Человек с яйцом: Жизнь и мнения Александра Проханова

Глава 19

В «Господине Гексогене» Проханов демонстрирует подоплеку второго чеченского конфликта и его начальную стадию. Мы видим самые неприглядные стороны войны, вплоть до сцены, где русские солдаты насилуют труп мертвой чеченки сразу после штурма Карамахи. Судя по этому эпизоду, уже можно предположить, какими станут будни многомесячной войны, далеко не паркетной; именно им и посвящен роман «Идущие в ночи».

Завязь романа стала формироваться в голове у Проханова в тот момент, когда он с гриппом («42 градуса!») — «валялся в постели и сквозь жар слушал репортажи Бабицкого на радио „Свобода“».

Постепенно к этому ядру стали примагничиваться самые разные частицы: тема погибшего солдата Евгения Родионова, которому чеченцы еще в 1996-м отрезали голову за нежелание принять магометанство; история про выход Басаева из Грозного, когда тот подорвался на мине, — «все это в бреду сплелось в сюжет, и я помчался как угорелый проверять все это». Ему хватило нескольких месяцев, чтобы сразу же, в том же 2000-м, дописать роман.

На второй войне он был трижды: первый раз в феврале 2000-го, потом еще раз через год, с писателями, и еще раз.

В действующую армию он попадает не как все журналисты — по линии Министерства информации, и не по линии Ястржембского, а по особой армейской протекции. Они едут вдвоем с собкором «Завтра», капитаном Шурыгиным. Их селят в Ханкале, при штабе. На железнодорожных путях, ведущих в Грозный, стоял поезд без паровоза. В вагонах жили журналисты, «чтобы дойти от поезда до штаба, надо было, как водолазу, таскать на себе огромные вериги грязи». Именно в окрестностях этого поезда он впервые увидел крайне предприимчивого и удачливого в интервьюировании полевых командиров журналиста Бабицкого, того самого, чьи сообщения слушал по «Свободе» в бреду.

Грозненское граффити.

Только что федеральные войска после изнурительных городских боев взяли Грозный, выставив оттуда Басаева и Хаттаба. Командующим группировкой был генерал Трошев. Он согласился дать Проханову вертолет, и тому удалось пролететь вдоль Сунжи, там, где совсем недавно происходило побоище. «Я видел мусоровоз, которые выкинул на берег реки все эти бинты, трупы, ошметки тел, всю требуху. Их не убирали, потому что территория была еще заминирована. А мины были на самоликвидации: некоторое время должны были лежать, а потом взорваться. Тогда можно было идти. Так что все это там лежало, как бы музей этого шествия армии, я его видел несколько раз с вертолета». «Идущие в ночи» движутся ровно по этому маршруту.

Всем, и Проханову в первую очередь, было понятно, что вторая чеченская, очевидно развязанная под выборы, строится на деньгах и предательствах. По мнению Пола Хлебникова, «с точки зрения военного искусства эта кампания оставляла желать лучшего… Экстремисты в основном остались нетронутыми. Например, очевидными мишенями для российских боевых самолетов были расположенные в Грозном дома Басаева и Хаттаба, превращенные в командные пункты. Именно по этим домам следовало бы нанести удары в первый же день войны, но российские самолеты оставили их без внимания, выбрав для обстрела другие объекты, например, старый пропеллерный самолет, находившийся в грозненском аэропорту, или центральный городской рынок. Корреспондент „New York Times“ в то время даже посетил дом Басаева и опубликовал статью, в которой писал, что дом кишмя кишит полевыми командирами. На этот дом сбросили бомбы лишь через несколько недель, когда главный террорист давно перебрался в бункеры Грозного».

Если вы писатель, все это — замечательный материал для военного детектива о предательствах и хитрости, но если вы — патриотический писатель, то вам следует показать, как ломается эта логика войны и торжествует честь офицера. Об этом «Идущие» — история про то, как федералы выманили сепаратистов Басаева на заминированный выход из Грозного.

Лейтенант федеральной группировки Пушков вместе со своим взводом один за другим штурмует дома в Грозном. Двоих его солдат берут в плен. Первый отказывается принять ислам, над ним глумятся, а он кротко перечит: «Русский солдат — лучший в мире. Он Берлин взял. Ему памятники повсюду стоят, — тихо сказал Звонарь». Тогда ему, как его прототипу Евгению Родионову, отрезают голову ножом. «Лезвие шло ему по горлу, секло дыхание, голос, погружалось в бурлящие илы, в хрупкие позвонки, глаза его повернулись в глазницах, и он увидел ангела…». Второй солдат становится предателем, принимает ислам и записывает на магнитофон обращение — уберите танки, мы тут пленные, штурмуйте голыми руками. Так Пушкова заманивают в Дом искусств, где он и погибает.

