Церемония жизни

Город на съедение

Когда я отправилась на обед, двери офиса автоматом разъехались при моем появлении, и меня обдало волной влажного теплого воздуха.

Весна только началась, но окативший меня жар так походил на летний, что в голове тут же всплыли воспоминания о каникулах моего детства. Так уж моя голова реагирует на любые запахи лета. Да и не только моя. Думаю, у каждого из нас летние запахи связаны в памяти с яркими, ностальгическими сценами отдыха — выходных, каникул или отпусков.

Все мое детство, пока я не перешла в седьмой класс, в нашей семье соблюдался обычай: каждое лето мы, все втроем, уезжали на машине в родную деревню отца, где целую неделю гуляли на фестивале Обон.

То был типичный семейный особняк в горах префектуры Нагано. Петляя по узеньким горным дорогам, мы добирались до огромного деревянного дома, где даже прихожая была просторней, чем моя спальня в Сайтаме, а уж царившая там атмосфера отличалась от городской, как небо и земля.

Прибыв туда, я сразу же принималась носиться по дому, изучая, где что находится. Но все его комнаты разделялись бумажными седзи, поэтому очень скоро я теряла ориентацию — и, вконец заблудившись, врывалась обратно в гостиную, где отдыхали взрослые. Меня тут же ругали — но, едва отпускали, я снова носилась как угорелая, громыхая раздвижными дверями и суя повсюду свой маленький нос. Закончив осмотр, я убегала на улицу играть с другими детьми, но, когда в желудке совсем пустело, обожала прокрасться на кухню и подглядеть голодным глазком, что же мама с Бабулей готовят на ужин.

И хотя в еде я страшно разборчива, — там, в горах, к великой радости мамы с папой, всегда уплетала вдвое больше обычного. Овощи с Бабулиного огорода были гораздо вкуснее и слаще тех, что мы ели дома. Поражаясь самой себе, я уминала за обе щеки даже то, чего в городе не стала бы есть никогда…

Под воспоминания из серии «Лето моего детства» я вошла в кафешку за углом. И как только принесли мой заказ, тут же расковыряла огромный сэндвич, вынула из него ломтики помидора и отложила на край тарелки.

Моя «закадычная коллега» Юки, подцепив палочками рис с тунцом и авокадо, усмехнулась и заправила за ухо каштановый локон.

— Опять дурью маешься? Почему бы сразу не попросить без овощей?

— Я и прошу каждый раз. Но они все равно оказываются там!

Кафешка эта славилась обширным меню из западных сэндвичей и японских рисовых блюд, и основными ее клиентами были работницы окружающих офисов. Толстые, сочные гамбургеры на гриле там и правда жарили мастерски, но от запаха дохлых овощей, налипших на хлеб, меня всегда перекашивало.

Обычно мы с Юки обедаем на работе: она — принесенным из дома бэнто, я — сэндвичем или онигири из ближайшего мини-маркета. Но сегодня нам выдали зарплату, и мы решили себя побаловать. Хотя с едой мне и правда угодить нелегко и я не фанатка общепита. Но мне уже двадцать шесть, и на корпоративных пьянках с начальством я давно уже не выпендриваюсь, ем что дают. Но с Юки мы ровесницы, отлично ладим и уже не раз обедали где-нибудь вместе. Так что неловкости за публичную вивисекцию сэндвича я не испытывала, а потому удалила еще и листик салата.

— Ты в курсе, что избегать овощей вредно для организма?

— Да уж… В детстве меня ими пичкали будь здоров!

— Странно. Обычно детская ненависть к овощам с годами проходит…

Вообще-то столь придирчивым едоком я стала уже после того, как уехала от родителей и стала жить одна в Токио. Но произошло это не из ненависти к овощам, а потому что токийские овощи были просто ужасными. Дома, в Сайтаме, я тоже иногда оставляла что-нибудь на тарелке, но помидоры с баклажанами нам присылали из деревни, а огурцы и прочие овощи, что мы покупали в лавочке у зеленщика за углом, были всегда вкусны. «Насчет овощей ты у нас капризуля!» — посмеивалась мама. Но те овощи были для меня совершенно другой едой. В обычных супермаркетах, забитых полуфабрикатами и бэнто, овощи под вывеской «Свежие» продавались мелкими порциями на одного и казались вялыми даже на глаз.

Вспомнив все это, я вонзилась зубами в сэндвич — и тут же почуяла металлический привкус помидорной жижи, пропитавшей хлеб. Поморщившись, я тут же запила его холодной водой.

— Хотя реально свежие овощи я, наверно, могла бы есть без проблем…

— Ну, заведи себе грядочку овощей на балконе! — предложила Юки.

Я покачала головой.

— Бесполезно. Я и так уже убила целых три кактуса. Да и места для грядки не хватит.

— О, послушай! Со мной по соседству работает служба доставки. Овощи без пестицидов привозят людям домой прямо с фермы. Как раз для тебя вариант, согласись? Только, боюсь, стоит это недешево…

— В том-то и беда! Вкусные овощи дорогие, а дешевые есть невозможно. У них такой жуткий привкус, тебе не кажется?

— Ну… мне, если честно, по барабану.

Уже после еды я заглотила целую пригоршню биодобавок — прекрасно понимая, что питаться мне стоило бы получше. Раздавленные помидоры корчились на тарелке, затапливая хлебные крошки своими липкими зеленоватыми внутренностями.

К вечеру, когда я выходила с работы, на улице заметно похолодало. Достав из сумки палантин, я накинула его на плечи и бросила взгляд на часы. Полшестого. В горах в это время женщины уже вовсю суетились на кухне, готовя ужин, почему-то вспомнила я.

Теперь, когда Бабуля умерла, в том огромном доме больше никто не живет и родственники даже поговаривают о его сносе. Но когда-то наша сельская усадьба оживала на каждый Обон, и кормежка гостей занимала кучу времени и сил. Все женщины, включая маму с Бабулей, готовили огромное количество еды, а малышня, наигравшись до упаду, сопела носами. В тихий час, пока мои младшие кузены дрыхли, я включала от скуки телевизор, и тогда папа в срочном порядке вызывал меня на прогулку.

Миновав водосток, где под струями горных ручьев охлаждались собранные арбузы, а за ним и старый заброшенный колодец, мы выходили из сада и поднимались все выше по горной тропинке.

— Ты знаешь, что это можно есть, Рина? — спрашивал меня папа, срывая прямо с горы что-нибудь съедобное — то ягодку земляники, то неведомый мне листок-лепесток.

По обе руки вдоль тропинки бледная зелень и темная зелень бушевали, переплетаясь друг с дружкой, а чуть поодаль от нас уже перерастали в густые черные заросли. Помню, я жуть как испугалась огромных насекомых, внезапно атаковавших меня со всех сторон, но папа ловким, привычным движением запустил руку в зелень, а затем вручил мне очередной кусочек горы. Когда я надкусила этот кусочек, из него пошел теплый сок.

