Бурный XVI век. Габсбурги, ведьмы, еретики, кровавые мятежи

Мирный договор. – Дворянин, нищий. – Иконоборчество. – Умиротворение. – Принц мертв и мертвым останется

Enfin! [167] Войны, которые Габсбурги вели с французами аж с 1494 года, закончились: осенью 1558 года французский король Генрих II послал своему сопернику весточку о том, что, на его взгляд, с него хватит. Годом ранее Филипп нанес сокрушительное поражение французам на поле битвы при Сен-Кантене, на полпути между Брюсселем и Парижем.

Конечно, Филипп был не в лучшей финансовой форме, чтобы долго вести войну. Карл взвалил на плечи своего сына наследство в виде сумы с государственным долгом, а испанские Габсбурги, несмотря на огромные поставки серебра и золота из-за границы, находились на грани банкротства. «Мы должны заключить мир, ибо это единственный способ сохранить жизнь больше чем на неделю», – вздохнул Филипп, и, возможно, этот вздох услышали даже в Париже.

Осенью 1558 года Генрих II, который, как и Филипп, был стеснен в средствах, начал переговоры о прекращении войны, длившейся в общей сложности 65 лет. Мирный договор был подписан 2 апреля 1559 года в городе Ле-Като-Камбрези на севере Франции.

Франция сохранила Мец, Туль и Верден и вернула себе территории, ранее завоеванные испанцами на севере Франции. Настоящим победителем по договору стал Филипп, вернувший пограничные районы, завоеванные Францией в 1522 году. Кроме того, ему удалось вернуть и большую часть первоначальных ставок. Испанские Габсбурги сохранили за собой Миланское герцогство и контролировали Неаполитанское королевство, управляя Средиземноморьем.

Филипп женился, как договаривались, на четырнадцатилетней Елизавете Валуа, дочери Генриха II. Подписание соглашения отметили грандиозным рыцарским турниром в Париже. Атлетически сложенный французский король был опытным турнирным бойцом, но когда Генрих II нарвался на последнего противника, графа Габриэля де Монтгомери, столкновение между двумя всадниками стало фатальным для короля. Деревянное копье молодого дворянина сломалось о доспехи государя, и длинная щепка пронзила забрало позолоченного королевского шлема, попав Генриху II прямо в глаз. Несмотря на то что щепка проникла в голову, король выжил после травмы. Британский посол написал: «Он был очень слаб и едва мог двигаться». Хирургам удалось извлечь щепку из глаза.

Генрих II даже провел еще одно собрание на следующий день, но было ясно, что король уже не оправится. Французский врач Амбруаз Паре спешно изучил отрубленные головы четырех преступников, приговоренных к смертной казни, чтобы установить, какое повреждение щепка нанесла мозгу короля. Герцог Альба вызвал фламандского придворного врача Андреаса Везалия в Париж, чтобы провести трепанацию черепа, если понадобится. Но никто не осмеливался прибегнуть к хирургическому вмешательству. Когда рана на глазу начала гноиться, стало ясно, что королю осталось недолго. Генрих II умер 10 июля 1559 года. Ему наследовал болезненный и слабый 15-летний Франциск II, который годом ранее был провозглашен королем-консортом Шотландии в результате брака с Марией Стюарт.

«Не Штаты, а ты, ты, ты!»

Филипп, находившийся в Генте в момент смерти французского короля, хотел поскорее вернуться в Испанию и продолжить работу после пятилетнего отсутствия, надежно зарывшись в груды писем и документов. Но у него было много причин остаться в Нидерландах.

Повышение налогов сопровождалось возмущением среди населения. Смерть Генриха II не способствовала заключению нового мирного договора, чернила на прежнем едва успели высохнуть. Гранвела, советник Филиппа, писал испанскому коллеге, что «для него [Филиппа] было бы неразумно покидать Нидерланды… а отношения с Францией еще не укрепились. Я не уверен, что проблемы Испании больше наших».

Но Филипп придерживался другого мнения, получая в то же время зловещие новости от сестры Хуаны, которая управляла Испанским королевством в его отсутствие. Наместница сообщала, что испанские города кишат протестантами, и это в сочетании с высокими налогами, неурожаями и пустой казной превратило Испанию в пороховую бочку, могущую взорваться в любой момент. Хуана настаивала на скорейшем возвращении брата, чтобы тот восстановил порядок. Поскольку регент Эммануил Филиберт Савойский заявил, что хочет как можно скорее вернуться в свое герцогство, Филипп был вынужден назначить нового регента Нидерландов.

Выбор пал на его тридцатисемилетнюю единокровную сестру Маргариту Пармскую. Предыдущая наместница, Мария Венгерская, в сентябре 1556 года отказалась от своего поста и уехала в Испанию вместе с Карлом и своей сестрой Элеонорой. Вскоре после смерти Элеоноры и Карла она перенесла два сердечных приступа и скончалась в октябре 1558 года. Филиппу только осенью 1559 года сообщили, что у него есть единокровный брат по имени дон Хуан [168]. Поэтому он слишком поздно стал исполнять обязанности наместника. Его сын Карлос был еще слишком мал, чтобы взять на себя эту задачу. К слову, он тоже вел себя все более и более странно. Хуана, сестра Филиппа, тем временем ушла в монастырь, а его тетку Кристину Датскую заподозрили в сговоре с французским королем. Что касается его шурина и двоюродного брата Максимилиана II, так он очевидно симпатизировал протестантам.

У Филиппа не было особого выбора. Маргарита хотя бы выросла в Нидерландах и говорила по-французски. Незадолго до его отъезда ее назначили новой наместницей на заседании Генеральных штатов в Генте 7 августа 1559 года. Испанский король отплыл к берегам Испании 25 августа 1559 года в сопровождении 200 кораблей.

Маргарита была незаконнорожденной дочерью Карла, родившейся в Ауденарде 5 июля 1522 от фламандской служанки Иоханны ван дер Гейнст. Девочку воспитывали под присмотром Маргариты Австрийской и Марии Венгерской в знатной семье в Брюсселе, в семилетнем возрасте ее признал отец – вопрос чисто политический.

Девушку выдали замуж за Алессандро де Медичи, герцога Флоренции, в том же году с четким предупреждением, что брак не должен «вступить в полную силу» до ее шестнадцатилетия. С помощью этого брака Карлу удалось снова заключить мир с папой римским после разграбления Рима, что еще на шаг приблизило его к императорской короне. В десятилетнем возрасте Маргарита переехала в Италию и в 1536 году вышла замуж за герцога. Брак продлился недолго, так как год спустя Алессандро убил собственный двоюродный брат. Затем Маргариту выдали замуж за Оттавио Фарнезе, герцога Пармского. От Оттавио у нее родился сын, которого назвали Алессандро. Его воспитывали при испанском дворе Филиппа.

Маргарита Пармская не имела политического опыта, но то была не единственная проблема для Филиппа. Напротив, испанский король прежде всего и хотел видеть в качестве наместника марионетку. Маргариту называли «очень мужественной», потому что она «ступала как мужчина». Более того, за спиной над ней посмеивались из-за усиков над верхней губой. На самом деле, по словам историка Мартина Рэди, Маргарита специально отрастила усы, чтобы придать своей власти больше «мужского веса». На практике ей почти нечего было сказать. В 1555 году испанскому королю позволили расширить Государственный совет – консультационную коллегию, которая состояла из четырех юристов и двух дворян, – еще на семь человек, включая Эгмонда, Оранского и его бывшего придворного Бергена. Реальную политическую власть в Нидерландах имел некий гораздо меньший теневой кабинет, куда Маргариту тоже не допускали.

Незадолго до своего отъезда Филипп сформировал малый комитет, консилиум, политическое закулисье по образцу испанской администрации, где его советники Виглиус ван Айтта (президент Тайного совета), Шарль де Берлемон (президент Финансового совета) и Антуан Перрено де Гранвела (представитель короля) с согласия испанского короля составляли фактическую власть. Гранвела, родом из Франш-Конте, стал фактическим правителем Нидерландов. Таким образом, дело было не в том, находились ли испанцы у власти или нет, а в том, что при Виглиусе, Берлемоне и Гранвеле политику определял триумвират юристов, минуя дворянство.

Вильгельм Нассауский, принц Оранский

Первая трещина в дворянстве обнаружилась, когда в мае 1559 года, еще до своего отъезда в Испанию, Филипп заключил тайное соглашение с папой Павлом IV, радикально реформировав деление существующих епархий в Нидерландах. Это был неплохой план. Папа издал буллу Super Universas, с помощью которой на фоне Контрреформации, уже несколько лет обсуждаемой на Трентском соборе, заполучил лучшие условия контроля над духовенством, и таким образом заблудших протестантских овец можно было загнать обратно в католическое стойло.

До этого в Нидерландах насчитывалось всего четыре епархии, количество явно недостаточное, и, учитывая объединение Нидерландов, они уже не соответствовали государственным границам и существовавшему ранее разделению церкви. Епархии стали настолько большими, что церковь с трудом могла их контролировать.

Новая церковно-административная система стремилась отразить политическую реальность различных территорий и усилить контроль над низшим духовенством. Поэтому было принято решение учредить четырнадцать епархий и три архиепархии. Карьера Гранвелы молниеносно пошла в гору, поскольку новая классификация принесла ему титул кардинала-архиепископа новой архиепархии Мехелена, то есть ключевую должность в администрации Нидерландов.

Назначение первых епископов в начале 1561 года вызвало большое возмущение. Низшее духовенство с тревогой наблюдало за процессом. Жители Нидерландов, в свою очередь, опасались, что с ересью будут бороться более сурово, поскольку почти все назначенные епископы некогда были инквизиторами.

Кроме того, Филипп позаботился о том, чтобы епископов могли назначать настоятели аббатств, это обеспечивало им равный доход и давало право на место в Генеральных штатах. Таким образом, власть испанского короля укреплялась изнутри. Знать отреагировала с тревогой. От новых епископов теперь требовалось наличие университетской степени доктора теологии, что преграждало дорогу дворянам с титулом епископа (и их семьям), лишая последних богатств епархий.

Граф Ламораль Эгмонт стал первым дворянином, высказавшимся против новых мер.

Эгмонт являлся весьма влиятельной фигурой в Брюсселе, а его семья считалась одной из богатейших в Нидерландах. Он стал членом ордена Золотого руна в 1546 году, сражался с имперскими войсками в войне против Шмалькальденского союза, представлял короля Филиппа при заключении брака с английской королевой Марией Тюдор и вернулся домой героем и победителем после битвы при Сен-Квентине и Гревелингене. В знак благодарности Филипп назначил Эгмонта губернатором провинций Фландрия и Артезия.

Эгмонт был недоволен епископальными реформами и изложил опасения в письме своему благородному союзнику Вильгельму Оранскому: «Не верю, что народ очень доволен столькими нововведениями».

Кстати, под «нововведениями» Эгмонт подразумевал гораздо больше, чем просто новый способ управления церковью. Граф был обеспокоен тем фактом, что король оставил во Фландрии и Артезии 3000 испанских всадников, которые должны были охранять границы с Францией, а те вели себя как неуправляемая толпа. Король поручил Эгмонту и Вильгельму возглавить войска, на что они согласились с большой неохотой.

