Чернобыль: необъявленная война

Глава 1 НЕОТВРАТИМОСТЬ АВАРИИ

На пути к аварии. События, которые произошли 20 лет назад на Чернобыльской АЭС, все время находятся в центре моего внимания. Я четыре раза приезжал в район чернобыльской аварии в качестве командированного для участия в решении тех или иных вопросов, связанных с ликвидацией последствий аварии. Первый раз я оказался в Чернобыле в начале мая 1986 года. Группа, которой руководил, занималась вопросами, связанными с подготовкой дезактивации города Припяти.

Вторая командировка состоялась в октябре-ноябре 1987 года. На Чернобыльской АЭС в это время мы занимались дезактивацией помещений и оборудования для последующего ввода в эксплуатацию третьего блока Чернобыльской АЭС.

Третья поездка состоялась летом 1990 года в Славутич, где я занимался проблемой дезактивации прилежащей к городу территории от радиоактивных изотопов цезия, стронция и плутония.

С октября 1990 года и по 31 декабря 1991 года работал непосредственно в Припяти в одной из фирм начальником отдела технологического и радиационного контроля. Отдел занимался дозиметрическим мониторингом различных областей Украины. Работали вахтовым методом: 15 дней в Припяти, затем 15 дней отдыхали дома.

С тех времен сохранились дневниковые записи. Некоторые документы. Кое-что прочитал дополнительно: в частности, официальные сообщения властей в связи с катастрофой на Чернобыльской АЭС, сообщения и зарисовки с места событий, а также множество воспоминаний «ликвидаторов». В процессе командировок было большое количество встреч с различными людьми.

С момента первого сообщения об аварии на Чернобыльской АЭС меня, как и множество других людей в стране, не покидала мысль: почему эта авария произошла? В постижении истины шел на ощупь. Информация была засекречена. Общая фраза и для граждан СССР и для заграницы в средствах массовой информации звучала так: «Причины аварии устанавливаются, для этого задействованы лучшие специалисты». Но чем ближе к реактору заносила меня судьба, тем меньше оставалось тумана.

На базе выполненных исследований по поводу причин и обстоятельств аварии, обсуждения результатов аварии на различных международных совещаниях были сделаны следующие выводы:

1. Авария произошла в результате наложения следующих факторов: физических характеристик реактора РБМК, особенностей конструкции системы регулирования, вывода реактора в нерегламентное состояние.

2. Действия персонала перед аварией были таковы, что способствовали проявлению этих недостатков реактора. Нарушив некоторые регламентные ограничения, персонал практически вывел реактор в область «белого пятна», где поведение реактора не было изучено и, как оказалось, является ядерно-неустойчивым.

Звучит по-научному холодно. Нет драматизма. Драматизм скрыт внутри. И потому некоторые подробности.

Все начиналось постепенно. Сначала привыкание к тому, что в стране появилась атомная энергетика. Потом к тому, что она подвластна человеку и уже им освоена. Атомная энергетика перспективна: она источник дешевой энергии, 1 килограмм обогащенного урана эквивалентен зооо тоннам угля. В атомной промышленности был задействован мощный отряд выдающихся ученых и высококвалифицированных специалистов, и потому была уверенность, что все будет хорошо. Советское — значит отличное!

«Мы живем в атомной эре, АЭС оказались удобными и надежными в эксплуатации. Атомные реакторы готовятся принять на себя теплофикацию городов…» — писал 25 июня 1984 года в «Правде» директор Физико-энергетического института О. Казачковский. На замечание, что строительство АЭС в пригородных зонах может встревожить население, академик А. Шейдлин отреагировал в «Литературной газете»: «Тут много от эмоций. Атомные электростанции нашей страны совершенно безопасны для населения окрестных районов. Никакого повода для беспокойства просто не существует».

Дело доходило почти до восторга, когда речь шла о безопасности АЭС. «Атомные реакторы — это обычные топки, а операторы, ими управляющие, — это кочегары», — популярно разъяснял широкому читателю заместитель председателя Государственного комитета по использованию атомной энергии СССР Н. М. Синев.

Из диалога академика Легасова с одним из директоров АЭС: «А что вы беспокоитесь? Да, атомный реактор — это самовар, это гораздо проще, чем тепловая станция, у нас опытный персонал, и никогда ничего не случится». По мнению академика В. А. Легасова, «в руках квалифицированных людей наши аппараты казались и надежными, и безопасно эксплуатируемыми».

Станций на ядерном топливе строится все больше. Работа в атомной энергетике становится престижной, и в нее хлынули все кому не лень. Система образования не успевает готовить специалистов высокого класса для работы на АЭС. Общий уровень обслуживающего персонала АЭС, к сожалению, начинает снижаться. Но идет постепенное освоение специальности, и пока ничего «серьезного» не происходит. Об ошибках предпочитают молчать. Глаз, как говорят, начинает «замыливаться».

Из записок академика В. А Легасова «Мой долг рассказать об этом… газета „Правда“, 20 мая 1988 года: „У меня хранится запись телефонных разговоров операторов накануне происшедшей аварии. Мороз по коже дерет, когда читаешь такие записи. Один оператор звонит другому и спрашивает: „А тут в программе написано, что нужно делать, а потом зачеркнуто многое. Как мне быть?“

Его собеседник немного подумал и говорит: „А ты действуй по зачеркнутому““.

Таких примеров, которые подтверждают, что у обслуживающего персонала „замылился глаз“, была потеряна бдительность, много. Уж очень рутинной стала эта атомная энергетика!

Начинаются сбои, аварии. Вот перечень основных аварий.

7 мая 1966 года. Город Мелекесс. На кипящем ядерном реакторе пошел разгон на мгновенных нейтронах. Облучился дозиметрист и начальник смены АЭС. Реактор „погасили“, сбросив в него для поглощения нейтронного потока два мешка борной кислоты.

1964–1979 годы. Белоярская АЭС. На протяжении 15 лет неоднократное разрушение („пережёг“) топливных сборок активной зоны. Ремонт активной зоны сопровождается переоблучением специалистов.

7 января 1974 года. Первый блок Ленинградской АЭС. Взрыв железобетонного газгольдера выдержки радиоактивных газов. Жертв не было.

6 февраля 1974 года. Снова первый блок Ленинградской АЭС. Разрыв промежуточного контура в результате вскипания воды с последующими гидравлическими ударами. Погибли трое. Радиоактивная вода вместе с пульпой фильтропорошка без предварительной очистки сброшены во внешнюю среду.

Октябрь 1975 года. Первый блок Ленинградской АЭС. Частичное разрушение активной зоны („локальный козёл“). Реактор остановлен, продут аварийным расходом азота в атмосферу через вентиляционную трубу. В результате в трубу было выброшено около 1,5 миллиона кюри высокоактивных радионуклидов.

1977 год. Второй блок Белоярской АЭС. Расплавление половины топливных сборок активной зоны. Ремонт и переоблучение персонала в течение всего года.

31 декабря 1978 года. Сгорел второй блок Белоярской АЭС. Пожар возник от падения плиты перекрытия машинного зала на маслобак турбины. Выгорел весь контрольный кабель. Реактор оказался без средств контроля. В процессе проведения ремонтных работ переоблучилось восемь человек.

Сентябрь 1982 года. Первый блок Чернобыльской АЭС. Разрушение центральной топливной сборки из-за ошибочных действий эксплуатационного персонала. Выброс радиоактивности на промышленную зону и город Припять. Переоблучение ремонтного персонала во время ликвидации последствий аварии.

Октябрь 1982 года. Первый блок Армянской АЭС. Взрыв генератора. Сгорел машинный зал. Большая часть оперативного персонала в панике покинула станцию, оставив реактор без надзора. Прибывшая самолетом с Кольской АЭС оперативная группа помогла оставшимся на месте операторам спасти реактор.

27 июня 1985 года. Первый блок Балаковской АЭС. При проведении пусконаладочных работ вырвало предохранительный клапан, и перегретый пар при высокой температуре стал поступать в помещение, где работали люди. Погибли 14 человек. Авария произошла в результате чрезвычайной спешки и ошибочных действий оперативного персонала.

В течение трех с половиной десятилетий явно занижается опасность АЭС для персонала и окружающей среды. И в течение этого же периода полное отсутствие критики ядерных программ и отсутствие информации об авариях в Советском Союзе.

В те годы информация об авариях и неполадках на АЭС практически отсутствовала. Гласности предавалась только та информация, которая была разрешена сверху. А без открытой и честной информации об авариях нет опыта. И нет гарантии неповторения ошибок в будущем.

Положение, когда аварии на атомных станциях скрывались от общественности, стало нормой при министре энергетики и электрификации СССР П. С. Непорожнем. Преемник Непорожнего на посту министра А. И. Майорец, человек в ядерной энергетике мало компетентный, продолжил традицию умолчания. И даже пошел дальше. За счет сокращения числа ремонтов оборудования электростанций он повысил коэффициент использования установленной мощности и тем самым снизил резерв наличных мощностей на электростанциях страны, что резко увеличило риск крупных аварий.

Были и другие „заморочки“.

Заместитель Председателя Совета Министров СССР Б. Е. Щербина, опытный администратор, беспощадно требовательный, автоматически перенес в энергетику методы управления из газовой промышленности, где долгое время работал министром. Щербина обладал поистине жесткой хваткой, навязывая строителям АЭС свои сроки пуска энергоблоков, а спустя некоторое время их же обвиняя в срыве „принятых обязательств“.

Из „Чернобыльской тетради“ Г. У. Медведева: „Помню, 20 февраля 1986 года на совещании в Кремле директоров АЭС и начальников атомных строек сложился своеобразный регламент: не более двух минут говорил отчитывающийся директор или начальник стройки и, как минимум, 35–40 минут прерывавший их Щербина.

Наиболее интересным было выступление начальника строительства Запорожской АЭС Р. Г. Хеноха, который набрался мужества и густым басом (бас на таком совещании расценивался как бестактность) заявил, что третий блок Запорожской АЭС будет пущен в лучшем случае не ранее августа 1986 года.

— Видали, какой герой! — возмутился Щербина. — Он назначает свои собственные сроки! — и взметнул свой голос до крика: — Кто дал вам право, товарищ Хенох, устанавливать свои сроки взамен правительственных?

— Сроки диктует технология производства работ, — упрямился начальник стройки.

— Бросьте! Не заводите рака за камень! Правительственный срок — май 1986 года. Извольте пускать в мае!

— Но только в конце мая завершат поставку специальной арматуры, — парировал Хенох.

— Поставляйте раньше! — и Щербина обратился, к сидевшему рядом, Майорцу: — Заметьте, Анатолий Иванович, ваши начальники строек прикрываются отсутствием оборудования и срывают сроки…

— Мы это пресечем, Борис Евдокимович, — пообещал Майорец.

— Непонятно, как без оборудования можно строить и пускать атомную станцию… Ведь оборудование поставляю не я, а промышленность через заказчика — пробурчал Хенох и, удрученный, сел.

Уже после совещания, в фойе Кремлевского Дворца, он сказал мне: „В этом вся наша национальная трагедия. Лжем сами себе и учим лгать подчиненных. До добра это не доведет“.

Реальный пуск из-за поздней поставки оборудования и неготовности вычислительного комплекса состоялся лишь 30 декабря 1986 года.

Разговор произошел за два месяца и пять дней до чернобыльской аварии.

Приблизительно о том же говорит заместитель главного инженера Чернобыльской АЭС А. С. Дятлов: „Я приехал на станцию в сентябре 1973 года. На здании столовой — лозунг о пуске первого блока в 1975 году Прошел срок — пятерку переписали на шестерку. Фактически первый энергоблок был запущен 26 сентября 1977 года. Второй блок — в декабре 1978 года, но, надо полагать, срок его был сдвинут из-за задержки пуска первого. Так же и два последующие блока. О досрочной сдаче говорить не приходится. Потом приезжает эмиссар, и начинается составление новых нереальных планов и графиков.

Но вывод А. С. Дятлов делает несколько другой: "Не раз встречал в печати и по Чернобыльской АЭС, что из-за досрочной сдачи — низкое качество строительства и монтажа. Не знаю. Монтаж на ЧАЭС по советским критериям выполнен хорошо. Несмотря на большое количество сварных соединений на трубопроводах первого контура, припоминаю только один треснувший шов на серьезном трубопроводе. К аварии 26 апреля монтаж и монтажники отношения не имеют". Видимо, неплохо работал отдел технического контроля (ОТК), хотя и на него по срокам наверняка оказывалось давление.

Не менее важным был и кадровый вопрос.

Центральный аппарат Минэнерго СССР, включая министра и ряд его заместителей, плохо разбирались в атомной специфике. Так, атомным направлением в энергетическом строительстве руководил заместитель министра А. Н. Семенов, который по образованию и многолетнему опыту работы был строителем гидроэлектростанций.

Не лучшим образом обстояло дело и в ведомстве, которое осуществляло руководство эксплуатацией действующих атомных электростанций. Начальником ВПО "Союзатомэнерго" был Г. А. Веретенников, на эксплуатации АЭС никогда не работавший и атомной технологии не знающий. Пришел на новую должность после пятнадцати лет работы в Госплане СССР. Один из работников Главатомэнерго Ю. Измайлов подытожил: "При Веретенникове отыскать атомщика в главке, знающего толк в реакторах и ядерной физике, стало почти невозможно".

Были и организационно-технические проблемы, такие, как недостатки самого реактора РБМК. Выбор реактора РБМК для строительства АЭС вблизи больших городов (Ленинград, Киев) также вряд ли можно признать удачным. Для Ленинградской и Чернобыльской АЭС больше подошел бы не уран-графитовый реактор типа РБМК, а двухконтурный водоводяной реактор нововоронежского типа. Двухконтурный реактор чище, имеет меньшую протяженность трубопроводных коммуникаций, у него меньше активность выбросов. Проектный выброс радиоактивности для реакторов РБМК составляет до четырех тысяч кюри в сутки, а для водо-водяных реакторов — до ста кюри. Установки водо-водяного типа уже давно и достаточно надежно работают на атомных подводных лодках. Словом, двухконтурные водо-водяные реакторы и сейчас все еще безопасней.

При решении вопроса о строительстве Чернобыльской АЭС в 1972 году еще можно было попытаться сменить тип реактора и тем самым резко уменьшить вероятность того, что произошло в апреле 1986 года. Но победило мнение "маститых" академиков.

Видимо, были и другие причины. Конструкция реактора РБМК в большей степени совпадает с промышленными реакторами для наработки плутония. Это из времен конца 40-годов прошлого века. Капитальные затраты на установленный киловатт электрической мощности для реакторов типа РБМК раза в полтора выше, чем на АЭС корпусного типа, эксплуатационные расходы сопоставимы. Реакторы типа РБМК невозможно с приемлемыми затратами заключить в герметичную оболочку. Но выполнить программы по развитию атомной энергетики в стране промышленность не могла, так как не могла обеспечить производство оборудования для реакторов корпусного типа в необходимом количестве. Поэтому и было принято решение: часть АЭС строить с реакторами РБМК.

Следует упомянуть, что четвертый энергоблок Чернобыльской АЭС, спроектированный Гидропроектом с расположением взрывоопасного прочноплотного бокса и бассейна-барботёра под реактором, вызвал в свое время категорические возражения экспертной комиссии. Будучи председателем этой комиссии, Г. У. Медведев выступал против такой компоновки и предлагал убрать взрывоопасное устройство из-под реактора. Однако мнение экспертов было проигнорировано. Как показала авария на Чернобыльской АЭС, взрыв произошел и в самом реакторе, и в прочноплотном боксе.

Наши реакторы в принципе мало отличаются от зарубежных, а некоторые используемые решения даже превосходят иностранные. Но у наших реакторов хуже системы управления.

Зарубежные атомные блоки с целью безопасности дополнительно закрыты колпаками. Над нашими реакторами колпаков нет, зато таким образом мы экономили на строительстве.

По мелочам набирается еще несколько технических недоработок.

Другие конструктивные недоработки проявили себя позднее, уже на пути к аварии.

14 июля 1986 года, уже после чернобыльской катастрофы, Политбюро ЦК КПСС принимает постановление "О результатах расследования причин аварии на Чернобыльской АЭС и мерах по ликвидации ее последствий, обеспечению безопасности атомной энергетики". На этом заседании Председатель Совета Министров СССР Н. И. Рыжков заявил, что, как ему кажется, авария на Чернобыльской АЭС была не случайной, что атомная энергетика с некоторой неизбежностью шла к такому тяжелому событию.

Вместе с атомной энергетикой в человеческой истории наступило другое время, пришла другая техногенная цивилизация. И цена ошибок стала другой. А потому и человек должен был стать другим. Но получилось так, что развитие атомной энергетики обогнало мышление. Мышление руководителей АЭС и обслуживающего персонала, к сожалению, отстало от уровня техники, которая была вверена им. "Генералы" в министерствах и на АЭС продолжали играть в прошедшую энергетику. И случилось то, что должно было случиться: атомная энергетика не простила пренебрежительного отношения к себе.

Множество переплетенных в одно целое технических просчетов, недосмотров и человеческих промахов образовали критическую массу, которая и взорвала реактор. И потому прав академик В. А. Легасов, когда говорит: "Случилась авария, которая считалась маловероятной. И потому уроки из нее надо извлекать и технические, и организационные, и психологические".

Книга об этих уроках, как я их понимаю спустя 20 лет. Время до взрыва. 25 апреля 1986 года на Чернобыльской АЭС готовились к остановке четвертого энергоблока на планово-предупредительный ремонт. Авария произошла в ходе проектных испытаний одной из важных систем обеспечения безопасности реактора. АЭС использует для своих нужд энергию, которую сама же и производит. Если атомная станция окажется по каким-то причинам обесточенной, то остановятся все механизмы, в том числе насосы, прокачивающие воду для охлаждения активной зоны реактора. В результате может произойти расплавление активной зоны, что равносильно максимальной проектной аварии (МПА). Исследуемая система безопасности предусматривала использование механической энергии вращения останавливающихся турбогенераторов (ТГ), так называемого выбега для выработки электроэнергии. Ведь пока вращается ротор генератора, вырабатывается электроэнергия. Однако испытания были усложнены и должны были проводиться в условиях наложения двух аварийных ситуаций. Одна из них — полная потеря электроснабжения АЭС, в том числе главных циркуляционных насосов (ГЦН) и насосов системы аварийного охлаждения реактора (САОР), другая — максимальная проектная авария (МПА), в качестве которой в проекте рассматривался разрыв трубопровода большого диаметра циркуляционного контура реактора. Такое наложение двух отказов особенно опасно: разрыв трубопровода большого диаметра резко снижает теплосъем в активной зоне и может привести к перегреву и плавлению ядерного топлива, а отсутствие электропитания насосов САОР не позволяет обеспечить подачу охлаждающей воды в реактор.

