Былички и бывальщины. Старозаветные рассказы, записанные в Прикамье

ДОМ ДОМОМ, А ДОМОВОЙ ДАРОМ Рассказы о домовом и домовихе

58. Сениха сказывала. Дома сидела, ково-то стряпала. Из голбесу кто-то вышел. Больше кошки, а на кошку не похож. Она глядела, глядела да замахнулась на него. Убежал. Это домовой был. Бывают оне. (109)

59. Раньше садились за стол, пили чай: мамка, Аркадий, папка, Фаина, Валентина. Под пологом в доме был у нас голбец и дырка для кошки. Пьем чай, смотрю: выходит рыжая кошка. Сидела я, вертелась, одна видела, а никто не видел. Под стол кошка зашла и исчезла. (100)

60. Вот когда я еще в Дойной-то жила, был у нас на конце села дом. В нем никто не жил. Сколько людей-от покупали его, да все уезжали. Кто ить жил-то в нем, рассказывали. Иногда обернешься, а из спальни двое мужичков махоньких таких выглядывают в большую половину. А как к двери подойдешь, исчезнут. Вот все из дому-то бежали — боялись. А это, наверное, суседко выглядывал. Он, может, голодный был. Дак ему поисть дать никто не догадался. (107)

61. Случай был, с дёминской Марией Антоновной. Они свой дом поставили, не выплотничали, железом покрыли. Только видела: два малюсеньких звереночка выбежали и в избу забежали новую... Ну это, видно, и есть суседко и суседиха. (74)

62. У одной старухи батрак землю пахал, а как зашел домой, слышит: шаги, на чердаке кто-то ходит. Поднялся, а там небольшой мужичок в красном колпаке. Домовой дом охранял, пока он робил. (31)

63. Тут я, правда, знаю. Один старик бесей знал, знался с имя. У их со старухой мука по мешкам была, у каждого свой. Он всегда так брал. Себе мешок муки, ей другой отдает. Вот старуха примечать стала: у старика уж полмешка, а у нее еще полнехонек. Пришла она в голбец, спущается туда, а там старик сидит бородатый и вот так вот ладонями муку трескает. (60)

64. Сусед и суседиха, его жена. Я не спушшусь в голбец — задавит, задавит. Мне этот сусед приснился во сне, борода вот так, большушшая. Мужики спрашивают: «Сколько тебе лет?» Ему пятьдесят и суседихе больше. Оне в одёже. Одёжа, каки-то были сапоги на ём. (77)

65. В доме старушка-домовушка живет. Маша была дома и пела песни. Из-за печки вылезла домовушка и сказала: «Перестань!» Маша продолжала петь. Домовушка снова говорит: «Перестань!» Маша все равно поет. Старушка-домовушка говорит: «Перестань, а то удушу!» Маша закричала, а старушка испугалась и обратно за печку убежала. (32)

66. Поженились мы с мужем недавно и в новый дом пошли. Только зашли, тут вышла баба и на меня глядит, маленькая такая бабочка. Руки в боки уперла, глаза выпучила и не мигает. Я испужалась-то, стою, за мужнин рукав схватилась. Говорю ему: «Гляди, гляди! Что это баба на меня смотрит?» А она исчезла. Вот это суседиха была. (107)

67. Мама покойная рассказывала, пятнадцать годов ей было, спала она дома, лежала на полу с матерью и отцом, выйти захотела, а ночь, лунная была, и увидела: женщина вся в голубом, волосы черные, коса длинная и прядет. Около ее мальчик сидит, черненький и стриженый, лет четырех так. Она шелохнулась, и в голбец все исчезло. (22)

68. Я уехала в Соликамск к дочери и долго у нее жила. Вот вернулась домой, ночью заснула я, вдруг слышу, как меня давит кто на грудь, мне и не вздохнуть. Проснулась, кругом гляжу: нет никого. Я опять лежу. Вот уснуть-то не успела ишшо, гляжу, а из-за печки ко мне мужичок выходит, махонький такой. Подошел ко мне и с ног-то так шшупат, шшупат. Руками-то все выше, выше, до груди дошел да как сдавил. Уж так мне худо стало. Я ему и говорю: «Суседушко, батюшко, отпусти ты меня. Да я, суседушко, никуда не уеду больше, не оставлю тебя одного». Он меня тогда и отпустил. (107)