А однажды папа подобрал в саду ветку. Совсем небольшую, но толстую, крепкую и рогатую.

— О! То, что надо! — воскликнул он и погладил ветку, явно о чем-то вспоминая. — Если к ней приделать резинку, можно отлично пуляться мелкими камешками… В твои годы я был неплохим стрелком!

Я сорвала с головы резинку для волос и протянула ему.

— Это как? Покажи! Ну пожалуйста!

— Такая резинка не пойдет! — рассмеялся папа. — Но так и быть, что-нибудь придумаем…

Когда мы вернулись, он отыскал где-то в недрах дома широкую резинку, а также небольшую, но прочную тряпочку.

— А тряпочка зачем?

— Тряпочка? А!.. В нее-то и заряжается камешек.

Сев на веранде, папа достал из ящика с инструментами буравчик, проделал в ткани два аккуратных отверстия, вдел в них резинку. Потом зажал тряпочку в пальцах, несколько раз натянул и ослабил резинку — и наконец поднялся на ноги.

— Ну вот, Рина… Пойдем! — бросил он и зашагал прочь так быстро и взволнованно, что мне пришлось догонять его бегом.

Как только мы вошли в лес, папа велел мне шагать как можно бесшумней, а сам поднял голову и посмотрел куда-то вверх, будто выискивая что-то глазами.

Вскоре, однако, он замер и прошептал мне на ухо:

— Вот он! Жди меня здесь, Рина, хорошо? И чтобы ни звука!

Оставив меня на тропинке, он подобрал с земли несколько камешков и углубился в чащу. Затаив дыхание, я наблюдала за ним.

Подкравшись поближе к большому дереву, папа зарядил камень в тряпочку и, насколько хватило руки, оттянул резинку назад — точь-в-точь, как лучник тетиву. Испугавшись, я уже хотела крикнуть, что резинка сейчас порвется, но тут его пальцы разжались — и камень, как пуля, врезался в густую листву. Целая стая каких-то пичужек, фыркнув крыльями, взмыла над деревом и заметалась испуганно в небесах.

— Смотри-ка! — с азартом воскликнул папа. — Хватку еще не потерял!

Неторопливо подойдя к дереву, он нагнулся, поднял с травы какой-то предмет. Он держал его в обеих руках, так что я не видела, что это. Затем перехватил находку одной рукой, а другой взял за руку меня, и мы зашагали назад. Как ни старалась я подглядеть, что же он несет, папино тело так и застило мне обзор до самого дома.

— Зажарь-ка это для Рины, будь добра! — попросил он Бабулю, когда мы пришли на кухню.

И без того морщинистое, лицо Бабули сморщилось еще сильнее — так, словно она собралась чихнуть.

— Воробей?! — поразилась она. — Достойный улов, нечего сказать! Откуда ты его притащил?

У ее ног стояла большая бамбуковая корзина с овощами, которые она только что собрала на ужин.

Бабуля перевела взгляд на меня.

— Тогда и ты садись помогай! — велела она.

Послушно усевшись между тетей и старшей кузиной, я стала чистить с ними картошку, но постоянно вертелась, стараясь подглядеть, чем занята Бабуля, так что проку от моей помощи не было никакого.

Вскоре Бабуля выложила на газету какой-то черный комок и протянула мне.

— Осторожно, не обожгись! — предупредила она.

— Ну же, Рина, попробуй! — сказал папа.

Не сразу кивнув, я с опаской протянула руку и взяла то, что мне предлагали. Куда сильней это смахивало на крошечную мумию, нежели на воробья. Едва я надкусила обугленную тушку, в нос ударил такой аппетитный запах, что мой пустой желудок призывно заурчал. Я тут же открыла рот, чтобы откусить побольше, но зубы уперлись в кость.

Наблюдавшая за мной Бабуля весело рассмеялась.

— Да что там есть-то? Сплошные косточки!

— Это верно, — согласился папа. — Но все равно вкусно, правда, Рина?

— О да! — радостно закивала я.

В те далекие дни я была уверена, что маленькие птички созревают на деревьях, как фрукты. В отличие от городского мяса в магазинной упаковке, мясо, которое собирают в горах, оказалось мелким и скорченным на вид. Но своим вкусом свежесорванный воробей куда лучше убеждал меня в том, что еще недавно он был живым, а его крошечная тушка умудрилась сохранить в себе целую гамму привкусов. Когда я сказала, что больше всего мне понравилась мягкая и сочная голова, папа рассмеялся.

— Так это же мозг! Деликатес, которым закусывают саке. Может, и ты у нас, когда вырастешь, станешь образцовой пьянчужкой?

«Вот было бы здорово, если б я могла каждый вечер гулять по городу и собирать еду так же, как это делал мой папа в горах!» — мечтала я по дороге домой.

Вокруг нашего офиса в Нихонбáси[26] деревьев почти не растет, отчего я еще сильнее тоскую по пейзажам из детских воспоминаний. А в этой реальности глаз радуют разве что клумбы, утыканные табличками с названиями цветов — будто в подтверждение того, что цветы эти росли здесь не сами, а высажены садоводами напоказ.

Шагая по тротуару к метро, я вдруг заметила странный садовый горшок — огромный, перепачканный черноземом и забытый здесь, между клумбами, точно безвестный герой, обреченный погибать в одиночку.

Похоже, садоводы решили от него избавиться, подумала я, подходя к горшку. И тут наконец разглядела, что из горшка торчит маленькое мертвое деревцо. Земля вокруг высохшего ствола буйно заросла сорняками, меж которых желтел совсем ранний, чуть ли не первый на весь Токио одуванчик. Удивившись, я протянула руку. «Сто лет уже не видела одуванчиков!» — подумала я, срывая желтый цветок. Едва коснувшись полого стебелька, я вспомнила, что в детстве смастерила на берегу ручья целую водяную мельничку из бамбука, перевязывая его стеблями одуванчиков. Но как именно я это делала — припомнить уже не смогла бы.

С одуванчиком в руке я двинулась дальше по тротуару, но какая-то элегантного вида бабулька, шагавшая мне навстречу, вдруг насмешливо улыбнулась. Все-таки срывать одуванчики — забава для малышей, и в ее глазах я, наверное, выглядела как девчонка. Смутившись, я спрятала цветок в сумку и ускорила шаг.

Вернувшись домой, я открыла сумку и увидела цветок, о котором совсем забыла. Я поскорей извлекла одуванчик обратно на свет, но тот уже изрядно поник и измялся. И лишь когда я поставила его в банку с водой, он немного ожил и приподнял желтую головку.

На следующий день мы с Юки обедали, как обычно, в пустующем конференц-зале. Без какой-либо задней мысли я делилась с ней событиями своего вчерашнего дня, но едва дошла до воспоминаний об одуванчиках, она вдруг с азартом наклонилась вперед.

