ГЛАВА 27 ПУСТОЙ ДОМ

Мягко и бесшумно машина скользила в ночи. По радио пели по-английски, Феликс вел машину, а Лола простерла над нами свой сиреневый шарф — мой сиреневый шарф, мы с ней вдвоем вполне под ним уместились. Мы говорили шепотом: хотели поговорить тет-а-тет (как это называет Габи). Ну, и чтобы Феликсу не мешать.

— Спрашивай, Нуну, — сказала она мне, — спрашивай меня о чем хочешь. Мы столько времени потратили впустую. Спрашивай, мне очень хочется тебе ответить.

Ну ладно.

— Когда Зоара была маленькой, она знала, что Феликс… Ну, что он…

— Очень хорошо, — оценила она. — Прямо и по делу. Точно как я. Похоже, ты унаследовал от меня не только актерские способности.

— А это от тебя? Не от… — я чуть не сказал «Габи». Трудно все-таки отказаться от того, во что верил всю жизнь.

— Надеюсь, что от меня. Твоя мама тоже была неплохой актрисой. У нее был талант, было чутье, в детстве она целыми днями пропадала у меня в театре. О, ее завораживал театр: бархатный занавес со складками, королевы, герои, прохвосты… Актеры называли ее талисманом сцены. Что ж, похоже, этот талант немало помог Зоаре в жизни — скольких ей удалось обмануть… Но ты задал важный вопрос…

— …Знала ли она, что он был преступником. — На этот раз я легко выговорил слово.

— Не только не знала, что он преступник, — до шестнадцати лет она даже не знала, что он ее отец!

— Что?

— Ты уже большой мальчик, Нуну, и с тобой можно говорить как со взрослым, верно?

Ну да. О чем только?

— Видишь ли, бабушки бывают разные. У тебя есть бабушка по отцу, она совсем другая, и это нормально, и ты наверняка ее очень любишь — а я вот бабушка несколько иного сорта.

— Какого?

— Я по-другому думаю, по-другому себя веду… Все люди разные, ведь так?

— Да… — Я чувствовал, что она опасается меня, боится того, что я о ней подумаю.

— У меня всегда было много кавалеров, твоя бабушка любила погулять. — Она бросила на Феликса долгий взгляд, и ответная искра блеснула в его глазах. — И для Зоары Феликс был одним из моих поклонников, богатым дяденькой, который присылал ей подарки и открытки со всего мира. Иногда он приземлялся в Израиле и проводил какое-то время с ней, со мной, со всем светом, а потом исчезал, как Саба[37], — один из многих, друг семьи, мой друг.

Кажется, я понял. Она действительно бабушка другого сорта.

— А когда Зоаре исполнилось восемнадцать, он прислал поздравительную телеграмму, предложил подарить ей на совершеннолетие путешествие по всему миру, и сначала речь шла о месяце, но после первого же письма, которое Зоара прислала мне из Парижа, я поняла, что она — его. — Лола бросила на Феликса быстрый печальный взгляд. — Ты ведь сам знаешь, как легко поддаться его чарам, заслушаться его рассказами… Особенно для такого человека, как Зоара, — с таким переменчивым и буйным нравом.

Ну да, и для меня.

— Дело ведь не только в том, что Феликс рассказывал ей и чему он ее учил, не только в его обаянии. Дело в наследственности. В этом путешествии он просто показал ей, какая она на самом деле, а до того она или не знала этого, или боялась узнать. Он показал ей, что она может.

Я выпрямился. Все это звучало очень знакомо.

Феликс жал на газ, заставляя «амбер» нестись со скоростью молнии. В зеркале я видел уголок его рта. Он улыбался сам себе, гордый и счастливый. Видно, для этого он меня и похитил. Чтобы показать мне, своему единственному преемнику, то, что скрыто во мне. Рассказать тому второму Нуну о том, что он существует. Чтобы в мире осталось живое воспоминание о нем, Феликсе Глике.

