Церемония жизни

Семейство на двоих

Когда Есико прибыла в больницу, Кикуэ в палате не оказалось — видно, вышла в туалет или куда-то еще. Глянцевые женские журнальчики вперемешку с проводами от наушников были разбросаны по всей кровати. Точь-в-точь как дома, усмехнулась Есико и начала приводить постель подруги в порядок.

— Вы и сегодня к ней? — с уважением протянула женщина, сидевшая на соседней койке. — Каждый день навещать — это же столько хлопот!

Женщине с виду было лет пятьдесят. Еще совсем молодая, подумала семидесятилетняя Есико. И улыбнулась всеми морщинками в уголках своих глаз.

— Да я, можно сказать, от скуки хожу! — отшутилась она. — Старым людям в одиночку дома заняться нечем…

Слова ее, впрочем, любопытства у женщины не убавили.

— Но на такое, поверьте, мало кого хватает! Вы, наверное, сестры? Сестры, которые не разругались в молодости, опора друг другу в старости!

— Нет, мы не сестры, — сказала Есико. — Но уже сорок лет живем вместе. Все равно что семья!

Лицо женщины озадаченно вытянулось.

— Ах… вот как? Понимаю… — выдавила она, цокнула языком и не сказала больше ни слова.

Видно, решила, что у нас обеих неблагополучные семьи или что мы — состарившаяся лесбийская парочка, догадалась Есико. Но не стала ничего объяснять — и просто молча поправила постель подруги.

— О! И давно ты здесь? — раздалось у нее за спиной. Толкая перед собой стойку с капельницей, в палату вернулась Кикуэ. — Ох и канитель — таскаться с этой штукой в туалет! Да еще и мочу сдавать по расписанию… — сердито пробурчала она, опускаясь на свою койку в изнеможении.

— Здесь чистое белье и полотенце, — сказала Есико, доставая из сумки вещи. — Кладу сюда в шкафчик, запомнила? Ты жаловалась, что у твоих наушников провода короткие. Я забежала в лавку электроники, вот тебе с длинными.

— Ох, спасибо! Сколько со мной возни… — Вынув из упаковки новые наушники, Кикуэ привычным жестом включила телевизор. — Да только смотреть все равно нечего!

Накинув на ее плечи кардиган, Есико заметила у подушки раскрытый блокнот с шариковой ручкой.

— Опять стишки писала?

— О да… Я тебе почитаю, когда закончу.

— Нет уж, спасибо! Только настроение портить. Кто я тебе, сопливая одноклассница? — проворчала Есико. И даже нахмурилась — лишь бы не показать, какой камень на самом деле свалился с ее души.

Когда Кикуэ узнала, что у нее рак, она сразу ушла в себя, а в перерывах между обследованиями начала подолгу что-то писать в этом самом блокноте. «Только сопли не распускай!» — повторяла подруге Есико, но та как будто не слышала.

Привычка в минуты депрессии хвататься за ручку и записывать что угодно — события, мысли, стихи, — сложилась у Кикуэ еще со школьной скамьи. Но такой замогильной чернухи, как в тот ужасный период, она не писала никогда прежде.

Когда же стало известно, что ее может спасти операция, она заметно воспряла духом — и уже просто от скуки, чтобы убить время, принялась строчить всякие мусорные стишки. Лишь однажды она показала их Есико, но ничего, кроме буйных секс-фантазий, в тех виршах не обнаружилось, да к тому же оставалось неясным — то ли автор пишет серьезно, то ли издевается над собой. Например, «Перед тем как сорвать с тебя майку, все поглаживаю морщинистым пальцем твои позвонки» — или «Только очки нацепив, замечаю слезы в глазах твоих иссиня-черных, что глядят на меня сверху вниз».

— Ты не обидишься, если я быстренько приму ванну? У меня вот-вот по расписанию…

— Да конечно, не вопрос! Я пока что-нибудь почитаю… А ты точно одна управишься?

— Ну что ты глупости болтаешь? Не такая уж я инвалидка! — Кикуэ сердито нахмурилась и, нажав на кнопку в изголовье, вызвала медсестру. Едва та отключила ее от капельницы, она подхватила смену белья с полотенцем — и вновь исчезла из палаты.

Есико с Кикуэ были одноклассницами в старшей школе. И тогда же поклялись друг дружке: если ни одна из них не выйдет замуж к тридцати, они станут жить вместе. Многие девчонки на свете клянутся друг дружке в чем-то подобном, но, наверное, только они смогли такое осуществить.

К тридцати годам ни стражнице невинности, ни «конченой нимфоманке» обзавестись даже кандидатом в мужья не удалось, и они действительно стали жить вместе.