— Как же я тебе завидую! А я всю жизнь проторчала в Токио. И все мои бабки-дедки родом отсюда. Так что я никогда не отдыхала в деревне, не собирала цветы в поле. И уж точно венков не плела и водяных мельниц не мастерила… Но я обожаю такие истории!

— Да что ты?

— О да! Они звучат очень здраво. И очень по-человечески. Вот я хожу раз в неделю в спортзал, но как-то не чувствую, что становлюсь здоровее! А когда погуляешь в горах, соберешь цветы, потом вернешься домой и украсишь ими комнату — наверняка почувствуешь себя лучше, чем от ароматерапии с маслами!

— Ну, лично я в горах букетов не собирала… Хотя мой папа собирал там землянику.

— Ух ты! Это еще круче!

— Круче? Не знаю… В целом, конечно, люди там живут к земле поближе. И куда спокойнее относятся к тому, от чего у городских обычно волосы дыбом встают. Например, когда мой папа был маленьким, у него была курица, и он ее очень любил. Но как только она перестала нести яйца — его папа, то есть мой дедушка, зарезал бедняжку на ужин, и ее спокойно стрескали всей семьей. Даже папа не очень-то жалел свою любимицу, когда рассказывал, что она оказалась еще и вкусной.

Юки рассмеялась.

— Ну а что плохого? От природы не спрячешься! Все-таки, обитая в деревне, учишься ценить жизнь, разве нет?

Разговор больше не был таким беспечным.

— Я слышала, кое-где в Токио растет полынь, — сообщила я, жуя свою булку из комбини. — Может, пособирать как-нибудь? Все-таки домашние мóти[27] с полынью — совсем не то, что покупные!

Несмотря на мой шутливый тон, Юки с серьезным видом кивнула.

— Попробуй… Физическая нагрузка плюс сбор овощей — двойная польза для здоровья!

Я окинула взглядом свой нехитрый обед. Большая сладкая ватрушка и бутерброд. Никаких овощей на этой неделе я даже не пробовала. Хотя за калорийностью своей пищи стараюсь следить. Но дохлые овощи из супермаркета на дух не переношу. А полынь, собранную своими руками, могла бы есть с удовольствием.

— Пожалуй, так и сделаю… Может, хоть это немного излечит меня от ненависти к овощам?

— Если получатся моти с полынью — дашь попробовать, хорошо? — улыбнулась Юки.

— Договорились! — кивнула я, проглотив последний кусочек уже подсохшего бутерброда.

На следующий день я закончила работу пораньше и уже успела переодеться, когда в раздевалку вошла Юки. Увидев мой новый наряд, она удивленно вскинула брови.

— Ого, Рина… Как легко ты сегодня одета! Никак за полынью собралась?

— Точно! А заодно и прогуляюсь немного.

— Если найдешь — не забудь, ты обещала дать мне попробовать!

Помахав ей рукой, я вышла на улицу и расправила плечи. Мой полынный квест начался. Пластиковые пакеты из супермаркета, заготовленные в сумке, ждали своей минуты.

Когда я жила с родителями в Сайтаме, иногда по весне мы собирали побеги папоротника на пустырях. Здесь, в Токио, отыскать папоротник я не надеялась, но обычной полыни была бы рада. А не найдется полыни — насобираю хотя бы одуванчиков, решила я. О том, что одуванчики съедобны, я знала, но сама никогда их не ела, да и выглядели они не очень аппетитно. Сооружать из них целый ужин желания не было, но чуть-чуть попробовать было бы интересно. И пускай этот квест — не более чем шальная фантазия, немного физических упражнений мне бы точно не помешало.

Для начала я отправилась к той же клумбе, где намедни нашла одуванчик. Но больше ничего подобного там не росло. Собрав оставшиеся от одуванчика листья, я осмотрела все прочие сорняки на клумбе, но что это за травы — так и не поняла.

Складывая листья в пакет, я заметила, что проходящие мимо женщины в деловых костюмах оглядываются на меня с удивлением, и поняла, что пора уходить. Если меня заметят мои сослуживцы, объяснить в двух словах, чем я занята, будет непросто.

В этот момент по дороге промчался грузовик, обдав меня едким облаком выхлопных газов. Увидев, как сизый дым стелется по тротуару, я раскрыла пакет — и выкинула листья одуванчика в ближайшую урну. Какой же дурочкой нужно быть, чтобы употреблять в пищу траву с обочины оживленной дороги! Ругая себя на чем свет стоит, я отправилась дальше — на поиски чистых, неотравленных одуванчиков.

Гуляя по Нихонбаси, я обследовала несколько парков. В самом просторном из них на глаза мне попались шалаши и палатки, разбитые бездомными бродягами. Мысль о том, что какие-то люди ночуют и справляют нужду прямо здесь, отбила у меня всякое желание прикасаться к этой траве — и уж тем более употреблять ее в пищу.

В другом парке, похоже, любили собираться на обеденные перерывы служаки из окружающих офисов — вся детская площадка была усеяна окурками и банками из-под кофе. Естественно, любая трава, выросшая среди мусора, в пищу уже не годилась, и я снова двинулась дальше.

Вскоре мне попался довольно опрятный парк, где мусора почти не было, зато повсюду висели объявления: «ВАШИ СОБАЧЬИ КАКАШКИ ЗАБИРАЙТЕ С СОБОЙ!» Сколько любителей собак ежедневно выгуливали здесь своих питомцев, я даже представить себе не могла.

Постепенно я осознала: искать съедобные дикоросы в мегаполисе — идея сама по себе абсурдная. Но отказаться от нее полностью мне почему-то не удавалось — и я продолжила квест, задавшись целью отыскать в этом безумном городе хотя бы один неотравленный одуванчик.

В идеале я искала грамотно устроенный парк, в котором не ночуют бездомные и который не предназначен для выгула собак. Поскитавшись по нескольким детским паркам в центре города, я почти добралась до Токийского вокзала — и решила заглянуть в Парк Фонтанов.

На огромной карте перед входом у самого входа он был раскрашен зеленым, поэтому я никак не ожидала увидеть, что на самом деле это хорошо бетонированный парк со множеством огромных фонтанов, вот только зелени там почти нет.

Несколько разочарованная, я осмотрелась внимательней — и заметила, что бетонные дорожки передо мной оборудованы по бокам узкими и длинными газонами, в которых чернела земля. Газоны эти неплохо пропалывались, в них не было никакого бурьяна, хотя меж цветов кое-где зеленели мелкие сорняки.

Я двинулась вдоль этих газонов, опускаясь то и дело на корточки, в надежде отыскать хоть какой-нибудь одуванчик. И постепенно забеспокоилась: а не странно ли я выгляжу, если разглядываю цветочные клумбы, не обращая внимания на фонтаны? Спохватившись, я огляделась, но увидела лишь горстку иностранных туристов, фотографировавших все подряд. Такие зеваки могут счесть меня странной, но вряд ли станут кому-то жаловаться, прикинула я — и продолжила охоту за одуванчиками.