Голова чуть не лопалась от мыслей. Что Лола имела в виду, говоря о наследственности? Что, я теперь тоже должен стать преступником? А если я не хочу? Если я хочу, несмотря ни на что, стать лучшим в мире полицейским? А то, что я унаследовал от отца, — это как, вообще не считается? А то, что они с Габи воспитывали и растили меня? Неужто наследственность Зоары все это победит? Неужто преступник всегда сильней полицейского? И ведь я мог перенять от Зоары не только плохое, ведь было в ней и хорошее: ее воображение, ее сказки… Что станет теперь с моей жизнью? Может, кто-нибудь все-таки объяснит мне, кто я такой?

— Одно могу сказать — ты не Зоара, — осторожно проговорила Лола. — Не забывай: ты не обязан идти ее дорогой. Ты можешь выбирать.

Я не Зоара, повторил я про себя. Я не Зоара.

— Конечно, в тебе есть что-то от нее и от Феликса. Но есть и что-то от множества других людей. У тебя ведь много родственников со стороны отца, верно? И бабушка, и дядя, известный человек, автор книг для учителей…

Впервые в жизни я порадовался тому, что во мне есть частичка Вдохновенного дядюшки! Но одновременно во мне проснулась гордость за своих родственников по материнской линии: теперь я не один против целого Вдохновенного племени. А я-то всю жизнь стыдился, считал себя полным ничтожеством, за которого даже заступиться некому: они ведь были настоящей семьей, крепкой, сплоченной, они даже внешне были похожи! А я всегда был один, как подкидыш, случайно прилепившийся к ним. Я только сейчас понял — они были против меня еще до того, как я родился. Но теперь на мою защиту встали Лола и Феликс. Я тут же представил, как две семьи сошлись на поле боя: доктора, воспитатели и Цитки с одной стороны и актеры, мошенники, волшебники и сказочники — с другой… Я стоял ровно посередине, и все равно мне было как-то неуютно. Я шагнул вперед — нет, не то. Шагнул назад, к «феликсам», — и понял, что вот оно, мое место. Здесь мне было спокойно и хорошо.

— У тебя другая природа, — продолжала Лола, не видевшая моих маневров на внутреннем поле боя, — ты другой человек, Зоарой могла быть только Зоара. Не забывай ее, носи ее в себе, но знай, что ты — уже иное, независимое, отдельное от нее существо.

Я бормотал эти слова вслед за ней, стараясь запомнить. Чувствовал, что еще не раз они мне пригодятся.

— А сейчас я, на правах такого же независимого человека, приказываю тебе немного поспать. У нас впереди длинная ночь.

Я положил голову ей на колени, закрыл глаза и попытался уснуть. Где там. Мысли прыгали, как «амбер» по колдобинам, пытаясь выстроиться в ряд. Я — другой. Меня воспитывали по-другому. У меня другой отец. Я не копия — ни его, ни ее. И у меня всегда будет Габи, которая напомнит мне, кто я такой.

Габи.

Габи-Габи-Габи.

Мудрая, хитрая Габи, которая все эти годы считала, что, несмотря на отцовский запрет, у меня есть право знать, и по-своему рассказывала мне о моем происхождении: намеками, по-крупному и в мелочах. Я вспомнил ее на берегу с нашлепкой на носу, до ушей намазанную кремом, у резервуара с шоколадом, за моим плечом у дома Лолы… Габи, которой нужны были золотой колосок и сиреневый шарф, чтобы стать другой, стать сильной и свободной, как Лола, и, может быть, немножко вероломной, как Феликс. Чтобы получить те качества, которые мог унаследовать их ребенок.

Короче говоря — чтобы стать как Зоара. Чтобы мой отец полюбил ее.

А она совсем непохожа на Зоару. Боже, какое счастье, что Габи непохожа на Зоару! Она не как в кино. Она живая.

