Человек, заставлявший мужей ревновать. Книга 2

43

В Парадайзе начался переполох. Неожиданная перспектива представить многомиллионной аудитории и Руперту Кемпбелл-Блэку действо, которое Гермиона легкомысленно описывала как «немного священной музыки для услаждения нескольких друзей», привела к эффекту, достойному Стивена Спилберга. Раннальдини, всегда крайне ревниво относившийся к успехам Руперта Кемпбелл-Блэка как в делах, так и у женщин, доходил до неистовства в своих амбициях. В воздухе запахло порохом.

– Где же я возьму веточки для украшения в середине января? Да и Вифлеем не борется за звание самой лучшей деревни, – вопил занимающийся реквизитом Мередит, устанавливая ясли на фоне малиново-красной драпировки.

– Ну тогда твоя конюшня больше смахивает на гостиную в отеле «Ритц», – в ответ вопила Мериголд, ставшая необыкновенно раздражительной от постоянных проволочек.

– Ну что ж, пьеса предполагает актуальность. Поскольку у нас спад, Мария и Иосиф могли бы остановиться в любом понравившемся им отеле, – огрызнулся Мередит, свертывая розовые занавесочки по краям окна конюшни. – А это нам зачем, – продолжал он, натягивая бельевую веревку с четырьмя простынками, принесенными Рэчел. – Малыш Иисус только родился в этой сцене. Как же он успел обделать четыре пеленки?

– Оставь их, – в бешенстве закричала Рэчел. – Ведь у вас такой шанс сказать миллионам зрителей, может быть, даже двенадцати миллионам, если задействуют всю сеть, что такие пеленки разлагаются через пятьсот лет, в то время как хлопковые могут быть...

– Да заткнись же ты, – в голос заорали Мериголд и Мередит.

Китти, которая, как обычно, занималась всем, сейчас уединилась на кухне и перепечатывала на машинке сценарий Джорджии, к которому каждый приложил руку.

Но уже через десять минут на кухню ворвался разъяренный Лизандер, наполовину скрытый костюмом осла, с Джекки и Мегги на руках.

– О Китти, Китти, – ревел он в отчаянии из своей меховой глубины, – священник, Мередит и Наташа – все хотят поиграть с моим хвостом. А я не хочу, чтобы кто-нибудь из них меня щупал.

Сдернув голову осла, он стал шарить по карманам в поисках сигарет. Розовый от возмущения, с всклокоченными волосами, он выглядел восхитительно.

– Не расстраивайся, – и Китти, как он ее сам научил, протянула ему кусочек сахара на ладони. – Раннальдини должен вернуться сегодня вечером, и он все устроит.

– Ох, дорогая, – Лизандер изменился в лице, – тогда это не так уж забавно.

Затем последовало яростное столкновение из-за распределения ролей между всеми леди Парадайза, претендующими на то, чтобы в роли девственницы Марии привести в восторг Руперта Кемпбелл-Блэка. Роль, естественно, получила Гермиона и тут же настояла на четырех изменениях в голубом шелковом наряде и на том, чтобы причитающийся нимб был сделан Дэвидом Шиллингом. В течение всех репетиций Гермиона только один раз согласилась с Рэчел – они решили, что Мария должна кормить ребенка грудью. В роли малыша Иисуса выступала кукла, купленная, как и рождественская икра, в магазине «Херродз».

– Охотно верю, что эта старая шлюха использует любой шанс, лишь бы показать свои громадные сиськи на публике, – проворчал Мередит.

Раннальдини отверг предложенную роль Ирода, а дирижирование оркестром (специально подобранным из членов лондонского «Мет») оставил Бобу. Вместо этого он настоял на роли Первого из Трех Царей, разъезжающего по ходу действия на порочно-капризном Князе Тьмы.

В товарищи он выбрал Рэчел на роль Второго Царя, поскольку у нее были длинные ноги и манящая сексуальность, подчеркиваемая нарисованными жженой пробкой усами и бородой, но наложил вето на ее предложение держать в руке готовую к запеканию индейку вместо благовоний.