Эгмонт получил от Филиппа неблагодарную работу обговорить с Генеральными штатами новые условия. Но он хотел заплатить только в том случае, если Филипп выведет свои войска. Филипп хотел вернуть войска в Испанию только после получения новых субсидий. Таким образом, Эгмонт оказался в опасном положении и был вынужден постоянно лавировать между королем и Штатами.

Однако самая большая проблема заключалась в том, что высшее дворянство болезненно относилось к тому, что Филипп подрывает их власть и напрямую затрагивает интересы.

Гранвела, всегда прохладно относившийся к знати, несмотря на внешне дружеские отношения с Оранским, среди прочего, не сдерживал язык. По его мнению, дворянство состояло из людей довольно никчемных: «Они хотят, чтобы их боготворили как королей, и живут не по средствам. […] Чтобы избавиться от страданий, они не могут придумать ничего лучше, чем сменить правительство и таким образом избежать правосудия, чтобы им больше не пришлось платить по счетам». В мае 1561 года, когда Гранвела в новой роли кардинала занял место рядом с правительницей на заседании Государственного совета, потеснив дворян, Эгмонт пришел в ярость.

В письме он с горечью написал: «Господин Гранвела краснее самого красного кардинала, уже мнит себя папой римским. Искренне надеюсь, что он им и станет, и тогда уж дьявол придет за ним».

23 июля 1561 года Эгмонт и Оранский направили королю официальное письмо с осторожным протестом, в котором сообщили, что сделались объектом насмешек, и их отстраняют от принятия всех важных решений. Они пригрозили выйти из состава Государственного совета. С 1562 года Эгмонт и Вильгельм нашли еще одного единомышленника в лице Филиппа де Монморанси, графа Горна, заседавшего вместе с ними в Государственном совете. Горн, как и они, с юности служил при дворе императора в должности управляющего кладовой. Как и два его товарища, он получил военное образование, участвовал в Шмалькальденской войне, командовал 500 всадниками, а затем работал капитаном охраны Филиппа.

Неприязнь знати к Гранвеле заметно росла. Виглиус ван Айтта вскрыл нарыв, обратившись к Филиппу в письме в декабре 1561 года: «Ненависть знати проявилась особенно ярко, когда кардинала назначили архиепископом Мехеленским. Никто из дворян не проявил должной любезности и не поддержал его, что полностью противоречит посту Гранвелы в правительстве, его участию в Совете, а также оскорбляет уважение к высшим по рангу и официальным церковным церемониям». Оставалось только ждать, когда дворяне и Гранвела столкнутся лицом к лицу, наставив друг на друга ножи.

Двадцативосьмилетний Вильгельм Нассау, более известный как Вильгельм Оранский, не был новичком в политике. Немецкая династия Нассау, история которой восходит к началу XII века, находилась на службе бургундским герцогам с XV века. В 1473 году Энгельбрехт II Нассау был удостоен награды от Карла Смелого – ордена Золотого руна. После смерти Карла Энгельбрехт поступил на службу к габсбургскому императору Максимилиану и в качестве наместника управлял Нидерландами, когда Филипп Красивый отправился в Испанию в начале XVI века. Поскольку у самого Энгельбрехта II не было законных детей, он заключил соглашение с братом, что его старший племянник Генрих Нассау станет его преемником в Нидерландах. Его младший племянник Вильгельм I Нассау (будущий отец Вильгельма Оранского) получил немецкую часть фамильных земель Нассау и продолжил жить в Дилленбурге.

Богатый и эпатажный племянник Генриха Нассау сделал карьеру: стал рыцарем ордена Золотого руна, заботился о воспитании будущего габсбургского императора Карла в качестве камергера, был назначен главнокомандующим армией. Именно Генрих III Нассау достроил великолепный дворец, который его дядя Энгельбрехт II начал возводить в Брюсселе совсем рядом с дворцом Куденберг.

У Генриха III был только один законный наследник – Рене де Шалон от второго брака с Клаудией де Шалон. Этот молодой человек после смерти матери в 1521 году унаследовал независимое княжество Оранж, в дополнение к ряду других французских территорий.

Но в 1544 году двадцатишестилетнего Рене де Шалона, не имевшего потомков, смертельно ранило пушечным ядром на поле боя, и, как выяснилось, он оставил все свое состояние не дяде Вильгельму I Нассау, а его одиннадцатилетнему сыну Вильгельму. Основание для такого поступка ему, скорее всего, подсказал сам император: Вильгельм I Нассау перешел в лютеранство, а Карл так или иначе хотел, чтобы огромные территории, унаследованные Рене де Шалоном, перешли к католическому правителю. Это означало, что по воле двоюродного дяди Рене юный Вильгельм одним росчерком пера получил во владение обширные территории дома Оранских в Брабанте, Люксембурге, Голландии, Бургундии. Кроме того, он приобрел независимое княжество Оранж, располагавшееся между папскими анклавами Авиньон и Венессен.

Император привез юного принца Оранского в Бреду, одну из провинций, правителем которой был Рене де Шалон, где ему преподали основы католического вероучения под присмотром опекуна. Вильгельм свободно читал, говорил и писал на шести языках, включая французский, латынь и испанский. Помимо этого, в программу обучения входили верховая езда и фехтование. Молодой принц переехал в Брюссель в возрасте 16 лет и впоследствии сделал политическую карьеру при дворе императора. Вильгельм Оранский хорошо ладил с Марией Венгерской, наместницей Нидерландов, которая взяла принца под свою опеку. Она называла себя «его матерью», и они разделяли общую страсть к охоте.

Свой личный девиз «Je maintiendrai» – «Я сохраню» – Вильгельм позаимствовал у дома Оранских. Он вошел в ближний политический круг испанских Габсбургов еще до достижения двадцатилетнего возраста благодаря покладистому характеру и огромным территориям, доставшимся ему от дяди Рене.

Оранский молниеноcно сделал военную карьеру, когда Карл назначил его главнокомандующим армией, находившейся на границе Франции и Нидерландов. Кроме того, именно император пригласил его на церемонию отречения от престола 25 октября 1555 года. Представители Семнадцати провинций и члены ордена Золотого руна, конечно же, не могли не заметить, что во дворце Куденберг в Аула Магна, сорокаметровом парадном зале, больной Карл шел к трону в сопровождении Вильгельма, опираясь на плечо последнего. Таким способом Карл дал понять, что Оранский вхож в императорскую семью, а его сын Филипп обращался в своих письмах к принцу «Mon cousin» – «Кузен», как будто Оранский и правда был их ближайшим родственником.

Женитьба Вильгельма на представительнице богатого рода Анне ван Бюрен в 1551 году позволила ему погасить долги, приобретенные вместе с непрошеным наследством Рене де Шалона. Амбициозного Вильгельма Оранского втянули в роскошную жизнь высшей знати, но и «поддержание» карьеры тоже стоило немалых денег. Ему приходилось постоянно занимать деньги, чтобы сохранять статус и вести роскошную жизнь при дворе. К 1560 году долг Вильгельма оценивался в 900 000 гульденов, что почти в пять раз превышало его годовой доход. Однако его карьера сложилась удачно: Филипп ввел принца в Государственный совет и пожаловал членство в ордене Золотого руна. Теперь он стал еще и правителем Голландии, Зеландии и Утрехта, которые, конечно, были менее важной частью Нидерландов, чем, скажем, Фландрия и Артезия, где правил Эгмонт, но устранение Эгмонта стало лишь вопросом времени.

Однако второй брак (после смерти Анны ван Бюрен) с Анной Саксонской в 1561 году принес Вильгельму немало хлопот. Свадебная церемония состоялась в немецком городе Лейпциг – роскошное мероприятие, на которое были приглашены все сливки европейской высшей знати. Но и семья Анны, и представители испанского монарха остались недовольны, поскольку брак был невозможен, на их взгляд, из-за противоположных вероисповеданий. Вильгельм был католиком, но в юности воспитывался в лютеранской среде Дилленбурга. Принц был вынужден принять католичество, чтобы получить наследство от дяди Рене де Шалона, но стремился умиротворить обе стороны.

Вильгельм заверил Августа Саксонского, дядю и опекуна Анны, что предоставит жене свободу исповедания лютеранства, и признался, что по-прежнему испытывает большую симпатию к лютеранству. Когда Август предложил ему подписать документ с соответствующей гарантией, Оранский отказался, потому что не хотел, чтобы это признание когда-либо попало в руки испанского короля. Вильгельм ведь уже дал гарантию Филиппу, что останется верен католицизму и обратит Анну в католичество. Эта игра в покер обернулась распространением слухов, подрывавших его репутацию. Тот факт, что Оранский собирался разделить супружеское ложе с той, кого испанцы называли «дитя дьявола», вызывал такие подозрения, что принцу Оранскому грозила опасность лишиться милости при дворе. Гранвела был тут как тут и сообщил испанскому королю, что сложившаяся ситуация не внушает ему доверия.

Лига великих

Во Франции короли сменяли друг друга с головокружительной скоростью. Десятилетний Карл IX Валуа в декабре 1560 года занял место своего болезненного брата Франциска II, умершего после года пребывания на троне. Карл IX, ввиду юного возраста, правил под регентством матери, Екатерины Медичи. Внутренние противоречия между католиками и протестантами, так называемыми гугенотами, привели к гражданской войне во Франции в 1562 году. Эта война усилила напряженность в Нидерландах между высшим дворянством и королем. Филипп имел отношение к французскому королевскому дому, исповедовавшему католичество, посредством брака с Елизаветой Валуа. Он приказал Гранвеле отправить во Францию подкрепление и не допустить, чтобы восстание перекинулось на Нидерланды.

Приказ Филиппа подействовал на дворянство Нидерландов как красная тряпка на быка, и Государственный совет отказался дать свое одобрение и последовать призыву короля. С этого момента Оранский, Эгмонт и Горн приняли курс на столкновение с Гранвелой. Если кардинал задержится на посту еще хоть немного, они откажутся заседать в Государственном совете.

Оппозиции даже дали название. В «Лиге Великих», помимо Эгмонта, Горна и Оранского, присутствовали Берген, Мансфельд, Аренберг и Монтиньи, поддержавшие предложение об исключении Гранвелы из Государственного совета. Дворянство поставило в затруднительное положение Маргариту Пармскую, поскольку без их содействия она вряд ли смогла бы править. Когда Генеральные штаты отказались одобрять субсидии, пока Гранвела остается на своем посту, путь оказался открыт.

Маргарита убеждала своего единокровного брата отстранить кардинала. В конце концов, присутствие Гранвелы просто парализовало работу правительства Нидерландов. Испанский король выбрал наименьшее зло: он пожертвовал Гранвелой. 13 марта 1564 года кардинал закрыл за собой дверь дворца в Мехелене и отправился навестить престарелую мать, умиравшую в Безансоне. Это оправдание мало кого убедило, зато король по крайней мере смог сохранить лицо, так что не было похоже, что ему пришлось напрямую согласиться с требованиями дворянства.

Уход Гранвелы не означал, что небо над Нидерландами очистилось. Война Дании против Швеции и немецких городов Ганзейского союза привела к блокаде Балтийского моря. Таким образом, Нидерланды оказались полностью отрезаны от импорта зерна и сырья, а также других товаров.