Тем временем тележурналист Литкин (в котором хорошо узнаваем прототип — Андрей Бабицкий) общается с чеченцами и с упоением снимает, как боевики отрезают солдату голову, как минируют трупы русских, как уничтожают перед отходом русских рабов на подпольной героиновой фабрике в Грозном. Автор описывает Литкина с нескрываемым омерзением, как одного из главных врагов на этой войне, однако, удивительным образом, Литкин — еще и двойник автора, темный двойник, таким же драматически раздвоенным позже окажется главный герой «Политолога» — Стрижайло.

Отец Пушкова, полковник, отказавшийся в начале романа поспособствовать переводу сына в тыл, теперь готов на все, чтобы отомстить за него. Он предлагает начальству секретную войсковую операцию — спровоцировать Басаева, якобы продать ему за 500 000 долларов информацию о коридоре между минными полями — чтобы заманить убийц сына в ловушку. Чеченцы верят мнимому предателю, но, как Шарапова в «Месте встречи», берут отца убитого солдата с собой.

(В качестве «подмалевка» для «Идущих», похоже, использовались «Рисунки баталиста», где тоже, по крайней мере, речь идет об отце и сыне на войне, которые в экстремальной ситуации получают возможность раскрыться друг перед другом и поговорить по душам.)

Глазами Литкина романист рисует и других чеченцев — Басаева со своей русской любовницей, местного художника и простых ополченцев. «Школьник Ваха из боевого отряда учителя Саликова, один, без сопровождения товарищей, вооруженный гранатометом с остроконечным зарядом, имея в запасе еще две гранаты, торчащие из-за спины, как огромные стрелы, покинул громаду дома и пошел сжигать русский танк». «Первым заговорил Леча, чье бескровное, с выцветшими губами лицо напоминало пыльное зеркало, в которое заглянула смерть».

Роман заканчивается каскадом финалов. Мы присутствуем на приеме у Парусинского-Березовского. Все перед ним стелются — от Доренко до Виктюка. Мы слышим разговоры о еврействе, о будущей Новой Хазарии на русской территории, о планах на нефтепроводы в Чечне и радужных перспективах, связанных с войной. Тут появляется Избранник (Путин), очередной цветок в экзотической оранжерее банкира, который, однако, почему-то не особенно и подчиняется Парусинскому, ведет себя странновато, слишком часто произносит слово «русский». Роман сильно выиграл бы без этой главы, которая, во-первых, повторяет прием «Чеченского блюза», во-вторых, просто прилеплена к роману, как уродливый магнит к холодильнику.

Во втором финале к федералам попадает принадлежащая Литкину (которого, наконец, пристрелил кто-то из русских, по ошибке приняв его за боевика) кассета с картинами подрыва басаевской колонны, там они высматривают своего Пушкова и летят на вертолете вызволять его тело. Это опасно, но операция заканчивается успехом.

Наконец, третий финал — жена и мать погибших Пушковых мечется по Москве. В это время чеченский художник Зия рисует цикл картин о войне и примирении.

«Идущие» — сложно устроенный роман с простой идеей: как бы грязна ни была война, есть на ней и те, кто воюют по-честному, и никто другой, кроме них, этого дела не сделает. Отец и сын Пушковы — носители другой правды войны: «воюем не за нефть. Не за банкиров… Воюем за отдаленную, будущую, постоянно у нас отнимаемую Победу…». Они нарушают договоренности, и в этот момент армия начинает одерживать победы. Рифма к этим событиям обнаруживается в Москве, где Избранник тоже ведет себя непредсказуемо. «Он, — речь идет о банкире Парусинском, — вдруг почувствовал, что механизм, заложенный им в Избранника, выходит из-под контроля».

— Давайте я буду адвокатом дьявола. Вот, допустим, некая территория, черт знает где, где вы никогда не были и которая попала в состав России в результате дипломатических махинаций триста лет назад. Что вам она? Как вы можете обосновать необходимость умирать за эту территорию?