Но сначала некоторые пояснения, которые пригодятся в последующем. Упрощенно: активная зона реактора РБМК (реактор большой мощности канальный) представляет собой цилиндр диаметром 14 метров и высотой 7 метров. Внутри цилиндра находятся 1659 тепловыделяющих сборок (ТВС) с ядерным топливом и графит. С торцевой стороны цилиндр активной зоны равномерно пронизан сквозными отверстиями (трубами), в которых могут перемещаться стержни регулирования, поглощающие нейтроны в количестве 211 штук. Если все стержни внизу, то есть в пределах активной зоны, реактор заглушен. По мере извлечения стержней начинается цепная реакция деления ядер, и мощность реактора растет. Чем выше подняты стержни, тем больше мощность реактора. Назначение 211 стержней в случае критической ситуации — предотвратить взрыв. Минимальное достаточное количество стержней аварийной защиты, чтобы заглушить реактор РБМК, — 15–30 штук.

У этой главы два основных повествователя: Г. У. Медведев (М) — автор книги "Чернобыльская тетрадь" — А. С. Дятлов (Д) — заместитель главного инженера Чернобыльской АЭС, который осуществлял общее руководство по проведению работ на Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 года. Прошло более 20 лет. Уже все или практически все известно о ситуации на Чернобыльской АЭС. Однако полной ясности по некоторым вопросам все еще нет. И потому высказывание по возможности большего числа специалистов по чернобыльским проблемам необходимо, на мой взгляд, для объективного понимания событий связанных с аварией. И еще для того, чтобы понять всю серьезность ситуации и почувствовать, какие закипали страсти вокруг причин чернобыльской катастрофы, а также для выяснения чисто русского вопроса "Кто виноват?"

Позиции Г. У Медведева и А. С. Дятлова подчас диаметрально противоположные и далеко не джентльменские, но они в то время "имели место быть" как реальность — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

М: Возникает естественный вопрос: почему испытания подобного рода на Чернобыльской АЭС обходились без ЧП? Ответ прост: реактор находился в стабильном, управляемом состоянии, при котором весь комплекс защит оставался в работе. Программа обязательно предусматривает в этих случаях резервное электроснабжение на время проведения эксперимента. То есть обесточивание электростанции во время испытаний только подразумевается, а не происходит на самом деле. Тут же следует подчеркнуть, что испытания с выбегом ротора генератора разрешается проводить только после глушения реактора, то есть с момента нажатия кнопки аварийной защиты (АЗ) и входа в активную зону поглощающих стержней. Реактор перед этим должен находиться в стабильном, управляемом режиме, имея регламентный запас реактивности.

При надлежащем порядке выполнения работ и дополнительных мерах безопасности такие испытания на работающей АЭС не запрещались. Программа, утвержденная главным инженером Чернобыльской АЭС Н. М. Фоминым, не соответствовала ни одному из перечисленных требований. Раздел о мерах безопасности был составлен чисто формально, дополнительных мер предусмотрено не было, больше того, программой предусматривалось отключение системы аварийного охлаждения реактора (САОР), а это означало, что в течение всего периода испытаний (около четырех часов) безопасность реактора будет существенно снижена.

Д: Вот передо мной программа. Есть она и здесь, в приложении 7. (Имеется в виду книга А. С. Дятлова "Чернобыль. Как это было". ООО "Издательство "Научтехлитиздат"", 2003. — написано — Е. М.).

Нет в "Программе выбега ТГ" ни одного слова об отключении защиты реактора. Все АЗ для данного режима были и в этот раз. Никакого полного обесточивания оборудования блока не предполагалось. Наоборот, по программе все механизмы блока были переведены на резервное питание, а от выбегающего ТГ работали только необходимые для опыта механизмы. Это было сделано с целью обеспечить нормальное расхолаживание блока после снижения частоты выбегающего ТГ и отключение от него механизмов. В частности, четыре из восьми ГЦН были запитаны от резерва. Также остальные вспомогательные механизмы и все механизмы надежного питания.

М: Необходимо напомнить еще одну деталь. За две недели до эксперимента на панели блочного щита управления четвертого энергоблока (БЩУ-4) была врезана кнопка максимальной проектной аварии (МПА), сигнал которой завели лишь во вторичные электроцепи, но без контрольно-измерительных приборов и насосной части. То есть сигнал этой кнопки был чисто имитационный. Что это может значить в процессе работы? При срабатывании аварийной защиты (АЗ) все 211 поглощающих стержней падают вниз, включаются аварийные насосы, поступает охлаждающая вода и работают дизель-генераторы надежного электропитания. Включаются также насосы аварийной подачи воды из баков чистого конденсата и насосы, подающие воду из бассейна-барботёра в реактор. В результате получается, что средств защиты более чем достаточно, если они срабатывают в нужный момент. Все эти виды защиты и надо было завести на кнопку МПА. Но они, к сожалению, были выведены из работы, поскольку операторы опасались теплового удара по реактору, то есть поступления холодной воды в горячий реактор. Таким образом, была нарушена святая святых атомной технологии: если максимальная проектная авария была предусмотрена проектом, значит, она могла произойти в любой момент.

Д: Раскопал-таки кнопку. Но не первый. Фигурирует она и у судебных экспертов, и в обвинительном заключении. Установлена кнопка не за две недели, а 25 апреля, как показал свидетель — электромонтер Молэ. Без программы операторы не дадут установить ничего.

У комиссии в актах нет упоминаний об этой кнопке, так как для обвинения персонала из нее ничего нельзя высосать.

Д: При обесточивании механизмов собственных нужд электростанции (без МПА) охлаждение активной зоны обеспечивается главными циркуляционными насосами (ГЦН) за счет кинетической энергии инерционного маховика, имеющегося у каждого насоса, затем за счет естественной циркуляции теплоносителя. Остальные механизмы запитываются от аварийных дизель-генераторов и от аккумуляторных батарей. САОР при этом не участвует.

Примем, что он (Медведев) говорит об АЗ при МПА. Но при эксперименте контур совсем не предполагалось дырявить. Система аварийного охлаждения реактора (САОР) рассчитана для применения при МПА. Как ее квалифицировать, не знаю, называют максимальной гипотетической аварией. Пусть так!

Из книги "Чернобыль. Пять трудных лет", с. 30: "Проектом предусматривалось, что при отключении внешнего электропитания электроэнергия, вырабатываемая турбогенераторами (ТГ) за счет выбега, подается для запуска насосов, входящих в САОР, что обеспечивало бы гарантированное охлаждение реактора".

Д: Расплавление активной зоны реактора отнюдь не равносильно МПА. При расплавлении активной зоны реактор РБМК и блок считай гиблым. Не удастся избежать и загрязнения здания, и, видимо, территории станции. При МПА ничего этого быть не должно, хотя авария и тяжелая".

М: Но и это еще не все. Операторы не представляли в полной мере, что реактор типа РБМК обладает серией положительных эффектов реактивности, которые в отдельных случаях срабатывают одновременно и приводят реактор к состоянию взрыва, так как в этот момент способность реактора к разгону намного превышает способность средств защиты к его глушению. Этот мгновенный мощностный эффект и сыграл свою роковую роль…

Д: Реактор из-за положительного мощностного коэффициента, был динамически неустойчив, а из-за дефектной конструкции стержней системы управления защитой (СУЗ) аварийная защита вносила положительную реактивность. Больше для взрыва ничего и не нужно. Именно поэтому он и взорвался 26 апреля.

Наши действия были в согласии с эксплуатационной документацией, единственное возможное нарушение в просмотре запаса реактивности — есть следствие нарушения (не эксплуатационниками. — Е. М.) правил ядерной безопасности (ПБЯ) в части оснащения реактора автоматикой, сигнализацией и приборами.

М: И уж совсем "мелочи": работники ЧАЭС в процессе проведения эксперимента допускали отклонения и от самой программы, создавая дополнительные условия для аварийной ситуации.

Д: А что лжет? Так ведь немного, другие-то больше. Г. Медведев совсем немного добавил. Но зато какова теперь картина! Защиты? Все заблокированы, чего мелочиться. Электроснабжение? Все отключено и заблокировано. Персонал? Ну, ясно же: троглодиты или вчера еще по деревьям прыгали.

Конечно, можно писать правдиво и без предварительных знаний, если прислушаться к мнению людей компетентных. Но апломб и рекламирование себя опытным эксплуатационником не позволяют Г. Медведеву советоваться с кем-либо.

Однако мнение Г. Медведева совпадает с мнением начальника смены Ленинградской АЭС М. П. Карраск:… где-то после 10 мая 1986 года меня пригласили "компетентные органы" и дали посмотреть первые материалы и предварительные выводы… Основным документом был "ДРЕГ" (диагностика регистрируемых параметров) — это своего рода "черный ящик" Теперь все эти материалы напечатаны во многих книгах, есть официальный отчет, взгляды различных ученых, но тогда у меня волосы встали дыбом от того, что я прочитал… Явно прослеживались технический авантюризм и рукотворные действия. Впоследствии я, работая заместителем главного инженера Чернобыльской АЭС, многое узнал, почему эта многострадальная впоследствии станция пришла к этому.

Д: Многочисленные судьи оперативного персонала утверждают, что персонал ради выполнения производственного задания шел на нарушения регламента и эксплуатационных инструкций. Конечно, мы стремились сделать работу — это же производственное задание, а не решение пионерского собрания. С другой стороны, выполнять (задание. — Е. М.) любой ценой тоже никто не собирался. Персоналу это вообще незачем — никакой награды за выполнение, никакого взыскания при невыполнении.

Д: Первый энергоблок (Чернобыльской АЭС. — Е. М.) запущен 26 сентября 1977 года. Последующие, соответственно, в декабре 1978,1981 и 1983 годов. Все начальники смены блока, да и начальники смены цехов, отработали только на Чернобыльской станции не менее пяти лет. Это не какие-то сидячие начальники, а люди, непосредственно реализующие и контролирующие процесс. После аварии весь оперативный персонал прошел переэкзаменовку, сами понимаете, с пристрастием и признан годным к работе.

Но вернемся к программе испытаний. Попытаемся понять, почему она оказалась не согласованной с вышестоящими организациями, с теми, кто несет, как и руководство атомной станции, ответственность за ядерную безопасность не только самой АЭС, но и государства.

М: В январе 1986 года директор ЧАЭС В. П. Брюханов направил программу испытаний для согласования генеральному проектировщику в Гидропроект и в Госатомэнергонадзор. Ответа не последовало. Ни дирекцию Чернобыльской АЭС, ни эксплуатационное отделение "Союзатомэнерго" это не обеспокоило. Не обеспокоило это и Гидропроект, и Госатомэнергонадзор.

В Гидропроекте, генпроектанте Чернобыльской АЭС, за безопасность атомных станций отвечал В. С. Конвиз. Он также не имел никакого отношения к атомным реакторам и потому предвидеть возможности катастрофы, заложенной в программе, не мог.

В Госатомнадзоре собрался грамотный и опытный коллектив во главе с председателем комитета Е. В. Куловым, физиком-ядерщиком, долгое время работавшим на атомных реакторах Минсредмаша. Полномочия у комитета достаточно большие. Комитету дано право "применять ответственные меры, вплоть до приостановки работы объектов атомной энергетики при несоблюдении правил и норм безопасности, обнаружении дефектов оборудования, недостаточной компетентности персонала, а также в других случаях, когда создается угроза эксплуатации этих объектов…"

Но, как ни странно, и Кулов оставил программу испытаний и без внимания, и без ответа.

Никто не отреагировал, будто сговорились. Все безопасно, все надежно.

Вся надежда теперь оставалась на персонал Чернобыльской АЭС. Но и здесь все было не так просто.

По несогласованной программе работать нельзя! Но молчание вышестоящих организаций также не насторожило ни директора Чернобыльской АЭС В. П. Брюханова, ни главного инженера Н. М. Фомина.

М: Коротко о руководителях Чернобыльской АЭС. В. П. Брюханов — маленького роста, кудрявый, темноволосый. Первое впечатление мягкости характера, покладистости позднее подтверждалось, но открывалось в нем и другое качество: из-за неумения разбираться в людях окружал себя многоопытными в житейском отношении, но порою не всегда чистоплотными работниками.

По профессии и опыту работы В. П. Брюханов — турбинист. С отличием окончил Энергетический институт, выдвинулся на Славянской ГРЭС, угольной станции, где хорошо проявил себя на пуске блока. Домой не уходил сутками, работал оперативно и грамотно. Хороший инженер, сметливый и работоспособный. Однако к атомной энергетике не имел никакого отношения. Тем не менее курирующий Славянскую ГРЭС замминистра из Минэнерго Украины заметил Брюханова и выдвинул его на должность директора Чернобыльской АЭС.

Кредо Брюханова: на АЭС должны работать опытные люди, хорошо знающие мощные турбинные системы, распределительные устройства и линии выдачи мощности. С большим трудом через голову Брюханова, заручившись поддержкой Главатмэнерго, удалось укомплектовать реакторный и спецхимический цехи нужными специалистами. Брюханов комплектовал турбинистов и электриков.

Д: "Лишь постепенно В. П. Брюханов, инженер грамотный, понял, что реактор не железяка, не болванка. Особенно, думаю впечатлила авария на первом блоке с разрывом технологического канала и выбросом топливной кассеты в графитовую кладку".

Д: "Мне кажется, так называемый психологический климат на станции был вполне приемлемый. Главная заслуга в этом, по моему мнению, директора В. П. Брюханова. Человек по натуре не жесткий, выдержанный, не делал скоропалительных выводов. Конечно, всякое бывало, особенно в нервной, крайне напряженной, с массой возникающих вопросов обстановке при строительстве и монтаже блоков. Но все это замыкалось на начальников цехов и их заместителей".

В конце 1972 года на Чернобыльскую АЭС пришел Н. М. Фомин. Электрик по опыту и образованию, был выдвинут на Чернобыльскую АЭС с Запорожской ГРЭС (тепловая станция), до которой работал в полтавских энергосетях.

М: "Квадратная угловатая фигура, наркотический блеск темных глаз. В работе четок, исполнителен, требователен, импульсивен. Честолюбив, злопамятен. Чувствовалось, что внутренне он всегда сжат, как пружина, и готов для прыжка. Для Н. М. Фомина АЭС — дело престижное и суперсовременное.

Наверх по служебной лестнице Фомин продвигался семимильными шагами от начальника электроцеха до главного инженера. Следует отметить, что Минэнерго СССР не поддерживало кандидатуру Фомина, на должность главного инженера Чернобыльской АЭС предлагался другой человек, опытный реакторщик. Но кандидата не утвердил Киев, называя его обыкновенным технарем. А вот: "Фомин — жесткий, требовательный руководитель, хотим его". Москва уступила. Цена уступки теперь известна".

В конце 1985 года Фомин попадает в автокатастрофу и ломает позвоночник. Длительный паралич, крушение надежд. Но могучий организм справился с недугом, и 25 марта 1986 года Фомин выходит на работу. Главному инженеру Чернобыльской АЭС Н. М. Фомину не суждено было уйти со сцены раньше времени.

Из "Чернобыльской тетради" Г. У. Медведева: "Я находился в конце марта (1986 год. — Е. М.) на Чернобыльской АЭС с инспекцией строящегося пятого энергоблока. Встречался с Брюхановым. Делился с ним опасениями относительно Фомина. Брюханов успокаивал: "Ничего страшного, в работе скорее дойдет до нормы". Дальше Г. У. Медведев продолжает: "Брюханов пожаловался, что на Чернобыльской АЭС много течей, не держит арматура, текут дренажи и воздушники. Общий расход течей почти постоянно составляет 50 кубометров радиоактивной воды в час, ее еле успевают перерабатывать на выпарных установках. Много радиоактивной грязи. Сказал, что ощущает сильную усталость и хотел бы уйти куда-нибудь на другую работу…

К сожалению, не ушел.

Но и это еще не все. Есть необходимость познакомиться еще с одним из руководителей на Чернобыльской АЭС, который находился на БЩУ-4 до и в момент аварии.

М: "Заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Степанович Дятлов. Худощавый, с гладко зачесанной, серой от седины шевелюрой и уклончивыми, глубоко запавшими тусклыми глазами. Дятлов появился на атомной станции в середине 1973 года. До этого заведовал физической лабораторией на одном из предприятий Дальнего Востока, занимался небольшими корабельными атомными установками. На АЭС никогда не работал. Тепловых схем станции и уран — графитовых реакторов не знал.

Я сказал Брюханову, что принимать Дятлова на должность начальника реакторного цеха нельзя. Управлять операторами ему будет трудно не только в силу характера, но и по опыту предшествующей работы: чистый физик, атомной технологии не знает.

Через день вышел приказ о назначении Дятлова заместителем начальника реакторного цеха. После моего отъезда из Чернобыля Брюханов назначил Дятлова сначала начальником реакторного цеха, а потом сделал заместителем главного инженера по эксплуатации второй очереди атомной станции".

Д: "Хотя и предположительно, но Медведев отказывает Дятлову в способности оценки ситуации. На каком основании? А ни на каком. В оперативной работе он меня не видел. И 26 апреля никаких драматических решений не надо было принимать… Мы поступали согласно действующим на то время эксплуатационным документам. Трагедия в том, что катастрофа произошла в самой будничной обстановке. Наши действия надо оценивать по существовавшим на 26 апреля положениям, а не с колокольни теперешних (выделено мною. — Е.М.). До такого абсурда, что нельзя бросать аварийную защиту (АЗ), додуматься я не МОР".

А. С. Дятлов в 1953–1959 гг. учился в Московском инженерно-физическом институте, который окончил с отличием, получив квалификацию инженер — физик по специальности автоматика и электроника. По распределению был направлен на судостроительный завод им. Ленинского комсомола в г. Комсомольск-на-Амуре, где трудился в должностях старшего инженера, начальника физической лаборатории, сдаточного механика энергетической установки атомных подводных лодок. С 1973 года и по 1986 год, то есть 13 лет работал на Чернобыльской АЭС. Прошел путь от заместителя начальника реакторного цеха до заместителя главного инженера АЭС по эксплуатации. Срок немаленький даже для того, чтобы заново изучить ректоры типа РБМК.

А. С. Дятлов награжден орденами Знак Почета и Трудового Красного Знамени.

Д: "Без ложной скромности могу сказать — дело знал. Реакторы и системы его обслуживающие, знал досконально, не раз пролез по всем местам. Другие — похуже, но тоже достаточно".

М: "Общей тенденцией на Чернобыльской АЭС в то время было: "воспитывать" оперативный персонал смен, щадить и поощрять дневной (неоперативный) персонал цехов, несмотря на то, что неполадок в турбинном зале было больше, чем в реакторном отделении. Отсюда недостаточное внимание по отношению к реактору. Была какая-то слепая уверенность, что реактор — это надежно и безопасно.

Профессиональные тренировки на Чернобыльской АЭС, теоретическая и практическая подготовка персонала проводились на уровне примитивного управленческого алгоритма".

