Череп императора

11

Анжелику я отвез к себе. Оставлять ее в таком состоянии на улице было бы, пожалуй что, бесчеловечно.

«Ох и пожалею я об этом своем гуманизме», — думал я, втискивая ее на заднее сиденье такси. Дотащил ее, совсем уже расклеившуюся, до своего четвертого этажа, уложил на диван, укрыл пледом и на той же машине отправился в редакцию.

Когда я входил в Лениздат, часы над входом высвечивали половину пятого. Самое время появиться на рабочем месте. Господи, хорошо-то как! Я полной грудью вздохнул знакомый запах бумажной пыли, сигарет и черного кофе и атомом влился в бестолковую редакционную суету.

Для начала, как и положено профессионалу пера, мне следовало появиться в буфете. На лестничной площадке второго этажа симпатичная девица из Российско-Американского пресс-центра раздавала приглашения на завтрашнюю пресс-конференцию абсолютно незнакомого мне, но жутко знаменитого экономиста. Между вторым и третьим этажом парень из «Утреннего экспресса» рассказал, что газетенку его скорее всего в ближайшее время закроют, и стрельнул десятку на пиво. На третьем из двери с надписью «Корректорская» выплыла полная шатенка и, не выпуская сигарету из губ, истошно заорала: «Сидоркина! Где ты, мать твою?!. У Никиты Михалкова хвост завис!..» Для непосвященных поясню: данная пугающая фраза означала лишь то, что интервью мэтра кинематографа не умещалось на отведенную под него газетную площадь.

Все было нормально. Все было на своих местах. Неприятности последних дней стали понемногу казаться полузабытым ночным кошмаром.

Как и следовало ожидать, в буфете было не протолкнуться. Я заказал кофе, двести граммов коньяку и поискал глазами свободный столик.

В дальнем от стойки углу бородатые политические обозреватели тянули пиво. Брызгая слюной и сыпля пепел себе на пиджак, они кричали на весь буфет, обсуждая последние строго секретные сплетни. Неподалеку с очередным кавалером вела светскую беседу Оля, секретарша моего главного редактора. Я кивнул, и Оля одарила меня шикарной улыбкой. У стойки маялись знакомые телевизионщики, заехавшие послушать свежие слухи, а заодно стрельнуть деньжат до получки. Когда только она наступит — эта их «получка»? Каждый из телевизионщиков должен был мне уже как минимум цену малолитражного автомобиля.

Местами за столиками виднелись довольно хорошенькие девочки. Я поискал глазами Лешу Осокина. Раз есть девушки, значит, он должен быть где-то неподалеку. Леши в буфете не было, зато я отыскал свободное местечко и отнес свои чашку со стаканом туда.

Напротив меня, скорбно подперев щеку, сидел Саша Белкин, дизайнер толстого глянцевого журнала, квартировавшего на четвертом этаже Лениздата. Как обычно, в изрядном подпитии и почему-то в темных очках.

— Привет, — сказал я.

Саша неопределенно помычал и изрек:

— Илюха, жизнь — дерьмо.

— Сними очки, мир покажется тебе куда более солнечным.

— Не могу, старик. У меня синяк под глазом. Ни хрена в этих очках не вижу, два раза уже за сегодня лбом об углы трескался, а снять очки не могу. Стыдно.

— Что случилось? — поинтересовался я.

Глотнув из стоящего перед ним стакана, Саша еще раз скорбно помычал и поведал мне свою печальную повесть.

Саша Белкин был гомосексуалист, и об этом знал весь газетно-издательский комплекс. Саша был не простым гомосексуалистом, а идейным и редкостно агрессивным. Так сказать, пророком гомосексуалистической идеи. В принципе, среди моих знакомых подобной публики хватает. Сказать, что данный факт меня смущал или хотя бы интересовал, было бы, пожалуй, преувеличением. На сексуальную ориентацию знакомых, мне по большому счету глубоко наплевать. Но с Сашей подобный номер не проходил. Личность Саши Белкина всегда и у всех вызывала резкую поляризацию мнений.

