Человек разговаривает с ветром

Капитан-лейтенант В. Протасов ЧЕЛОВЕК РАЗГОВАРИВАЕТ С ВЕТРОМ

Этот остров вы не найдете на карте. Вместо него там стоит обозначение маяка — темно-желтый круг.

А остров все же есть. Маленький, отрезанный от материка узкой полоской воды, он напоминает подкову. На одном конце подковы высится белая цилиндрическая башня маяка, на другом — бревенчатый кургузый домишко, в котором живем мы, моряки отдаленного поста.

Берега острова крутые, скалистые, и лишь в изгибе подковы, у двугорбой сопки, зеленеет распадок. Распадок сбегает к морю. Берег здесь отлогий и песчаный. Когда светит солнце, мокрый песок похож на янтарь.

Днем и ночью бьется неугомонное море о сырые прибрежные скалы. От моря вверх по сопке карабкаются низкорослые дубы. Сердитый ветер треплет их причудливо изогнутые ветви.

На вершине сопки — мачта и служебное помещение нашего поста. С побережья острова мачта напоминает спичку. У мачты я замечаю крошечную фигуру человека. Это наш новый командир мичман Стебелев.

Уже не первый день Стебелев появляется на сопке. Мне это непонятно. А мой друг Васька Железнов говорит, что мичман ходит туда разговаривать с ветром. Это, конечно, Васькина философия. Он вообще любит глубокомысленные фразы. Но почему он повторяет чужие слова? Обычно красноречие так и выпирало из Васьки. А «разговаривать с ветром» — это любимая фраза Стебелева.

Стебелев… Он появился у нас совсем недавно, ранним утром. Мы стояли в кубрике, переминаясь с ноги на ногу. Мичман, высокий, худощавый, с горбатым носом на красном обветренном лице, смотрел внимательно, спокойно и, казалось, ощупывал каждого из нас осторожными голубыми глазами. Мы молчали, а мичман сказал:

— Моя фамилия Стебелев, назначен к вам командиром поста, теперь будем служить вместе.

Мы недоверчиво разглядывали нового командира.

— Ну, молодцы-гвардейцы, пойдем поговорим с ветром, — произнес Стебелев и первым шагнул на улицу.

Мы довольно нестройно двинулись за ним. У курилки, которую представляла врытая в землю бочка и большой бурый камень, невесть как попавший сюда, мичман остановился. Большими узловатыми пальцами он вытащил из кармана помятую пачку «Севера» и сказал:

— Закуривайте.

Матросы потянулись за папиросами.

— Хозяев, стало быть, среди вас нет? Все временные, прикомандированные? — Стебелев глубоко затянулся, и его голубые глаза насмешливо глянули на нас из-под густых, словно щетки, бровей.

Мы непонимающе уставились друг на друга, а мичман продолжал:

— Курилку-то для себя можно было по-человечески сделать. Или боитесь руки запачкать?

Нам стало стыдно.

Васька Железнов толкнул меня в бок. На его толстой курносой физиономии была написана смертельная тоска. Очевидно, разговор, начатый Стебелевым, явно не устраивал Ваську. Он вполголоса запел:

Мичман смял папиросу, бросил ее в бочку и посмотрел на Ваську:

— А вы артист, Железнов.

Слова Стебелева застали Ваську врасплох. Ему было непонятно, откуда новый мичман знает его фамилию.

Васька испуганно заморгал глазами, и его лицо приобрело глупое выражение.

— И конечно артист с лопатой не знаком? — спросил мичман.

Васька молчал и носком ботинка ковырял землю.

— Ничего, сынок, не горюй. Это дело поправимое, научим, — как-то тепло произнес Стебелев и улыбнулся. — А сейчас, молодцы-гвардейцы, засучивай рукава, будем строить курилку.

Он первым стащил с худых, острых плеч китель, закатал рукава тельняшки. Потом взял валявшуюся у дровяного сараюшки лопату и с хрустом вогнал ее в землю.

Мы стояли разинув рты. Для нас это было ново. Подобного еще не было.

Прежний командир поста старшина Тулупов вел себя иначе. Помнится, как по утрам в кубрике раздавался его раскатистый бас:

— Па… а… а… дъем!

Мы вскакивали с коек и смешно топтались на холодном дощатом полу, пытаясь быстрее натянуть ботинки.

Васька всегда опаздывал. Тулупов выводил его из строя и короткими толстыми пальцами махал перед Васькиным носом:

— Я вас, Железнов, научу… А для порядку — пару рябчиков.

«Пара рябчиков» — на языке Тулупова — это два наряда вне очереди.

Васька мотал рыжей головой и скучно смотрел на нас.

Собственно, старшину мы мало интересовали. В кубрике он бывал редко. Большую часть дня Тулупов проводил на своем огороде. Ему помогала жена — полная, добродушная женщина.