Что говорить, детские воспоминания о поисках папоротника на пустырях или о сборе каштанов в садах Сайтамы отличались от моего нынешнего занятия, как небо и земля. Сейчас я напоминала себе ворону, ковыряющуюся в мусоре на городской свалке. Вытирая пот со лба и напрягаясь от каждого взгляда, я была уже на грани того, чтобы послать все к черту и убежать домой. Но тут, обойдя уже половину парка, наконец отыскала газон, на котором желтела целая стайка жизнерадостных одуванчиков.

Воровато озираясь, я достала из сумки еще один пакетик — маленький и прозрачный, с крошками от обеда. Этот пакетик я решила использовать вместо перчатки, чтобы не портить маникюр. Надев его на руку, я сорвала с газона все одуванчики, какие только нашла, сложила их в плотный пакет из супермаркета — и, спрятав добычу в сумку, поспешила к метро.

Быстро темнело, во всем парке не осталось уже ни души. Как заметила Юки, оделась я сегодня слишком легко, понадеявшись на весну. Но вечерний воздух пока еще оставался слишком прохладным, и мои плечи быстро озябли. Спохватившись, я накинула шаль и нырнула в подземку, но даже в вагоне ни руки, ни плечи никак не хотели согреться. Оказавшись дома, я включила отопление и опустила сумку на низкий обеденный стол. И еще долго согревалась горячим чаем, сидя за столом и разглядывая добытые одуванчики.

Собранная зелень прилипла к изнанке пакета и вытряхиваться не хотела. Ее листья и стебли увяли и не вызывали никакого аппетита. Сперва я решила их просто выбросить, но затем рассудила, что терять уже нечего и с таким же успехом можно все-таки попытаться что-нибудь с ними сделать.

Желтые головки цветов в пищу явно не годились. Их я отрубила одну за другой и отправила в мусор. Зелень же, оставшаяся на разделочной доске, была такой вялой, что даже салат из мини-маркета выглядел бы свежее. Промыв ее проточной водой, я едва не вывалила ее из дуршлага прямо на доску, но, чуть подумав, сперва подстелила пластиковый пакет.

Одуванчики как еду я до сих пор встречала разве что в темпуре[28]. Но моя слабенькая электроплита не годилась для жарки во фритюре, да и заморачиваться таким сложным процессом настроения не было. Листья на вкус были горькими, и, чтобы убрать эту горечь, я решила добавить их в суп мисо. Но есть их сырыми я побаивалась, а потому решила сперва отварить, а уж потом добавить в воду мисо.

Как только я стала их резать, из них потекла темно-зеленая жидкость. Но пахла она не домашней кухней, а суровым бурьяном, выпалывать который нас когда-то заставляли на школьном дворе. Вскоре мне уже казалось, будто я не пищу готовлю, а ковыряюсь в грязи — и уже потому едва ли смогу это съесть.

Ощущая себя ведьмой, готовящей магическое зелье, я высыпала порезанные листья в кастрюлю с кипящей водой. Кипяток очень быстро позеленел и стал похож на изумрудную краску для ткани. Выглядело это пугающе, но я дважды сливала подкрашенную воду, заливала свежую и продолжала варить на малом огне. И к моменту, когда я решила добавить туда мисо, все листья и стебли уже превратились в клейкую зеленую кашицу.

Зачерпывая ложкой рыжую пасту из упаковки, я заколебалась: а не выкидываю ли я отличное мисо прямиком в мусорный бак? Но хорошей пастой супа не испортишь. Все лучше, чем осторожничать и делать из супа жиденькую водицу, напомнила я себе — и, зачерпнув как можно больше, размешала мисо в кастрюле.

Получившееся варево я налила в чашку. На первый взгляд, это могло бы сойти за суп со шпинатом. Но точно так же напоминало и сточную воду вперемешку со всякой дрянью.

Рисоварку я оставила на подогреве с утра. Набрав оттуда немного риса, я поставила его на стол рядом с супом и села за стол. Я казалась себе ребенком, заигравшимся в повара. Аппетита не было вообще. Я зачерпнула палочками рис, отправила в рот. И наконец, собравшись с духом, отхлебнула немного супа.

В миг, когда сгусток зелени коснулся языка, меня посетило видение: пепельно-серый парк с фонтанами, где я только что побывала. «Значит, то, что я ем, — частица этого парка?!» — осенило меня, и я чуть не выплюнула все обратно.

Разварившаяся зелень была абсолютно безвкусной и напоминала кусочки бумаги, прилипшие к языку. Но когда по парку в моем видении начали разгуливать люди, меня всерьез затошнило и я действительно выплюнула чертову зелень в салфетку.

«Но ведь это и было мусором с самого начала…» — подумала я, разглядывая останки одуванчика на белой салфетке.

Я вылила содержимое кастрюли в раковину, достала из холодильника целую упаковку наттó[29], но сколько ни заставляла себя, не смогла доесть и до половины.

Даже тщательно вычистив зубы и прополоскав горло, я не смогла избавиться от омерзительного ощущения клейких, безвкусных листьев на языке.

На другой день, в пятницу, мне стало плохо прямо на работе.

Уложив меня на диване в комнате отдыха, верная Юка сбегала в общий отдел за термометром и измерила мне температуру. Столбик ртути показывал 38,5. Моя обычная температура, как правило, ниже нормы, так что при виде этих цифр меня замутило еще сильнее.

— Это же не потому, что ты объелась полыни, правда? Живот не болит?

— Да нет же… Ничем я не объелась, не бойся. Да и полыни в итоге никакой не нашла. А вот простудилась, похоже, знатно… Еще бы! Весь вечер шататься по такой холодине…

Всей правды я говорить не стала. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь знал о моем жалком вчерашнем провале! Но Юки тут же почувствовала себя виноватой.

— О, нет… И зачем я поддакивала твоим безумным фантазиям? Лучше бы молчала, ей-богу… Шеф уже в курсе?

— Да. Сказал, чтобы я не геройствовала, и отпустил домой.

— Вот и хорошо. Как-нибудь справимся и без тебя. А ты отоспись хорошенько и поправляйся скорей!

Поблагодарив Юки за заботу, я сообщила начальству, что ухожу домой, и покинула офис на полусогнутых. В вагоне меня мутило, и всю дорогу до дома я просидела, опустив голову. И вдруг заметила муравья, вцепившегося в подол моего пальто. Откуда он здесь? От офиса до метро я добиралась, словно в тумане. Может, меня опять заносило на клумбы? Смахнув муравьишку кончиком пальца, я закрыла глаза и попыталась заснуть.