Саша не был похож на типичного гея, как их показывают в кино: жеманного типчика с родинкой на верхней губе и в женском нижнем белье. Двухметровый Саша с пудовыми кулаками и абсолютно лысым, как бильярдный шар, черепом, пил как лошадь, громогласно матерился и был не дурак подраться.

В свое время, еще при коммунистах, Саша успел посидеть в тюрьме, и — звучит фантастично, но факт — говорят, даже пользовался там неким авторитетом. На определенной стадии подпития Саша непременно грабастал самого симпатичного из собутыльников в охапку и жутким грудным голосом сообщал бедолаге: «А теперь, милый, мы с тобой поцелуемся… Возражения?…» Кроме всего прочего, Саша мог запросто заявиться на работу с накрашенными глазами и губами. Отчего становился похож на какого-нибудь второстепенного персонажа фильма «Вурдалаки просыпаются в полночь».

Вчера Саша со своим мальчиком — а у Саши был мальчик, очень вежливый студентик из Финансово-экономического института — по своему обыкновению отправился в бассейн.

— Слушай, нормально себя вели, бля буду, — жаловался он мне. — Плавали там, с вышки прыгали, никого не трогали… А рядом бандюги какие-то плескались… Уроды, бля буду… В общем, обозвали они моего ненаглядного. Не, слышь, бля буду, грязно обозвали, да еще громко так… И когда эта долбаная гейфобия исчезнет, а? Нет, Илюха, ты скажи, когда? Ты ж умный мужик, Илюха. Короче, это… вступился я, ну и… это… огреб, короче… Нет, ну где справедливость, а? Не, бля буду, — уеду я из этой страны. Попрошу сексуального убежища в Голландии…

Я представил себе, как все это выглядело на самом деле. Скорее всего, уже с утра вылакавший не меньше бутылки коньяка, Саша ржал, как конь, на весь бассейн, тряс своей знаменитой серебряной сережкой, вдетой в заросший густой шерстью пупок и норовил прихватить своего студентика прямо в воде. Чем и вызвал праведный гнев непривычных к таким зрелищам граждан.

— Ладно тебе, Саша, — посочувствовал я ему. — Тяжко конечно, я тебя понимаю. Такова уж, видать, ваша гомосексуальная доля. Любишь кататься…

— Да не в том дело… бля буду, — никого ж не трогали, спокойно купались… А по роже все равно получил.

— А может, это, слышь, перейдешь все-таки на девушек, а, Саша? Глядишь, и без синяков будет обходиться.

— Дурак ты, — обиделся Саша. — Всё шутки шутишь, а я, между прочим, в этих очках работать не могу. Я же дизайнер…

Он мог жаловаться на тяжкую долю отечественных гомосексуалистов часами. Это был его конек. Я залпом допил коньяк, запил его кофейком и пожелал Саше поправляться.

— Приложи к глазу от выпитого «Липтона». На следующий день от твоего синяка и следов не останется.

Я вышел из буфета, поднялся на четвертый этаж, отпер дверь кабинета и кинул все еще мокрый плащ на кресло. Ну, что тут у нас?

Из японского аппарата успела наползти длинная, как анаконда, лента факсовых сообщений. Ничего интересного. Просмотрев ее, я скомкал бумагу в огромный ком и швырнул в корзину для бумаг. Так сказать, факс ю. Аккуратная секретарша Оля, которой я оставляю ключ, чтобы она иногда прибирала у меня в кабинете, положила на стол несколько писем от читателей. Не читая, я отправил их вслед факсам. Затем в корзину полетели и подсунутые мне под дверь несколько последних номеров городских газет. Все, порядок вроде бы наведен. Я закинул ноги на стол и с удовольствием закурил.

