Человек в шинели

ВЫСОТА НЕ БЫЛА БЕЗЫМЕННОЙ

Много памятных мест, событий и дат запечатлено в сердце каждого солдата, прошагавшего сотни километров по фронтовым дорогам.　

Одним из таких памятных мест для воинов нашей дивизии была высота с отметкой 173,1, находящаяся где-то в треугольнике между городами Невель — Полоцк — Витебск. Высота эта не раз попадала в армейские сводки и дивизионные донесения.　

Расположенная на сравнительно ровной, с редкими островками кустов, луговой местности, высота 173,1 господствовала над ней. Отсюда далеко вокруг просматривалась белорусская земля. Передний край проходил вблизи населенных пунктов Чайки, Дятлы, Матысово, Билево. Собственно говоря, населенных пунктов уже не было: только высокие печные трубы сиротливо торчали над пепелищами домов да опаленные деревья — в палисадниках.　

На этом участке противник хорошо укрепился, и подразделения дивизии, взяв с ходу высоту, не смогли продвинуться дальше, натолкнувшись на упорное сопротивление гитлеровцев. Более того, изрядно поредевшие в минувших боях части сами вынуждены были отражать неоднократные яростные контратаки врага. И безыменная высота, словно часовой, стояла у переднего края.　

Фашисты никак не хотели смириться с потерей этой важной, ключевой позиции. За высоту разгорелись ожесточенные бои. Только в марте этот рубеж несколько раз переходил из рук в руки. Высота выдерживала адские удары авиабомб, разрывы снарядов и мин. На израненную землю ежедневно падали тысячи пуль. Изуродованная траншеями, скальпированная бомбами и снарядами, утыканная по обоим скатам минами — нашими и немецкими, — высота упрямо горбилась на виду у всех. Противные стороны знали: кто владеет ее вершиной, тот находится в выгодном положении — контролирует на много километров впереди лежащую местность. Поэтому высота 173,1 была ареной ожесточенных боев.　

Март 1944 года стоял холодный, ветреный. Днем окопы и блиндажи заливало водой, а по ночам еще держались морозы и сковывали подтаявший снег. Пехотинцы в траншеях мокли, мерзли и часто простуживались. Командиры меняли подразделения на переднем крае, отводили в тылы. В наскоро построенных землянках и блиндажах солдаты отогревались у железных печурок и маленьких костров.　

В тот памятный мартовский день позиции на высоте 173,1 еще с ночи занял стрелковый батальон капитана Дмитрия Дергачева. Участок на вершине был большой, а на нем окопался только взвод младшего лейтенанта В. Жиронкина. Чем могли, усилили взвод: на фланговых скатах расположились два расчета ПТР, в удобной седловинке у самой вершины поставили два противотанковых орудия, а чуть в стороне — «максим». Были заминированы также скаты высоты.　

Конечно, эта было жидковато для защиты высоты, но больше выделить было нельзя. Полк, как и вся дивизия, занимал широкую полосу по фронту. Ночь прошла тихо и относительно спокойно. Только немецкие ракеты да одиночные пулеметы напоминали о том, что гитлеровцы рядом.　

Но чуть забрезжил рассвет, противник обрушил на высоту всю мощь огня и металла. Ударила артиллерия, потом налетели бомбардировщики. Казалось, что высота не выдержит этого адского смерча, расколется пополам, земля загорится, а защитники высоты погибнут в огненном котле.　

Не успела утихнуть артиллерийская канонада и отгреметь бомбежка, как из кустарников, темнеющих метрах в трехстах от подножия, выползли танки. Они медленно двигались к высоте.　

— Ага, пожаловали, сердечные… — пошутил автоматчик сержант Петр Шульга, балагур и весельчак. — Целых восемь «кралей», — сосчитал он.　

— Подожди. Это еще не все, — из соседнего окопа ответил солдат Адаев. — Это только начало…　

И действительно, не прошло и минуты, как показались еще четыре темные коробки.　