69. А вот вы, девки, не верите, а я на своем опыте знаю. Я когда Валерия родила, мне его не показывали, а только обсказали, что родился сын. Не привозят, молоко сцедят в соски и дают. Всё Петю, мужика вспоминаю покойного. Думаю, все равно чувствует: сын. Он ночью и явился. Я лежу на спине. Я лежу и думаю засыпать. Вот в двенадцать часов свет погас, он и прикоснулся ко мне. Под койкой по стене зашабаркало. Одной рукой за горло меня взял. Я хочу его за спину взять, а он не дает. Я слыхала от бабушек — это суседко давит. Я говорю: «Чё меня давишь?» Он говорит: «Ху!» Это к худу, а к добру он целует и за горло не берет. А я стишок знала очень полезный наизусть. Я уж хыркаю, говорить не могу. Как сказала слово «Да воскреснет бог», он сразу ослабился и спускаться стал. Договорила, он хлопнул дверями — стены сдребезжали. Я одна слышала. И этим стишком я отбилась. Он бы задушил. Вот это он и был. Сначала во сне видишь, то, другое обсказыват, а потом въяве является. (110)

70. Первого мужика в армию отправила. Ночью было. Вижу, сшумело только за печью, испужалася, чую, как копна катится ко мне. Дак вдруг чё-то надавит на колени, на ноги-то, и в рот мне дунет. А я-то: «К худу ли, к добру ли?» Мне в рот-то и дунуло: «К худу». И вот похоронка пришла. (93)

71. Я в больнице лежала, есть не хотела, все лежали в палате и кушали. Вижу перед собой трех баб с белыми волосами, в белом платье в горошек, в синем с полосами, кричу: «Девки, видите, кто-то меня в постель вдавливат!» Они орут: «Открой глаза-то!» Никого нет... (100)

72. Лежала я в больнице. Лежу, слышу: санитарки смеются, громко так. Глаза закрою — с меня кто-то одеяло тянет, открою глаза — нет никого. Снова закрою — снова тянет, вдруг чувствую: мохнатый какой-то под бок подкатил. Я хочу позвать Наташу, санитарка там такая была, и не могу зухать. Потом мне сказали: «Выживает тебя». И правда, скоро выписали. Верь не верь, а вот так получается. (49)

73. Дома жила, ребятишками были еще. Родители уехали, братья ушли в клуб, а нас с Сашкой оставили. Сашка спит, а я нет, боюсь темноты. Слышу: кошка спрыгнула, смяукала. Я притаилась. Слышу: шаги тяжелые, как сапогами стучат. Я вся боюсь, вся вспотела. Подходит к кровати, остановился, я одеяло на уши натягиваю. Думаю, сейчас тяпнет. И тут слышу: ребятишки из клуба идут. И — раз! — ничё не стало. (111)

74. Когда я училась в Соликамске, жила в общежитии. На его месте раньше было кладбище. Как-то раз девчонки прибрались в комнате, подмели, а мусор не убрали. Легли спать, а ночью вдруг что-то застучало в шифонере. Они испугались. На следующий день вахтерша сказала, что на третьем этаже что-то бегало, кричало, ходило так. Домовой, наверное, наказал за то, что мусор не убрали. (85)

75. А вот некоторые хозяева в дом войдут, так все кажется, что кто-то пугает. А вот еще соседка говорит: «Спать боюсь. Только глаза закрою, так Тихон Трифонов из погребца выходит и целоваться лезет, с бородой такой». Я говорю: «Это соседушко тебя не любит. Откупись. Скажи: «Соседушко-батюшко, не обижай меня!» Монеток покидай». (112)

76. Лошадь у нас была. Стучал ночью кто-то долго в дому, нам спать не давал. Колотил и колотил всю ночь. Утром мама встала, помелом постучала, положила творогу в дырку и говорит: «Батюшко милостивый, какое ты нам горе принес? Какую беду принес?» Он еще три раза постукал. Федя поехал, лошадь под ним и преставилася. Только положил бревен, — она уже была плоха, — только положил, лошадь помчалась аж по всему Соликамскому тракту, добежала до поленницы у завода и пала. А тут татары работали, побежали и давай стучать по ушам. Федька добежал, а лошадь уж мертвая была. Сдал он ее на мыло. (101)