Лизандер даже временно простил Раннальдини, когда тот на роль Третьего Царя выбрал Мериголд, также из-за ее длинных ног, а потом, поскольку она слишком нервничала, разрешил Артуру играть роль ее лошади.

Гай, обладавший сильным басом и не раз певший в церковных хорах, получил роль Святого Иосифа, что дало ему законное право не брить бороду, а значит, и не пользоваться лезвиями, пластик от которых разлагался еще дольше, чем пеленки.

По настоянию Гермионы роль Иосифа была переписана с учетом «его глубокой любви к юной женушке» и теперь включала несколько продолжительных объятий под белой омелой, ну а Гаю не приходилось особо репетировать, чтобы профессионально принимать дары по поводу рождения.

– Почему бы тогда еще и не поставить в натуре процесс траханья? – ворчала Джорджия, которой надоело переделывать сценарий и которая играла старшего пастуха. – Уж если, как утверждала Гермиона после церковного праздника, Гай совершенно не в ее вкусе, тогда она чрезвычайно хорошо скрывает свое предубеждение против него.

Ларри, которому досталась ключевая роль хозяина постоялого двора, репетировал мало, ссылаясь на занятость на работе, что на самом деле объяснялось усиливающимися конвульсиями Мериголд.

Роль, предложенная священнику, довела Мередита до еще большей истерики.

– Вы на самом деле полагаете, что этот толстяк сыграет Гавриила? Да отдайте эту роль Лизандеру. Ведь у него же лицо ангела.

– У Лизандера нет слуха, и актер из него никакой, – добродушно сказала Джорджия.

– Ну тогда он мог бы сыграть одного из твоих пастухов, – предложила Гермиона подчеркнуто. – Ведь вы с ним такие друзья.

– Больше нет, – отрезал Лизандер, пристально глядя на Джорджию.

На самом деле Лизандер чувствовал себя так, словно его жизнь была вся перевернута, как вспаханное поле. После всего того, что Джорджия наговорила о его матери, он не мог с ней находиться в одной комнате, но ему отчаянно хотелось, чтобы Руперт оценил Артура, к тому же должен был кто-нибудь защищать Китти.

Как и предсказывала Китти, налетевший вечером Раннальдини полностью переписал сценарий, переаранжировал музыку и, лишь бросив взгляд на меховых вола и осла, чьи передние ноги были наскоро сделаны из мягкой обувной кожи, заменил их настоящими животными для придания реалистичности представлению. К следующему дню уже и овец заменили настоящими. Мегги, Джек и Динсдейл были призваны как пастушьи собаки, и даже Таблетку отрядили охранять постоялый двор. Благодаря стараниям Рэчел в загоне бродили цыплята и грозные индюки.

– Не поставить ли нам заодно спектакль о святом Франциске Ассизском? – ворчал Мередит, вляпываясь в коровью лепешку.

Освобожденный от роли осла, Лизандер на первых репетициях переворачивал страницы партитуры для Рэчел, игравшей на рояле. Но он был настолько поглощен Китти, одетой в серо-зеленое, купленное им платье, что совершенно не обращал внимания на кивки Рэчел после окончания страницы, за что и был отправлен передвигать декорации.

Боб тоже оценил серо-зеленое платье.

– А Китти хорошеет, – заметил он.

– Разве? – удивилась Наташа, которой надоела ее крошечная роль в хоре ангелов.

Вдруг Джорджия сообразила, что у Китти нет роли.

– Я запишу тебя как жену владельца постоялого двора.

– Китти сильна в роли закулисной девушки, – твердо сказала Гермиона. – Кому бы тогда сыграть жену хозяина постоялого двора? Наташа слишком молодая и хорошенькая.

– А как насчет Мамаши Кураж? – предложила Джорджия. – Она достаточно высокая и будет хорошо смотреться по телевизору.