По идее, самое время сейчас сесть и что-нибудь написать. Этакое актуальное, изложенное с присущими мне чувством юмора и безоглядной репортерской смелостью. Благо не писал я ничего уже почти неделю. Не ровен час, забудет читающая публика, что есть еще на свете такой журналист, как Стогов И. Ю. Однако включать компьютер я не торопился. Зачем? Уж кого-кого, а себя-то я знал прекрасно. Чтобы сесть и хотя бы пару часов спокойно поработать, требуется как минимум отсутствие нависающих над самой головой неприятностей и вытекающее отсюда душевное равновесие. А вот с этим было как раз тяжеловато.

Беседа с консулом Дэном оставила осадок, прямо скажем, неприятный. Беспокоящий осадок. Вежливо вроде поговорили, вкусно пообедали, мирно разошлись… Но не давала мне покою эта беседа. Не давала и все тут.

Прежде всего непонятно, какого, собственно, хрена, вежливый китаец зазвал меня в этот чертов монастырь? Не поленился, позвонил ведь домой, заплатил за обед — и что? Ну полюбовались мы с ним на буддийскую службу. Ну отведали вкусной тибетской баранинки с сырными лепешками. Ну слазили на крышу дацана. А дальше-то что? Стоило ради всего этого и самому тащиться на другой конец города и меня туда же тащить? Чего-то он от меня хотел, к чему-то подталкивал… Но чего хотел? Куда толкал? Так я этого и не понял. То есть и ежу понятно, что предлагал он мне некую сделку. Взаимовыгодный, так сказать, обмен. Но чем, черт его подери, мы должны были с ним обменяться?!

В тот, первый мой визит в консульство он — тактично конечно, в традиционно-вежливой китайской манере — дал мне понять, что не советует наступать на мозолистые ноги китайских национальных интересов… Какая-то из мозолей может оказаться любимой, и тогда…

Ни с того ни с сего мне вдруг вспомнилась, что где-то я читал, была в Китае такая казнь под названием «тысяча кусочков». С человека постепенно срезали по кусочку мяса. Мышцы ног, рук, груди, нос, губы, уши, один за другим пальцы… Настоящее же искусство палача заключалось в том, чтобы умер человек лишь после удаления последнего, тысячного кусочка. Не девятьсот девяносто девятого — только тысячного. От человека оставался лишь кровоточащий скелет, но он был все еще жив. Говорят, палачи годами тренировались и расходовали множество единиц человеческого материала, прежде чем достигали необходимой степени виртуозности профессионального мастерства… Исключительно милый народ эти китайцы.

Теперь же Дэн явно сменил тактику. Он решил договориться. Он предлагал мне долю, рассыпался в комплиментах, уверял меня в искренности его ко мне уважения. Чертов азиат! Мог бы хоть намекнуть, о чем это, блин, мы с ним разговариваем? Хотя, судя по всему, он-то как раз был уверен, что я прекрасно его понимаю.

У меня сложилось впечатление, что, вопреки собственной воле и сам того не зная, я на каком-то из поворотов круто китайца обогнал. Сделал какой-то шаг и вырвался далеко вперед. Если это действительно так, то цель нашего с Дэном разговора состояла скорее всего в том, чтобы убедить меня — плодами успеха стоит поделиться.

Я вылез из-за стола, поискал пепельницу и затушил в ней до фильтра докуренную сигарету. Что изменилось в перерыве между двумя нашими встречами? Вообще-то, многое. Состоялся мой сердечный разговор с Димиными головорезами. Обнаружился конверт, спрятанный Ли Гоу-чженем. Наконец, вчера вечером стала мне известна история экспедиции Кострюкова и похождений «тибетского сепаратиста» Джи-ламы. Что из всего этого могло заставить Дэна сменить тактику?

Хотя… По сути дела, вопрос-то это бессмысленный. Допустим, Дэна интересовал найденный мною конверт. Как он, черт его подери, мог узнать о том, что конверт находится у меня? Логически рассуждая, китаец просто не мог знать, чем я занимался последние пару дней. Или все-таки мог?