Небо за окном стало светлей. Дело шло к утру. Глаза у Лолы были закрыты — то ли спит, то ли охвачена воспоминаниями, то ли пытается понять, в какой момент с Зоарой все пошло не так. Я потерял мать, а она потеряла дочь. И это роднит нас. Что-то, чего уже нет, что существует лишь в нас, в наших разговорах, в нашей памяти. Я тоже закрыл глаза. Сжал ее горячую руку.

Дорога бежала вниз, «амбер пульман» почти летел по ней. По этой дороге они ехали вдвоем. Молодая пара на мотоцикле с коляской. Наверное, к этому моменту они перестали бояться самих себя. Простор открывался их глазам. Они начали болтать, они радовались свободе и тем приключениям, которые ждали их теперь, когда отец уволился из полиции и вырвался из своей семьи. Дорога становилась все круче, небо светлело, стало такого же цвета, как было над морем, когда мы расправились с песчаной стеной… Сколько всего наслучалось за эти дни! Я вспомнил мальчишку, махавшего отцу из окна хайфского поезда и считавшего себя профессионалом. Каким наивным я был!

— Смотри, — шепнула мне Лола, — Лунная гора.

В бледном свете зари вырисовывалась высокая гора странной формы: с одного боку она была выпуклой, а с другого украшена торчащими утесами, как зазубринами. Машина карабкалась по грунтовой дороге вверх, вся в клубах пыли. Жирные кеклики[38] разбегались из-под колес и останавливались неподалеку, с изумлением разглядывая нас: годами здесь не появлялись машины. Чем выше мы поднимались, тем прохладней становилось снаружи. Снизу открывалась широкая долина, заполненная утренним туманом, рассеченная петляющей зеленой полосой.

— Там граница, — Феликс махнул головой, — Иордания.

«Амбер» в последний раз взревел мотором, покорил вершину горы, проехал немного по камням, по никем не топтанной траве и остановился.

Лунная гора.


Дул прохладный ветер. Пейзаж внизу то выныривал из тумана, то снова терялся в нем. В небе парила, отрывисто покрикивая, хищная птица. Мне было холодно и одиноко. Лола закутала меня своим шарфом. Мы стояли неподалеку от старого полуразрушенного деревянного барака. В окнах не было стекол. Между бревен пробивалась трава. Внутри завывал ветер.

Мы медленно подошли ближе. Поднялись по кривым деревянным ступенькам. Феликс толкнул дверь. Она со скрипом подалась. Каждый звук отзывался эхом, печальным и тягостным.

От наших шагов поднималась пыль. Мы старались держаться подальше от голых стен, от покосившихся оконных рам. Сквозь половицы пробивались кустики фенхеля. Лола положила руку мне на плечо.

— Помни, что им было хорошо здесь, — шепнула она. — Они хотели остаться вдвоем, без людей с их законами и разговорами. Место, в котором прошлое не смогло бы догнать их.

— Смотрите, — шепнул Феликс.

В углу была отгорожена сломанной деревянной перегородкой комнатка — видимо, спальня. Пустая, если не считать большой, проржавевшей насквозь печки — когда я дотронулся до нее, палец мой прошел сквозь металл. Я вспомнил солдатика в комнате Зоары. Все, к чему я прикасаюсь в последнее время, такое хрупкое. И все надо сохранить в памяти.

— Смотрите, — указала пальцем Лола.

К стене был прикреплен пожелтевший лист бумаги, края его трепетали на ветру. На листе выцветший карандашный рисунок: мужское лицо, а на заднем плане — лошадь. Рисунок едва различимый, но мы тут же узнали изображенного.

— Она умела рисовать? — спросил я.

— Когда она хотела, она умела все, — ответила Лола.

Значит, я тоже стану таким.

— Смотри на своего отца, — проговорил Феликс. Он не сказал «господина отца», и в голосе его не было привычной насмешки.

На рисунке отец был красивым и молодым, с густым чубом, с улыбкой в глазах и на губах. Видно было, что он счастлив.

