Былички и бывальщины. Старозаветные рассказы, записанные в Прикамье

ЧУР МОЙ, КЛАДОВОЙ! Рассказы о вышедшем кладе

162. Жулик приходит в лес. Мужик там колья рубил, жулика увидел, на дерево залез, а тот его не заметил. Жулик клад принес, закапывать стал: «На сто человечьих голов». Кто убьет, тот достанет. А мужик с дерева отвечает: «На сто осиновых колов». Спорили-спорили, жулик на своем стоит, а мужик на своем. Потом жулик говорит: «Черт с тобой, будь по-твоему», — и ушел. А мужик с дерева слез, сто колов выкопал и клад достал. (116)

163. Рассказывают про клады, это было тоже. Ну вот, раньше богатые люди клали золото в землю, а оно, сколько назначено, это и лежит. А потом оно на человека выйдет. По деревне была привычка ходить вечерами с гармошкой, с песнями. Как-то у нас ребята, на три года меня постарше, ходили, наши, деревенские, я их знаю, погибли они на фронте. И там последний дом, а там богатый жил. Дениском звали. Ивана Денисыча отец, который меня-то портил. Там баня стоит. Пришли, разговаривают, месяц горит, светло. Смотрим, говорят, от бани идет белая курица. Квоткает. Идет и квоткает. Ну курица, курица, а это, говорят им, клад на вас шел. Надо было его наотмашь ткнуть, и деньги рассыпались бы. Надо было сказать: «Чур мой, кладовой, я тебя чокну, ты меня не». Это кладовой, деньги-то кладовые, в землю они закопаны. На счастливого человека эти деньги выходят, показывают. Могут коровой (показаться). Медная она, белая, красно-пестрая. (13)

164. В доме соседки моей было. Как стемнеет, петух поет, из-под пола откуда-то выходит и поет. Пошли с лампой смотреть, открыли — нету никого. А соседка за ими следила. Хозяйка за чем-то ушла, соседка клад и выкопала. Приходит хозяйка, а там горшок пустой. (116)

165. Я помню, маленькая была, в деревне мы жили. Я бегала, мне тогда было, наверное, годков шесть или семь, на улице бегала. У нас изба была. Вот все спят, а мы все это бегаем. Мать спит, отец спит. Двери в деревне не закрывались в ту пору. У нас был стол, от стола идет лавка эдак и лавка эдак у порога. В углу стоит петух красный. А у нас были курицы, петуха не было. Мама спит, отец спит, я захожу — петух красный стоит. И боюсь-то зайти — вот петух-то меня щас клюнет. Тихонько-тихонько к маме подползла, легла, не смею сказать, что, мол, мама, красный петух стоит. Красного петуха видела. Больше ничё не видела. Дак ведь надо было его разбить. Надо зачурать. Показывается клад петухом, курицей, коровой, лошадью. Свиньей может показаться. Чем попало может показаться. (3)

166. У дедушки был старый дом. Однажды ночью он пошел на улицу, а у них была корова, во дворе не была заперта. Он смотрит: под навесом стоит другая, черная, а ворота на запоре. Ушел домой, со сна ничё не подумал. Сказал бабушке: «Какая-то корова ходит». Она говорит: «Это клад выходил». Выбежали они во двор — никого нет. А если ее приручить, задеть — золотом рассыплется. Видимо, был смельчак, который хрястнул ее, и деньги высыпались. (6)

167. Когда была маленькая, приехали в Демино. Жили в новом доме дед с бабкой. Но еще стоял дом старой. Мы бегали по двору, вдруг я вижу: там красная большая корова стоит, красивая. Подбежала, зову ее: «Бурька, Бурька!» Хотела погладить, а она исчезла. Потом слышала, старшие говорили между собой: «Это клад на нее выходил. Если б затронула, корова рассыпалась бы в золото». Оно должно было выйти и вышло на меня. (4)

168. Одна женщина, в старину это было, пряла шерсть на пряснице. И вот смотрит: из печки высунулась голова коровья. Высунулась и на нее смотрит. Та испугалась и прядет, не смотрит на нее. А потом корова вышла почти полная, она случайно прясницей ткнула в эту корову. И эта корова рассыпалась на мелкие куски, и получилось золото. К ней заходит соседка еённая и говорит: «Чё это у тебя из печки угли высыпались?» Она говорит: «Это нечаянно там, я ухватом высыпала». Она собрала это золото, потом закопала. (15)

169. Раньше ходили вечеровали. Лучины не хватило, а я, чё, варнак была, все-то на дороге стоят, а я в баню залетела: от где-от парятся, там и лучину оставляют. Залетела, гляжу: под лавкой ягненок лежит. Потом уж мне сказали, что это клад был. А ягненок-то синенький-красненький, всякие звездочки по ему. Я спужалася, выбежала да к девкам: «Айдате-ка, какой ягненочек!» — «Да это тебе блажило», — говорят. Иду из бани — ноги под собой не чую. Точняк, начали банники плясать. Пробило бы двенадцать, меня бы истоптали. Они, говорят, сцапают да задавят. (93)

170. Раньше клад выходил на людей. Речка возле Лобанова, отец мой видел там барана, сказал своим знакомым об этом. Они пошли и тоже увидели барана, а там клад был. Чтобы клад не исчез, надо было сказать: «Чур, мое!» — тогда клад золотом оборачивался. (34)

171. Раньше, но не очень давно, то ли в Сусае, то ли еще где, тоже видели люди: из-под двора выходил жеребенок. Говорят, выходил клад, но никто не знал. Говорят, если стукнуть по нему чем-нибудь, то он развалится и будет золото. (15)

