Человек с горящим сердцем

ВЕРБНАЯ СУББОТА НА КЛАДБИЩЕ

Теплая, насыщенная запахами робкой еще зелени и согретой солнцем земли, весна как бы призывала подпольщиков вынести свои сходки из прокуренных комнатушек под открытое небо.

Там зелень и простор, там воздух свежий да и природа радует взор. Наконец, там безопаснее и можно собрать побольше людей.

Первую массовку наметили в пригородной Покотиловке, но Яков Фомич присоветовал более удобное:

— В эту субботу канун вербного воскресенья, и в церкви Кирилла и Мефодия на нашем кладбище будет великая вечерня. На ярмарке не бывает столь народищу! Вот тут-то и собраться за могилами в овраге.

Федор обнял кузнеца за плечи. Приобщается старый к подполью! Лучше не придумать — массовка под видом прихожан.

Настала суббота. Революционеры и сочувствующие им шли на кладбище через ворота в потоке верующих. Празднично одетые прихожане несли пучки вербы. С веточками, усеянными мохнатыми почками, шли и подпольщики. В небольшой церкви душно, пахнет воском и ладаном. Священник гнусавит псалмы. Его изредка прерывает стройный хор клирошан.

За высоким паникадилом с горящими свечами стоит Фомич в сатиновой сорочке, выпущенной из-под пиджака. Его новые сапоги начищены до блеска. Голова Забайрачного напомажена, борода расчесана. Рядом Дуня в накрахмаленном ситцевом платье — красивая, с опущенными большими ресницами.

Участники массовки на минутку заглядывали в церковь и тотчас же выходили. Уже смеркалось, и все спешили к месту, охраняемому патрульными.

Федор и Шура Мечникова явились в церковь, когда дьякон уже возгласил ектенью. Губы Фомича шевелились. Слово в слово повторяя молитву, он добавлял и свою горячую просьбу:

— Ниспошли нам, о боже, вечера — совершенна, мирна и безгрешна. Рцем вси от всея души и от всего помышления нашего рцем…

Тронув Шурочку за рукав, Федор показал ей глазами на кузнеца:

— Не мужик, а кремень. А то, что в бога верит… Скоро с него слетит эта шелуха.

По строгому лицу Мечниковой пробежала тень. Федор просто влюблен в своих подопечных, верит каждому рабочему. А этот кузнец с виду купчик или мужицкий мироед. Из таких черпают пополнение черносотенцы.

Федор усмехнулся. Показать бы ей еще толстого Щербака!

Увидев Федора со спутницей, Дуня вздохнула и сникла.

Возле храма и в полутемных аллеях кладбища гулял народ. Не все поместились в церкви. А молодежь и вовсе не хочет слушать службу.

«Действительно, — подумал Федор, — разберись-ка тут, кто сходочник, а кто благонамеренный прихожанин».

Торопливо зашагали они в глубь кладбища и там наткнулись на Мишу Лазько. Патрульный для порядка спросил:

— Вурдалаков не боитесь? Сказывают — бродят тут…

— Бог не выдаст, свинья не съест, — ответил Федор на пароль. — Все в порядке, Миша?

— Да. Посты с ракетами — у магазина Жевержеева за Балашовским переездом и у завода. Народ в балочке между православным и иноверческим кладбищами.

В неглубоком овражке уже больше сотни людей. Сходку открыли не мешкая, чтобы окончить ее до завершения в церкви службы и выйти на улицу с толпой верующих. Фомич подаст знак Дуне, что вечерня на исходе, а Дуня сообщит об этом патрульному Феде Табачникову на паперти, а тот по цепочке постовых — массовке.

Митинг шумел. «Впередовцы» призывали рабочих готовиться к празднику Первого мая, к решительной схватке с царизмом, ослабленным войной, а меньшевики остерегали от восстания. Артем, как всегда, говорил о самом важном, что волновало всех. Меньшевики притихли. С таким оратором лучше не связываться… Все забыли о полиции, о том, что собрание незаконное. Никто не подозревал, что среди них затаился предатель.

Шел десятый час, служба в церкви была в самом разгаре. Фомич слушал попа и следил за очередностью песнопений.