Чернобыльская АЭС в это время лучшая в системе Минэнерго СССР. На станции сверхплановые киловатты, переходящие знамена, ордена, слава! В. П. Брюханов недавно вернулся из Москвы с 27 съезда КПСС, на котором был делегатом, на него ушло представление в Москву на Героя Социалистического труда. Все это оказалось, к сожалению, не критерием благополучного положения дел на станции, а наоборот, сначала мишурой, мифом, а потом — преступлением перед страной и человечеством.

Очень подробное описание событий, произошедших не Чернобыльской АЭС 26 и 27 апреля 1986 года, приводит Г. У. Медведев. Понимание обстановки накануне и во время аварии, которую он подробно описал в "Чернобыльской тетради", сложились в нем после посещения Чернобыля и Припяти, дотошного опроса многих людей, Брюханова, начальников цехов и смен АЭС и других участников трагических событий. Помогли разобраться и реконструировать весь ход событий опыт многолетней работы Г. У. Медведева на Чернобыльской АЭС, пребывание в командировке на ЧАЭС и лечение в стационаре Шестой клиники Москвы в 80-е годы, где он еще успел встретиться с участниками первых дней трагических событий.

Д: "На поверку оказывается, Г. Медведев ни дня не работал на эксплуатирующихся атомных станциях. Работал он в Мелекессе в 1964–1972 гг. на ВК-50, но это опытный реактор, а не как атомная станция. На Чернобыльской АЭС он был в 1972–1974 гг., когда до эксплуатации было далеко. Первый блок на ЧАЭС запущен 16 сентября 1977 года. С 1974 года живет в Москве. Насколько мне известно, там атомных электростанций никогда не было. Даже кабинетно с эксплуатацией АЭС не связан, занимался поставками оборудования на станции".

И далее"…настольным пособием его был отчет советских специалистов в МАГАТЭ".

Выпад Дятлова полемический и достаточно острый, однако, не убеждающий, что Г. Медведев не знает реактор РБМК и не знает процессов там происходящих, также как неправ и Г. Медведев, утверждая, что А. Дятлов не знает реактор РБМК.

Ночь роковых ошибок. Грубейшие нарушения, как заложенные в программе, так и допущенные в результате проведения эксперимента, можно свести к следующим пунктам:

— ошибочное отключение системы локального автоматического регулирования (ЛАР), что привело к недопустимому падению мощности;

— естественное стремление выйти из "йодной ямы", привело к тому, что операторы значительно снизили оперативный запас реактивности, сделав аварийную защиту неэффективной;

— подключение к реактору всех восьми главных циркуляционных насосов (ГЦН), тем самым был значительно превышен расход воды, что сделало температуру теплоносителя близкой к температуре насыщения;

— намерение, в случае необходимости, повторить эксперимент с обесточиванием, привело к заблокированию защиты реактора по многим параметрам (по сигналу остановки при отключении двух турбин, по уровню воды и давлению пара в барабанах — сепараторах, по тепловым параметрам);

— отключение системы защиты от максимальной проектной аварии (МПА), чтобы избежать ложного срабатывания системы аварийной остановки реактора (САОР) во время проведения испытаний;

— блокирование двух аварийных дизель-генераторов, а также рабочего и пускорезервного трансформаторов, отключение блоков от источников аварийного электропитания и от энергосистемы.

Все перечисленное наложилось на недостатки, выявившиеся у реакторов типа РБМК: ряд неблагоприятных нейтронно-физических коэффициентов, присущих реактору этого типа и неудачная конструкция поглощающих стержней системы управления защитой.

Исполнители считали выполнение этой программы для себя "делом чести". Бездумное стремление во что бы то ни стало провести "чистый опыт" и обязательно довести эксперимент до конца создало условия для ядерной катастрофы.

Д: "Г. Медведев в "Чернобыльской тетради" пишет, что они опытные эксплуатационники всегда ощущали, какая острая грань их отделяет от аварии. Не могу себе представить, как можно каждый день со страхом ходить на работу. Это мазохизм какой-то в технической сфере. Нормальная психика такого испытания не выдержит.

И второй — о надежности реактора. Что вот де, персонал, считал реактор надежным, обращался с ним неподобающим образом, как хотели, как со шкафом и т. д. Да, конечно, мы его считали надежным, считали аварийную защиту (АЗ) надежной. Кто бы иначе стал работать? Но то, что реактор РБМК — аппарат сложный, трудный в управлении, требующий максимальной сосредоточенности и внимания, ясно было любому молодому старшему инженеру управления реактором (СИУРу), уже не говоря о других инженерно-технических работниках".

М: "25 апреля 1986 года. В 14 часов оо минут в соответствии с программой эксперимента была отключена система аварийного охлаждения реактора. Это была одна из грубейших и роковых ошибок Сделано это было сознательно, чтобы исключить возможный тепловой удар при поступлении холодной воды из емкостей системы аварийного охлаждения в горячий реактор. А ведь эти 350 тонн аварийного запаса воды из емкостей системы аварийного охлаждения реактора (САОР), позже, (в момент, когда начался разгон на мгновенных нейтронах, когда сорвали главные циркуляционные насосы, а реактор остался без охлаждения), могли бы спасти положение и погасить паровой эффект реактивности, самый весомый из всех".

По требованию диспетчера Киевэнерго в 14 часов 25 апреля вывод блока был задержан до ночи, (боялись, что могут произойти сбои из-за недостатка электрической энергии в сети Киевэнерго). Однако все это время реактор продолжал работать с отключенной системой САОР. Формальный повод для этого был — наличие кнопки МПА.

Вечерней смене фатально повезло, она могла идти домой.

24 часа оо минут. Смену принимают Александр Акимов и старший инженер управления реактором (СИУР) Леонид Топтунов. Аварии суждено было произойти именно в эту ночную смену. Так было определено судьбой.

На блочном щите управления четвертого энергоблока в процессе проведения работ по программе находились: начальник смены блока Александр Акимов, старший инженер управления реактором (СИУР) Леонид Топтунов, заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов, старший инженер управления блоком Борис Столярчук, старший инженер управления турбиной Игорь Кершенбаум, заместитель начальника турбинного цеха блока № 4 Разим Давлетбаев, начальник лаборатории чернобыльского пусконаладочного предприятия Петр Паламарчук, начальник смены блока Юрий Трегуб, сдавший смену Акимову, старший инженер управления турбиной из предыдущей смены Сергей Газин, стажеры СИУРа Виктор Проскуряков и Александр Кудрявцев, а также представитель Донтехэнерго Геннадий Метленко и два его помощника, находившиеся в соседнем помещении.

Д: "В 24 часа 25 апреля при передачи смены состояние следующее: мощность реактора — 750 МВт тепловых, оперативный запас реактивности (ОЗР) — 24 стержня, все параметры согласно Регламента. У Акимова вопросов не было.

После этого я ушел с БЩУ-4 для осмотра перед остановом интересующих меня мест. Так всегда делал".

М: "В соответствии с программой испытаний выбег ротора генератора предполагалось произвести при мощности реактора 700-1000 МВт. Такой выбег следовало производить в момент глушения реактора, ибо при МПА аварийная защита реактора (АЗ) по пяти аварийным уставкам падает вниз и глушит аппарат. Но был выбран другой, более опасный вариант: продолжить эксперимент при работающем реакторе, чтобы провести "чистый опыт".

Д: "Многие спрашивают: было ли предчувствие беды? Нет, никакого… Пожалуй, только один факт можно отметить из этого дня. После снижения мощности реактора началось его "отравление" ксеноном (продукт распада ядерного топлива — Е. М.) и, соответственно, уменьшение оперативного запаса реактивности (ОЗР). Есть и другие эффекты влияющие на реактивность, однако отравление преобладает.

Минимальный запас реактивности, зафиксированный блочной ЭВМ, составил 13,2 стержня, что меньше допускаемых Регламентом 15 стержней. Затем реактор стал разотравляться и в 23 часа 25 апреля запас реактивности составлял 26 стержней. При этом мощность реактора 50 %, в работе только один турбогенератор (ТГ-8), все параметры в норме.

М: "В ряде режимов эксплуатации реактора возникает необходимость переключать или отключать управление локальными группами. При отключении одной из таких локальных систем Леонид Топтунов не смог достаточно быстро устранить появившийся разбаланс в системе регулирования. В результате мощность реактора упала до величины ниже 30 МВт тепловых. Началось отравление реактора продуктами радиоактивного распада, в основном йодом и ксеноном. Стало ясно, что эксперимент с выбегом ротора срывается".

Д: "Когда я ушел на БЩУ, видимо, из-за какой-то несогласованности между Б. Рогожкиным и А. Акимовым, вместо того, чтобы снять нагрузку с генератора, оставив мощность реактора 420 МВт, они начали ее снижать. Реактор в это время управлялся, так называемым локальным автоматическим регулятором (ЛАР) мощности, с внутризонными датчиками. Этот регулятор значительно облегчал жизнь оператору на относительно больших мощностях, но на меньших работал неудовлетворительно (выделено мною. — Е. М.). Поэтому решили перейти на АР с четырьмя ионизационными камерами. При переходе с ЛАР на автоматический регулятор (АР), оказавшийся неисправным и произошел провал мощности до 30 МВт".

В другом месте А. Дятлов меняет тактику, он уже мимоходом говорит о неисправном регуляторе и больше о том, что нет надежных средств определения параметров.

Д: "Какие нарушения допустил Л.Топтунов? Не по Медведеву. Фактически. Провалил мощность? Так это произошло из-за неисправного регулятора (выделено мною. — Е. М.), на который он перешел. Пускай бы и по низкой квалификации или даже по тривиальному ротозейству. Судебное дело по снижению мощности операторам возбуждать? И возбудили. Поднимал мощность реактора после провала по Регламенту, не вопреки. Просмотрел запас реактивности? Наверное. Так был ли он обеспечен, согласно закону, необходимыми средствами для наблюдения за параметром? Нет".

М: "Есть два решения. Реактор отравляется и потому надо или немедленно поднимать мощность, или ждать сутки, когда короткоживущие изотопы йода и ксенона распадутся. Правильное решение: ждать"!

Д: "Вернулся на щит управления в 00 часов 35 минут. Время установил после по диаграмме записи мощности реактора. От двери увидел склонившихся над пультом управления реактором оператора Л. Топтунова, начальника смены блока А. Акимова и стажеров В. Проскурякова и А. Кудрявцева. Не помню, может и еще кого. Подошел, посмотрел на приборы. Мощность реактора — 50 70 МВт. Акимов сказал, что при переходе с ЛАР на регулятор с боковыми ионизационными камерами (АР) произошел провал мощности до 30 МВт. Сейчас поднимают мощность. Меня это нисколько не взволновало и не насторожило. Отнюдь не из ряда вон выходящее явление. Разрешил подъем дальше и отошел от пульта".

М: "Топтунов принял единственно правильное решение: "Я подниматься не буду!" Акимов поддержал его. Оба изложили свои опасения Дятлову.

— Что ты брешешь, японский карась! — накинулся Дятлов на Топтунова. — После падения с восьмидесяти процентов по регламенту разрешается подъем через сутки, а ты упал с 50 %! Регламент не запрещает… А не будете подниматься, Трегуб поднимется…

Это была уже психическая атака. Дятлов рассчитал правильно. Леонид Топтунов испугался окрика, изменил профессиональному чутью. В голове пронеслось: "Ослушаюсь — уволят".

Леонид Топтунов начал подъем мощности".

Д: "Никто на меня не давил ни зримо, ни незримо. Не из тех, кто поддается давлению. И я никого не давил. Ни 26 апреля, ни ранее. В моем лексиконе не было слов — делай, как сказал — и им подобных. Убеждение со ссылкой на инструкции и технические сведения — да, но не голый приказ. А 26 апреля я и не убеждал никого, поскольку ни у одного человека не возникало никаких протестов. Да и быть им не с чего. За длительное время работы с операторами реакторов твердо усвоил правило, оператору за пультом никаких выговоров, никаких упреков. Он и без того переживает случившееся, а которые безразличны к этому — не держал. 26 апреля 1986 года громко я только дважды говорил: первое — команда "всем на резервный пункт управления" и вторая, когда А. Ф. Кабанов начал говорить, что вибрационная лаборатория остается в цехе, я приказал немедленно уходить с блока. Все это уже после аварии".

Д: "С Г. П. Метленко обговорили подготовку по "Программе выбега ТГ" и пометили в его экземпляре программы выполнение работы. Подошел А. Акимов и предложил не поднимать мощность до 700 МВт, как записано в "Программе выбега ТГ", а ограничиться 200 МВТ. Я согласился с ним. Заместитель начальника турбинного цеха Р. Давлетбаев сказал, что падает давление первого контура и, возможно, придется остановить турбину. Я ему сказал, что мощность уже поднимается и давление должно застабилизироваться. Еще Давлетбаев передал просьбу представителя Харьковского турбинного завода А. Ф. Кабанова замерить вибрацию турбины на свободном выбеге, то есть при снижении оборотов турбины без нагрузки на генератор. Но это затягивало работу, и я отказал ему, сказав: "При эксперименте мы реактор глушим, попробуй подхватить обороты (примерно от 2000 об/мин), пару еще должно хватить".

Д: "В 00 часов 43 минуты вскоре после провала мощности реактра начальник смены блока А. Акимов заблокировал защиту реактора по останову двух ТГ. Если проще сказать, то согласно Регламента, указанная защита, выводится при мощности менее 100 МВт электрических, у нас было 40 МВт. И, следовательно, никакого нарушения нет. Несколько ранее переведена уставка аварийной защиты (АЗ) на останов турбины по снижению давления в барабан — сепараторах (в первом контуре) с 55 атмосфер до 50.

26 апреля, 1 час 00 минут. До взрыва оставалось 23 минуты, 40 секунд…

М: "Мощность 200 МВт. Отравление реактора продолжается. Дальше поднимать мощность нельзя. Для реактора типа РБМК запас реактивности двадцать восемь стержней. Реактор стал плохо управляемым из-за того, что Топтунов, выходя из "йодной ямы", стал извлекать стержни из неприкосновенного запаса. По одним данным стержней АЗ на момент катастрофы осталось 18 штук, по другим — 6 штук. В результате способность реактора к разгону превысила способность защиты заглушить реактор. Реактор стал ненадежно управляемым! И все же испытания решено было продолжить".

Д: "Обычно оперативный запас реактивности (ОЗР) необходим для возможности маневрирования мощностью. Сконструировать реактор с нулевым коэффициентом реактивности не представляется возможным, поэтому при изменениях режимов работы необходим какой-то запас реактивности. И по экономическим соображениям, и по условиям эксплуатации он должен быть минимальным. До аварии на Ленинградской АЭС в проектных документах на реактор РБМК не накладывалось никаких ограничений на минимальный запас. Отсюда и появилась запись в Регламенте о запрете работать при запасе реактивности меньше 15 стержней ручного регулирования (РР). Будь реактор оснащен сигнализацией и автоматической защитой, ни о каком снижении запаса реактивности в опасной зоне и речи быть не могло.

О том, что при малом запасе реактивности из-за принципиально неверной конструкции стержней СУЗ аварийная защита (АЗ) становится своим антиподом — разгонным устройством, создатели реактора нам не сообщили".

Основной мотив поведения персонала, как можно быстрее закончить испытания. И огромная надежда на реактор: дай бог, не подведет! И снова русский авось! Но реактор — не телега…

Д: "В on час 03 и 07 минут запущены седьмой и восьмой ГЦН согласно Программе. А. Акимов доложил о готовности к проведению последнего эксперимента.

Собрал участников для инструктажа: кто за чем смотрит и по действиям их в случае неполадок, кроме оператора реактора — ему отлучаться при таком режиме не следует. Все разошлись по назначенным местам. Кроме вахтенных операторов в это время на щите управления были задействованы в эксперименте работники электроцеха (Сурядный, Лысюк, Орленко), пуско — наладочного предприятия Паламарчук, заместитель начальника турбинного цеха Давлетбаев, из предыдущей смены Ю.Трегуб и С. Газин, оставшиеся посмотреть, начальник смены реакторного цеха В. Перевозченко и стажеры Проскуряков, Кудрявцев.

Режим блока: мощность реактора — 200 МВт, от ТГ № 8 запитаны питательные насосы и четыре из восьми ГЦН. Все остальные механизмы по электричеству запитаны от резерва. Все параметры в норме. Система контроля объективно зарегистрировала отсутствие предупредительных сигналов по реактору и системам. Для регистрации некоторых электрических параметров в помещении на БЩУ был установлен шлейфовый осциллограф, включался он по команде в телефон — "Осциллограф — пуск". На инструктаже было установлено, что по этой команде одновременно:

— закрывается пар на турбину;

— нажимается кнопка максимальной проектной аварии (МПА) — нештатная кнопка для включения блока выбега в системе возбуждения генератора;

— нажимается кнопка аварийной защиты (АЗ)-5 для глушения реактора.

Команду Топтунову дает Акимов".

М: "Реактор уже взрывоопасен. Это означает, что, вроде бы спасительное, нажатие на кнопку аварийной защиты приведет в результате к неуправляемому разгону мощности реактора и в последующем к взрыву, так как воздействовать на реактивность уже было нечем.

До взрыва оставалось 17 минут 40 секунд… Нужно было стечение самых невероятных обстоятельств, которые могли привести к взрыву. И эти обстоятельства были созданы и задействованы персоналом четвертого энергоблока.

К шести работающим главным циркуляционным насосам дополнительно было подключено еще два. Гидравлическое сопротивление активной зоны напрямую зависит от мощности реактора. А поскольку мощность реактора была мала, гидравлическое сопротивление активной зоны тоже было низкое. В работе находилось все 8 главных циркуляционных насоса. Суммарный расход воды через реактор возрос до 60 т/ч, при норме 45 т/ч, что является грубым нарушением регламента эксплуатации. При таком режиме насосы могут сорвать подачу воды и вследствие кавитации возможно возникновение вибрации трубопроводов контура с сильными гидроударами".

Д: "Реактор в 01 час 23 минуты (и никому не известно сколько еще до этого времени. — Е. М.) находился в состоянии атомной бомбы и ни одного ни аварийного, ни предупредительного сигнала! Персонал находится в глубоком неведении, так как ни по каким приборам не видит тревожного положения"!

Д: "А квинтэссенция повести в следующей фразе: "И все же справедливости ради надо сказать, что смертный приговор был предопределен в некоторой степени и самой конструкцией РБМК. Нужно было только обеспечить стечение обстоятельств, при котором возможен взрыв. И это было сделано"".

Д: "Первое: реактор РБМК-86 (РБМК на момент аварии. — Е. М) не отвечал требованиям тридцати двух пунктов нормативных документов, из них 15, как указано в докладе комиссии Н. А Штейнберга, имели прямое отношение к аварии 26 апреля. В нормативных документах нет избыточных требований, так как выполнение каждого из них может стоить больших средств. Но зато выполнение каждого требования обязательно. Здесь же не выполнено пятнадцать.

