Былички и бывальщины. Старозаветные рассказы, записанные в Прикамье

ЗА ДАЛЬНИМ ПЕРЕДЕЛОМ Рассказы о мертвецах

204. Жили-были мать с дочерью. Мать померла. Дочь скучала о ней, мать и стала приходить к дочери мертвая. В Пасху дочь шаньги делала. К ней мать пришла, села у печки: «Фу, устала. Сегодня у нас корова отелилась, красную телочку родила. Пеки шаньги, поедем доить». Дочь как-то сзади зашла, видит: у ней из-под стула хвост торчит и ноги коровьи. Дочь испугалась и побежала. С соседями утром поехали, и вправду корова отелилась. Дочь стала спрашивать у соседей, что делать, чтобы мать не ходила. Ей сказали: «Скипяти самовар, чашки поставь, срядись красиво. Мать спрашивать будет: «Ты чего такая красивая, нарядная?» Отвечай: «Я замуж выхожу». — «За кого?» — «За родного брата». — «Да разве за родного брата выходят?» Ответь: «А умирают, так ходят?» И не станет ходить». Сделала дочь, как ей наказывали, мать и не стала ходить. (116)

205. Потом это вот удавленница была. Мужик ушел в лес, а у его жены корова подохла. Боялась мужа и удавилась, испугалась, что мужик заругается. Когда пошли в избу, все было закрыто. Выставили окно, овца из голбца выскочила, людей сшибала и убежала из голбца. Вошли, а там женщина задавилась. Ее закопали на городок, там прежде река ходила, и на этом городке жили, говорят, какие-то чучканы, первые люди. И вот ее закопали тут, эту удавленницу. А ехал Ваня Большебородый в лодке. Едет по реке один, боится. И эта удавленница за им побежала по берегу. Раз он боится, она ему показалась. А он, говорит, еле доехал, лодку надёрнул — и в гору. Тогда удавленница отстала. Вот как боялись люди, даже в глазах казалось. Это все Деян рассказывал. (48)

206. Муж мой был лесником, и переезжали мы с одного места назначения на другое. И вот в семьдесят шестом году переехали в хутор, где жили в бывшем купеческом доме. До революции в нем жила семья купца из трех человек: сам купец, жена и дочь. Дочь в молодом возрасте умерла у них. Решили они, чтобы быть с ней всегда рядом, похоронить ее в палисаднике между двумя березами. Эти березы и могилка между ними были и в то время, когда мы жили там. Я работала в трех километрах от нашего хутора учительницей, в то время прожили мы там совсем немного. И вот иду я однажды осенью с работы. Темно на улице — хоть глаз выколи. Подхожу к дому и вижу на своем крыльце женщину в белом платье. Я подумала, что это одна из матерей моих учеников. А та мне легонько рукой показывает, как будто приглашает в избу заходить. Мне так жутко стало, что убежала я к соседям, рассказала все, а соседка научила, что если мне еще когда привидится купеческая дочь — это она стояла на крылечке, — сказать надо три раза: «Свят, свят, свят» и перекреститься. После этого случая она мне еще два раза показывалась. Я не выдержала и упросила мужа перевестись на другое место работы, и через месяц мы оттуда уехали. (102)

207. Если простой человек умрет, на могилу слушать идут. Вот умер мой муж, мы пошли на могилу слушать, как там покойника принимают, а он песни любил петь, стихи. А если не на свое место покойник ляжет, так там они ругаются. Так вот у него много голосов запели. (107)

208. Почему-то некоторые мертвые могут предвещать. Раньше я этому не верила. Здесь, на углу, в доме, жила Тоня. Она работала нянечкой в садике, умерла совсем молодая. Осталось двое детей: дочь и сын. Она мне сейчас снится и предвещает о жизни в их семье. Видела я сон. Иду на работу, а Тоня плачет — сын сидит в тюрьме. Так и случилось. (107)

209. Как мать умерла, она часто ко мне во сне виделась. И всегда вижу, как она дрова рубит топором. А топор этот долго у меня в сенях лежал. На следующий день я его к соседям во двор кинула. С тех пор мать не приходила. (89)

210. Умерла девушка. Одели ее как невесту. Через некоторое время увидела ее мать во сне: «Мама, принеси мне тапочки!» И назвала адрес за Добрянкой. Мать когда принесла тапочки-то, то в том доме был покойник — парень. Положила те тапки-то в гроб к нему. (100)

211. Отец мне тоже во сне снился, он до смерти сторожем работал. Снится мне, что спустилась я глубоко, увидела оконце. Гляжу: мой отец сидит. Одних в дом пускает, других не пускает. Я его спрашиваю: «Что делаешь?» Он говорит: «Сторожу. А ты мне сахар принесла?» Проснулась на следующий день, сахар ему на могилку унесла. С тех пор его во сне и не видела. (89)

212. Мама давно умерла. Все было перестирано у нее. А чулки у нее были не выстираны. Однажды ночью я ясно видела, что она сидит в углу печки и говорит: «Антонида, сегодня суббота, ты меня и вымой!» (104)