— Он-то любил ее, а вот она?.. — вздохнула Лола и ответила сама себе: — Она любила его любовь к ней, но любила ли она его так, как всегда хотела любить, — этого я не знаю…

Я пишу сейчас то, в чем уверен не до конца, пишу со слов Лолы и надеюсь, что она права: Зоаре было хорошо здесь, на Лунной горе, с моим отцом, по крайней мере вначале. Она не была избалованной: сама пасла овец, доила коз, убирала конюшню, готовила на керосинке еду и любила свой маленький дом.

День ото дня душа ее становилась чище. Она забыла о прежней жизни, точно это был чужой рассказ, сбросила воспоминания о ней, как змея сбрасывает старую кожу. По вечерам они любовались заходом солнца и ели свой простой ужин. Катались на лошадях, доезжали верхом до края утеса. В вышине, в одиночестве. Они мало разговаривали. Слова им были не нужны. Иногда Зоара играла на флейте…

Все это догадки. Возможно, жизнь их была куда богаче событиями, которых я своим ограниченным воображением не могу выдумать. Но воображение — все, что у меня есть, ведь отец так никогда и не рассказал, как они жили там, хранил молчание даже после того, как вся эта история с Феликсом закончилась. Есть множество вещей, о которых я не знаю и уже не узнаю.

— Один раз я приезжала к ним сюда, провела с ними целую неделю, — рассказывала Лола, — и вернувшись в Тель-Авив, подумала, что эти двое создали себе рай на земле. Адам и Ева — и никакого змея.

— Ты приезжала сюда? Они тебе разрешили?

— Они меня пригласили. Прислали трогательное письмо. Звали посмотреть на внука.

На меня.

Я родился здесь?

— А ты не знал? Ничего-то он тебе не рассказывал. — Лола покачала головой и глубоко вздохнула. — Говорю тебе, он хотел стереть из памяти все, хотел, чтобы ты ни о чем не узнал. Как будто он сам тебя родил.

— Зоара имела мозги, она знала, что господин отец будет хотеть все стирать, потому она попросила меня делать тебе это путешествие! — прорычал Феликс.

— Смотри как следует, Нуну, — продолжала Лола. — Здесь, в этой комнате, в этом бараке ты появился на свет. Без врача, без акушерки. Твой отец не согласился отвезти Зоару в роддом в Тверии. Он сам принял роды и сам перерезал пуповину. Это самое прекрасное место для того, чтобы родиться. Это было как при сотворении мира: мать, отец и ребенок. — Голос у Лолы начал дрожать. — Как раз в это время, в половине пятого утра. Без двух дней тринадцать лет назад.

Вот это да.

— Я больше не могу, — проговорила вдруг Лола и выбежала из барака. Феликс поспешил за ней.

Мне тоже было нелегко, но я остался еще ненадолго. Остался, чтобы побыть с ними. Как в самом начале, после сотворения мира. Я опустился на колени и дотронулся до половиц. Потом сел на пол. Очень тихо, очень сосредоточенно. Никогда в жизни я еще не был так сосредоточен.

Все звуки исчезли в этот миг. Звуки были вокруг меня всегда — с тех пор, как Зоара умерла и начались перешептывания и тайны. Я старался разобрать эти звуки, старался подражать им…

Я нашел погнутую чайную ложку. Ручку от сумки. Сломанную фоторамку. Коробок спичек. Женский ботинок. Мужской носовой платок. Собрал все находки и отнес в спальню, к печке — прибрался в доме.

— Когда ты родился, она была счастлива, как никогда в жизни, — рассказала мне Лола, когда я вышел. Нос и глаза у нее покраснели, да и у Феликса тоже. — Она носилась с тобой, как тигрица с тигренком. Вот здесь, прямо на этом месте, где ты стоишь, отец сделал тебе песочницу. Через два дня после твоего рождения! Вот здесь она положила твое одеяльце, потому что здесь нет ветра, и каталась с тобой по земле, а твой отец стоял вон там, подбоченившись, и смеялся.