172. Наша бабушка пошла в ограду ночью по старинному дому. Под лестницей — чуланы и погреба. Вдруг из-под лестницы выскочил серебряный козленочек и весь светится. Она его хочет за рожки потрогать, а он не дается. Пошла мамку и тятьку звать. А они в ответ: «Дура ты, дура! Надо было его ножкой стукнуть или ударить кулачком — он бы рассыпался, и были бы серебряные деньги». (98)

173. С поля раз приезжаю, тёмно уже. Зажгла хозяйка свет, а по избе птица бегает, круглая, шея длинная, без хвоста, сама маленькая. Поймали, видим: нос у ней крючком загнутый. Хозяин говорит: «Выпусти ее». Я отпустила, смотрю: добежала до куста и исчезла. Прихожу и говорю: так и так. Хозяйка говорит: «Так это клад был!» До того в доме богатый жил. Надо было птицу ударить, клад бы и показался. (116)

174. В детстве отец купил старый дом, а хозяева прежние — пьянь. Дом был старый, с завалинами в углу, под завалиной был приколочен угловой столик. Мы с сестрой бегали, ей четыре года, мне — три. Глядим: из нашей спальни три котенка — пестрый, белый, серый. Хотели поймать, они убежали под угловой столик. Потом решили строиться. А в доме не были стены обиты обоями, и у старых хозяев гости засовывали, прятали деньги в щели, кто три копейки, кто двадцать. И это ценилось. Тогда за четыре копейки полфунта хлеба давали. Дом стали ломать, деньги посыпались, а ранее они на нас выходили с сестрой. (6)

175. Я ишшо молодая была, в речке купалася. Вдруг подсолнух на реке появился большушший. Ударить надо было левой рукой, клад бы показался. А я ить не знала тогда, чё делать-то, убежала. (118)

176. Одна баба была. А за ней старичонок маленький, лычком подпоясанный, увязался: «Сколь, говорит, годов за тобой хожу, вот ты мне и попалася!» Она, дуреха, испугалася, хоть и знала, чё делать. Бывало, так выходили клады. (118)

177. Клады? А вот старуха была. Мы с ней были вместе, она рассказывала. Где-то в других деревнях, не в Кольчуге, золото было у старика со старухой. А сноха-то их не очень любила. Вот старик и говорит: «Раз они не любят нас, пусть наше золото достанется попу местному и попадье Маланье!» Поп пришел, служит молитву с крестом. Золото-то залетело и показалось пропашшей кошкой. Поп кошку нашел: «Это кто такой безобразник?» А кошка превратилась в золото. И досталось золото попу. (65)

178. А еще Ольга рассказывала, она умерла. Было золото у старика со старухой. «Куды его девам?» — «Давай снесем в новый дом». — «И кому напишем?» — «Прохожим молодцам, раз молодые нас не любят». Идут странники, видят дом недостроенный, лето было. Решили ночевать, четверо их было. Зашли. «Паду, паду, паду, паду», — не дает им спать с чердака-то. Опять легли, опять не дает спать: «Паду, паду, паду, паду». И нашли корчагу какую-то, вот, странники-то. Золото. (65)

179. У нас в деревне было. Одна изба была — спать не давала. Как ночь, так: «Паду да убьюсь!» Всю ночь проговорит: «Паду да убьюсь!» Даже спать нельзя. Пришел один нишший спать. Говорит: «Пусти!» — «Так у нас, дедушка, не ночуешь, у нас всю ночь говорит: «Паду да убьюсь!» Не спим. Мало спим», — «Дак вы чё это, сделайте, у вас это там клад просится. Надо, чтобы пал да убился». — «Дак мы не умеем ничё делать-то. Ну, давай, дедушка, ночуй». Ну легли спать. В голбце говорит: «Паду да убьюсь, паду да убьюсь!» А старик этот нишший встал, взял бадог где-от, как там бадогом даст по кругу да говорит: «Пади да убейся!» Ох и рассыпался клад тут, собрали скоко денег! Серебро. (3)

180—183. Мой отец рассказывал. На полу ведь раньше спали. Спали, говорит, на полу с матерью. Я, говорит, руки бросил, матери-то нету. «Мати, мати!» А ее-то нет. Я-де поглядел в окошко: стоит человек в саване, вот так, в белом. Я, говорит, испугался — и на печь. Матери-то на печи нет. Она-де откатилась от меня. Я, говорит, подскочил — и мать возле меня. Тогда взглянул — уже никакого мужика нету.

Второй дядя сказывал, Тит. Ходили до свету молотить. В три часа уйдут молотить на гумно, а детей оставляли однех. А я, говорит, захотел хлеба. А раньше вот так западёнки вытягивалися, под печь. Я, говорит, хлеба-то взял, иду с хлебом-то, оглянулся: за мной баба на четырёх, эдак вот руками топчется по лестницам, поднимается вверх. Я, говорит, задернул окно — и на полати к брату — отцу моему, — он еще маленький был.

Третий дядя сказывал. Проводили-де меня по квас. Я, говорит, пошел черпать, а из-под кадки ноги выставились. Я заревел, побежал. Пришли, посмотрели — никаких ног нету.

Четвертый дядя сказывал, он самый старший был. Он женился, в Долдах бабу взял. Афросиньей звали. Легли, говорит, на полати молодые и заиграли. А у ее косы большие были, черные. У ее косы-те свесились по-за брусу. И за косу ее кто-то поймал и потянул. Он через брус перескочил — никого нет нигде. И вот все на этом месте блазнилось. И, сказывают, там клад. (47)