Детей у старшины не было. Жена иногда жаловалась нам: «Илюша-то мой детей не схотел, для себя, говорит, пожить надо». И Тулупов жил для себя. Чего только не было в его хозяйстве: свиньи, куры, гуси. Мы не понимали, зачем все это нужно старшине на острове, где, кроме него и нас, никого не было.

Старшину мы не любили. Особенно недолюбливал его Васька. Однажды Тулупов обнаружил в неряшливом Васькином рундучке книги. Васька любил читать, и книги у него можно было найти даже под подушкой. Тулупов собрал книжки, аккуратно перевязал их шкертиком и, похлопав по стопке, произнес:

— Вальтер Скотт, понимаете…

Васька молчал, а Тулупов нудным голосом добавил:

— В следующий раз накажу.

«Накажу» — любимое слово Тулупова. Он произносил его веско, со смаком, уставившись на провинившегося маленькими сонными глазками.

— Книжки отдайте, — совсем не по-уставному попросил Васька.

— Верну, когда справным матросом станете, — сказал Тулупов и ушел.

Он так и не вернул книги Железнову. Видимо, в глазах Тулупова Васька не дорос до «справного» матроса.

Но дело, конечно, было не в Ваське. Просто мы не понимали Тулупова, а он не понимал нас. Но однажды… Впрочем, все по порядку.

Как-то с очередным катером на остров пришел начальник политического отдела капитан первого ранга Чаплинский. Это был высокий сутуловатый офицер с добродушным лицом и серыми задумчивыми глазами. Черные как смоль волосы капитана первого ранга тронула инеем седина.

— Это оттого, что человек много думает, — заметил Васька.

Мы согласились, так как никто из нас еще не успел поседеть.

Чаплинский пробыл у нас несколько дней. Он ел и спал вместе с нами, рассказывал разные интересные истории, и скоро мы к нему привыкли.

Начальник политотдела подолгу беседовал с матросами, спрашивал о службе, о доме. Он осматривал наши рундуки, тумбочки и даже побывал в дровяном сарае. В общем, на острове не было уголка, куда бы он не заглянул.

Капитана первого ранга сопровождал Тулупов. Он, казалось, совсем забыл о нашем существовании. В эти дни старшина обходился в основном несколькими словами, только при помощи которых, как он считал, подчиненный должен разговаривать с начальством.

— Так точно! — Мы видели, как губы Тулупова расплывались в угодливой улыбке.

— Никак нет! — Мы видели, как он подобострастно изгибался.

— О людях, Тулупов, не думаете… — Чаплинский с укоризной посмотрел на старшину, а тот, приложив руку к фуражке, механически произнес:

— Так точно!

Нам стало смешно: Тулупов оставался верен себе.

— Так точно, — повторил начальник политического отдела, — в купчика превратились, старшина.

Тулупов молчал. Наверное, он не знал, что сказать офицеру.

Перед отъездом капитан первого ранга долго беседовал со старшиной. Мы не знали, о чем они разговаривали. Только Тулупов вышел из кубрика красный, вытащил из кармана большой цветастый платок, вытер лоб и зло посмотрел на нас.

Вечером Чаплинский передал мне Васькины книги — Железнов был на вахте. Узнав об этом, Васька не удержался.

— Справедливость восторжествовала, — сказал он и смешно прищелкнул языком.

На следующий день начальник политического отдела уходил на Большую землю. Мы стояли на берегу и долго махали бескозырками. Нам казалось, что уезжает кто-то из нас.

А вскоре Тулупова отозвали с острова. Вместо него прибыл Стебелев.

Стебелев… Он появился у нас ранним утром. Тогда мы строили курилку, и нам чуточку приоткрылась душа этого человека. Потом мы сажали деревья, «комсомольскую аллею». Это тоже придумал Стебелев. Аллея убегала от кубрика вниз к морю. Когда она была готова, Стебелев сказал:

— Ну, молодцы-гвардейцы, радуйтесь. Пройдет время, разъедетесь вы, а здесь зашумят листвой тополя. Теплыми словами вспомнят вас тогда те, кому доведется служить на острове. О добрых делах ведь всегда хорошо говорят…

Впервые мичман произнес такую длинную речь. Нам было приятно его слушать, — очевидно, потому, что мы сделали доброе дело и сами того не подозревали. Стебелев открыл нам глаза.

Но самое интересное, что Стебелев начал выводить в люди Ваську Железнова. Он назначил его нештатным библиотекарем поста. Васька строгал доски для книжной полки, и его курносая физиономия блаженно улыбалась. Ему нравилось быть библиотекарем. Васька строгал доски, вдыхая крепкий запах смолы, и напевал:

У него было отличное настроение. А когда у человека такое настроение, ему, конечно, хочется петь.

Шли дни. Стебелев нам нравился, а мы нравились ему. Во всяком случае, у всех было такое мнение. Единственным, кто не высказывался на этот счет, был сам Стебелев. Относился он к нам строго и вместе с тем тепло, по-дружески.