Ах, какие подарки мне дарят на бар-мицву!


Наступило утро. Долина осветилась солнцем, окрасилась золотом. Может, из-за того, что я рос на таком просторе, мне трудно теперь подолгу находиться в закрытом помещении? У края утеса метался в утреннем свете обрывок ткани, видимо зацепившийся за ветку. Когда-то он был красным или сиреневым. Может, это Зоара, проезжая на лошади, зацепилась платьем за колючку? Я не осмелился подойти ближе. И не из-за обрывистого утеса.

— Ты рос в раю, — шепнула мне заплаканная Лола.

— Только недолго, — буркнул Феликс. — Она сама привозила с собой змея.

Кто знает, когда он проснулся, этот змей, напомнивший о дальних странствиях, заставивший тосковать по другой жизни, переменчивой, богатой событиями. Почему она не могла просто быть счастливой здесь, со мной?

— Об этом нелегко рассказывать и тяжело слушать, — проговорила Лола. — Мужайся, Нуну.

День ото дня Зоара становилась все раздражительнее, ничто ее не радовало, пейзаж казался скучным, овцы глупыми, ей надоели домашние дела, надоел навоз, прилипший к подошвам.

И мой отец. Что-то в нем сводило ее с ума. Я не знаю, что именно. Может, его молчаливость? Может, он просто ей надоел? Может, глаза его вдруг показались ей маленькими и жадными? У него есть привычка поглаживать вещи, ощупывать их со странным удовольствием, будто убеждая их смириться с тем, что они — его собственность и он вправе прикасаться к ним по своему желанию. Может, это ее раздражало? Мне горько от таких догадок — может, оттого, что с возрастом я становлюсь все больше похож на отца.

Может, ее злило то, что он не окончательно порвал с остальным миром и раз в неделю ездил в Тверию звонить своей матери. Что в субботу он обязательно покупал газету. Что не мог без бутылки пива «Мальт» после ужина. Что обязательно слушал футбольные трансляции по радио… Что однажды купил на барахолке старое кресло, украшенное бахромчатыми цветами, а Зоара сказала, что оно похоже на толстую тетку по имени Пышка (именно Пышка!), и как он мог купить такое, ведь они клялись сотворить здесь рай, быть свободными от всякого бремени, от всякого хлама, и вот выясняется, что он приволок сюда свою мелкую буржуазную душонку? Она была страшна в гневе: черные волосы змеями взвивались над белым лбом, скулы заострились, как от болезни. А она-то считала, что у него такая же широкая душа, как у нее! А он неспособен понять ее! Он настоящий сын торговца бисквитами! Ничем не отличается от Пышки! Зоара кричала и набрасывалась на него с кулаками, царапалась, и отец схватил ее за запястья, осторожно, но крепко, а она билась и вырывалась.

Прозрачный воздух меж ними замутнился. Долина внизу содрогалась от ужаса, слушая крики, доносившиеся с вершины горы. Зоара чувствовала, что отец следит за ней. Она отлично помнила, как он поручился за нее в суде. Благодаря этому она получила минимальный срок, но теперь отец сам стал ее тюремщиком.

— Шпионишь за мной, — цедила она сквозь зубы.

— Я не шпионю за тобой. Но мне бы хотелось знать, куда ты отправляешься на лошади.

— Не твое дело, майор Файерберг. Я свободный человек.

— Зоара, дорогая, рядом граница. Контрабандисты, нарушители. А ты одна.

— Я не одна. Я сама с собой. И у меня есть пистолет.

— Зоара, что мне с тобой делать? Что сделать, чтобы ты была счастлива? Научи меня. Я хороший ученик, ты знаешь.

— Да уж. — Она оглядывала его поверх лошадиной гривы так, будто видела впервые. — Ты хороший ученик. Прилежный.

И пришпоривала коня.