– Ни в коем случае, – Гермиона даже вздрогнула. – Давайте эту роль просто выкинем. Зачем нам жена хозяина постоялого двора? Так что пусть ваша приходящая прислуга посидит среди зрителей, тем более что спектакль ограничен во времени. Я надеюсь, что Руперт Кемпбелл-Блэк будет приглашен на ужин после представления, – добавила она, обращаясь к Бобу.

– Руперт не сможет отказаться, когда увидит, какое пиршество приготовила Молодчина, – Гай тепло улыбнулся Китти.

– Баю-бай, баю-бай, вот молочко, баю-бай, баю-бай, поскорее засыпай, – запела Гермиона, – давая ослепительную, в голубых венах грудь спящей кукле.

– А мне все же кажется, что Китти должна сыграть, – упрямо произнесла Джорджия.

– Китти нужна дома, – прошипел Раннальдини, примерявший давно вышедший из моды костюм из лилового вельвета. – И так там все запущено. Повсюду включен свет, деревья не политы. – Он ковырнул землю у огромного фикуса. – И кабинет у меня – самое подходящее место, чтобы ходить туда с туалетной бумагой.

Лицо Лизандера напряглось от злости.

– Поскольку от вас, сэр, исходит одно дерьмо, значит, действительно там подходящее место.

Раннальдини с таким изумлением посмотрел на Лизандера, словно с ним заговорили вот эти ясли.

– Кстати, о белой туалетной бумаге, – продолжил он. – Я же говорил вам, Китти, чтобы вы ее больше не покупали. Она загрязняет реки.

Слыша знакомые слова Рэчел из его уст, все обменялись незаметными взглядами. Китти от унижения стала кирпичного цвета.

– Извините, Раннальдини, – заикнулась она.

– Не оправдывайся, а учти на будущее, – холодно произнес Раннальдини.

– И ты не зашила мое платье там, где на него наступил вол, – проворчала Гермиона.

– А может быть, Цари предложат Деве Марии ежегодное вспомоществование на пеленки? – предложила Рэчел.

– А затем пожелают святому семейству новых пеленок на Рождество, – захихикал Мередит, – но вообще Богоявление для того и было, чтобы продемонстрировать эти пеленки.

– Прекратите же все опошлять, – взвыла Рэчел.

– Заткнись, Мередит, – приказал Раннальдини.

– Пусть кто-нибудь еще гарантирует заем, ради Христа, – вопил Ларри в соседней комнате.

– Очень мило, что ваш муж заходит ко мне, чтобы позвонить по моему телефону, – проворчал Раннальдини.

– Очень мило, как это вам удается оскорбить любого, сэр, – сказал Лизандер, обнимая всхлипывающую Мериголд.

Китти была удивлена тем, что гораздо меньше думала о придирках Раннальдини. Лизандер мог пройти мимо, как Архангел Гавриил, но он осветил ее жизнь, и этот свет становился все ярче, особенно после того, как Лизандер натаскал бревен для камина в холле, привез из магазина на машине все ее покупки и даже сгонял в Парадайз за «Анадин экстра», когда у нее началась менструация. Еще Лизандер помогал ей рассортировывать и скреплять отпечатанные роли, но поскольку он слишком много болтал, то раскладывал листы неправильно, и Китти приходилось скрываться в кладовой и там, тайком от него, вновь все перекладывать в нужном порядке.

Но все же какое блаженство иметь рядом человека, который поможет развлекать оставленных на тебя детей, с кем можно похихикать после того, как Гермиона прожужжит все уши, как правильно зашивать платье голубыми нитками, или Наташа разозлится на то, что костюм сел после стирки.

Не только Наташа заметила, что лицо и голос Лизандера становятся мягче в присутствии Китти.

– Тебе совсем не следует уделять ей так много внимания, когда Раннальдини нет рядом, – ворчала Мериголд. – Это ведь его ты должен доводить.

За два дня до назначенного срока Лизандер сидел в последнем ряду партера и намеренно, чтобы обескуражить священника и Наташу, читал порнографический журнал. Наташа в белой ночной сорочке от «Ка-вендиш Хауз» порхала вокруг, пытаясь закрепить ему нимб.