Напряжение росло. За танками и самоходками бежали вражеские автоматчики. Их было много, а здесь, на высоте, — неполного состава взвод… Заметно светлело, лучше и отчетливее просматривалась местность. Враг был уже совсем близко. Но Жиронкин решил выждать — бить наверняка.　

— Как только противотанковые пушки начнут стрельбу, пулеметным огнем отсечь пехоту! — передал по цепи младший лейтенант.　

Танки приближались. Зашевелились, забегали по траншеям пехотинцы. Каждый понимал: предстоит жестокая, упорная схватка. Вот раздался один, за ним второй выстрел наших орудий с высоты. И вражеский танк задымил, потом вспыхнул ярким пламенем. Это обрадовало бойцов, хотя тревога за предстоящее не проходила. За спиной еще несколько раз прогрохотало орудие, и другой танк заерзал на месте. «Молодцы… Хорошо дают огонька».　

Командир посмотрел в бинокль на орудие: «Кажется, сержант действует». Истребители не слышали команд сержанта: его голос тонул в грохоте боя. Он только часто поднимал над головой руку, затем резко опускал. Это означало: «Огонь!»　

Удача обрадовала Жиронкина и его солдат. Они видели, как четко и слаженно действует противотанковый орудийный расчет. Неумолчно гремели выстрелы обоих орудий. А противник молчал: не вели огонь танки, не стреляли автоматчики. Это настораживало: в чем дело, почему молчат?　

У подножия высоты уже горели три вражеских танка, когда откуда-то издалека ударила немецкая батарея. С какого рубежа велся огонь, разобрать Жиронкин не мог, но снаряды ложились густо, накрывая вершину.　

И сразу кругом завыло, заухало, задрожало… А танки, ревя моторами, ползли и ползли к высоте. Один из них вырвался вперед. Из его башни сверкнуло пламя, и младший лейтенант увидел, как взрывная волна, оторвав от земли солдата, выбросила его из неглубокого окопа.　

Следом за танками на высоту карабкались фашистские автоматчики. Гитлеровцев было много: они с трех сторон обтекали высоту. Огонь вели ручные пулеметы, захлебывались автоматы. Положение становилось угрожающим. Жиронкин знал: надо выстоять, во что бы то ни стало удержаться на вершине. Здесь шло испытание на прочность, проверялось все: нервы, воля, мужество. И вдруг на какой-то миг в душу заползло сомнение. «Сумеем ли удержать высоту? Мало осталось людей, а помощи не будет», — мучительно размышлял он.　

Но сразу же мозг обожгла другая мысль: «Удержи… Нельзя пускать фашистов на вершину! Удержи — с тобой верные боевые друзья».　

Жиронкин громко крикнул хриповатым голосом:　

— Почему молчат петеэрэвцы? Гранаты к бою!..　

Пригнувшись, офицер побежал по ходу сообщения к окопу противотанкового ружья. Солдат, стоя у своего длинноствольного ружья, спокойно смотрел на танки. Младший лейтенант выхватил у него из рук ружье, быстро прицелился и выстрелил. Танк остановился. Секунда, другая, и по нему заплясали языки пламени. Танк горел.　

— Уснул, что ли? — упрекнул солдата Жиронкин, возвращая ему ружье.　

— Так ведь последний патрон был, — ответил тот, — выжидал, чтобы наверняка бить…　

Жиронкин понял: зря обидел солдата, но объясняться было некогда — еще два танка, а за ними самоходки упорно лезли на высоту.　

Слева раздался выстрел второй противотанковой пушки, но танки шли дальше. «Вот растяпа — промазал…» — ругнул про себя наводчика Жиронкин. Но пушка снова хлестнула огнем, и танк вспыхнул.　

«Это другое дело!» — обрадовался командир взвода и впервые за много минут боя улыбнулся. «Молодец сержант. Молодец…» — твердил он про себя.　

Передние цепи наступавших были совсем близко. Жиронкин слышал их гортанные голоса: офицеры, покрикивая, подгоняли солдат. Уже видны были искаженные злобой лица гитлеровцев.

