Череп императора

18

— Поговорим? — повторил Дима.

Я огляделся. Раз, два, три… Всего, похоже, шестеро. И неизвестно, сколько их там еще на улице. Вот уж влип так влип. Можно, конечно, поиграть в Чака Норриса. Двоих-троих я бы, пожалуй, даже сбил с ног. Но уйти мне бы не удалась. Это было видно сразу.

Димины «пехотинцы» полукругом рассредоточились по залу и надежно отрезали меня ото всех выходов и окон. Экие они у него дрессированные: стоят, не шевелятся. Сказано им отрезать меня от дверей — они и отрезали. А скажут выстрелить мне в лоб — выстрелят?

Шансов у меня, похоже, действительно не было. Можно расслабиться.

— Привет, Анже… Хм… В смысле — здравствуй, Ира, — сказал я.

— Привет, Стогов. Как дела? — сказала она. Выглядела она ленивой и равнодушной. Так, будто ничто из того, что творится вокруг, не имеет к ней никакого отношения.

Зато Диме происходящее явно нравилось.

— Давненько мы с тобой, парень, не встречались. Но спрашивать «Как дела?» я, пожалуй, не буду. Не тот случай. А, как думаешь? Молчишь… Правильно делаешь, что молчишь. Чего уж теперь говорить…

Он снял руку с Анжеликиной талии и принялся медленно вышагивать по ворсистому ковру. Только сейчас я заметил — в левой, опущенной руке он держал пистолет. Незнакомой мне модели, большой, скорее всего иностранный. Однако… Похоже, к нашей встрече Дима подготовился основательно.

— Прикольно у них здесь, в монастыре, — сказал он. — Никогда раньше не был. Флаги вон висят, иконки, блин, всякие… А этот золоченый мужик кто — Будда? Чего молчишь, Стогов? Ты ж наверняка в курсе.

Он еще разок прошелся мимо меня. Терпеть не могу типов, которые всерьез считают, что со стороны похожи на героев гангстерских фильмов.

— Дурак ты все-таки, Стогов, — продолжал Дима. — В газете работаешь, удостоверение «ПРЕССА» в кармане носишь, про Будду наверняка читал — а все-равно дурак… Ну куда ты влез, парень? Кого ты собирался обмануть? Меня? Знаешь, чего ты добился? А ни хрена ты не добился. Ни хре-на! Суетился, блин, мельтешил, а кончилось все тем, что ты, Стогов, просто взял и сам вынес мне этот брюлик. На блюдечке.

Он наконец остановился и принялся с ухмылкой рассматривать мой разорванный плащ. Был он чуть ли не на голову меня выше, но — лестно отметить — ближе чем на пару шагов подходить не рисковал.

— Давай сюда камешек, Стогов. Все равно тебе он больше ни к чему. Проигрывать нужно уметь. — Он притянул руку: — Ну.

Я молчал. Интересно, если я попытаюсь его достать, он действительно станет стрелять? Вот уж чего бы не хотелось.

— Долго мне ждать? — Дима демонстративно поиграл пистолетом.

Рискнуть, что ли? В конце концов, в прошлый раз одного из его бойцов я вырубил с одного удара.

В общем-то я и сам понимал — шансов у меня не было ни единого. С первого удара до его подбородка я не дотянулся — далеко. А попробовать второй раз мне так и не дали. Всего через пару секунд я уже лежал, вжатый лицом в ворсистый ковер, — один из мордоворотов навалился мне на руки, двое держали ноги. Сам Дима, тяжело дыша где-то за правым ухом, шарил по карманам моего плаща. Скручен я был быстро и профессионально.

— Куда ж ты его засунул-то? — сипел он. — А-а — вот! Кажется, нашел.

Дима наконец нащупал коробочки, встал, отряхнул колени, отошел подальше.

— Во-от они, — радостно причитал он. — Во-от, блин. Никуда не делись. Хе-хе-хе. А почему тут две коробки? Ирка, там что, два бриллианта? Сейчас посмотрим, минуточку. А этому журналисту врежьте хорошенько, чтобы не рыпался. Он свое дело сделал.

Два раза просить не пришлось — врезали мне тут же, и хорошенько. Так что только искры из глаз посыпались. Рыпаться после этого мне уже не хотелось, хотелось откашляться и вдохнуть всей грудью. Чьи-то невидимые руки усадили меня спиной к колонне и пока оставили в покое.

Когда я наконец отдышался и смог оглядеться по сторонам — Дима пытался прочесть записку, извлеченную из первой коробочки. Прочел, ничего, скорее всего, не понял и сунул коробочку в карман.