Тем временем между Испанией и Англией отношения тоже не ладились, поскольку английская королева повысила ввозные пошлины и экспортировала английский текстиль в Германскую империю, оставив тысячи фламандцев без работы. Помимо экономического упадка, в 1564 году на Европу обрушилась одна из самых холодных зим XVI века, в результате чего по Северному морю плавали огромные айсберги, блокируя доступ к портам. Мороз стоял столь сильный, что в Антверпене можно было пешком пересечь Шельду. Фламандский летописец и поэт Даниэль ван Эсбрук писал, что «многим пришлось лишиться дома, чтобы согреться. На части разбирали кареты, кушетки, стулья, корзины и ящики, а некоторые – и свои дома. Холод был такой сильный, что сомневаться было некогда».

За зимними холодами последовал неурожай 1565 года, в результате чего возник дефицит зерна. Это, в свою очередь, привело к резкому росту цен на хлеб. Недовольство в Нидерландах росло. Один брюссельский чиновник написал пророческие слова: «Я не знаю, удастся ли утихомирить простой народ; все очень недовольны и громко протестуют. Если народ взбунтуется, боюсь, его не удержит и религия».

Письма из Сеговии

Благодаря Тридентскому собору церковь вновь превратилась в хорошо отлаженную машину. Высокообразованное духовенство оттеснило дворянство от церковных назначений и привилегий, церковь вновь обрела свободу и время для усиления борьбы с ересью. Большинство городов выступали против наказания еретиков через посажение на кол, поскольку видели в том посягательство на свои свободы. Во Фландрии это привело к резкой критике инквизитора Питера Тительманса, трудоголика, который, будучи церковным юристом, неустанно преследовал еретиков, в результате чего в период с 1550 по 1566 год только во Фландрии было привлечено к суду около 1600 человек, по одному на каждые три рабочих дня. Рвение Тительманса действовало на нервы даже Гранвеле и Виглиусу, которым казалось, что инквизитор своей суровостью вызывает только обратный эффект и враждебно настраивает население.

Оранский, Эгмонт и Горн изо всех сил сопротивлялись указам, которые ограничивали их власть и привилегии, требуя, чтобы король вернулся в Брюссель до новых постановлений. Но король был занят решением вопроса об угрозе нападения османского военного флота на стратегически важный остров Мальта и на размещенных там госпитальеров и не мог срочно вернуться в Нидерланды.

31 декабря 1564 года, при леденящем холоде, маски слетели окончательно. Во время заседания Государственного совета Оранский ясно дал понять свою позицию: он хотел добиться, чтобы в Государственном совете было больше представителей дворянства, а также чтобы законы против ереси смягчили или отменили, чтобы в Нидерландах была введена полная свобода мысли. Его речь произвела эффект разорвавшейся бомбы. Виглиус, председатель Государственного совета, был настолько потрясен, что почти не мог спать, а утром его сразил инсульт.

Когда стало ясно, что испанский король не приедет в Брюссель, Эгмонт отправился в Мадрид, чтобы уговорить короля удовлетворить требования знати. Но у Филиппа не было ни малейшего желания разговаривать с Эгмонтом. Глубоко религиозный король вообще не хотел отменять постановления против еретиков. Он опасался, что эта уступка запустит эффект домино, который нарушит религиозное, а следовательно, и политическое единство на его территориях.

Однако Эгмонта приняли с большими почестями, за этим стремительно последовали банкеты, бои быков и турниры. Помимо этого, Филипп принял графа на частной аудиенции, где Эгмонту позволили изложить цель своей поездки. Король с легкостью выслушал выдвинутые Эгмонтом требования, граф был уверен, что выбрал удачный момент.

По возвращении в Нидерланды Эгмонта чествовали как победителя, дворянство воодушевилось: «Господин Эгмонт прибыл с благими вестями, столь необходимыми для службы Его Величества и благополучия этих земель, заслуженными трудами его доброго путешествия, а также с любовью и решимостью, которые сопровождали его в пути».

Но Филипп водил графа за нос. Новые королевские письма обрушились на Маргариту 10 июня 1566 года, как холодный душ. Король нигде не упомянул о том, что обсуждал с Эгмонтом. Знать отреагировала сдержанно. Возможно, Эгмонт неправильно понял короля? Как получилось, что король не подтвердил письменно то, что ранее устно пообещал Эгмонту?

Пока Эгмонт спускался со своего пьедестала, а знать не скрывала недоверия к нему, прибыла новая пачка писем, отправленных королем из своей загородной резиденции Эль-Васейн. Они вошли в историю как «письма из леса Сеговии». Несмотря на то что письма прибыли в Нидерланды еще в конце октября, Маргарите пришлось подождать еще несколько дней, прежде чем их опубликовать. Она не хотела срывать свадьбу и предсвадебные торжества ее сына Алессандро Фарнезе и Марии Португальской. Когда она огласила содержание писем, дворянство было совершенно сбито с толку. Филипп отказался смягчать требования законов о еретиках и решительно отверг реформу Государственного совета. Любой, кто отказывался выполнять его приказы, обвинялся в оскорблении Его Величества. За 1565 год состоялось уже несколько тайных собраний высшей знати. Теперь большая часть низшего дворянства и высшей буржуазии присоединилась к сопротивлению высшего дворянства. Отныне сопротивление называлось «Компромиссом дворян».

«Да здравствует гёз!»

Члены союза по просьбе Вильгельма составили петицию, которая получила название «Компромисс дворян». Они вновь потребовали отмены имперской инквизиции и смягчения наказаний. Документ подписали 400 представителей высшего и низшего дворянства, тем самым подтвердив, что настроены серьезно. Политическое противостояние обострилось 5 апреля 1566 года. Длинная вереница из двухсот дворян во главе с Хендриком ван Бредероде с большой помпой прошла от дворца графа Кулемборга в Брюсселе до дворца Куденберг, чтобы передать петицию наместникам. Многотысячная толпа восторженно приветствовала шествие на площади перед королевским дворцом.

Среди дворян, присоединившихся к процессии, был Понтус Пайен, юрист из Атрехта [169]. Его рассказ следует воспринимать с большой долей сомнения, поскольку впоследствии он выступил против «Компромисса дворян», однако он тем не менее остается свидетелем встречи недовольных с Маргаритой Пармской. По словам Пайена, Маргарита приняла уговоры с неохотой, после чего Бредероде еще раз потребовал от нее прекратить преследование еретиков. Наместница, по словам Пайена, смутилась, когда Бредероде позволил себе несколько «пикантных и озорных высказываний», и вскоре «госпожа… не могла сдержать слез, которые, как видно, текли по ее лицу». Когда Маргарита спросила мнение некоторых членов Государственного совета, включая Оранского и Эгмонта, они холодно отвечали, что «давно предвидели эти волнения».

Только Шарль де Берлемон, председатель Совета финансов, вспыхнул ярким багрянцем и воскликнул: «N’ayez pas peur, Madame, ce ne sont que des gueux! [170] Неужели вы не понимаете, что это за люди? Им не хватает ума, чтобы управлять своими владениями, а теперь они хотят объяснить королю и вашему высочеству, как следует управлять страной? Клянусь Господом Богом, Он знает, о чем я говорю, на их прошение следует ответить хорошей поркой, чтобы они скатились по ступеням дворца, в который вскарабкались». Это был длинный и, безусловно, мужественный ответ, но до сих пор неизвестно, действительно ли Шарль де Берлемон первым произнес ругательство «geuzen» – нищие. Однако несомненно, что передача петиции и сопутствующее обсуждение настолько накалили обстановку во время беседы, что действительно нашелся член Государственного совета, который попытался вслух унизить дворян, обозвав их нищими.

Два дня спустя Маргарита объявила, что невозможно ничего решить без согласия короля, но пообещала, что в ожидании ответа смягчит методы, которых придерживаются инквизиторы. Она отдала инквизиторам приказ «выполнять свои задачи незаметно, без помех, чтобы не давать поводов на них жаловаться». На пиру, который дворяне устроили во дворце графа Кулемборга, 300 присутствовавших вельмож часто поднимали тосты за пусть и временную капитуляцию наместницы. Кроме того, Понтус Пайен засвидетельствовал, как Хендрик ван Бредероде во всех красках передал возмущение Берлемона, который назвал «Компромисс дворян» «прекрасным и почтенным именем “гёзы”».

Бредероде заявил, что «гёз» – «не плохое слово, а почетный титул», который отныне будет с гордостью носить. Он поднял бокал и произнес легендарные слова: «Пью за здоровье гёзов. Да здравствуют гёзы». По словам Пайена, за тостом последовала «самая нелепая церемония, о которой я когда-либо слышал: человек, несший мешок для подаяний, взял в руку деревянный сосуд, посыпал вино солью и произнес французский стих, придуманный на месте: “С солью, хлебом и мешком для подаяния – ни за что и ни перед кем гёзы не уступают!”»

Заседания Государственного совета тем временем носили все более хаотичный характер. Оранский и Эгмонт пригрозили своим уходом, потому что до них дошли слухи, что при испанском дворе открыто говорят, будто два аристократа хотят совершить государственный переворот.

Также Оранского оскорбило, что король понизил его, благородного первого среди равных, до «еретика» из-за женитьбы на лютеранке Анне Саксонской «при всем честном народе».

Между тем наместница набралась храбрости, поскольку ходили слухи, что 50 000 кальвинистов движутся на Брюссель, чтобы захватить власть, и что кальвинисты направляются в Зеландию, чтобы помешать королю сойти на берег. Хотя то были пустые сплетни, Эгмонт в письме к Маргарите в июле 1566 года дал понять, что тем временем в Нидерландах соотношение сил стало не пять, а один к двенадцати: «Если Его Величество [Филипп] будет снисходителен, я думаю, что все можно исправить. То, что можно сдвинуть, должно быть сделано с сегодняшнего дня и до пятнадцатого числа. […] Но если Ее Высочество [Маргарита] из-за страха или в ожидании решения короля не решится действовать, все будет потеряно, религия и страна, с риском для других стран Его Величества».

Тем временем «Компромисс дворян» усилил давление и 30 июля вручил Маргарите вторую петицию с требованием не только полной свободы вероисповедания, но и передачи управления Нидерландами Оранскому, Эгмонту и Горну. Неделю спустя в Нидерландах, подобно взрыву осколочного снаряда, распространилось движение иконоборцев.

Иконоборчество

Еретики, которым прежде удавалось прорваться сквозь сети инквизиции, теперь скрывались за границей, где смогли создать новую сплоченную сеть из убежищ. Тем временем появился новый лидер: франко-швейцарский теолог и реформатор Жан Ковен, более известный как Жан Кальвин, который обосновался в Женеве. Карл осудил Кальвина в своем жестоком указе против ереси только в 1550 году, и его влияние запоздало распространилось в Нидерландах. Но кровавая гражданская война во Франции, разразившаяся между протестантами и католиками в 1562 году, ускорила события. Многие французские кальвинисты бежали в Южные Нидерланды, где организовали уединенные церкви, и таким образом кальвинизм закрепился в Нидерландах.

Проповедники приезжали в Нидерланды не только из Женевы, но и из Англии, Франции и Германии, чтобы распространять новую веру. Низшие социальные слои из-за огромной безработицы и нищеты, царивших в обществе, сильно увлеклись учением Кальвина.