Я вытряс из пачки новую сигарету. Могли китайцы организовать за мной слежку? В принципе — почему нет? Приставили ко мне «топтуна», подключились к домашним и редакционным телефонам, установили дома пару-тройку жучков… Да нет, бред собачий. В конце концов это же реальная жизнь, а не роман о Джеймсе Бонде. Я откинулся в кресле и громко произнес: «Стогов. Не сходи с ума… Ум — штука полезная».

Как бы там ни было, но что-то заставило Дэна думать, что не считаться со мной теперь нельзя. Что-то добавило мне весу в его глазах. Интриган хренов. Оставил бы он меня в покое и разбирался бы со своими великими азиатскими секретами самостоятельно. И так жизни никакой нет, а теперь еще оказывается, что я кого-то там обогнал, что-то такое узнал, кого-то отпихнул локтем, кому-то перебежал дорогу. Причем если про Диму и всю его мускулисто-бритоголовую компанию Дэн в разговоре так ни разу и не упомянул, то про Джи-ламу и Кострюкова осведомлен был прекрасно. Спрашивается — откуда?

Я расхаживал по кабинету, курил, прикуривая сигареты одну от другой, и через окно глядел на грязную осеннюю Фонтанку. Прошло минут сорок, но я так ничего и не придумал. По всему видать — не гожусь я в мисс Марпл, ой не гожусь. Знал он о том, что конверт у меня, и о том, что Толкунов переводил для меня мантру? Или не знал? И если знал, то откуда? И на кой хрен ему эта мантра понадобилась?

Вопросов было слишком много. Информации слишком мало. Да еще в голову постоянно лезло все это тибетское фуфло — жирный бог Махакала, культовый секс, профессор Толкунов, вводящий свой «сияющий бриллиант» во влагалище богине-шлюхе Шакти…

В конце концов я решил не мучиться и позвонить профессору. Чем черт не шутит — может быть, это он и рассказал Дэну о нашей с ним беседе. Александр Сергеич у нас известный востоковед. Кто его знает, нет ли у него контактов с генконсульством? Может статься, вчера за чашкой чая он безо всякой задней мысли поведал китайцам о забавном репортере, интересующемся тибетской экзотикой. А я тут теперь сижу и ломаю голову, откуда Дэн мог обо всем этом узнать?

— Профессора Толкунова нет на месте, — женским голосом ответили мне в приемной востфака.

— А когда ждете?

— С утра ждем. У Александра Сергеича сегодня должны были состояться две лекции, но он на них не явился. И замену себе не подготовил.

— Может, случилось чего? — предположил я.

— Может… С ним все может, — утомился общением голос. — Позвоните ему домой. Здесь он сегодня уже вряд ли появится.

На том конце повесили трубку. Домой? Что ж, тоже мысль.

Я протянул палец к диску, но тут же сообразил — домашнего номера профессора у меня как раз нет. Ага. Значит, надо зайти к Кириллу Кириллову. В конце концов, это он порекомендовал мне профессора.

Кабинет Кирилла располагался всего через один от моего. Но заходить к нему с пустыми руками было вроде как неудобно. Все-таки об одолжении прошу.

Я спустился в магазинчик на первом этаже, пару минут помедитировал перед обширным стеллажом и решил наконец остановиться на бутылке греческого коньяка «Метакса». Помнится, Кирилл говорил, что очень уважает все греческое. Имел он в виду скорее всего Платона и Еврипида, но думаю, что «Метакса» тоже его не разочарует.

Держа коньяк под мышкой и чувствуя себя отлично экипированным для светского визита, я постучал в дверь его кабинета.

— Кто там? — поинтересовались из-за запертой двери.

— Кирилл, это Стогов. Не помешаю?

Дверь распахнулась, и я сразу понял — не помешаю.

