Череп императора

16

В дверь звонили долго и настойчиво. В напоре чувствовалось право звонящего заявляться в этот дом в любое время и в любом состоянии. Такое право могло быть только у одного человека на свете — у меня самого. И тем не менее звонок продолжал минуту за минутой выводить занудное «дзы-ы-ынь, дзы-ы-ы-ынь». «Господи, — подумал я, с трудом разлепляя глаза. — Кого там еще несет?!»

— Да иду я, иду, — пробубнил я, свешивая ноги с кровати. Встал, протер глаза, сунул ноги в брюки. Звонок не умолкал ни на минуту.

— Сказал же — иду! Чего непонятно? — сказал я, подходя к двери.

Если бы не ставшая традицией утренняя тяжесть в голове, я, конечно, догадался бы. И если бы догадался вовремя, то мог выкроить еще пять минут для сна: такие визитеры, не добившись своего, не уходят. Ну конечно — кто еще мог ТАК звонить? На пороге стоял гнусно ухмыляющийся Осокин.

Наверное, целую минуту мы молча смотрели друг на друга.

— Дай догадаюсь сам, — наконец сказал я. — Тебя выгнали из больницы за подрыв моральных устоев, да?

— Ты бы лучше догадался пригласить меня войти, — не переставая ухмыляться, сказал Осокин.

— Проходи. Чувствуй себя как дома. Ты как — один или уже с дамой?

— Твоими бы устами…

Он прошел в прихожую, и только тут я разглядел — одет Осокин был, мягко говоря, странно. Явно чужие ботинки — на пару размеров больше, со сношенными каблуками. Пузырящиеся на коленках брюки, бывшие модными в те годы, когда я учился без ошибок вписывать буквы в строчки прописей. И почему-то подростковая рей-верская куртка.

— Леша, — испуганно сказал я, — ты стоял перед моим домом и раздевал прохожих?

Осокин стянул куртку, под которой оказался пиджак со значком токаря третьего разряда на лацкане, и аккуратно повесил ее на вешалку.

— Ты бы, Стогов, знал, как сложно выбраться из этой чертовой больницы. При поступлении всю одежду отбирают подчистую. А из дома вещи приносить запрещено.

— Поэтому ты решил принарядиться на ближайшей помойке?

— Бери выше. Все это богатство я последние двое суток выигрывал в карты у всей больницы. У тебя пиво есть?

— Посмотри в холодильнике, — сказал я и пошел умываться.

Когда спустя двадцать минут я вылез из ванной, Осокин сидел на кухне, скинув весь свой маскарадный костюм и нарядившись в мою лучшую футболку и джинсы. Перед ним на столе стояла полупустая бутылка пива («Памятка больному вензаболеванием». Пункт первый: «На весь период лечения больному категорически запрещается потребление любых алкогольных напитков, в том числе пива…») и открытый пакет немецких чипсов («Памятка…». Пункт четвертый: «…В целях успешного лечения больному также запрещается потребление острых, соленых и квашеных продуктов питания…»). Просветленный лик Осокина вполне созрел для написания с него картины на сюжет «После двухмесячного плавания Христофор Колумб делает первые шаги по американской земле».

Я достал из холодильника бутылку пива для себя, уселся в кресло и сказал:

— Ну, рассказывай, сифилитик, почему это ты вместо того, чтобы избавить добропорядочных граждан и гражданок от своего общества, разгуливаешь на свободе?

Как оказалось, Осокин элементарно сбежал из больницы. В четверг днем ему сделали последнюю инъекцию пенициллина, и с тех пор единственное, чем он занимался, — готовился к побегу. Выяснил у старожилов все возможные пути обхода постового, выиграл в карты необходимые носильные вещи («Не насовсем, только на выходные. Зачем мне все это тряпье?») и сиганул через красный больничный забор.

— Понимаешь, — говорил он, прихлебывая пиво прямо из горлышка, — мимо милиционера на улицу никак не пройдешь, он ворота на ключ запирает. Сам в будке сидит, телек смотрит, а дверь открыта — все видно. Зато если за главный корпус зайти, то по тополям, как по лесенке, на стену забраться можно. А там просто: спрыгиваешь на крышу пивного ларька — и вперед, — к вольному ветру странствий.