Доковыляв до квартиры, я приняла лекарство и свалилась в постель. Но проклятый озноб не проходил. Вот же дура, ругала я себя. Потратить столько сил, чтобы собрать ни на что не годную дрянь, да еще и простудиться в итоге!

Что же мне теперь делать? Ни сил, чтобы приготовить рисовый отвар. Ни аппетита, чтобы съесть хоть что-нибудь. Но чтобы появиться на работе в понедельник, нужно как минимум отоспаться, сообразила я — да на том и порешила.

Засыпая в своей сумеречной спальне, я дрейфовала, как на волнах. Квартирка моя была на первом этаже, уличный шум врывался прямо в окно, и каждая проезжавшая машина будила меня снова и снова. Под урчанье моторов и разговоры людей я вспоминала огромный дом в горах, где отдыхала каждое лето своего детства.

Дом, где уже по шелесту деревьев и стрекотанию насекомых снаружи можно представить неодолимую мощь окружающего тебя мира. Где сама возможность мирной, спокойной жизни в таком крошечном закуточке Вселенной наполняет твое сердце уютом. Где ты живешь в окружении бессчетного множества самых разных существ, чье дыхание постоянно подмешивается в воздух, которым ты дышишь.

В ответ на это и я, совсем еще маленькая, выдыхала углекислый газ с теплом моих внутренностей, потихоньку наполняя окружающий воздух своим присутствием. С наступлением ночи, чтобы стало хоть немного прохладнее, в доме распахивались все окна. Хотя каждое из них защищала сетка от насекомых, открывать их приходилось лишь после того, как в доме сгустится полная тьма, иначе особо мелкая мошкара каким-то образом все равно проникала в дом. А покуда этот ритуал соблюдался, мы на всю ночь погружались в вибрации звуков, с которыми передвигаются животные, и воздуха, что раскачивает деревья.

После смерти деда Бабуля успела навестить нас в Сайтаме только однажды.

Мы усадили ее в машину и вчетвером отправились показать ей Токио. Но сами — и мама, и я — всю дорогу глазели из окон на пейзажи вечерней столицы, радуясь шансу впервые за много лет полюбоваться тем, что всегда было у нас перед носом[30].

Бабуля, наблюдая за нами, насмешливо улыбалась всеми своими морщинками.

— Ну, как тебе? — спросил ее папа, крутя баранку. — Совсем не похоже на горы?

— Да то же самое! — рассмеялась Бабуля. — Просто здесь жгут слишком много электричества. А в остальном — разницы никакой.

Бабулин взгляд на вещи был куда мудрее моего, и мне хотелось быть на нее похожей. Для нее были одинаковы любые дороги — что из гравия, что из бетона.

Липкой от пота рукой я откинула одеяло и приоткрыла глаза. В тусклых сумерках перед моим носом полз муравей. Видимо, выбрался из моего пальто, которое я сбросила прямо на пол в прихожей. Я была уверена, что стряхнула его в вагоне, но он, похоже, успел прицепиться к изнанке подола.

Обычно ползучие твари вызывали у меня омерзение, и при встрече с ними я либо выкидывала их за окно, либо сразу давила. Но на этот раз я вспомнила, как прекрасно ладила с куда бóльшими муравьями, что ползали по всему дому в горах, — и решила, что еще немного понаблюдаю за незваным гостем, а там посмотрим. Ведь когда-то давно, обнаружив в доме нечеловеческих тварей, я не убивала их, а пыталась с ними ужиться. Сколько лет миновало с тех пор?

Там, в горах, все спокойно продолжали обедать, даже если на стол запрыгивали кузнечики. Деля свой дом с живыми тварями самых разных размеров, мы принимали это как должное. Думаю, что и в Токио Бабуля так же отчетливо различала копошение букашек на асфальте, бормотанье листвы на деревьях и прочие звуки, которые для большинства из нас, горожан, растворялись в механическом шуме города без остатка.

Теперь же, пытаясь заснуть, я слышала человеческие голоса, но говорили они на чужих языках, и слов я не понимала. Чем дольше я вслушивалась, тем сильнее те голоса напоминали мне вскрики животных. Вспоминая продавленные сетки от комаров, за которыми сновали неведомые существа из летней ночи моего детства, я наконец провалилась в сон.

Спала я почти непрерывно двое суток подряд. А когда проснулась, часы у подушки показывали пять утра. Откинув разбухшее от пота одеяло, я вылезла из постели. И поняла, что лихорадка моя прошла и я сегодня же могу выходить на работу.

За эти пару суток я выпила много воды и пропихнула в себя упаковку желе, но из обычной пищи не съела ни крошки. Теперь аппетит вернулся, но в холодильнике не осталось ничего, кроме замерзшего риса. Решив сходить в круглосуточный за углом, я сменила пропотевшую пижаму на спортивный костюм — и тут вдруг что-то пощекотало меня за мизинец на левой ноге.

Глянув вниз, я снова увидела муравьишку. Значит, все эти двое суток он так и слонялся вокруг меня по квартире? При одной мысли об этом мне расхотелось его убивать. Не сгоняя бродягу с мизинца ноги, я проковыляла в прихожую и осторожно стряхнула незваного гостя на дверной коврик у выхода. Очевидно, он чуял, где находится внешний мир, поскольку тут же стал носиться туда-сюда вдоль двери и упираться в нее то лапками, то головой. Интересно, куда он отправится дальше, подумала я, открывая дверь. И, сунув ноги в сандалии, тоже вышла наружу.

Муравей припустился вперед по бетону. Пока я вспоминала, как преследовала других муравьев в своем детстве, этот пострел уже пересек бетонную дорожку и нырнул в полуметровый овражек, тянувшийся вдоль забора.

Узкий, заросший бурьяном овражек был обильно усеян окурками, консервными банками и прочим мусором, который иногда выкидывали мои соседи сверху. Своего муравья я уже нигде не увидела. Но вместо него обнаружила целых два одуванчика, пробившихся упрямыми листьями сквозь высоченный бурьян. Ближайший из них был просто огромным, а его толстый стебель обнимала добрая дюжина листьев, каждый сантиметров двадцать в размахе. Опустившись на корточки, я потрогала эти листья — крепкие, набухшие свежей влагой.

И тут меня охватил нечеловеческий голод.

Я бухнулась на колени и вцепилась в одуванчик, собираясь вырвать его, по возможности, с корнем. Но сколько ни тянула за стебель у основания, мне словно кто-то сопротивлялся — так, будто земля решила поиграть со мной в перетягивание каната. Поднатужившись, я дернула изо всех сил — и цветок оторвался подозрительно легко. Завладев добычей, я заглянула в ямку, образовавшуюся в земле, и увидела толстый белоснежный корень, убегавший вниз на неведомую глубину. Здорово же ты цеплялся за эту землю, мелькнуло у меня в голове.