За громадным кирилловский письменным столом, как обычно заваленным толстенными энциклопедическими томами и полинезийско-латинскими словарями, сидело в общей сложности человек двенадцать. Весь, в полном составе, криминальный отдел родной газеты, очевидно уже успевший сдать в набор свои сводки ГУВД. Пол-отдела социальных проблем. Шатенка-машинистка Таня, как обычно роскошная и аппетитная. А также парочка незнакомых мне мрачных типов. Очевидно, знакомых Кирилла.

— Ба-а! Стогов! — пьяно заголосил Кирилл. — Сто лет тебя не видел! Проходи-проходи! Только тебя здесь и не хватало!

Приветствие прозвучало двусмысленно. По всему было видать — пить Кирилл начал скорее всего этак вчера-позавчера. Да так с тех пор и не собрался остановиться.

Зубры-криминалисты приветливо закивали лобастыми головами. Взгляды их, как клинки мушкетерских шпаг, уперлись в торчащую у меня из-под мышки «Метаксу». Машинистка Таня бархатным и пьяным голоском пропела: «Илю-юха! Чмок тебя в ухо!» Кирилл принялся знакомить меня с мрачными типами. Пожимая мне руку, один из них сказал: «Шалом», а второй: «Мир тебе, брат». Знакомые Кирилла все такие. Я стараюсь не обращать на них внимания.

— Как дела, зубры? — спросил я криминалистов, распечатывая коньяк. — Долго мне еще за вас вашу работу делать? Ни одного ребра несломанного уже не осталось…

Между спецкорами и сотрудниками отделов всегда существовала легкая напряженность взаимоотношений. Впрочем, меня криминалисты вроде как уважали. Чувствовали — лезть ко мне в конкуренты глупо.

— Да уж куда нам с вами, суперменами-спецкорами, тягаться, — заискивающе заулыбались они и, плотоядно поглядывая на «Метаксу», пододвинулись поближе к столу. — Ты, Илья, у нас крутой. Давай, Илья, за тебя и выпьем, а?

— Почему же не выпить за хорошего человека? — согласился я.

За меня пошло хорошо. Мы выпили, для меня в темпе отыскали свободный стул, и мы выпили еще раз.

Кирилл совсем раскис. Он что-то нашептывал на ушко Тане, а та, грубая, толкала его в грудь и приговаривала: «Да отстань ты, извращенец… И хватит плеваться. Все ухо мне заплевал…»

Ладно, решил я. Телефон Толкунова узнаю попозже. А сейчас самое время плюнуть на проблемы и просто выпить с симпатичными мне людьми. Имею право? Я налил себе сразу пальца на четыре коньяка и поудобнее устроился на колченогом стуле. Все говорили одновременно, много курили и проливали коньяк мимо стаканов. На такую компанию «Метаксы» хватило ровно на пару минут, и, заявив, что хорошего коньяка должно быть много, один из «социальных» парней сходил еще за одной. Вернувшись, он, явно в расчете на машинистку Таню, рассказал похабный кавказский тост. Кирилл обиделся. В воздухе запахло ссорой.

— Ладно вам, ребята, — вмешался редактор криминалистов Паша, тот самый, что во время оно себя «под Лениным искал», — что вы как дети? Тань, ну скажи ты им… Давайте я вам лучше, ребята, расскажу, что у нас в отделе сегодня случилось. А то Стогов от мании своего спецкорского величия сейчас лопнет. Смотрите, как надулся.

— Давай-давай, — закивали все. И Паша раззабавил публику очередной байкой.

Оказывается, позавчера моя родная газета порадовала публику репортажем о житие-бытие «черных следопытов». Кто такие черные следопыты? Это внучатые племянники кладоискателей прошлого века, основное занятие их состоит в потрошении братских могил времен последней мировой. В этих могилах следопыты отыскивали стрелковое оружие и боеприпасы, а затем перепродавали оружие всем желающим.