— Бей гранатами!.. — скомандовал командир и, ловко приподнявшись в окопе, первый швырнул одну за другой две гранаты. Описав в воздухе полукруг, они упали в самую гущу врагов. Из соседних окопов гранаты метнули Нурписов, Адаев и другие бойцы. Им помогали пулеметчики, поливая фашистов свинцовым дождем.　

Скаты высоты огласились воплями и криками. Дальше пробиться врагу не удалось. Он не выдержал: оставляя убитых и раненых, немцы откатывались назад. Неподалеку дымилось пять танков, по склонам в серо-зеленых мундирах валялись десятки гитлеровцев. Атака захлебнулась…　

На высоте приводили себя в порядок. Жиронкин обошел траншеи: смертью храбрых пали сержант Шульга и рядовой Матвеев, ранены были бронебойщики Петренко и Сафронов. Младший лейтенант сделал перестановку сил, сходил к командирам обоих орудий, побывал в окопах у петеэровцев.　

Немцы не заставили себя долго ждать. Часа через два, когда утро полностью вступило в свои права, в луговине показались «фердинанды» и три танка. Они сразу открыли огонь. И все началось сначала. Грохот нарастал. По высоте с закрытых позиций били фашистские пушки и минометы. Облачками едкого дыма обозначились разрывы. С тревогой смотрел Жиронкин на неуклюжие стальные коробки. Изрыгая огонь, самоходки и танки приближались. До переднего «фердинанда» было метров сто, не больше. За ним бежали гитлеровцы. Младший лейтенант заметил, что немецкие офицеры, угрожая оружием, силой гнали солдат вперед.　

Таяли ряды защитников высоты. На дно окопа свалился Адаев, раскинув руки, не шевелясь, лежал Лебедев. Ранило еще нескольких бойцов. А вскоре случилась беда: умолкло подбитое орудие, из которого в начале боя ловко стрелял расторопный сержант. Но высота держалась…　

И вдруг Жиронкин заметил: как-то странно ведут себя враги, уж больно нагло лезут вперед, громко кричат, переругиваются между собой.　

— Товарищи! Немцы пьяные… — крикнул он по цепи, словно это могло облегчить положение взвода.　

Все ближе и ближе гитлеровцы подбирались к вершине. Уже не один десяток их уложили автоматчики Ликоров и Дремов, еще одна самоходка была подбита бронебойщиками, а фашисты продолжали наседать. Вот они поднялись в атаку, и хотя врагов было во много раз больше, не дрогнули советские богатыри. Свинцовый заслон наших пулеметов и автоматов был настолько плотным, а попадания гранат такими меткими, что врагу снова не удалось прорваться.　

Так захлебнулась вторая атака. Но она была не последней. Была и третья, и четвертая… Немцы хотели во что бы то ни стало овладеть высотой. Они не считались с потерями.　

Под вечер снова атака, пятая за день. На этот раз, правда, гитлеровцы наступали без танков, видимо рассчитывая на то, что и так сумеют сломить поредевший гарнизон защитников высоты. Взвод Жиронкина смог встретить их только гранатами. Больше у бойцов ничего не оставалось. Опустели автоматные диски, легкими стали подсумки: почти не было патронов. Но когда немцы подползли метров на двадцать пять, с вершины одна за другой полетели гранаты. Бросать сверху было выгодно: даже если «промазал», то граната, катясь по склону, все равно найдет, кого поразить.　

Это был отчаянный поединок: смерть заглядывала в глаза каждому. Несколько сот озлобленных лютых врагов и человек двадцать усталых, израненных наших воинов…　

Неравная борьба шла теперь в открытую. Немцы видели: наших немного, но взять их трудно. Враги были так близко, что советские воины били в упор, на выбор. Бросив гранату, приходилось падать в окоп, чтобы не поранило осколками.　

С дикими воплями подбирались к вершине пьяные гитлеровцы, а наши продолжали забрасывать их гранатами. Лица солдат почернели от копоти и пыли, движения стали резкими, торопливыми — чувствовалось колоссальное физическое напряжение. Несмотря на холодный ветреный день, бойцам было жарко… Некоторые из них даже сбросили шинели и шапки-ушанки.　