— Как пацан, честное слово, — удивился я. — Дай пять баксов этому офицеру, он тебе и ворота откроет, и честь на прощание отдаст.

— Ага, — хмыкнул Осокин, — ты еще посоветуй ему мою пресс-карту показать… Стогов, ты элементарно не врубаешься, во что меня угораздило вляпаться. Это же режимная больница. За уход из стационара там положена статья Уголовного кодекса. Все серьезно! Ты думаешь, что раз главврач поверил твоим журналистским бредням, то там все возможно? Обломись! Там одних сифилитиков — полтора этажа, человек триста в общей сложности. И у половины от сифилиса мозги уже через уши капают. Их выпусти наружу — через неделю в городе ни одной здоровой бабы не останется…

Он встал с дивана, открыл еще одно пиво и отхлебнул сразу чуть не полбутылки.

— Ты бы знал, чего я там насмотрелся! Будь ты на моем месте — на одном этом материале сделал себе самое скандальное имя в отечественной журналистике.

— Знаешь, — осторожно сказал я, — мне, в принципе, хватает и тех лавров, какие есть. Чужих не надо.

— Зря ты так. Это же школа жизни — круче, чем кругосветное путешествие. Со мной, например, парень в палате лежит — он вообще не ходит, на процедуры в коляске ездит. У него кличка «Мересьев». Я как-то спросил у него, что это за болезнь. Знаешь, что он ответил? У меня, говорит, за всю жизнь всего одна девчонка была. Странная какая-то жизнь, ну да ладно… Короче, заразила девица этого Мересьева гонореей. Дело-то пустяшное: три дня уколов — и ты снова в строю. Но он не знал. Решил, что он у девчонки тоже был единственный, и внимания на резь в паху не обращал. Долго не обращал — лет пять. А потом у него — хлоп! — поражение суставов, отказали ноги. Навсегда! Нет, ты врубаешься? Парень в своей жизни трахнул всего одну девицу, и теперь никогда в жизни не сможет ходить! Ч-черт! Был бы я таким, как наши редакционные орлы из отдела городских проблем, я бы на эту тему роман написал.

— Чего ж ты сбежал-то? Сидел бы в больнице, набирался жизненного опыта.

— А знаешь — скучно там. Пока колют пенициллин — вроде ничего. А как доколют — так о тебе все словно забыли. Целую неделю нужно лежать просто так — ждать, не закапает ли снова. У меня первые анализы только в следующую среду будут брать — что ж, мне там так до среды и сидеть?

— Да-а, — покачал головой я.

— И потом, там ведь ни алкоголя, ни женщин нет — а разговоры, сам понимаешь, только об этом. Потому что мужики там только называются «больные», а на самом деле они поздоровее некоторых докторов будут. Соберутся вечерами в курилках и давай о бабах трепаться. Те, которые в тюрьмах побывали, пенисы свои с имплантантами показывают, хвастаются. Остальные по сотому разу излагают, от каких таких фотомоделей с восьмым размером бюста заразу подцепили… Атмосфера массового психоза.

Осокин чему-то ухмыльнулся, приложился еще раз к бутылке и продолжал:

— Я тут позавчера с девчонкой одной у нас в больнице познакомился. Приехала откуда-то — то ли из Актюбинска, то ли из Урюпинска… Учится на медсестру, а у нас уборщицей подрабатывает. У нее на отделении своя комнатка с кушеткой, все по-человечески. Она мне с утра и говорит: ты вот, мол, Леша, парень нормальный, а бывают ведь у нас тут такие… Выхожу как-то ночью на задний двор, а там, говорит… Мужики!.. Такое друг дружке делают!.. Я бегом к дежурному врачу, он милицию вызвал, их всех троих и забрали. Я ее спрашиваю: «Пардон, мол, не понял, почему троих?» А она только надулась обиженно и к стенке отвернулась…

— Слушай, — поморщился я, — как ты можешь?.. В больнице, с медсестрой… Совести у тебя нет, о девчонке бы подумал… Ты ведь все-таки не от гриппа там лечишься…

— А что такого? — искренне удивился Осокин. — Она же медсестра! Сама меня в койку затащила, сама пусть и думает, как предохраняться…

— И теперь ты, значит, решил устроить себе веселенький уик-энд? — уточнил я. — С сексом и алкоголем? Одного больничного романа тебе недостаточно?