Гермиона перед началом прогона сцены Благовещения составляла свой привычно короткий список рождественских подарков.

– Что же подарить Бобу? С мужчинами всегда такие трудности, – обратилась она к Лизандеру. Затем вдруг вспомнила о визите во Флитли. – Я забыла сказать тебе, что в прошлом семестре встречалась с твоим отцом.

Одетая в безобразную робу старшего пастуха, Джорджия тут же прекратила писать рождественские открытки и подняла голову.

– Он довольно очарователен, – продолжала Гермиона. – Что ты собираешься подарить ему?

– Бутылку мышьяка, – огрызнулся Лизандер.

– Хорошая идея, – не расслышав, сказала Гермиона.

С подносом кофе и домашних оладий прибрела Китти. Лизандер тут же вскочил помочь ей.

Выглядящая бесформенной грудой в своем костюме, Джорджия вернулась к поздравительным открыткам. Она была сыта по горло фокусами приятелей и родителей Гая – им уже всем был продемонстрирован «Скорпион» – и теперь карточки посылались исключительно Гаю с нежными пожеланиями и сообщениями, как они им гордятся.

С тоской Джорджия вспомнила те рождества, что были раньше, в первые годы их брака, когда она все карточки подписывала «С любовью от Гая и Джорджии», ставя имя Гая впереди, потому что с мужчинами должно считаться. Теперь же она подписывалась только своим именем. У нее в «Ангельском отдыхе» под стопкой нотной бумаги лежала маленькая, прелестная карточка в викторианском стиле, которую она собиралась отправить Дэвиду Хоукли.

Хоть Лизандер и заморозил все отношения с нею, но вел себя достойно. Он не стал ябедничать Дэвиду – может быть, потому, что боялся повторения тех же слухов, что уже сообщила ему Джорджия о матери, но все же обвинил отца в том, что он похитил у него Джорджию, женщину, которую он любил, и Дэвид был уничтожен. Он и так до смерти перепугался, что Лизандер застукал их с Джорджией. Он рисковал своей репутацией во Флитли – выходило, что он развлекается с поп-звездой, но хуже всего было то, что Джорджия лгала ему, говоря, – как до этого часто делала и Пиппа, – что у них с Лизандером отношения чисто платонические, и тем самым оказалось, что он обманывает собственного сына. И поскольку это разбило его сердце, Дэвид отказывался от новых встреч с Джорджией.

До крайности опустошенная, Джорджия всю себя отдала работе. «Ант и Клео» был почти закончен, и, к ее огромному облегчению, Ларри прекратил подгонять ее с новым альбомом. Но ее тревожил Гай. Как раз прошлым вечером она застукала его, когда он чистил сандалии Святого Иосифа нетоксичным обувным кремом, а позже, когда во время оргазма она начала царапать его спину своими длинными ногтями, он завопил:

– Бога ради, не делай так!

– Ах, ты беспокоишься, – заорала она в ответ, – что твоя любовница может догадаться, что на самом деле ты спишь со своей женой?

Но Гай, как обычно, принял вид оскорбленного.

Наступило 21 декабря, а Джорджия еще не купила ни одного подарка и ничего не приготовила. Ведь всем этим, черт побери, мог бы заняться и Гай, который взял в галерее три дня отпуска.

Единственным сюрпризом была ее банковская декларация. Открыв ее сегодня утром, она, к своему удивлению, обнаружила, что у нее на пятьдесять тысяч фунтов больше, чем она ожидала. Должно быть, какой-то забытый гонорар из-за границы.

Шпионящий Гай также изучил декларацию Джорджии и с облегчением узнал, что голодать им не придется. В галерее положение дел было отчаянным – еще один благотворитель отказался финансировать. В отличие от Джорджии Гай просмотрел чеки и нашел один, датированный 10 декабря, на пятьдесят тысяч от Лизандера и теперь ломал голову, что бы это значило.