Распихав сорванные листья по карманам штанов, я дотянулась до второго цветка. Тот был уже не таким огромным, как первый, но земля не отпускала его с тем же упрямством. На сей раз я решила действовать осмотрительней: разрыла вокруг стебля всю почву — и потянула его осторожно, стараясь не надорвать корешка. Окружающая земля растрескалась, вздыбилась — и корневище выскочило наружу, трепыхаясь как рыба. Было оно более двадцати сантиметров в длину, толщиной смахивало на корешок лопуха и источало резкий запах сырой земли. Но что поразительно — в ямке от него остался еще целый пучок корешков. А из свежих трещин в земле на свет полезло целое полчище микроскопических букашек.

Держа одуванчики корнями вниз, я принесла их домой и тут же принялась мыть. Вместе с листьями, вытряхнутыми из карманов, вся моя добыча не заняла и полдуршлага. Но тут я заметила, что в раковине остались еще и листья от того, первого, одуванчика. С тех пор как я сорвала их, не прошло и пяти дней. Даже совсем потемневшие, они казались вполне съедобными, и я добавила их туда же.

Голод мой бушевал уже нестерпимо. Схватив нож, я покромсала всю добычу крупными кусками и забросила в кипяток. Вода быстро позеленела, и над кастрюлей поднялся запах вареных бобов. Не в силах более ждать, я подцепила кулинарными палочками кусочек стебля и вцепилась в него зубами. По языку расплылся слабый привкус зелени — нечто среднее между шпинатом и рапсом, но чуть горче.

Что говорить, я ожидала чего-то повыразительней и немного расстроилась. Хотя благодаря тому, что вкус был так незатейлив, поедать это оказалось проще, чем я боялась.

Сваренную зелень я вывалила в глубокую миску — и занялась корневищем. «Вырвала корень — съешь и его!» — подбодрила я себя. Толстый и белый, он очень напоминал корень лопуха, так что я решила его обжарить. Нарубила соломкой, наскоро обжарила в кипящем масле, разложила на блюдечке — и вместе с миской вареной зелени выставила на стол.

Зелень от варки сильно ужалась, и порция вышла совсем небольшой. Но когда я поставила рядом пиалку с размороженным рисом — этот ужин получился куда вкуснее моего обычного завтрака. Хрустящая корочка сразу после обжарки благоухала весьма аппетитно. В целом, несмотря на горчинку, корни одуванчика оказались на вкус куда легче корней лопуха, и есть их было приятнее.

У листьев же особого вкуса не ощущалось, но они были мягкими, никакого отторжения не вызывали, и даже соевый соус, на всякий случай выставленный на стол, мне почти не пригодился.

Как назло, прямо за моим окном остановились поболтать какие-то люди. Говорили они по-японски, и я, по идее, должна была их понимать, но вкус свежесорванной зелени заворожил меня так, что я не разбирала ни слова. Писклявый голос перемешивался с баритоном, но вскоре и тот, и другой напоминали уже не человеческую речь, а вибрацию в глотках животных — дикие, заповедные звуки, от которых подрагивало окно.

К среде моя простуда совсем прошла. В обеденный перерыв мы с Юки, как обычно, пристроились за столом в пустующем конференц-зале. Но когда она увидела мое бэнто, глаза ее округлились.

— О! Это не из комбини… Сама приготовила?

— А то!

Несколько секунд она с любопытством разглядывала мою стряпню. Особый интерес у нее вызвала кучка жареной зелени, завернутая в прозрачную пленку.

— Ты что же, и собирала это сама?

— Ну да. Полыни, правда, нигде не встретила. Зато нашла одуванчики! — проговорила я как ни в чем не бывало, разворачивая свое лакомство.

— Одуванчики? — поразилась Юки. — Их что, едят?!

— А как же! Например, готовят из них темпуру. Ты что, не в курсе?

— Ну, не знаю… Я бы не рисковала. Это же все равно сорняки, разве нет?

Подняв голову, я посмотрела на нее. Сейчас она больше всего походила на мать, вдруг заметившую, что ее ребенок тянет в рот какую-то гадость, которую нашел на земле. Я вспомнила, что еще недавно ощущала себя точно так же, и улыбнулась.

— Ну… Может, ты и права. Тогда обойдусь без них! — успокоила я подругу. И завернула свои жареные одуванчики обратно в пленку, решив, что вечером съем их дома одна.

— А это что? — напряженно спросила она, указывая на омлет с подорожником. Без него мне пришлось бы обедать одним голым рисом, так что пришлось соврать:

— Это мне прислала бабушка из деревни.

Юки облегченно перевела дух.

— Ничего себе! — улыбнулась она. — Она что, это на грядке выращивает?

— Да нет! Видимо, просто собирает в горах.

— Да что ты? Вот здорово… Здесь, в городе, такое и представить нельзя!

— Не говори…

Увертываясь от ее вопросов, я попробовала омлет. Определенно, у подорожника в сочетании с яйцами получался крепкий овощной вкус. Я изучала эту тему и выяснила, что раньше во многих странах те же одуванчики продавались в магазинах именно как «дикие овощи». Видимо, Юки об этом не знала. Иначе не стала бы отзываться о городских одуванчиках с таким отвращением, но тут же восхищаться подорожниками в горах. И хотя спорить совсем не хотелось, я продолжила свою трапезу, зная, что Юки явно глупит. Тот, кто хочет жить достойно, может делать это где угодно. До сих пор я и сама не понимала этого — именно потому, что всю жизнь до сих пор обитала в больших городах.

И я начала есть дикие овощи каждый день.

Лучшее время для поиска нужных трав — это вечер, когда подступает голод. Вот и сегодня, сразу после работы, я сменила служебный костюм на одежду полегче — и отправилась собирать себе ужин. Такое занятие куда больше напоминает мне настоящий труд, нежели тюканье по клавишам компьютера или калькулятора за столом в конторе.

Конечно, будь я домохозяйкой, а не служащей, я бы собирала травы, пока светло. Вечерние поиски не так эффективны: с наступлением сумерек хуже различаешь растения, да и шансов обнаружить новое место сбора остается меньше в разы.

Шагая по улице, я окинула одобрительным взглядом свои кроссовки — когда-то светло-голубые, но теперь покрытые землистым налетом, которого уже не отмыть. До последнего времени я и не помнила, что настоящие кроссовки выглядят круто, если хоть немного выпачканы в земле.

Затем мой голодный взгляд пробежался по окружавшим меня пешеходам — мужчинам в удушающих костюмах и женщинам, тщательно следящим за собой. Теперь, научившись ходить как животное, я понимаю, что раньше воспринимала городские объекты как указатели. Всем этим указателям я следовала добросовестно и бездумно, свято веря, что за этим углом — станция метро, здесь — тротуар для пешеходов, там — ресторан и так далее. Когда же взглянула на окружающий мир голодными глазами, этот мир будто сбросил броню и стал выглядеть тем, что он есть. Теперь мои светло-голубые кроссовки могут плевать на указатели, сворачивать с любого тротуара и проникать куда им заблагорассудится.