— Ох, ни хрена себе!.. — выдохнул он, поддев ногтем крышку второй коробки.

«Пехотинцы» сгрудились вокруг него и, тяжело дыша, разглядывали алмаз. Самое приличное из их междометий было что-то вроде «бляха-муха». Даже тот, что стоял за мной и, держа за воротник плаща, не давал подняться, и то, вытягивая шею, пытался разглядеть, что там, внутри футляра. Надо же, подумал я, тупицы тупицами, а ведь тоже понимают, когда красиво.

— Слышь, это… Ирка, — наконец заговорил Дима, — это он, да? Он ведь?

Блондинка нарочито медленно подошла поближе и заглянула в коробочку.

— Он.

— Тот, что мы искали, да? — никак не мог успокоиться Дима.

— Да, этот тот самый камень. Алмаз Шань-бао. Камень Желтого Императора.

— Слышь, это… А чего у него форма-то такая… Странная. Как будто череп…

— Трупным ядом разъело.

— Чего? — не понял Дима.

— Этот камень шестьсот лет пролежал во рту у покойника.

— Шестьсот лет? Иди ты! — искренне удивился Дима. — А на хрена его туда положили?

— Это длинная история, — неторопливо проговорила Анжелика, — но зато очень интересная. Мне торопиться некуда — если хочешь, могу рассказать.

Анжелика медленно полезла в карман куртки за сигаретами. На мой взгляд, она довольно незамысловато пыталась потянуть время. Зачем?

— Давай, — согласился Дима, — рассказывай. Мы ведь с пацанами тоже не спешим. Стогов все верно рассчитал: до самого понедельника здесь можно хоть танцы устраивать.

Анжелика закурила, выпустила струю дыма и начала говорить. Явно не торопясь, скучным, бесцветным голосом университетского лектора.

— Этому камню, — говорила она, — который ты, Дима, так небрежно сунул в брюки, между прочим, уже исполнилось две с половиной тысячи лет. Китайцы называют его «Шань-бао» — «Череп императора» и боятся как огня. Это один из самых крупных и самых древних бриллиантов на планете.

Его история началась за семьсот лет до Рождества Христова, когда на приисках где-то в джунглях Индокитая его нашел безымянный раб. Тогда этот камень был больше, он весил почти сто граммов и не было у него еще этого имени — Шань-бао. Чтобы вынести алмаз с прииска, раб всадил нож себе в бедро, засунул алмаз внутрь раны и только так смог преодолеть все линии охраны прииска. Целых три года камень пролежал под досками пола в его хижине, а затем раб, выбрав удачный момент, сбежал, добрался до Шанхая и там предложил камень одному из скупщиков краденого. Скупщик не смог преодолеть искушения — он заманил раба в гавань и той же ночью его утопил. А камень продал за двадцать тысяч юаней поставщикам императорского двора. Хотя неправедное богатство не сделало этого скупщика счастливым: через пару месяцев его нашли повесившимся на собственной косе…

Я сидел, прислонившись к колонне (кровоточащая рука, разодранный плащ, в боку болит так, что невозможно вздохнуть), и ловил себя на мысли, что давным-давно сошел с ума и на самом деле пребываю сейчас в сумасшедшем доме, в палате для лиц с особо разыгравшимся воображением. А буддийский монастырь, битком набитый головорезами, блондинка, неторопливо рассказывающая допотопные легенды, найденный мною бриллиант, напоминающий человеческий череп, — все это не более чем бред. Горячечный бред моего — не выдержавшего этой жизни — сознания.

— Желтый Император Цинь-Ши хуан-ди, правивший в то время Китаем, — продолжала Анжелика, — влюбился в этот алмаз сразу, как только его увидел. Он отдал его придворным ювелирам и велел придать ему соответствующую его размеру огранку и шлифовку. После этого камень потерял в весе почти половину, но даже мелкие осколочки были оценены в сто сорок четыре тысячи юаней. Чтоб ты знал, Дима, по тогдашнему курсу это миллионов двадцать — двадцать пять. Баксов.

Император Цинь-Ши правил Китаем долго и похоронен был с почестями. Гробницу его строили почти десять лет, и по площади она занимала почти десять гектаров. В день похорон вокруг могилы Желтого Императора живьем закопали в землю почти сорок тысяч его рабов и рабынь. А камень император завещал положить себе, мертвому, в рот и только в таком виде похоронить его тело. Говорят, что все живьем закопанные рабы умирали долго и мучительно, — земля вокруг могилы шевелилась еще несколько недель. И все это время умирающие проклинали своего беспощадного господина. Китайцы верят, что от этих проклятий тело Желтого Императора пропиталось жуткими ядами, от которых нет противоядий, и яды эти были так сильны, что смогли разъесть даже алмаз. Китайцы считают, что камень этот проклят и каждый, кто дотрагивается до него, уже обречен на скорую и мучительную смерть. Недаром у камня такая странная форма — форма мертвой человеческой головы.