Таков был этот тяжелый ближний бой за высоту 173,1. Взвод выстоял. Гитлеровцы снова откатились. Гранаты решили исход схватки. Правда, теперь и их больше не осталось. Этого, к счастью, не знали враги.

Вечером остатки взвода Жиронкина вывели с переднего края. Все герои были представлены к наградам. На высоту пришел стрелковый батальон другого полка. А на рассвете на командный пункт разведчики привели пленного немецкого офицера. Краснощекий, коротконогий, не по годам малоподвижный фашист походил скорее на базарную бабу-торговку. Старый клетчатый платок окутывал большую рыжеволосую голову. Из-под очков в металлической оправе настороженно моргали серые слезящиеся глаза.　

Немец имел жалкий вид и был так напуган, что, взглянув на командира полка Ковнерова, высокого, широкоплечего богатыря, затрясся, словно в лихорадке.

— Я всье, всье оказать, — коверкая русские слова, начал он. — Всье, только жизн…　

Как выяснилось, это был майор — командир батальона, пять раз неудачно штурмовавшего вчера высоту.　

— Ого, очень кстати! — оживился полковник Ковнеров, когда переводчик прочитал документы пленного. — Пусть рассказывает все, только не врет… Спроси номер дивизии, какие потери. Узнай, почему так упорствуют?..　

Пленный отвечал тоненьким голоском, который часто срывался.　

— Дайте ему воды, а то еще расплачется, — брезгливо бросил Ковнеров. — Да пусть снимет с головы платок: противно смотреть.　

Гитлеровец обнажил рыжую голову. Ему подали кружку с водой. После нескольких глотков голос немца немного окреп, стал тверже. Допрос затянулся… Известные штабу полка сведения о противнике совпадали с показаниями пленного офицера.　

Немец рассказал о частях, действующих против нашей дивизии, сколько солдат вчера атаковало высоту. Назвал потери: они были очень внушительны. Пленный волновался, краснел. Он говорил о непорядках в полку, о плохом настроении своих солдат, о письмах, какие получают они из дому.　

В заключение немецкий майор дал нелестный отзыв о своем командире полка, полковнике Швайцере.　

— Когда батальон получил приказ захватить высоту, — переводил переводчик слова пленного, — мои солдаты заявили: не пойдем, русские уничтожат нас всех. Пришлось выдать увеличенную порцию спирта и гнать силой. Но это не помогло: от батальона почти ничего не осталось. А вечером меня вызвал Швайцер и отстранил от командования. Он сказал: плохо воюю.

Я вышел из землянки, на душе было тяжело, не знал, куда деться. Пошел по кустарнику, тут меня и схватили.　

— Сожалеете об этом? — спросил через переводчика Ковнеров.　

— Теперь нет. Мы проиграли войну, — ответил майор. — Я давно это понял… Понял — Россию победить нельзя. У нас несгибаемый, твердый народ. Когда- то в институте изучал историю. Помню разгром шведов, гибель армии Наполеона, гражданскую войну в России. Вы били всех. И вот теперь Гитлера… — Он вздохнул и горестно закончил: — Не один месяц я на русской земле, но характер ваш для меня все же непонятен…　

— Пора бы уже понять, — заметил командир полка и кивнул переводчику: — Это не переводи, бесполезно…　

На походном столике затрещал телефон. Ковнеров взял трубку. Докладывал командир второго батальона. Лицо полковника просветлело.　

— Что? Что? — выкрикивал он улыбаясь. — Уходят от высоты? Хорошо!.. Значит, всыпали крепко!　

Радостный и взволнованный, командир полка поднялся из-за небольшого столика и зашагал по землянке. Она была маленькая: четыре шага вперед, столько же обратно. «Значит, высота оказалась гитлеровцам не по зубам? Хорошо… Очень хорошо!» — тихо приговаривал Ковнеров… А мысли его сейчас уже нацеливались на то, как сделать, чтобы на участке полка прорвать вторую полосу вражеской обороны.　

В углу землянки с поникшей головой стоял пленный майор. Для него теперь все было кончено — он больше не командир, а его батальон полег на скатах высоты, имя которой — 173,1.