Но и знати кальвинизм не был чужд, учение нашло путь во все социальные слои и переросло в широкое общественное движение. Среди прочих гентский дворянин-католик Маркус ван Верневейк, бюст которого до сих пор можно увидеть на фасаде Кайзерсхофа на площади Врейдагсмаркт, писал, что кальвинизм привлекал все больше и больше последователей и превратился в массовое движение.

С 1562 года в Нидерландах проводились подпольные собрания под открытым небом, называемые «проповедями у изгороди», поскольку их организовывали тайно за живыми изгородями и заборами. Они стали настолько популярны, что привлекали десятки тысяч верующих из дальних и ближних стран, которые ради присутствия на них порой проделывали путь длительностью в несколько дней. Властям не удавалось контролировать эти сходки. Так, по словам ван Верневейка, «офицеры и чиновники выстраивались у ворот города [Антверпена], чтобы записывать имена тех, кто шел на собрание. Однако наплыв оказался настолько велик, что записать их всех стало невозможно. Каждый выкрикивал имя и фамилию, говоря: “Запишите меня! Запишите!” – чтобы докричаться как можно быстрее. В конце концов чиновники осознали тщетность своих усилий и отказались от списков».

Тот факт, что многие последователи Кальвина отныне приносили на проповеди в Гааге еще и оружие, не ускользнул от властей. По словам ван Верневейка, который усердно записывал все, они брали с собой «кинжалы, луки, вилы, пики, пистоли и наручи», а крестьяне, у которых не было длинного оружия, «привязывали к палкам ножи или брали с собой косы». Губернатор беспомощно наблюдал за происходящим. Виглиус ван Айтта, председатель Государственного совета, предвидел надвигающуюся бурю. 2 августа 1566 года он писал: «Город Ипр [охвачен] большим волнением из-за того, что большие отряды, так хорошо вооруженные, как будто собираются на войну, тысячами выходят на собрания под открытым небом. Опасение вызывают монастыри и духовенство, которые пострадают первыми, а после того, как огонь разгорится, пожар будет быстро распространяться».

То, что Виглиус упомянул Ипр, не было случайностью. Западный квартал города находился в двух шагах от французской границы, где гугеноты, французские кальвинисты, с оружием в руках отстаивали свободу вероисповедания. Кроме того, этот регион был одним из тех, что больше всего пострадали от международных торговых конфликтов в экономическом плане.

Неспособность наместников сдержать продолжающиеся беспорядки привела к обострению. В итоге кальвинистский шляпник и проповедник из Ипра по имени Себастьян Матте поджег фитиль мятежа. Матте пришлось бежать в Англию в 1563 году, но три года спустя он вернулся во Фландрию, где и возобновил проповеди. Матте нашел последователей среди тысяч безработных, которые с энтузиазмом откликнулись на его проповеди. С их помощью он сформировал своего рода вооруженную народную армию.

1 августа Матте привел 2000 своих вооруженных сторонников в Верне и потребовал разрешения войти в город. Городской судья, опасаясь, что Матте хочет захватить город, решительно отказался открывать ворота. Проповедник вместе со своими последователями был вынужден ретироваться, а затем они объехали Вестхук, призывая своих сторонников «очистить церкви и часовни от любых идолов». 9 августа 1566 года внутреннее убранство церкви Кромбеке, расположенной недалеко от Поперинге, сначала разгромили, а затем разграбили. День спустя та же участь настигла Стеенворде, а затем – Байёль, Кортрейк, Менен, Сент-Омер, Ондскот и Поперинге. Волна разрушений пронеслась по Нидерландам со скоростью лесного пожара.

20 августа настала очередь Антверпена, а дальше – Мехелена, Гента, Мидделбурга, Бреды, Хертогенбоса и так на север – до Гааги, Утрехта и Амстердама. Эта разрушительная лавина не возникла сама по себе. Кальвин ранее открыто выступал против так называемого почитания идолов и несколько раз призывал к уничтожению изображений, которые, по его мнению, «оскорбляли Бога».

Иконоборчество проходило в истинно партизанском стиле. Несомненно, возникали и стихийные восстания, поскольку в одной только Западной Фландрии было разграблено и разрушено по меньшей мере 400 монастырей и церквей. Однако несомненно, что многие из этих действий были спланированы заранее.

В больших городах кальвинистские церковные советы вербовали и содержали постоянное ядро из 50–100 иконоборцев для разорения церквей. В небольших городах и деревнях с подобным призывом часто выступали местные торговцы или проповедники.

На самом деле для разжигания насилия не потребовалось ничего большего. Лютеранин Годеверт ван Хехт засвидетельствовал, как 20 августа во время шествия в центре Антверпена зрители начали громко насмехаться над участниками процессии, когда те возвращались в церковь. В этой церкви присутствовало 200 кальвинистов, которые громко распевали псалмы и отказывались ее покидать. Затем туда подошли кальвинистские ударные отряды, которые разрушили все внутреннее убранство, таща за собой пожарные лестницы, чтобы разбить статуи, установленные высоко.

Волна разрушений поглощала и прочие церкви и монастыри города. Ван Хехт писал, что иконоборцы заняты до поздней ночи и что «церкви повсюду были завалены разорванными Священными Писаниями и книгами – а в некоторых помещениях приходилось пробираться на коленях по разорванной бумаге и пергаменту».

В Генте, по словам ван Верневейка, священников оскорбляли на улицах, называя «еретиками, инквизиторами, тиранами и гонителями, любителями есть человеческую плоть, как каннибалы». Как бы то ни было, духовенство приняло меры предосторожности и спрятало самые ценные экспонаты из церквей и монастырей. Среди них был великолепный Гентский алтарь, написанный братьями ван Эйк и выставленный в соборе Святого Бавона, – его заблаговременно разобрали и спрятали в башнях церкви.

Все, что еще оставалось в церквах и монастырях, продолжало подвергаться нападкам.

Витражи забрасывали камнями, глаза и лица святых на картинах вырезали ножами, дома, в которых хранилось Святое причастие, громили, статуи святых сбрасывали с постаментов, а отцы давали детям маленькие молоточки, чтобы те крушили статуи. Алтарный стол в натуральную величину в церкви Святого Николая сбросили и утащили под крики «Выходи, Маайке [Мария], ты достаточно долго пролежала в родильнице, теперь пора шевелиться». Ограда, стенные панели, стулья, скамейки, ворота и кровля были полностью растащены на дрова.

Ван Верневейк писал, что иконоборцы в монастырях «в трапезной и пивном погребе пиво [пили] из блюдец и всего, что могли найти, поскольку не брали из дома посуду для питья, так что иногда, из-за отсутствия сосудов, они использовали шляпы и боннеты. Пол клуатра мокрый, залит пивом и другими напитками… так, что в пиве можно было ходить по самые башмаки. Некоторые из них, люди обеспеченные, швыряли в стену масло и посыпали под ноги перец; сахар с корицей, шафран и тому подобное тоже растоптали. Однако наибольший ущерб понесли книги». В Генте в кратчайшие сроки разграбили или разобрали на лом семь приходских церквей, одну коллегиальную церковь, 25 монастырей, десять больниц и семь часовен. Некоторые иконоборцы воспользовались случаем, чтобы сбросить с пьедесталов статуи императора Карла и его брата Фердинанда, стоявшие у императорских ворот.

Иконоборчество свирепствовало в Нидерландах, но не везде столь интенсивно. Например, Брюгге избежал этой участи, потому что городской магистрат вовремя собрал более 1000 солдат для защиты города. Благодаря этому повстанцы благоразумно проигнорировали город. Такие города, как Гент и Нарден в Северной Голландии, заранее убрали статуи в безопасное место: спрятали, закопали или даже замуровали кирпичом. Роттердам, Гауда, Дордрехт, Арнем и Неймеген крепко заперли городские ворота от «нарушителей церковного порядка». То, что можно было спасти из произведений религиозного искусства, часто оказывалось в общественных зданиях. Тем не менее благодаря мародерству частные коллекционеры смогли пополнить свои коллекции оригинальными произведениями XV и XVI веков.

«Прощай, принц без родины»

Маргарита Пармская оказалась в затруднительном положении. Члены отрядов городской обороны зачастую просто разрешали мятежникам заниматься самоуправством. Дворянство не одобряло иконоборчество, но решительно отказалось выступать против кальвинистов во время погромов из страха утратить поддержку народных масс. Такие дворяне, как Бредероде, лидер гёзов, и Кулемборг, сами участвовали в уничтожении реликвий и статуй святых, находившихся в их владениях. Принц Оранский воздержался от насилия в отношении иконоборцев, потому что, по его же словам, искал дипломатический способ решения проблемы. Только граф Эгмонт заявил Маргарите, что «сначала государство, потом религия», и присягнул на верность наместнице, выступая против иконоборцев.

На собрании членов ордена Золотого руна 23 августа 1566 года дворянство заключило соглашение о восстановлении спокойствия в Нидерландах и о возобновлении католических богослужений. Наместники, в свою очередь, неохотно согласились гарантировать свободу вероисповедания, хотя и только в тех районах, где имели место нарушения, и за пределами городов.

Оранский, Горн и Эгмонт обуздали иконоборцев в своих землях, но в то же время разрешили протестантам создавать свои места поклонения. 7 сентября Маргарита подчинилась требованиям повстанцев. Кальвинистам и лютеранам разрешили строить собственные церкви, и в городах воцарился религиозный мир. Однако кальвинисты не хотели иметь дела с дворянством и предъявляли все более высокие требования.

Дворянство, в свою очередь, уже было радо смягчению требований, но не стремилось к их отмене.

Поступали тревожные сведения о том, что испанский король готовит военную кампанию по восстановлению порядка в Нидерландах. Филипп переложил всю вину на Оранского, Эгмонта и Горна. Он считал, что те вели себя недостаточно решительно по отношению к повстанцам. Пытаясь склеить осколки, Вильгельм Оранский, ранее назначенный губернатором Антверпена, приказал закрыть городские ворота и разрушить мост через реку Остервель. Так, правительственная армия не смогла войти в город, армия гёзов, шедшая маршем на Антверпен, застряла между правительственными войсками и закрытыми городскими воротами, и ни один кальвинист не смог покинуть город, чтобы помочь армии.

По словам Маркуса ван Верневейка, до 40 000 повстанцев бессильно наблюдали с городских стен, как армию гёзов рубили на куски. Кальвинисты, запертые в городе, отреагировали со всей яростью. Вильгельму вовремя удалось спасти свою жизнь.

3 мая 1567 года армию гёзов Бредероде окончательно разгромили. Восстание закончилось, но Оранский уже избрал безопасный путь. За месяц до этого он бежал со своей женой Анной Саксонской и сотней придворных в родовой замок в немецком Дилленбурге. Принц отказался подписать обновленную клятву верности королю. Не только потому, что, по его мнению, этим он нарушил бы свою прежнюю присягу королю, но главным образом потому, что больше не хотел беспрекословно повиноваться.

Кроме того, Оранский отказался от всех своих должностей, но все еще рассчитывал, что Филипп отправится в Нидерланды и выскажется по поводу решения Вильгельма. Для него Гранвела был главным виновным, который, «пользуясь доверчивостью доброго принца», вместе со своими приспешниками при дворе склонил короля к решительным действиям в отношении Нидерландов.