— Иногда она пропадала по нескольку дней, — рассказывала Лола. — Спала в пещерах. Возвращалась голодной и исцарапанной. Не говорила, где была. Вообще не разговаривала. Иногда брала мотоцикл и уезжала в Тель-Авив. Приходила ко мне. Уходила на танцы. Возвращалась пьяной, а то и вовсе не возвращалась… Кричала, не хотела ехать домой. Уже не знала, где ее дом.

Лола говорила тихо, опустив голову. Я глотал каждое ее слово.

— И однажды она ускакала на лошади и не вернулась. Может, попыталась пересечь границу, и иорданские пограничники застрелили ее. А может, лошадь сорвалась со скалы. Ее искали, искали повсюду. Армейские друзья твоего отца ночью, тайком, перешли границу и искали даже в Иордании. Бесполезно. Она просто вдруг исчезла.

— Вдруг, — пробурчал Феликс. — Всю свою жизнь она делала этот «вдруг».

Я оглядел залитые солнцем горы и представил, как Зоара пришпоривает коня, направляет его вон к тому утесу. Внутри меня бился вопрос, так растревоживший Зоару в детстве: почему в мире нет ограждений?

Нет оград.

Надо уметь скакать осторожно и останавливаться на краю.

Зоаре было двадцать шесть лет — ровно столько, сколько она и отвела себе. Как она могла бросить нас? Почему не подумала обо мне, о том, что будет со мной без нее?

— Но накануне, перед тем как совершить эту глупость, она позвонила мне. — Губы у Лолы задрожали. — Прощальный разговор на один жетон. «Мама, — сказала она мне, и по голосу я поняла, что это конец. — Мама, когда я последний раз была в Тель-Авиве, я оставила там кое-что для своего сына, для Ноника…»

Ноник?

— Так она меня называла?

— Да, всегда. Ноник.

Какое красивое имя.

— Она сказала, что оставила для тебя подарок и что его можно будет забрать только на бар-мицву.

Ноник.

Теперь у меня новое имя. Никто никогда не называл меня Ноником.

Какое веселое имя.

— А что это за подарок?

— Она сказала, что это секрет. Сюрприз. Она всегда любила секреты и сюрпризы. Сказала, что Феликс должен пойти с тобой, чтобы забрать его. Именно он.

От слов «секрет» и «сюрприз» я весь задрожал.

— Это тот подарок, который лежит в сейфе? В банке?

— Да. Она хотела, чтобы все было как у взрослых: сейф, банковский подвал… Ну что ты так переживаешь? Хотела чем-то напомнить тебе о себе и своей жизни. Никто, кроме тебя, не сможет его забрать — так записано у охраны.

Только Ноник сможет забрать его, сказала моя мать.

— Может, она и не сумела стать хорошей матерью, но все-таки в тот момент думала о твоем совершеннолетии, о том, как ты будешь жить без нее, как будешь скучать по ней. Она очень любила тебя, об этом нельзя забывать.

— Тебе она оставляла подарок, — проговорил Феликс, — а мне она оставляла господина отца.

Всю свою боль после ее смерти мой отец обратил на борьбу с Феликсом. Видимо, тогда он заподозрил, что между Зоарой и легендарным Феликсом Гликом существует какая-то связь. До того он даже не знал, что Феликс приходится ей отцом. Зоара не рассказывала ему, не раскрыла и Лола, а сам он не спрашивал. Может, и не хотел знать. Он знал из слухов, что Феликс — приятель Лолы, но Феликс кому только не приходился приятелем. Отец спустился со своей горы, бросив барак на разграбление пастухам из деревни в долине, и попросился обратно в полицию. Три месяца он просидел в крошечном кабинете, выделенном ему, работал круглые сутки. Габи приносила ему бутерброды, готовила кофе и заботилась о его ребенке. Тогда она в него и влюбилась. Из-за пустышки в кобуре, ну или из-за чего там влюбляются. Отец снова изучил дело Зоары, один раз даже слетал за границу и пообщался с Интерполом, связался по телефону с полицией Занзибара и Мадагаскара, Ямайки и Берега Слоновой Кости и мало-помалу дорисовал всю картину, весь маршрут этого невероятного и противозаконного путешествия, и на этот раз в картине присутствовал Феликс Глик.