213. Если сильно тоскуешь, то является. Вот одна тосковала, у ней муж на фронте погиб. А когда он уходил, то его костюм она в сундук убрала, а не перекрестила. И вот как-то ночью приходит он к ней в том же костюме. Она его спрашивает: «Ты почему не в военной одежде?» А он ей отвечает: «Да на побывку отпустили». Жена обрадовалась, накормила его, напоила. А потом они в баню пошли. Моются оба, а он все спину от нее отворачивает. «Дай спину тебе потру!» — баба-то ему говорит. А он все отворачивается — чистая-де она у меня. Тогда она сказала: «Во имя отца и святого духа». И перекрестилась. Биса-то и не стало. (107)

214. Папа работал на катере. Умер он. К нам без конца ходил черт — видели следы. Брат видел мертвого отца, мама в два-три часа тихонько вставала, к окну подходила и говорила: «Петь, заходи, я тебе лапти переобую, иди, поговорим». Потом мама устроилась на работу в садик — нянечкой. Раз я с ней осталась на работе вечерить и ночевать. Проснулась утром я, мила дочь, верь не верь! Клянусь всеми своими детьми и внуками! Когда пошла умываться, у мамы глаза расширились, она спросила: «Доченька, что это у тебя с головой?» Вот верь не верь, мила дочь, но на голове у меня было заплетено двенадцать косичек. Отец был живым — любил возиться перед сном с моими волосами. Косишши у меня были — дай боже! (103)

215. У Натальи Рыжковой муж пропал в армии. Она его страшно любила. Сидим раз мы на колхозном собрании. Она приходит радостная, садится между нами в середку и говорит веселая: «Я сейчас с Панькой сидела, он в шапке сидел, на гармошке играл!» После собрания говорим ей: «Давай пошли с нами после собрания». Потом она заболела. В больнице ее парализовало. Мать в Лунежки ее привезла. Ушла к соседям. Пришла домой — все сундуки на ребро поставлены. Чё тут было! Позвали знахарку. Положили Наталье в головы «Сон пресвятой богородицы». Панька пришел к Наталье опять. Начал беситься, аж дома все закачались, посуда стала биться. Хотел Наташку задавить, она успела закричать... (101)

216. Тут у нас один случай рассказывали. Женщина одна при родах умерла. Ребенок остался с отцом. Днем ревел, а ночью спал спокойно. Пошел отец к старухе. Старуха говорит: «Это мать ночью приходит, кормит. Соберите, говорит, по деревне всю родню, в глиняные горшки поставьте кругом свечи, сядьте все и не шевелитесь». Мужик один пьяный горшок уронил, так она исчезла вместе с ребенком. А на могиле разрыто все, и трафарет отпечатался: мать с ребенком. (120)

217. А если маленькому ребенку милостыню дать, то там, кто не своей смертью помер, тому отпуск дают. Я булочку купила, маленькой соседской девочке дала. А ночью вижу во сне: муж говорит: «Мне отпуск дают на семь дён». (89)

218. Вот будешь об этом думать, придут покойники, будут конфетки носить. Вот моя мама говорит. Бабушка в двадцать первом году умерла, а маму взамуж выдать успела. Вот лежу, говорит, с мужем и — на тебе! — выйду до ветру, а мать покажется и говорит: «Подожди, я конфеток дам!» — «А ты где, мама?» — «А ты пойдешь корову доить, я приду». И придет. А если покойник придет, надо в спину поглядеть. А он не дает. А она-то извернулась и по спине ее задела, а там доска оказалась. А домой пришла, а в карманах конфеты. А конфеты, говорит, есть не буду. Ну, корову подоила, мать и ушла. Молоко процедила, идет с дойником. Свекровь говорит: «Чё-то ты угрюмая». А люди свекровке уже говорили: «У вас огненный рассыпается...» Летит, как веретешко. Как нишший, летит-то. Где столбик без молитвы поставлен, одёжа его хорошая лежит. Он поднимает этот столбик, свое забирает, плохое складывает, а потом домой уходит пешком. А мама говорит: «Я уже с неделю томлюсь». Свекровь: «Думаешь о матери?» — «Думаю!» Та заставила ее потной хомут надеть. Она, грит, надела, походила, потом-де легла. На ночь она с мужем легла, а свекровь кровать маком обсыпала. А мать-то прилетела, стучит в окно, так ни с чем и улетела. А после этого заячий помет вместо конфет. (110)

219. Вот когда у меня внучка умерла, так внук Андрей тосковал очень. Я его спрашиваю: «Вера-то ночью приходит к вам-то?» — «Нет, только во дворе, а в избу не заходит, папу боится». Тосковал он очень по ей. Я его маком накормила и обсыпала, он тосковать перестал. (107)

220. Маму похоронили в мае. Она приходила ко мне и наяву, разговаривала. Брату тоже она много раз виделась наяву. Я говорю: «Так чё-то нам с тобой надо делать. Траву верес брать, вставлять в двери и рисовать кресты, чтобы она не входила. А то она тебя с собой уведет». Раз, помню, отец мертвый к маме пришел, она травы-то понатыкала в двери, крестики поставила. Он пришел и из-за двери ей: «Догадалась ведь, травы натыкала, я же буду скучать, все равно буду ходить». Под окном она его видела в лаптях. Говорили под окнами: «Ты уж домой-то не ходи, не буди детей, давай под окном поговорим...» (103)