77. Вот у нас отец имал суседко-то. Его стал давить суседко. Он-де встал и пальцы ему в рот, поймал его, держит: «Девки! Девки! — Мы две девушки были. — Давайте огонь доставайте!» Мы закопошились, а он-де как подёрнется, только пальцы сщупкали, убежал. Ну я уж такое не встречала, никто меня не давил. (16)

78. Пришла раз с вечеровишша на полати, еще поела. Чую, как ввернет по полу веретенушко. А ишшо синенький маленький огонек горит. Я чё-то взяла и голову высунула — так все и пропало. А утром-то я спрашиваю: «Ктось вчера прял?» — «Никто», — говорят. «Идите смотрите, у кого прялка в сосках». Посмотрели, дак вся бородка исполосована. Не благословясь веретено оставили. Вот как. (93)

79. Мама пряла. Они с отцом спали на кровати, а мы на подстилке — все ребятишки. Когда мама придет в прялочную, положит под столик простеночный пряслицу, тогда идет спать. Так вот, мы спали, я приоткрыла глаза. Зимой темно, вижу: идет из-под голбца маленькая бабка в сарафане и рубахе, в платочке. Подходит, берет прялку и начинает прясть, потом положила и пошла. Я поползла за ней на четвереньках, она ушла в голбец. (100)

80. Есть, говорят, суседиха-то. На пряснице она прядет. Было раз у меня. Я прясницу не перекрестясь поставила, она села и прядет, а веретешко так выговаривает: жар-р, жар-р. Страшная она. (61)

81. Домовой предвещает беду, он в каждом доме есть. Один раз бабушка рассказывала: сплю-де и слышу — жужжит веретено, а кто прядет у меня, боюсь посмотреть. Потом все-таки глянула и вижу, что на шестке свеча горит. Подняла голову, а там женщина сидит, суседка-то. Прядет да прядет. Бабка молиться начала: «Господи, помилуй, мя, грешную». И не стало ее. А после этого корова у нас пропала, спряла корову-то. А пряла-то она бойко. (45)

82. Домовой-то топат, шаги страшные. Ухат человек. А еще пряха он. Спали я да Татаркиных сестра. Вместе лежим. Она мне и говорит: «Ты, Манюшка, спишь? Слышишь, за пряхой шерсть прядут?» Пошли мы посмотреть. А суседко-то уже много на веретешко напрял. Намусолил сильно. Но самого-то мы не видели, не успели. (126)

83. У меня был ребенок, ездили крестить в Камгорт. А раньше зыбки были, — вы уж их не видели, — зыбки эти весятся против печки. Из-под печки вдруг вылетит — и под зыбку, и под лавку — одна курица и вторая. А кто их гонял? И никто не гонял. Я сколько жила, такое не видела. Суседко, не иначе. (2)

84. Ночью, перед тем как Сережу взять на фронт, ветер задул в избе. Курицы в доме под шишком жили за печкой. Спать легли на печку, ветер задул, раздался мужской голос: «Что вы делаете!» И кто-то курицу из-под печки выкинул в угол комнаты. Встали. Курица сидит, а ветра не стало. Потом мужа забрали в военные лагеря, еще до войны. На войне он погиб. (43)

85. Дворовому хозяину напрашиваться надо, когда скотину запускаешь тожо. Ведь вот старики говорят: берешь лошадь или корову, заведешь во двор. «Пусти, дворовой хозяин, мою скотину. Пой, корми и ухаживай!» — скажешь ему. Скотина не пужается, ухаживает он за ней. Он ее не принужат, а не напросишься, он ее изнурят, корм у ее берет, ее морит и на ей ездит. Она вся мокрешенька во дворе. Это есть таки факты. (13)

86. Брат мой видал суседко. Братишка мой, семнадцать лет ему было, шел как-то домой поздно вечером с улицы. Видит: суседко сено кобыле дает. Из себя он — маленький старичок. Видно, суседко любил кобылу. (87)

