Грохот волны Шёнберга было слышно по дороге вниз, в долину, сияющую льдом в лунном свете, сильно смягченном рыжеватым гало, предвещавшим пургу. Перед «Валгаллой» топтались журналисты в отчаянном стремлении заполучить последние сведения о Китти и Лизандере. Но, предотвращая нежелательное вторжение, Раннальдини у всех ворот выставил армию своих приспешников со сторожевыми собаками. Впускали только гостей с приглашениями, и те, ведомые мистером Бримскомбом, так же отчаянно желавшим попасть на вечеринку, как и пресса, парковали автомобили и вертолеты на лужайке.
Раннальдини проводил задуманное с осторожностью. Розовая утренняя гостиная и желтая летняя сияли в огне свечей и были усыпаны лепестками роз. Центральное отопление, не в пример другим дням, было включено на тропический режим, во всех каминах дьявольским огнем полыхали огромные поленья, так что если кто-то и был одет теплее, чем в тогу, вынужден был бы раздеться.
Громадные вазы лилий, роз и жасминов распространяли сильнейший запах, напоминая сад Раннальдини в прошедшее сверхжаркое лето. Воздух был полон дыма сигарет. Прорицатели, рабы, императоры, Меркурии в стальных шлемах и с фиговыми листками и богини, набив животы индюшачьими окорочками, заливали их «Крагом».
Намерзнувшись на вечеринке у Рэчел, Ларри совершил ошибку, выбрав костюм льва, и теперь, вопя в телефон, обмахивался желтым хвостом.
– Он пытается начать новое дело с какими-то японцами, – объяснила Мериголд, явившаяся в костюме Минервы. Уснув накануне под лампой для загара, она теперь отличалась таким же красным лицом, как у Персиваля Хиллари, который в роли Юлия Цезаря использовал все ту же ночную сорочку от «Кавендиш Хауз» и возложил лавровый венок на свои редкие седые кудри.
– Юлий Цапни-его, это больше похоже, – хихикал Мередит, одетый в бежевую тунику на гибком теле. – Дело не в том, Мериголд, что Раннальдини неразборчив в связях с женщинами, просто он так боится темноты, что не может спать один.
– И что ты думаешь обо всем этом? – спрашивала Мериголд, закрепляя ему на плече сову.
– Я пришел как христианин, – сказал Мередит, благочестиво поднимая руки, – поэтому не могу злословить ни по чьему поводу. Ну разве Гермиона не мила? Разве не прекрасно дыхание Перси? Ну разве Рэчел никого не утешит? Какой черт надоумил Гвендолин Числеден добиться приглашения? И она должна была прийти в роли лошади Калигулы, без всякой одежды. Ой, я, кажется, опять грешу!
– Ну я думаю, Гвендолин выглядит весьма величаво в этой ночной рубашке, – признала Мериголд. – Ох, как бы я хотела тоже не беспокоиться о маскарадном костюме.
Но самой зловещей фигурой на празднике был Раннальдини в роли Януса, двуликого римского божества дверей, входов и выходов, соответствующий январю. Самой раскупаемой вещью в музыкальных магазинах страны сейчас была маска Раннальдини, настолько правдоподобная, что музыканты крестились, внезапно натолкнувшись на нее. Вечером Раннальдини прикрепил свое второе лицо на затылок, и теперь, в каком бы углу комнаты вы не находились, гипнотический черный взгляд везде преследовал вас. С загорелым гладким торсом, с черной набедренной повязкой и толстой золотой змейкой на руке он выглядел угрожающим и потрясающе сексуальным.
Царицей же бала, безусловно, была Гермиона, представляющая Венеру Боттичелли. Ее очаровательная фигура едва прикрывалась прозрачной тканью телесного цвета, а прекрасное безмятежное лицо обрамляли длинные светло-розовые волосы парика, стянутые сзади серебряной лентой.
– У этой старой глупой черепахи можно пересчитать все волосы на лобке, – фыркнул Мередит. – Я не понимаю, почему бы тогда было не прийти совсем без всего. Да на нее же не встанет ни у кого, кто ее знает. А вот Боб в роли Брута просто божественно смотрится.
