Эразм Роттердамский предстает ярым антисемитом: «Нет ничего более опасного для учения Христа, чем эта самая пагубная чума, имя которому иудаизм». Эразм Роттердамский видел в иудаизме угрозу для учения Христа из-за неуклонного соблюдения закона Моисея. Он даже отказался от путешествия в Испанию, потому что там, по его мнению, жило «слишком много иудеев».

Путешествия и курьеры

В Средневековье люди часто перемещались между городами и деревнями. Странствующие паломники распространяли христианскую веру, торговцы всех мастей уже в 16 лет отправлялись «в разные страны за удачей», а сельские жители – на поиски работы в город. В Средневековье и начале Нового времени все путешественники подчинялись «закону инерции», поскольку в те времена путешествия длились намного дольше, чем сегодня. Картограф Мартин Вальдземюллер в 1511 году создал карту европейских маршрутов (carta itineraria Europae), на которой обозначил все европейские проезжие торговые пути, но это не сделало путешествия проще. Большая часть дорог находилась в плохом состоянии и не ремонтировалась.

Это привело к тому, что данные карт были неточными, поскольку дороги нередко затапливало дождями или их просто было не найти. В 1552 году Шарль Этьенн опубликовал «Путеводитель французских дорог» (La Guide des Chemins de France), первый путеводитель по Франции, для составления которого автору пришлось полагаться на информацию, полученную от местных жителей и путешественников. В то время достоверных карт Франции фактически не существовало. Путешественники нередко ошибались и сбивались с пути. Предполагалось, что в этом случае заблудившийся путешественник с помощью путеводителя сможет спросить на иностранном языке, как проехать в нужное место. Качество переводов варьировалось, в связи с чем сбившиеся с пути торговцы нередко попадали в неловкое положение.

Например, в 1578 году английский переводчик и лингвист Джон Флорио опубликовал путеводитель «Первые плоды» (First Fruits), в котором предложил коллекцию английских фраз, при помощи которых условный итальянский купец смог бы спросить дорогу, путешествуя по Англии. Одна из статей этого путеводителя гласила: «I have loved you, I love you, and will love you. I will brake my fast with you: we will have a pair of sausages» [85]. При помощи этих фраз ничего не подозревающий итальянец смог бы признаться в любви и хорошо позавтракать, но вряд ли ему удалось бы найти дорогу.

Пеший путешественник, в зависимости от скорости и при условии, что не заблудится, может пройти около 25 километров в день. Пешие путешествия оставались опасным мероприятием. Торговец Питер Сегерс, после того как зимой пришел по снегу пешком из Дюнкерка в Гент зимой 1576 года, был вынужден провести целый месяц в постели с высокой температурой. Всадник же мог преодолеть за день до 70 километров, но, по свидетельству одного немецкого торговца, рисковал прибыть в путь назначения полностью обессиленным: «Из-за того что я почти не останавливался, чтобы передохнуть, мне казалось, что зад мой в огне, потому что я не вылезал из седла».

А Эразм Роттердамский утверждал, что предпочел бы ехать верхом, чем сидеть в карете. Путешествие из Кельна в Ахен в 1518 году настолько потрясло гуманиста, что, по его словам, он буквально вывалился из кареты в изнеможении. Путешественники на дальние расстояния могли остановиться на ночь в одном из многочисленных трактиров по дороге, но без гарантии комфортного ночлега. Дело в том, что тот, кто путешествовал без спутника, рисковал делить постель с незнакомцем. В таких неловких ситуациях словарь мог быть очень даже кстати. С его помощью путешественник мог донести свое недовольство соседом по кровати (если только он не приобрел «Первые плоды» Джона Флорио и ему не подали завтрак). Французский путеводитель содержал готовые и понятные фразы для различных неудобных ситуаций, например: «вы лягаетесь» или «вы забрали мою подушку», а в случае постоянных неудобств – нечто вроде «вы ужасный сосед».

Состоятельные путешественники могли остановиться на ночь в монастыре или путешествовать с собственным поваром и постелью. На протяжении всего XVII века путешественники продолжали жаловаться на высокие цены за ночлег и «засаленные постели… часто покрытые струпьями и следами гноя, парши и венерических болезней». Эразм Роттердамский описывал, как в немецких трактирах, где он останавливался, одновременно могло быть от 80 до 90 постояльцев. Среди них были богатые и бедные, женщины и мужчины и целые семьи с детьми. Народ, не стесняясь, плевал на пол, по всему трактиру стояла вонь чеснока и пота, постояльцы макали хлеб в общую миску с едой и пили дешевое вино, а каждого незнакомца все пристально рассматривали.

Разветвленная сеть дорог, которые иногда было трудно найти, ускоряла сообщение. После падения Константинополя в 1453 году император Священной Римской империи Фридрих III учредил обширную курьерскую службу, чтобы «получать ценную и полезную информацию о турках и соседних государствах, которые являются заклятыми врагами христианства, и использовать эту службу для переписки императора, короля и иных правителей друг с другом». В 1464 году французский король Людовик XI последовал габсбургскому примеру и назначил в своем королевстве почтмейстеров для доставки дипломатической корреспонденции, каждому из которых полагалось иметь «четыре или пять лошадей, невысоких, с надлежащим седлом и умеющих скакать галопом». Благодаря этому французский король смог одним из первых узнать о смерти своего врага Карла Смелого в 1477 году.

В Нидерландах в 1505 году Филипп Красивый назначил итальянца Франческо де Тассо почтмейстером. Де Тассо принадлежал к венецианской патрицианской семье и был всесторонне развитым человеком. Среди его клиентов уже были король Анжуйский, папа римский и император Фридрих III. У де Тассо служили 35 форейторов, которые обеспечивали сообщение между Нидерландами и Испанией. В 1496 году Франческо де Тассо обеспечивал доставку переписки во время переговоров о браке Филиппа Красивого и Хуаны Кастильской. Именно курьеры де Тассо сообщили Максимилиану о рождении его внука Карла, и они же сообщили о смерти дона Хуана, супруга Маргариты Австрийской, в Нидерландах в 1506 году.

Годовое жалованье де Тассо на службе у герцога Бургундского составляло 12 000 фунтов. Однако в связи со значительным ростом расходов и постоянной задержкой жалованья со стороны Максимилиана де Тассо начал принимать почтовые заказы от других клиентов, что привело к расширению его почтовой сети на Зеландию, Португалию и Кале.

Максимилиан со своей стороны расширил сеть де Тассо до Аугсбурга. Десять лет спустя его внук Карл поручит де Тассо обеспечение доставки корреспонденции в Нидерландах, Германии, Испании и Италии. Карл даже пожаловал Франческо де Тассо дворянский титул, а его особняк в районе Саблон неподалеку от дворца Куденберг в Брюсселе стал центром международной переписки Габсбургов. Семья де Тассо в течение трех веков удерживала монополию на международную почтовую доставку, а ее курьеры преодолевали расстояния все быстрее и быстрее. В середине XVI века, например, они добирались из Брюсселя до Парижа за 36 часов, а из Брюсселя до Неаполя – за две недели.

Девиз де Тассо звучал так: «Cito, cito, cito, cito, citissim», что означает «Быстро, быстро, быстро, быстро, быстрейше». Для того чтобы семья де Тассо могла сохранить свою монополию, ее курьеры должны были перемещаться максимально быстро и эффективно. Они были обязаны укладываться в жесткий график, а тех, кто не справлялся, заменяли. Это не означает, что работа курьеров была безопасной. Например, во время конфликтов французский король без колебаний похищал курьеров Габсбургов, которые осмеливались проезжать через его земли. Поэтому Карл был вынужден отправлять каждое письмо в двух экземплярах. Один экземпляр шел морем, а другой – по суше под вымышленным именем, чтобы избежать подозрений. О тайне дипломатической переписки в те времена еще не шло речи.

Семья де Тассо разбогатела и приобрела в Нидерландах несколько дворцов, включая дворцы в Мехелене и Антверпене и замок в Бюйзингене. В 1568 году де Тассо создал предприятие с миланским домом делла Торре, объединив две семьи и создав почту «Турн-и-Таксис». Около 1600 года эта почтовая служба стала государственной, и любой желающий мог воспользоваться услугами «Турн-и– Таксис», которая продолжала оставаться почтовым монополистом. На пике расцвета в компании работало около 20 000 курьеров по всей Европе.

Семья также приобрела в собственность одно из княжеств Священной Римской империи, получив княжеский титул фон Турн-и-Таксис. Почтовая монополия Турн-и-Таксис была упразднена в конце XVIII века, но собственники получили за это богатую компенсацию. Заболоченные пастбища семьи Турн-и-Таксис под Брюсселем, на которых паслись лошади для дилижансов, в 1872 году были приобретены бельгийской казной. Эти земли были включены в план строительства морского порта. В 1902 году на площади 40 000 квадратных метров началось строительство морского порта Gare Maritime, представлявшего собой комплекс из огромных складов, таможни и пяти главных корпусов, под которыми пролегало два километра железнодорожных путей, способных принимать до 1400 вагонов в сутки. Этот транспортный узел окончательно прекратил функционировать около 1990 года.

Сегодня мемориальная доска на здании Брюссельской консерватории в Саблоне напоминает случайным прохожим о том, что Франческо де Тассо создал международную почтовую службу на этом месте в 1516 году. В церкви Саблонской Богоматери в Брюсселе до сих пор можно полюбоваться погребальными часовнями семьи Турн-и-Таксис. Альберт фон Турн-и-Таксис, нынешний представитель рода, продолжает деятельность в этой сфере, но не в качестве курьера, а в качестве автогонщика. Его состояние сегодня оценивается в 1,2 миллиарда евро.