Я, погрузившись с головой в решение собственных проблем, газеты читать перестал, а как оказалось, зря. Репортаж получился, по словам Паши, громким, скандальным. «Ну, не таким, конечно, громким, как твои, Илья, репортажи, но тоже ничего», — подхалимски ввернул он. И реакция этих самых следопытов не заставила себя ждать.

— С утра сегодня, — соловьем заливался Паша, прихлебывая коньячок, — вруливает в мой кабинет один из главарей этих ребят. Здоровый такой дядька бородатый. В дождевике и с рюкзаком. Представляете? И начинает он, стало быть, бить себя в грудь насчет того, что, мол, мой материал оскорбляет его, дядьки, честь и достоинство.

Паша, похоже, сам млел от своего рассказа. Он самостоятельно подлил себе в стакан сразу граммов сто пятьдесят коньяку, хлопнул не закусывая, со стуком поставил стакан на гранки завтрашней газеты.

— В общем, орал он на нас с Серегой долго. Час, наверное. Мы, ясное дело, его успокаиваем. Заглаживаем, блин, неприятный инцин… ынцин… короче, вы поняли. Дядька ни в какую. Злится и все. Ну, я для поддержки разговора спустился вниз, в магазинчик. Водки купил, пива…

— Паша, хватит врать, — встряла грубиянка Таня. — Откуда у тебя деньги?

— У меня, чтоб тебе знать, в магазине Лениздата неограниченный кредит, — гордо ответствовал Паша.

Все дружно заржали. Это было не просто вранье. Это была необыкновенно наглая и беспардонная ложь.

— Короче, просидели мы с мужиком больше двух часов, — совершенно не смущаясь, продолжал Паша, — он закосел, но не успокаивается. Все угрожает и угрожает. Причем угрожает как-то странно. Непонятно чем… В общем, после второй бутылки «Смирновской» (Все опять грохнули. Ну откуда у Паши деньги на «Смирновку»?) мужик встает и говорит — так, мол, и так, запивали-то мы все-таки пивом, так что я щас приду. И уходит. А рюкзак, заметьте, оставляет в кабинете. Под стулом… Сперва мы ничего, сидим, внимания не обращаем. Спохватились, только когда до нас с Серегой дошло: следопыта этого чертова нет уже минут пятнадцать как. А рюкзак стоит. И знаете что? Мы оба замолчали, друг на друга смотрим и четко так слышим — тикает. В рюкзаке. Громко и явственно.

Паша обвел всех многозначительным взглядом и помолчал. Пашины подчиненные совсем уже пьяно помотали клонящимся долу головушками. Да, мол, так все оно и было. Паша, наслаждаясь повисшей паузой, медленно вытащил из пачки сигарету и закурил.

— Ну, что тут будешь делать? Вот ты, Стогов, как спецкор, скажи мне — что бы ты стал делать? Бежать? Швырять рюкзак в окно? Звать милицию? А?

— Не томи, Паша, — сказал я. Ораторские выкрутасы криминалистов всегда отличались редкостной утомительностью. — Чем там кончилась-то твоя «Илиада»? Вы, надо понимать, всем отделом геройски погибли?

— Ну чем-чем… Бросились мы с Серегой потрошить этот рюкзак. В конце концов могли бы и самостоятельно разминировать. Опыта бы хватило, в этом, думаю, никто сомневаться не станет… И знаете, что там было внутри? Ага, как же — бомба. Хрен там бомба. Спальник там был грязный, две банки консервов, саперная лопатка и будильник. Просто будильник…

— А куда ж тогда сам-то дядька делся? — подумав, спросила Таня.

— То-то и оно. Мы с Серегой тоже думаем — куда? Ломанулись в туалет. Так и есть. Следопыт этот хренов дополз до туалета, сел и — просто заснул, сидя на унитазе. Не при дамах будь сказано — без штанов. И на весь второй этаж храпит.