Второе: произошла авария при проведении эксперимента, но она точно также могла произойти при любой другой работе и, в первую очередь, при остановке блока, когда реактор находится в режиме стационарных перегрузок топливных кассет".

М: "В этих условиях попытки вручную удержать параметры реактора провалились, но еще есть время и шанс избежать катастрофы. Нужно только немедленно прекратить проведение эксперимента. Подключить к реактору систему аварийного охлаждения и зарезервировать систему электропитания. Вручную, ступенями приступить к снижению мощности реактора вплоть до его полной остановки, ни в коем случае не сбрасывая аварийную защиту, ибо это равносильно взрыву".

М: "Но и этот шанс не был использован…

Остается только удивляться возможностям, заложенным в реакторе, который несмотря на сложнейшие обстоятельства, сложившиеся для него, мог бороться за свою живучесть еще некоторое время".

Д: "Все проще. Надо было набрать шесть стержней ручного регулирования (РР) и опустить в зону. И так шестерками продолжить до глушения, а потом сбросить аварийную защиту (АЗ). Можно было четверками стержней. Можно было и с регуляторов начинать. Но это теперь ясно, когда стала известна противоестественная способность АЗ. Операция с системой аварийного лхлаждения реактора (САОР) и электропитанием не нужны.

Тогда я до этого, прошу извинить за вульгарность, не допер, недошурупил, недорубил, как там еще надо… А если бы череп мой сварганил это, то я сразу бы выступил за Кашпировского, Чумака и Тарасова. И орденов потребовал побольше, чем у Леонида Ильича Брежнева.

Нет, не корю себя, что не догадался об опасности (?!) сброса АЗ. И упреков не принимаю. Сообразить это невозможно, надо только знать. Но если бы я это знал, то и дня на таком реакторе не работал. Мы 26 апреля сбросили АЗ, но ведь она может в любой момент сработать автоматически, по аварийному сигналу. Тогда как?"

М: "Наконец добрались до стадии, к которой в процессе проведения программы стремились во что бы то ни стало. 1 час 23 минуты 04 секунды.

Старший инженер управления турбиной Игорь Кершенбаум закрыл стопорно-дроссельные клапаны восьмой турбины. Начался выбег турбины. Одновременно была нажата и кнопка МПА. Седьмой и восьмой турбогенераторы отключены.

Началось запаривание главных циркуляционных насосов, и потому уменьшился расход воды через активную зону. В технологических каналах реактора вскипел теплоноситель.

Запас реактивности составлял величину, требующую немедленной остановки реактора.

Последствия проведения эксперимента становятся необратимыми.

Эффективность аварийной защиты из-за грубых нарушений технологического регламента была сведена практически к нулю.

Д: "Системы централизованного контроля, в частности программа ДРЕГ (уже после расшифровки записей. — Е.М.) не зарегестрировали до 01 часа 23 минут 04 секунд — момента нажатия кнопки — никаких изменений параметров, которые могли бы послужить причиной приведение в действие аварийной защиты (АЗ) оператором.

Судебно-технические эксперты сфотографировали запись мощности (реактора. — Е. М.) на ленте с 17 и 30-тикратным увеличением, где и заметили увеличение мощности за 20 секунд до взрыва. Всего лишь в 17 раз увеличили и уже заметно возрастание мощности. Не было у нас ни микроскопов, ни телескопов, но и заметное невооруженным глазом увеличение мощности не является чем-то особенным. Автоматический регулятор начинает реагировать, только когда разбаланс есть и при том больше определенной величины — таков уж принцип работы".

Д: "В 01 час 23 минуты 04 секунды системы контроля зарегестрировали закрытие стопорных клапанов, подающих пар на турбину. Начался эксперимент по выбегу ТГ. Со снижением оборотов генератора после прекращения пара на турбину снижается частота электрического тока, обороты и расход циркуляционных насосов, запитанного от выбегающего генератора. Расход другой четверки насосов немного возрастает, но общий расход теплоносителя за 40 секунд снижается на 10… 15 %. При этом вносится в реактор положительная реактивность, автоматический регулятор (АР) стабильно удерживает мощность реактора, компенсируя эту реактивность. До 01 часа 23 минут 40 секунд не отмечается изменение параметров на блоке. Выбег происходит спокойно. На БЩУ тихо, никаких разговоров".

М: "1 час 23 минуты 40 секунд. Начальник смены блока Александр Акимов нажал кнопку аварийной защиты, по сигналу которой в активную зону должны войти все регулирующие стержни, находившиеся вверху, а также стержни собственно аварийной защиты. Но прежде всего в зону, в соответствии с конструкцией, вошли те роковые концевые участки стержней, которые дают приращение реактивности. И они вошли в реактор в тот момент, когда там началось парообразование. Тот же эффект дал и рост температуры в активной зоне. Сплелись в единое целое три неблагоприятных для активной зоны фактора".

Но все еще оставался шанс. Последний…

М: "Вот тут-то Акимову и Топтунову надо было повременить и не нажимать кнопку, именно в этот момент пригодилась бы система аварийного охлаждения реактора, которая была отключена, закрыта на цепь и опломбирована. Тут бы им надо срочно заняться главными циркуляционными насосами, подать во всасывающую линию холодную воду, сбить кавитацию, прекратить запаривание и, тем самым, иметь возможность подать воду в реактор и уменьшить парообразование, а стало быть, и высвобождение избыточной реактивности. Тут бы им обеспечить включение дизель-генераторов и рабочего трансформатора, чтобы подать электропитание на электродвигатели ответственных потребителей, но увы!.. Была нажата кнопка, и начался разгон реактора на мгновенных нейтронах…

Д: "Услыхав какой-то разговор, я обернулся и увидел, что оператор реактора Л. Топтунов разговаривает с А. Акимивым. Я находился от них метрах в десяти и что сказал Топтунов, не слышал. Саша Акимов приказал глушить реактор и показал пальцем — дави кнопку. Сам снова обернулся к панели безопасности, за которой наблюдал.

В их поведении не было ничего тревожного, спокойный разговор, спокойная команда. Это подтверждает Г. П. Метленко и только что вошедший на блочный щит мастер электроцеха А. Кухарь.

Судя по поведению Топтунова и Акимова, по записи сигналов, без боязни ошибиться, можно сказать, когда стержни АР подходили к низу активной зоны, Топтунов спросил, что делать с реактором, и Акимов, как это было условлено на инструктаже, приказал глушить".

Как говорится, от судьбы не уйдешь.

М: "Стержни пошли вниз, однако почти сразу же остановились. Акимов, увидя, что стержни-поглотители опустились всего на два с половиной метра, вместо положенных семи, рванул к пульту оператора и обесточил муфты сервоприводов, чтобы стержни упали в активную зону под действием собственной тяжести. Но и этого не произошло. Видимо, каналы реактора деформировались, в результате чего стержни заклинило…

Д: "С этого все и началось.

Почему Акимов задержался с командой на глушение реактора, теперь уже не выяснишь. В первые дни после аварии мы еще общались, пока не разбросали по отдельным палатам, и можно было спросить, но я тогда, а тем более сейчас, не придавал этому никакого значения — взрыв бы произошел на 36 секунд ранее, только и разницы.

В 1 час 23 минуты 40 секунд зарегистрировано нажатие кнопки аварийной защиты реактора (АЗ) для глушения реактора по окончании работы. Эта кнопка используется, как в аварийных ситуациях, так и в нормальных. Стержни системы управления защитой (СУЗ) в количестве 187 пошли в активную зону и по всем канонам должны были прекратить цепную реакцию.

В 1 час 23 минуты 43 секунды зарегистрировано появление аварийных сигналов по превышению мощности и по уменьшению периода разгона реактора (большая скорость увеличения мощности). По этим сигналам стержни АЗ должны идти в активную зону, но они и без того идут от нажатия кнопки АЗ-5. Появляются другие аварийные признаки и сигналы: рост мощности, рост давления в первом контуре…

Оператор реактора Л. Топтунов закричал об аварийном увеличении мощности реактора. Акимов громко крикнул: "Глуши реактор!" И метнулся к пульту управления реактором. Вот эту вторую команду глушить уже слышали все. Было это, видимо, после первого взрыва, так как от Акимова в больнице я слышал, что именно он обесточил муфты сервоприводов СУЗ, а ДРЕГ (своего рода "черный ящик". — Е. М.) зафиксировал это в 1 час 23 минуты 49 секунд. Вторая команда ровным счетом ничего не могла изменить, кнопка была нажата раньше, и стержни АЗ пошли в зону, пока могли.

Со стороны центрального зала стали слышны резкие удары, задрожал пол…

Сверху посыпались обломки прессованных плиток фальшпотолка. Взглянул вверх — в это время второй удар сотряс все здание. Погас свет и вскоре зажегся. Замигали лампы большого количества сигналов.

В 1 час 23 минуты 40 секунд при нажатии кнопки мощность не могла существенно превышать 200 МВт, иначе по большому разбалансу выбило бы регулятор с автомата. Но уже в 01 час 23 минуты 43 секунды зафиксированы аварийный сигнал по скорости нарастания мощности (АЗС) и аварийный сигнал по превышению мощности (АЗМ). Этих сигналов быть никак не должно при движущихся вниз стержнях аварийной защиты! (выделено мною. — Е. М.) При правильно сконструированных стержнях…

В 1 час 23 минуты 47 секунд — взрыв, сотрясший все здание, и через 1–2 секунды, по моему субъективному ощущению, еще более мощный взрыв. Стержни аварийной защиты (АЗ) остановились, не пройдя и половины пути. Все… В такой вот деловой будничной обстановке реактор РБМК-1000 четвертого блока ЧАЭС был взорван кнопкой аварийной защиты!

Парообразование усилилось. В активной зоне реактора стремительно протекают химические реакции взаимодействия паро-водяной смеси с циркониевой оболочкой тепловыделяющих элементов с образованием гремучей смеси водорода и кислорода.

Давление растет со скоростью 15 атмосфер в секунду. Огромным давлением отрываются нижние водяные и верхние паро-водяные трубопроводы. С обрывом нижних водяных трубопроводов, через которые в активную зону подается охлаждающая вода, реактор стал быстро обезвоживаться.

М: Концентрация водорода в гремучей смеси в разных помещениях блока достигает взрывоопасных величин. Всего 4,2 % водорода в объеме помещения достаточно, чтобы последовали взрывы. Этот порог концентрации быстро достигается. Два мощных взрыва следуют один за другим, с интервалом 30 секунд, что приводит к разрушению реактора и здания четвертого энергоблока. В результате мощного гидроудара рушится кровля.

500-тонную плиту биологической защиты реактора взрывом легко подбрасывает вверх, затем плита снова падает на реактор и фиксирует себя под некоторым углом уже для потомства. Стена в направлении ударной волны прогнулась, как резиновая. <…

Д: Разрушение все же началось с нижней части активной зоны, это факт общепризнанный. После начала движения стержней в активную зону в верхнюю ее часть входят поглотители и уменьшают нейтронное поле, в нижней части зоны столбы воды в каналах системы управления защитой (СУЗ) замещаются вытеснителями, слабее, чем вода, поглощающими нейтроны; вносится положительная реактивность и именно в нижней части начался бурный рост мощности, там зона прежде всего и разрушилась".

Запах озона. Все в пару. Густая пыль. Темнота. И тревожное шипение пара. Ощущение, что происходят какие-то мощные подземные процессы: то ли прекращение существования земли, то ли наоборот, зарождение уже какой-то другой цивилизации.

Над реактором спустя некоторое время, когда начала оседать пыль, черное небо с красивыми звездами. Взрыв видели и рыбаки. Видели его как кратковременный выброс огня и пепла из вулкана. Видели, как над блоком взлетели раскаленные куски ядерного топлива и графита, которые частично падали на крышу машинного зала и вызвали ее загорание. Начался пожар.

Вокруг все исковеркано, изуродовано до неузнаваемости. Мощные очаги пожара в разных местах. Уровни радиации в различных участках блока, как потом подсчитают специалисты составляют от 1000 до 15000 Р/ч, а из жерла "вулкана" — около 30000 Р/ч. Такие уровни радиации ощущаются специалистами почти физически, без прибора. Вокруг состояние АДА!

Судьба подвела итоги. Место катастрофы: Украина, Чернобыльская АЭС. Время взрыва: 26 апреля 1986 года, 1 час 23 минуты и 40 секунд. В недрах четвертого блока Чернобыльской АЭС были взорваны 75 атомных бомб, аналогичных бомбам, сброшенным на Хиросиму и Нагасаки в августе 1945 года.

В качестве справки: "Реактор РБМК-1000 четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС, введенный в эксплуатацию в декабре 1983 года, к моменту аварии 26.04. 86 г. проработал 715 эффективных суток. Его активная зона содержала 1659 тепловыделяющих сборок (ТВС), один канал с дополнительным поглотителем и один незагруженный канал. Большая часть (более 57 %) ТВС была из первоначальной загрузки, полная масса загруженной двуокиси урана — 190,2 тонн.

Было определено: радиоактивные благородные газы (криптон, ксенон и др.) выброшены из реактора практически полностью; за пределы ЧАЭС выброшено значительное количество радиоактивного йода, 13 + 7 % цезия, 3 + 1/5 % топлива.

Таким образом, около 96 % ядерного топлива, содержащего продукты деления и трансурановые элементы (ТУЭ), осталось в разрушенном реакторе и в непосредственной близости от него". "Чернобыль. Пять трудных лет" Москва ИЗДАТ1992, с. 102, 105.

Часть ядерного топлива испарилась или была выброшена взрывом в атмосферу в виде мелкодисперсных частичек. Еще часть была выброшена с периферийных участков активной зоны в завал теперь уже строительных конструкций, на крышу деаэраторной этажерки и машинного зала четвертого энергоблока и на территорию станции. Часть топлива оказалась заброшенной на оборудование, трансформаторы подстанции, шинопроводы, крышу центрального зала третьего энергоблока, общую для третьего и четвертого блока вентиляционную трубу.

Зоны радиоактивного загрязнения после взрывов формировались в зависимости от характера выбросов. При этом самые легкие радиоактивные частицы и газы поднялись в верхние слои атмосферы. Они осаждались очень медленно (от нескольких месяцев до года), успев за это время не раз обогнуть земной шар. Более тяжелые аэрозоли располагались в приземном слое воздуха и через разное время опускались на землю.

Время после взрыва. Из пояснительной записки инспектора Владимира Палагеча: "С 25 на 26 апреля 1986 года я осуществлял контроль за противопожарным режимом на АЭС. В момент, предшествующий взрыву, находился неподалеку от машинного зала. После взрыва сразу связался с дежурным по части и сообщил, что горит кровля на четвертом блоке".

Первой, получив сигнал тревоги, на ЧАЭС выехала пожарная часть № 2 во главе с начальником караула Владимиром Правиком. Через пять минут на станции был уже и Виктор Кибенок со своим подразделением.

На БЩУ-4 идет мучительное и лихорадочное осмысление происходящего. В воспаленном мозгу людей проносятся разные предположения и по одному и тому же поводу: почему произошла авария? Взрывоопасная смесь могла собраться в сливном коллекторе охлаждающей воды системы управления защиты (СУЗа). В дальнейшем там мог произойти взрыв, который способен был "выстрелить" регулирующие стержни из реактора. В результате — разгон реактора на мгновенных нейтронах. И взрыв уже реактора. Не исключено влияние и "концевого эффекта" поглощающих стержней: если начавшееся парообразование и дефекты, связанные с "концевым эффектом" поглощающих стержней, совпали, также возможен разгон реактора, и тоже — взрыв. Были и другие варианты развития событий, но при любом раскладе почему-то все должно было закончиться трагически. Но в такой расклад событий на БЩУ-4 никто не хотел верить. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда! И тем более с ними, ведь они все делали правильно!

Д: "А как можно понять такое? В нормальной ситуации, без каких либо аварийных признаков, нажимается кнопка для глушения реактора, а получаем взрыв. Не знали об этом ни Топтунов, ни Акимов и вообще никто из операторов на атомных станциях с реакторами РБМК. А если бы знали мы, то разве согласились работать? И неведение наше было вовсе не святым. Это прямая заслуга научного руководителя А. П. Александрова и Главного конструктора Н. А Доллежаля. Их работники обязаны были знать (а А. П. Александров и лично знал — есть документы) недопустимые свойства реактора и принять меры по их ликвидации".

Сознание отчаянно сопротивлялось и воспринимало только одну спасающую мысль: взрыв произошел в СУЗе, реактор цел. Работала какая-то локальная часть мозга, которая предлагала только эту версию катастрофы. Сознание защищало людей от правды, иначе их жизнь сразу стала бы невыносимой. Главное — не стоять на месте… И надо что-то делать! А следовательно, пока реактор цел, надо спасать реактор! И срочно подавать воду для охлаждения!

Д: "Пошел вдоль щитов с приборами к пульту реактора. Ничего до пульта не смотрел, кроме давления в первом контуре и циркуляции теплоносителя. И то, и другое — ноль. Уже по этим приборам понял, что это не авария в обычном понимании. Нет расхода теплоносителя из-за остановки ГЦН — еще не беда при наличии давления, при такой-то начальной мощности естественная циркуляция без вопросов снимает проблему тепловыделения. А нет давления — твэлы гибнут в первую минуту".

Из пояснительной записки пожарного третьего караула В. Прищепы: "По прибытии на АЭС второе отделение поставило автонасосы на гидрант и подсоединило рукава к сухотрубам. Наш автомобиль подъехал со стороны машинного зала. Мы проложили магистральную линию, которая вела на крышу. Видели — там главный очаг пожара. Но требовалось знать всю обстановку. На разведку пошли лейтенанты Правик и Кибенок".

М: "Дятлов, перекрывая грохот и шум, истошным голосом отдал команду: "Расхолаживаться с аварийной скоростью!" Но это была скорее не команда, а вопль ужаса… Шипение пара, клекот льющейся откуда-то горячей воды… Рот, нос, глаза, уши забило мучнистой пылью, сухость во рту, и что самое важное: полная атрофия сознания и воли. Молниеносный, неожиданный удар лишил всех чувств: боли, страха, ощущение тяжкой вины и невосполнимого горя. Александр Акимов метался, не зная, что предпринять: "Диверсия! Не может быть!.. Все правильно делали…" Леонид Топтунов растерян, бледен, такое впечатление, что ожидает удара, но не знает, с какой стороны он последует".

Д: "…выработанный многими годами стереотип эксплуатационника — обеспечь охлаждение активной зоны — работает. Саше Акимову приказал включить насосы система аварийного охлаждения реактора (САОР) от запустившихся автоматически аварийных дизель-генераторов, а Валерию Перевозченко — открывать задвижки на контур. Я и тогда понимал, что топливные кассеты этим не спасти, однако, не зная вовсе характера разрушений, полагал так: твэлы начнут расплавляться от перегрева, топливо пойдет в водяные коммуникации и, постепенно проплавив трубы, попадет в помещения. Реактор я считал заглушенным".