— Ну если у меня есть историческое, не бытовое сознание… Бытовое сознание видит достаточно недалеко: вот мой забор, мой поселок, моя деревня, выпасы, лес, скотина, грибы есть, речка чистая, не очень допекают налоги и так далее. А историческое сознание, оно отождествляет себя с русской историей. Русская история — это история империи, которая постоянно, неуклонно раскрывает свои лепестки, свои крылья, увеличивая свое присутствие в мире. И логика этой империи такова, что случайных кусков у нее не бывает. Это геополитическая империя, которая выстраивалась из необходимости освоения кромки, рубежа. Логика такого рода империи связана с тем, что вновь завоеванные территории или территории, которые присоединялись из интересов безопасности, а не из интересов освоения ресурсов или эксплуатации населения, входили в контакт со следующими лежащими в стороне территориями и снова запускали ту же логику рубежа. Эта геополитическая империя имела тенденцию непрерывного расширения, и в этом ее слабость. А советский проект носил, конечно, глобальный характер, даже мировой. Мировое господство, которое владеет сознанием людей, — это не ослепительная мечта, не ослепительная идея, это жестокая необходимость, целесообразность установить свой контроль сначала над небольшим участком земли, потом сделать безопасной и установить контроль над окрестностью, а потом эту окрестность распространить на все остальные континенты. Это то, чем сейчас занимается Америка, например. Глобализм — это создание огромной мировой империи. Вот так я полагаю… Адвокат дьявола, ну-ну. За это ответишь.

Еще раз Проханов прилетел в Чечню в тот момент, когда Трошев уже ушел из группировки и был командующим округа. Непосредственно командовал войсками Молтенской, «такой молодой генерал, эффектный». Проханов попадает на войсковую операцию: разведка засекла в Аргунском ущелье позывной Масхадова и теперь ловит его там. «Воздухом десант высадился на сопке, пошли „Альфа“, спецназ, СОБР. Обрабатывали. Сначала вертолеты ударили. Пошли „грачи“, штурмовики. Потом артиллерия. Молтенской взял меня с собой на вертолет, мы полетели над горами, где шли бои. Горы, лес, сели на каком-то перевале, на хребте. Справа сверкает ледник, слева все начинает сочиться, грязь ужасная. И стоит куб штабной, антенны, обеспечение связи. Идет боевая операция, и командир, генерал-майор, ведет управление этим боем, наводит на эту цель спецназ, сухопутные войска… мы приходим в самый центр, где начинается вся эта каша. И Молтенской говорит офицеру: „Вот я привез к тебе гостя, Проханова“. — „Проханов?! Так у меня газета „Завтра“!“. Мы обнимались с ним… Я не забуду эту встречу. И мне было так хорошо, что не впустую, не втуне, что моя репутация, и моя книга, и моя газета тоже сражаются там». Еще он мог бы припомнить венгерский эпизод тридцатилетней давности, когда гарнизонный майор примчался к его коллеге Проскурину только для того, чтобы писатель подмахнул ему свой роман. История определенно повторялась — на новом витке.

В Ханкале к тому времени вместо поезда для журналистов была оборудована «элитная», по выражению Проханова, гостиница: «Я жил в прекрасном номере, спускался по лестнице: стол, прекрасная кухня, рыбы, изысканный повар, дагестанец или армянин. Вечером приходили генералы, можно было коньячок попить. И потом к гостинице приезжал УАЗ, меня доставляли на вертолетную площадку, и вертолет переносил меня в расположение частей и на те объекты, которые мне были нужны. На блокпосты, например. Я ездил в город, в Дом правительства, тогда еще Кадырова не было…».

В «Идущих» Басаев наговаривает Литкину на камеру сочиненные Прохановым вдохновенные проповеди, которые без купюр можно печатать на сайтах сепаратистов: «Кавказ является истинным центром мира. Бог сотворил Кавказ как единый дом, под крышей которого живут благодатные народы. Отсюда началась история человечества. Чеченцы поставлены Богом охранять эти тайны, беречь их для будущего человечества… Русские пришли на Кавказ, разрушили общий дом… Они подключили огненную энергию Кавказа к своим чахлым пространствам, ленивому населению, сонной тусклой истории. Если бы не было Кавказа, не было бы русской культуры…».

Каковы, по его мнению, перспективы чеченской войны? «Думаю, у террористов нет серьезных перспектив, но взрывать они будут. Это будут взрывы не стратегические. Если они атомную станцию захватят благодаря нашему разъебайству, извините за выражение, или Путина грохнут благодаря предательству Патрушева, не дай бог, например, то это стратегические решения. А так это будет просто кровопускание, беда, как видите, Россия с этим справляется. В момент взрыва все распахивается, видно дно, вопль, слезы, но потом медленно все натекает и все смыкается. Но у них, я думаю, потенциал все-таки невелик. Они в конце концов выдохнутся. Как и в ту первую настоящую чеченскую войну Ермолова».