– Самый благородный римлянин из всех, – проворчал Боб, рассматривая внизу свои голые колени. – Господи, ну и жарища же здесь. Может, кто-нибудь откроет окно?
Бедная Джорджия в золотом платье и черном парике Клеопатры чувствовала себя совершенно уничтоженной. Неожиданно после десяти дней отсутствия закатилась Наташа, выглядевшая гораздо более привлекательно в той же роли, в золотой тунике, в которой ее мамаша играла Архангела Гавриила, с собственными выпрямленными черными кудрями и подстриженной челкой.
– Две Клео! Ну тогда тебе придется быть дочерью Джорджии, – от души веселилась Гермиона.
– Возьми меня своей змеей, – сказал Гай, демонстрируя прекрасные ноги в костюме центуриона.
В отличие от большинства отцов присутствие дочери нимало не смущало Раннальдини. Увидев несчастную, сжавшуюся Джорджию, забившуюся в какую-то нишу, Раннальдини подошел к ней, чтобы наполнить ее стакан:
– Хелло, Джорджия.
– О привет, Раннальдини. Господи, какая я несчастная. Прошлым вечером я набралась мужества, съездила в храм в Ратминстере и вернулась домой с готовностью быть добрее к Гаю, и все это для того, чтобы увидеть, как он уехал к Рэчел, более того...
– Джорджия, – насмешливо прервал ее монолог Раннальдини, – я подошел всего лишь сказать хелло. А упомяни черта...
И оставив скорчившуюся от смущения Джорджию, он пересек комнату, чтобы поцеловать Рэчел, которая, будучи пламенным борцом за мир, призвала протестовать против войны в Персидском заливе и вообще была в боевом настроении. Одетая Бен-Гуром, она угрожающе помахивала хлыстом.
– Ах, Долорес, леди Боль, – сказал он нежно, быстро и ласково погладив ее между бедер под туникой, – сбей меня своей колесницей.
– Ненавижу маскарадные костюмы, – проворчала Рэчел, но ее уже не слушали, потому что в эту минуту вошел Лизандер и все, как всегда, замерли.
Он был одет в рваные джинсы, темно-голубую рубашку и связанный Китти свитер с Утенком Дональдом. Смертельная бледность проступала сквозь темную щетину, лиловые круги залегли под запавшими глазами, непрерывно ищущими Китти, и все это выделяло его из собравшихся на пиршество расфуфыренных гуляк, галдящих вокруг.
– Здравствуй, Горе, – сказал Мередит, осыпая его пригоршней розовых лепестков. – В Древнем Риме телят всегда украшали цветами, прежде чем принести в жертву.
За Лизандером, шатаясь и хитро поглядывая, брел Ферди, который, изображая Бахуса, задрапировался в скатерть, залитую вином. Его рот был размалеван одной из темно-лиловых губных помад Лизандера, а позаимствованный в «Жемчужных воротах» венок из пластиковых виноградных листьев сползал ему на нос.
– Ик, – произнес Ферди, поднося к губам флягу красного.
– Хек хок, – добавил Мередит. – Вообще-то Гермионе надо было прийти в костюме Дерева. Гай того и гляди всадит ей топор между корней.
Китти так привыкла оставаться на готовке, что Раннальдини стоило большого труда вытащить ее из кухни. Ему никак не хотелось, чтобы Лизандер проскользнул туда. Поскольку она и не подозревала, что Лизандер придет, она равнодушно, хоть и неохотно, уступила настояниям Раннальдини одеться девственной Весталкой в белом, облегающем плиссированном платье, которое только подчеркивало ее бледность, опухшие красные глаза и ее небольшую пухлую фигурку.
Сейчас она шла через розовую утреннюю гостиную к столовой, неся большое терракотовое блюдо с зеленым виноградом и розовыми вишнями.
– Китти, дорогая, как поживаешь? Дай-ка мне это, – окликнул ее Боб, но в следующее мгновение был перехвачен концертмейстером оркестра в костюме Нерона, пьяным в стельку.