87. Вот у нас раньше было тут. Уехали у нас одне, никого дома не осталось, а скотина-то не ревет. День прошел, другой. Вот соседи-то и решили подсмотреть, в чем тут дело-то. А того не знают, что это домовой с домовихой всю скотину кормили. Глянули они во двор, а там домовой с домовихой катаются. Вот и поняли, почему скотина не ревет, кто ее поит, кормит. А суседко на всех обиделся и ушел со своей суседкой из дома. Так скотина потом три дня ревела — смотреть-то за ней некому стало. Вот так у нас было, а щас этого нет ничего. (107)

88. Суседко в каждом доме есть. Он дом метет. Суседко, которую скотину не залюбит, по конюшне гоняет. Нужно пеструю лошадь иметь, такую не гоняют. У одного мужика лошадь была. Она каряя. Ничего не ела. Он придет в конюшню, а она едва живая. Потом он эту лошадь продал, купил худенькую, но пегую. Она стала, как печь. (113)

89. А мы вот только скотинушку покупали, заводили ее в хлев, говорили: «Суседушко, матушко, прими-ко мою скотинушку. Люби ее, уважай ее!» А иногда утром станешь, ну корова вся сырая, вся в мокре. Или у меня коза была. Утром пришла во двор — чудо: сено было как-то сплетено и к ноге привязано. Я думаю, чё это у меня коза ногу волочит? Посмотрела: веревка навязана, ее ведь и не развяжешь, так выплетено было. Пришлось разрезать. Но так руками не сделать. Чё-то это есть! (97)

90. А это плел косы лошаде на гриве суседко-то. Какой-то дворовой, чертенок такой. Или вот шерсть вышшиплет. У коровы, у лошаде, может, шерсти не будет на этом месте, кожа одна будет. Когда-то я вот слыхала от отца: ночью-де надо в полночь выйти, он-де там — чик-чик-чик-чик-чик-чик — прядет шерсть-от, дак спина вся обглодана, шерсти нету у овец. Вот сейчас у дочере овцы есть. Овца вся голая почти что, так это этот обдирает, весной-то, в апреле месяце. И вот она выйдет во двор в полночь, есть ли чик-чик-чик-чик — поглядит, а кружок-то на овце вот такой. (9)

91. Баба у нас была шибко вредная и скотину обижала. Корова у нее добрая была. Вот поставила она корову в хлев-от да спать легла. Видится ей во сне, что мужик сидит подле коровы и доит ее. Утром встала, пошла к скотине, доить стала, а молока-то нет! То, видно, суседко ее наказал. Скотина-то она ведь тоже живность — нельзя ее обижать. (90)

92. Суседушко у меня хороший был, доброй. Я вот, когда переезжала в этот дом, в старом доме подпол открыла и сказала: «Суседушка-браток, пошли со мной!» Сейчас он со мной в этом доме живет. Когда у меня сестра умерла, суседушко-то мой даже плакал, жалел. (87)

93. Сусед-то — бес, бесишко он. Я его не видела, он не покажется. На новое место его зовешь: «Суседушко, вакедушко, пойдем с нами на новое место!» Я его спросила, а он только «бу-бу-бу» сказал, не к добру, значит. Вот у сестры Марьи мужика-то и убили после этого. Суседко всегда в голбце живет. Он маленький, как паренек какой. Марья видела, как на лошаде скакал он. (26)

94. У Ординых домовой был. Вот они стали переезжать, и его надо было с собой взять. Так они лапоть в печь бросили и кричат: «Домовой, выходи!» Затем лапоть в полотенце обернули и на новую квартиру принесли. А на новой квартире налили стакан воды, взяли кусок черного хлеба и вместе с лаптем положили в печь. Если утром из стакана убудет и от куска откусано, то домовой здесь, а если нет, то повторяли все сначала. (33)

95. Мы еще маленькие были. Собрались мы в одной избе и начали суседко звать. А потом спать улеглись — кто на полати, кто на печь, кто на лавки. Ночью в избе кто-то ложками застучал. Свет включили — никого. Не знаю, может, суседко и был. (95)