Вспомнив, как в прошлом он на людях подчеркнуто игнорировал женщин, с которыми имел связь, он расценил полный бойкот Джорджии Лизандером как доказательство продолжающегося романа. Его подозрения усилились, когда он увидел на Лизандере свой свитер «Свободных лесников».

Обстоятельства складывались так, что Флора никак не могла вырваться из «Багли-холла» и потому бросалась к каждому телефонному звонку. На этот раз Боб, вспомнив о ее чудесном голосе, предложил ей сыграть в намечавшемся представлении, выходя время от времени с пением рождественских гимнов без аккомпанемента.

Флора согласилась только потому, что отчаянно хотела видеть Раннальдини. Все лето она купалась в золотом сиянии его любви, затем, с той же неумолимостью и безжалостностью, как слетают с деревьев листья, после успеха Бориса в «Реквиеме», он все бросил. Теперь она готова была вылезти из кожи.

Раннальдини больше не звонил ей, она же, кроме нескольких посланий, оставленных у лондонской секретарши, оказалась слишком гордой, чтобы преследовать его. Ее не устраивала роль одной из тех безутешных, слезливых и молящих экс-любовниц, от которых Раннальдини получал садистское удовольствие, слушая их на автоответчике.

– «Не спрашивай, по ком звонит телефон», вздохнула Флора.

На самом деле Флора не надоела Раннальдини, просто он все еще рассчитывал таким образом заставить ее участвовать в его любовных играх. Но самым важным для него стало желание прибрать к рукам нью-йоркскую филармонию «Новый мир». Раннальдини чертовски не хотелось оставаться музыкальным директором, очень не хотелось. Он больше не хотел представать перед лондонским «Мет» после истории с Черным Глазом Любви. У него до сих пор после визга Гермионы болели уши. Он хотел начать новую жизнь в новой стране. Ну и потом, к его вящему гневу, он знал, что филармония «Новый мир» рассматривает кандидатуру Бориса Левицки.

Американским оркестрантам и их общественным благодетелям нравится, когда их музыкальные директора живут в городах упорядоченной жизнью. Это было очень важно для Раннальдини, и потому, чтобы избежать любого скандала и предстать перед ними в счастливом браке с Китти, он должен сделать все, чтобы вновь соединить Бориса с Рэчел, – решение, вполне соответствующее его макиавеллистической натуре. Он начал с того, что позвонил Борису со словами теплой поддержки:

– Я поговорю с нужными людьми, Борис. Твоя дорожка будет гладкой. Я целиком за тебя.

– С ножом в спину, – сказал Борис, бросая трубку.

Хотя Раннальдини и понимал, что роман с Рэчел надо осторожно тормозить, он все больше и больше становился зависим от этой ворчуньи. Ее способность втирать массажное масло во все части его тела была просто волшебной. Преследующая их на машине отца Флора также заметила возрастающее влияние Рэчел и находилась в опасном состоянии камикадзе.

Только Мериголд была еще несчастнее Флоры. Хотя уж у нее-то все подарки были упакованы и все ледники забиты припасами, все карточки отправлены и дом украшен, так что ветви белой омелы прогибались под тяжестью огромных канделябров, которые уже давно не зажигали, чтобы зря не расходовать энергию. Ларри вел себя все более подозрительно, приходя домой все позже и позже, все время хватался за телефон, затем хлопал дверью или убегал в автомобиль, чтобы позвонить, вставал пораньше, чтобы перехватить почту, и ничего не ел.

Раньше ему доставляло удовольствие принимать участие в рождественских игрищах, и он никогда не пропускал репетиций, занимаясь делами на крыле своего автомобиля. В этом же году, имея выигрышную роль хозяина постоялого двора, он лишь изредка появлялся на репетициях. Мериголд была уверена, что он, должно быть, опять спутался с Никки или закрутил роман с Рэчел, выглядевшей блестяще. У Мериголд было такое чувство, что она сломала ногу и теперь ей вправляют ее без анестезии.