Череп императора

16

Лужи… Лужи… Лужи… Повсюду только лужи…

Вода сверху, вода снизу. Мокрое небо извергало на мокрую землю целые океаны воды, и человеку не было места в этом вымокшем скользком мире. Выжить здесь мог бы разве что Ихтиандр, но я Ихтиандром не был. «Я не Ихтиандр, — зло прошипел я, неизвестно к кому обращаясь. — Я, мать вашу, живой… Живой, ясно?!»

Весь день дождь лил совершенно остервенело. Так, словно торопился взять реванш за утреннюю паузу. За то утро, когда мне вдруг показалось, что я увидел просвет и сквозь тучи на меня глянуло солнце.

Я шагал прямо по лужам. Брызгая себе на плащ и временами на плащи и куртки редких прохожих. Те не рисковали связываться. Было, наверное, во мне что-то такое, что подсказывало благоразумным прохожим: проще и безопаснее не обращать внимания и идти себе дальше. Целее будут. Грань, отделяющая простое подпитие от состояния, близкого к свинскому, была форсирована мною еще несколько часов назад, но остановиться я уже не мог. Да честно сказать, не очень-то и хотел.

Помнится, напиваться я начал еще утром, сразу после того, как из квартиры вышел майор Борисов. Надел плащ, обулся и вышел из дому. Как автомат — ни единой мысли в голове, большая сосущая пустота в груди. Перешел дорогу, купил в магазинчике бутылку водки, вернулся домой и выпил ее всю. Из горлышка, не снимая плаща. Не морщась и не закусывая. Как воду. Или, вернее, как лекарство. Лекарство от жизни, которая обманула меня как раз тогда, когда я — может быть, впервые за много лет — ей безоговорочно поверил. И это было только начало.

Я не думал, куда иду. Не хотел думать. Стоило позволить сознанию начать свою блудливую работенку — думать, — и оно тут же, лбом об стену, наталкивало меня на то, о чем думать было невозможно. Потому что думать об этом было настолько больно, что проще было бы, наверное, умереть.

Поэтому я просто шагал. Шагал и считал шаги: «Раз… два… три… Раз… два… три…» Ноги, впрочем, свое дело знали и сами привели меня куда нужно. Зеленая неоновая вывеска «Роуз Гарден», внутри грохочет что-то модное. Милый ночной клуб, внутри — тепло и уютно. Впрочем, какая разница. Это вполне могла бы быть и какая-нибудь рюмочная с липкими столами. Мне наплевать.

Я бывал в «Роуз Гардене» пару раз. Совсем небольшой клуб: дэнс-зальчик, скромный бар, плюшевый чил-аут. Перед входом стояла парочка охранников и лениво разглядывала девушек, как обычно толкущихся неподалеку от женского туалета. Охранники с сомнением посмотрели на мои выше щиколоток мокрые брюки и малость нарушенную координацию, но, поводив вокруг плаща металлоискателем и убедившись, что у меня с собой нет даже скромненького гранатомета, внутрь все же пропустили. Я заплатил за вход и поплелся в бар.

— Что у вас есть? В смысле, из крепких напитков, — спросил я у бармена, одиноко торчащего за стойкой. Народу в баре почти не было.

— Вон на стене доска, там все написано.

— Лень лишний раз рот открыть, да?

Бармен попытался поиграть со мной в гляделки, отбрить своим профессионально-стеклянным взглядом заклинателя зеленого змия, но, что-то просчитав в уме, сдался, встал со стула и принялся монотонно перечислять:

— Текила, джин, водка, виски трех сортов. Пиво не интересует? Нет? Если хотите, могу открыть бутылку «Бейлиза».

— «Джонни Уокер» есть?

Я не хотел это спрашивать, слова вырвались сами собой. Прежде чем я договорил до конца, я уже пожалел об этом. «Джонни Уокер». Ванюша Ходок. Зря, ох зря полез я в эту область своей памяти. Пожалею еще.

— Есть. Сколько вам?

— М-м-м… Грамм сто. И вон те миноги.

— Садитесь за столик, вам принесут.

Столики были в основном заняты, и я подсел к здоровенному рыжему парню, сидевшему у забрызганного окна и тянувшего пиво. Угрюмо на него посмотрел, снял плащ и положил между нами. Не вздумал бы он с разговорами лезть. И без них тошно. Я даже не мог сказать, что конкретно со мной творится. Хотелось одновременно завыть, умереть и проломить стену кулаком. Кстати, судя по саднящим костяшкам пальцев, какую-то стену проломить я сегодня уже пытался. Подробности вспоминались с трудом.

Глупо, Господи, как глупо! Что за жизнь… Ты ступаешь на зеленую солнечную лужайку, а она оказывается трясиной. Мы предаем, нас предают, кто-то становится изменником, кто-то завтра изменит изменнику. А ведь я почти поверил, что все будет хорошо. Почти влюбился… Твою мать! От воспоминаний о поросячьем восторге минувшего утра было стыдно и хотелось блевать.

Девушка в коротенькой футболке, едва прикрывавшей шикарный бюст, принесла мне виски и миноги. Зал постепенно наполнялся. Бармен за стойкой лениво пританцовывал под доносящуюся из дэнс-зала музыку.