– А где же этот знаменитый малыш, который связался с Китти? – требовательно спросил он, не понимая, что она все слышит. – Я хочу пожать ему руку за то, что ему удалось подразнить это дерьмо. Я еще никогда не слышал, чтобы он так вопил в четыре часа утра: «Ведь это же совсем не те музыканты, которых я видел на репетиции». Так я ему сказал: «И это неудивительно, Раннальдини. Они же, к такой-то матери, были напуганы, когда вы их отлаяли». А вот это, должно быть, он в свитере с утенком Дональдом. Господи, красавец-то какой. А вообще эта оргия становится похожа на первый день распродажи.
Услышав это, Китти влетела в комнату, и тут же ее югляд уткнулся в Лизандера. Тот прижимал к себе Джека и огромный букет подснежников. А в следующее мгновение терракотовая ваза разлетелась на куски среди розовых лепестков.
– О Лизандер, – прошептала она.
Не в состоянии вымолвить хотя бы слово, Лизандер качнулся вперед, сунул подснежники ей в руки, сжал ее пальцы и стал их поглаживать. С секунду они молчали, ошеломленные той пустотой, которую увидели в лицах друг друга.
– Я не могу так жить, – заикнулся Лизандер.
– Добро пожаловать в Подземное Царство, Орфей, – прожурчал, подкрадываясь, Раннальдини. Затем, щелкнув пальцами двум официантам, чтобы те собрали осколки, он обратился к Китти: – Хочу, чтобы ты пошла и встретила Рудольфе, который будет играть роль Макбета.
Презрительно швырнув подснежники на соседний стол, он потащил Китти через комнату.
– Я полагал, что вы обещали отвергнуть Лизандера, – шипел он, стискивая ее руку, пока она не всхлипнула от боли.
Переключившись на мурлыкающий тон, он представил ее очень толстому тенору, одетому в белые одежды, и его приятелю-арфисту, чей костюм состоял из увядших листьев. Они играли Увядание и Упадок.
– Рудольфе, саrо, позволь тебе представить мою жену Китти, которая занимается твоим контрактом. Звони ей, если будут проблемы.
И он твердо поцеловал Китти в губы, намеренно глядя на Лизандера, скорбно сжавшегося на софе и тихо говорящего что-то Джеку.
– Я полагаю, что тебе интереснее разговаривать с собакой, чем со мной, – игриво сказала Гермиона.
– Да, пожалуй, – огрызнулся Лизандер, принимая от восхищенной официантки вновь наполненный стакан.
Вечеринка разгоралась. Из динамиков лился «Орфей» Глюка. Очаровательные музыканты-женщины и красавцы-геи, оперные звезды, почуяв одинокого, воплощающего образец красоты Лизандера, плотоядно кружили около, надеясь, что именно он сорвет с них тоги.
– А я вот думаю, не приобрести ли здесь дом, – сказал очень толстый тенор Рудольфе.
– У меня есть для вас секретная информация, – шепнул ему Ферди. – Там, через долину, скоро будет выставлен на продажу «Парадайз-Грандж». Если хотите, я завтра покажу вам его. Господи, прелесть какая, – отвлекся от этой темы Ферди, увидев, как в дверях появилась загорелая блондинка, странно одетая в скомканную бледно-голубую простыню. Может быть, она сумеет отвлечь Лизандера от отчаяния.
– Это Хлоя, подружка Бориса Левицки, – сообщил Рудольфе. – Мы с ней пели в Кардиффе в «Аиде». Чудесный голос.
– Хлоя, carissima, – Раннальдини поцеловал ее в обнаженное коричневое плечо, слизывая земляничный и розовый лосьон для тела. – Как же тебе удалось ускользнуть от Бориса?
– Он работает над своим «Реквиемом», – раздраженно объяснила Хлоя. – Даже не заметил, что я ушла.
– Только глупец может пренебрегать такой прелестью.
Подозвав официантку, Раннальдини вложил в каждую маленькую ручку Хлои по стаканчику «Крага».
– Ты появилась вовремя. Мы собираемся ужинать.
– Надеюсь, я сижу не рядом с Рэчел?
– Нет, рядом со мной. Это многих огорчит. Брошенные им в огонь подснежники Китти зашипели.