— А я в это время, — с искренним изумлением поведал Феликс, — ничего не знаю, тихо делаю за границей свою работу, беру какой-нибудь банк, коллекцию или бриллиантик, тружусь в поте лица, и тут вдруг господин твой отец затягивает вокруг Феликса веревку, а потом еще одну, как на звере…

Отец считал его своим главным врагом. Символом преступности. Змеем, склонившим Еву к греху. Он хотел поймать его, прижать к земле извивающееся тело, вырвать раздвоенный язык, несущий полуправду. Он работал днем и ночью, как вечный двигатель. Если Зоару он любил в два сердца, то за Феликсом охотился в две головы.

— И вот как-то раз я приезжаю сделать визит на свой день рождения и не знаю, что и кто, и вдруг! Он меня поймал!

Глаза у него яростно заблестели от унизительного воспоминания, которое до сих пор томило его.

— Я получал пятнадцать лет тюрьмы и только полгода назад освобождался по нездоровью и хорошему поведению. Десять лет я сидел только из-за него!

— Не из-за него, а сам из-за себя, — поправила Лола. — И хватит об этом. Все мы заплатили сполна. Все. И Яков в том числе.

Имя отца в ее устах прозвучало ласково и как-то по-семейному.

Мы вернулись в машину. Я бросил прощальный взгляд на долину внизу. На одинокий барак. Здесь я начал свою жизнь. Здесь мне было хорошо, и здесь же все так печально закончилось. Мне хотелось броситься к утесу и забрать на память лоскуток, трепещущий на ветру, но я так и не решился. Подобрал небольшой камушек и сунул в карман: круглый, серый, похожий на яйцо, треснутое с краю. Он и по сей день со мной, лежит на письменном столе.

Мы уезжали в тяжком молчании. По дороге я задремал и проснулся уже на въезде в Тель-Авив. Я протер глаза, и снова все навалилось на меня. То, как мы провели эту ночь, самую длинную ночь в моей жизни, и то, чем еще предстояло заняться. Слово «банк» проснулось вместе со мной, и позевывало, и потягивалось, пока не дошло до мозга, и тут уж я спохватился: банк. И Феликс. Это опасно.

— Ты говорил, что мы поедем в банк?

— Да, банк. Точно. Бокер тов!

— За подарком от Зоары?

— Да. И если мы это делаем, ты получаешь колосок. Я обещал для нашей госпожи Габи.

— А трудно будет попасть в банк?

— Почему трудно, зачем трудно? Взять сейф в банке — это нетрудно.

Я больше не могу, подумал я. Я родился не для того, чтобы брать банки! Поезд — это максимум, на что я способен. Всему есть предел.

Лола спала рядом со мной, свернувшись клубочком. Я попытался воззвать к совести Феликса:

— У меня сегодня нет сил грабить банк.

Молчит. Делает вид, что сосредоточенно ведет машину. Я снова воззвал к своему деду:

— Я устал! После такой ночи…

— Это нетрудная работа. Это не преступление. Это просто приходить, и брать твой пакет, и получать от Феликса колосок.

— А стрелять в полицейских мы не будем? — уточнила Лола, явив тонкое понимание ситуации.

— Не будем.

— И пробираться по туннелям не будем?

— Зачем по туннелям? Кто сказал — по туннелям? Приходим в банк, говорим твое имя, заходим в комнату, открываем сейф, берем и уходим…

— …Слава Богу, бокер тов и шабат шалом, — закончили мы хором.

— Посмотри мне в глаза, дедушка.

Глаза его в зеркале заднего вида были голубыми и ясными, как у младенца.

Загрузка...