Я отхлебнул виски. Да-да. Точно такой же вкус, как тогда… Как вчера, когда я пил вместе с ней. Пил, болтал, целовался и абсолютно не ценил своего счастья. Ч-черт. Ну зачем я сегодня его заказал? Вполне сгодилась бы и текила…

Я отхлебнул из стакана, сложил руки на столе и положил на них тяжелую голову. Господи! Ты все можешь! За что мне все это? Ну сделай так, чтобы этот мир не был таким дерьмом, как сейчас. Пожалуйста…

Перед глазами проплывали лица людей, встреченных мною на протяжении последней недели. Большей частью мерзкие, нездоровые, алчные… Гады! Гады! Гады! Кто, черт возьми, придумал этот ублюдский порядок вещей, при котором единственное, что интересует людей в этой жизни, — это перелезть через голову ближнего, схитрить, сблефовать, извернуться и оказаться-таки на самом верху, чтобы затем смотреть вниз, на копошащихся там, и радостно потирать потные ладони? Какой урод все это изобрел, а? Поймать бы гада, отвернуть башку, чтобы не изобретал чего попало…

Мне этого не надо. Я играю в совершенно другие игры. Желаете лезть наверх? Семь футов под килем! Мне неплохо и здесь, в самом низу. Уж лучше я буду сажать свою печень ударными дозами алкоголя, чем стану из кожи вон лезть, чтобы доказать всем вокруг, что я совсем не неудачник. Неудачник-неудачник! И еще какой! На хрена она мне нужна, эта ваша удача?!

Я жахнул по столу так, что стаканы подпрыгнули и жалобно звякнули. Бармен посмотрел в мою сторону недовольно и настороженно. Плевать. Пусть смотрит как хочет. Мне на всех наплевать. Впрочем, рыжий парень, сидевший напротив, смотрел на меня, наоборот, скорее с интересом.

— Слушай, — сказал я ему, и сам, похоже, нетвердо соображая, что собираюсь сказать. Хотелось поговорить с живым человеком, — всяко лучше, чем сидеть и молча сходить с ума. — Слушай, а ты в любовь веришь?

— Как это? — ухмыльнулся парень.

— Ну как-как… Элементарно… В любовь… В то, что она есть, что без нее нам всем никак нельзя, что она нужна нам, как… как… ну, вот как миноги к этому виски…

— Хм, — сказал парень. — Вообще-то я миног не люблю… А вообще… Ну верю, конечно, в смысле, в любовь.

— Тогда давай за нее и выпьем.

Мы выпили. Перед глазами у меня плавали красные пятна, воздух в клубе дрожал, как в знойный день над асфальтом. Доза алкоголя, выпитого мною за сегодня, явно приближалась к критической.

— Любовь штука особая, — говорил мне парень. — Вот взять, к примеру, телок. Я полторы недели назад пить начал, так только вчера остановился. И каждый день почти новую телку снимал, понимаешь? Устал страшно. А ты говоришь, любовь… Они ж, считай, все такие. Ну, или, может, не все, но большинство. Только помани…

Вообще-то я так не думал. Но тогда, помню, сказал: «Это точно!» — залпом допил свое виски и заорал:

— Э-эй! Бармен! Принеси-ка еще «Уокера»! Два по сто! — Встать и самостоятельно дойти до стойки казалось практически невыполнимым.

Бармен явственно поглядывал в сторону секьюрити.

— Погоди, — сказал рыжий, перехватив его взгляд. — Не ори, а то еще выгонят. Я сам принесу. Меня, кстати, Шуриком зовут, а тебя?

Он вылез из-за стола и отправился покупать виски.

— Ну, за знакомство? — сказал он, вернувшись. В руках он держал два широких стакана с коричневым «Джонни Уокером».

— Давай, Шурик.

Мы выпили.

— Ты, кстати, чего такой нахлобученный? Проблемы замучили?

— Ага, — кивнул я, борясь с икотой.

— С телками, что ли? Да ну-у… Брось ты, Илюха, не обращай внимания.

Я чувствовал, что мир стремительно теряет четкость очертаний. Язык у меня заплетался, а то я объяснил бы этому рыжему Шурику, что тем только с самого утра и занимаюсь, что пытаюсь не обращать внимания. Но — вот ведь незадача! — не могу.

Как можно не обращать внимания на то, что единственное, чего я хочу от этой жизни, — это быть вместе с нею. С той, которая была в постели лучше, чем все вместе взятые предыдущие мои девушки, которой было абсолютно наплевать на все нормы приличий и с которой — судя по тому, что сообщил мне майор Борисов, — я больше никогда в жизни не буду рядом.

Я опять опустил голову на край стола. «Тебе что — плохо?» — спросил Шурик. «Мне хорошо», — сказал я. Он несколько раз приносил еще по стакану виски и постоянно что-то говорил. Я почти не слышал его.

В принципе, я понимал, что последние сто граммов «Уокера» были лишними. И все-таки выпил их.

Стоит ли подробно рассказывать о том, как мы с рыжим Шуриком отправились в дэнс-зал снимать телок и он упорно пер через сцену к будке ди-джея, чтобы заказать для классного парня Илюхи любимую песню. Как примерно через полчаса он отправился блевать в женский туалет, а я, решив подождать его в баре, не сориентировался в пространстве и опрокинул столик у двери вместе со всеми бутылками и стаканами. И как вдвоем с выскочившим Шуриком мы пробили-таки себе дорогу к выходу, порвав пиджак одному охраннику и в кровь разбив лицо второму, а потом бежали проходными дворами и все время прислушивались — нет ли погони?

— Ну что, суббота началась довольно лихо, — сказал Шурик. Мы сидели в каком-то дворе, тяжело дышали и курили одну на двоих сигарету — свою пачку «Лаки Страйк» я оставил в клубе. — Пойдем продолжать или как?

Суббота? Сегодня уже суббота?

— Нет, Шурик, я пас, — сказал я.

— Что так?

— Знаешь, сегодня вечером мне предстоит важное дело. Очень важное. Может быть, самое важное за несколько последних лет.