В это время у магазина Жевержеева взвилась ракета Саши Васильева. Он сигналил об опасности — показались казаки. Они вихрем летели по Петинской к заводу, за которым находилось кладбище. Подковы лошадей высекали из булыжника искры.

На посту у проходной паровозостроительного стоял Володя Кожемякин. Увидев ракету Васильева, а затем и чубатых палачей, Володя дрожащими руками поджег пиротехническое произведение Химика. Ракета взметнулась, но не в зенит, а пошла низко и косо, в сторону от кладбища. Поторопился… Вот горе-то какое!

Кожемякин кинулся по улице, но добежать к воротам кладбища не успел. Хорунжий на всем скаку вытянул парня нагайкой по голове, и тот покатился под копыта лошадей.

Полусотня лихо осадила коней у самой церковной паперти.

Ни участники сходки, а тем более Федя Табачников, стоявший на паперти спиной к улице, не заметили ракет. Федя напряженно вглядывался в глубину храма, затянутую сизой пеленой ладана, сквозь которую мерцали язычки восковых свечей. Дуня не показывалась.

А Фомич не тревожился. Время есть! Служба шла по издавна заведенному уставу.

Но вот Забайрачный услышал за спиной сдержанный говор и недоуменно обернулся. Кто осмелился нарушить церковное благолепие?

Придерживая на боку саблю и расталкивая прихожан, к священнику пробирался казачий есаул. Дуня бросилась к выходу. Сообразив, что происходит, Фомич ринулся за ней. Обнаружив на паперти не Федю, а казаков, девушка побежала в глубь кладбища.

Яков Фомич закричал ей вдогонку:

— Куд-да, Авдотья? Вертайся счас же!

Девушка даже не оглянулась, исчезла во тьме. Фомич настиг ее далеко от церкви. Задыхаясь, прошипел:

— Не бабское это дело… Ступай домой! Сам упрежу Артемку!

Но было поздно. С гиком налетели казаки и, нещадно хлеща всех, кто был на аллее, сшибли лошадьми отца и дочь.

Фомич с трудом поднялся. Рядом лежала Дуня. Кузнец поднял ее. Шел пошатываясь, кровь заливала глаза. Бормотал:

— Это как же так? Кончить службу раньше времени. Не по уставу… — И, склонившись над лицом Дуни, ласково позвал — Да очнись же, доченька! Неужто насмерть затоптали воины иродовы?

Дуня шевельнула губами, из уголка рта вытекла темная струйка крови. Фомич охнул и заплакал.

Молился, просил господа бога от всея души и всего помышления послать им вечера — совершенна, мирна и безгрешна… Не услышал его молитву, отвернул свой лик от сотен беззащитных людей. А поп-то, поп! Оказывается, слуга не божий, а царский — убоялся земной власти…

Забайрачный не знал, что Табачников все же успел известить Лазько о казаках. Теперь Федя и Миша мчались к оврагу. Массовка уже шла к концу.

— Казаки! Тикайте!

Люди на мгновение оцепенели, потом кинулись врассыпную.

Многие побежали к церкви, надеясь смешаться с толпой верующих. Но казачий есаул прекратил службу, и прихожане уже разошлись.

— Назад! — крикнул сходочникам Федор. — Бегите оврагом в поле или прячьтесь здесь, на кладбище. Иначе пропадете!

Но растерявшиеся люди словно оглохли. К церкви, к церкви!

Сергеев, Шура и многие другие скрылись в старой части кладбища. Здесь высокие деревья, и всадникам не развернуться.

Беглецы затаились меж кустов и надгробий. Пересидеть, а потом по домам. Только не через ворота — там наверняка засады.

Вдруг Федор увидел на боковой аллее казака, избивавшего кого-то плеткой. Голова в крови, рубаха разорвана. Миша Доброхотов!

Потеряв очки, студент оказался в полной власти палача. Этого Федор не мог снести. Чтобы на его глазах убивали товарища?

— Артем, не ввязывайся! — сдавленно крикнула Шура.