Из пояснительной записки начальника пожарной части майора Леонида Петровича Телятникова: "Разрушение аппаратного отделения четвертого энергоблока. Горело и покрытие аппаратного отделения третьего энергоблока. Причем в разных местах и на разных высотах — от 12,5 до 71, 5 метра. По наружной лестнице я поднялся на покрытие машзала. Пожарный Прищепа В. А. доложил, что огонь на кровле ликвидируется".

Из журнала боевых действий пожарных: "Поплыл расплавленный битум. Крыша превратилась в засасывающее высокоактивное месиво, по которому с трудом передвигались пожарные, перетаскивая свои шланги с места на место. Покрытие горело с треском. Валил удушливый дым. Кипящий битум прожигал сапоги, летел брызгами на одежду, обжигал незащищенные места кожи. Все время рядом вой огня. Пожарные крепили лестницы, перехватывали то один, то другой ствол, подстраховывали друг друга.

Пожарные еще не знают, что взорвался реактор. Они еще на крыше. Думают, что пожар как пожар. Вокруг черный пепел. Душно. Давит грудь. Кашель".

Д: "У пульта реактора глаза мои полезли на лоб. Стержни СУЗ где-то в промежуточных положениях, вниз не идут при обесточенных муфтах сервоприводов, реактиметр показывает положительную реактивность. Операторы стоят растерянные, полагаю, и у меня был такой же вид".

М: "На БЩУ- 4 на смену шоку приходит просветление в мозгах. В экстремальных ситуациях такое бывает. На повестку дня выходит главное, нужно быстро проанализировать ситуацию: реактор без воды, стержни СУЗ застряли на уровне 2,5 метров, вырубился свет, стоят главные циркуляционные насосы, панели на щите дозиметрии четвертого блока погасли. Нет связи с дозиметристом. Коммутатор "отрубился", но, как ни странно, работают городские телефоны. Но последнее позже. Надо запустить насосы. А сейчас вниз, к СУЗу и вручную опустить стержни. И все-таки найти дозиметриста. Нужна дополнительная информация, чтобы правильно оценить обстановку…

Д: "Немедленно послал А. Кудрявцева и В. Проскурякова в центральный зал вместе с операторами опускать стержни вручную. Ребята побежали".

Предварительная оценка ситуации оказалась, к сожалению, неверной. Сердце корабля взорвано. И корабль больше никуда не поплывет. В такой ситуации нужно делать самое необходимое: надо делать все, чтобы ситуация не ухудшилась и надо спасать экипаж. И началась, как сказали бы моряки, борьба за живучесть корабля.

М: "Акимов отправляет стажеров Проскурякова и Кудрявцева опускать вручную стержни СУЗ. И они пошли. Пошли на верную смерть"

.Д: "Я сразу же понял абсурдность своего распоряжения — раз стержни не идут в зону при обесточенных муфтах, то не пойдут и при вращении вручную. И что показания реактиметра — вовсе не показания. Выскочил в коридор, но ребята уже скрылись. После аварии многократно, практически ежедневно и до сих пор, анализировал свои распоряжения и поступки 26 апреля 1986 года, и лишь это распоряжение было неправильным".

Находят заместителя начальника электроцеха Александра Лелеченко, и начинаются работы с целью запустить главные циркуляционные насосы. Нашелся и дозиметрист.

Свидетельствует Н. Ф. Горбаченко, дежурный службы дозиметрии в смене Акимова: "На панели третьего блока (у нас объединенный щит на очередь) сработала аварийная сигнализация. Все приборы пошли на "зашкал". Связи с Акимовым нет. По городскому телефону доложил начальнику смены службы дозиметрии Самойленко, который находился на щите первой очереди. Тот перезвонил руководству службы радиационной безопасности Красножону и Каплуну. Попытался определить радиационную обстановку у себя в помещении и в коридоре за дверью. Имелся только радиометр ДРГЗ на 1000 мкР/с (3,6 Р/ч). Радиометр показал "зашкал". Был у меня еще один прибор со шкалой 1000 рентген, но при включении он, как назло, сгорел. Другого прибора не было. Тогда я прошел на блочный щит управления и доложил Акимову ситуацию. Акимов сказал, чтобы я прошел по блоку и определил дозиметрическую обстановку. Я поднялся до плюс двадцать седьмой отметки по лестнично-лифтовому блоку, но дальше не пошел. Прибор всюду зашкаливал".

Д: "Наступило спокойствие, не заторможенность, а именно спокойствие, и единственная мысль: что можно сделать? В коридоре пыль, дым. Я вернулся на БЩУ-4 и приказал включить вентиляторы дымоудаления. А сам через другой выход пошел в машинный зал.

С двенадцатой отметки взглянул вниз в проем, там на пятой отметке находились питательные насосы. Из поврежденных труб в разные стороны бьют струи горячей воды, попадают на электрооборудование. Кругом пар. И раздаются резкие, как выстрел, щелчки коротких замыканий в электрических цепях. В районе седьмого турбогенератора (ТГ) загорелось масло, вытекшее, из поврежденных труб, туда бежали операторы с огнетушителями и разматывали пожарные шланги.

На кровле через образовавшиеся проломы видны сполохи пожара.

Вернулся на БЩУ и приказал Акимову вызвать пожарную команду, как я сказал, со всем усилением. Станционные пожарные к тому времени, оказывается, уже выехали, поскольку один из них был на улице в момент взрыва.

Вызвали "скорую помощь"

Начальнику смены станции Б. Рогожкину Акимов сообщил, и тот, согласно инструкции, оповестил Москву и Киев. В данном случае была объявлена ОБЩАЯ АВАРИЯ, наиболее тяжелая.

Со станционным оповещением где-то произошел сбой магнитофона и телефонистка дополнительно обзвонила всех по списку".

Пожарные вызывают подкрепление. Некоторые пожарные собирались в такой спешке, что уехали без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках. Сбрасывали горящий графит ногами.

Из журнала боевых действий пожарных: "Пожарные сбили пламя на 30-метровой высоте". И чуть ниже: "Из зоны пожара выведены люди".

Обстановка меняется каждую минуту. Лава горящего битума, тяжелый ядовитый дым снижает видимость, затрудняет дыхание. Пожарные работают под угрозой неожиданных выбросов пламени и внезапных обрушений.

Д: "Ушел с БЩУ с намерением посмотреть обстановку в реакторном зале. Не дошел. Встретил операторов газового контура И.Симоненко и В. Семикопова и операторов центрального зала О. Генриха и А. Кургуза. Толя Кургуз был страшно обожжен, кожа лица и рук слезает клочьями. Что под одеждой — не видно. Сказал им быстро идти в медпункт, куда уже должна придти машина скорой помощи. Игорь Симоненко сказал, что здание реакторного цеха разрушено.

Придя на щит управления четвертого блока, приказал А. Акимову остановить запущенные после взрыва насосы, поскольку воду от них в реактор подать не удастся из-за разрушения арматурного узла, и не зачем это делать по прошествии получаса после взрыва. Все что могло произойти в отсутствие охлаждения, уже произошло. В дальнейшем мы никаких мер в связи с этим не принимали.

Петро Паламарчук, здоровенный мужчина, внес и усадил в кресло инженера наладочного предприятия Володю Шашенка. Он наблюдал в помещении на 24 отметке за нештатными приборами и его обварило водой и паром. Сейчас Володя сидел в кресле и лишь незначительно перемещал глаза: ни крика, ни стона. Видимо боль превысила все мыслимые границы и отключила сознание. Перед этим я видел в коридоре носилки, подсказал где их взять и нести Володю в медпункт.

Начальник смены В. Перевозченко сказал, что нет оператора ГЦН Валерия Ходемчука и двух операторов центрального зала. Коротко приказал: "Искать!"

Подошел работник Харьковского турбинного завода А. Ф. Кабанов с двумя товарищами. Я им сказал, чтобы уходили с блока. А. Кабанов начал мне говорить, что остается в машинном зале лаборатория по измерению вибрации. Это была хорошая лаборатория производства ФРГ, одновременно измеряла вибрацию всех подшипников, а компьютер выдавал хорошие наглядные распечатки. Жалко было Кабанову ее терять. И здесь единственный раз 26 апреля, я повысил голос, заругался на него: "Пропади она пропадом эта машина, уходите с блока немедленно".

Обязан сказать: 26 апреля 1986 года все, кто был на блоке, исполняли поручения по первому слову, никаких отговорок. Ни разу не пришлось повторять распоряжение. Что могли и видели в этом необходимость — делали сами. Не знали что делать — это было. А кто там знал?

А. Акимову сказал отправить на третий БЩУ оператора реактора Л.Топтунова и оператора турбины И.Киршенбаума. Сделать полезного они ничего не могли, а обстановка здесь была крайне неблагоприятная. На щите остались Акимов и Столярчук".

В машинном зале в емкостях тонны машинного масла. Ситуация на блоке продолжает усложняться. В машзале, на отметке ноль, пожар полыхал в нескольких местах. Проломило кровлю, на нулевую отметку машзала упал кусок железобетонной плиты, разбил маслопровод. Масло загорелось. Пока тушили и ставили пластырь, упал еще кусок и разбил задвижку на питательном насосе. На напоре питательного насоса хлестал радиоактивный кипяток. Отключили разбитый насос, отсекли петлю. В любой момент могли взорваться маслобак турбины и водород в генераторе. В пролом крыши полетел черный пепел.

С электриками смены Акимова Давлетбаеву удалось заменить в генераторе водород азотом, чтобы избежать взрыва. Слили аварийное масло из маслобаков турбины в аварийные емкости снаружи энергоблока. Маслобаки залили водой…

Д: "Теперь занялись основной полезной работой, которую выполнил оперативный персонал четвертого блока с риском для жизни и здоровья. Свел Лелеченко (зам начальника электроцеха) и Акимова и приказал отключить механизмы и разобрать электросхемы с тем, чтобы обесточить максимальное количество кабелей и электросхем. Приказал также слить в аварийные системы масло турбин и вытеснить водород из электрических генераторов. Всю эту работу выполнил персонал электрического и турбинного цехов. Хорошо помогли персоналу своих смен Р. И. Давлетбаев и А. ГЛелеченко. Удивительный человек Александр Григорьевич. И здоровяком его не назовешь. Не понимаю, откуда он взял силы и после 26 апреля два или три дня выходил на работу. К сожалению, когда его отвезли в больницу Киева, прожил недолго".

Турбинисты в эту роковую ночь 26 апреля 1986 года совершили выдающийся подвиг. Если бы они не сделали то, что они сделали, пожар охватил бы весь машзал изнутри, рухнула бы кровля, огонь перекинулся бы на другие блоки, а это могло привести к разрушению всех четырех реакторов, такое развитие событий невозможно вообразить.

М: "Стажеры Проскуряков и Кудрявцев выбежали в коридор деаэраторной этажерки и по привычке свернули направо, к лифту, но увидели, что шахта разрушена, покореженный неведомой силой лифт валяется на обломках строительных конструкций. Им пришлось вернуться назад к лестнично-лифтовому блоку.

Без респираторов и защитной одежды они подошли к входу в центральный зал (ЦЗ) и, минуя три распахнутые настежь двери, вошли в бывший реакторный зал, заваленный покореженными конструкциями, тлеющими обломками. Они увидели пожарные шланги, свисающие в сторону реактора. Из стволов лилась вода. Но людей уже не было. Пожарные отступили отсюда несколько минут тому назад, теряя сознание и последние силы.

Проскуряков и Кудрявцев оказались у ядра атомного взрыва. Но где же реактор?!

Круглая плита биологической защиты с торчащими во все стороны обрывками тонких нержавеющих трубок под некоторым углом лежала на шахте реактора. Бесформенно свисала во все стороны арматура разрушенных стен — значит, плиту подбросило взрывом, и она снова, уже наклонно, упала на реактор. Из жерла разрушенного реактора шел красный и голубой огонь с сильным подвывом. В лица стажеров ударил ядерный жар с активностью 30 ооо Р/ч. Они невольно прикрыли лица руками, заслоняясь, как бы от солнца. Было совершенно ясно, что никаких поглощающих стержней нет, их унесло взрывом. В активную зону опускать нечего. Просто нечего…

Ребята пробыли около минуты и быстро вернулись в помещение БЩУ-4, Лица и руки у них буро-коричневого цвета. Результат ядерного загара. Такого же цвета у них оказалась и кожа под одеждой. Но это обнаружилось позже, уже в медсанчасти.

Проскуряков доложил: "Центрального зала нет… Все снесено взрывом… Небо над головой… Из реактора огонь".

Дятлов категорически не верит. Снова утверждает, что это взрыв гремучей смеси в аварийном баке снес шатер. Огонь на полу — результат небольшого пожара. Надо спасать реактор, он цел. Надо срочно подавать воду в активную зону.

Состояние Проскурякова и Кудрявцева ухудшается на глазах. Тошнота. Слабость Першение во рту. Им уже безразлично, что говорит Дятлов".

Д: "Вернулись Саша Кудрявцев и Витя Проскуряков. Им не удалось пройти в центральный зал из-за завалов. По приборам щита управления картина представлялась ужасная, но информацию к действию не давала".

Д: "Растерянность, недоумение и полное непонимание, что и как случилось, недолго владели нами. Навалились совершенно неотложные дела, выполнение которых вытеснило из головы все другие мысли.

Никакой паники, никакого психоза я не наблюдал. Ни один человек самовольно не покинул блок, уходили только по распоряжению".

Из журнала боевых действий пожарных: "Предотвращен переброс огня на третий блок". И чуть позже — самое страшное: "Радиация!"

Стали выходить из строя люди. Один за другим. Тошнота, выворачивающая нутро рвота. Помутнение сознания. Некоторые пожарные падали, не выпуская из рук пожарного ствола".

Легенда о том, что реактор цел, а взорвался бак аварийной воды системы управления защитой (СУЗ) и что надо срочно подавать воду в реактор, обретает дыхание. Легенда была доложена Брюханову и Фомину. Получила одобрение и тем самым увеличила количество смертей персонала станции, которые в условиях мощнейшей радиации продолжали выполнять команды руководителей более высокого ранга.

Д: "Я вновь вышел на улицу, очаги огня на крыше еще не были погашены, поэтому на третьем блоке приказал глушить реактор и расхолаживать с аварийной скоростью. Присутствующий на щите третьего блока Б.Рогожкин сказал, чтобы я согласовал обстановку с В. П. Брюхановым, на что я ответил: "Глуши, пока обстановка более или менее нормальная". Ну, конечно, никакая она была не нормальная и на третьем блоке, просто технологически еще ничего не мешало работе.

При выходе с третьего БЩУ в коридоре встретил В. Чугунова и А. Ситникова. Сказали, что их отправил осмотреть четвертый блок Брюханов, который находился в убежище гражданской обороны. Мне в то время было уже не до разговоров, ответил, что смотреть нечего, и ушел на четвертый блок.

Там появился заместитель начальника отдела техники безопасности. Г Красножен. Маленького роста, в спешке, видимо, не подобрал одежду по размеру, голова замотана, как чалмой, вафельным полотенцем, только глаза видны. По дозиметрической обстановке он ничего не пояснил, но насмешил своим видом. Про себя, не в слух, посмеялся от души, несмотря на трагизм положения и дрянное состояние.

Периодически тянуло неудержимо на рвоту, но выбросить осталось разве что внутренности. Описывать нечего".

М: "В 2 часа 30 минут ночи на БЩУ-4 пришел директор ЧАЭС Брюханов. Акимов доложил, что произошла тяжелая радиационная авария, но реактор, по его мнению, цел, что пожар в машзале в стадии ликвидации, пожарные майора Телятникова тушат пожар на кровле, что готовится к работе второй аварийный питательный насос и скоро будет включен. Лелеченко и его люди должны подать электропитание. Трансформатор отключился от блока по защите от коротких замыканий.

— Какая активность сейчас на блоке? — спросил директор.

— Имеющийся у Горбаченко радиометр показывает 3, 6 Р/ч, — ответил Акимов.

— Ну, это немного, — чуть успокаиваясь, сказал Брюханов. — Могу я доложить в Москву, что реактор цел?

— Да, можете, — уверенно ответил Акимов.

Д: "У входа в зал главных циркуляционных насосов (ГЦН) провалено перекрытие. Дозиметриста отпустили — бесполезен со своим прибором. Саша Ювченко и я остались у провала, а В. Перевозченко по консоли полез к помещению операторов, где хоть и с малой вероятностью, мог находиться Валерий Ходемчук. Дверь помещения привалило краном. Лезть было опасно, сверху лилась вода. Мелькнула мысль — не надо. И пошла, вытесненная другой: "А жить потом сможешь, если он здесь окажется и еще не получил смертельную дозу?" Не было там В. Ходемчука, тело его так и не нашли. Погребен под бетоном и металлом. А вот Валерий Перевозченко, видимо, там получил летальную добавку. Его облило водой, умер он не от большой дозы облучения, а от радиационных ожогов кожи.

И тут у меня наступил спад, полная апатия. Вызвано это было как физическим состоянием, так, видимо, и отсутствием конкретной сиюминутной задачи.

Нет у меня уверенности и по вентиляции. Тогда я распорядился отключить вентиляцию четвертого блока и включить в машинном зале третьего блока всю приточную вентиляцию, чтобы предотвратить распространение грязного воздуха с четвертого блока. Да он и на улице был грязный".

М: "Брюханов ушел на административно — бытовой комплекс (АБК-1) в свой кабинет и оттуда в 3 часа ночи позвонил домой заведующему сектором атомной энергетики ЦК КПСС В. В. Марьину.

К этому времени на аварийный блок прибыл начальник гражданской обороны (ГО) станции Соловьев (фамилия изменена). У него был радиометр со шкалой измерений до 250 Р/ч. Пройдя по деаэраторной этажерке, в машзал, к завалу, Соловьев быстро понял, что положение крайне тяжелое. Радиометр в разных местах блока и завала зашкаливал за 250 Р/ч.

Соловьев доложил обстановку Брюханову.

— У тебя неисправный прибор, — сказал Брюханов. — Таких полей быть не может. Ты понимаешь, что это такое? Разберись со своим прибором или выбрось его на свалку…

— Прибор исправный, — сказал Соловьев.

К чести Соловьева, ночью он оповестил свое начальство в Киеве об аварии на четвертом блоке Чернобыльской АЭС".

Д: "Меня позвали к телефону, вызывал В. П. Брюханов. Не помню, о чем говорили, кажется, и не говорили, он сказал: "Приди в штаб гражданской обороны". Забрал с собой три диаграммных ленты: две с записью мощности реактора и по давлению в первом контуре. Помылся под душем, согласно правилам, сначала прохладной водой, уж потом горячей.