Сам в восторге от своей байки, Паша весело хохотнул.

— Ну кто, кто, скажите, — надрывался Паша, — способен выхлестать несколько литров ерша и остаться твердо стоять на ногах?! Не знаете?! А я вам скажу — никто не способен. Только мы, настоящие журналисты. Зубры, так сказать, пера, с большим профессиональным стажем… Гордитесь, коллеги! А этого, следопыта, мы с Серегой упаковали в такси и отправили домой.

— Чем мне нравятся твои анекдоты, Паша, — заявила, выбираясь из-за стола, Таня, — это тем, что они всегда вовремя. Пардон, коллеги, я — в туалет.

Коллеги проводили Таню плотоядными взглядами. Через минуту после того, как она вышла, Кирилл Кириллов сказал, что пойдет подышать и вышел вслед за ней. Он был налит алкоголем до краев. Все сделали вид, что ничего особенного и не произошло.

Молоденький Пашин сотрудник, имя которого я если и знал, то давно забыл, малость помялся, а затем все же занял у меня денег и сходил в магазин за пивом. Пиво было свежее, холодное и замечательно вкусное.

После минутной паузы мой сосед справа наконец допил первую бутылку, поставил ее под стол и сказал:

— А у меня вот тоже был случай… Я этим летом был аккредитован на Празднике города. Помните, в Мариинском театре концерт был? Концертная программа — часов на шесть с лишним. За кулисами — полный бардак. Шум, суета, все орут, носятся. Хрен кого там в этом театре только не было. Депутаты какие-то в галстуках, телохранители с рациями и тут же — скрипачи в манишках и акробаты в трусах. А туалет — всего один. И без защелки. А я-то не знал — понимаете?

Заранее ухмыляясь, он об угол кирилловского компьютера открыл новую бутылку, хлебнул и продолжал:

— Короче, я в зал даже не выходил. Сел в буфете, взял себе пивка, весь материал там же отписал. Смотрю — идет председатель Комитета по массовым мероприятиям. Я ему говорю — как, мол, насчет пары слов для наших читателей? Он обрадовался, говорит — легко! Подходите, мол, ко мне в ложу минут через десять. Как раз, думаю, успею заскочить отлить, — послал фотокора в ложу, а сам рванул в туалет. Подбегаю, весь запыхавшийся, дверь на себя изо всех сил — дерг… Ага… А там внутри сидела балерина и держала дверцу за ручку. Короче, картина следующая — целый коридор депутатов, мужики наши-то с радиотелефонами, считай, вся городская администрация. И я — с балериной в пачке, но без штанов в объятиях!..

Все сидящие грохнули так, что в окнах жалобно звякнули стекла.

Поскольку Таня, на пару с Кириллом, так и не вернулась и компания осталась чисто мужская, разговор как-то сам собой незаметно сполз на туалеты.

Один из зубров-криминалистов рассказал, что живет он на Петроградской, в квартире старой и спроектированной причудливо. Санузел там смежный, туалет и ванная находятся в одной комнате, но ведут в эту комнату две двери — на одной написано «Туалет», а на другой — «Ванная».

— Ни одной попойки еще не было, чтобы не случился казус, — говорил он. — Зайдет какая-нибудь дамочка, плотно затворит за собой дверь, накинет все крючки, закроет все шпингалеты и сидит себе… А через минуту в соседнюю дверь обязательно врулит какой-нибудь кавалер, желающий сполоснуть руки.

— Ага, — сказал сизоносый Михаил Львович из социального отдела, — а вот я в прошлом году по бартеру ездил в ЮАР. (При упоминании об этом «бартере» народ погрустнел. Беспардонная коммерциализированность «социальщиков» всем была прекрасно известна.) Так вот, в Южной Африке в писсуары для запаха кладут лепестки настоящих магнолий. От попадания во влажную среду лепестки начинают благоухать, и запах в этом туалете стоит — шикарнее, чем в спальне у Клеопатры.