Болезни и эпидемии

В XVI веке экономическое развитие регулярно замедлялось из-за таких болезней, как чума, оспа или сифилис. Смерть часто захаживала в дома в Средневековье, и XVI век ничем не отличался от прочих. В XIV и начале XV века пандемии, среди которых была Черная смерть, попавшая в Европу в 1344 году из Китая по караванным путям Ближнего Востока, уничтожили большую часть населения Европы. Фактически за это время было пять вспышек чумы. Только в Европе численность жертв эпидемии чумы составляла от 25 до 50 миллионов жителей. На восстановление сильно пострадавшего населения Европы потребовалось почти полтора века.

Как минимум до середины XVI века чума считалась божественным воздаянием за грехи человечества. Чума была «высшим проявлением гнева Всевышнего», причинно-следственные связи возникновения смертельно опасной эпидемии оставались непонятными.

В V веке до н. э. греческий врач Гиппократ изложил свою теорию «осквернения» в трактате «О воздухах, водах и местностях» (De aere, acqua, locis). В этом труде он впервые выдвинул теорию миазмов. Гиппократ сделал предположение, что болезни и стихийные бедствия вызваны «плохим воздухом». Его теория вновь попадет в Европу через арабский мир в X веке н. э.

Древнеримский врач греческого происхождения Клавдий Гален, живший в конце II века н. э., предположил, что причиной заболеваний является изменение баланса четырех жидкостей в организме. Эта теория нашла новых приверженцев в Средние века. Согласно его гипотезе, кровь, слизь, желтая желчь и черная желчь представляют собой элементы основных стихий, которыми являются огонь, вода, воздух и земля, и подвержены постоянным изменениям. Нарушение баланса телесных жидкостей и основных стихий может нарушить равновесие в человеческом организме и привести к заболеваниям. Купец Питер Сегерс верил утверждениям «философов, врачей и астрологов», что состояние человека радикально меняется каждые семь-девять лет: флегматик становится холериком, вспыльчивый человек становится кротким, а «мудрый становится глупцом».

В Средневековье и начале Нового времени недостатка в плохом воздухе не было. К примеру, в Генте были вымощены лишь центральные улицы, а на окраинах города грязные немощеные улицы оказывались практически непроходимыми в плохую погоду. В частности, в бедных кварталах улицы и переулки были полны отбросов и экскрементов, а неотъемлемыми элементами пейзажа служили зловонные сточные канавы, кучи мусора, невывезенные трупы, уличные мясные лавки, а также бродячие свиньи, собаки и домашняя птица.

Пивовары и маляры выливали остатки из своих чанов и ведер на улицу, чистой питьевой воды почти не было. Несмотря на усилия болотных детей, как называли службу уборки улиц, работники которой постоянно ходили с черными от грязи лицами, освободить окраины от грязи и зловония удавалось с трудом. Поэтому неудивительно, что люди верили в то, что причиной заболеваний является плохой воздух, а не паразиты, которых привлекали нечистоты и трупы. Эффективных лекарств в то время не было. Личная гигиена зачастую отсутствовала даже среди знати. Так, по словам Эразма Роттердамского, в 1530 году человек мог высморкаться при помощи пальцев, не используя носовой платок, при условии, что он сразу наступал на собственные сопли ногой.

При дворе Брауншвейгского герцогства в Нижней Саксонии на 69 лет позднее был издан указ, который запрещал придворным «мочиться или [загрязнять] иными нечистотами» коридоры и комнаты до, во время и после трапез. Население могло пользоваться публичными «банными печами» или банями. В этих заведениях люди мылись, обменивались сплетнями или занимались сексом. В XVI веке, как и в Средневековье, представление о личной гигиене радикально отличалось от современного. Нечистым считалось «все, что приходит извне». Все попавшее извне и непереработанное или непереваренное должным образом приводило к заболеванию. Горячая ванна (отсюда и название банной печи) помогала удалить скопившуюся грязь.

Замкнутые городские стены сдерживали очаги инфекций внутри города. Население пыталось очистить «нечистый воздух», разводя большие костры или подвешивая на шею мешочки с ароматными травами, чтобы хоть немного уменьшить зловоние [86].

Нижние Земли в основном пострадали от бубонной чумы, которая передавалась людям от грызунов и укусов блох. От заразившихся инфекция передавалась окружающим через мокроту при плевках, кашле и чихании. Чуму называли «самой скоротечной болезнью», поскольку от заражения до смерти больного проходило очень мало времени. У заболевших поднималась высокая температура в сочетании с беспрерывными судорогами, диареей, кровотечением из носа и кровохарканьем, которые могли сопровождаться чесоткой, подагрой и гнойными язвами. Шансы на выживание у заболевших составляли от 20 до 40 %.

Антисанитария среди представителей низших социальных слоев, ютившихся в стесненных условиях в густонаселенных городских кварталах, являлась причиной высокой смертности. Дома бедняков зачастую строились из дерева, тростника и соломы, что создавало постоянную угрозу пожара. Вся семья работала, питалась и спала в одном и том же помещении, полном паразитов, с полом из утрамбованной земли. Уборная, если она и была, как правило, находилась в том же самом помещении. В некоторых городах чума распространялась так быстро, что ежедневно уносила до 500 жизней, так что, по словам одного хрониста, описавшего все довольно реалистично, «птицы падали замертво от зловонного воздуха, а многие люди умирали прямо за столом, с пищей во рту и кубком в руке».

Покойников старались похоронить как можно скорее. Часто случалось, что труп захоранивали слишком поспешно и недостаточно глубоко, так что от земли исходил запах разложения. А иногда случалось так, что второпях хоронили больных, впавших в кому.

В конце XIV века такие города, как Марсель и Венеция, впервые ввели карантин, требуя, чтобы корабли стояли на якоре в течение 40 (quarante) дней перед допуском команды в город и разгрузкой товара. В XV веке эта мера была распространена и на сухопутных путешественников. Теперь они должны были в течение суток ждать у городских ворот разрешения на вход.

В конце XV и начале XVI века вышли новые городские указы, предписывающие изоляцию больных в так называемых «чумных домах», закрытие лавок и проветривание зараженных домов, а также устанавливающие запрет на содержание свиней в центре города. Все заболевшие или имевшие контакты с заболевшими должны были ходить с белой тростью. В XVI веке теория миазмов была поставлена под сомнение. Жители городов начали понимать, что причиной чумы вполне могла быть повсеместная антисанитария. В Антверпене был издан указ, согласно которому мясникам было запрещено выбрасывать отходы на улицу, а также регламентировалась глубина могил. А в Роттердаме издали указ, согласно которому гробовщики обязаны были хоронить покойника не менее чем через 12 часов после смерти для предотвращения погребения больных заживо.

Многие жили в уверенности, что эпидемии были делом «рук Божьих», принимая участие в бесконечных религиозных шествиях. Но если еще в 1529 году штатгальтер Маргарита Австрийская вместе со всем мехеленским двором приняла участие в процессии в Брюсселе, молясь об избавлении Нидерландов от новой эпидемии чумы, то во второй половине XVI века в чуме стали обвинять евреев, которые, согласно теории заговора, прикидывались студентами, разносчиками или даже трубочистами, чтобы принести «отраву чумы» в дома.

Чума свирепствовала в Нижних Землях до конца XVI века и, в сочетании с неурожаями, голодом и непрекращающимися войнами, привела к обнищанию низших слоев населения. В XV и XVI веках в Антверпене было зарегистрировано в общей сложности 52 вспышки чумы. Лишь в 1669 году Нижние Земли были полностью избавлены от чумы. В XIX веке было установлено, что распространителями одной из самых страшных пандемий в истории были не голод или вдыхание «заразных испарений», а крысы и паразиты.

В XVI веке Европа и Нидерланды боролись и с другими болезнями. В частности, брюшной тиф, также известный как «военная горячка», поскольку им болели многие солдаты, и проказа могли стать причиной тысяч смертей. Английская потливая горячка (потница), инфекция, которая, вероятно, также передавалась грызунами, быстро распространилась в Англии в конце XV века и попала в Нижние Земли через английские суда. Она вызывала головную боль, боли в животе, учащенное сердцебиение, лихорадку, проблемы с дыханием и нарушения в работе вестибулярного аппарата. Заболевшие страдали от сильных болей и обычно умирали в течение суток. В одном Антверпене потницей заразились сотни жителей, включая художника Рогира ван дер Вейдена. Потница исчезла после вспышки в 1551 году, но, возможно, она вернулась около 1580 года в виде эпидемии гриппа.

Солдаты французского короля Карла VIII, вернувшиеся из похода на Италию в 1494 году, привезли с собой новую болезнь, которая массово распространилась по Европе и стала известна как «неаполитанская». Ошибочно считалось, что родиной этого венерического заболевания являются колонии, поскольку растения, которыми ее лечили, произрастали в Южной Америке. Как бы то ни было, врач Иоганн Вейер был убежден, что все началось с того, что испанский рыцарь заразил проститутку, а та, в свою очередь, заразила 400 солдат. В зависимости от того, что считали местом происхождения заболевания, его называли и французской, и немецкой, и испанской, и польской, и даже китайской болезнью. Окончательное название заболеванию дал итальянский врач Джироламо Фракасторо.

Вспышка Morbus Venereus, что означает «болезнь Венеры», или сифилис, была одной из самых страшных эпидемий в конце XVI века после вспышки чумы. У инфицированных появлялись зловонные гноящиеся язвы по всему телу, часто углублявшиеся до костей. Болезнь лечили ртутной мазью, но без гарантии излечения, поскольку побочные эффекты действия ртути приводили к тому, что у больных возникали язвы на губах, языке и нёбе и начинали выпадать зубы.