Анжелика бросила докуренную сигарету прямо на ковер, аккуратно ее затоптала и принялась выковыривать из пачки новую.

— Ну что, дальше рассказывать? — равнодушно поинтересовалась она.

— Слышь, это… Интересная история-то, блин, — подал голос Дима. — Как кино. Ты, Ира, рассказывай, рассказывай.

— Рассказываю, — сказала она. — В следующий раз этот камень всплыл только через шестьсот лет. В смутную эпоху Пяти Воюющих Династий на границе Китая и Тибета задержали караванщиков, пытавшихся вывезти Шань-бао за пределы Срединной китайской империи. На допросе они показали, что купили камень у семьи Фан — знаменитой династии осквернителей древних могил. Караванщиков, разумеется, там же, на месте, четвертовали, а алмаз с тех пор хранился в императорских сокровищницах.

Почти две тысячи лет китайцы боялись даже прикасаться к проклятому бриллианту. Иногда камень пытались украсть, но каждый раз воры не протягивали и месяца — бывали схвачены, переданы в руки придворных палачей и казнены.

Так продолжалось до конца прошлого века, когда последний китайский император неожиданно решился продать древнюю драгоценность. Переговоры продолжались несколько лет, а затем за шесть миллионов франков Шань-бао выкупил некий французский коллекционер. Чтобы вывезти алмаз в Европу, француз нанял целую небольшую армию, но — не помогло даже это. Китайцы верят, что этот камень сам определяет свою судьбу. Если он не желал покидать императорских сокровищниц, все усилия грабителей были напрасны. Теперь же алмаз словно выбрал себе нового хозяина. В тысяча девятьсот тринадцатом году обоз, доставлявший бриллиант во Францию, попал в засаду, конвоиры были все до единого перебиты, а сам алмаз попал в руки Джи-ламы…

Анжелика выжидающе замолчала.

— Джи-лама? Это кто? — деловито поинтересовался Дима.

— Один тибетский революционер, — сказала Анжелика. — Я его еще в институте изучала.

Чем дольше я слушал Анжеликину историю, тем сильнее мне казалось, что адресована она совсем не Диминым дегенератам. Анжелика явно говорила со мной, со мной одним. Что ж, спасибо. Крайне интригующая история.

— Джи-лама постоянно носил алмаз с собой, — продолжала она. — Тибетцы рассказывали, что он даже советовался с этим камнем и тот давал ему полезные советы. Тибетцы, как и китайцы, утверждали, что камень этот проклят и несет несчастье всякому, кто к нему прикоснется. Они боялись на него даже смотреть, и поэтому, после того как Джи-лама погиб, никто не смог описать, как же выглядел Шань-бао на самом деле. Одни говорили, что это большой и сияющий алмаз, другие — что небольшой и иссиня-черный. В общем, как ни искали, алмаз тогда так и не нашли.

Анжелика засунула руки глубоко в карманы джинсов и медленно прошлась по ворсистому ковру.

— В общем, что уж там было дальше — никто толком не знает. В начале тридцатых в Тибет приезжал ленинградский профессор Виктор Кострюков, и каким-то макаром камень оказался у него. Может быть, продал кто-то из народоармейцев, убивавших Джи-ламу. Может, соратники ламы отдали камень, чтобы не навлечь на себя проклятие. Не знаю… Кострюков привез камень в Ленинград и спрятал здесь, в дацане. А наш друг Стогов его нашел. За что мы ему очень благодарны.

Анжелика остановилась и полезла за сигаретами. Курила она, как я заметил, тоже «Лаки Страйк».

— Н-нда, — покачал головой Дима. — Классная байка. Да и камешек классный. Что надо камешек!

Он достал коробку из кармана и покачал ее на ладони.

— Слышь, это… Ирка… На сколько он, интересно, потянет? В смысле в деньгах?

— Тебе хватит, — сказала она. — До конца жизни хватит.

— Да уж конечно! Базара нет! — ухмыльнулся Дима.

— А не страшно? — все тем же скучным голосом поинтересовалась Анжелика. — Не боишься древнего проклятия, скорой и мучительной смерти?

Я смотрел на то, как неторопливо она затягивается и выпускает длинную струю дыма. Затянулась — выдохнула, затянулась — опять выдохнула. Она явно чего-то ждала… Чего ждал я, было понятно. Но вот чего здесь может ждать она?