Ужин сервировался в голубой столовой, обстановка которой была более интимной, чем в огромном зале. Гости раскинулись на многоцветных шелковых подушках, разбросанных вокруг низких столиков, накрытых в романском стиле: огромные рыбины в масле и травах, омары, молочные поросята, огромные бутыли с вином и большие вазы с виноградом, вишнями и гранатами.
Рядом с каждой золотой тарелкой, завернутые в бумагу имперского лилового цвета, лежали презервативы и пилюли для возбуждения. Еще большую сексуальность атмосфере придавало звучащее из громкоговорителей, подобно сердцебиению, «Болеро» Равеля в интерпретации Раннальдини. Концертмейстер подыгрывал.
– Если бы Раннальдини столько же тратил на цветы для церкви, – проворчала Джой Хиллари, разглядывая груды фрезий.
– Кто же это составлял план рассаживания? – возмущалась Джорджия, зажатая между священником и Рудольфе.
– Раннальдини и я, – самодовольно сказала Гермиона. – Я поместила Гая между двумя самыми хорошенькими женщинами в этом зале – между Рэчел и Наташей. Кстати, ваш телефон в порядке? Я видела сегодня Гая, выходящего из телефонной будки на Хай-стрит в Парадайзе.
Затем она вдруг раздраженно добавила:
– А какого же черта Хлоя делает рядом с Раннальдини? Ее вообще не приглашали. Предполагалось, что справа от него будет Гвендолин Числеден.
Лизандер, к тому времени уже абсолютно пьяный, вдруг обнаружил, что сидит между Гермионой и уродливой контрабасисткой, явившейся в костюме жены Цезаря, Кальпурнии.
– А разве можно с таким лицом изображать кого-нибудь другого, – сказал Мередит, сидящий напротив и обсасывающий клешню омара.
За одним столом оказались Гай, Рэчел, Наташа, пожирающая Лизандера своими кошачьими глазами из-под черной челки, и Ферди, подавленный тем, что все еще отчаянно хочет ее.
Раннальдини намеренно усадил Китти за свой столик, устроил так, что упиравшийся в спину взгляд Лизандера наталкивался на второй лик злобного, насмешливого Януса рядом с ней. В течение всего ужина Раннальдини намеренно обнимал свою жену, поглаживая ее шею, как палач, ищущий, куда бы воткнуть, топор, ласкал груди и спину, словно намазывал маслом от загара, постоянно целовал и что-то нашептывал на ухо.
Лизандеру приходилось изо всех сил сдерживаться, чтобы не встать и через всю комнату не броситься на Раннальдини. Выглядевшая измотанной и уж совсем непривлекательной, Китти трогала его еще больше. Положив возбуждающую таблетку в рот, он запил ее полупинтой «Крага».
– Ты не выглядишь очень счастливым, Лизандер, – сказала Гермиона, кладя руку на его ногу.
– Это точно, – согласился Лизандер, убирая ее руку. – Китти вернулась к Раннальдини, а она самый лучший человек, не считая Артура, изо всех мною встреченных.
– Ну это потому, что она молода и неопытна, – отмахнулась Гермиона.
– Это не так, – Лизандер яростно оторвал кусок гусятины и дал его Джеку. – Она хорошая, потому что она хорошая.
– Твой друг не в очень-то бодром настроении, – крикнула Гермиона через стол Ферди.
Не желая взорваться до начала оргии, люди пили больше, чем ели, уже начиная обниматься и потихоньку раздевать друг друга. Когда таблетки для возбуждения начали свое действие, Гермиона принялась за любимые темы.
– Я бы хотела сыграть в «Ковент-Гардене» Дездемону с Доминго в роли Отелло, – начала она, – и так очаровать его, чтобы на глазах всего зала он занялся со мной любовью, вместо того чтобы убивать.
– Ну, значит, просто-напросто надо переписать пьесу, – отреагировал Мередит. – А я бы хотел, чтобы меня изнасиловал Мел Гибсон» – причем не торопясь.
– А я бы хотел посмотреть, как три великолепные женщины занимаются любовью, – Гай улыбнулся Гермионе, Рэчел и Наташе, – а потом присоединиться к ним.