Бог и дьявол

Поскольку Бог был центральным игроком в социуме, а смерть была его бессменным партнером в игре, суеверие в XVI веке нетерпеливо сидело на скамейке запасных, ожидая возможности выйти на поле. До XII века богословы уделяли мало внимания народным верованиям, считая их местным фольклором. Переломный момент наступил в XIII веке, когда образ дьявола начал занимать значительное место в суевериях. Метафорические понятия добра и зла стали фундаментом для новой моральной системы отсчета, в которой церковь внушала страх перед дьяволом и геенной огненной. Священники получили возможность следить за моралью прихожан, определять грешников и налагать на них епитимью. Тот, кто заигрывал с дьяволом, нарушал моральный и церковный кодекс и совершал смертный грех, тем самым изменяя вере и светскому государю.

В XIII–XIV веках вера в дьявола и преисподнюю переросла в постоянную угрозу всему христианству. Согласно учению церкви, святые реликвии Христа и Девы Марии защищали от угрозы преисподней, поэтому их массово собирали и обменивали с единственной целью – защитить себя от дьявольского искушения. Такая защита могла обретать любые формы. В соборе Булонской Богоматери, например, хранятся прядь волос Девы Марии, капля молока из ее груди, Библия, которая якобы принадлежала Деве Марии, несколько капель крови Христа, кусок дерева от креста, на котором был распят Христос, и часть его одежды. В Нюрнбергском соборе выставлен наконечник копья, которым пронзили бок Христа. Два раза в год в часовне замка Шамбери верующие могли увидеть так называемую подлинную плащаницу, в которую тело Христа было завернуто после того, как апостолы сняли его с креста.

Несмотря на то что по Европе циркулировали десятки копий так называемой плащаницы Христа (одна из них, кстати, хранилась в Савойском дворе Маргариты Австрийской), лишь плащаница из Шамбери в конце концов попала в Туринский собор, где и хранится до сих пор.

Из языческого персонажа дьявол эволюционировал в абсолютного Антихриста, который, согласно церковной доктрине, стремился уничтожить христианство при помощи своего огромного войска. Развитие книгопечатания в Европе в середине XV века привело к пропаганде образа вездесущего Сатаны и нагнетанию вызванного страхом психоза. В своем стремлении «укротить зверя в человеке» церковь маниакально искала грешников и еретиков, отвергающих христианскую доктрину. Все это привело к первому судилищу ведьм, которое состоялось в Аррасе на севере Франции в 1459 году и закончилось приговором к сожжению на костре пятерых человек, обвиненных в колдовстве.

Исследовавшие впоследствии это дело профессора богословия выдали заключение о «незаконности» данного процесса. Как писал бургундский придворный хронист и советник Жак дю Клерк, несмотря на то что почти никто не поверил предъявленным обвинениям и доказательствам, это не остановило страх перед дьяволом.

Церковное пособие «Молот ведьм» (Malleus Maleficarum), изданное доминиканскими инквизиторами Генрихом Крамером и Якобом Шпренгером в 1487 году, подняло охоту на ведьм на профессиональный уровень. В нем излагались как способы определения ведьм, так и положения об уголовном наказании за колдовство. К 1520 году по всей Западной Европе циркулировало не менее 20 000 экземпляров этого произведения. Около 1530 года судебные процессы над ведьмами поутихли, но в конце XVI века одержимость страхом перед дьяволом и колдовством возродилась на большей части территории Европы.

Чудеса и чудовища

Страх перед неизвестным привел к интересу к «чудесам природы». В XVI веке, как и в Средневековье, люди продолжали верить в магию и существование чудовищ. Люди Средневековья считали монстров частью «божественного плана», они являлись зеркалом Красоты, а посему считались не чем-то противоестественным, а частью проявления Божьей воли.

Француз Мишель де Нотрдам, более известный как Нострадамус, опубликовал свои пророчества в середине XVI века – сборник из 353 четверостиший со зловещими предсказаниями будущего. Картины голландского живописца Иеронима Босха также изобилуют изображениями десятков демонов и чудовищ. Филипп Красивый (заказчик «Страшного суда»), Маргарита Австрийская (выставившая в Савойском дворе «Искушение святого Антония» его работы) и набожный испанский король Филипп II были глубоко пленены произведениями Иеронима Босха, в которых видели предостережение от греха.

Филипп II сделался главным коллекционером полотен Босха. В 1574 году он перевез в Мадрид его триптих «Поклонение волхвов», а триптих «Сад земных наслаждений» попал из дворца Вильгельма Оранского в мадридский дворец Филиппа II через ряд других владельцев в 1593 году.

Появление книгопечатания способствовало росту суеверия. Читатели наслаждались гравюрами, на которых были изображены диковинные монстры и сказочные существа. Рассказы о путешествиях сопровождались изображениями гермафродитов с женской грудью и пенисом, циклопов, пигмеев, бородатых женщин, наслаждающихся благоуханием яблок мужчин, великанов, людоедов и мантикор, существ с человеческой головой, телом льва и хвостом скорпиона. Такие авторы, как Гийом Буше, Амбруаз Паре и Пьер Боэтюо, сопровождали свои псевдонаучные труды почти порнографическими изображениями совокупляющихся с женщинами монстров, карликов и всевозможных отвратительных уродливых существ. Их произведения были очень популярны и служили предметом after dinner talks [87] в королевских и дворянских кругах.

В XVI веке коллекционеры экзотики демонстрировали свою принадлежность к тем, кто разгадывает «загадки мира». Кабинет редкостей или кунсткамера представляли собой коллекцию уникальных pièces d’art [88] со всего света. Такая коллекция должна была подчеркнуть богатство, эрудицию и социальный статус ее владельца. Коллекционирование экзотики в XVI веке было в моде и служило доказательством того, что «Бог не знает границ». В XV и XVI веках герцоги Бургундские и Габсбургские являлись профессиональными коллекционерами. Они собирали картины, драгоценности, реликвии, а также экзотических животных и даже живых карликов.

Например, Карл V заполнил целые залы брюссельского дворца Куденберг ювелирными изделиями, жемчугом, драгоценными камнями, часами, мебелью и гобеленами. Немецкий художник Альбрехт Дюрер, посетивший Куденберг во время путешествия в 1520 году, впервые увидел там сокровища ацтеков, которые испанский конкистадор Эрнан Кортес захватил у ацтекского принца Монтесумы. Сокровища доставили в Севилью из Мексики и вместе с государственной казной отправили в Брюссель, где Карл в Ахене ожидал коронации в качестве римского короля. Дюрер записал в дневнике, что он «никогда прежде не встречал ничего столь же восхитительного». Среди 77 сокровищ ацтекского искусства наличествовали веера из перьев, оружие, одежда, а также золотой и серебряный диски с изображением солнца и луны, каждый из которых весил 22 килограмма и имел почти два метра в диаметре. Эти заморские драгоценности должны были демонстрировать вселенский масштаб власти Карла.

Спустя три года император подарил ацтекскую коллекцию своей тетке Маргарите Австрийской в благодарность за то, что она сделала для династии. К сожалению, оба диска не сохранились. Возможно, их переплавили на украшения. Фламандские гобелены наряду с золотом и серебром также служили статусным символом богатства и власти и входили в состав всех королевских художественных коллекций. Карл и его сестры Мария и Екатерина особенно ценили дорогие гобелены, в которых использовалось огромное количество золотых и серебряных нитей, – дорожили ими больше, чем картинами или скульптурами. В дальние путешествия Карл всегда брал с собой не только собственную посуду и мебель, но и собрание гобеленов.

Альбрехт Дюрер не мог остановиться, когда начал описывать в своем дневнике палаты чудес Карла V и сам дворец Куденберг, в котором имелись «фонтаны, лабиринт и зоопарк, совсем как в раю», с особым восторгом отметив «два зала с различными видами оружия, доспехов, артиллерии и щитов, с удивительной одеждой, постельными принадлежностями и всевозможными диковинными предметами обихода, которые по красоте превосходят любое чудо. Все это настолько ценные вещи, что их стоимость составляет около 100 000 гульденов. И за всю свою жизнь я не видел ничего восхитительнее. Ибо я увидел чудесные вещи и был потрясен изысканной изобретательностью людей в чужих землях». Мария Венгерская, сестра Карла, пошла еще дальше и превратила весь свой дворец в Бенше в одну огромную кунсткамеру.

Мария стала следующим регентом Нидерландов после своей тетки Маргариты Австрийской и в 1545 году получила от Карла в подарок город Бенш и его поместья. В декабре того же года она немедленно поручила своему архитектору и скульптору Жаку Дюбрёку полностью снести старый замок Бенш, датируемый XII веком, и построить на его месте новый дворец. Работы по перестройке заняли три года и завершились созданием одного из первых дворцов эпохи Возрождения в Нижних Землях. Интерьеры замка украшены гобеленами и картинами, созданными специально для него Тицианом и Михилем Кокси. Большая часть коллекции произведений искусства, доставшейся Марии от Маргариты Австрийской, также переехала в Бенш. На лестнице стояло чучело морской черепахи, преподнесенное в дар муниципалитетом Брюгге. В залах дворца были выставлены коллекция окаменелых рыб, картины Рогира ван дер Вейдена, а также коллекция римских монет и медалей, присланная Марии ее братом Фердинандом.

Во дворце имелась «Волшебная комната», в которой потолок был расписан звездами и планетами. Над ним скрывался специальный механизм, который опускал вниз роскошно накрытые столы с угощением для гостей. В этой же комнате можно было устроить дождь из душистой воды или, как в сказочной стране изобилия, сахарный град, а фонтаны в форме бронзовых змеиных голов могли извергать вино. Дворцовый сад, как говорили люди, превосходил все семь чудес света. В нем имелась восьмиметровая мраморная гора Парнас, инкрустированная перламутровыми раковинами, фонтан «Геликон» с девятью мраморными музами и порфировым бассейном, созданию которого Жак Дюбрёк посвятил целый год, серебряные цветы, которые качались на ветру, и фонтаны, из которых лилась душистая вода. Во время триумфального въезда Карла с сыном Филиппом II в Нижние Земли в 1549 году Мария Венгерская устроила для племянника и брата во дворце грандиозный прием, который длился восемь дней и сопровождался пирами и турниром на тему кастильского рыцарского романа «Амадис Гальский».