В «чеченских» романах Проханов, как и Толстой, исследует поведение человека перед лицом смерти; и оба романа, да, «абсолютно толстовские», но «Толстой так никогда не ездил. Его в севастопольский окоп или на рубку леса забросила офицерская служба, долг, я думаю, он не гонялся за ландшафтами, хотя потом он занимался тюрьмами, острогами, когда писал „Воскресение“, изучал, ездил. А у меня в моем творчестве всегда было так: был странный замысел, который часто формировался вокруг явлений значительных, часто катастрофических, и когда этот замысел начинал обретать контуры, какую-то нечеткую зыбкую структуру, я выезжал на ландшафт, и этот ландшафт служил для меня такой кормовой базой, я жадно ел этот материал. В результате либо структура менялась и усложнялась, либо внутри нее появлялись сочные, зримые явления».

В разговоре об «Идущих в ночи» и «Чеченском блюзе» мы сходимся на том, что в советское время автор таких романов навеки был бы окружен сонмом почитателей; тогда как сейчас… Проханов, впрочем, не согласен: «Их прочли. Оба романа прошли через „Наш современник“, оба романа прошли через „Роман-газету“, и оба романа были изданы книгами, и не раз. Критики, насколько я знаю, на них не было, кроме патриотической. Ганичев считает, что ничего более высокого, чем „Идущие“, он не читал за 20 лет. Бондарев считает, что это шедевр. В армии тоже. Трошев читал „Идущие в ночи“, оба романа читал Квашнин. Мне было приятно, что вертолетчики меня в Чечне возили как автора афганских и чеченских романов. В 2000-м я организовал писательскую поездку в Чечню, и меня, врага режима, там Казанцев наградил медалью. Армия прочитала этот роман. Генштабисты читали. В той степени, в какой вообще армия читает. Раньше-то брали тираж „Роман-газеты“ и забрасывали туда тысячами…».

Странно, что государство со всем своим министерством пропаганды, не занимается этими романами. «Это потому, что я мракобес… Я объясняю отсутствие внимания власти — министра обороны, Путина — к этому роману тем, что они окружены плотнейшим кольцом референтов, демократическими реликтами типа Швыдкого, которые видят во мне врага и блокируют». «Швыдкой втройне должен желать меня зарубить, если он хотел всю Бременскую коллекцию отдать Германии. Или, например, в комитете по премиям сидит Римма Казакова, которая ночью в 93-м году практически пролила кровь своими призывами; она является моим кровником, люто меня ненавидит. А идеологию в стране создают герольдмейстеры — выкрасил еще один двуглавый орел сусальной краской или построил храм на крови в Петербурге, и вот тебе государственная идеология. А государственная идеология, помимо реставрационных компонентов, связана с перехватчиками четвертого поколения и с самосознанием войск, которые еще будут вести ужасные оборонительные войны по периферии разрушенной империи — России. Этих людей нет вообще: ни в культуре, ни в политике, ни в Совете безопасности. По „Идущим“ хотели поставить фильм, режиссер ходил в Совет безопасности, генералы соглашались: да-да, интересно, но денег нет… Совбез — это тупые печальные генералы, отставники, которые ушли из внешней разведки, МВД».

Разве могут романы такого калибра, как «Идущие в ночи», пропасть почем зря? «Нет, они пропадают… Хотя — даже „Триумф воли“ не пропал. Казалось бы, он должен быть абсолютно похоронен, под развалинами Третьего рейха, под философией холокоста, и вдруг из-под всего этого вылезла потрясающая магическая женщина. Я не могу понять, как она, Риффеншталь, победила даже еврейскую блокаду. И с ее реставрацией, ее ренессансом согласилась и еврейская элита. Это сила, видимо, эстетики, что ли? Или магия истории? Мучительное вглядывание в этот роковой, таинственный XX век, и, конечно, Третий рейх, а потом Советский Союз являются его эмблемами… Есть такие эмблемы эпох, которые, когда сами эпохи уходят очень далеко и становятся неопасными, проникают в контекст истории и наполняются историческим свечением, магией исчезнувшего времени… Будут ли транслированы эти романы, я не знаю».

Примерно через год после того разговора Проханов сообщил мне о том, что он назвал «мистикой романа»: «Я недавно узнал, что такой разведчик, как мой Пушков, был на самом деле, он разработал операцию по выводу чеченцев из Грозного и засады — и их там действительно положили около тысячи, а если бы дали ему больше людей — а не дали — то положили бы вообще всех. И зовут его Квачков».