Теперь Оранский стал изгнанником, отрезанным от доходов своих владений. Согласно легенде, Эгмонт попрощался с Вильгельмом в Виллебруке: «Прощай, принц без земель», на что принц остроумно ответил: «Прощай, граф без головы». Хороший ответ, но, возможно, сочиненный историками позднее. По другой версии, Оранский ответил графу: «[Так называемая] благосклонность короля неизбежно приведет к разорению, и я предвижу (дай Бог, чтобы я не ошибся), что она же послужит мостом, по которому испанцы войдут в Нидерланды». Звучит гораздо скучнее, но куда правдоподобнее.

Герцог Альба

Маргарита отправляла тревожные послания брату Филиппу, в которых писала о катастрофической и нестабильной ситуации в Нидерландах. Правительница не постеснялась приукрасить события, возможно, чтобы обрисовать серьезность ситуации. Однако испанский король пришел в ярость, когда прочитал в одном из них, что до 200 000 вооруженных повстанцев готовы свергнуть верховенство короля.

Поэтому он приказал королевским войскам выступить маршем на Нидерланды и передал верховное командование в руки Фердинанда Альвареса де Толедо, знаменитого и печально известного герцога Альбы. Альба не был чужим для испанских Габсбургов. Его дед и отец были крупными феодалами, верой и правдой служившими испанским католическим королям, что обеспечивало им высокое положение при дворе.

Когда Карл, отец Филиппа, в 1517 году отправился в Испанию, чтобы принять корону Испанской империи, девятилетний Альба уже участвовал в празднествах по случаю приезда императора в Вальядолиде. Он присутствовал в Ахене, когда Карла провозглашали римским королем и императором, и помогал ему подавить восстание жителей Гента в 1540 году. В войнах в Неаполе и Тунисе он получил рыцарские шпоры. Более того, он возглавлял имперскую армию, когда та нанесла смертельный удар протестантским немецким курфюрстам при Мюльберге в 1547 году.

Герцогу Альбе, высокому худощавому мужчине, который всегда ходил прямо и носил «длинную соболиную черно-серебристую бороду, двумя прядями спадавшую ему на грудь», в 1567 году было уже 60 лет, здоровье его было подорвано.

Сначала приказ короля дошел до герцогов Пармского и Савойского, но они отреагировали без особого энтузиазма. Когда пришло известие, что Альба снова в седле, Филипп передал ему верховное командование. Король слишком хорошо знал, кого посылает в Нидерланды. Альба был сторонником жестких методов и пользовался репутацией бестрепетного командующего, который сам устанавливал правила ведения войны.

Альба внимательно следил за развитием событий в Нидерландах и никогда не скрывал своей неприязни к «Компромиссу дворян»: «Каждый раз, когда я вижу письма от этих господ из Фландрии, я прихожу в такую ярость, что Ваше Величество, если бы я не старался держать себя в руках, сочли бы меня сумасшедшим». Искусством дипломатии герцог не владел: Альба посоветовал королю немедленно разжаловать представителей дворянства, которые требовали отставки Гранвелы.

Герцог был известен как надоедливый высокомерный тщеславный человек, желавший доказать свою правоту везде и всем, кто с ним не соглашался. Король однажды обмолвился, что «предпочел бы читать советы герцога, чем слушать его». Но у Филиппа, отказавшегося вступать в диалог с высшей знатью, не было особого выбора. Маргарита утратила контроль над ситуацией, и ее срочно нужно было заменить. Его единственный сын дон Карлос был болезненным и крайне неуравновешенным молодым человеком, поэтому рассчитывать на него тоже не приходилось.

Дон Карлос родился в 1545 году в первом браке Филиппа с его двоюродной сестрой Марией Португальской. Роды стали сущим кошмаром, который длился целых три дня. Мария умерла четыре дня спустя от послеродового кровотечения, младенец страдал от недостатка кислорода во время родов, что сказалось на мозге.

Близкородственные браки Габсбургов привели к тому, что у правнука Хуаны Безумной было не восемь, а четыре прародителя. Из-за этого неизбежно проявились серьезные генетические отклонения. Дон Карлос был ребенком с непропорционально большой головой. Ему было трудно говорить и удерживать равновесие. К тому же наследный принц был жесток и агрессивен. Например, он не постеснялся выбросить в окно надоевшего ему пажа, а с одной из любимых лошадей отца во время прогулки обращался так жестоко, что животное впоследствии умерло от полученных травм.

Так что решение генетического уравнения стало для Филиппа вопросом времени: он не мог отправить сына в Нидерланды в качестве нового регента, не говоря уже о том, чтобы сделать его наследником престола. Когда дон Карлос узнал, что тот замышляет убийство, то придумал дикую схему бегства в Вену, чтобы жениться на дочери императора, но Филипп приказал арестовать сына и запереть его в одиночной камере. Внешний мир был в шоке, но Филипп отнесся к этому как к «административной проблеме». Когда дон Карлос объявил голодовку и в июле 1568 года на смертном одре попросил у отца прощения, Филипп ему отказал.

Кровавый совет

Альба, попрощавшись с королем, отправился с испанскими войсками из Картахены в порт Генуя, где его ожидала другая часть армии. 25 июня 1567 года он двинулся в путь из Асти в герцогстве Монферрато со своими терциями – армией из 10 000 солдат, состоящей из разношерстных отрядов итальянцев, валлонцев, бургундцев и немцев, а также испанцев, все они были подданными испанского короля. За ними следовал караван из 1000 проституток и 50 богословов, которые должны были заботиться о благополучии армии. Путешествие протяженностью более 1000 километров привело Альбу в Нидерланды через Ломбардию, Альпы, Франш-Конте и Люксембург спустя два месяца пешего пути.

22 августа 1567 года армия двинулась маршем через Южные Нидерланды к Брюсселю.

В городе Тьенен герцога приветствовали Берлемон, Виглиус и Эгмонт, желавшие вернуть расположение короля и сопроводить герцога в Брюссель. Приветствие не имело успеха. Испанские солдаты отказались снять головные уборы и уступить место встречающей делегации. Альба, в свою очередь, отнесся к приветствующим холодно и отстраненно.

Когда военный конвой прибыл в Брюссель, городские магистраты отказались выйти и поприветствовать Альбу, но тот не стал принимать это близко к сердцу. И немедленно поскакал во дворец Куденберг, чтобы встретиться с правительницей и сообщить, что его армия прибыла на место, дабы восстановить порядок и расчистить путь для прибытия испанского короля. У правительницы не было большого политического опыта, но и глупой она не была.

Испанское правительство намеренно оставило Нидерланды в неведении относительно истинных намерений Альбы, но даже ребенку было ясно, что герцог не просто так преодолел 1000 километров.

Герцог предполагал, что на нидерландских улицах все еще бушует орда из 200 000 еретиков, готовящихся свергнуть правительство. Со своей стороны, правительница не смогла убедить герцога, что снова контролирует ситуацию и военная оккупация не нужна. Альба проигнорировал совет Маргариты и разместил войска в Генте, Лиере, Ангене, Брюсселе и Дисте. Демонстративность не исключалась. Например, он приказал войскам провести маневры в центре Гента, чтобы впечатлить население.

С площади Врейдагсмаркт прозвучали залпы испанских пушек. Испанские солдаты вели себя как крестьяне-победители, демонстрируя презрение к жителям, которых они всех без исключения называли «лютеранами». Испанскую армию боялись, а солдат изображали во французских, английских и нидерландских памфлетах как жестоких и кровожадных хищников. Этот карикатурный образ подтверждался грубостью и жестокостью оккупационной армии по отношению к местному населению.

Поскольку Маргарита теперь обладала только исполнительной властью, а Альба отныне командовал армией, он потребовал демобилизовать королевские войска, состоявшие в основном из немецких полков, поскольку, по его мнению, они представляли собой «лютеранскую угрозу». Альба заверил короля, что восстановит порядок за полгода, но, согласно приказу короля, «сначала должен применить всю строгость правосудия, а затем милосердие и доброту».

Герцог пребывал в убеждении, что, если он посеет достаточно страха среди населения, все будет в порядке. Он писал королю, что страх перед испанской оккупационной армией должен быть как можно сильнее, «чтобы каждый чувствовал, что в один прекрасный вечер или утро его дом может просто обрушиться на него».

Через пять дней после своего прибытия Альба учредил печально известный Кровавый суд, выносивший приговоры еретикам и мятежникам. Поначалу Альба скрывал факт создания суда. Но вскоре его намерения стали очевидны, когда он приказал правительнице разрешить Оранскому, Горну и Хоогстратену, бежавшим в Германию, вернуться в Брюссель. Только Горн оказался настолько неразумен, чтобы согласиться на это предложение. 9 сентября 1567 года, на следующий день после прибытия Горна, герцог приказал арестовать и его, и Эгмонта, остававшегося в Нидерландах.

Их арест превратился в драму в двух актах. В день ареста Эгмонт и Горн присутствовали на обеде вместе с многочисленными вельможами по приглашению испанского приора дона Эрнандо, сына Альбы. Во время обеда Альба передал короткое послание для Эгмонта и Горна с предложением навестить его в гостинице Яуче, чтобы обсудить дальнейшие планы. Согласно легенде, дон Эрнандо, который хорошо относился к Эгмонту и сидел рядом с ним за столом, прошептал графу на ухо предупреждение: «Немедленно покиньте это место, господин граф; возьмите самого быстрого коня из своей конюшни и бегите, не медля ни минуты». До сих пор остается загадкой, почему Эгмонт поддался уговорам дворян и остался, ведь граф и раньше говорил, что приезд Альбы его очень угнетает; по словам Гранвелы, Эгмонт настолько нервничал, что почти не ел и не спал: «Я слышал… что с тех пор он настолько мрачен, что ест только в три или четыре вечера, а ночью бродит по своим покоям, на что жалуется его жена».

Возможно, Эгмонт пал жертвой сочетания собственной легковерности и слепого тщеславия, которые убедили его, что он все еще может сыграть важную роль в политическом управлении. Альба тепло приветствовал обоих дворян по прибытии в гостиницу и действительно обсудил с ними и инженером Пьетро Урбино планы строительства новой цитадели в Антверпене. Когда Эгмонт и Горн захотели вернуться домой, их задержала стража герцога, после чего обоих увезли в замок Гравенстен в Генте.

Король был в восторге, услыхав новость об аресте. Маргарита, однако, поняла, что Альба ее использовал, поскольку именно она по просьбе герцога предложила дворянам вернуться. Наместница была в смятении: ее правительство потерпело крупное фиаско, она не одобряла новую политику Альбы.

Маргарита удалилась от дел и вернулась в Италию в конце декабря 1567 года. Это оказалось на руку Альбе, назначенному новым наместником в Нидерландах. Ни одного нидерландского чиновника, умершего, бежавшего или ушедшего в отставку, никем не заменили. По словам Альбы, все важные решения все равно должны приниматься в Испании, отныне Нидерландами будут управлять «из [Испании], а не отсюда».

Кровавый суд работал без выходных, проводя аресты мятежников, кальвинистов и книготорговцев, подозреваемых в продаже еретической литературы. Вызванные в суд должны были явиться в течение восьми дней. Тех, кого признавали виновными, вешали или сжигали. Не явившихся в суд приговаривали заочно, после чего конфисковывали все имущество.