В своей любви к роскоши Мария Венгерская не была исключением. По приказу ее племянника эрцгерцога Фердинанда II, второго сына Фердинанда Австрийского, средневековый замок Амбрас в Инсбруке был превращен в подлинную жемчужину искусства эпохи Возрождения. Фердинанд II приобрел этот замок как резиденцию для своей супруги Филиппины Вельзер, брак с которой был морганатическим ввиду ее низкого происхождения. Замок Амбрас стал вершиной его коллекции диковинок. Длина Испанского зала для приемов в этом замке составляла 43 метра. А коллекция из 120 комплектов доспехов занимала пять залов. В Heldenrüstkammer [89] гости могли полюбоваться доспехами знаменитых рыцарей, уникальной коллекцией картин, золотых, серебряных и бронзовых статуй, готических скульптур, механических диковинок, экзотических вееров, хрустальных бокалов, монет, портретов людей, которых считали «чудесами природы», чучел крокодилов и акул, а также Габсбургской портретной галереей, насчитывавшей более 200 портретов представителей династии Габсбургов и других европейских монархов.

Максимилиан II, старший брат Фердинанда II, сменил своего отца на троне Священной Римской империи в 1564 году и частично преобразовал императорскую австрийскую резиденцию Хофбург в Wunder– und Kunstkammer [90]. Для этого он пригласил миланского художника Джузеппе Арчимбольдо на должность придворного художника и главного декоратора. Арчимбольдо не только писал портреты, на которых человеческие головы были составлены из различных животных, растений и фруктов, но и занимался оформлением спектаклей, для которых каждый раз разрабатывал новые декорации и костюмы. Он также устраивал представления с участием собак в костюмах драконов и настоящего слона. Старший сын Максимилиана II, эксцентричный и образованный обжора Рудольф II, принял императорскую корону от отца в 1576 году и выбрал Прагу в качестве своей новой столицы. В личной коллекции во дворце в Градчанах Рудольф II отвел одно из главных мест картинам Питера Брейгеля, Альбрехта Дюрера, Леонардо да Винчи и Корреджо. Он считается одним из крупнейших коллекционеров искусства в истории. Его коллекция насчитывала более 6000 предметов искусства, хранившихся в закрытых витринах, сундуках и на столах.

В четырех огромных залах его дворца были выставлены экзотические диковинки: мумии, чучела меч-рыбы и птиц, скелеты животных, гигантские ракушки и иные objets de vertu [91]. К концу XVI века пражский двор превратился в новый культурный центр Европы, где работали антверпенский живописец Бартоломеус Шпрангер, художник и гравер Хендрик Гольциус, нидерландский скульптор Адриан де Врис, Джузеппе Арчимбольдо, астроном Тихо Браге, ученый Иоганн Кеплер. Изготовители приборов и алхимики, пытавшиеся создать вечный двигатель, также обосновались в Праге.

Экзотические коллекции могли размещаться не только в зданиях, но и на открытом воздухе. Начиная с середины XVI века Нидерланды охватила мода на ботанические сады с экзотическими растениями.

Владельцы замков и богатые горожане разбивали вокруг своего жилья увеселительные сады, изображающие «земной рай». Например, в Эденском замке на севере Франции, который принадлежал Филиппу Доброму и где позже некоторое время жила Маргарита Австрийская, были установлены золотые деревья, ветки которых приводились в движение благодаря пневматическому трубопроводу, на них пели механические птицы, и можно было имитировать град, дождь или солнечный свет. Внутри замка стояли механические куклы, которые неожиданно обрызгивали или поливали посетителей водой. Эденский замок вместе с городом был дотла уничтожен армией Карла V во время войны с французами в 1553 году.

Садоводство считалось почетным хобби для аристократов. Так, в конце XVI века богатый граф Карл Аренбергский не только был владельцем крупнейшей в Европе коллекции книг по ботанике, но и мог гордиться одним из самых красивых садов в Европе, в котором обитала стая розовых фламинго, а также впервые были высажены нарциссы и лилии. Позже в Нидерланды из Османской империи были завезены тюльпаны. А из Нового Света прибыл ацтекский xitomatl [92], или томат, который мехеленский ботаник Ремберт Додунс назвал «вонючим золотым яблоком», а итальянцы – pomo d’oro, что означает «золотое яблоко». До XIX века помидор не считался полноценным овощем.

Импорт и разведение редких растений и цветов были надежным делом, но тот, кто хотел создать настоящий сад чудес, должен был завести в своем парке экзотических животных. Гентская резиденция герцогов Бургундских Хоф-тен-Валле, которую после рождения Карла переименовали в Принсенхоф, была окружена рвом. При резиденции имелись кладовая для хлеба, соусов и специй, портновская мастерская, кладовая для драгоценностей, ткацкая, комната для отдыха, гобеленовая мастерская, jardin de plaisance [93] со стрельбищем, площадкой для игры в мяч, садовой печью для дистилляции розовой воды, виноградником, островом посреди пруда, уборной для дам и конюшнями на 150 лошадей. При дворце также имелся львиный двор, представлявший собой зверинец, при котором был кирпичный хлев, где содержался живой корм для девяти львов, медведя и трех рысей, обитавших в зверинце в качестве экзотических диковинок.

Первыми на львов обратили внимание крестоносцы во время своих Крестовых походов. Впоследствии они изображали этих животных на своих щитах как символ Христа, которого называли «лев от колена Иудина». До этого львы фигурировали в библейских сюжетах, а также в античных текстах, где рассказывалось о том, как различные боги держали одомашненных львов как символ божественной силы Геракла. Это стало причиной моды на львов, поэтому в XV и XVI веках для многих европейских монархов лев в зверинце был обычным делом. Маргарита Австрийская, которую называли «очень суровая дама, вдовствующая герцогиня Савойская», любила наблюдать за животными в Хоф-тен-Валле. Она приказала построить в дворцовом парке двухъярусный помост, с которого в качестве «развлечения» можно было наблюдать за драками львов с медведем.

И дворец, и львиный двор требовали постоянного ремонта и укрепления, так как из-за звериного помета балки полностью сгнили. Медведь также стал проявлять интерес к дворцовому винному погребу, в результате чего перед окнами погреба пришлось построить дополнительную деревянную ограду, «чтобы медведь не мог туда пробраться». Хоф-тен-Валле привлекал и таких непривлекательных и отнюдь не экзотических животных, как полчища черных крыс и мышей, которые селились не только в подвале, но и на верхних этажах и были настоящим кошмаром для обитателей дворца. Но не только львы и медведи пользовались популярностью при бургундском дворе.

Филипп Красивый пополнил гентский зверинец в Хоф-тен-Валле верблюдами, пеликанами и страусом, которые были доставлены из Испании.

Он устраивал для своих детей катания по саду в маленькой повозке, запряженной пони. В своем лёвенском замке на холме Кайзерсберг Филипп Красивый приказал построить детям еще один зверинец. Здесь жили четыре верблюда, дикий крупный рогатый скот, медведь, циветты, сурки и барсук. Содержание зверинца обходилось ежегодно в небольшое состояние, но животные, как и гобелены, драгоценности и художественные коллекции, олицетворяли могущество монарха.

Португальский двор служил европейской базой для габсбургских зверинцев в Испании и Австрии, и значительную часть груза португальских кораблей, возвращавшихся из Африки и Азии, составляли разнообразные экзотические животные. Португальский король Мануэл I, который был по очереди женат на Изабелле и Марии, дочерях испанской королевской четы Изабеллы и Фердинанда, после смерти второй жены женился в очередной раз на старшей сестре Карла Элеоноре, которая была значительно моложе Мануэла I. Сам Мануэл I коллекционировал азиатских слонов, которых регулярно выгуливал по улицам Лиссабона и поил из уличных фонтанов. Он любил получать экзотические подарки. Когда в 1515 году султан Гуджарата подарил ему носорога, Мануэл I немедленно захотел проверить, правду ли говорят, что слоны и носороги на дух не переносят друг друга. Один из дворов его дворца был превращен в арену, где нового носорога поставили напротив одного из королевских слонов.

К всеобщему ликованию зрителей, слон в панике ретировался, а носорог был объявлен победителем. Через год животное было отправлено в Ватикан в качестве нового дипломатического подарка папе римскому Льву X. К сожалению, носорог утонул, когда корабль, на котором его перевозили, попал в шторм у берегов Италии.

Экзотические животные не только служили экспонатами кунсткамер, но и были идеальным подарком для поддержания дипломатических отношений. Например, в 1514 году Маргарита Австрийская отправила несколько львов из Хоф-тен-Валле в подарок своему отцу Максимилиану. А португальский король Мануэл I в том же году подарил белого слона Ханно новоизбранному папе Льву X. Этот слон сделался папским любимцем и часто принимал участие в процессиях в Риме. Ханно внезапно скончался от запора и был с почестями похоронен в Ватикане.

Жуан III, старший сын португальского короля Мануэла I, взошел на трон в 1521 году. Четыре года спустя Жуан женился на Екатерине, она приходилась Карлу младшей сестрой, родилась после смерти Филиппа Красивого и провела 15 лет в уединении со своей матерью Хуаной Безумной в Тордесильясе. Екатерине очень понравилось быть невестой, а став королевой Португалии, она, как и ее испанские и австрийские родственники, тоже увлеклась экзотическими животными. Она приказала построить питомник для содержания циветт. Выделяемый их железами мускус добавляли в духи и лекарства, а также продавали за огромные деньги или преподносили в дар европейским аристократам и монархам. Предприимчивая сестра Карла V стала бизнес-магнатом начала Нового времени, финансируя португальский торговый флот и создав целую сеть представительств в Азии, которые через посредников в Гоа, Кочине и Малакке постоянно занимались для нее поиском экзотических животных для отправки в Португалию.