Директор В. Брюханов и, всегда-то не больно разговорчивый, молчалив. Ни о чем не расспрашивал. Я сел, разложил диаграммы и показал набросы мощности, давления. При этом сказал: "Какая-то неправильная реакция СУЗ". Все я больше ничего не говорил. Брюханов подавлен, молчит.

К столу подошел полковник каких-то войск, начал спрашивать директора о разрушениях для доклада начальству, сколько метров квадратных кровли и что-то там еще. Мои слова — пишите, разрушен четвертый блок — полковник высокомерно игнорировал.

Неудержимо потянуло на рвоту, выбежал из бункера наверх, где И. Н. Царенко помог сесть в машину скорой помощи.

И больница на долгие полгода".

М: "Анатолий Дятлов покинул блочный щит управления и вышел в сопровождении дозиметриста наружу, чтобы ознакомиться с ситуацией. Спустились по лестнично-лифтовому блоку. У Горбаченко по-прежнему ДРГЗ, прибор с предельным значением на 3,6 Р/ч. Везде "зашкал". Весь асфальт вокруг усыпан блоками реакторного графита, кусками конструкций и фрагментами топлива. Воздух сильно ионизирован. То, что увидел Дятлов, никак не укладывалось ни в сознание, ни в схему, которую он придумал. Реактор цел, подавать воду. Графит на земле, фрагменты топлива на земле. А это откуда? И как все это совместить?! И опять, как заклинание: "Реактор цел, подавать воду".

К пяти утра у обоих начинается рвота. Смертельная слабость. Головная боль. Буро-коричневый цвет лица: ядерный загар. Дятлов и Горбаченко своим ходом ушли на административно-бытовой комплекс (АБК), оттуда в медсанчасть их увезла скорая помощь".

М: "В 4 часа, 30 минут утра на БЩУ прибыл главный инженер Фомин. Его долго разыскивали. Дома почему-то трубку никто не брал, а потом, когда взяли, жена бормотала что-то невнятное.

— Доложите обстановку!

Акимов доложил. Подробно перечислил последовательность технологических операций до взрыва.

— Мы все делали правильно, Николай Максимович. Претензий к персоналу смены не имею…

— Реактор цел? — спросил Фомин.

— Реактор цел! — твердо ответил Акимов.

— Непрерывно подавайте в аппарат воду!

Фомин удалился".

Д: "Н. М. Фомина 26 апреля я не видел, по телефону не разговаривал, и организацию подачи воды в реактор начали после моего ухода, иначе бы я сказал о ненужности затеи. Операция бесполезная, даже вредная и дорого обошлась".

Н. М. Фомин не верил в гибель реактора дольше всех.

М: "Фомин порою терял самообладание. То впадал в ступор, то начинал голосить, плакать, бить кулаками и лбом о стол, то развивал бурную, лихорадочную деятельность. Он давил на Акимова и Дятлова, требуя непрерывной подачи воды в реактор, бросал на четвертый блок все новых и новых людей взамен выбывающих из строя".

Когда Дятлова отправили в медсанчасть, Фомин вызвал из дома заместителя главного инженера по эксплуатации первой очереди Анатолия Андреевича Ситникова и сказал: "Ты опытный физик. Определи, в каком состоянии реактор. Ты будешь как бы человек со стороны, не заинтересованный врать".

И Ситников пошел навстречу смерти. Он облазил весь реакторный блок, заходил в центральный зал. Поднялся на крышу блока "В" и оттуда осмотрел реактор. И еще много где побывал Анатолий Андреевич Ситников. Сомнений не оставалось: реактор взорвался.

Утром Анатолий Андреевич доложил Фомину и Брюханову, что реактор, по его мнению, разрушен. Но доклад Ситникова вызвал раздражение и к сведению принят не был. Подача воды в реактор продолжилась.

Д: "А Ситников после осмотра блока, где он, конечно, получил большую дозу, но отнюдь не смертельную, конечно, понял, что реактор разрушен. О чем и доложил. На крыше он не был и на реактор сверху не глядел. Была у них попытка выйти на крышу, но металлическая дверь оказалась на замке. Не смогли. А то бы и А. Коваленко с В. Чугуновым постигла та же горькая участь. Не могу понять: почему Ситников, уже зная о разрушении реактора, принял участие в затее по подаче воды. Там он и получил совсем ненужную добавку. Ну, другие участвовали, еще не зная о разрушении реактора. Толя — человек дисциплинированный, и для него изречение: "Приказ начальника — закон для подчиненных" был действительно законом".

А. А. Ситников получил большую дозу радиации. Воздействие радиации привело к поражению центральной нервной системы. В московской клинике у него не привился костный мозг, и, несмотря на все принятые меры, он погиб.

Линия фронта была определена. И для сотрудников Чернобыльской АЭС. И для Москвы. Отступать или менять свою точку зрения стало уже нельзя. Верить в то, что реактор цел, было выгодно всем. В этом случае оставалась хоть какая-то надежда. А вдруг за несколько часов или минут удастся найти спасительный выход, который принесет всем облегчение. Людям всегда хочется жить в ладу со своей совестью. А если реактор разрушен, совесть уже нельзя будет успокоить ничем. И тогда человек обречен на вечные муки этой самой Совести: перед собой, своими товарищами по работе, а судя по масштабу аварии, перед страной и перед человечеством.

Аркадий Усков работал в реакторном цехе. Все шло нормально, как обычно. Когда рвануло, он бросился к начальнику реакторного цеха В. А. Чугунову. Тот уже выскочил в коридор. Не сговариваясь, стали пробираться четвертому энергоблоку. Именно пробираться. Все вокруг погрузилось во мрак. На улице густая черная ночь. На станции тоже. Дорогу преграждали завалы. Пробежали люди с носилками. Усков скорее почувствовал, чем понял, что нужно срочно расхолаживать реактор. На ощупь начал искать задвижки.

Работы продолжаются с большой самоотдачей. Легенда живет, пока не собраны все доказательства против. Доказательства стажеров, что реактора нет, — отметены. Молоды и неопытны. Могли и ошибиться. Показания начальника гражданской обороны станции Соловьева о том, что уровни радиации превышают 250 Р/ч поставлены под сомнение. Других приборов с большими диапазонами не было. Прибор, фиксирующий мощности дозы радиоактивного излучения до 1000 Р/ч, почему-то оказался закрытым в каптерке, а каптерка теперь под завалом. А те приборы, что имелись в наличии у дозиметристов, были неисправными. Не исключено, что и прибор Соловьева также не исправен. Почему у нас может быть бардак, а у него нет!

Всем были нужны неотразимые доказательства. Доказательства искали, но их и боялись.

Предполагали, что вода пошла в реактор. Но вода не могла пойти туда по той простой причине, что все коммуникации низа реактора были оторваны взрывом, и вода от второго аварийного питательного насоса шла в подаппаратное помещение. В подаппаратном помещении, куда просыпалось много ядерного топлива, вода, смешавшись с топливом, становилась высокоактивной и уходила на низовые отметки деаэраторной этажерки, затапливая кабельные полуэтажи и распределительные устройства, приводя к коротким замыканиям и угрожая потерей электроснабжения работающим еще энергоблокам. Ведь все энергоблоки Чернобыльской АЭС по деаэраторной этажерке, где проходят основные кабельные трассы, связаны между собой.

Д: "Я, наверное, виноват, что в той круговерти не объяснил никому — погиб реактор и охлаждать его не надо. Даже Саше Акимову ничего не объяснил. После первого обхода блока понял всю бесполезность и просто сказал Акимову остановить насосы, запущенные сразу после взрыва по моему же распоряжению.

Считал Сашу грамотным инженером, и ему понятно мое распоряжение об остановке насосов. Да, я думаю, что и он понимал. А его участие в подаче воды на реактор объясняется стремлением хоть что-то делать. Как я уже писал, с В. П. Брюхановым у нас на эту тему разговора не было, Н. М. Фомина 26 апреля я не видел вовсе и по телефону не разговаривал. Кстати, и Ю. Багдасарову Фомин не запрещал остановку третьего блока, и вообще никто не запрещал после моего распоряжения.

Л. Топтунов был с блока отправлен вместе с И. Киршенбаумом и, не вернись он на блок, получил бы минимальную дозу. И Топтунов и Акимов остались и участвовали в подаче воды на реактор".

Акимов и Топтунов по нескольку раз уже бегали наверх к реактору посмотреть, как действует подача воды от второго аварийного питательного насоса. Но огонь все гудел и гудел. Что-то мешало воде поступать в реактор: может быть задвижки? Акимов и Топтунов были неразлучны. Они проникли в помещение питательного узла на двадцать четвертой отметке реакторного отделения. С большим трудом вручную приоткрыли регулирующие клапаны на двух нитках питательного трубопровода, а затем поднялись через завалы на двадцать седьмую отметку и в небольшом трубопроводном помещении, в котором было по колено воды вперемешку с радиоактивным топливом, приоткрыли по две задвижки. На левой и правой нитках трубопровода было еще по одной задвижке, но открыть их уже не было сил: ни у Акимова и Топтунова, ни у помогавших им Нехаева, Орлова и Ускова.

То, что реактора нет, Акимов и Топтунов осознали, когда начал и терять сознание. Темно — буро-коричневые, они говорили с трудом, испытывая тяжкие страдания. На лицах выражение недоумения и вины. Им нельзя было отказать в личном мужестве, но при всем при этом, Акимов с трудом разводя опухшие губы, произносил: "Мы делали все правильно…

Для него это были самые важные слова в его жизни!

В 4 часа 00 минут Брюханову из Москвы последовал приказ: организовать непрерывное охлаждение атомного реактора.

Из 69 пожарных 31 впоследствии умрут. У остальных — тяжелая форма лучевой болезни, поражение легких и иммунной системы.

Из пояснительной записки пожарного Ивана Шаврея: "Мы с А. Петровским поднялись на крышу машинного зала чуть позже. Ребята, которые там работали, были в плохом состоянии. Мы помогли некоторым добраться до механической лестницы, а сами встали на их место. Огня было уже меньше".

Пламя сверху сбили. Но кое-где очаги пламени еще оставались. Огонь искал новые лазейки, чтобы снова обрести силу и показать свою мощь.

Первыми вышли из строя пожарные Кибенка вместе со своим командиром. В первой группе пострадавших был и лейтенант Правик. С крыши уже в плохом состоянии сползали пожарные: Титенок, Игнатенко, Тищура, Ващук. Первую медицинскую помощь им оказывал дежурный врач — педиатр Валентин Белоконь. Он неоднократно подъезжал к третьему и четвертому блокам. Ходил по графиту и топливу. Валентин Белоконь оказывал пожарным и первую медицинскую помощь, в основном это были успокаивающие уколы.

Вспоминает врач Валентин Белоконь: "Первое, что бросилось в глаза, когда увидел пожарных, — их страшное возбуждение, на пределе нервов. Такого никогда не наблюдал раньше. Потому и успокаивающее колол им. А это, как выяснилось потом, было ядерное бешенство нервной системы, ложный сверхтонус, который сменился потом глубокой депрессией…

К шести утра Белоконь тоже почувствовал себя плохо и был доставлен в медсанчасть.

Когда пожарные Телятникова, погасив огонь на кровле, в пять часов утра появились внутри машзала, там все уже было сделано. Был подготовлен второй аварийный питательный насос и включен в работу на не существующий уже реактор. Пожарные, каждый в отдельности и все вместе знали и понимали, на что они шли. Но все равно каждый из них сделал все, что от него зависело и было в его силах.

М: "Нужно отдать должное начальнику смены энергоблока № 3 Юрию Эдуардовичу Багдасарову, у которого на БЩУ-з на момент аварии оказались и респираторы "лепесток", и таблетки йодистого калия. Как только ухудшилась радиационная обстановка, он приказал всем подчиненным принять йодистый калий и надеть респираторы. Когда он понял, что всю воду из баков чистого конденсата и с химводоочистки переключили на аварийный блок, он тут же доложил в бункер Фомину, что остановит реактор. Фомин запретил.

К утру Багдасаров сам остановил третий энергоблок и перевел реактор в режим расхолаживания, подпитывая контур циркуляции водой из бассейна-барботёра. Действовал мужественно и в высшей степени профессионально, предотвратив расплавление активной зоны третьего реактора".

Из Москвы Брюханову передали, что организована Правительственная комиссия, первая группа специалистов из Москвы вылетит в девять утра. И прописные для специалистов истины: "Держитесь! И охлаждайте реактор"!

К пяти утра уДавлетбаева, Бусыгина, Корнеева, Бражника, Тормозина, Вершинина, Новика, Перчука — плохое самочувствие и многократная рвота. Давлетбаев, Тормозин, Бусыгин и Корнеев выживут, во всяком случае, не умрут в мае. Бражник, Перчук, Вершинин и Новик получили по тысячи и более рентген, мученической смертью умрут в Москве.

6 ч. 35 мин. Пожар окончательно ликвидирован, и тем самым предотвращена возможность распространения огня на первый, второй и третий энергоблоки Чернобыльской АЭС, которые пострадали в значительно меньшей степени.

Становится несколько спокойней. Молчит и машина "ДРЭГ" системы "Скала", выдававшая во время работы блока непрерывную распечатку параметров. В ней хранятся прямые и кривые линии технологического процесса, цифры, немые свидетели атомной катастрофы. Вся эта информация дождется своего часа. Потом ее вырежут и, как величайшую драгоценность, увезут в Москву для осмысления произошедшего. Туда же уйдут оперативные журналы с БЩУ и со всех рабочих мест…

Все еще 26 апреля. Безумно длинная ночь закончилась. Яркое утреннее солнце окончательно высветило ситуацию. На асфальте и на крыше хранилища жидких технических отходов (ХЖТО) видны густо-черные куски графита и даже целые пакеты графитовых блоков. Графита очень много, черно от графита…

Свидетельствует начальник смены четвертого энергоблока В. Г. Смагин, который должен был менять Александра Акимова в восемь утра: "Заместитель главного инженера по науке Лютов сидел и, обхватив голову руками, тупо повторял: "Скажите мне, парни, температуру графита в реакторе… Скажите, и я вам все объясню…"

— О каком графите вы спрашиваете, Михаил Алексеевич? — удивился я. — Почти весь графит на земле. Посмотрите… На дворе уже светло. Я только что видел…

— Да ты что?! — испуганно и недоверчиво спросил Лютов. — В голове не укладывается такое…

— Пойдемте, посмотрим, — сказал я. Мы вышли с ним в коридор деаэраторной этажерки и вошли в помещение резервного пульта управления, оно ближе к завалу. Стекла выбиты. Воздух, насыщенный радиоактивными изотопами, был густым и жалящим.

— Вот смотрите: кругом черно от графита…

— Разве это графит? — не верил своим глазам Лютов.

— А что же это? — с возмущением воскликнул я. А сам в глубине души тоже не хочу верить в то, что вижу. Но я уже понял, что, благодаря лжи, зря гибнут люди. Пора сознаться себе во всем. Со злым упорством, разгоряченный радиацией, продолжаю доказывать Лютову: "Смотрите! Графитовые блоки. Ясно ведь различимо. Вон блок с "папой" (с выступом), а вон, с "мамой" (с углублением). И дырка посредине для технологического канала. Неужто не видите?

— Да вижу… Но графит ли это?… — продолжал сомневаться Лютов.

— А что же это?! — уж начал орать я на начальника.

— Сколько же его тут"? — очухался наконец Лютов".

В. Г. Смагин продолжает: "В помещении щита дозиметрии уже хозяйничал зам начальника службы радиационной безопасности (РБ) Красножон. Горбаченки не было. Стало быть, тоже увезли, или где-нибудь ходит по блоку. Был в помещении и начальник ночной смены дозиметристов Самойленко. Красножон и Самойленко крыли друг друга матом. Я прислушался и понял, что матерятся из-за того, что не могут определить радиационную обстановку. Самойленко давит на то, что радиация огромная, а Красножон — что можно работать пять часов из расчета 25 бэр".

У дозиметристов по-прежнему только радиометр с предельным значением 3/6 Р/ч. А это значит: чтобы выработать предельно — допустимую дозу за год, можно работать 5 часов. А если уровни радиации занижены в тысячи раз? Сколько работать можно тогда? Но об этом на блоке только догадываются. И в такой ситуации прибором становится сам человек. Им тоже можно определять мощность дозы радиоактивного излучения: по состоянию здоровья. Чем больше мощность дозы радиоактивного излучения, тем хуже чувствует себя человек. Утром 26 апреля 1986 года люди, находившиеся рядом или внутри четвертого энергоблока, очень быстро чувствовали себя плохо!

Ситуация пошла по второму кругу. Опять никто ничего не понимал или не хотел понимать. Но это был не фарс, а продолжение трагедии!

К 9 утра остановился работающий аварийный питательный насос. Кончилась вода в деаэраторах. Смагин держал связь с Фоминым и Брюхановым, они — с Москвой. В Москву уходил доклад: "Подаем воду"! Оттуда приходил приказ: "Не прекращайте подачу воды"!

В медсанчасть уже доставили более ста человек. Пора бы образумиться. Но нет, безумие Фомина и Брюханова продолжалось: "Реактор цел! Лить воду в реактор"!

И похоже, они боялись не людей, которых они посылали делать уже бессмысленную и смертельно опасную работу, а начальства, которое вот — вот должно было приехать! Именно начальство будет решать их судьбу. И никто больше. И потому они были усердны до тупости и жестоки до преступления к людям, которыми они еще руководили.

Поступком, достойным уважения в этот момент, могло бы стать для Фомина и Брюханова личное посещение реактора, тем более, что, по их мнению, он все еще цел. И тогда были бы сняты все технические сомнения, а их личное мужество хоть как-то компенсировало безответственность их решений. Но этого не произошло.

М: "Версия, что авария произошла в аварийном баке системы управления защитой, родившаяся в потрясенном мозгу Анатолия Дятлова, еще долго гуляла во многих головах. Версия дошла до Москвы, и в нее верили вплоть до 29 апреля. И, к сожалению, ею руководствовались".

Закончилась ночь. Ночь ужасов и кошмаров. Ночь ошибок и подвигов. Результат аварии — большие разрушения и многочисленные потери среди мужественных и невинных людей. Именно этой ночью человечество стало жертвой изобретения, которое, как надеялись, послужит людям во благо. На взрыв потребовались мгновения. На ликвидацию последствий аварии потребуются годы. Но навсегда в памяти людей должно остаться горькое осознание страшной беды, которую может совершить человек, когда не ведает, что творит.

Мысли вслух. То, что я напишу ниже все-таки версия, несмотря на то, что я опираюсь на факты. Из истории собственной страны мы знаем, как в разное время и разными людьми интерпретировались факты. Я постараюсь быть как можно осторожней и с фактами и с выводами, так как за ними, как правило, стоят люди.