29 марта 1569 года Альба организовал рейд по всем книжным лавкам в Нидерландах. В ходе этого рейда были конфискованы тысячи книг, впоследствии сожженных. В общей сложности Кровавый суд провел около 12 000 судебных процессов против мятежников. У 9000 человек конфисковали имущество, а 1100 обвиняемых суд отправил на эшафот.

Но чем жестче действовал герцог, тем сплоченнее становилась оппозиция. Сопротивление формировалось за пределами городов, беглые повстанцы самоорганизовывались и совершали нападения. В Ронсе и Тильте они штурмовали тюрьмы и освобождали заключенных, но помимо того нападали на испанцев, но у них не повернулась рука калечить католическое духовенство, отрезая священникам уши.

Число беженцев за время правления Альбы оценивается примерно в 60 000 человек. В 1567 году испанский августинец Лоренцо де Вильявисенсио, который был приставлен к испанскому двору в качестве королевского советника по Нидерландам, пытался убедить короля в том, что оккупационная армия в Нидерландах никогда не решит проблему: «Ваше величество не должны поддаваться убеждениям, что фламандцы – звери и пьяницы, потому что они – люди, и если они не таковы сейчас, то однажды станут ими… и даже если они убьют одного из нас, а мы убьем десять из них, они в конце концов с нами разделаются. В любом случае испанцы не смогут управлять этими землями, ибо не владеют языком и ничего не понимают в тамошних законах и обычаях». Но Филипп еще не был готов это принять.

Лидер «Компромисса дворян»

Вильгельм Оранский понимал, что вернуть свои владения он сможет, только отвоевав их с оружием в руках. Принцу было уже 35 лет, и после неожиданной смерти Бредероде (который также ранее бежал в Германию), смерти маркиза Бергена и ареста Эгмонда, Горна и Монтиньи Оранский стал «первым штатгальтером Нидерландов» и лидером «Компромисса дворян». 6 апреля 1568 года новый командующий приказал собрать средства, чтобы снарядить армию для борьбы с испанцами. Оранский строил безумные планы, согласно которым войска из Франции, Англии, Германии и с севера Нидерландов должны были напасть одновременно, подготовив почву для начала всеобщего восстания. Эта идея была технически неосуществима. Атаки с юга и из центра провалились, и только войскам под командованием Людовика Нассау и Кулемборга удалось разбить испанские войска под Гронингеном 23 мая 1568 года.

Битва, которая позже стала известна как «битва при Гейлигерлее», до сих пор считается отправной точкой Восьмидесятилетней войны, что, возможно, связано с тем фактом, что многолетняя война против испанцев закончилась в мае 1648 года, а название «Восьмидесятилетняя война» просто закрепилось в народе. По сути, война началась годом ранее на реке Остервель близ Антверпена.

Победа при Гейлигерлее не имела большого стратегического значения, зато действительно подстегнула Оранского. Ликование продолжалось недолго, так как Англия и Франция отказались поддержать Вильгельма, и впоследствии он вступил в столкновение с многочисленными силами, собранными Альбой. Через два месяца после боев при Гейлигерлее войска Оранского и Людовика Нассау близ Йемгума на реке Эмс были разбиты наголову. Из 10 000 немецких наемников, которых Вильгельм завербовал на службу, едва ли трети удалось остаться в живых.

Альба оправдал свою репутацию и в Нидерландах. Герцог отказывался рассматривать мятежников как солдат: любой попавший в плен не мог рассчитывать на пощаду, его тут же убивали без права на помилование. Бернандино де Мендоса, один из полевых командиров Альбы, писал в своем отчете, что «дороги и луга были усеяны трупами, кусками доспехов и оружия». Принц смог собрать армию для борьбы с испанцами, но через несколько месяцев от его войск почти ничего не осталось. Сам Оранский вложил в военную операцию полмиллиона гульденов, а теперь потерял целое состояние и не мог больше платить оставшимся солдатам. Его знатные союзники были мертвы, сидели в тюрьмах или бежали, заграничная поддержка ослабла, немецкие протестантские принцы держались в тени, а Вильгельм лишился своих владений и доходов. Принц отступил в Страсбург, чтобы зализать раны.

Эгмонт и Горн

Эгмонт и Горн оказались в безвыходном положении после своего ареста в сентябре 1567 года. Не успел допрос толком начаться, как Кровавый суд уже признал обоих дворян виновными в государственной измене за действия в рамках «Компромисса дворян». Эгмонт безуспешно пытался доказать, что членов ордена Золотого руна, каковыми они являлись, могут судить только другие члены ордена. Но испанский король, как глава ордена, изменил правила, передав полномочия Кровавому суду. Таким образом, Эгмонт и Горн, как и Оранский, и другие дворяне, являвшиеся членами ордена, отныне подпадали под юрисдикцию Альбы. Через десять месяцев после ареста, 2 июня 1568 года, Эгмонта и Горна по отдельности перевезли в карете из камеры в Генте в Брюссель, в сопровождении 3000 солдат и с большой помпой.

5 июня Эгмонта первым вывели из Хлебного дома на Гроте-Маркт на эшафот, покрытый черной тканью. Граф опустился на колени и сложил руки, ожидая от палача удара мечом. Согласно традиции, палач должен был работать у графа в прошлом в качестве лакея. Тело Эгмонта вместе с отрубленной головой накрыли черной простыней. Когда настала очередь Горна, он сначала обратился к толпе, собравшейся перед эшафотом на Гроте-Маркт, попросил у всех прощения, а затем опустился на колени. Отрубленные головы казненных выставили на всеобщее обозрение на два часа.

Десять дней спустя Филипп, услышав новость о казни, как говорили свидетели, расхохотался. Однако люди по всей Европе пришли в ужас от этой казни. В Брюсселе тысячи жителей пришли отдать последние почести Эгмонту и Горну. Их казнь продолжит разжигать страсти в Бельгии на протяжении столетий. Даже когда в 1877 году памятник Эгмонту и Горну переехал в сад Маленький Саблон из-за ремонта на Гроте-Маркт и был установлен вместе с Вильгельмом Оранским и Хендриком ван Бредероде, католики (теперь уже бельгийские) встали на дыбы. В их глазах Эгмонт и Горн все еще выглядели «предателями», не заслужившими почестей.

Альба не присутствовал на казни. Он остался в гостинице. В письме королю он сообщал, что с тяжестью на сердце добился приведения приговора в исполнение, и отмечал, что предпочел бы освободить Эгмонта под залог. Герцог завершил письмо словами, что действовал «в интересах Испании» и не преминул «совершить то, что необходимо для службы Вашему Величеству».

Карательная экспедиция

В 1568 году, помимо смерти сына и жены, Елизаветы Валуа, Филиппу пришлось столкнуться с восстанием морисков, обращенных мусульман. Приезд короля в Нидерланды откладывался. Альбе сообщили, что ему следует оставаться в Нидерландах, пока король не решит внутренние проблемы. То был удар по карману герцога, так как пожилой главнокомандующий страдал подагрой из-за зябкого и промозглого климата и хотел как можно скорее вернуться домой.

Война в Нидерландах тем временем обошлась испанской казне в семь миллионов гульденов, и казалось, мир наступит не скоро. К тому же королю снова понадобились деньги для борьбы с турками, и поэтому Филипп в марте 1569 года снова поручил Альбе искать финансирование, чтобы в будущем он смог сам содержать свои войска.

Герцогу пришла в голову идея ввести постоянные налоги, чтобы не приходилось месяцами воевать с различными провинциями для сбора податей. Сбор пеннингов гарантирует, что в казну снова будет поступать достаточно денег. Налог с продаж в размере 10 % на движимое имущество и 5 %-й сбор с продажи недвижимого имущества, по подсчетам герцога, ежегодно приносили бы в казну Испании более 13 миллионов гульденов. Специально назначенные инспекторы должны были следить за тем, чтобы сбор единовременного однопроцентного налога на капитал приносил еще около 3,5 миллиона гульденов. Новая мера вызвала гнев у всех. Генеральные штаты были в ярости, потому что новые налоги уменьшали их политическую роль, а купцы негодовали из-за финансового давления. Вспыхнула всеобщая забастовка, из-за которой вся работа и торговля встала.

Тут Оранский увидел шанс показать себя. Многие повстанцы бежали в Англию, где создавали новые организации сопротивления. Самой успешной из них была банда авантюристов, лодочников и безработных изгнанников, занимавшаяся пиратством в Северном море под именем водных гёзов, из-за чего плавать по нему стало небезопасно. В этот раз Оранский смог набрать рабочую силу для создания нового флота и вторжения в Нидерланды. Пиратам, в свою очередь, позволили оставить себе награбленное. Так Оранский, у которого не было денег, чтобы заплатить морским гёзам, решал сразу две проблемы.

1 апреля 1572 года небольшой флот под командованием Оранского захватил небольшой порт Брилле. Пока армия гёзов на севере атаковала такие места, как Флиссинген, Арнемюден и Вере, чтобы Оранский получил контроль над территориями Голландии и Зеландии, принц ожидал поддержки французского короля Карла IX, который должен был атаковать испанцев с юга. Однако французам не удалось прорвать испанскую осаду города Монс, занятого Людовиком, братом Оранского. Массовое убийство тысяч кальвинистов французскими католиками в Париже в ночь с 23 на 24 августа, известное как «Варфоломеевская ночь», поставило точку в планах Оранского. Повстанцы больше не могли рассчитывать на помощь гугенотов и французского короля.

Армия Оранского поспешно отступила в Мехелен, который ранее перешел на сторону повстанцев. Когда испанская армия подошла, Оранский быстро покинул город, но жители были уверены в себе и открыли городские ворота испанским войскам. Роковая ошибка, так как Альба и дон Фадрике, его сын, командовавший испанской пехотой, придерживались иного мнения. Их солдатам долгое время не платили жалованье, посему Альба дал им три дня на разграбление города. Поскольку Мехелен поддерживал повстанцев, он отменил все городские вольности. Карательная экспедиция на Мехелен привела к тому, что такие города, как Ауденарде, Дендермонде, Дист и Тонгерен, спотыкаясь, поспешили заключить мир с Альбой.

Дон Фадрике тем временем пустился в погоню за Оранским и молниеносно продвигался на север. Это привело еще к одной резне 15 ноября 1572 года, когда испанские войска вошли в мятежный город Зютфен через пролом в городских воротах, а сотни повстанцев повесили и утопили в близлежащей реке. Следующим был город Нарден. Альба вновь продемонстрировал примерное испанское возмездие. Жителей собрали в городской церкви, затем ее подожгли, и они сгорели заживо. Испанский капитан Хулиан Ромеро, потерявший за военную кампанию в Нидерландах глаз, ухо, руку и ногу, с гордостью заявил, что «ни один ребенок не спасся».

Альба был убежден, что казнями в Мехелене, Зютфене и Нардене подал отличный пример и другие мятежные города теперь сдадутся.

Многие города поспешили заключить мирный договор с испанцами, и только Харлем, крупный город, захват которого разделил бы провинцию Голландия надвое, продолжал сопротивляться. Повстанцы Харлема понимали, что их капитуляция все равно приведет к грабежу и резне, поэтому закрыли городские ворота для Альбы.