Португальские послы отправляли из Азии и Африки в Лиссабон корабли, груз которых состоял целиком из львов, зебр, слонов и обезьян. А Екатерина переправляла животных своим габсбургским родственникам. Так, не без участия Екатерины ее дядя император Максимилиан II завел в своем венском зверинце слонов, носорогов, индийских антилоп, обезьян, львов, дромадеров и тигров. Во время визита в Испанию Максимилиан II получил в качестве свадебного подарка от португальского короля и Екатерины слона, которого он потом лично перегонял домой. Слон, которого назвали Соломоном, прошел с габсбургским императором и его двором из Вальядолида в Вену через Геную и Альпы, проделав путь длиной около 2000 километров. Прибытие слона в Австрию стало сенсацией, поскольку местные жители никогда до этого не видели живых слонов.

Когда год спустя Соломон околел, возможно из-за холодного климата, Максимилиан II приказал сделать кресло из его костей. В 1563 году испанский король Филипп II подарил слона своему дяде, императору Фердинанду Габсбургу. Индийский слон по кличке Эмануэль после выгрузки с корабля провел некоторое время в Антверпене, где его по центру города «выгуливал на поводке мавр». Весь город сбежался посмотреть на диковинное животное. Антверпенский печатник и гравер Ян Моллейнс писал, что животному эта прогулка понравилась, но при этом оно очень хотело пить: «Он выпил более восемнадцати кувшинов вина за один день здесь в Антверпене и с удовольствием ест сахар и рис». Далее Эмануэль отправился в Брюссель, где его встретила во дворце Куденберг штатгальтер Маргарита Пармская и велела провести напоказ по улицам Брюсселя.

Помимо львов, тигров и медведей, коллекционеры держали и более мелких животных. В частности, обезьян держали в качестве домашних питомцев, потому что долгое время их путали с пигмеями. Екатерина подарила зебру и несколько обезьян своему крестнику дону Карлосу, сыну испанского короля Филиппа II. Зебра была отправлена в королевские конюшни, а обезьян нарядили в детское платье, и дети испанского короля катали их по дворцу в тележках. С 1532 года Екатерина активно переписывалась со своей сестрой Марией Венгерской, они постоянно обменивались подарками. Однажды Екатерина прислала сестре доставленные с Цейлона рога, украшения из слоновой кости и безоары [94], а также рабыню для услуг. Странным может показаться тот факт, что сестры ни разу не встретились за всю свою жизнь.

По приказу Екатерины ее придворный Франсишку Карнейру был на четыре месяца отправлен из Португалии во Фландрию и Брюссель по поводу закупки для португальского двора по рекомендации Марии Венгерской гобеленов, дорогого платья, оловянных и серебряных изделий и 20 соколов. В сумме эти непомерные траты обошлись почти в два миллиона reais [95].

В своей страсти к коллекционированию Габсбурги доверялись не только Екатерине, но и ряду посредников. Ханс Кевенхюллер, отправленный в Испанию имперским посланником в 1574 году, сделался советником испанского короля Филиппа и в течение 33 лет выступал в качестве эксклюзивного представителя как испанской, так и австрийской ветвей Габсбургской династии.

Кевенхюллер постоянно подыскивал для них диковинки и предметы роскоши, включая ювелирные изделия, предметы искусства, текстиль и различные редкости, а также следил за тем, чтобы зверинцы при венском, пражском и инсбрукском дворцах пополнялись экзотическими животными и птицами. Люди, подобные Кевенхюллеру, поддерживали целую международную сеть посредников, искавших для них экзотических животных в Индии, Бразилии и Мексике. Такие услуги пользовались большим спросом, поскольку и Карл, и его брат Фердинанд желали иметь в своих зверинцах носорога, слона, льва или тигра. К несчастью, оба они были плохими плательщиками, поэтому Кевенхюллеру и ему подобным нередко приходилось финансировать покупку животных за свой счет в надежде на то, что сделка скоро окупится.

Письмо, которое Кевенхюллер написал императору Рудольфу II в 1576 году, иллюстрирует состав подобного груза, несмотря на то что имперский посланник не знал названия всех животных: «Я составил список всех животных, которых мне к настоящему моменту удалось достать. Во-первых, ручные лев и львица, шесть ирландских псов… три индийские куропатки, маленькая обезьянка, причудливое пятнистое животное, десять довольно крупных черных птиц из Индии с красным клювом и похожим на смокву наростом на лбу. Я пришлю Вам изображения, чтобы Ваше Величество могли получить представление о том, что я приобрел». В другом заказе для пражского зверинца было «22 чудесных пони, большой осел, лев, леопард, семь обезьян и шесть охотничьих собак». Перед агентом стояла сложная задача доставить животных в пункт назначения в целости и сохранности, ведь перевозка экзотических животных сопряжена с рядом трудностей.

Даже если животное не заболевало и не погибало в пути, оставался риск, что его могли покалечить при доставке. Например, в 1580 году Ханс Кевенхюллер доставлял носорога из Лиссабона в Мадрид для испанского короля Филиппа II. Когда груз прибыл в Мадрид, они обнаружили, что у животного отпилен рог, кроме того, в наказание за то, что зверь убил человека незадолго до перевозки, несчастному носорогу выкололи глаза.

Магические силы и реликвии

Помимо приобретения предметов роскоши, испанские и австрийские представители Габсбургской династии тратили огромные суммы на предметы, которым приписывалась целебная или магическая сила. Среди экспонатов их коллекций были, среди прочего, безоаровые камни – конкременты из желудков коров, коз и других жвачных животных. Безоаровые камни формировались из остатков непереваренной пищи. Арабская медицина веками считала безоаровые камни мощным противоядием от укусов змей и скорпионов. К концу XV века Португалия стала международным поставщиком безоаровых камней. Привоза этих камней, которые стоили очень дорого, с нетерпением ожидали европейские вельможи и правители. Их также вставляли в ювелирные украшения и носили в качестве амулетов для защиты от ядов или чумы.

Целебные свойства безоаровых камней впервые были поставлены под сомнение в 1575 году, когда французский хирург Амбруаз Паре провел эксперимент, в ходе которого он ввел подопытному пациенту яд, после чего дал ему принять стружку безоарового камня. Пациент скончался шесть часов спустя. Правда, для того чтобы целебная сила безоаровых камней была окончательно признана суеверием, потребовалось еще два столетия.

В XVI веке получили широкое распространение реформаторские идеи Лютера и Кальвина. Католическая церковь в смятении наблюдала за тем, как рушится ее монополия на веру. Испанский король Филипп II яростно сопротивлялся этим идеям и пополнил свою коллекцию священных костей и реликвий, которые, как он полагал, обладали магическими и целительными силами.

Все свои сокровища Филипп II хранил под замком в тайной часовне Эскориала, великолепного королевского дворца, построенного под Мадридом в 1563 году. Эскориал был не просто дворцом. В дворцовый комплекс входили монастырь и мавзолей, где представителей испанской ветви Габсбургов почитали как святых. Доступ в королевскую кунсткамеру был лишь у короля, членов королевской семьи и ограниченного круга высокопоставленных гостей. Раз в год ее открывали для широкой публики.

Филипп II твердо верил в магическую и целительную силу своих реликвий и регулярно уединялся в кунсткамере, чтобы поцеловать каждую из них одну за другой. Помимо 12 полных скелетов, 144 черепов и 306 конечностей святых, коллекция в Эскориале также включала фрагмент креста, на котором был распят Иисус Христос, и гвоздь от него, платок, которым Дева Мария, согласно легенде, утирала свои слезы у подножия того же креста, а также волосы из бороды Иисуса.

Когда его старший сын принц дон Карлос после бурной ночи с испанскими mujeres [96] в апреле 1562 года упал в темноте с лестницы и получил травму головы, врачи не оставили ему никаких шансов. Один из францисканских монахов выступил с идеей исцеления божественным вмешательством, для чего был вскрыт саркофаг с телом скончавшегося за сто лет до этого францисканского монаха Дидака, также известного как Диего из Алькалы. Согласно легенде, его мощи оставались нетленными – неизвестно, насколько это правда. Мощи были уложены в постель рядом с Карлосом, который начал бредить, однако успел прикоснуться к мощам перед тем, как снова потерять сознание. Карлос выжил после падения благодаря трепанации черепа, выполненной фламандским хирургом Везалием. Но испанский король был убежден, что сын выжил именно благодаря мощам францисканца. Диего из Алькалы был канонизирован, а Филипп II отблагодарил его «чудом за чудо», заказав миниатюрную механическую фигуру Дидака, которая сегодня является одним из экспонатов Смитсоновского музея в Вашингтоне.

Сам Филипп II, находясь при смерти в 1598 году, положил часть реликвий и мощей из своей коллекции рядом со своим одром. Один монах писал, что его дочь Изабелла, пытаясь сделать все возможное, чтобы король оставался в сознании в последние часы жизни, периодически кричала: «Не трогайте реликвии!» Филипп II каждый раз приходил в себя, чтобы убедиться, что никто не осмелился прикоснуться к его драгоценной коллекции. Чудесного исцеления не произошло. Даже после того, как к конечностям короля, который не сомневался, что сила святых мощей заживит его открытые раны, привязали коленную чашечку святого Себастьяна, ребро святого Альбана и руку святого Винсента.