Уже на следующий год Есико решилась на искусственное оплодотворение семенем, купленным в спермобанке, и родила на свет первую дочь, а еще через год и вторую. А в тридцать пять Кикуэ родила их третью дочурку, они купили просторную квартиру в пригороде Тибы и стали жить счастливой семьей впятером.

Дети отнимали кучу времени и сил, но любить их все равно было счастьем. Вот только нравилось такое счастье, увы, далеко не всем, кто их окружал.

Не успела старшая перейти в шестой класс, к ним с визитом нагрянула новая классная руководительница.

— Вы, Миядзаки-сан, э-э… проживаете совместно с Кодзимой-сан, я правильно понимаю? — проговорила незваная гостья, недоверчиво озираясь по сторонам. — И ее дочь Нана ходит во второй класс, не так ли?

— Нана-тян — наша младшая дочь, — ответила Кикуэ. — Всех троих мы воспитываем вместе, без различий, кто кого родил.

— Да, но в таком… безразличии ребенку очень легко запутаться! Не лучше ли сразу сказать им правду: что вы — матери-одиночки, которые снимают жилье на двоих? И никаких сложностей! Мидзухó — девочка смышленая, сразу все поймет…

— Но мы с Кикуэ Кодзимой — одна семья. И всех наших детей мы воспитываем вместе. О каких сложностях вы говорите?

Лицо классной перекосилось. Она явно не могла решить: стоит ли и дальше бороться за спасение «неправильной» ученицы? Или махнуть рукой?

— Ну что ж! Конечно, у каждой семьи свои особенности… Да и с учебой у Мидзухо все очень даже неплохо… — выдавила она. И залпом допила оставшийся в чашке чай.

Когда дочь вернулась из школы, Есико рассказала ей о визите классной. Но Мидзухо лишь спокойно пожала плечами:

— Ну, она же самая обычная, человек из толпы. Все лягушки повторяют то, что квакают в их болоте.

Но Есико все не успокаивалась.

— А другие в школе что-нибудь говорили? Если что не так — давай обсудим!

На что старшая дочь ответила невозмутимо — и как-то очень по-взрослому:

— Мама, ты правда надеешься, что в этом болоте тебя поймут? Если нам вместе хорошо, то пускай все идут куда подальше! Не переставай это повторять, иначе нам просто не выжить!

Друзья-подруги то и дело донимали Есико вопросами. «А вы с ней правда лесбиянки?» «А не проще ли сразу говорить, что вы снимаете одну квартиру на двоих, потому что не хватает денег?» Так бы и пнула таких под зад! Или они сами в юности не обещали кому-нибудь: «Если до старости мужей не найдем, будем жить вместе»? Мы с Кикуэ, в отличие от вас, просто выполнили свои обещания. Что еще не понятно? Но понимавших, увы, было по пальцам пересчитать.

Иногда по ночам она плакала — от ужаса за то, что навьючивает на бедных детей непосильную ношу. Кикуэ на словах оставалась неколебима. «Дом с двумя матерями — идеальная для воспитания среда. Дети рады, и это главное!» — твердо повторяла она, хотя все чаще украдкой записывала свои страхи в блокноте.

Так, поддерживая и подбадривая друг дружку, они прожили сорок лет. Все три их дочери выросли очень дружными и были всегда готовы прийти на помощь.

Старшая дочь вышла замуж, уехала на остров Кю́сю, куда ее мужа перевели по работе, и родила ему двоих детей. Средняя перебралась во Францию и училась на переводчика. А младшая закончила университет в Киото, да там же и подыскала себе работу по специальности. Каждая из девочек живет по-своему счастливо…

Когда же Есико известила дочерей о болезни Кикуэ, старшая предложила:

— Может, мне пожить с вами? О маме Кикуэ даже не говорю, но я волнуюсь и за тебя…

— Не заморачивайся, — ответила Есико. — Занимайся детьми, пока они еще маленькие. Рак, конечно, беда, но операция должна помочь, она быстро поправится. Это примерно как удалить аппендикс…

Вторая дочь разревелась в трубку и собралась тут же мчаться в аэропорт, чтобы вылететь ближайшим самолетом в Японию, но Есико осадила ее, напомнив, что один ее авиабилет обойдется дороже, чем стоимость операции и все их больничные расходы заодно.

Младшая в ближайшие же выходные примчалась на «Синкансэне», но уже через пару дней, опомнившись, умотала обратно.

— Вот так и остались — ты, да я, да мы с тобой… — вздохнула Кикуэ, когда их младшенькая умчалась из больницы в ночь на такси, чтобы успеть на последний поезд.