Наташа пытавшаяся поднять настроение мрачного Лизандера, бросая в него виноградинами, сказала, что хотела бы быть похищенной и соблазненной разбойником с большой дороги.
– Моя фамилия Тарпен. Зовите меня Дик, – предложил Ферди, наполняя ее золотой кубок.
Даже Наташа рассмеялась.
– И что же дальше? – спросила она.
– Хотелось бы найти женщину, чтобы заняться с ней любовью, – просто ответил Ферди.
Кроме Рэчел, которая таращилась на стол Раннальдини с не меньшим ужасом, чем Лизандер.
– А что там делает Хлоя? – шепнула она Гаю, хотя Раннальдини демонстративно ласкал Китти: его правая рука исчезла под столом.
А какое ваше тайное желание, Лизандер? – полюбопытствовала Гермиона.
– Это не секрет. Я хочу жениться на Китти, – спокойно сказал Лизандер.
Последовала пауза. Затем Наташа издала насмешливо-радостный вопль.
– Ты прекрасна, – вздохнул Ферди, не в силах оторвать взгляд от ее золотистых бедер.
– Ну так возьми меня замуж, – язвительно предложила Наташа. – Поскольку Лизандера возбуждают только замужние женщины, то это единственный способ получить его в постель.
Джорджии становилось все хуже и хуже. Справа от нее Рудольфе и его дружок копались в седых головах друг друга подобно шимпанзе, а мужчина, одетый Антонием, был альт, который, скинув свою тогу, продемонстрировал пенис трехлетнего мальчугана. Она была в основном сосредоточена на повизгиваниях, доносившихся от стола Гая. Сидящий слева священник не сводил глаз с Лизандера, который выглядел так мрачно, что на какую-то мучительную секунду напомнил ей Дэвида Хоукли. Ах, если бы Дэвид простил ее!
Через стол леди Числеден уже разошлась до того, что расстегнула почти все пуговицы своей полночно-синей блузки.
– Я бы хотела пойти куда-нибудь, где бы открылись мне новые горизонты и расширился мой жизненный опыт, – рассказывала она Бобу.
– Почему бы не отправиться в Бекслиевскую пустошь? – сказал Мередит, вклиниваясь между ними.
Выпивка под закуску сменилась еще более обильной выпивкой под танцы. Бал открыли Гермиона с Гаем, которые, танцуя рок-н-ролл, хотели показать юному поколению, что и в их время были танцы, а когда Гай поднял Гермиону в воздух, она обхватила его ногами в колготках телесного цвета.
Самодовольная улыбка Гермионы, однако, стерлась с ее лица, когда Раннальдини вывел Китти на площадку. Гипнотизирующе гибкий танцор, он мучительно извивался своим телом по ней, практически насилуя ее, целовал ее плечи, а затем рот, заталкивал язык чуть ли не в глотку, пока она не начала уступать, позволяя его рукам шарить по ее телу, в то время как его ноги абсолютно точно держали музыкальный ритм.
Он намеренно танцевал рядом с Лизандером, так что подол плиссированной юбки Китти задевал ноги Лизандера, а он вдыхал запах ее горячего испуганного тела и слабый аромат исчезающего «Диориссимо», который он подарил ей в аэропорту и запах которого все больше ассоциировался у него с потерями.
– Ох мамочка, ох Господи, ох Китти, ох Мегги, – бормотал он беспомощно и пьяно.
Отважившись взглянуть на него, Китти подумала, каким же безнадежно больным и слабым он выглядит. Джинсы его были порваны во всех возможных местах. На рубашке отсутствовали пуговицы. Один ботинок просил каши. «Я нужна ему», – подумала она с болью, не чувствуя пальцев Раннальдини, пока они не ущипнули ее действительно чувствительно.
Не в силах больше выносить это, Лизандер, пошатываясь, поспешил из комнаты.
«А вот и мой шанс», – решила Наташа, вскакивая на ноги.
Через секунду Китти отбросила свой страх.
– Ты не думаешь, что он собирается вышибить себе мозги?
– Нужен чертовски хороший выстрел, – усмехнулся Раннальдини, – чтобы попасть в такие крошечные мозги.