Карлики…

Габсбурги коллекционировали в exotica habsburgia [97] не только произведения искусства, экзотических животных, мощи святых и различные диковинки. Коллекции редкостей Габсбургов и других европейских правителей также дополнялись «живой коллекцией», состоявшей из придворных «экзотических людей». Испанский конкистадор Эрнан Кортес, например, отправляя Карлу в Испанию в 1519 году сказочные сокровища ацтеков, посадил на корабль четырех индейцев, которых спас от принесения в жертву. Итальянский кардинал Ипполито Медичи держал при дворе целую коллекцию выходцев из Северной Африки, а французский король Генрих II в 1550 году воссоздал недалеко от Руана деревню бразильских индейцев, в которой около 50 индейцев племени тупинамба исполняли пляски и устраивали шуточные сражения для развлечения посетителей. Когда французский король решил, что в этой деревне не хватает народу, он приказал поселить в ней 250 французских моряков, которые должны были носить индейскую одежду и плясать с индейцами.

Монархи раннего Нового времени были без ума от людей с физическими и умственными недостатками и считали их «чудесами божьими». Эта мода была не нова. Карлики известны уже при дворах древних египтян и римлян. В XV веке карлики принимали участие в свадебном пиру Карла Смелого и Маргариты Йоркской, поднося корзины с фруктами, представляя собой живые декорации к каждому блюду. Карликов было принято держать и в Османской империи. Османские султаны также имели глухонемых слуг, чья обязанность заключалась в «церемониальном молчании» вокруг султана. Османские султаны без колебаний использовали таких глухонемых в качестве палачей для устранения конкурентов среди членов семьи или знати. Султан Сулейман I, например, приказал им задушить тетивой собственного сына Мустафу, а султан Мехмед III при помощи таких же глухонемых устранил 19 своих братьев, сыновей своего предшественника Мурада III.

Окружавшие себя карликами или юродивыми монархи одновременно демонстрировали как христианскую заботу о слабых членах общества, так и собственное моральное и физическое превосходство. Многих владельцев карликов также интересовало, что находилось у тех в штанах. Греческий философ Аристотель еще в IV веке до н. э. называл карликов «маленькими осликами». И в XVI веке размер полового члена карлика не давал покоя воображению современников.

Помимо эротики, карлики считались идеальным подарком к свадьбе или дню рождения европейского монарха. Например, в конце XVI века испанская королева Изабелла, жена Карла, преподнесла французской королеве Екатерине Медичи на день рождения покрытую тканью клетку. Екатерина была в полном восторге, когда выяснилось, что в клетке сидит не попугай, а карлик. Она была заядлым коллекционером карликов, которых держала в качестве домашних питомцев.

Маркиза Мантуи Изабелла д’Эсте в начале XVI века устроила миниатюрный замок для своей коллекции карликов, которых она также дарила друзьям в качестве живых игрушек. Абсолютным чемпионом среди коллекционеров карликов в начале XVII века был испанский король Филипп IV. По его мадридскому дворцу Эскориал их бродило более сотни.

Тем, кто попадал в королевскую коллекцию лилипутов, часто давали новое имя, которое должно было подчеркивать их маленький рост. Карлицу Марии Бургундской до конца жизни звали мадам Богран [98]. Одного из многочисленных карликов Екатерины Медичи звали Жан Пети [99]. Штатгальтер Маргарита Австрийская изначально дала ему имя Нойткен, что означало примерно «размером с яйцо».

Карликов использовали не только как забаву, но иногда и в качестве прислуги: как пример можно привести один из пиров, устроенных итальянским кардиналом Вителли, на котором вместо слуг гостей обслуживали 34 карлика. Некоторые хозяева устраивали шуточные сражения своих карликов с обезьянами. Другим карликам, в числе которых был Нойткен, повезло, поскольку у них был личный слуга. Карлице английской королевы Елизаветы I Томасине де Пари было позволено носить миниатюрные копии нарядов королевы. Она должна была служить крохотной копией королевы в молодости. Елизавета I, которая всю жизнь прожила в безбрачии, называла своего второго карлика Монархо, то есть «король». А карлик Гонсало де Лианьо, служивший придворным шутом и личным слугой испанского короля Филиппа II, попутно подрабатывал торговлей предметами искусства и шпионажем на тосканскую семью Медичи.

Нередко между монархами и карликами устанавливались очень тесные, личные отношения. Карлики были одними из немногих, кому наряду с пажами моложе десятилетнего возраста и придворным лекарем было позволено без разрешения входить в покои дам. В 1554 году вдова португальского короля и сестра Филиппа II Хуана, назначенная временным регентом Испании, привезла с собой свою карлицу Магдалену Руис. Между Магдаленой и испанским королем установилась тесная дружба, и ей было позволено жить в Эскориале до самой смерти, а она умерла в 1605 году, то есть даже после смерти Филиппа II. Магдалена сделалась confidente [100] Филиппа II, и ей было позволено сопровождать его повсюду. То была совершенно особая привилегия, так как Филипп II допускал в ближний круг очень мало посторонних. Магдалена Руис являлась довольно необычным карликом: вела себя очень эксцентрично, но при этом страдала от эпилепсии и была пьяницей.

В качестве развлечения Филипп II заставлял ее много пить на пирах, отчего она теряла контроль над собой, а в конце концов ее начинало рвать на пол трапезной, что приводило гостей в веселье. При этом Филипп II нежно писал о своей дружбе с Магдалиной и беспокоился о ее здоровье, потому что, по его словам, его маленькая подруга «худела, старела, глохла и дряхлела от неумеренного пьянства». Следует отметить, что он был не единственным монархом, который то любил, то ненавидел своего карлика. Франциск I, например, однажды ради забавы прибил своего лопоухого карлика по имени Кайетт за уши к столбу. А Уилл Сомерс, любимый карлик английского короля Генриха VIII, ужинал за одним столом с королем, однако ночевал в собачьей конуре.

Наряду с собаками, обезьянами и попугаями карлики служили идеальными домашними питомцами дворянам и монархам Европы. Их также любили изображать художники, особенно рядом с детьми или собаками крупных пород.

Изображение карликов превратилось в искусство, в котором во второй половине XVI века преуспел испанский художник Веласкес, а содержание карликов ради забавы не выходило в Европе из моды вплоть до XVIII века. Османские султаны и русские дворяне держали придворных карликов вплоть до XIX века. В Европе их также показывали публике в качестве диковинок в передвижных цирках уродов.

Помимо людей с карликовостью, европейские правители также приветствовали при своем дворе и людей с иными аномалиями. При дворе Марии Венгерской, к примеру, жила бородатая карлица по имени Елена Антония. Король Франциск I взял на военную службу в лучники великана. Император Священной Римской империи Фердинанд III, в свою очередь, был гордым обладателем ребенка из Нидерландов, вес которого составлял 100 килограммов. А эрцгерцог Фердинанд II Габсбургский заказал для своей коллекции портрет полностью безрукого и безногого человека.

В 1547 году французский король Генрих II получил в подарок от венецианского посла Капелло «экзотическую диковинку». Вместе с несколькими попугаями с Тенерифе в Европу прибыл десятилетний мальчик Петрус Гонсалвус. Он страдал от гипертрихоза, заболевания, которое проявляется в избыточном росте волос. Волосатый Петрус прожил при французском дворе 44 года, где его считали экзотическим животным. Поскольку Генриху II было любопытно узнать, можно ли «облагородить зверя», Петруса обучали латыни и военному делу. В 1573 году Петруса в качестве эксперимента женили на женщине без гипертрихоза. У пары родилось семеро детей, у четверых из которых наличествовал гипертрихоз. Семью Гонсалвус приглашали ко двору Маргариты Пармской и австрийского эрцгерцога Фердинанда II, где их торжественно демонстрировали как чудо света. Портрет Петруса Гонсалвуса вместе с портретом безрукого и безногого хранится в коллекции Фердинанда II в замке Амбрас.

…и шуты

Придворные шуты выступали в качестве комического «второго я» правителя. Их резкие высказывания и сумасбродные выходки должны были подчеркивать гуманный характер обычно сдержанного монарха. Поговорка «глупец говорит мудрость» относилась к шутам, которые считались «чистыми душой» и, будучи «невинными душой», всегда говорили правду. Нидерландское слово nar произошло как от латинского nario, то есть шут, так и от древнегерманского narbe, что буквально означало «неровный», от которого также можно было получить «кривой» и «деформированный».

Именно за то, что шуты могли безбоязненно обсуждать то, что никто не смел даже произнести вслух, они считались бунтарями. В итоге шуты вызывали одинаковые восторг и ненависть при дворе. Придворный шут Карла, например, однажды громко объявил, что супруга Генриха Нассау Менсия де Мендоса была такой жирной, что, когда «при дворе закончились свечи, маркиза вспорола себе бок во благо людей, и из нее извлекли 1000 килограммов говяжьего жира, а потом еще 70 для пополнения запасов Альгамбры». Существовало два типа шутов. К первому типу относились умные шуты. Их брали на службу благодаря остроумным высказываниям, и они выступали при дворе в роли профессиональных комиков. Шуты второго типа служили в гильдиях дураков типа «Гильдии синей баржи» или «Мастера Гиба и его упрямцев» либо были городскими шутами.

В Лилле работало 107 шутов, выступавших в процессиях, городских празднествах или придворных приемах. В Брюсселе в 1496 году три городских шута, аккомпанируя себе на ложках, флейте, волынке и мехах (которые считались «вульгарными инструментами» ввиду эротических ассоциаций), приветствовали бургундского герцога Филиппа Красивого и его новую жену Хуану Кастильскую в брюссельской ратуше. Помимо профессиональных «дураков и шутов», монархи и вельможи также обращались к так называемым «природным безумцам», то есть сумасшедшим или душевнобольным, развлекавшим правителя и его гостей своими выходками.