— С алкоголем — это точно, — кивнул Осокин. — А насчет секса — не знаю. Дальше видно будет.

— И чего ты хочешь от меня? Чтобы я с тобою напился? Вообще-то люблю это дело, но сегодня я, если честно, немного занят.

— Ирландцы?

— Они.

— Расскажи, кстати, как там поживает твоя криминальная история. Вышли органы на след убийцы?

Я достал себе еще бутылку пива и рассказал Осокину последние новости.

— Хм, — задумался он. — Значит, моя версия насчет убийцы-левши так и не пригодилась?

— Выходит, что так.

Осокин отхлебнул еще пива и опять помолчал.

— А этот твой капитан знал, что Дебби встречалась с Шоном еще в Ирландии?

— Наверное, нет.

— Но тем не менее он предложил тебе следить именно за ней?

— Предложил.

— А ты все равно думаешь, что она не убивала?

— Леша, ты что, решил допросить меня с пристрастием? Ты бы лучше за своей сигаретой следил. Пеплом всю кухню засыпал. Будь осторожнее — вдруг нечаянно уронишь его и в пепельницу.

Осокин усмехнулся.

— Стогов, — спросил он, — что у тебя с этой девицей? Ты, часом, не влюбился, друг мой старинный?

— Иди к черту.

Я поставил пустую бутылку на стол и отправился в спальню. Там я застелил кровать, погромче включил радио и даже успел подумать о том, что бы такое мне для сегодняшнего вечера на себя надеть.

— Я тут подумал, — сказал появившийся в дверях Осокин, — и решил, что пойду к твоим ирландцам с тобой.

— Если ты думаешь, что я в восторге, то повнимательнее взгляни на выражение моего лица.

Осокин внимательно посмотрел на выражение моего лица.

— Если бы я был маленькой девочкой, — сказал он, — я бы описался от испуга.

— Только не писайся у меня в квартире. Я боюсь твоих болезней как огня.

— Так куда мы пойдем сегодня вечером?

Спорить с Осокиным бесполезно. Уж если он решит испортить кому-нибудь вечер, то ни за что не отступится от своего намерения. Я плюхнулся на кровать и закурил.

— Не знаю… У меня такое впечатление, что за эту неделю я сводил ирландцев всюду, куда было возможно.

— Пойдем в какой-нибудь национальный бар.

— В какой? И потом, ты знаешь — я же не люблю ходить в национальные бары. Обязательно нарвешься на меню, написанное иероглифами без перевода.

— Ты водил их в «Долли»?

«Вот черт!» — подумал я. Почему-то эта мысль до сих пор не приходила мне в голову. «Долли» — это один из двух ирландских баров Петербурга, однако сводить ирландцев в ирландский бар я почему-то так и не сообразил.

— Ну, не знаю… Можно, наверное… Но там ведь дорого…

— Не жмись, они наши гости.

— У тебя сколько денег?

— У меня нет ни копейки. Я, если ты забыл, сбежал из больницы в чужих брюках и ботинках такого размера, что чуть не потерял их по дороге.

— То есть платить должен буду я?

— Только не говори, что у тебя не найдется лишних пятидесяти долларов, чтобы угостить больного друга кружечкой «Гиннесса».

— Леша, давай лучше я приглашу своего заболевшего друга в аптеку и куплю ему лекарств. Чтобы друг поскорее поправился и смог самостоятельно зарабатывать себе на пиво.

— Кроме того, — не обратил на мои слова внимания Осокин, — тебе придется дать мне что-нибудь надеть. Учти, если мне не понравится твой гардероб, я просто откажусь с тобой идти. И поищи в своем притоне какой-нибудь приличный одеколон — я просто задыхаюсь от запаха медикаментов.

Когда через полчаса мы оба были готовы к выходу и прошли на кухню, чтобы перед выходом выпить еще по бутылке пива, Осокин заглянул мне в лицо.

— А она действительно красивая?

— Кто? — Я сделал вид, что не понял, о ком он.

— Не придуривайся.

— Красивая, — сказал я, подумав. — Очень красивая.

— Покажи мне ее, — сказал Осокин. — Уж я-то сразу пойму, способна эта женщина на убийство или нет.