— Нет, Ирка, — ухмыльнулся Дима. — Ни хрена мне не страшно. Ни вот столечко. Это не мне, это Стогову этот камешек принесет несчастье.

Бандиты весело заржали. Дима подошел ко мне поближе и посмотрел сверху вниз. Один из его мордоворотов все еще держал меня сзади за воротник плаща и не давал подняться.

— Ну что, Стогов, оклемался? Я ж тебя еще в тот раз предупреждал — не лезь в это дело, хуже будет. Предупреждал?

Я кивнул. В том смысле, что как же, как же. Что-то такое припоминаю.

— А раз я тебя, заразу, предупреждал, то какого хрена ты лезешь, а? Не в свое-то дело? Раз я тебе сказал — не вздумай меня обманывать, значит, не нужно было тебе этого делать. А ты нет, все равно решил влезть… Брюлик захотел у меня увести?

— На хрена он мне нужен, твой брюлик? Подавись им самостоятельно, — просипел я.

— Ага. Рассказывай, — оскалился Дима. — Если он тебе не нужен, то какого хрена ты сюда приперся? А? То-то и оно… Что вот с тобой теперь делать? Застрелить, что ли, к едрене-фене?

— Давай, — кивнул я, — тебе же не привыкать.

— Это ты о чем? — искренне удивился Дима.

— Да как тебе сказать? Был у меня один дружок, покойник. Пошел он как-то в клуб, потанцевать. Больше его живым и не видывали…

— Ты о том китаезе, что ли? Из «Мун Уэя»? Так это не я. Это Леха Молчун. Царствие ему небесное.

— Да? — решил усомниться я. — А вот в милиции почему-то уверены, что это ты.

— А на хрена мне это надо? Ты сам подумай! Меня тогда и в клубе-то не было. Не-ет, это Леха, его работа. Я его попросил как человека — посмотри аккуратненько, что там у китаезы в карманах. А он? Развел самодеятельность, кретин, прости Господи… Мне Ирка тогда сказала, что камешек они со дня на день достанут. Осталось, мол, только какую-то бумагу отыскать, и все, камень у нас в кармане. А что за бумага — не говорит. Ну а я тоже не дурак. Решил подстраховаться. Послал Леху глянуть — нет ли у них с собой этой самой бумаги. А то сделают дела без меня — ищи их потом с ненаглядным Ли на необъятных просторах Китайской Народной… В общем, хотели только пощупать. А вышло?..

Дима, похоже, начинал всерьез нервничать. Достал сигареты, щелкнул зажигалкой, нервно затянулся.

— Хоть он и покойник, а я все равно скажу. Мудак он был, этот Леха, большой мудак. Ну чего он туда сунулся? Заволок этого китайца в сортир, начал трясти, а тут ты: «Откройте, откройте!» У Лехи нервы на взводе, решил, что раз ломятся, значит, засада. Всадил китайцу пару пуль в голову и, пока ты ходил звать Ирку, ушел. Жмурика аккуратненько так к дверце прислонил, чтобы казалось, будто заперто, и бегом до машины… Так что извини, но насчет китайца — ошибочка вышла. Никто ему зла не желал. А вот тебе зла мы с пацанами желаем. Еще как желаем, да, пацаны?

Мордовороты радостно заржали. Дима поигрывал пистолетом и явно очень себе нравился. По всему было видно — дело идет к финалу. Весьма, судя по всему, для меня печальному. Неужели действительно сможет пальнуть? Впрочем, пока мы вот так светски беседуем, шанс у меня по-прежнему есть.

— Ну а самого-то Леху ты зачем застрелил? — поинтересовался я.

— Я? Ты меня спрашиваешь? — вытаращился на меня Дима. — Не, пацаны, вы видели? Я — Молчуна завалил? Да это ж ты, мудак, его мочканул у себя в Лениздате…

— Нет, — прозвучал спокойный голос, в котором не было слышно ни малейшего акцента. — Вы оба ошибаетесь. Его убил я.

— Не понял, — повернулся на звук Дима.

Дальнейшее происходило столь молниеносно, что я не сразу понял, что именно случилось.

Словно рвущаяся материя затрещали автоматные очереди. Мордовороты, стоявшие у дверей, повалились, как сбитые кегли. Сам Дима схватился рукой за колонну и стал медленно оседать на пол. Было видно, как не хочется ему падать. Он пытался зацепиться хоть за что-нибудь, но остановиться уже не мог и все дальше заваливался куда-то назад. На свежеоштукатуренной колонне остался отпечаток его окровавленной пятерни.

И со всех сторон в зал врывались приземистые китайские коммандос в черных прорезиненных комбинезонах.