Испанские солдаты немедленно настроили против себя весь город. Сопротивление жительниц произвело неизгладимое впечатление. Так, имя Кенау Хасселер, вдовы из Харлема, ставшей символом борьбы с испанцами, сделалось в голландском языке синонимом «строптивой женщины».

Герцог совершенно не был готов к ожесточенному сопротивлению и с извинениями написал королю: «Ни один город еще не защищался так мастерски». Осада длилась семь месяцев, а 13 июля 1573 года победил голод. На стене церкви Святого Бавона до сих пор можно увидеть след от удара испанского пушечного ядра. Тогда и появилось выражение «de kogel is door de kerk», которое означает: «сделанного не воротишь». Харлем заплатил испанцам 240 000 гульденов, чтобы выкупить награбленное, но помимо этого, на рыночной площади Харлема были повешены 300 мятежников. Отныне Харлем находился под управлением Испании.

«Ни гроша в кармане»

Взятие Харлема не стало безоговорочным успехом Альбы, поскольку длительная осада стоила ему 8000 испанских солдат. Пока многие города заключали мир с испанцами, другие продолжали сопротивляться. Так, Алкмар, Раммекенс и Гертрёйденберг остались вне поля зрения Альбы. На море дела у герцога тоже шли не особенно хорошо, потому что испанский флот потерпел тяжелое поражение от водных гёзов в Зёйдерзе. Осада Лейдена, начавшаяся в октябре 1573 года, длилась год и закончилась полным фиаско, когда дамбы были разрушены и испанским солдатам пришлось спасаться бегством, чтобы не утонуть.

Испанский король с недовольством наблюдал за военными просчетами своего главнокомандующего и отстранил стареющего генерала, который все чаще болел. Те шесть месяцев, за которые Альба обещал Филиппу подавить восстание, превратились в семь долгих лет. Испанский король поручил губернатору Милана дону Луису де Рекесенсу отправиться в Нидерланды и заменить Альбу. Выбор был весьма любопытен, поскольку Рекесенс обладал слабым здоровьем, не говорил ни по-французски, ни по-немецки и не имел военного опыта. Кстати, у Рекесенса и не было никакого желания подчищать территорию за Альбой в холодном нидерландском климате.

Король предоставил Рекесенсу самую большую армию, когда-либо дислоцированную в Нидерландах, в количестве 80 000 солдат. Вскоре стало очевидно, что и этого недостаточно, чтобы подавить восстание. Наместник с горечью писал королю: «Альба вошел в Нидерланды, когда мир был восстановлен, и оставил их в руинах».

Потери испанцев все увеличивались. Нерешительная попытка достичь перемирия путем объявления всеобщей амнистии, которая распространялась на всех, кроме лидеров восстания, провалилась. Отмена ненавистного десятого пеннинга и роспуск Кровавого суда тоже не принесли результата. Единственным светлым моментом для Испании стало то, что в апреле 1574 года испанская армия разгромила войска Людвига и Генриха Нассау, братьев Оранского, в битве при Мукерхейде близ Неймегена.

В стычках испанская армия потеряла 150 солдат, однако в армии повстанцев погибло 3000 солдат, включая Людвига и Генриха.

Их тела так и не нашли, возможно, они утонули в болоте. К этому времени Оранский потерял на войне в общей сложности трех братьев, включая свое доверенное лицо и правую руку Людвига Нассау.

Поворотный момент наступил летом 1574 года, когда советники испанского короля забили тревогу. Войны в Нидерландах и в Средиземноморье против османской Турции истощили казну, испанские Габсбурги неслись прямиком к банкротству. Война в Нидерландах обошлась испанскому королю в десять раз дороже, чем было нужно для защиты Испании. Филипп оказался у разбитого корыта. Он писал: «Полагаю, нам придется отказаться от Нидерландов, как я всегда и опасался, из-за нехватки денег. Нам срочно нужны деньги, и наши враги уже знают об этом, так что они не захотят договариваться».

Значительная часть испанской армии подняла мятеж и разграбила Нидерланды. Что еще хуже, Рекесенс умер 5 марта 1576 года, смерть его вызвала полный хаос, поскольку испанский король не назначил ему преемника. Из-за нехватки денег похороны Рекесенса пришлось отложить на несколько дней, пока не было собрано достаточно средств для покрытия расходов. Тем временем Государственный совет пытался как можно эффективнее управлять Нидерландами в окружении мятежных войск, которым не было видно конца. В июле 1576 года мятежники захватили Алст, город, всегда сохранявший преданность королю, и оттуда двинулись по всей стране.

Приказ Государственного совета о том, что мятежные солдаты объявлены вне закона и их можно расстреливать на месте, не произвел особого впечатления. В конце октября 1576 года бродячие мародеры нацелились на Антверпен. Неделю спустя около 5000 солдат, в основном испанцев и немцев, собрались перед городскими воротами, готовые разорить самый большой и богатый город Нидерландов.

Испанская ярость

Подобные военные мятежи не были в то время ни редкостью, ни типично испанским явлением. Но легкость и жестокость, с которой действовали мятежные солдаты, заставили памфлетистов того времени раздуть описание нападений до апокалиптических масштабов. Слабым звеном в обороне Антверпена была не стена, а солдаты и гражданская гвардия. Они заранее покинули свой пост и вернулись домой или отправились в кафе. Мятежники без особых проблем перебрались через стены. Из-за отсутствия централизованной обороны по всему городу шли разрозненные бои между гражданском ополчением, немецкими и валлонскими наемниками, оставшимися в городе, с одной стороны, и испанскими солдатами – с другой. Бойня продолжалась четыре дня.

Джордж Гаскойн, английский солдат, который регулярно писал стихи, ощутил испанскую ярость на себе. Его рассказ «Трофеи Антверпена» (The Spoyle of Antwerpe) имел огромный успех. Несмотря на то что он опирался на более ранний памфлет на нидерландском языке и, предположительно, сгустил краски, его рассказ по-прежнему считается одним из важнейших исторических источников. Например, он был свидетелем повешения купца, потому что мятежников не устроила сумма, которую тот предложил за сохранение его жизни. Немецких наемников, которые пытались обратиться к мятежникам на своем лучшем французском «дорогие испанцы!», убивали без пощады, и Гаскойн видел, как «бесконечное число несчастных немцев лежат в своих доспехах, полностью обугленные; у некоторых вырезаны кишки, а остальные части тела не тронуты, у других сгорели голова и плечи, так что можно было заглянуть в туловище и узнать анатомические секреты природы. У некоторых была сожжена нижняя половина туловища. А у некоторых была отстрелена только верхняя часть черепа…».

Как минимум 500 домов сожгли в центре города. Прекрасная ратуша и городской архив также были охвачены пламенем. Мятежники целыми днями грузили награбленное в телеги. Генеральные штаты сообщили, что «испанская ярость» погубила 18 000 человек, однако более позднее исследование показало, что четырехдневный рейд стоил жизни 2500 жителям и солдатам.

Испанский король после смерти Рекесенса снова назначил наместником родственника. Он отправил в Нидерланды дона Хуана, своего единокровного брата, который в 1571 году со своим флотом одержал громкую победу над турками при Лепанто. Король тем временем обеспечил мирный договор с Турцией победой при Лепанто, а прибытие серебряного флота из заморских колоний пополнило испанскую казну.

Нидерланды все еще можно было привести к повиновению. Неудержимый дон Хуан проделал путь из Италии в Нидерланды с большой бравадой, но по прибытии в Люксембург в начале ноября ему тут же дали понять, что свой план по приведению Нидерландов в порядок он может оставить себе на память.

В Генте собрались представители двух северо-западных провинций, Голландии и Зеландии, а также Утрехта, Брабанта, Фландрии, Мехелена, Артезии, Эно, Валансьена, Лиля, Дуэ, Намюра и Турне. 8 ноября 1576 года, на следующий день после разграбления Антверпена, они заключили договор о Гентском умиротворении, который подготовил Марникс ван Синт-Альдегонд, верный советник Оранского.

Договор содержал 25 статей: в нем повторялось требование, чтобы испанские войска покинули Нидерланды, чтобы испанские замки принуждения и цитадели были разрушены, чтобы Нидерландами больше не руководили иностранцы или иностранное правительство, чтобы была объявлена всеобщая амнистия, чтобы все изгнанники могли вернуться домой, чтобы была отменена конфискация товаров и имущества (кроме конфискованного имущества католической церкви) и чтобы между провинциями могли свободно перемещаться товары, услуги и люди. Подписавшиеся пообещали друг другу взаимную помощь в изгнании испанцев и потребовали приостановить вывешивание плакатов против еретиков. Однако стороны выбрали золотую середину, при которой окончательное урегулирование религиозного вопроса зависело от политических, экономических и военных потребностей.

Провинции Голландия и Зеландия объявили себя единообразно кальвинистскими, а в других провинциях католицизм допускался наряду с кальвинистской доктриной. Ни о каком религиозном мире не могло быть и речи, пока испанцев окончательно не изгнали из Нидерландов.

Генеральные штаты, подписав новый договор, застали врасплох нового наместника дона Хуана. Дону Хуану не оставалось ничего другого, как согласиться на заключение мира. Три месяца спустя он обнародовал «Вечный эдикт», в котором поклялся соблюдать все статьи пакта. Испанский король тем временем выписал дону Хуану доверенность, позволяющую вернуть его войска домой при условии, что Генеральные штаты выплатят им жалованье. Однако тех, кто думал, что после 11 лет войны наконец-то наступит мир, ждало разочарование.

Когда Оранский отклонил его предложение о сотрудничестве, дон Хуан прибавил скорость. Он отмел обещание соблюдать условия умиротворения и пошел со своими войсками на цитадель Намюр. Всего через год после прибытия дон Хуан получил известие, что Генеральные штаты отныне считают его врагом.

Кальвинистская республика Гент

В административном хаосе на нидерландской сцене появился австрийский Габсбург. 20-летний эрцгерцог Маттиас Австрийский, племянник Филиппа и сын Максимилиана II, после смерти отца в 1576 году сообщил Генеральным штатам, что с радостью примет на себя управление Нидерландами.

Маттиас был третьим сыном императора Максимилиана II, и шансов, что он в обозримом будущем займет трон, было мало, поскольку его старший брат Рудольф II наследовал отцу в 1576 году и получил корону императора. Проблема заключалась в том, что никто не поинтересовался мнением Маттиаса. В конце концов, у эрцгерцога не было никакого политического опыта. Но Генеральные штаты и особенно герцог Аарсхот, штатгальтер Фландрии, разглядели что-то в правителе, который был близок к императору из династии Габсбургов и мог составить противовес кальвинистским поклонникам Оранского. Они отправили ему приглашение приехать в Нидерланды в начале октября 1577 года.

Оранский приветствовал эрцгерцога энергично и обаятельно, но при этом активно использовал роль «заместителя эрцгерцога», в результате чего габсбургский эрцгерцог, который, по слухам, имел любопытную привычку ходить по дому в имитации старинных доспехов, стал политической игрушкой Генеральных штатов и удобным помощником Оранского. Вскоре Маттиаса прозвали «пажом принца», потому что все видели, что службу несет именно Оранский.

Тем временем вслед за Брюсселем на кальвинизм перешел и Гент. Революционный кальвинистский комитет вернул себе утраченные городские привилегии, кальвинистскую академию Гента хотели превратить в «голландскую Женеву» – учебное заведение для распространения кальвинизма в Нидерландах.