Умным шутам позволялось свободно высказывать свое мнение при дворе. Это обеспечивало непринужденные и верные отношения между правителем и придворным шутом. В 1488 году, когда император Максимилиан Габсбург проигнорировал совет своего придворного карлика и шута Кунца не входить в город Брюгге, он потерпел фиаско. Максимилиана взяли в плен, и он вынужден был наблюдать за тем, как его наперсников на его глазах вели на эшафот. Согласно легенде, отважный Кунц чуть не погиб, пытаясь освободить хозяина. Он упал в ров, где на него напали лебеди. Максимилиан остался бесконечно признателен Кунцу. Несколько лет спустя, когда во время ужина с венецианскими послами шут зацепился за скатерть и уронил на пол хрустальную посуду, венецианцы пришли в ярость и потребовали сурово наказать его. Максимилиан спас неуклюжего шута и, как пишет хронист, ответил, что шут разбил бы и посуду из золота, но черепки бы стоили дороже.

Шуты развлекали монархов своим острым умом и бестактными репликами. Так, шут Брюске, изначально взятый на службу при французском дворе в качестве адвоката, быстро понял, что может заработать больше, став шутом. Когда он встретил Карла V после долгого перерыва и тот спросил его, помнит ли Брюске императора, шут ответил: «Разумеется, сир, я помню тот день, потому что именно тогда вы купили эти прекрасные рубины, теперь украшающие ваши руки». На самом деле Брюске намекал на подагру, которая непрерывно мучила императора и от которой пальцы у него сильно опухали. По словам летописцев, Карл V от души посмеялся над ответом Брюске. Сын Карла Филипп II был настолько впечатлен, что немедленно велел собственному придворному шуту брать уроки у Брюске.

Иногда дерзкое поведение шута могло обернуться против него же самого. Например, придворный шут французского короля Франциска I по имени Трибуле чуть не лишился жизни, когда панибратски шлепнул короля по спине во время ужина с обильным возлиянием. Франциск I пригрозил отправить шута на эшафот, если тот немедленно не принесет извинения, которые превзойдут ранее нанесенное оскорбление. Шут, недолго думая, ответил: «Прошу ваше величество простить меня, но я обознался и принял вас за королеву».

Франсесильо де Суньиге, придворному карлику и шуту Карла V, повезло меньше. За едкий и злой язык самопровозглашенный «король придворных шутов» был изгнан от испанского двора в 1529 году.

Спустя три года он был убит возле своего дома наемником, которого подкупил клиент, не оценивший юмор шута. Согласно легенде, де Суньига не переставал шутить и перед смертью. Он прокричал в дверь испуганной жене: «Сударыня, ничего страшного, вашего супруга только что убили». Когда в последние минуты его жизни один из спешащих на помощь собратьев по ремеслу попросил де Суньигу помолиться за него, когда тот будет в раю, Суньига ответил: «Обещаю, но завяжите мне нитку на пальце, чтобы я не забыл». Позднее шуты стали работать в цирках уродов, а с XIX века сделались клоунами при цирковых труппах.

Перевернутый мир

Шуты и карлики являлись частью мироустройства в XVI веке. Глупость, как противоположность серьезности и благочестия, являлась важной составляющей мирового порядка в начале Нового времени. К примеру, на деревянной резьбе на нижней стороне сидений складных стульев в соборе Святого Петра в Лёвене уже в XV веке красовались изображения шута и гримасничающей женщины, показывающей язык и закрывающей рот обеими руками. Перевернутый мир служил отдушиной для общества, построенного на крайностях. Глупость нападала на то, что обычно было принято скрывать и держать под спудом. Эразм Роттердамский писал в «Похвале глупости», что без глупости просто невозможно жить: «…без меня [глупости] никакое сообщество, никакая житейская связь не были бы приятными и прочными…» [101]

В перевернутом мире юмор давал зеркальное отражение общества. В нем шут играл роль правителя воображаемого общества, в котором посредством осмеяния все запрещенное становилось разрешено. Юмор оказывал целебное воздействие на обреченность и мрачность настроений раннего Нового времени, изгоняя меланхолию, которую, как считалось, распространял дьявол.

В перевернутом мире человек свободен и беззаботен, ему позволено смеяться над всем и вся. Благодаря тому что шуты находились за пределами жестко регламентированного «обычного мира», они могли демонстрировать нижнюю часть тела или оголяться в знак протеста против общепринятых ценностей. Басни о животных, где посредством зверей развенчивались или восхвалялись стереотипы человеческого поведения, тоже относились к перевернутому миру.

Выдуманный легендарный персонаж Тиль Уленшпигель сделался популярен в Нидерландах между 1525 и 1547 годами, когда была опубликована первая книга о нем, она именно иллюстрировала поведение человека в «перевернутой манере». В XIX веке фламандский писатель Шарль де Костер изобразил Уленшпигеля мятежным фламандским героем, восставшим против духовенства и испанского владычества. Но в оригинальных народных сказаниях Тиль – озорной шут, чьи дурацкие выходки, высмеивающие благочестивого священника или подражающие толстому королю, освещали лицемерие высших классов. По той же самой обратной логике XVI века Карл V вскоре после своей смерти стал героем различных народных легенд. В многочисленных фольклорных стишках его изображали дерзким разбойником, который сражался против истеблишмента, и наделяли следующими чертами: «Император Карл верхом на псе скакал, да в грязь упал и в рот дерьма набрал».

В раннем Средневековье церковь осознала, что общину верующих сплачивает не только церковная служба, но и праздники. В Средние века посты длились примерно четыре месяца в году, и в промежутках между ними христиане позволяли себе не затягивать христианские пояса. К X веку церковь переняла языческий ритуал шутовских праздников и стала сама ежегодно устраивать церковные праздники дураков, пропагандируя перевернутый мир. В день святых невинных младенцев вифлеемских, а также на Крещение, Богоявление, Рождество и в Прощеный вторник церковь разрешала пародировать духовенство и избирать «папского осла» или «дурацкого епископа». В 1563 году в Антверпене во время процессии в честь Богородицы даже разрешалось проехать на дурацкой колеснице. Праздники дураков были настолько популярны среди населения, что городские власти также начали их ежегодно устраивать.

В Генте ежегодно проводили парады, на которых, как, например, в 1527 году, шутовские короли, дворяне и кардиналы возглавляли целую процессию и изображали временный перевернутый мир. Эти короли и вельможи носили имена кварталов, площадей и улиц и возглавляли процессии по ним. Из-за того что в предыдущие годы парады иногда сопровождались насилием, на сей раз для праздника дураков были установлены ограничения. В частности, запрещалось принуждать зрителей к участию в играх, разжигать огонь после заката и скрывать лицо под маской. Оружие разрешили использовать только деревянное.

В 1551 году десятки профессиональных шутов собрались со своими игрушечными лошадками на площади Гран-Плас в Брюсселе, чтобы принять участие в огромном недельном шутовском турнире, в число зрителей которого входили штатгальтер Мария Венгерская и ее сестра Элеонора. В течение той недели на Гран-Плас проводились шутовские турниры и поединки, разыгрывались спектакли, и дураки воспроизвели для публики церемонию присяги на верность Филиппа II герцогству Брабантскому в Лёвене, которая состоялась в 1549 году. Избранный королем дураков мог получить денежную награду. Атмосфера подобных праздников зачастую была настолько буйной, что зрители предпочитали держаться на безопасном расстоянии, чтобы не получить по голове шутовским жезлом-маротом. Тех, кто возмущался, ожидал риск угоститься «обратной стороной дурака» и увидеть голый зад шута.

Высказывания непристойного и сексуального характера являлись частью сложившегося лексикона перевернутого мира. В средневековой литературе слово «зад» использовалось в качестве фамилии без особых церемоний. В литературном памятнике XIII века «Роман о Лисе», персонажами которого являются животные, уже встречаются «госпожа Арс», «госпожа Арсвинд» и «госпожа Арсейнде» [102], а также волчица Херсинде. Тема ягодиц также была популярна в изобразительном искусстве. В льежской церкви Святого Иакова под хорами до сих пор сохранились так называемые дролери – резные изображения различных фигур, справляющих нужду.

Любовь к обсуждению экскрементов в письменной и устной форме продолжилась и в XVI веке. На картинах и фасадах домов часто изображали «засранцев» – испражняющихся человечков. Зад также часто фигурирует в пословицах: «он взял свою задницу в руки и ушел» (о том, что кто-то ушел недовольным), «поднимать кого-то за задницу» (о том, что кто-то сплетничает) или «они друг друга обгадили» (они плохо отзывались друг о друге). Антверпенская католическая поэтесса Анна Бейнс, которая вращалась в кругах риторов, литературных братств и книгопечатников, писала о любви и смерти, но свое стихотворение «От страха можно перепрыгнуть через забор» (Uut vreuchden wilt over de hekel springen) она посвятила монахине, которая, объевшись репы, стала громко пукать и вызвала других монахинь состязаться с ней в том, кто пукнет громче всех.

В вольном переводе это стихотворение звучит примерно так: «“…Жаль, – сказал священник, – что вы столь грубы. Нельзя просто пукать, нужно сначала спросить. Выйди на улицу, потому что, если это повторится, боюсь, ты не сможешь сдержать себя сзади”. […] “Не хочу больше сдерживать себя, – сказала одна из них, – давайте же все будем пукать. Я тоже так умею, у меня тоже кое-что найдется”. Она пукнула, но это было ничто. “Вот и все, – сказала монахиня, – никто из вас не сможет меня победить. Я поставлю вас на место, а вы ударите лицом в грязь”». Присутствовавший при этом священник объявил эту монахиню победительницей за то, что она могла «разнести в щепки любую мишень отсюда и до Парижа».