— Так оно и было всю жизнь, разве нет? Это и есть семья. Птенцы должны улетать из гнезда… — отозвалась Есико, желая успокоить больную. Но судя по тому, как поспешно Кикуэ схватилась за ручку и блокнот, сама эта мысль ее, скорее, расстроила.

Любовников у Кикуэ хватало во все времена, но последний мужик, на пятнадцать лет младше нее, как только услышал о раке, тут же исчез с горизонта, что, конечно, подбавляло в ее депрессию особого яду.

— Прости, что заставила ждать! Теперь мне чуток полегче… — сказала Кикуэ, как только вернулась из ванной, на ходу вытирая волосы полотенцем. — А я здесь, представь, умираю от скуки. Магазинчик на первом этаже — единственное развлечение!

— Что ж не подцепишь своим языком какого-нибудь красавчика? Ты же умеешь!

Кикуэ мрачно скривилась.

— Мужики на пороге смерти — не в моем вкусе… Хотя в хирургии вроде лежит один симпатичный! — тут же добавила она, слегка покраснев.

— Ну вот, ветра в парус! Раз в хирургии — значит, выкарабкается… Может, ночью удастся прошмыгнуть к нему в палату?

— Ну, пока я разок пообщалась с ним в комнате отдыха. И номер палаты выведать не успела… Может, подберешь для меня какую-нибудь помаду внизу?

Когда Есико стала сушить ей волосы феном, Кикуэ заметно повеселела. Роскошная черная копна, которой она гордилась всю жизнь, отливала теперь серебром, а ближе к темечку поредела.

— Значит, помаду?

— Было бы круто! Да, и еще… мне назначили дату операции. На следующей неделе.

— Вот как?

— Это в будний день, так что детей не баламуть! Особенно Мидзухо. У нее обостренное чувство ответственности. Сразу все бросит и примчится сюда, как ошпаренная, непонятно зачем. Только раскудахтается зря.

— Ладно, детям не скажу, — кивнула Есико. И вдруг с ужасом представила: а во что превратится ее собственная жизнь, останься она вдруг без Кикуэ? Ее родители уже мертвы, дети далеко. Если чью-то судьбу и способна искорежить вся эта больничная эпопея, то лишь ее собственную…

— Ах да! И пожалуйста, заодно купи мне новый блокнот. У меня этот уже заканчивается…

Кикуэ выглядела почти счастливой. Похоже, ей удалось успокоиться — и уже не терпелось сочинять дальше свои дурацкие стишки.

— Перестань изводить бумагу! — выпалила Есико чуть громче обычного, пытаясь отогнать наползающую тоску.

— Может, показать тебе мое последнее?! — с издевочкой поддразнила Кикуэ.

— Спасибо, обойдусь! Дались мне твои дешевые порнофантазии!

— Кто знает? А вдруг это — посвящение тебе?

— Тогда тем более читать не буду. Ишь, чего выдумала!

— М-да, умеешь ты обидеть поэта… Ой, смотри, что там! — вдруг воскликнула Кикуэ, указывая куда-то за окно.

Есико взглянула. Там, за окном, шел снег.

— Это же готовое хайку! «Руки семьи моей — сушат мне волосы феном — под снегопад на том берегу!» Как тебе?

— Кошмар! — оценила Есико, выключила фен и застыла, глядя на снег за окном. — Интересно… какими мы стали бы по отдельности, если бы не решили жить вместе?

— Хм-м… Я думаю, такими же и остались бы. Обсуждали бы всякие глупости, ругались то и дело — но все равно цеплялись бы друг за дружку.

— Да, наверное…

Неужели в результате их жизни вдвоем на свет появилось то, чего раньше не было? Сложно сказать. Но если бы Кикуэ вдруг умерла — никто не оплакивал бы ее горше и безутешней, чем Есико. Ни один из ее бывших любовников, это уж точно.

— Если будет так сыпать и дальше, сугробы перед нашим подъездом придется разгребать лопатой, — заметила Кикуэ.

— Вот-вот! Так что давай-ка… возвращайся домой поскорей!

Кикуэ усмехнулась. Видимо, уловила, как командный голос Есико предательски дрогнул на середине фразы.

— Обязательно. Это же наш дом. Не надейся, я не позволю тебе наслаждаться им в одиночку!

Снег валил все сильней, за окном совсем побелело.

— Как же… красиво, скажи? — пробормотала Кикуэ, подаваясь, точно малый ребенок, всем телом к окну. Исписанный до последней страницы блокнот вдруг выпал из ее морщинистых рук — и улетел под больничную койку.