«Сегодня приготовлю ужин из лебеды!» — решила я и направилась к одной из детских площадок на задворках Нихонбаси. Та площадка была то ли плохо ухожена, то ли вообще заброшена, и лебеды на ней разрослось немерено. От одной мысли об этом у меня заурчало в желудке, и я невольно прибавила шагу.

Где что растет в Нихонбаси — я знала прекрасно, и если хотела поужинать чем-то конкретным, сразу же представляла, куда и как мне идти. Помимо зарослей лебеды, на той же площадке у самой дороги раскинулась клумба с мелкими одуванчиками. А на обочине дороги, сразу за автостоянкой, находился пустырь, на котором рос подорожник. Так что мне приходилось сдерживаться, чтобы не собирать все сразу. «Сегодня поем лебеды, а завтра поищу где-нибудь крапивы…» — подумала я на ходу.

И тут какое-то странное чувство заставило меня слегка изменить свой обычный маршрут. Свернув на улицу, по которой еще не ходила, я двинулась вперед, ощупывая взглядом обочину. И вскоре — о, чудо! — увидела острые листочки крапивы, буйно разросшейся меж садовых цветочков в старом кирпичном вазоне. Радостно приникнув к бордюру, я тут же собрала урожай.

Да, возможно, все из-за дикого голода — но сегодня мое чутье обострилось необычайно. Чем сильней мне хотелось есть, тем острее я чувствовала, где искать то, что мне нужно. Видимо, нечто подобное происходит с домашними кошками, которым пришлось одичать. Пока это новое чутье всего лишь намекало о себе, но уже явно пустило корни в моей натуре.

Добравшись до детской площадки, я увидела там бездомного. Седой и косматый бродяга на скамейке, а рядом громоздилась тележка с кучей старых журналов, которыми он, похоже, собирался торговать. А ведь я, пожалуй, еще первобытней, чем этот дикарь, подумала я и невольно улыбнулась.

Поедать дикие овощи прямо с земли. Брать у Природы не больше, чем нужно тебе на сегодня. Вот он, по-настоящему здоровый образ жизни! При желании можно есть хоть клевер, но только немного — и если правильно сварить. А листики хауттюйнии, отваренные и промытые пресной водой, пахнут уже не так сильно — и даже перестают горчить, если их готовить с мисо или обжарить в кипящем масле. Сама же я просто обожаю рагу из лебеды с беконом. Если не поем тушеной лебеды хотя бы раз в три дня, меня начинает мотать, как наркомана в поисках дозы. Корешки одуванчиков можно тушить в соевом соусе с сахаром — а можно обжарить в обычном масле и сохранить аромат…

Как бы там ни было, я действительно не понимала, зачем мы покупаем все эти дохлые овощи в супермаркетах, если столько вкуснейшей, свежайшей травы каждый день вырастает прямо у нас перед носом.

Возвращаясь на станцию в обнимку с пакетом, полным крапивы и лебеды, я ощупывала взглядом окрестности. Может, еще найду какую-нибудь новую травку на завтрак?

Шагая по вечерней улице, я ощущала себя натуральнейшим дикарем среди всех этих зданий и механизмов, которые излучали тепло, издавали звуки или мелко вибрировали — точь-в-точь как животные в лесной чаще.

Где-то сзади вдруг зажужжало, и я обернулась. На обочине дороги громоздился торговый автомат. Подойдя ближе, я коснулась его рукой, и тепло механизма передалось моей ладони. Убедившись, что басы и вибрации его чрева передались моей коже, я двинулась дальше.

Двуногие существа разгуливали по тротуару вокруг меня, издавая напряженными глотками то резкие вскрики, то утробное рычание. С той ночи в горах, когда я поняла, что звуки, производимые телами людей, сначала были криками животных и лишь потом стали называться речью, я научилась воспринимать их просто как звуки.

Сразу несколько такси замерло у обочины в ожидании клиента. Их чугунно-стальные сердца на холостом ходу мерно пульсировали в унисон. По реке из окоченевшей серой жидкости проплывали, жарко дыша, серебристые груды металла. Вдоль берегов этой реки тянулись высотные здания. Под их бетонными оболочками самые разные органы напряженно работали допоздна, испуская волны тепла, почти не ощутимые снаружи. Я дрейфовала в этом пепельно-сером море, и большие серебристые рыбы с шумным плеском резвились вокруг меня, то приближаясь, то уплывая прочь.

Самые разные существа наполняли Город своим присутствием, но суматошный и неразборчивый гул, исходивший от них, не отличался от звуков той летней ночи вообще ничем. Каждый вечер я пробиралась сквозь этот гул, выковыривая из городских щелей ровно столько, сколько мне нужно, чтобы насытить голодный желудок. И точно так же, как все остальные живые твари, наполняла Город своим дыханием и вибрациями своего тела.

Внезапно мой хищный взгляд зацепился за бесформенный арт-объект, установленный перед офисным зданием. Подножие этого шедевра абстракции заросло бурьяном, посреди которого зеленели островки молодого клевера. «Отличная добавка к омлету на завтрак!» — обрадовалась я и помчалась к нему. Прижимаясь щекой к арт-объекту, я сунула руку в бурьян, дотянулась до клевера и нарвала с десяток стебельков.

Добавляя новую добычу к своим трофеям, я открыла пакет, и манящий запах зелени окатил меня с головой. Довольная результатом, я уже собиралась встать и продолжить путь. Но, будто вспомнив о чем-то, провела рукой по свежей, только что разрыхленной земле.

Ладонь ощутила влагу и тепло, поднимавшиеся из-под земли. Все еще опираясь плечом на произведение искусства, я прижимала руку к земле, которая выращивает то, что я ем.

Питание земли подключалось ко мне. Я вдавила руку поглубже, и земля заполнила промежутки меж пальцев, окрасив ладонь в коричневый цвет. Моя рука напоминала ствол дерева. В отличие от растений, обычно я живу без контакта с землей, но продолжаю расти из нее. Все ее травы, что я собрала в этом городе, прорастают в каждом уголочке моего тела. Я стиснула пальцы, выращенные этой почвой, в кулак — и, слившись с ней воедино, смотрела, как новые травы прорастают уже из меня самой.

Еще через пару дней я возвращалась с работы обычным маршрутом, по пути собирая для ужина сорняки и складывая их в пакет.

Зайдя в очередной парк, я собрала немного корешков хауттюйнии и вдруг заметила сидящего на корточках ребенка.

Подойдя ближе, я поняла, что он выкапывает в земле ямку. Рядом с ним лежала на боку маленькая бледно-голубая птичка и стояло маленькое пенопластовое надгробие. На пенопласте цветными фломастерами было выведено птичкино имя и нарисован ее портрет, а само надгробие со всех сторон украшали цветочки из оригами.