Два дворянина, Франсуа ван Рихове, представитель низшего дворянства, и Ян ван Хембис, ярый кальвинист, посадили герцога Аарсхота и епископов Ипра и Брюгге в тюрьму. Комитет установил кальвинистскую республику и втянул окрестные города в революционную смуту.

Гентские кальвинисты сделали жизнь католических монашеских орденов как можно более невыносимой, едва ли отличаясь от персонажей выпущенных ранее Карлом памфлетов о еретиках. В монастырях стояли солдаты, церковные службы срывались, а церкви пустели. Комитет усердно искал «грешных монахов», поскольку, по мнению кальвинистов, все католики были «развращенными содомитами». Эта так называемая угроза дала кальвинистам прекрасный повод спасти Гент от «великой опасности». Поэтому их солдатам не понадобилось много времени, чтобы захватить гентские монастыри доминиканцев, августинцев, кармелитов и францисканцев.

Монастырское имущество уничтожалось, мародеры вытаскивали из погребов бочки с вином, после чего напивались и развлекались тем, что делали горки из запасов масла, переодевались в священников и разбрасывали повсюду просфоры. 15 монахов арестовали и доставили в Гравенстен, где их пытали. Монах, который не пережил пыток, был немедленно приговорен посмертно: позже его тело сожгли на поле для виселицы, а внутренности выбросили в реку Лис. Монахов, обвиненных в «пассивной содомии», выпороли и изгнали из Фландрии. Остальные оказались на костре на площади Врейдагсмаркт.

Jambe cassée [171]

Тем временем все были убеждены, что с новым правителем, эрцгерцогом Маттиасом, «защитником свободы Нидерландов от тирании испанцев», мало что удастся сделать. Генеральные штаты отказались предоставить Маттиасу какие-либо дополнительные льготы, и в 1580 году эрцгерцог был вынужден дрейфовать в сторону Вены.

Только иностранные вспомогательные войска, по мнению Оранского, способны были обеспечить достаточный вес и, таким образом, создать переломный момент в восстании. Принц, к ужасу кальвинистов, обратился к французскому католику принцу Франсуа-Эркюлю Валуа, Monsieur, более известному как герцог Анжуйский, который, по словам Оранского, смог бы проводить умеренную религиозную политику в Нидерландах.

Хаос в Нидерландах тем временем перерос в настоящую гражданскую войну. Эрцгерцог Маттиас отбыл, поджав хвост, а предыдущий наместник дон Хуан умер от тифа в октябре 1578 года в армейском лагере близ Намюра. Ему наследовал Алессандро Фарнезе, сын Маргариты Пармской.

Король Филипп поручил Фарнезе переманить недовольных южных католиков из Артезии, Эно и Французской Фландрии в испанский лагерь. Их объединяло «недовольство» политическим превосходством гентских кальвинистов. В январе 1579 года они подписали Атрехтскую унию, заверив испанского короля в своей верности и признав Фарнезе новым правителем. Не прошло и трех недель, как делегаты Голландии, Зеландии, Гелдерна, Утрехта и Гронингенского Оммеландена подписали Утрехтскую унию, к которой также присоединились фламандские и брабантские города, такие как Гент, Ипр, Брюгге, Антверпен и Мехелен.

Подписанты обещали «оставаться вместе навсегда». Каждая провинция могла выбирать религию по своему усмотрению, не опасаясь преследований. Католики на юге оказались диаметрально противоположны кальвинистам на севере, и политического раскола между провинциями вряд ли можно было избежать.

Новые переговоры, начатые в 1579 году между повстанцами и испанским королем, не достигли результата, поскольку как роялистские партии, так и кальвинистские повстанцы остались при своем. Советники короля вздыхали, что «во всем мире не сыскать столько серебра, чтобы решить ситуацию во Фландрии с помощью силы».

Анжуйский заранее сообщил Оранскому, что приедет в Нидерланды только в том случае, если Генеральные штаты официально отвергнут испанского короля. Именно с этой целью 26 июля 1581 года Генеральные штаты опубликовали Акт о клятвенном отречении. В нем содержался тщательно составленный обвинительный акт против власти Филиппа. Портрет испанского короля больше не должен был украшать монеты Нидерландов, а его имя и печать больше не должны были использоваться в официальных документах. Филипп II отныне не считался правителем Нидерландов: «Подданные были созданы Богом не для того, чтобы подчиняться монарху во всех его приказах и служить ему как рабы. Монарх правит по милости своих подданных и должен править ими правильно и разумно, защищать и любить их. […] Если монарх не выполняет свои обязанности… то он не монарх, а тиран… Поэтому мы окончательно потеряли надежду на примирение и в дальнейшем лишены какой-либо поддержки. […] Поэтому мы по праву отказываемся от испанского короля».

Таким образом, герцог Анжуйский стал новым монархом Нидерландов, и когда он приплыл во Флиссинген из Англии в феврале 1582 года, Оранский приветствовал его, преклонив колено. Герцог был едва ли полутора метров ростом, а его лицо обезобразила оспа. Виконт Тюренн описал герцога Анжуйского как «едва ли не самого уродливого человека, которого можно встретить». Вильгельм надеялся, что французский герцог приведет не только войска, но и установит мир в Нидерландах, поэтому подчеркивал символизм его прибытия. Анжуйского принимали в Антверпене со всеми почестями, как и подобает монарху, который совершает радостный въезд. Но это не означало, что все были одинаково рады приезду герцога. Жителям Антверпена хотелось самостоятельно управлять своим городом, а не отдавать его в руки «нового незнакомца». Они скорее бы захотели избавиться от нового герцога Брабантского, чем разбогатеть. Возможно, герцогу Анжуйскому светила прекрасная карьера правителя, но его уже отодвинули на второй план Генеральные штаты, как и в случае с эрцгерцогом Маттиасом. Обещанная финансовая помощь для снабжения французских вспомогательных войск тоже не поступила, поэтому, как красноречиво выразился английский историк Генри Камен, «герцог правил, но не властвовал».

Вся эта ситуация сильно беспокоила герцога, и в начале 1583 года, когда его французские союзники наконец-то появились на передовой, он решил преподать своим «врагам» урок. Анжу, однако, выбрал своим противником не Фарнезе, а повстанцев, и начал наступление, в частности, на Остенде, Дюнкерк и Брюссель. Военная операция провалилась, но герцог посмотрел еще и в сторону Антверпена и на сей раз решил сам возглавить атаку. Все это событие напоминало французскую оперетту – с драматическими последствиями для Анжуйского. Герцог ловко провел 3500 своих солдат в антверпенские ворота Кипдорппорт, якобы для проверки войск. Как только они оказались в воротах города, французский всадник по команде упал с лошади, громко крикнув, что при падении сломал ногу.

Крик «Jambe cassée!» [172] стал сигналом к вторжению в город. Анжуйский выступил под крики кавалерии «Villegagnéé, vive la messe, tue, tue!» [173]. Но жители еще не забыли о том, как унизили испанцев в ноябре 1576 года, и упорно сопротивлялись. Они возводили баррикады, забрасывали французских солдат мебелью с крыш и обливали их кипятком. Вся операция едва ли длилась час, пока Анжуйский не был вынужден отступить вместе со своими людьми. «Французская ярость» оказалась фарсом. Атака стоила герцогу 2000 французских солдат, а уборка их тел заняла больше времени, чем сама атака. Принц, которого собственный брат Генрих III с усмешкой называл le petit singe [174], выставил себя безнадежным дураком. Анжуйский уехал во Францию. Он умер год спустя от последствий туберкулеза.

Убийство Вильгельма Оранского

В июне 1580 года испанский король официально отлучил Оранского от власти. По мнению Филиппа, именно Оранский был виноват в том, что переговоры, начатые габсбургским императором в Кельне в 1579 году для достижения примирения, ни к чему не привели. Филипп, казалось, забыл, что испанцы твердо стояли на своем на протяжении всей встречи и не шли ни на какие уступки. Принц, которого теперь обвиняли в «измене человечеству», был лишен всех прав. Оранского объявили вне закона: «В услужение Богу, да проявит любой, гражданин или иностранец, свое благочестие и великодушие ради нас и ради общего процветания… и сумеет избавить нас от этой чумы, и передаст нам, мертвых или живых, или лишит его жизни». Убийце за «акт великодушия» обещали 25 000 золотых крон, прощение за совершение преступления и дворянский титул.

Первая реальная попытка избавиться от Оранского была предпринята в марте 1582 года. 18 марта он устроил у себя дома «открытый ужин» – общественное мероприятие, на котором посетители могли издалека понаблюдать за тем, как едят дворяне. В тот день двадцатилетний Жан Жорегу хотел обратиться к Оранскому с прошением. Жорегу воспользовался случаем и направил на Вильгельма пистолет. Однако в пистолет было насыпано слишком много пороха, и в результате убийце оторвало большой палец правой руки. Пуля попала принцу под правое ухо, прошла сквозь нёбо и левую щеку, не задев ни языка, ни зубов. Преступник был убит на месте. Двоих сообщников арестовали и повесили напротив ратуши Антверпена. Из документов в кармане Жорегу следовало, что его нанял разорившийся испанский купец.

Вильгельм пережил нападение, но через две недели вскрылась большая вена, и членам семьи и слугам пришлось 10 дней и ночей прижимать к ране вату, пока врач наконец не смог зашить рану.

Второе и фатальное нападение произошло два года спустя. 10 июля 1584 года Оранского застрелил Бальтасар Жерар, фанатичный католик, выходец из города Безаннен во Франш-Конте, в собственном доме в Делфте. Жерар поступил на службу к Оранскому под вымышленным именем, что позволило ему без лишних вопросов сблизиться с принцем. Получив приглашение на встречу с Оранским, Жерар взял с собой пистолеты в гостинице, где он проживал. Он три раза выстрелил в Оранского в его доме у подножия лестницы.

Две пули попали в стену и до сих пор виднеются на нынешней ратуше Делфта. Третья, смертельная пуля поразила Вильгельма в грудь. По преданию, принц успел произнести: «Mon Dieu, ayez pitié de mon âme, et de ce pauvrepeuple!» – в свободном переводе «О Боже, сжалься над моей душой… Сжалься над этим несчастным народом», но более позднее расследование показало, что Вильгельм умер мгновенно. Жерар не смог вовремя скрыться. Его задержали, пытали и в конце концов казнили.

Казнь заняла четыре дня и превратилась в ужасное зрелище. Жерара тянули вверх за обе руки, после чего снова и снова бросали вниз, пока не вывихнули руки. Его били плетьми, после чего раны натирали солью, отрубили правую руку, а на третий день казни палач вырезал Жерару грудь, засыпал раны солью и отрубил левую руку. В последний день казни палачи раскаленными щипцами отрывали куски плоти от его тела, затем разрезали живот и сожгли внутренности. Наконец, сердце Жерара «вырвали и бросили ему в лицо». Тело было четвертовано, а останки выставлены у различных ворот города.

Восстание вступило в новую фазу. Испанский король мог аннексировать Португалию, что дало бы новый финансовый импульс войне в Нидерландах. Алессандро Фарнезе двинулся на север. 3 июля, за неделю до убийства Оранского, Фарнезе начал окружать Антверпен.