Но Сергеев, расшатав ближайший дубовый крест, вырвал его из земли и, размахивая им над головой, уже бежал к истязателю. Тот бросил студента и шашкой отразил нападение. Клинок вонзился в крепкое дерево и сломался. Казак выругался.

На Федора надвигалась широкая грудь жеребца. Из его разодранной удилами пасти падала кровавая пена. Конь вот-вот прижмет Сергеева к высокой могильной ограде.

Федор зло ткнул в лошадиную морду концом тяжелого креста.

Заржав от боли, конь резко отпрянул. Федор бросил крест и побежал. Но не туда, где были товарищи, а по аллее в конец кладбища.

Разъяренный казак норовил затоптать дерзкого парня. Луна, белые надгробия, склепы в бликах зеленоватого света и скачущий конь…

Откуда-то доносились выстрелы, вопли людей.

Федор знал, куда бежит, и не терял надежды. Достало бы сил. Но вот и граница кладбища, свежевырытые могилы!

Перепрыгнув с разгона через одну из них, Сергеев ловко скользнул в другую.

Не успел казак удивиться странному исчезновению крамольника, как лошадь его споткнулась о рыхлую землю бугра и задом сползла в могилу. А казак, вылетев из седла через голову жеребца, шмякнулся в ту же яму, где притаился Федор.

Сергеев не растерялся. Выхватив из рук врага винтовку, он сильно ударил его прикладом и выбрался из могилы.

Разыскав товарищей, Федор присел на скамейку у надгробия и, положив к ногам винтовку, устало произнес:

— Первый трофей…

Лишь часа через два на кладбище поутихло.

Спрятав в каком-то склепе винтовку, Федор и его товарищи взяли под руки Доброхотова. Крались к задам заводской колонии по оврагам и пустырям. Сергеев подбадривал друзей:

— Вот и приняли боевое крещение!

Стук в дверь барака, где жил Фомич, остался без ответа. Найдя за наличником ключ, Федор отпер квартиру. Что с кузнецом и Дуней, почему они не предупредили массовку о конце службы в церкви?

— Ты слишком доверчив, Артем, — сказала Мечникова. — Они нас предали и скрылись. Нельзя недооценивать охранку.

— Глупости! — вспылил Федор. — Верю в Забайрачных, как в самого себя. Они попали в облаву и арестованы.

Шура скрепя сердце согласилась заночевать в квартире кузнеца — ведь Миша Доброхотов нуждался в уходе.

А Федор пролез через пролом в заборе и очутился на территории паровозостроительного завода.

Выйдя после гудка с рабочими ночной смены через проходную на Петинскую, Сергеев снова увидел казаков. Они конвоировали в городскую тюрьму участников сходки. Пленники шли связанные и окровавленные, но не покоренные. Фомича и Дуни среди них не было. В сердце Сергеева закралось что-то неприятное, щемящее…

И как же обрадовался он, узнав, почему Забайрачный не смог оповестить сходку своевременно! А сейчас, оказывается, Фомич, Дуня, Кожемякин — в больнице.

Шагая вечером вдоль больничного барака, Сергеев обнаружил за одним из окон Дуню. Куда подевался ее, казалось, неистребимый румянец! Девушка помахала ему здоровой рукой.

Через койку от Дуни лежал забинтованный Кожемякин. Фомич поил его с ложечки. Дуня окликнула отца:

— Татусю! Гляньте, кто нас проведал.

Забайрачный не спеша захромал к окну. Словно стал выше, во всем облике его нечто новое. Он ли ухаживает за своим вчерашним недругом, оскорбившим его религиозное чувство? Ухаживает заботливо, как лучшая сиделка.

— Ну, как вы тут, мои дорогие? — спросил Федор.

— А что нам сделается? Завтра выпишусь, — с напускным равнодушием ответил кузнец. — Будем живы — не помрем. Посмотрим, что дальше будет.

В глазах у Забайрачного мелькнуло что-то неуловимое, но уже почти понятное Федору. Не глядя на молотобойца, Фомич процедил:

— Топчут попы и власти предержащие копытами казацкими все завещанное Христом в нагорной проповеди. Видно, не только на небесах надо правду искать.