— Откуда ты знаешь, как пахло в спальне Клеопатры? — спросили Михаила Львовича.

— Ну это я так, образно, — объяснил он.

— Это что! — тут же встрял Паша, обуреваемый гордостью за честь отдела. — Я одного парня посылал как-то на брифинг в японское консульство. Ну, помните, когда пацаны какие-то машину консула обворовали?.. Так вот, парень рассказывал, что в тамошних туалетах писсуары расположены ровнехонько на уровне коленей взрослого мужчины. В смысле белого взрослого мужчины. И — пардон, тысячу раз пардон! — попасть в такой писсуар практически… ха-ха… невозможно…

Сидевшие до сих пор тихо и неподвижно мрачные кирилловские приятели сходили в магазин за очередной порцией пива. По возвращении один из них хлебнул пивка прямо из бутыли и заявил, что есть у него приятель — то ли астролог, то ли экстрасенс. И ездил этот приятель не так давно со своими лекциями в Казахстан. Причем не ограничился Алма-Атой, а умудрился заехать в самую настоящую казахскую глубинку.

— На какой-то из станций, — хорошо поставленным грудным баритоном вещал приятель, — этот мой знакомый после лекции захотел… Ну, в общем, понадобился ему туалет. А вокруг — степь. Ровная, как тарелка. Он и так, и сяк… Хорошо, аборигены показали ему местную общественную уборную. А выглядит это так. Стоит огромная юрта. Внутри юрты вырыта большая яма, через которую перекинуты две досочки — «мужская» и «женская». Дамы и кавалеры пристраиваются на жердочках спиной друг к другу и таким вот образом выходят из положения…

Жуткая картина повергла слушателей в раздумье, и они с удвоенной энергией приналегли на пиво. Очень скоро пиво кончилось.

— Дикий народ, — сказал наконец Паша.

— Ага, — поддержал его кто-то на дальнем конце стола. — Выпить бы.

Все уставились на меня. Так, сообразил я, моя очередь. Пора спускаться в магазинчик.

— Ладно, кровопийцы, — сказал я, выбираясь из-за стола. — Чего хоть пьем-то?

— «Метаксы» бы еще… — мечтательно протянул Паша.

— Отдохнешь, — среагировал я.

Перед глазами довольно ощутимо плыло. Хорошо сидим, подумалось мне. Ни о каких проблемах и неразрешимых загадках я уже не вспоминал. На душе было озорно и весело. Ладно, куплю, действительно, коньяка. Не «Метаксы», конечно, а скажем… ну, хотя бы «Арагви». И уж раз пошла такая тема — расскажу ребятам, как я в туалете нашел однажды труп китайского бизнесмена.

Я дошел до лестничной площадки. Хотел было спуститься пешком, но услышал — в шахте гудит, поднимаясь, лифт. Лифт в Лениздате старенький, из тех, что называются «с неподвижным полом». Достаточно вовремя не нажать кнопку — и двери автоматически закроются, надежно замуровав тебя внутри. Однажды я не успел вытащить из такого лифта тяжелую сумку, двери закрылись, лифт уехал на другой этаж, — еле я эту сумку потом догнал.

Лифт подъехал, и двери начали открываться. Передо мной стояла полная тетка в трикотажном свитерке, — наверное, именно она-то лифт и вызвала. Она начала входить в кабину — и вдруг замерла. Я ткнулся в ее широкую спину.

Молчание продолжалось, наверное, целую минуту. После этого женщина резко отпрянула назад, острым каблуком больно наступив мне на палец. Вместо того чтобы извиниться, она все продолжала пятиться и вдруг резко, на грани ультразвука закричала.

Я отпихнул ее и наконец-то смог заглянуть внутрь кабины. Там, на полу, скрючившись и неловко заломив руку, лежал мужчина. А из под его кожаной куртки по полу растекалась черная лужа густой крови.