Реактор взорвался в обычных условиях, ничем не примечательных. Не было зафиксировано никаких природных катаклизмов: наводнения или землетрясения, падения тунгусского или какого-то другого метеорита. Не было диверсии или акта терроризма. И потому стало очень тревожно на душе. Человек современного мира впервые реально и в большом объеме столкнулся с вырвавшейся наружу атомной энергией. И понял как все хрупко в этом мире. Слегка придя в себя, люди начали задавать себе вопросы: кто виноват и как не допустить повторения чудовищных событий.

Не буду подробно останавливаться на работе нескольких технических комиссий и частных расследователей, исследовавших причины катастрофы и рассказывать подробности о судебном процессе по делу об аварии на ЧАЭС. Приведу только две цитаты, в рамках которых проходили дискуссии на тему: кто виноват в аварии на Чернобыльской АЭС.

Журнал "Огонек" № 35 за 1990 год. Из интервью академика А. Александрова: "Поймите, недостатки у реактора есть. Он создавался академиком Доллежалем давно, с учетом знаний того времени. Сейчас недостатки эти уменьшены, компенсированы. Дело не в конструкции. Ведете вы машину, поворачиваете руль не в ту сторону — авария! Мотор виноват?

Или конструктор машины? Каждый ответит: "Виноват неквалифицированный водитель"".

А вот мнение А. С. Дятлова, заместителя главного инженера Чернобыльской АЭС: "Более уместным и правильным сравнение с машиной будет такое: "Ведете вы машину, жмете на тормоз. Вместо торможения машина разгоняется. Авария! Шофер виноват? А может быть все-таки конструктор, гражданин академик?""

Сначала победила точка зрения академика А. Александрова. В суде удалось доказать, по мнению А. Дятлова, что "плохой персонал взорвал хороший реактор".

Немецкий журнал "Шпигель" № 29 за 1987 год под фотографией подсудимых — директора Брюханова, замглавного инженера Дятлова, главного инженера Фомина подпись: "Беспорядок, халатность, небрежность".

Виновниками катастрофы в июле 1987 года судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда бывшего Союза ССР сочла директора станции Виктора Брюханова, главного инженера Николая Фомина, заместителя главного инженера Анатолия Дятлова, начальника смены Бориса Рогожкина, начальника реакторного цеха Александра Коваленко, инспектора Госатомэнергонадзора Юрия Лаушкина. Все они были приговорены к различным срокам заключения.

А. П. Александрова и Н. А. Доллежаля вывели из-под удара простым способом. Суд в Чернобыле выделил материалы против создателей реактора в отдельное производство. А Верховный суд бывшего СССР, вскоре прекратил дело "ввиду отсутствия судебной перспективы".

Все материалы об аварии засекретили даже от работников атомной энергетики.

Но еще раньше за год до суда, а еще точнее через полтора месяца после аварии, началась подготовка к пуску первого блока Чернобыльской АЭС и были реализованы первоочередные организационно-технические мероприятия по повышению безопасности РБМК, состоящие в следующем:

1. B активную зону установили 30 дополнительных поглотителей (в дальнейшем их количество увеличено до 80).

2. Увеличили оперативный запас реактивности (ОЗР) до 43–48 стержней (до аварии было 26–30).

3. Определили минимально — допустимое ОЗР величиной 30 стержней (до аварии! 5).

4. Увеличили число стержней системы управления защитой (СУЗ) до 32 (до аварии — 25).

5. Все стержни СУЗ, кроме стержней УСП (укороченный стержень — поглотитель), погрузили на 1,2 метра в активную зону.

6. Ограничили перемещение стержней УП в диапазоне 3,5–1,2 метра по указателю положения.

7. Запретили работу реактора на тепловой мощности менее 700 МВт при плановых и неплановых разгрузках (до аварии такого запрета не было).

8. Обеспечили расчет ОЗР с цикличностью 5 мин (до аварии было от 5 до 15 мин).

9. Запретили включение в работу четырех главных циркуляционных насосов (ГЦН) "на сторону" при тепловой мощности реактора менее 700 МВт (до аварии такого запрета не было) (Чернобыль. Пять трудных лет. Москва ИЗДАТ 1992

Для "хорошего" реактора перечень аварийных работ выглядит достаточно внушительно.

В 1986 году при решении вопроса о пуске первого блока Чернобыльской АЭС, остановленного после аварии, вновь возник вопрос о предоставлении материалов с обоснованием безопасности. На что присутствующий там Научный руководитель темы по РБМК А. П. Александров ответил: "Какие еше вам обоснования, если здесь Я. Я говорю: реактор безопасен — пускайте".

И по решению Правительственной комиссии пустили.

Получается, что к середине июня специалистам и руководству страны уже было ясно: и что делать дальше с Чернобыльской АЭС и кто виноват в произошедшей аварии.

На базе выполненных исследований причин и обстоятельств аварии на ЧАЭС, обсуждения полученных результатов на различных, в том числе международных, совещаниях, были выявлены основные ошибки в конструкции реактора. А также проведены работы с целью предотвращения в дальнейшем повторения аварий чернобыльского типа. Эти работы можно свести к трем пунктам:

1. Авария произошла в результате наложения следующих основных факторов: физических характеристик реактора РБМК, особенностей конструкции органов регулирования, вывода реактора в нерегламентное состояние.

2. Появление новых современных программ, использование мощных средств вычислительной техники и экспериментальное изучение обезвоживания активной зоны РБМК позволили уточнить основные физические параметры реактора и выработать новые требования к системам его безопасности.

3. Изменение физических характеристик в результате применения дополнительных поглотителей, переход на топливо с обогащением 2,4 %, внедрение быстрой аварийной защиты, переработка эксплуатационной документации и повышение квалификации персонала, ужесточение требований технологического регламента, а также другие организационнотехнические меры существенно повысили безопасность реакторов и предотвращают возможность в будущем аварии, подобной чернобыльской.

Но я все-таки о Программе по выбегу ТГ и о ее авторе А. С. Дятлове.

Кажется все ясно. Все расставлено по местам. Причины установлены. Проведена огромная работа по исправлению ошибок на реакторах РБМК. "Виновные" почти через 4 года освобождены: Брюханов и Дятлов, Фомин гораздо раньше — по состоянию здоровья. Но мне почему-то не дает покоя рабочая программа проведения испытаний. Ведь не было бы программы — не было бы и аварии.

В атомной энергетике в еще большей степени, чем в медицине: главное не навредить. И эту мысль мне применительно уже к ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС придется повторять еще не раз. Не могу не учитывать и следующую ситуацию. В рабочем состоянии реакторы РБМК-1000 работали уже с 1973 года, а на Чернобыльской АЭС — с 1977 года. И, несмотря на заклинания заместителя главного инженера ЧАЭС уже после взрыва на четвертом блоке, что реакторы РБМК-1000 должны обязательно взорваться: все реакторы типа РБМК все-таки отработали уже по нескольку лет. Были трудности, "заморочки", но не было взрыва!

И чем больше я погружался в тему Чернобыльской аварии, тем больше казалось, что именно проведение испытаний по программе послужило первопричиной, которая впоследствие привела к взрыву реактора. И первопричина эта не является чисто технической или правовой, а скорее морального плана, связанная с психологией человека.

Попробую пояснить свою мысль.

Для начала попытался прояснить для себя следующие вопросы:

1 — кто автор программы,

2 — как шло подписание программы,

3 — куда были посланы экземпляры программы для согласования,

4 — почему авторы программы не дождались внятного ответа от вышестоящих организаций, которые больше знали о реакторах РБМК, чем обслуживающий персонал,

5 — отношения между Дятловым, Фоминым и Брюхановым.

Мне казалось, что в ответах на эти вопросы и кроется разгадка этой тайны.

Полное название документа: "Рабочая программа испытаний турбогенератора № 8 Чернобыльской АЭС в режимах совместного выбега с нагрузкой собственных нужд".

Из книги А. Дятлова "Чернобыль. Как это было": "Авторами программы эксперимента были представитель Донтехэнерго Г. П. Метленко и я. Он и раньше участвовал в испытаниях электрических систем на станции. Суть замысла сводилась к использованию кинетической энергии, запасенной во вращающемся роторе турбогенератра во время его остановки. На каждом блоке станции есть своя система аварийного охлаждения реактора. Она должна предотвращать расплавление активной зоны при расчетной ситуации — максимальной проектной аварии (МПА). Такой аварией считается разрыв трубопровода большого диаметра первого контура. Так вот, когда в системе энергопитания при МПА отключается ток, то генератор продолжает работать на питательные насосы со все уменьшающейся частотой. И таким образом он должен обеспечивать подачу воды в реактор до включения системы аварийного расхолаживания длительного действия. Испытания проводили для того, чтобы убедиться, достаточно ли времени работы генератора для выполнения этой операции".

И дальше: "Ничего выдающегося в Программе нет, обычная программа, нормально написанная. Никакой технической связи между аварией и Программой нет, чистая случайность их связывает да недобросовестность расследователей".

Книга А. С. Дятлова: "Чернобыль. Как это было". С. 242. Приложение 7. Титульный лист рабочей программы. Есть фамилии главного инженера Н. М. Фомина, а также всех исполнителей, но нет ни одной подписи и нет сроков начала и окончания работ. В таком виде — это не документ, а только черновик программы. Согласимся, что криминала в этом нет: для книги можно и без подписей, однако их наличие сняло бы дополнительные вопросы.

Раздел 5 программы. Лица, ответственные за проведение испытаний: п. 5.1 —Технический руководитель испытаний — бригадный инженер Донтехэнерго МетленкоГ. П., п.5.2.6. — Общее руководство при испытаниях осуществляет заместитель главного инженера по эксплуатации второй очереди Дятлов А. С.

Программа была подписана главным инженером ЧАЭС Н. М. Фоминым 24 апреля 1986 года

За один день провести все подготовительные работы к проведению испытаний невозможно. Предположим, что все подготовительные работы и "тренировки на местности" проводили при отсутствии подписи Н. Фомина на Программе. Но, к сожалению, А. Дятлов об этом периоде никак не обмолвился. Неужели рядовая работа? Об этом тоже ни слова.

Основные вопросы и замечания, на которые специалисты хотели бы получить по Программе испытаний следующие:

1. Можно ли испытания по Программе считать чисто электрическими или они комплексные, так как касаются всего блока?

Дятлов считает, что они комплексные, более того уточняет ситуацию: "Если испытания чисто электрические, то зачем подписи цехов реакторного, турбинного, тепловой автоматики"? И прослушивается интонация: "Неужели это не понятно…

Фамилии в Программе действительно есть.

2. С кем согласовывалась программа? Вот что пишет по этому поводу комиссия Госпроматомэнергонадзора в 1991 году: "Такие испытания должны квалифицироваться как комплексные испытания блока, и программу их проведения целесообразно" (выделено мною. — Е. М.) было согласовать с Генеральным проектировщиком, Главным конструктором, Научным руководителем и органом государственного надзора. Однако действовавшие до аварии Правила ядерной безопасности (ПБЯ-04-74) и Общие положения безопасности (ОПБ-82) не требовали от руководства атомных станций проводить согласование такого рода программ с указанными выше организациями".

Дятлов: "Я считал, для порядка согласовать надо, о чем и сказал главному инженеру. Согласование с внешними организациями — компетенция Технического отдела станции и главного инженера. Меня устраивали подписи, которые были".

И опять заместитель главного инженера станции юридически прав. Настораживает какая-то отстраненность по поводу дальнейшей судьбы "своего ребенка". Мол, беспокоят по мелочам: не царское это дело согласовывать программу.

Но если заместителю главного инженера Анатолию Дятлову не интересна судьба Программы, то директор Чернобыльской АЭС В. Брюханов хорошо понимает (или должен понимать) какая ответственность ложится на него в случае неудачного поворота событий. И потому в январе 1986 года направляет Программу испытаний для согласования генеральному проектировщику в Генпроект и в Госатомнадзор. Но никто не ответил. Будто сговорились.

Могли не ответить по двум причинам: первая, как у Г. Медведева: пофигизм; вторая — не подпишем — не будут работать. Ведь до этого подобных испытаний не было. Они записаны, но их почему то никто не проводил.

Не понятно почему на молчание Москвы никак не реагирует руководство станции, хотя телефон давно изобретен и командировку в Москву самим себе организовать не сложно.

Это одна версия.

Версия А. Дятлова. Мимоходом, как бы нехотя, с иронией. Отвечая Г. Медведеву на его фразу, что в январе Брюханов направил Программу на согласование, Дятлов загадочно роняет:.. так произошло с критикой ведомств по согласованию программы выбега — они совершенно правдиво скажут, что не видели эту программу".

Ответа на вопрос подписана Программа в вышестоящих организациях или нет, мне так и не удалось получить.

3. Почему Программа не согласована с отделом ядерной безопасности станции?

А. С. Дятлов не отвечает на вопрос прямо. Он мыслит шире: у аварии более серьезные причины, чем подпись отдела ядерной безопасности станции. И даже приструнивает задающих этот вопрос, как вы, не понимаете, что"…ввод избыточной реактивности произошел отнюдь не из-за проведения Программы".

4.0 мерах безопасности. Написаны в общем виде, (как они обычно и писались) и в расчете на то, что ничего страшного не произойдет.

При ответе на этот вопрос А. С. Дятлов в образе профессора, отчитывающего нерадивых студентов: "Конек всех критиков. А о чем весь второй раздел Программы? Согласно ему на резервное питание подключаются механизмы, которых вполне достаточно не только для расхолаживания блока, но и даже для работы реактора на мощности. Только слепой может не видеть этого. Никаких эффектов реактивности, выходящих по величине за те, что и при обычной эксплуатации по Программе не ожидались, их не было и в связи с ее проведением. Естественно, операторы при этом используют всю эксплуатационную документацию".

И еще: "Все говорили, правда, что меры безопасности в нашей программе не были разработаны. Правильно. Но они выполнялись еще до начала этого эксперимента и записаны в других разделах программы. Я, выходит, виновен в том, что не переписал перечень этих мер из одного раздела в другой"!

5. Почему были включены все восемь ГЦН? Здесь у А. С. Дятлова также нет никаких проблем. Он пишет: "Ничего мы этим не нарушали, есть в инструкциях такие режимы. Нет технических соображений, препятствующих параллельной работе насосов с постоянными оборотами и со снижающимися оборотами, запитанных от выбегающего генератора. Как только напор на насос снизится, так насос будет отключен его защитой. Ничем не отличается от обычной остановки насоса".

6. Вопрос о рабочих уровнях мощности. И здесь А. С. Дятлов демонстрирует по настоящему высокий профессионализм и уверенность в своей правоте: " По Программе уровень мощности ниже 1000 МВт. У нас перед ее проведением мощность была 200 МВт… Есть программы, для которых уровень мощности имеет значение. Так, проверку главных предохранительных клапанов нельзя проводить на малой мощности, поскольку при открытии клапанов давление в первом контуре начнет быстро снижаться и сорвет ГЦН. Для программы выбега ТГ уровень мощности значения не имеет никакого (выделено мною. — Е. М.), и мы с началом опыта реактор собирались глушить".

После аварии выяснилось, что "малая мощность для реактора РБМК-1000 наиболее опасна" (выделено мною. — Е. М.).

Дятлов уверенно продолжает: "Согласно станционной Инструкции по составлению программ должна быть указана мощность. По составлении Программы ясности не было, что будем выполнять непосредственно перед опытом, и установили 700… 1000 МВт как максимальную, а не минимальную мощность. Когда мощность упала при переходе по регуляторам, поднимать ее нужды не было. И для нормального реактора, исполненного согласно ПБЯ и ОПБ, никакого значения не имело. И ничего мы не нарушили вопреки утверждениям всех комиссий и информаторов".

Последние два предложения написаны по принципу: "А у вас негров вешают". Однако незнание Дятловым такого нюанса, что "малая мощность реактора РБМК-1000 наиболее опасна" ничем ему не грозит, так как в ПБЯ и ОПБ минимальные значения мощностей не прописаны. И это никак нельзя ставить в вину Дятлову. И еще раз прав А. С. Дятлов, когда пишет:… поступки наши надо оценивать не с колокольни теперешних знаний о реакторе, а исходя из действовавшей на то время документации с учетом уровня знаний о реакторе из всех доступных персоналу источников".

У А. С. Дятлова на все есть ответ:

"Была составлена и утверждена программа эксперимента. После катастрофы она тщательно анализировалась множеством специалистов, и никто не нашел никаких ошибок".

Но нет подтверждения: кто говорил и что говорили.

"Судебные эксперты пишут: по инструкции на включение ГЦН необходимо было пригласить представителя отдела ядерной безопасности. Они же просто не дочитали инструкцию, на которую ссылаются. Там сказано, что этого не надо было делать "до особого разрешения". А такое распоряжение было дано…

Кем дано? Когда дано? Не ясно.

Дятлов: "Программа эксперимента, скажем, была под контролем многих специалистов и говорить о том, что она была составлена неквалифицированно, неправомерно. Это первое. Второе. Говорят, что программа была несогласованна с руководящими органами. Да, это так, но инструкции, действовавшие в то время, этого не предусматривали".

Но ведь это максимальная проектная авария (МПА) да еще и на плохом реакторе. Как же без согласования? Где же профессиональная осторожность?

И, наконец, самый страшный и самый сильный козырь заместителя главного инженера по эксплуатации второй очереди, осуществлявшего общее руководство при испытаниях на Чернобыльской АЭС Анатолия Степановича Дятлова: "Очевидно, что катастрофа могла произойти при любой другой работе с таким реактором".

Здесь остается только развести руками и спросить автора программы и руководителя работ: "Так зачем же было проводить испытания на таком реакторе"?

Может быть А. С. Дятлов не знал о недостатках реактора РБМК-1000? Знал! Он сам об этом пишет: в 1986 году знал, по крайней мере, о пяти случаях, фактически о взрывах, в нашей стране".

Предложение об использовании выбега ТГ исходило в 1976 году от НИКИЭТа — главного конструктора реактора РБМК. Эта концепция была признана и включена в проекты строительства АЭС с реакторами такого типа. Однако четвертый блок Чернобыльской АЭС, как и другие энергоблоки с РБМК, был принят в эксплуатацию без опробывания этого режима, хотя такие испытания должны быть составной частью предэксплуатационных испытаний основных проектных режимов энергоблока. Следует отметить, что ни на одной АЭС с реакторами РБМК-1000, кроме Чернобыльской, после ввода их в эксплуатацию проектные испытания по использованию выбега ТГ не проводились ("Чернобыль. Пять трудных лет. МОСКВА: ИЗДАТ, 1992. С. 30).

Это первый довод, что надо быть осторожными.

То, что делали в ночь с 25 на 26 апреля — это максимальная проектная авария (МПА), то есть это максимальные нагрузки на реактор и максимальное напряжение для обслуживающего персонала, где требуется предельная осторожность и внимание. Это второй довод, чтобы быть начеку.