Французский писатель Франсуа Рабле в своем романе «Гаргантюа и Пантагрюэль», который начал публиковать в 1532 году, писал: «Кто подтирает зад бумагой, тот весь обрызган желтой влагой», а также что «лучшая в мире подтирка – это пушистый гусенок»[103]. Поэтому Луи-Поль Боон Бун с удовольствием отметил в своем объемном романтизированном исследовании XVI века «Книга гёзов» (Geuzenboek): «Cколь же набожны были бедняки, если все шутки у них были лишь о голом заде и пуканье».

Помимо экскрементов еще одной темой для шуток в XVI веке являлась моча. К XV веку в Брюсселе на перекрестке Банной и Дубовой улиц была воздвигнута статуя Маннекена Писа. Подобные «писающие фонтаны» известны с античных времен, когда на пышных пирах гости могли угощаться из писающих вином скульптур херувимов. В Нидерланды писающие фонтаны попали позже из Италии. Каменная фигурка писающего мальчика, и сегодня привлекающая толпы туристов, часто символизировала озорство перевернутого мира. В XVI веке парижские уличные торговцы не гнушались громко нахваливать мочегонные свойства сидра: «Сладкое вино для девиц! Отличное мочегонное! Хорошо лечит геморрой, если выпить больше, чем выйдет наружу!» А один из персонажей романа Франсуа Рабле во время бурной вечеринки в трактире решительно спросил: «Раз уж так вкусна моя моча, не желает ли кто ее отведать?»

Шутовские пиры, которые устраивали риторы в городах, столь же изобиловали мочой и экскрементами. Например, на празднике дураков, проходившем в Брюсселе в 1551 году, одному из шутов предложили принести клятву верности короля дураков следующим образом: «Steckt nu al vier vingeren int gat en cust se dan»[104], на что король дураков быстро ответил своим вассалам: «Een minlyck saluyt al tsamen, et schetera!» [105]

В XVI веке потребление мяса на душу населения составляло в среднем полкило в день. Самые бедные слои населения обходились без мяса и питались в основном бобами, репой и луком, в результате чего громкое пуканье и отрыжка были обычным делом. Дворяне, как мы уже видели на примере Вильгельма Оранского и Марии Венгерской, в среднем употребляли по полтора килограмма мяса в день, так как большое количество мяса и вина считалось «полезным для здоровья».

Специи, включая перец, имбирь, корицу и гвоздику, использовались не просто для улучшения вкуса блюд, но и как афродизиаки. Ими также часто маскировали вкус и запах мяса и рыбы, портившихся, несмотря на огромное количество соли, которую использовали в качестве единственного консерванта. Очень соленую пищу обильно запивали алкоголем, поскольку пить воду было просто невозможно. Овощей употребляли мало, так как они ассоциировались с постом и нищетой. А детям не рекомендовалось давать какие-либо овощи, за исключением бобовых, вплоть до середины XVI века.

Поэтому не стоит удивляться, что в начале Нового времени дефекацию описывали весьма красочно, например, «обильно покрасить комнату» или «пускать стрелы в Англию», а то еще называли свое заведение «Волосатой дырой», как поступил один трактирщик из Валансьена в конце XVI века. Дворяне тоже не гнушались сальных шуток в те времена. Когда в 1530 году Карл I освободил обоих сыновей французского короля Франциска I из плена, в котором они провели более четырех лет, их доставили к французской границе на берегу реки Бидасоа. В ожидании переправы одиннадцатилетний принц, а в будущем король Франции Генрих II, повернулся к своему стражу спиной, спустил штаны до колен и в знак самых лучших побуждений громко пукнул ему в лицо.

Перевернутый мир существовал и в визуальной культуре. Если Маргариту Австрийскую на всех портретах изображали как добродетельную и элегантную даму, то у ее карлика на всех портретах просматриваются типичные черты Габсбургов: большой нос и сильно выдающаяся вперед нижняя челюсть. Эротические изображения были весьма популярны в XVI веке и в определенной степени тоже символизировали перевернутый мир.

На значках и эмблемах христианских паломников часто присутствовали изображения откровенно сексуального характера, свойственные древней языческой культуре. В XVI веке люди обожали double entendres [106], не делая различий между высокой придворной культурой и низкой уличной. Везде смеялись одинаково над одними и теми же, зачастую двусмысленными шутками.

Одним из наиболее ярких примеров является средненидерландская ветвь эпоса о лисе Рейнеке «Роман о Лисе», который датируется началом XIII века. В этом эпосе кот Тибер попадает в западню в амбаре священника и, для того чтобы спастись оттуда, откусывает священнику мошонку: «Внезапно оказавшись у священника между ног, он когтями и зубами пребольно вцепился в висевшую у того меж бедер вещь в мошне без швов, мужской карильон». Лис Рейнеке успокоил напуганную жену священника следующими словами: «Даже если ваш господин лишится всех своих колокольных языков, что с того? А если останется лишь один, то ничего страшного. Его ноша станет легче. Перестаньте так говорить. Стисните зубы. Его преподобие выздоровеет, и нет ничего постыдного в том, что он сможет звонить лишь в один из колоколов».

В Нидерландах в XVI веке также был популярен «Грютхузе», рукописный сборник песен, молитв и стихов, датируемых началом XIII века. Его тексты посвящены как Деве Марии, так и выходкам похотливого капеллана: «Тут же я прокрался в дверь и притаился за снопом. И услышал стоны монахини. Оба они лежали на соломе. Монах лежал сверху и был похож на скачущего коня». Темой различных средневековых историй были «властные женщины и похотливые дураки», а у стихотворений имелись недвусмысленные названия, например «Бабник» или же «Мечта пениса», в котором последняя строфа завершалась следующими словами: «Их было сколько угодно и хватило бы на каждую мокрую вагину».

Теме секса также был посвящен многократно переизданный труд Майкла Скота «О природе и складе женщин» (Der vrouwen natuere ende complexie), в котором под лозунгом «жена, которую хорошо любят, – это мир в доме» читателям предлагались советы о том, как узнать, хочет ли жена заниматься сексом, беременна женщина или нет, а также о том, как мужчине не дать себя в обиду женщине. Художники начала XVI века, среди которых были Лукас ван Лейден или Квентин Массейс, писали портреты уродливых и противных шутов, а также отвратительных старух с морщинистыми грудями в глубоком декольте. А анонимный коллега Квентина Массейса написал диптих, на правой стороне которого изображен шут, показывающий язык, а на левой – прыщавый обнаженный зад над кустом чертополоха.

Не все стихи и рассказы были столь же откровенны, поскольку в высших кругах считалось, что интеллектуалы имеют право на шутки, понятные только им. В нидерландской литературе раннего Нового времени родившийся в 1511 году в Гааге поэт Ян Эверартс, также известный как Иоанн Секунд, прославился благодаря виртуозным любовным виршам и стихам на латыни. Лишь узкий круг образованных гуманистов понимал откровенные сексуальные аллюзии, которые Иоанн Секунд тайно вставлял в свои любовные поэмы. Маргарита Австрийская, в свою очередь, владела молитвенником с изображением «святой раны Иисуса Христа». Это изображение часто наносилось на амулеты для рожениц, ибо считалось, что оно облегчает схватки при родах. Но сама рана на этих изображениях очень напоминает вагину.

Иногда эротические истории, предназначавшиеся для стыдливых дворянских ушей, передавались очень откровенно. Во Франции в XVI веке, примерно в одно время с Рабле, жил Пьер де Бурдейль, сеньор де Брантом, дворянин, военный деятель и хронист, описывавший ежедневные эротические взлеты и падения при французском дворе. Во Фландрии и Брабанте французская эротическая литература была известна как «французские нравы», а французский двор, начиная с XII века, славился свободой поведения. Сеньор де Брантом оправдал все надежды.

Его сборник «Галантные дамы» сегодня воспринимается как литературный эпизод шоу Temptation Island [107]. Данное произведение представляет собой шквал откровенных свидетельств о карлицах и толстухах, занимающихся сексом в «позе животных». Церковь осуждала эту позу за ее «неестественность». Брантом же не видел ничего зазорного в «супружеской эякуляции в естественный сосуд»». Ему ничто не было чуждо. Он рассказывал своим читателям истории о «даме, о которой ходили слухи», что она «справляла большую нужду спереди» из-за того, что в очень юном возрасте была грубо лишена девственности «крепким мужчиной с большими гениталиями». Не менее пылко и страстно он описывал гермафродитов, лесбиянок (слово fricatrice [108] происходит от глагола fricasser [109]), содомитов (l’arrière-venus) [110], женщин с чрезмерной растительностью на коже («Мне доводилось знать некоторых с такой волосатостью в нижней части, что ее можно было принять за усы сарацина») и с недостаточной растительностью («…которая выглядит не очень привлекательно и вызывает подозрения»), а также форму женских гениталий («У некоторых срамные губы столь большие и отвисшие, что напоминают петушиный гребень»).

Нидерландская католическая энциклопедия 1933 года выдала следующее заключение о сборнике «Галантные дамы»: «[По-прежнему] важный источник информации для понимания образа жизни и мышления в XVI веке, несмотря на то что многие фактические данные невозможно проверить».

Образ перевернутого мира был пересмотрен после XVI века, когда церковь объявила благопристойность и умеренность первоочередными добродетелями и отделила развлечения и алкоголь от религии. Шуты выступали лишь в карнавальных шествиях. В визуальной культуре шуты и дураки «исцелялись от глупости». Знахари под девизом «Arte mea cerebrum nisi sit sapientiatotum» («Мое искусство излечит от глупости любой мозг») навсегда излечили дурака от его «навязчивых мыслей в голове». Это достигалось проведением мнимой операции (известной как извлечение камня глупости), введения слабительного или даже символического «вываривания» дурака в печи. Безумие стали считать субъективным. Любой, кто вел себя безумно по собственной воле, отныне должен был носить одежду установленных обществом цветов.