И вот я стою на побережье острова у самого уреза воды. На вершине сопки мачта, а рядом с ней — крошечная фигура человека. Это новый командир нашего поста мичман Стебелев.

Я смотрю на сопку. Мичман вдруг исчез. И тут я замечаю ребят. Они бегут по «комсомольской аллее» сюда, к морю.

Матросы подбежали к шлюпке и схватились за планшир. Васька Железнов повернулся ко мне и ехидно спросил:

— Боишься ручки запачкать?

Я плечом навалился на шлюпку. Подошел Стебелев и стал рядом со мной.

— Раз, два, взяли! — командует мичман.

Мы напрягаемся изо всех сил. Шлюпка медленно полает по песку к морю.

Небольшой корабль под флагом гидрографической службы качается на волнах в нескольких милях от острова. Мы идем к кораблю.

Шлюпка поднимается вверх, и весла загребают воздух, потом она проваливается вниз, весла по валек уходят в воду. Грести трудно. Стебелев то и дело перекладывает руль.

— Два, раз! — командует он, стараясь перекричать ветер.

Шлюпка с трудом продвигается вперед. Мы гребем плохо, и, наверное, нас никогда бы не взяли на соревнования.

У Васьки Железнова на лбу выступил пот. Мне его жаль. Нештатный библиотекарь неумело ворочает веслом.

— А ну, молодцы-гвардейцы, навались, поговорим с ветром! — кричит Стебелев. — Два, раз!.. Два, раз!

Мы наваливаемся на весла. Гребок. Еще гребок. Мы не жалеем сил. До корабля осталось не так уж много. Гребок. Еще гребок. Сейчас мичман узнает, на что способны парни, если им по двадцать с небольшим.

— Весла по борту!

К кораблю мы подходим с кормы. На палубу летит носовой. Шлюпка затанцевала у борта. Вахтенный в черном блестящем реглане перегнулся через леера и басит в мегафон:

— Принимайте радиоаппаратуру!

Гидрографы передают нам ящики. Мы ставим их в корме. Стебелев трогает ящики большой шершавой ладонью.

— Почта! — басит мегафон.

В шлюпку летит туго перевязанная пачка газет.

— Отдать носовой!

Мы отталкиваемся от борта. Впереди на несколько миль горбатится море. Ветер срывает гребни волн и с силой бьет в лицо.

— Два, раз!.. Два, раз!

Вода окатывает нас и заливает шлюпку. Ящики с аппаратурой становятся мокрыми. Стебелев бросает руль, стягивает с себя шинель и накрывает ею ящики. Васька Железнов пустил по борту весло, снял бушлат и положил его рядом с шинелью мичмана. Мы бросили грести. Матросские бушлаты полетели в корму. Стебелев укутывает ими ящики с аппаратурой. Теперь вода льет на нас а на бушлаты. Сверху лежит мой. На нем лужа.

— Два, раз!.. Два, раз!

Мы гребем изо всех сил. Мы не хотим поддаваться морю и, наверное, нас все-таки взяли бы на соревнования.

Шлюпка прыгает вверх и вниз. Мокрые робы прилипли к спинам. Свинцовая волна тяжело бьет в борт.

— Навались! — кричит Стебелев.

Мы наваливаемся, и шлюпка носом режет волну. Но новая волна разворачивает нас лагом. А берег уже близко, рукой подать.

— Навались!..

Мы крутимся в нескольких метрах от острова и ничего не можем поделать с шлюпкой. Накат. А в накат трудно подойти к берегу.

— Эх, черт, перевернет, попортим аппаратуру! — ругается Стебелев.

Глаза мичмана сузились, Потемнели. Он стаскивает с ног ботинки, сбрасывает китель и прыгает в воду. Шлюпку вновь развернуло. Стебелева мотнуло в сторону. Раздался всплеск. Рядом с мичманом я увидел рыжую голову Васьки Железнова. Четыре руки впились в планшир.

— Вперед, молодцы-гвардейцы! — кричит Васька и толкает шлюпку. Пальцы у него побелели.

Шлюпка выравнивается. Мы прыгаем в воду и почти на руках выносим ее на берег. Под ногами упруго хрустит песок. Мы разгибаем уставшие спины.

Стебелев прыгает на одной ноге. Ему в ухо попала вода. Я прыгаю рядом.

— «Яблочко» исполняют двое в тельняшках, — острит Васька.

Мичман останавливается. Под ногами у него лужа. Стебелев достает из-под тельняшки матерчатый конверт и разворачивает его. Большими узловатыми пальцами он неловко держит красную книжечку, завернутую в целлофан, потом проводит по ней ладонью. Из-за плеча мичмана я читаю: «Коммунистическая партия Советского Союза».

Стебелев поворачивается к нам и весело произносит:

— Ну что, поговорим с ветром?..

Мы улыбаемся. С моря дует ветер, свежий ветер. Нам хорошо.