Дятлов в своей книге "Чернобыль. Как это было" пишет, что "на реакторе РБМК есть еще много ситуаций, о которых оператор узнает при обучении, ведущих к достаточно тяжелым авариям". А следовательно, еще раз о том, как важно быть осторожными.

Были "звоночки" и посерьезней: авария на Ленинградской АЭС, о которой эксплуатационники могли знать не все, но по своим каналам могли узнать многое. Серьезным предупреждением прозвучал "звоночек" о неприятной аварии и на самой Чернобыльской АЭС. Об этой аварии А. С. Дятлов и другие эксплуатационники обязаны знать все. По опыту эксплуатации А. С. Дятлов знал, что реактор РБМК капризен и может быть непредсказуем

И этого нельзя было сбрасывать со счетов.

Но ничто не помешало заместителю главного инженера Чернобыльской АЭС приступить к работе по выполнению своей Программы.

Что могло подвигнуть А. С. Дятлова на проведение Программы? Думаю, что ответ на этот вопрос следует искать в характере заместителя главного инженера Чернобыльской АЭС Анатолия Степановича Дятлова. Больше негде.

Из книги А. С. Дятлова: "Чернобыль. Как это было". "Помню все встречи нашей группы. Особенно запомнилась встреча по поводу 20-летия окончания МИФИ. Толя был такой веселый, энергичный, почти не говорил прозой, так любил поэзию" (Г. Покровская).

"После пуска первого, а затем и второго энергоблоков ЧАЭС начались будни эксплуатации. А. С. Дятлов был требовательным, можно сказать, жестким руководителем. Вспоминая то время, могу с уверенностью утверждать, что не было проблем с А. С. у тех операторов, которые добросовестно, с полной отдачей относились к своей работе. Иногда приходилось подключать и смекалку, чтобы выполнить сменное задание — откачать воду без насоса, отогреть перемерзшие трубы без обогревателей… Кто работал на РБМК-1000, знает, что это за проект. Тех же, кто стремился слукавить, "уползти" от выполнения задания, спрятаться за надуманными причинами, а тем более скрыть допущенное нарушение инструкций, Дятлов "вычислял" мгновенно. И тогда уж получай по заслугам. Многие возмущались, обижались, понимая в душе справедливость оценки" (В. А. Орлов).

"Лаборатория-23" должна была работать на территории завода — предстояло раскидать кучу земли, которую завезли за несколько дней до субботника. После субботника выяснилось, что "лаборатория 23" субботник сорвала. Оказалось, что за день до субботника Анатолий Степанович, не очень заботясь о ритуальной составляющей запланированной на субботник работы, попросил бульдозериста, который работал неподалеку, заодно разровнять и субботниковую кучу земли" (В. А. Орлов).

В этом отрывке речь идет о работе А. С. Дятлова на заводе в Комсомольске-на-Амуре: "В ходе следствия, в условиях изоляции и отсутствия здоровья Анатолий Степанович вел свое расследование причин аварии. Мы, те, кто был на воле, зачастую поражались вопросам, которые он передавал из следственного изолятора через жену Изабеллу Ивановну. Он просил в своих записках, например, сообщить точную редакцию конкретного пункта Правил ядерной безопасности. При этом цитировал почти дословно первые два обзаца этого пункта и в основном передавал суть последнего, полную редакцию которого и просил ему сообщить. Кто не понял, что это значит, пусть попробует прочитать хотя бы одну страницу Правил, а потом процитировать ее. В этом и был весь Дятлов" (В. А.Орлов).

"Принципиальность, честность, личная ответственность и преданность делу, которому служишь, безукоризненное знание техники, простая человеческая порядочность и плюс полная самоотдача — вот критерии, которым надо было отвечать каждому, кто собирался работать с Дятловым.

Вначале нам, молодым специалистам, было не просто тяжело, а казалось просто невозможным поднять весь объем технического материала, для того, чтобы освоить реакторную установку так, как ее знал сам Анатолий Степанович. Не хватало не только 12 часов работы, но и суббот с воскресеньями, и только время подтвердило его правоту, а мы стали единомышленниками.

Он мог понять ошибки, допущенные персоналом, если они аргументированы, но он абсолютно не мог принять разгильдяйства, некомпетентности и халатного отношения к своим обязанностям. Анатолия Степановича, как правило, отличали прямота, четкость и краткость изложения своей позиции, а это не всегда шло ему на пользу.

Характерной чертой его характера было патологическое неприятие всякой неправды и лжи. Обостренное чувство ответственности сочеталось в этом человеке с могучим интеллектом, его феноменальная память просто поражала, когда он читал на память Есенина или Блока. Внешне А. С. не особенно заботился о своем имидже, со стороны он казался резким, категоричным и вообще человеком со сложным характером. Не надо было знать Дятлова, надо было видеть, как он любил детей, природу, лес, видеть его глаза, лицо — поэтому, поверив ему в 1969 году, я верю ему и сегодня". А. В. Крят, государственный инспектор по ядерной безопасности Украины.

"На заводе (г. Комсомольск-на-Амуре. — Е. М.) Дятлов был абсолютным авторитетом в вопросах физики и безопасности ядерной энергетической установки, с его мнением, я думаю, считались и наши научные руководители (ИАЭ им. И. В. Курчатова и ФЭИ Обнинск).

"У него был какой-то внутренний стержень, убеждения, через которые он никогда не мог перешагнуть. Еще в Комсомольске-на-Амуре Володя Власов называл его (Дятлова. — Е. М.) кержаком и не потому, что

Дятлов родился и вырос в Сибири, а потому что заставить сделать его против убеждений было практически невозможно. И когда говорят, что в угоду директору станции или главному инженеру Дятлов мог проигнорировать принципы безопасности, дать указания отключить защиты реактора или нарушить инструкции, я этому никогда не поверю". В. В. Грищенко — Председатель Государственного комитета ядерной безопасности Украины.

Вспоминает Н. Ф. Горбаченко, дозиметрист: "С Анатолием Степановичем Дятловым жили в одном доме, часто встречались во дворе, в больницах. Последний раз за несколько месяцев перед его смертью лежали в Пуще-Водице. Вечер, собираемся ужинать, у Анатолия Степановича были сильные головные боли, а он говорит: "Как хочется мужики услышать правду, когда, наконец, народ узнает, как это было?! Как хочется еще пожить, но моя голова не дает мне жизни — ни днем, ни ночью, а как хочется потянуть рюмашку и закусить черным хлебом с салом!" Черного хлеба с салом Степаныч съел с удовольствием. Мужественный был мужик".

Признаюсь честно: придраться не к чему. Высказывания лестные и уверен — искренние. Дятлов — человек из кодекса строителя коммунизма советской эпохи в хорошем понимании этого слова. Это не "совок", а совершенно противоположная этому понятию фигура. Человек многогранный и цельный. Фанатик своего дела. Высокий профессионал. Любит поэзию и многое читает наизусть. Трудоголик. Борец с косностью и застоем. Мужественный и несгибаемый человек. Аскет в жизни. Любитель природы и детей. Воспитатель молодежи в духе творчества и порядочности.

И еще. Дятлов — лидер. Жесткий и требовательный. Без соплей в отношениях.

Не менее интересно и мнение самого Анатолия Степановича Дятлова о себе. И в раскрытии самого себя он честен и откровенен.

"Для того чтобы иметь свободу внешнюю, надо обладать внутренней свободой, чувством собственного достоинства. Я мог возразить, и фактически делал это, любому на станции. Всегда считал: служи делу, а не человеку. Только дело не обманет".

"Надо быть готовым к любой реакции начальника, вплоть до увольнения. Ни о какой свободе не может быть и речи, если ты всегда будешь взвешивать на аптекарских весах последствия своих возражений: на семь рублев премию меньше дадут, путевку в санаторий зажмут…

"Возможно, и было с моей стороны невольное давление на персонал из-за более широких (как выразились Ю.Трегуб и И. Казачков — на голову выше, чем у других) знаний. Ну, так не прикидываться же мне было дурачком".

"Любовью у начальства не пользовался из-за строптивости, но как работника уважали. Любви я не искал ни у подчиненных, ни у начальства. Считаю достаточным для нормальных производственных отношений быть компетентным и справедливым. Во всяком случае, за время работы никто из подчиненных не ушел из-за невозможности со мной работать. Может быть, жестковат, но не более. Был требователен, да. Мне трудно судить, каким я был начальником, владел ли я "искусством общения" Все-таки думаю, был я не самым плохим. Когда я уволился с завода и поступил на Чернобыльскую станцию, то несколько человек, бывших моих подчиненных, тоже приехали на станцию в мое подчинение".

"Как я вообще к людям относился? Как кто того заслуживал, так и относился. Причем на производстве для меня имели значения только качества работника. Сознавал, что невозможно набрать 200 с лишним человек приятных во всех отношениях. Не было, кому бы я давал поблажки, как и к кому бы придирчиво относился".

"Утратив иллюзии, не стал ни нигилистом, ни циником. Научился жестко отстаивать свое мнение и человеческое достоинство. Людей воспринимал такими, какие они есть — с их достоинствами и недостатками. Не терплю ложь — считаю ее самым большим мужским пороком".

Когда Анатолий Степанович начинает говорить о себе, мы видим другого Дятлова. В нем уже просматривается кодекс надчеловека, а в таком качестве человек уже способен на Поступок.

А. С. Дятлов практически не скромен, по меркам 8о-х годов и может, не скрывая, говорить о себе, ну, очень хорошо. Например, так: "Не стану приводить никаких других соображений, считаю, людям с хилой мыслью надо прислушаться к умной мысли опытного эксплуатационника АЭС".

Или так: "Ладно, пусть не все, пусть Дятлов из грамотного (практически по общему признанию), думающего инженера превратился в этакого гусара и давай налево и направо командовать: "Заблокировать!" "Отключить!" Это когда его упрекали в том, что работы по программе проводили с нарушением правил безопасной работы реактора.

Ощущение от Дятлова, как от холодной ЭВМ: запрограммированный, четкий, бесстрастный. В ночь на 26 апреля он не разговаривает. Он отдает приказы.

За освобождение А. С. Дятлова из мест заключения выступает академик А. Д. Сахаров. Однако академик имеет "неосторожность" написать предисловие на книгу Г. У. Медведева "Чернобыльская тетрадь" ("Новый мир", № 6,1989). Вот как Дятлов простил А. Д. Сахарову его поступок: "По поводу предисловия Андрея Дмитриевича Сахарова к "Чернобыльской тетради" могу только с горечью сказать: видимо, никогда порядочный человек не научится распознавать многоликую подлость".

Одновременно А. С. Дятлов отказал и Г. Медведеву иметь свою точку зрения на чернобыльскую катастрофу.

Еще более странными кажутся отношения заместителя главного инженера Дятлова со своими непосредственными начальниками: директором Чернобыльской АЭС В. Брюхановым и главным инженером Н. Фоминым.

И снова перед глазами снимок из журнала "Шпигель". На снимке Фомин, Дятлов, Брюханов, могу предположить, сидят в зале суда. Дятлов посередине. У Фомина и Брюханова слегка опущены головы и лица закрыты ладонями рук. Дятлов сидит прямо, чуть наклонившись вперед. Руки скрестил на груди. Взгляд жесткий, волевой.

Вспоминается и безликая встреча В. Брюханова и А. Дятлова после взрыва в бункере Чернобыльской АЭС. Практически не было разговора. Дятлов работал как курьер: передал директору три диаграмные ленты. И все. Перед встречей с В. Брюхановым заместитель главного инженера Чернобыльской АЭС тщательно и с удовольствием помылся в душе.

Произошла катастрофа мирового значения, непосредственными участниками которой они были, а говорить не о чем. Отношение Дятлова к директору после аварии какое-то отстраненное, незаинтересованное. Как будто Дятлов здесь ни при чем. Так, забежал на минутку. Анатолий Степанович ведет себя, как человек со стороны. Он снова над схваткой. Над событием. Дятлов снова берет ситуацию под свой контроль. Разве не об этом говорит, нехотя сказанная (о причине взрыва) фраза: "Какая-то неправильная реакция СУЗ". Мол, если хотите, разбирайтесь. Мавр сделал все, что мог. Мавр может уйти.

Но если о В. Брюханове заместитель главного инженера Чернобыльской АЭС иногда вспоминает, то о своем непосредственном начальнике Н. Фомине высказался только дважды и очень коротко. Первый раз после аварии: "Н. М. Фомина 26 апреля я не видел, по телефону не разговаривал…". И второй раз, уже позже, когда отреагировал на распоряжение Н. Фомина о подаче воды в реактор: "Лучше бы он совсем не приходил…

А. Дятлов несомненно творческий человек. Несомненно, что А. С. Дятлов в своем деле профессионал высокого уровня. И это не могло не сказаться у замглавного инженера и по работе. Такое сочетание дает возможность человеку развиваться дальше, ставить перед собой новые

творческие задачи. Вот такой творческой задачей для А. С. Дятлова, которую можно решить и явилась, на мой взгляд, программа по выбегу ТГ. Никто не проводил, а я проведу!

Плохо верю, что эта тема была навязана А. Дятлову сверху. Если бы эта задача "пришла" сверху — обязательно остались бы какие-нибудь документы. Но о документах никто не упоминает.

Наверное, это была совместная инициатива А. С. Дятлова и Г. П. Метленко. Предполагаю, что и В. Брюханов и Н. Фомин вряд ли были в восторге от инициативы заместителя главного инженера. Но им пришлось уступить. Дятлов был профессиональней в разговоре, а потому убедительней. И ему уже не интересно: ушла бумага на согласование или нет. Для себя А. С. Дятлов уже все решил: программа будет осуществлена. И ему теперь уже не нужен ни В. Брюханов, ни Н. Фомин, ни подписи вышестоящих организаций, тем более что дело это уже чисто канцелярское. В результате, Дятлов не только решился провести испытания, но и взял всю ответственность на себя… Но только до момента взрыва. А дальше ушел в активную оборону во имя великой цели.

Из интервью А. С. Дятлова газете "Комсомольское знамя" от 20 апреля 1991 года:

"— Как вы, Анатолий Степанович, собираетесь жить дальше?

— Единственная моя задача — добиться обнародования правды о причинах катастрофы, спасти от позора хотя бы память о моих погибших товарищах. Других личных планов у меня сейчас нет и быть не может. 550 бэр я получил во время аварии, да еще примерно 100 бэр — за время предыдущей работы. Кожа обожжена радиацией. Сейчас я инвалид второй группы. Жизнь на исходе. Поэтому днем и ночью думаю только об одном: хочу только одного — правды и ничего, кроме правды".

И еще одно высказывание А. С. Дятлова на эту тему: "Полагаю, точная картина взрыва никогда не будет описана. Нам она не интересна. Нам надо знать начало и что к этому злополучному началу привело…

Мысль хорошая. И она применима не только к тому, что надо вскрыть недостатки реактора РБМК и заклеймить реактор на будущее, но и о программе проведения исследований. Одно без другого худо-бедно существовало, а вместе не получилось. Похоже, что прав Медведев, когда говорит, что в Дятлове "не были в достаточной степени развиты необходимая осторожность и чувство опасности, столь нужные руководителю атомных реакторов".

И еще очень важным для понимания сути проблем, связанных с выяснением причин аварии на Чернобыльской АЭС, является высказывание профессора Б. Г.Дубовского, до 1973 года руководившего службой ядер-ной безопасности СССР: "Они, то есть эксплуатационники, могли избежать аварии, если бы знали о реакторе больше научного руководителя".

Однако вел себя Анатолий Степанович так, как будто знал о реакторе все.

Переоценил себя Анатолий Степанович, но, к сожалению, доказал, что реактор РБМК можно взорвать. Лучше бы Дятлов отказался от своей собственной программы и во весь голос заявил: "Реактор плохой. Он преступно опасен, и грозит миру страшными последствиями". И всю свою энергию и знания направил на устранение недостатков на реакторе типа РБМК.

Но этого, к сожалению, не произошло. Не хватило знаний. Не хватило простой житейской осторожности. Помешало честолюбие.

На мой взгляд, А. С. Дятлов — ключевая и трагическая фигура чернобыльской катастрофы. У него 14 заболеваний. Среди них такие, как ишемическая болезнь сердца, диффузный пневмосклероз, мерцательная аритмия, хронический обструктивный бронхит, эмфизема легких, а также острая лучевая болезнь (ОЛБ) второй и третьей степени.

Вот его короткая жизнь после аварии, написанная им самим: "В Шестой московской больнице я пробыл полгода и выписался 4 ноября 1986 года. Отрываться от больницы я боялся— и не только потому, что на ногах были открытые незаживающие раны. А главным образом потому, что на ногах вроде бы через целую кожу во многих местах начинала по непонятной причине течь сукровица. И как ее остановить — неизвестно. Впрочем, и врачи не знали. Но… методом проб разных лекарств останавливали.

4 декабря почти на четыре года переместился на казенное жилье. В четверг 27 сентября 1990 года вечером я сидел в библиотеке, читал законченную статью в "Огоньке". Пришел Витя Чистяков, зоновский радист и киномеханик. Сказал, что по радио сообщили о моем освобождении".

Умер Анатолий Степанович Дятлов 13 декабря 1995 года от сердечного приступа.

Вина А. С. Дятлова морального плана. Все, что говорит Дятлов о недостатках реактора РБМК того времени правда. Или почти правда. Но для всех участников ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, да и всей страны тоже — это слишком жестокая правда. А для многих и смертельная…

Да и кому нужна правда Дятлова о причинах катастрофы на Чернобыльской АЭС, если она получена в результате взрыва четвертого энергоблока. Нужно ли вскрывать нарыв на пальце, кончая жизнь самоубийством. И причина этого, очень хочу ошибиться, кроется в Программе по выбегу ТГ, которую не до конца оценил заместитель главного инженера Чернобыльской АЭС А. С. Дятлов. Борец за справедливость. Робин Гуд атомного века, который вступил в бой с плохим реактором… и проиграл. В результате чего была подтверждены прописные истины, что взрывать реактор и опасно, и страшно, и что это не лучший способ доказательства, что реактор РБМК — плохой.

Для всех нас было бы лучше, если бы Дятлов струсил и отказался от эксперимента. Но нет. Дятлов не струсил. Он не мог струсить. Дятлов — сильный человек. И прошел свой путь до конца. У А. С. Дятлова и знания, и высокий профессионализм: о предыдущих авариях он знал все или почти все. Он удивительно мужественно и убедительно сражался за то что "мы все делали правильно". Защищался профессионально и умело.

И если бы на Программе по выбегу ТГ стояли подписи представителей от ИАЭ им. И. В. Курчатова, НИКИЭТа и Госатомэнергонадзора я независимо от православной церкви, для себя лично, причислил бы заместителя главного инженера Чернобыльской АЭС Анатолия Степановича Дятлова к лику святых за жертвенность и самоотверженность в борьбе за выяснение истины.

Но, к сожалению, этих подписей не было!