Мальчик выглядел очень серьезным. Потеребив в пальцах пучок хауттюйнии, я решила его окликнуть.

— Что ты делаешь?

Малыш посмотрел на меня.

— Копаю могилу, — ответил он и вновь погрузился в работу.

Как интересно, подумала я. Что бы сказала Бабуля о таком способе оплакивания мертвых птиц? Я вспомнила историю о любимой курочке своего папы, которую недавно пересказывала для Юки.

— А может, лучше тебе это съесть? — как можно мягче сказала я ему в спину.

— Что? — обернулся он. Я присела рядом.

— Жареная птица — это же очень вкусно! Честное слово, я пробовала! Можно, конечно, и закопать ее в землю. Но разве твоя птичка это поймет? Она же не человек. Зачем ей человеческая могила? А вот если ты ее съешь, получится, что она умерла не зря…

Я искренне верила, что помогаю ребенку. Но лицо мальчугана вдруг сморщилось, и он заревел во весь голос. Какая-то женщина, болтавшая с кем-то неподалеку, — видимо, его мать — спохватилась и поспешила к нам. Я тут же вскочила и побежала из парка. Но уже на выходе оглянулась. Вцепившись матери в юбку, малыш продолжал рыдать.

Зачем мне понадобилось убегать, я не знала, но мать малыша наверняка приняла меня за извращенку.

Сама не заметив, я вдруг забрела на какую-то странную, неподвластную моей логике территорию. С одной стороны, я абсолютно уверена в том, что умом не тронулась и психически здоровее чуть ли не всех вокруг. С другой стороны — нормальный ребенок, пообщавшись со мной, плачет навзрыд и заявляет родителям, что я ненормальная. Что происходит?

Стиснув в пальцах пучок хауттюйнии, я быстро шагала по улице.

Живущий в лесу поедает лес. А живущий в городе поедает город. Казалось бы, все логично — и совершенно естественно. Но обычному ребенку об этом лучше не говорить, иначе он забьется в истерике.

Это просто никогда не приходит им в голову. Попытайся они задуматься над этим хоть раз — древняя, первозданная память наконец проснулась бы в них, и они бы поняли, что поедать город, в котором живешь, — это самый естественный способ добиться гармонии между бетоном и собственным телом… Но ведь никто из них даже не пытается!

Не сбавляя шага, я в сердцах откусила пару листиков от зажатой в руке хауттюйнии.

Эту траву я еще никогда не пробовала сырой. Специфическая, дразнящая кислинка разбежалась по языку, и я тут же откусила еще. Мои внутренности дрожали от восторга, знакомясь со вкусом, какого в жизни не встретить в хладных трупиках овощей на полках городских супермаркетов. Смакуя, слюнявя, заглатывая и проталкивая в пищевод частичку окружающего меня Города, я продолжала свое гордое шествие по серому тротуару.

На следующий день, едва мы расположились в конференц-зале, Юки тут же с любопытством сунула носик в мое бэнто.

— Ого… Я смотрю, ты сегодня пируешь?

— О да! Вчера опять пришла посылка из деревни. Чего там только не было! Вот и приготовила кое-что прямо с утра, пока свеженькое. Хочешь попробовать?

— Ты серьезно? Ну… если только совсем чуть-чуть…

— Бери-бери, не стесняйся! Зря, что ли, Бабуля лазила по горам?

Зная, как страстно Юки обожает мои деревенские байки, я подкладывала ей для дегустации одну травку за другой, болтая о горных пейзажах, о травах, щекочущих голые пятки, и огромных жуках, каких в Токио никогда не бывало.

— Ух ты… Вкусно!

— Правда?

Мой план заключался в том, чтобы переманить Юки на свою сторону, не вызывая негативной реакции. Не шокировать, но уважать ее нынешнее восприятие. Затрагивать чувства, основанные на логике и здравом смысле. Будить в ней способность к сопереживанию — и постепенно, маленькими шажочками, затягивать в новый, пока еще непривычный для нее мир.

Мне уже удалось внедрить в нее многие из своих идей по возврату к первозданности. Но этого недостаточно. Я буду бороться за нее дальше и дальше — пока она сама, по собственной воле не перейдет на мою сторону окончательно.

Похоже, теперь я поглощаю Город уже не совсем так, как раньше. И все чаще задумываюсь: после того как Юки окончательно растворится во мне — с каких разговоров стоило бы начать обработку кого-то еще? Все-таки к первым ласкам следует приступать с особой, повышенной осторожностью. Например, словно бы невзначай упомянуть о тоске по дому, охватившей меня, когда я выходила из серого офиса теплым весенним денечком — и внезапно почуяла в воздухе запах лета. Таким сантиментам посочувствует кто угодно. А уже затем подмешивать в разговор размышления о нашей биологической первозданности…

Да, такую историю можно повторять нараспев, как заклинание. Мало-помалу она проникает в тело любого слушателя — и постепенно меняет его изнутри…

Смакуя вареную крапиву с соевым соусом и тунцовыми хлопьями, Юки задумчиво прищурилась.

— Знаешь, Рина… Всякий раз, когда ты рассказываешь о своем детстве в деревне, я испытываю что-то вроде ностальгии. Хотя сама я в деревне никогда не жила и вспоминать мне особо нечего… Странно, правда?

— Такое у многих случается. Кто знает — может, тяга к своей первозданности заложена в наших генах? И кстати, моя Бабуля, помимо дикоросов, иногда присылает еще и курятину. В следующий раз обязательно с тобой поделюсь. А насчет дома в деревне…

Все мое детство в нашей семье соблюдался обычай: каждое лето мы садились в машину — и все втроем уезжали в родную деревню отца, где целую неделю гуляли на фестивале Обон. Петляя по узеньким горным дорогам, мы добирались до огромного деревянного дома, где даже прихожая была просторней, чем моя спальня в Сайтаме, а уж царившая там атмосфера отличалась от городской, как небо и земля. Прибыв туда, я сразу же принималась носиться по дому, изучая, где что находится. Но все его комнаты разделялись бумажными седзи, поэтому очень скоро я теряла ориентацию — и, вконец заблудившись, врывалась обратно в гостиную, где отдыхали взрослые. Меня тут же ругали — но, едва отпускали, я снова носилась как угорелая, громыхая раздвижными дверями и суя повсюду свой маленький нос. Закончив осмотр, я убегала на улицу играть с другими детьми, но, когда в желудке совсем пустело…

Слово за словом, я бормотала это ласково и нараспев, как любимую мантру. Слово за словом, мои воспоминания проникали в тело Юки и оживали у нее внутри. Я знала: уже очень скоро они захватят все ее существо. Утратив свое нынешнее восприятие мира, она вернется в свою первозданность — таким же чудесным образом, как это случилось со мной. И тогда наконец заживет, как и я, полноценной жизнью — в единстве с окружающим миром, населенным самыми разными существами.